отал каноник и снова наполнил стаканы. Казалось, что Жиль внезапно потерял нить разговора, он стал бессмысленно улыбаться. - Ее голос какой-то странный, отец Ален. Поверьте, я кое-что понимаю в голосах, но такого еще не слышал. Он нежный и тихий, как у ребенка, несмотря на это, в бою он заглушает весь грохот и вой, - Жиль выпил свой стакан одним глотком. - А что произошло потом? - Все случилось так, как она предсказала: через час Жаржо был в наших руках. Граф Суффолк, поклявшийся, что покорится только самой храброй женщине в мире, видит Бог, не совершил клятвопреступления, он передал ей свой меч. На следующий день мы можем двинуться дальше, и каждый день к нам стекаются все новые люди. - Да, да, народ все слышит, - кивнул Ален. - Если дело дошло до народа... Но я прервал Вас. - Нам доложили, что граф Артюс де Ришмон прибывает к нам с подкреплением из тысячи человек. Вы знаете, что этот коннетабль попал к королю в немилость, поскольку, я полагаю, мой дядя Тремуй не терпит его. Поэтому мы не знали, что означает эта встреча и хотели собраться на совет. Но Жанна засмеялась: "Если мы не можем принять его как друга, нам следует принять его как врага", - и пожелала, чтобы мы приготовились к битве. Один из нас сказал то, о чем подумали многие: "Если Вы примените силу по отношению к этому коннетаблю, то во Франции может оказаться много и таких, кто предпочтет Ришмона всем французским девам. Это благородный и могущественный господин". "Хорошо, - сказала Жанна, - тогда я сама отправлюсь навстречу ему". Сопровождать ее должен был только юный Ги де Лаваль. Нам же оставалось лишь наблюдать, и, вопреки ее повелению, мы старались держаться поближе к ней. Но Артюс де Ришмон спешился, и она тотчас же сделала то же самое, она даже обняла его колено, как настоящая крестьянка, представшая перед важным господином. "Жанна, - сказал коннетабль, - ходят слухи, что Вы хотите сражаться со мной. Я не знаю, послал ли Вас Господь или нет. Если Вас послал Господь, то Он видит мои благие намерения, и я Вас не боюсь. Если же Вы пришли от дьявола, то я боюсь Вас еще меньше". Это был именно тот способ общения, который нравится Жанне. "Прекрасный коннетабль, - ответила она, - не моя заслуга в том, что Вы пришли, но раз Вы пришли, добро пожаловать". Она Держалась при этом так, как может держаться лишь настоящая королева, ей-Богу. А затем мы вместе поехали Дальше, и как только мы приехали в Божанси, англичане отступили без боя. - Хорошо, - кивнул отец Ален. - Все это звучит как нельзя лучше. А что Вы делаете сейчас? Жиль поднял брови. - Теперь для всех настала пора больших испытаний. Талбот и Фальстолф собрали пять тысяч человек и готовятся к битве. Вы знаете, Талбот поверг в ужас всю нашу страну; с тех пор, как он переправился через Ла-Манш, никто не может с ним тягаться. - А что по этому поводу думает Жанна? - Она говорит, что если на англичан прольется небесный дождь, то мы их остановим. Дофин одержит столь великую победу, какой давно уже не было. Ее советники говорят, что победа достанется нам без труда. - Ее советники, - сказал Гийом Ален шепотом, почти с робостью, - это все те же святой Михаил и "райские сестры"? Жиль, сидевший за столом, спокойно и степенно встал, подошел к окну и опять вернулся к столу. Отвечал он почти беззвучным голосом: - Об этом она не говорит, нам не ведомо, что она видит, слышит и знает. Алансон услышал, как посреди боя она крикнула ему: "Уйдите отсюда, а то снаряд убьет Вас!" Он отошел в сторону, и тотчас же снаряд размозжил голову мсье де Люда на месте, откуда успел отскочить Алансон. Я полагаю, что она имеет власть и над природой. Это очень странно, и мы все можем об этом свидетельствовать: когда она едет с нами, птицы из леса слетаются и садятся к ней на плечи. В бою случается, голуби начинают порхать возле нее. Теперь улыбался Ален. - Я припоминаю, что в протоколе, составленном моими коллегами о ее жизни, было написано, что у нее на родине в Домреми хищные птицы слетались к ней, когда она пасла коров на лугу, и, садясь к ней на колени, клевали крошки, которые она отщипывала от хлеба. На ее стадо ни разу не напал волк, а в ночь, когда она родилась - если я правильно помню, на Крещение, - были замечены разные необычные вещи с животными... А почему бы и нет? Животные ведь тоже Божьи твари. Скажите, она все то же милое дитя, как тогда с нами в Пуатье? Жиль де Рэ кивнул. - Вы правы, она дитя. Она ни разу не причинила зла врагу, никто не видел, чтобы она когда-нибудь кого-нибудь поразила мечом. После каждой битвы она оплакивает павших, перед каждой битвой она причащается Телом Господним - большинство воинов делает это вместе с ней, - и при этом она ничего не говорит. Из ее уст не исходит ни одного необдуманного слова - в этом она столь же зрелая, как и многие мужчины. Вокруг нее никто никогда не ругается, и людям это нравится, хотя все их жены остались дома. Нужно ли говорить о том, что она никогда не снимает доспехов, если спит рядом с нами, и тогда, несмотря на всю ее миловидность, ни один мужчина не испытывает к ней плотского желания. Отец Ален жадно ловил каждое слово Жиля. Когда тот кончил говорить, он взял платок и вытер им глаза. - Все будет хорошо, как говорит она, все устроится. Жиль молчал. Он углубился в размышления, а каноник с его многолетним опытом чтения в душах людей понял: только теперь речь пойдет о главном, с чем рыцарь приехал сюда. - Господин де Рэ, Вы хотите сказать что-то еще, не так ли? -Да, господин каноник... если Вы пожелаете выслушать мою исповедь... Простите, что я прошу об этом в столь позднее время, но я смог освободиться лишь на этот день. - Ничего, сын мой. Господь не знает сна. А отец Ален стар, в старости же наилучшее то, что человеку уже не нужно много времени посвящать самому себе,-он отодвинул стаканы в сторону, зажег новые свечи, встал и пошел в небольшую соседнюю комнатку, чтобы надеть стихарь и епитрахиль. Когда он вернулся, Жиль в своем изумрудно-зеленом камзоле, сложив руки и опустив голову, преклонил колени. В комнате теперь были не каноник Ален и барон Жиль де Рэ, а Христос, Который взял грехи людей на Себя, и грешник Жиль, который перед Ним исповедовался. Может быть, пятая заповедь, подумал отец Ален, возможно, также и шестая. Вероятно, и та, и другая вместе. - Достопочтенный отец, я исповедуюсь перед Господом, что из-за меня было повешено шестеро французов, так как я их настиг в рядах англичан... я солгал! Я запланировал убийство, - Жиль замолчал, словно исповедь его окончилась. - Только запланировал? - Да. Но еще я ненавижу. - Ты нарушил шестую заповедь, сын мой. - Я не нарушал шестой заповеди. - Ты согрешил против той, которую Господь послал, чтобы испытать тебя? - Дела обстоят именно так, как я говорю. Существует лишь одна женщина, которую я мог бы полюбить, но я не жажду ее тела. Я жажду ее души. Это грех? - Что значит "я жажду ее души"? - То, что я ей завидую из-за этой души. То, что я бы присвоил ее, если бы только мог. То, что в ней есть все, что хотел бы иметь я. Она созерцает рай, она может разговаривать с ангелами, она слышит их речи, она обоняет их запахи. Ей известно, когда человек умрет и то, что думают люди, стоящие перед ней. Я прочел сочинения Альберта Великого, Раймонда Луллия и многих других, но я не знаю того, что знает она. - У одного человека Господь пишет в сердце, а у другого - нет, даже если он прочел так много книг. Нам не подобает задавать вопросы об этом. Жиль впервые поднял голову, в глазах его горел темный жар, теперь он действительно выглядел как падший ангел. - Я не могу не спрашивать, достопочтенный отец, я родился под такой звездой, которая обещает безмерное. - Вздор! Все звезды - Божьи и сияют для всех людей. Твой грех - высокомерие, сын мой, это один из грехов против Святого Духа, - рука отца Алена, которой он подпирал голову, упала на стол. - Ты говоришь о Деве? - Да. Каноник с трудом сдержал тяжелый вздох. Он был очень стар, но такой исповеди еще не слышал. Или слышал? Разве молодой брат Тома, с которым они вместе посетили Жанну, не признался после этого со слезами на глазах, что он напрасно борется с изнуряющей завистью, ибо ей дано видеть то, во что он должен только верить? Тогда Ален улыбнулся. Но теперь он испытал такой внезапный и болезненный укол в дряхлое сердце, какой вряд ли когда-либо испытывал. Этот человек, которого искушал Господь, жил рядом с Жанной день за днем, в бою, в походе, на привале. Он жаждал ее, единственную надежду бедной, несчастной страны... - Ты уверен, что не испытываешь к ней плотского вожделения? Есть ли у тебя жена в твоем родовом замке? - Меня женили, когда мне было десять лет. Но женщины не представляют для меня предмета большого искушения. А Жанна, я Вам об этом уже сказал, неуязвима для плотской любви. И это тоже относится к ее магии, - голос Жиля задрожал от волнения. - Ты говоришь: она принадлежит Господу. Но, может быть, тебе понятно, что мучит тебя, скорее всего, лишь стремление к собственному совершенству, расстояние между ней и тобой? - Нет, меня мучит тоска по ее искусству, ее ясновидению, ее вещему слуху. Это просто мука, пытка, жгучая жажда. Если она не будет утолена, если мне не удастся проникнуть в суть ее тайны, то я не знаю, что произойдет, - он застонал, глухо и упрямо, затем его широкие плечи под зеленой парчой затряслись, словно от подавленного рыдания. Отец Ален закрыл глаза. - Молись, сын мой. В каждом из нас есть убийца, грабитель и вор. Но в каждом есть и святой. Христос видит в тебе добро, а не зло. Он тебе поможет. Он защитит Жанну от власти лукавого. Она - надежда всего народа, и горе тебе, если ты это забыл. Прочитай "Символ веры" и трижды "Отче наш" с таким благоговением, каким ты только можешь. Медленно, словно через силу, Ален отпустил грехи коленопреклоненному Жилю и осенил его крестным знамением. Затем он снял епитрахиль, и Жиль встал, собираясь уходить. - Можете ли Вы завтра прийти в церковь еще раз? Я буду служить мессу в шесть часов. - Да, отец Ален, даже если мне для этого придется много проехать верхом, я успею. Могу я пожертвовать кое-какие деньги для бедняков из Вашего прихода? - он положил кошелек на стол с на редкость робким, почти извиняющимся смирением. Городская стража еще не успела прокричать о наступлении полуночи, когда отец Ален, едва заперев за гостем дверь, выпил еще один, последний глоток, вино было его слабостью. При этом он взглянул на кошелек. До чего же он тяжел - отец Ален готов был поклясться всеми святыми! Он открыл кошелек. Монеты из чистого серебра, ими можно было наполнить блюдце. Столько денег отцу Алену не приходилось видеть целых полгода. Теперь он мог купить пару новых башмаков для вечно жалующейся Мадлен; а может быть, и для себя, так как его башмаки не годились для зимы. Еще нужно было помочь вдове из переулка, где жили канатчики, и пятерым ее крикливым озорникам, а может быть, также и хромому кузнецу за углом. Усмехаясь, Ален лег спать, на отдых оставалось всего пять часов. Но сон не приходил к нему, а когда, наконец, к утру он погрузился в легкую дремоту, ему приснился страшный сон. Он увидел темный подвал, в котором извивались змеи, со змей текла кровь. Они превратились в кишки, где-то стонали дети в предсмертной муке, но их не было видно, затем появился Жиль с иссиня-черной бородкой и ужасным злым взглядом, глубоким как бездна. Отец Ален проснулся от собственных стонов. Настало время идти служить мессу. Солнце только что поднялось над горизонтом, и было так хорошо смотреть на него после ночных призраков. Он встал с кряхтением, одряхлевшие руки и ноги болели, и лишь теперь он осознал нечто странное: бледное лицо Жиля с кроваво-красным ртом, которое со вчерашнего дня непрестанно его преследовало, внушало отвращение - настолько сильное, настолько подавляющее, какого каноник не испытывал ни к одному убийце или злодею. Он умылся свежей водой, кувшин с которой Мадлен поставила ему под дверь. Так что же все-таки здесь кроется?.. Не прошло и часа, как отец Ален стоял у алтаря с тяжелым, полным терзаний сердцем. Ему следовало найти другие слова в разговоре с этим человеком, более угрожающим тоном взывать к его совести, более сурово предупреждать его. Ибо, несмотря на смирение, щедрость и благочестие Жиля де Рэ, в нем сидел дьявол высокомерия. Устами этого рыцаря говорило нечто новое, жуткое, богохульное, то, чего отец Ален никогда не встречал за все сорок пять лет своей службы. И это дьявольское сегодня же должно было возвратиться к Жанне, быть рядом с ней завтра и в последующие дни - рядом с Жанной, ангелом-хранителем Франции. Когда каноник при мерцающем свете алтарных свечей достал из золотого кубка гостию для Жиля, у него так дрожали руки, что он испугался, что она выскользнет. Только когда он произнес слова: "О Господи, я недостоин, чтобы Ты вошел под мой кров, но скажи лишь слово..." - он понял, что за всю свою долгую жизнь никогда еще так пылко не молился; да простит Христос этого грешника, у которого, кажется, все-таки меньше грехов на совести, чем у многих других людей, приходив к отцу Алену исповедоваться. Англичанин В Жанвиле, в штабе генерала Талбота только что пообедали. Со столов убрали посуду, так как совет должен был заседать в той же комнате, а комната была тесная. Сэр Джон Фальстолф, одержавший последнюю победу англичан в феврале, до того, как появилась Дева, - тот самый Фальстолф, который был выведен в шекспировских драмах как Фальстаф, хотя изображен с большой творческой свободой, - нетерпеливо ожидал, когда ему предоставят слово. Как только Талбот закончил свою речь, Фальстолф сказал, что не следует преуменьшать огромных потерь, понесенных англичанами под Орлеаном и после Орлеана. Только в Жаржо было убито одиннадцать тысяч человек. Нужно вырваться из тупика и выиграть время. Войско французов намного увеличилось, при несчастливом стечении обстоятельств все завоевания последних лет могли быть утеряны. Он предложил начать переговоры и так затянуть их, чтобы герцог Бедфорд успел подойти с новым подкреплением; по слухам, архиепископ Режинальд не против компромисса. Талбот, человек с орлиным носом и властными глаза- , скорее смельчак и сорвиголова, чем стратег, был мучим жаждой отмщения за бесславное отступление из-под Орлеана. - Клянусь, что мы застанем французов врасплох, как только столкнемся с ними. Пусть французская ведьма занимается дьявольскими искусствами - клянусь святым Георгием! - это меня не волнует. Кто скажет по-другому - трус! - его взгляд скользнул по Фальстолфу и офицерам, сидящим за столом. - Мы должны стремиться к бою. Это мое последнее слово. Фальстолф обиженно пробормотал, что о нем обычно вспоминают, когда уже поздно. Затем он встал и захлопнул за собой дверь. Англичане выступили на следующее утро, они полагали, что столкнутся с неприятельской армией, как только пройдут через Божанси. Но Божанси был уже в руках французов, на равнине Ла-Бос англичан ожидали французы, выстроившись в полный боевой порядок. Они стояли на небольшом возвышении. - Очень ловко, - злорадно сказал Фальстолф так, чтобы его слышал Талбот. Талбот приказал войску остановиться, и лучники, как это было принято, воткнули свои стрелы в землю наискось. Обе стороны застыли в ожидании, что противник начнет первым. Был вечер, солнце склонялось к закату. - Вы согласны, что положение еще менее благоприятное, чем это можно было предположить? -- спросил Фальстолф с плохо скрываемой насмешкой. Талбот в задумчивости помолчал. - Мы могли бы попытаться дать бой. Но посланные герольды привезли ответ, Дева сказала: Уходите и располагайтесь на ночлег, так как уже поздно. А завтра по воле Господа и Богоматери мы сойдемся поближе". Талбот провел военный совет, и на этот раз большинство голосов было против него. В сумерках англичане отступали к Мену, городу, мимо которого прошли французы. Еще ночью он приказал собрать все щиты, какие только можно было достать, и даже снять с петель все двери в переулке, чтобы лучше вооружить наемников, выступавших на передней линии атаки. На рассвете французы вышли на широкую равнину, покрытую лесом и кустарником, но никаких врагов не было видно. На разведку послали несколько десятков рыцарей, но они вернулись ни с чем. Ла Гир снова взялся за старое и начал ругаться, ему также было не по себе от соседства с объединенными армиями Талбота и Фальстолфа. Командиры совещались о том, как следует действовать: нужно ли сначала выйти на равнину Ла-Бос и лишь затем изготовиться к битве? - на что девушка совершенно спокойно сказала: - Мы сделаем одновременно и то, и другое. У вас хороший предводитель. Англичане еще не показывались, лишь олень, испугавшись никогда не виданного им войска, выскочил на лужайку. Он пробежал мимо группы командиров, на мгновение остановился, принюхиваясь, бросил испуганный взгляд - и стремительно исчез в ближней чаще. Жанна посмотрела ему вслед, напряженно прислушиваясь к треску ломавшихся кустов. Тотчас же из жаждущих начать погоню английских глоток раздался громкий боевой клич. - Годоны! Вперед! Олень сорвал боевой план, разработанный Талботом. Прежде чем лучники, выстрелившие в оленя, приняв его за неприятеля, заново натянули свои арбалеты, французы обрушились на них. Тысяча пятьсот англичан погибли, а пятьсот сдались в плен. "Напротив того, среди наших едва ли найдется трое погибших, что я могу приписать только чудесному божественному вмешательству", - писал рыцарь Персеваль де Буленвилье три дня спустя в письме герцогу Миланскому. Около двух часов пополудни все было кончено, и Тал-бот, гроза французов, стоял перед Алансоном пленный. - Сегодня ночью это не могло Вам и присниться, не так ли? - спросил "прекрасный герцог", несомненно торжествуя, но и горько вспоминая, как он сам был в плену. Талбот не потерял самообладания. - Такова судьба воина, - ответил он, пожимая плечами. Только Фальстолфу удалось спастись бегством; измученный и печальный, он прибыл в Венсен, где герцог Бедфорд отобрал у него орден Подвязки, ибо за каждое поражение нужно расплачиваться. Впервые в истории англичане потерпели поражение в сражении на открытой местности, что означало не просто поражение, но опровержение мифа об их непобедимости. Ла Гир снял шлем, вытер пот и задумчиво наклонил свою большую голову: - Клянусь, у нас есть повод возблагодарить Господа и Деву. Где же она теперь? Ее не пришлось долго искать, один из рыцарей увидел Жанну на краю леса, она кричала на французского солдата, наступившего сапогом на англичанина, из груди которого доносился предсмертный хрип. Теперь она сидела на траве, с откинутым кверху забралом и лицом, покрасневшим от слез. Голова англичанина лежала у нее на коленях. У англичанина был пробит череп, и кровь залила все его лицо. - Столько погибших, - рыдала девушка, - и если они умерли с неотпущенными грехами, я тому виной, - она плакала так, как плачут дети, горько и безутешно. Никто не заметил, как пристально Жиль де Рэ наблюдал за этой сценой. На лице у него была кровь, но он небрежно вытер ее. Крылья его носа расширились, губы распухли, глаза непрерывно впитывали то, что он видел. Это продолжалось до тех пор, пока Артюс Ришмон грубо не похлопал его по плечу: - Кажется, Вы ревнивы, Жиль? Жиль вздрогнул. Лицо его замкнулось, а взгляд стад высокомерен. - Ришмон, Бы видели оленя сегодня утром? Это Жанна его позвала. Коннетабль добродушно усмехнулся. - И святой Губерт на нашей стороне. Но что мы сделаем, чтобы утешить Деву? Дома в Бретани у него остались дочери, и Жанна, несмотря на то, что он находился рядом с ней совсем недолго, трогала его отцовское сердце. Тем временем Алансон спросил, кто поедет к королю с известием, и когда вызвались Жиль и Ла Гир, Жанна бережно опустила мертвого на траву и медленно подошла к ним. Она вытерла слезы. - Герцог Алансон, если Вы позаботитесь о раненых и убитых, я поеду с Вами. У вас у всех хорошие шпоры? Англичане больше не смогут защищаться, а мы должны наступать им на пятки. Мертвый англичанин на коленях Жанны фигурирует у Шиллера под именем Лионель. То, что они встретились в поединке, не соответствует действительности: сама Жанна ни разу не подняла меча на врага, о чем свидетельствуют и друзья, и враги. Но поэтическое воображение Шиллера полно глубокого смысла: ее деяния, в конечном счете, имели значение и для Англии. Но признали это лишь несколько столетий спустя. Шиллеровская Дева во время поединка с Лионелем загорается любовью к нему, и эта любовь, измена ее долгу, является греховной и приводит в драме к гибели на поле брани. На самом деле, вина Жанны - если таковая вообще была - состояла совсем в другом, а смерть ее оказалась в сотня раз более горькой. Жан Алансон, который в те дни был главнокомандующим, много лет спустя вспоминал: "Она разбиралась во всем, что имеет отношение к войне: могла вонзить пику и провести смотр войска, выстроить армию в боевой порядок и разместить пушки. Все удивлялись, что она была столь осмотрительна в своих делах, как боевой командир с двадцати- или тридцатилетним опытом". Джон Лэмонд, шотландский биограф Жанны XX столетия, считает, что приверженцы идеи реинкарнации легко могли бы объяснить этот необычайный факт: девушку следует просто считать новым воплощением какого-то героя. Но это означало бы недооценку законов судьбы. Вся деятельность Жанны проходила под знаком гораздо более напряженного дара: дара получать инспирации. Вокруг всех нас волнуется и бушует море духовности, но только избранные обладают способностью осознанно и безошибочно видеть и слышать то, что находится за порогом земного бытия. Проще всего было бы считать одну из "райских сестер", Екатерину или Маргариту, чьи жизни очень напоминают судьбу Жанны, одним из ее прошлых воплощений. Но это означало бы провести лишь логические параллели, оставив без внимания закон метаморфозы, которому следует все живое. В церкви в Домреми, как, впрочем, и вообще во многих средневековых храмах, были статуи обеих "сестер", которых часто связывают со святым Михаилом. Жанна, будучи подростком, могла облекать существа, являвшиеся ей в видениях, в образы окружавшей ее привычной действительности. Это ни в коей мере не опровергает реальность ее видений, но имеется разница между духовным существом и его отражением в сознании человека - так зеркальное отражение всегда перенимает нечто от свойств зеркала. Серебро отражает не так, как медь, а необработанное стекло не так, как отшлифованное. "Настоящее мы видим как бы сквозь тусклое стекло, - пишет апостол Павел в "Послании к коринфянам", - ...настоящее знаю я отчасти, а прошлое Познаю через себя". Оба образа, Екатерина и Маргарита, относятся к циклу символических фигур, которыми в средневековых соборах обозначалось восхождение душ из грехопадения в материю, из богооставленности вновь возвышавшихся до своего вечного архетипа. Фигура святой Маргариты представлена во многих церквах, например, во Фрейбургском монастыре, где она символизирует духовную силу "Liberum arbitrium" - свободного выбора, так как Маргарита возвысилась над внешними обстоятельствами и отдала свою жизнь раз и навсегда поставленной цели, для этого она попирает "змия" низких влечений. Святая Екатерина была символом "сциенция" - знания, усилием воли ей удалось постичь свет божественного разума и благодаря этому обратить в христианство пятьдесят ученых-язычников. Надпись около ангела, парившего у ног Екатерины, гласила: "Vigilate et arate" - бдите и молитесь, она указывала на постоянство бодрствующего сознания. Согласно Альберту Великому, именно эта надпись относится к божественному Жениху, Который в Евангелии от Матфея открыл дверь "разумным девам" - людям, полным стремлений, пробуждающим духовное сознание. Жанна, не посвященная в эти тайны средневекового богословия, впоследствии в своих показаниях сообщила, что архангел Михаил привел к ней обеих этих святых. Не могла она и представить себе, до какой степени точно жизненные задачи, стоявшие перед Маргаритой и Екатериной, должны были отразиться в ее судьбе. Но обе эти девы оставались для нее на протяжении всей ее краткой жизни - исключая один-единственный момент, когда она испытала умопомрачение при пытке, - "райскими сестрами", явившимися к ней и в смертный час. Когда Жанна одержала победу в битве при Пате, ей все еще было только семнадцать лет. Не упоминай ее имени Из освещенных окон замка Сен-Бенуа доносилось пение женщины, которая не могла быть трезвой. В этот день Тремуй расщедрился, и после обильной трапезы в его родовом замке Сюлли на Луаре, где гостила королевская семья, они вместе с Карлом несколько неожиданно отправились в ближайший охотничий замок Сен-Бенуа. Две девушки, несколько месяцев назад развлекавшие офицеров и наемников, должны были в этот вечер веселить короля и герцога. Эти создания лишились куска хлеба с тех пор, как Жанна изгнала их из войска. - Смотри, старик, как следовало поцеловать Талбота, - сказала проститутка, сидевшая на коленях у Тремуя, и укусила его за ухо. - Киска, если бы ты добралась до самого Талбота, ты не была бы такой дешевой. Впрочем, зубки у тебя хорошие. Покажи их королю, - Тремуй поднял женщину в воздух, как сверток. - Карл, дай мне штучку, которая сидит у тебя на коленях. А вот эта будет лучше для тебя. Глаза у Карла остекленели, язык заплетался. - Мне все равно, та или эта. Тремуй посадил девицу на тощее колено короля. - До чего же ты тяжелая, - пожаловался Карл, - ты что, много выпила? - Меньше, чем ты, малыш. Сколько же все-таки тебе лет? Когда ты играешь в короля, то выглядишь стариком. - Он не стар, но и не молод, - сказал Тремуй. - Попробуй определить, сколько ему лет. - Волосы у тебя редкие, я понимаю, почему Жанна хочет надеть на тебя корону. Скажи, она может больше, чем я? Когда Карл напивался, он становился плаксивым. - Замолчи, не хочу слушать. Не упоминай ее имени. - Ты должна знать, что король постоянно общается с архиепископом, который прививает нашему господину исключительно святость. - Ты имеешь в виду Режинальда? - девушка сморщила нос. - Его я тоже знаю. - Ты лжешь, киска. Режинальд любит только самого себя. - Выпьем за Режинальда! - одна из девушек подняла бокал, но Тремуй вырвал его у нее из рук. - Заткнись, проклятая шлюха, - Тремуй поднял голову и напряженно стал прислушиваться к шуму, нарушавшему ночной покой во дворе замка. - Кто-то приехал. Сквозь стрельчатое окно донеслись конский топот, крик стражи, и Карл вскочил столь стремительно, что девушка упала с его колен на пол. - Англичане? - прошептал он, внезапно обретя трезвый рассудок. Ужас перед англичанами сидел в нем с тех пор, как он, еще будучи шестнадцатилетним мальчиком, вынужден был бежать от них из Парижа в одной ночной рубашке. - Чепуха. Эти люди прибыли с известиями из армии. Я дам им указания. Не успел Тремуй подойти к двери, как она распахнулась. Жиль де Рэ, облаченный в доспехи, стоял перед своим дядей. - Проклятый мальчишка, неужели ты не видишь, что у меня гости? Жиль стиснул зубы, осмотрелся, внимательно и неприязненно. Карл поудобнее устроился на своем стуле, он успокоился: - А, Жиль! Какие новости из армии? Жиль не стал преклонять колени, он даже не поклонился, девушки со страхом смотрели на него; дыхание его участилось. - Все-таки - все-таки не поражение? - Нет. Полная победа над Талботом. Армия его уничтожена, сам Талбот взят в плен. Величайшая победа из всех, когда-либо нами одержанных, - сделав паузу, Жиль безжалостно продолжил: - Победа для ничтожнейшего короля, который когда-либо нами правил, - он порывисто отвернулся от короля и вышел, с грохотом захлопнув за собой двери замка. Его уже давно ждали. Жанна и Ла Гир стояли на лестнице. - Сегодня король никого больше не принимает, он должен спать. - И Тремуй тоже? - рассердился Ла Гир. - Проклятье, этот ведь не будет лежать в пеленках? - Он тоже не принимает. Но это продлится недолго. Пойдемте, Дева Жанна, я подыщу Вам ночлег. Ла Гир стукнул кулаком по перилам. - Черт побери, для этого мы ехали сюда чуть ли не всю ночь? Извините, Дева Жанна, - добавил он более мягким тоном, но она покачала головой, а лица ее не было видно. - До завтра, - сказала она и побежала вниз по лестнице так быстро, как это можно было в доспехах; затем она позвала д'Олона и пажа, объявив им, что будет искать ночлег в ближайшем городке. Жанна д'Арк Жиль оказался в одной из роскошных комнат нижнего этажа, он согнал с кровати спавшего там слугу, позвал Ла Гира и приказал своим наемникам встать в караул у двери. - Напился? - спросил Ла Гир, сняв доспехи. - Не только это. - Свинство. Мне жаль Деву. Этот Тремуй... - Л а Гир провел по воздуху огромной немытой рукой, словно Тремуй не стоил и того, чтобы доводить о нем речь до конца. Он вспомнил, что Жиль - племянник Тремуя. Затем они заметили, насколько устали, и как только легли на мешок, набитый листьями, оба погрузились в глубокий сон без сновидений. Под окнами замка Сен-Бенуа трещали цикады, стояла июньская ночь, и даже в комнатах Тремуя погасли свечи. - Как, король еще не встал? - спросил епископ Режинальд, приехавший к полудню в Сен-Бенуа.- Он еще не слышал вестей от посланников? - Если господин архиепископ имеет в виду битву при Пате... - сказал камердинер тоном, полным достоинства. - Что же происходит? На всех улицах только об этом и слышно, а здесь... Можно поговорить с королевой? - Госпожи королевы здесь нет, здесь только господин де Тремуй. - Ладно. Мне хотелось бы с ним поговорить. И передай королю, что я здесь. Толстопузый, только что умывшийся Тремуй доплелся до двери, зевнул во весь рот. - О, господин епископ, в такую рань и уже на ногах? - В такую рань? Вас что, покинул Господь? Уже одиннадцать часов, и я думаю, что у нас есть повод бодрствовать. Разве никто не приезжал к Вам из Пате? Тремуй сел. - Ну, были Жиль и Ла Гир. Но они отправились назад. Дева тоже приехала сегодня ночью, она, наверное, еще спит. - У нее для этого больше оснований, чем у остальных, - возразил Режинальд, бросив уничтожающий взгляд в сторону. - Но нам, я полагаю, не следует терять время. Со вчерашнего дня положение полностью изменилось. Тремуй прищурился. - Ну почему же? Ведь до Реймса по-прежнему ровно восемьдесят часов пути. А городов на пути не стало меньше от того, что Талбот взят в плен. Режинальд, погрузившись в собственные мысли, достал из складок плаща какой-то свиток, тщательно, с подчеркнутой медлительностью развернул его и углубился в чтение, держа отшлифованную линзу перед дальнозоркими глазами. Казалось, он забыл о присутствии Тремуя. Перед всяким написанным текстом Тремуй ощущал себя неуверенно, читал он с трудом, а латыни, на которой обычно вели переписку церковные иерархи, не знал совсем. - Любовное письмо от Девы? - ухмыльнулся он с наигранным равнодушием. - Письмо из моей реймсской общины. - Паства взывает к пастырю? Должно быть, они истосковались по Вас, ведь, по-моему, Вы не были в своем епископстве уже пятнадцать лет. Или, может быть, двадцать? Режинальд пропустил этот вопрос мимо ушей; с тех пор, как Иоанн XXIII назначил его архиепископом Реймсским, он ни разу не посетил города. - Мне пишут, что настроения там благоприятны для нашего короля, - он откашлялся. - Меня просят, чтобы мы приехали туда по возможности скорее, ибо все предзнаменования указывают на то, что Бедфорд в ближайшее время собирается короновать в Реймсе мальчика Генриха. -- Если англичанина будет короновать... например, Ваш заместитель - не так ли? - то это, вероятно, не будет служить препятствием тому, чтобы Вы впоследствии короновали нашего дофина, - если мы вообще когда-нибудь попадем в Реймс. Сейчас у нас две некоронованные особы, которые называют себя королями Франции, потом будут две коронованные особы. Мы живем во времена множественности: трое пап, двое французских королей... - Тремуй качал ногой и стучал пальцем по спинке своего стула. - Вы говорите как мирянин. Миром святого Ремигия можно помазать и узурпатора - то есть, я хотел сказать, сделать его законным королем. Во всяком случае, после успешной коронации Генриха было бы гораздо сложнее совершить законное миропомазание нашего дофина. Нужно было бы обдумать целый ряд богословских вопросов. Прежде, чем Режинальд успел договорить, отодвинулся занавес: король пригласил господ к себе. Первым поклонился Карлу Режинальд. - Позвольте, сир, поздравить Вас от моего взволнованного сердца. Карл прищурился, затем по его бледному лицу скользнула усмешка: - Вы слышали, епископ? Правда ли, что победа оказалась столь подавляющей? Сегодня ночью мне было не по себе, когда приходил Жиль, а утром - да простит меня Господь - я не мог и мечтать о такой большой удаче. Сегодня утром мне рекомендовали поспать, так как врач... Это моя старая болезнь головы... - В первый раз вижу, чтобы от вин болела голова, - пробурчал Тремуй. - Жиль и Ла Гир сегодня утром возвратились в армию. А Дева-Дверь торжественно распахнулась, и прежде чем камердинер успел доложить, в комнату мелкими шажками вошла королева, в белом плаще и с очень высокой прической. - Я не ожидала этого, - заплакала она. - Я сюда приехала. Счастье! Какая милость Божья! Карл встал, обнял жену и подвел ее к креслу, в котором сидел сам. Если ему даже и не слишком нравилось, что жена приехала сюда вслед за ним - а он ее не вызывал, - то после такой ночи ему было приятно играть роль любящего супруга. - Только ты делаешь мое счастье полным, любовь моя. А мы как раз совещаемся, как нам лучше воспользоваться милостью Божьей. - Я тебе не помешаю, - она улыбнулась Режинальду и Тремую, - а теперь я хотела бы поприветствовать Деву. В пути я слышала, что она у тебя. - Да... то есть сегодня ночью я ее не видел. А сегодня утром - я не хотел, чтобы ее беспокоили. - Но ведь сейчас полдень, дорогой, и, насколько я знаю Деву, она только и ждет того, чтобы ты ее пригласил. - Ты права. Передайте Деве, что мы ждем ее. Режинальд сказал, что он тоже вызывает Жанну, но тут слуга сообщил, что в гостинице ее уже нет, что она уехала, а куда - неизвестно. - Уехала? - воскликнул Карл, и на мгновение лицо его осунулось. Затем он стал в ярости топать ногами, как мальчишка, и кричать, что во всем виноват Тремуй. Тот брюзгливо оправдывался, что сегодня ночью он был столь же неспособен к каким-либо действиям, как и его господин, на что Режинальд сердито откашлялся, посмотрев на королеву, а она пожаловалась, что так всегда и бывает, если женщина не следит за порядком. Почему Деве не дали приют в замке, ведь она, не дай Бог, может и заболеть? Режинальд спокойно сказал, что с Жанной, несомненно, были господа де Рэ и Ла Гир, которые, по слухам, возвратились в армию. Лучше всего было бы начать совещание, обсудив неотложные вопросы, связанные с новой ситуацией, и принять решение. В ответ на это королева тут же вышла из комнаты, а Карл не преминул галантно проводить ее до двери и несколько раз поцеловать ей руки. И действительно, Жанна пропала. Посланники сообщали, что не нашли ее ни в войске, ни где-либо еще. Приехал сам Алан сон, у которого из-за Жанны произошла такая острая стычка с королем, приходившимся ему кузеном, что их возбужденные голоса были слышны и в других комнатах. Тремуй был щедр, как всегда, вино лилось у него рекой; как только королева отправилась назад в Сюлли, он снова привел в замок проституток, а своим людям в Сюлли сделал строгое предупреждение, что будет наказывать их палками за неожиданные визиты королевы - разумеется, из соображений безопасности столь высокой особы. Что касается Карла, то он не хотел и слышать ни о торжестве, ни о совете, он повелел привести к себе своего духовника, заперся с ним, рано лег спать, а утром присутствовал на двух мессах. - Ничего не поделаешь, - сказал Тремуй Режинальду. - Когда он с похмелья, его охватывает страх. Чего он хочет, этот сын сумасшедшего и нимфоманки? - только когда Тремуй был в очень плохом настроении, он говорил то, что думал. - Нельзя больше терять времени, мы должны ехать в Реймс, - настаивал Режинальд. - Как Вы себе представляете, мы сможем в один миг освободить три занятых врагом города, которые лежат по пути в Реймс? И Вы думаете, что англичане, в чьих руках Реймс, будут безучастно на нас смотреть? - Дева говорит, что города будут наши. - С каких это пор Вы клянетесь предсказаниями Жанны? - Христианину нет необходимости клясться, господин де Тремуй, - епископ выпрямился и презрительно посмотрел поверх тучной фигуры. - Я думаю о коронации в Реймсе. Только когда она состоится, вступит в свои права политика. Законным образом помазанный король Франции, чьи войска одерживают непрерывные победы вот уже два месяца, может вести переговоры с англичанами. - А если эти войска останутся лежать в реймсских канавах? Епископ ничего не ответил. Он встал и торжественно прошествовал к двери. Ему предстояло сделать нечто важное. Он должен был ободрить Карла, который сидел в своем кабинете и жаловался, что Жанну не могут найти уже три дня. - Если Господь отвернулся от меня, ибо моя жизнь столь недобродетельна... - Карл в задумчивости уставился перед собой, разглядывая свои тощие руки. - Молитесь, и Господь Вас простит, сир. Обещайте Ему, что Вы выступите в поход. - На Реймс? - Да, на Реймс. - Разве Вы не слышали, что нас не пропустят ни Оксер, ни Труа, ни Шалон? Реймс тоже в руках англичан, епископ. И разве Вы сами не говорили о том, что мы должны не сражаться, а вести переговоры? - Карл, вздыхая, покачал головой, словно он не понимал такого безрассудства. - Вести переговоры я предлагал, когда мы еще не знали, что английский мальчик-король должен приехать в Реймс и короноваться. Позвольте, сир, напомнить Вам о том, что у нас уже нет выбора, и что мы не можем больше терять времени. Тот, кто будет коронован в Реймсе, будет обладать Францией. С королем Англии участвовать в переговорах может законный король Франции, а не дофин, которого не без основания можно назвать и узурпатором, - по мере того, как Режинальд высказывал свои соображения, он становился все ожесточеннее, краска гнева ударила ему в лицо. - Мужайтесь, сир, отдайте приказ о наступлении. Тогда Дева опять будет с нами. - А если нет? - Тогда мы пойдем в наступление без нее. - Без нее? На это никто не отважится. А если с ней что-то случилось, если она вообще не придет, что тогда? Чтобы решить, что тогда нужно будет делать, ответил Режинальд, необходимо еще подумать; он, однако, готов поручиться, что, как только король выступит на Реймс, объявится и Жанна. - Сир, так Вы отдадите нам приказ о наступлении? -- Возможно, - ответил Карл. Коронация в Реймсе Режинальду удалось склонить короля на свою сторону, и прежде чем Карл присоединился к своему войску в Жьене, приехала Жанна в развевающемся красном плаще поверх сверкающих доспехов. Ее встретило ликование наемников, радостно восклицавших, что готовы идти с ней куда угодно даже без жалованья. Двадцать девятого июня король и Жанна выступили с войском по направлению к Реймсу. Но вск