что пытки означали бы прекращение процесса. Жанна выздоровела, но, когда ее привели на следующее заседание, она все еще была бледной и слабой. Кошон велел врачам быть рядом с ней, и с тех пор они также присутствовали на процессе, хотя и не понимали, для чего. Не было сомнений, что эта девушка не просто здорова, но гораздо сильнее и крепче большинства мужчин. Ясновидение же болезнью не считалось; ясновидящих хватало повсюду, и в стране, и в городе, причем были они обоего пола. Наступил четверг на Страстной неделе, 27 марта. Усилиями многочисленных профессоров было составлено обвинение. - Поскольку ты необразованна и не разбираешься в Священном Писании и в высоких материях, чтобы самой правильно отвечать на поставленные вопросы, мы предлагаем тебе выбрать одного из собравшихся здесь судей, который будет давать тебе советы. Сегодня Кошон держался мягче, чем прежде, болезнь Жанны прошла, скоро они смогут достичь цели. - Благодарю Вас, но, как и прежде, я полагаюсь на советы Господа моего Иисуса Христа. - Тогда как хочешь. Лемэру предложили зачитать обвинение, и когда вице-инквизитор встал, он выглядел невыспавшимся и изнуренным. Там было семьдесят статей, которые он читал сначала с пафосом, а потом - все более монотонно, семьдесят статей, каждая из которых говорила о преступлении, достойном смертной казни. Там кишели такие слова, как: ведьма, лжепророчица, дьяволопоклонница, распространительница суеверий, колдунья, раскольница, богохульница, отступница, ужасная злодейка, скандальная оскорбительница всего женского пола, нарушительница Божественных и человеческих законов, соблазнительница князей и народов. Жанна, не шевелясь, все это выслушала, она была бледна, но держалась прямо. - Что ты имеешь сказать? - спросил Кошон, когда Лемэр наконец закончил. - Что касается моих голосов, то я не нуждаюсь ни в чьих советах, ни епископов, ни священников. Я полагаюсь на то, о чем уже сообщила. Я добрая христианка и отвергаю все перечисленное, кроме того, в чем уже созналась. Что же касается обвинения, я вверяю себя Господу. - А если борющаяся Церковь говорит тебе, что твои голоса - дьявольское наваждение? - Тогда я доверюсь не Церкви, но Господу нашему Иисусу Христу. - Значит, ты не подчинишься Церкви, которая на земле? - Я уже подчинилась, но, в первую очередь, Господу. - Не желаешь ли ты тем самым сказать, что на земле для тебя нет судей и даже папа - не судья для тебя? - Я хочу Вам сказать лишь то, что у меня есть добрый судия, и это Христос, и на Него одного я полагаюсь. Следующее заседание было отменено - наступала Пасха. Камеры ужаса Прошло два года с тех пор, как она приехала в Шинон. Карл все время находился в своих замках на Луаре, он ни разу не написал ей письмо, не собрал денег для девушки, которой был обязан всем и которая отстаивала его дело в Руане так, как вряд ли смог бы какой-нибудь бакалавр юриспруденции. Он молился за нее - и сомневался: послана она Господом или нет? Этот пастушок Гийом, рекомендованный ему Режинальдом с целью заместить ее, наговорил о ней много дурного. Во всяком случае, Гийом ничего особенного не сделал, напротив того, он сам был схвачен англичанами, посажен в мешок и утоплен в Сене. Карлу было известно, что народ верит в Жанну. Он также знал, что командиры злы на него: Бастард Орлеанский больше не появлялся при дворе, Алансон передал ему, что следует выступить маршем на Нормандию, чтобы освободить Деву, Жиля и Ла Гира не было видно. Тремуй радовался, что девушку взяли в плен; никогда он не стал бы доставать деньги, чтобы помочь ей. Без Жанны никто больше не отважится затевать сражения с англичанами. - В этом нет необходимости. Мы договоримся мирным путем, - заявил Режинальд. - Скоро состоится Всеобщий конгресс. Карл охотно ему доверял, война никогда не была его любимым делом. Как-то вечером, как раз перед Пасхой в Тиффож прискакал Ла Гир. - Жиль, мы должны освободить Деву, не спрашивая на это разрешения, собственными руками. Я собрал несколько дюжин храбрых молодцов, если ты к нам присоединишься, мы совершим набег на Руан. На протяжении всех этих месяцев Жиль де Рэ ни с кем не разговаривал, он жил в своих замках, держал при себе Прелати и смешивал в подвалах тинктуры, из которых собирался получить золото. Он все еще стремился к чему-то непознанному, неизведанному. - Бедфорд сконцентрировал в Руане все свое экспедиционное войско. Дева находится в герцогском замке. Как же мы сможем туда проникнуть у нас так мало людей? - Мы окажемся просто собаками, если не попытаемся. - Мы будем хуже собак. Но почему она не позволила мне убить Тремуя? Вот что меня волнует, Ла Гир: она могла слушать ангелов, и все же, в конце концов, дьявол Тремуй оказался сильнее нее. Не может ли так быть, что у дьявола больше могущества, чем у ангелов? Ла Гир стал теребить усы. - Черт побери, Жиль, ты мне не нравишься. Речь идет о девушке, которая нам помогла, и они сожгут ее, если мы ее не освободим. Какое отношение все это имеет к ангелам и чертям? Жиль откинулся в кресле, снисходительно улыбаясь. - Очень большое, Ла Гир. Если она просто девушка, как и всякая другая, оставленная Богом, или, может быть, вообще Им не посланная, то наши усилия не будут вознаграждены ничем. - Проклятье, ты точно такая же бестия, как и Карл! - Ну вот, ты опять ругаешься, как было до появления Жанны. Вероятно, все это - большой обман. Я же ищу истину, я ищу силу, действующую во Вселенной, совместно с Богом или против Бога, мне все равно. Ла Гир стукнул себя по бедру, затем так сильно ударил по плечу Жиля, что тот поморщился от боли. - Ты дурак. Тебе столь же хорошо, как и мне, известно, что Жанна сделала больше всех нас вместе взятых. Чудом или нет - ты слышал своими проклятыми ушами ее пророчества, о которых ни один человек ничего не мог знать заранее. Жиль сцепил кончики бледных пальцев, любуясь изящными ногтями. - Этими своими проклятыми ушами я слышал и то, что Жанну взяли в плен, что она сдалась и лежит закованная в цепи, как могло произойти с любым из нас, если бы его постигла неудача. Должно быть, она дает им смелые ответы - мужество у нее было всегда. Но большего и она не может. У ее ангела - если только это ангел - нет могущества. Ла Гир, отвернувшись, постучал в оконный ставень. - Ладно, если тебя покинул Господь, то я не хочу, чтобы то же самое произошло со мной. Я не был бы Ла Гиром, если бы оставил Деву в беде. Пусть мне при этом придется погибнуть, все равно. Я не завидую той жизни, которую ты ведешь. Он вышел, не попрощавшись, и уехал еще ночью. Жиль же пошел в свой подвал, где ходил взад-вперед между очагами и столами с наваленными на них инструментами, что-то взвешивал и перемешивал, но никаких стоящих мыслей у него не родилось. Все было неважно, ничтожно и мелко, даже стремление к золоту. Жанна... Среди всех грехов, которые ему зачтутся, когда он предстанет перед судом Божьим, не было одного: он ни разу не сделал ей ничего дурного. Жиль подумал об отце Алене и о своей исповеди перед ним в прошлом году. Впрочем, год ли прошел после этого или два?.. Тогда он хотел убить Тремуя и вырвать у Жанны ее тайну. Теперь отец Ален мертв, он умер в своей ризнице, после мессы, в Михайлов день. Силы Жанны защитили Тремуя, но сейчас она сама в тюрьме. Тремуй торжествовал, она была унижена - а он? У него не осталось ничего. Если еще что-то и удерживало его на этой пустынной и скучной земле среди людей с их ничтожными удовольствиями и болью, то только ожидание какого-то чудовищного преступления, богохульного поступка, вопиющего к небу греха... Ангелы молчали. Разве они не предали даже Жанну? Вместо них, вероятно, говорили духи тьмы, отважившиеся восстать против самого святого Михаила. - Прелати! Прелати! - эхо его голоса отражалось в верхних этажах, но ему казалось, что он воззвал к адским силам. - Прелати, что ты говоришь? Как победить силы тьмы?! Вошел Прелати в длинном черном одеянии и взглянул Жилю в лицо, на котором недавно появилась иссиня-черная борода, закрывающая кроваво-красный рот. Он заметил мрачный блеск в глазах и, прежде чем ответить, перекрестился. Долго ему пришлось ждать этого, и вот, наконец, долгожданное произошло. - Господин, теперь Вы вступаете на путь зла, знаете ли Вы об этом? - Тебе страшно, Прелати? - Жиль издевательски сощурил глаза. - У тебя есть выбор: покинуть меня или остаться со мной. Если же ты останешься, мы скоро начнем. Флорентиец подумал о роскошной барской жизни, которую можно вести в Тиффоже, подумал он и о даре соблазнителя, который был присущ господину де Рэ, - и об ужасном конце Ирода. - Господин барон... - заикнулся было он, но Жиль поднес палец к губам. - Подумай до завтра. Ибо нет возврата с пути, на который я вступил. В последующие годы в подвалах маршала де Рэ пропало двести пятьдесят детей, о его преступлениях рассказывается в десяти фолиантах, как рыцарь Синяя Борода он мелькает в сказках разных народов - Жиль де Рэ, в юности товарищ Жанны по оружию, рыцарь без страха и упрека. Девять лет спустя после гибели Жанны д'Арк он вместе с Прелати был сожжен на костре, только дворянское происхождение спасло его от повешения. Говорят, что в последние дни жизни, когда ему был уже известен приговор, он смотрел на людей таким самоуничиженным взглядом покаяния, трогающим до глубины души, что даже родители его жертв пришли с ним к месту казни. "В случае с Жилем де Рэ перед нами - первый пример двойной жизни в ее крайнем выражении, - пишет Эмиль Бок в сборнике своих статей "В эпоху Михаила". - Усиливалась ночная сатанинская сторона его экзистенции: он стал черным магом... Такое инфернальное возрастание зла в человеке следует понимать, только обратив взоры к происходящему в областях духа. Если в сверхчувственном мире происходит нечто великое, то человек либо становится достаточно сильным для того, чтобы быть сосудом и служителем этого, либо у него не хватает сил, и он впадает в иную крайность: его пронизывает не небесный, но адский огонь". Обвинительное заключение по делу Жанны, за все эти недели разросшееся в большую папку из шестидесяти семи статей, теперь должно было быть четко сформулировано и сокращено до двенадцати основополагающих пунктов. При этом Кошон рассчитывал, главным образом, на профессора Никола Миди и Тома де Курселя; оба были известны как искусные специалисты в составлении формулировок. Эти двенадцать основных пунктов обвинительного заключения следовало представить инквизитору Парижа и Парижскому университету на экспертизу; епископ Кошон настаивал на соблюдении формы процесса до самого последнего момента в мельчайших подробностях. Получившееся обвинительное заключение весьма отличается от того, что мы сегодня называем обвинительным заключением, и нам оно может показаться вздорным, до смешного наивным и несостоятельным. Тем не менее, оно было написано хитроумнейшими людьми с целью убедить ученых четырех факультетов в порочности Жанны, и цель эта была достигнута. В статье I сказано: "Эта женщина утверждает, что в возрасте тринадцати лет видела и слышала святого Михаила, святых Екатерину и Маргариту. В семнадцать лет она покинула дом своего отца против его воли и связалась с войсками наемников, с которыми жила днем и ночью. Эта женщина заявляет, что послана Небом, и отказывается предаться приговору борющейся Церкви". В статье II констатируется: "Когда эта женщина посетила своего короля в Шиноне, ее, по ее утверждению, сопровождал святой Михаил со всем своим небесным воинством". Статья III: "Эта женщина столь же твердо верует в существование святого Михаила, как она верует в то, что Господь наш Иисус Христос пострадал и умер за нас". Статья IV: "Эта женщина утверждает, что ей настолько точно известны события, которые должны произойти в будущем, как если бы они уже произошли; она верит в свое освобождение из тюрьмы и в то, что в ближайшие годы французская армия совершит чудесные вещи. Она, якобы, может узнать человека, ни разу с ним прежде не встречавшись, и обнаружила меч, который был спрятан в земле". Статья V: "Она утверждает, что по Господнему велению надела мужское платье и в этой одежде причащалась святых тайн, и ничто в мире не может послужить поводом к тому, чтобы она его сняла". Статья VI: "Эта женщина употребляла в своих письмах имена Иисус и Мария и знак креста". Статья VII: "Эта женщина на семнадцатом году убежала из отцовского дома и пришла к господину де Вокулеру". Статья VIII: "Эта самая женщина по собственной воле выбросилась из окна весьма высокой башни; она считает, что если это и грех, то он ей простится, так как полагает, что лучше умереть, чем попасть в руки врагов". Статья IX: "Эта самая женщина утверждает, что святые Екатерина и Маргарита введут ее в рай, если она сохранит свою невинность". Статья X: "Эта самая женщина считает, что ей известно, что святые Екатерина и Маргарита выступают на французской стороне и против англичан, и что они говорили с ней по-французски, а не по-английски". Статья XI: "Эта самая женщина молилась святому Михаилу, святым Екатерине и Маргарите и неоднократно склонялась перед ними. В таких вещах она никогда не советовалась с каким-либо священником. Тайну своего короля она никогда не выдаст, таково веление Божье". Статья XII: "Эта женщина не предалась суждению борющейся Церкви, ибо она заявляет, что для нее невозможно действовать непосредственно через инспирации, оставляя без внимания догматы веры ... и Единую Святую Католическую Церковь ... В таких делах она никогда не учитывает авторитета Церкви". Как бы тщательно и рассудительно ни подбирал Кошон своих сотрудников, все же среди них были двое, кого столь решительная аргументация могла поставить под удар. Поэтому Кошон поспешил отправить эти статьи, и лишь Маншон, священник, который их записывал, сделал к ним небольшое примечание: акты составлены не слишком хорошо, и в высказанных в них суждениях содержатся противоречия. К чести Маншона, это примечание дошло до наших дней. Авторы двенадцати пунктов не поставили своих подписей, и Тома де Курсель, позднее ставший светилом богословия, давал показания на втором, реабилитационном процессе и, проявив при этом плохую память, утверждал, что никогда не получал этих обвинительных статей. - Значит, Вы никогда не посылали всех актов процесса? - спросил Пьера Кошона один из его коллег, а старый епископ Авраншский покачал головой, когда брат Изамбар рассказал ему о ходе событий. - Я считаю, что процесс проходил неправильно. Я разделяю мнение великого члена Вашего ордена Фомы Аквинского, что в подобных делах веры решение должен принимать папа или Вселенский Собор. Добрый епископ Авраншский, бесспорно, не был политическим умом. В дни, когда Кошон пришел к Жанне в тюрьму, его впервые обуяло любопытство. - Говорят ли что-нибудь тебе голоса о твоих судьях? - спросил он. - Да, мои голоса часто говорят о Вас, господин епископ. - И что же? - поинтересовался Кошон. - Это я Вам скажу позднее, наедине, - она взглянула на рядом стоявшего Лемэра, но, поскольку он не проявлял такта и не уходил, Жанна так и не высказала того, что знала и думала о человеке, который был ее злейшим врагом. Впрочем, Кошон и сам не испытывал особого интереса, какого мнения о нем дьявол. Столь крепко сомкнутые, несмотря на всю их нежность, уста, непоколебимая уверенность девятнадцатилетней девушки стали преследовать Кошона днем и ночью, ярость закипала в его крови, и целеустремленный ум переставал действовать. - Жанна, даже апостолы подвергли свои писания суждению Церкви! А ты не желаешь ему предаться! Она еще не вполне оправилась после болезни - врачи подтвердили, что это было отравление рыбой, - но голос ее звучал мужественнее, чем когда-либо: - Если даже для меня уже подготовили костер, я Вам не скажу ничего иного! Епископ больше не раздумывал о том, лучше ли будет или нет, если она отречется, его больше не занимала "красота" устроенного им процесса, его мучил звонкий мужественный голос, его преследовали ясные, не дававшие сбить себя с толку глаза, даже сны его были отравлены. Должна ли ведьма быть сильнее его? Огонь, огонь... Очевидно было, что она ничего так сильно не боялась, как этой стихии. Однажды ее сожгут - и тогда все пройдет, пройдет раз и навсегда. Он же хотел, чтобы она содрогалась и просила о снисхождении, он желал, чтобы она встала перед ним на колени и кричала от боли, и тогда он вырвет ее раскаяние: признание, что она лгала, что она была проклята, что она призывала не ангелов, но дьявола... - Почему бы Вам не подвергнуть ее пыткам? - спросил его один из коллег. Прежде Кошон гордо заявлял, что такие меры могут лишь нанести ущерб "безупречной" форме процесса. Теперь он сам обратился к судьям, тщательно стараясь изобразить равнодушие: - Поскольку ничто иное не в состоянии ей помочь, я подумал о пытках. Прошу высказываться. Семеро из десяти опрошенных высказались против пыток; трое с пылом доказывали, что пытки могут принести только пользу здоровью и душе Жанны. Кошон выслушал их всех и пошел на компромисс: сначала можно было ограничиться лишь угрозами пыток. Он сам взялся следить за этой процедурой. Он привел с собой Лемэра, вице-инквизитора, так как не следовало проводить этот эксперимент без свидетелей. Лемэру он сказал, что важно с самого начала наблюдать за ее поведением. Камера была полна колес, тисков, пик и вертелов, в очаге горел огонь; палач, закатав рукава рубахи, раскалял щипцы. В этот момент Жанна еще не успела взять себя в руки, у нее перехватило дыхание, рот открылся, она бессмысленно уставилась на Кошона, а затем - на палача... Вот уже два месяца день и ночь ее допрашивают по нескольку часов, дни и ночи стали для нее сплошной мукой. А тут еще - огонь, епископ... Она застонала. Лицо Кошона густо покраснело, инквизитор смертельно побледнел. - Ну, Жанна, что было бы, если бы мы тебя положили под раскаленные щипцы? Видишь ли, иногда дьявол освобождает жертву, если ей причиняют боль, - он посмотрел на нее сквозь узкие щелочки глаз, от него не смогло ускользнуть ни одно движение ее лица, ни малейшее подрагивание рук. - Даже если бы Вы оторвали мне руки и ноги, и душа моя отлетела, я не сказала бы Вам ничего иного! А если я все же скажу что-нибудь по-иному - то тут же заявлю, что Вы меня к этому принудили! - ее покинули печаль и страх, с гордо запрокинутой головой и решительным взглядом стояла она перед ним. - Посещали ли тебя голоса со вчерашнего дня? Не иначе, как нечистый укреплял в ней твердость духа. - Да. Архангел Гавриил, - это имя обнадеживающе реяло в камере человеческих злодеяний. Лемэр отвернулся, палач свирепо раздувал огонь. - И что он тебе сказал? - Я спросила, сожгут ли меня, и голос мне ответил: "Полагайся на Господа, Он поможет тебе", - глаза ее сияли, как две звездочки. Раскаленное железо приблизилось, палач приготовился, он вопросительно посмотрел на епископа. Тот медлил. Затем подошел к двери, открыл ее и позвал стражников. - Выведите ее. От пыток никакого толку не будет, - сказал он Лемэру, тяжело дыша. - Душа этой женщины слишком закалена дьяволом. Как по-вашему, Лемэр? -- Никак. Мне хотелось бы только выйти на свежий воздух. Богиня Юстиция Три дня спустя Уорвик пригласил к себе епископа Бове. Тот вошел к нему в комнату, и едва паж успел закрыть за ним дверь, англичанин начал ходить по комнате взад-вперед, сжимая кулаки, и кричать. - Вот что происходит от Вашей медлительности! Разве Ваши попы не могут сделать то, что им говорят? Проклятое свинство! А что будет, когда Карл, этот трус, наденет штаны? Или Вы считаете, что мы можем целый год держать наши лучшие войска в Руане? Епископу даже не предложили сесть, Уорвик же откинулся в кресле, не думая о своем визави. - Ну, хотел бы я знать, сколько это еще будет продолжаться? В переговорах с большими вельможами Кошон считал за правило проявлять тем больше спокойствия, умеренности и мягкости, чем сильнее уклонялся от них собеседник. Он начал издалека. - Граф Уорвик, мне жаль видеть Вашу душу в таком волнении. Если бы я знал, о чем идет речь, я бы, вероятно, смог Вам помочь. - А что? Вы ни о чем не слышали? Сегодня днем об этом чирикает с крыши каждый воробей. Ла Гир с несколькими крепкими парнями проник в город, чтобы освободить Жанну. Теперь и Кошон забыл про свою выдержку, волнения последнего времени начали подтачивать его силы. - Ла Гир? - воскликнул он. - Жанна? Какой ужас! И что теперь? Уорвик, прищурив свои гневные глаза, любовался смятением епископа, это был бальзам для его яростного нрава. - Разумеется, наши люди его поймали, он сидит в башне и так скоро от меня не уйдет. Но кто может поручиться за то, что это не повторится? Граждане оказывали ему содействие, вся Нормандия против нас, потому что Вы все еще размышляете, можно ли назвать ведьму безбожницей! Потому что Вы хотите провести "прекрасный" процесс! Так долго не тянули даже в Констанце с Яном Гусом. Кошон разгладил складки своего фиолетового одеяния, а затем с сожалением вскинул брови. - Я не могу судить о том, как провели процесс наши коллеги в Констанце. Как бы там ни было, наш процесс, который может Вам запомниться, граф Уорвик, должен быть проведен с соблюдением всех формальностей. И герцог Бедфорд... - Остановитесь, епископ. Не следует вмешивать в это дело герцога Бедфорда! - Что ж, я полагаю, в разговоре с глазу на глаз мы можем называть вещи своими именами. Впрочем, как Вам угодно. Позволю себе заметить, что о законности церковного процесса, о форме и времени его проведения можем принимать решения только мы, служители Церкви. Если же Вы хотите свести дело к государственной измене и устранить изменницу, то здесь, естественно, можно действовать проще, граф Уорвик. Но там, где Вы полагаетесь на авторитет Церкви, ибо только ее суждение в состоянии прозвучать на всю Европу и окончательно уничтожить Карла, Вы должны проявлять терпение. Церковь избегает кровопролития, и Церковь обладает выносливостью. Прежде, чем она проклянет одну из своих овечек, она должна довести до сведения всех, что спасти эту овечку было невозможно. Уорвик отчасти в нетерпении, отчасти в знак примирения коснулся кончиком своего хлыста для верховой езды руки Кошона. - Не хотите ли Вы этим сказать, что, чего доброго, причислите Жанну к лику святых, а? - он благодушно засмеялся, его гнев уже рассеялся, но Кошон продолжал восседать на своем стуле с важным и оскорбленным видом. - Ваша ирония, граф Уорвик, несправедлива. Я вижу, что Вы с презрением относитесь к работе, проделанной мною за одиннадцать месяцев. Если Вы хотите иметь председателя, лучшего, чем я... - Ерунда, - взорвался Уорвик, - вы, французы, не понимаете шуток. Эй, что там? Один из слуг поднял занавес, в комнату на коротких ножках с до смешного маленькими ступнями уже с достоинством входил Бедфорд. За ним шел какой-то господин в одежде ученого. - Благодарю Вас, Уорвик, за известие, касающееся Ла Гира. Хорошо, что Вы здесь, епископ. Кстати - знакомы ли Вы с нашим английским другом? Доктор Питер Маколей, юрист из Оксфорда. Питер и Кошон поклонились друг другу, а после того, как Бедфорд дал им знак, сели. - Поскольку Ла Гир предпринял эту попытку, - начал герцог на своем монотонном французском языке, - следует полагать, что со стороны Карла не нужно опасаться какого-либо нападения. Случилось именно то, о чем я думал: чисто личная попытка Ла Гира освободить Жанну И все же мы должны учитывать, что такие попытки могут возобновиться. Следует принимать во внимание и настроение горожан, которое, - Бедфорд повернулся к Кошону и вскинул свой крючковатый нос, - совершенно неблагоприятно для нас. Ходят слухи, что некоторые судьи не согласны с Вами, господин епископ. Кошон также запрокинул голову. - Господин герцог, смею сообщить Вам, что наше обвинительное заключение, составленное с полным единодушием, направлено в Париж на экспертизу. Пока оттуда придет решение, мы уже сможем вынести приговор. После этого должно прозвучать общественное требование к Жанне покаяться. Народ сможет убедиться собственными глазами и ушами в том, что церковные судьи учли крайние пределы возможного. Затем будет объявлено наше проклятие, а женщину передадут Вам для наказания. - Если же она покается, что тогда? - Тогда она будет приговорена к пожизненному заключению в церковной тюрьме, и Франция сама подтвердит, что Карла направляли дьявольские силы, а приверженцы его могут быть только прокляты. Герцог Бедфорд на мгновение задумался. - Последнее мне представляется более желательным. Не можете ли Вы добиться ее покаяния? - И чтобы она осталась жить? - возмутился Уорвик, которому Кошон тут же возразил через плечо, что на тюремном хлебе и воде долго не протянешь, а, кроме того, церковная стража может с ней сделать то же самое, что и светские тюремщики за государственную измену. - Однако, простите, господин герцог, я не ответил на Ваш вопрос: не можем ли мы привести Жанну к покаянию? Мы испробовали все средства, даже угрожали пытками. Я сам при этом присутствовал. - Одними угрозами ничего не добьешься, - презрительно сказал Уорвик. Кошон вытер лицо кружевным платком. - И пытки не приведут к цели. Она может отказаться от всех своих показаний и даже публично заявить, что ее силой заставили признать свою вину. Я полагаю, Вы все еще не имеете никакого представления о закоренелости этого существа, - епископ с трудом сдержал тяжелый вздох. Теперь его упрекали в отказе от пыток, а между тем в тот вечер в камере он устроил то, что препятствовало любому проявлению дьявольских козней. Так всегда бывает на свете: наилучшие поступки остаются без внимания. Питер Маколей спокойно сидел на своем стуле и лишь изредка бросал стремительные взгляды на лица присутствовавших. - Извините, могу ли я задать Вам вопрос, господин епископ? Нет ли среди всех Ваших заседателей хотя бы одного, который мог бы по-иному истолковать то, что Вы называете закоренелостью девушки? Мне кажется, нетрудно представить и доказательства обратного. Не говоря уже о том, что умение доказать что угодно и является искусством юриста. Уорвик нетерпеливо вздохнул, Кошон недоверчиво посмотрел на гостя, и только Бедфорд никак не отреагировал. - Вы хотите сказать, господин доктор, не поддался ли кто-нибудь из моих коллег козням дьявола? Да, были и такие, которые в начале процесса не проявляли полной убежденности. Я обязан был их удалить, для таких процессов нужны только хорошо вооруженные души. - Доктор Маколей - один из лучших правоведов у нас в Англии, - заявил герцог с оттенком покровительственной иронии. - Он заинтересовался этим случаем и для его изучения вот уже второй раз приехал во Францию. Что еще, Маколей? - Спасибо, ничего. Этот процесс - церковный, а не наш, светских судей. И, как я вижу, господин епископ говорит с точки зрения богослова, а не с точки зрения юриста. Кошон слегка поклонился, словно его похвалили, но ему не совсем удалось скрыть гнев за улыбкой. - Очередь светского правосудия Англии настанет, господин доктор, тогда, когда мы покончим с этим делом. Разрешите мне попрощаться с Вами, господин герцог? Я вижу, Бы одеты для охоты. Удачи Вам! И с нашей добычей скоро будет покончено. Кошон встал и с достоинством направился к двери, но, прежде чем он успел ее закрыть, Маколей сказал Бедфорду: - Впоследствии было бы неплохо представить дело перед общественностью так, что не английское правосудие объявило Жанну ведьмой, а Церковь, - да, вероятно, это придется подчеркнуть не раз. Парижская инквизиция - принципиальный ее противник, а Англия должна использовать ее в своих государственных интересах. - Но, Маколей, где же Ваш политический ум? Разумеется, мы должны по возможности дальше распространить сведения о том, что Жанну осудила вся Церковь, а не только Парижская инквизиция! Карл должен быть дискредитирован перед всей Европой. Маколей возразил, что следует подумать о будущем, на что Уорвик издал звук, выражавший скуку и возмущение. - Изощренности попов для меня более чем достаточно, не следует ли нам теперь обратиться к юристам? Маколей сказал, что герцог уже спрашивал его мнение о процессе; не может ли он уехать - его корабль отправляется сегодня. - Хорошо, - улыбнулся Бедфорд, - что Вы собрались в Англию, но я должен Вас задержать. Разве Вы не хотите посмотреть спектакль, я имею в виду казнь ведьмы? - Благодарю, я отказываюсь. Казнь не является государственной необходимостью, я считаю так. Но мне жаль, что наши руки будут запятнаны в этой игре. - Оказывается, все ученые люди - государственные изменники, - засмеялся Уорвик, что означало: справедливость или несправедливость - все равно страна моя; в ответ Маколей лишь пожал плечами, как бы прося извинения за свою неисправимость. - Богиня Юстиция носит повязку на глазах, - сказал он, - она не должна обращать внимания, кто перед ней: француз, англичанин или сарацин. Если снять эту повязку, она превратится в продажную женщину... Благодарю Вас за гостеприимство, господин герцог. Будьте здоровы. Когда он ушел, Уорвик еще долго в размышлении качал головой. - Ничего не понимаю, мы ведь правы - здесь все ясно! Бедфорд, не говоря ни слова, медленно подошел к двери и вернулся обратно. - Уорвик, если бы эта девушка была на нашей стороне, я собрал бы целое войско, чтобы отбить ее у неприятеля! Теперь он действительно собрался уходить, но тут стремительно вбежал вестник. - Господин герцог, Ла Гир ускользнул, - объявил Уорвик. - Ну-ну. Конечно, освободил его народ. - Я снова поймаю его, живым или мертвым. Бедфорд и Уорвик вместе спускались по лестнице. - Ла Гир не имеет никакого значения, - сказал герцог, - теперь дело только в Жанне и в том, чтобы побыстрее привести в исполнение приговор для нее. Пусть Ла Гир убегает, он единственный рыцарь среди всех этих трусливых командиров. Из Парижа пришло два экземпляра заключения: один на французском языке для Генриха VI, другой на латыни, адресованный епископу Кошону. В письме королю-мальчику содержалась покорнейшая просьба по возможности скорее закончить это дело, так как промедление было бы весьма опасно... Возможно, в этот последний час инквизиция испугалась вмешательства Базельского Вселенского Собора. Оба факультета Парижского университета, как богословский, так и канонического права, были совершенно согласны с руанскими судьями. Они заявили, что видения Жанны были либо выдуманы ею самой, либо представляют собой наваждения Сатаны, Велиала и Бегемота. Она лжет, объявляя себя посланницей Божьей, ибо ее миссия не была засвидетельствована чудом, в отличие, например, от миссий Моисея или Иоанна Крестителя. Из-за непокорности впавшая в ересь против Церкви, из-за ношения мужского платья и коротко остриженных волос - которые по Завету Божьему должны покрывать голову женщины - проявившая отступничество, она свирепо и кровожадно призывала к сражениям. Ее отъезд из Домреми является нарушением четвертой заповеди, ее попытка самоубийства в Боревуаре и ее утверждение, что ей дана благодать Божья, являются дерзким вызовом Церкви. Учитывая все эти преступления, названную женщину следует передать светскому правосудию для приведения приговора в исполнение. Кошон поблагодарил парижских ученых за их бдительность и дельность, при помощи которых была предана суду женщина, чье пагубное влияние грозило отравить весь Запад. Да вознаградит Господь, Пастырь пастырей, его епископскую деятельность по спасению душ непреходящей славой! Похвалив себя, епископ созвал 23 мая своих заседателей - в этот день их оказалось ровно пятнадцать. Чтобы показать Жанне свое милосердие, они должны были зачитать ей двенадцать статей, а затем предоставить ей слово. Сегодня к ней обращались: "Жанна, моя любимая подруга", - и присягали "Телом Христовым". Разве сама она не была солдатом, любившим своего короля? Солдатам же добродетель послушания подобает в тех случаях, когда необходимо добиться победы. Следовательно, нужно было подчиняться и главам Церкви, епископам и аббатам. - Подумай, что в противном случае твоя душа будет обречена на вечные муки, а что касается твоего тела, то боюсь, оно будет уничтожено. Избави тебя от этого Иисус Христос. Голос Кошона слегка подрагивал, он выглядел так, словно его волновали собственные слова. Если бы она теперь покаялась, это стало бы величайшим триумфом... Все глаза были устремлены на Жанну. - В отношении всех своих поступков я отсылаю вас к тому, что было сказано мною на процессе, - заявила девушка. Спокойно и ясно она отражала устремленные на нее взгляды. В зале сидело пятьдесят человек, изобличавших как ложь то, что она считала содержанием и богатством своей жизни. Но авторитет и знания пятидесяти богословов оказались ничем перед неграмотной крестьянской девушкой. - Жанна, подумай об опасности, которой ты подвергаешь себя! - воскликнул Кошон. Его голос прозвучал жалобно, и он простер руки навстречу ей. В былые времена Екатерина Александрийская состязалась с пятьюдесятью учеными, обладавшими всей мудростью своей эпохи, и она, восемнадцатилетняя и неопытная, свидетельствовала о молодом христианстве... - Если бы я видела полыхающий костер и палача, готового бросить меня в костер, и если бы я уже была в огне - все равно не добавила бы ничего к тому, что сказала до сих пор! Пятьдесят судей видели это, слышали это и прекрасно знали: Жанна не будет колебаться и не изменит своих убеждений. В комнате настала тишина, майское солнце сквозь раскрытое окно освещало юное лицо. Когда-то, тысячу лет назад в Александрии девушка Екатерина обратила в свою веру пятьдесят профессоров-язычников, вместе с ней они приняли смерть. Сегодня пятьдесят профессоров молчали, ни один из них не знал, что думает коллега. Лишь Маншон, писец, записал на полях своего протокола: "Великолепный ответ Жанны". Епископ Кошон спросил: - Жанна, тебе действительно больше нечего сказать? - Нечего. - Тогда мы должны объявить процесс закрытым. Сегодня, в 1431 году после Рождества Христова, за правду должен умереть только один человек, но этот человек станет более бессмертным, чем все остальные. Она вышла из зала, держась подчеркнуто прямо, тихо звеня цепями. Прошел ровно год с точностью до дня с тех пор, как ее взяли в плен в Компьене. Я прощаю Теперь, наконец, в городе Руане должно было состояться представление, тем более волнующее, чем более неожиданным оказалось объявление о нем. Появилась возможность увидеть Деву! Ее должны были вывести на площадь перед кладбищем Сент-Уэнн ради покаяния или отказа от него. Сапожники и портные покидали свои мастерские, закрывали лавки, никому не хотелось признаться, что он ни разу не видел Жанну, которую столько месяцев держали в замковой тюрьме. Уже за несколько часов до начала этого действа на площади столпилось так много народу, что невозможно было пошевелить рукой, но когда девушка поднималась на деревянный помост, ее видели все - она была, о Боже, в штанах! - Бедное дитя, ей даже ни разу не выдали подобающей одежды! - раздался сострадательный голос. - Герцогиня Бедфорд сама предлагала ей юбку. Но она не желает носить женской одежды, дьявол ей не велит. - Ты глупец, неужели ты думаешь, что наемники не стали бы к ней приставать, если бы на ней была женская одежда? Она ведь хорошенькая и юная! - Вы правы, девушку, которую все время стерегут мужчины, можно только пожалеть, это стыд и больше ничего. - Зачем она убежала к наемникам? Сидела бы лучше дома с родителями. - Даже если ее призвал Господь? - Не грешите, ее призвал дьявол. - Она выглядит совсем не так, будто в ней сидит дьявол. - Ты хочешь, чтобы и для тебя приготовили костер? - Тихо, вон идет епископ. А этот длинный - кардинал Винчестерский. Отец в белой рясе, должно быть, инквизитор. - Разумеется, это отец Лемэр, разве Вы его не знаете? За ним, вон тот, в остроконечной шляпе, аббат из Мон-Сен-Мишеля. А там идет граф Уорвик. Ну и денек, столько знатных господ! Они разместились на втором помосте - представители Англии, Церкви и мира. Герольды подали знак, ропот толпы стих. Вышел проповедник и начал вещать громким голосом: - О благородная Франция, ты, которая всегда была христианкой, как ты низко пала, последовав за еретичкой! Ты, Карл, называющий себя королем, как можешь ты быть приверженцем этой омерзительной женщины! - он сделал паузу, чтобы продолжить речь, но тут на всю площадь раздался звонкий девичий голос: - Нет, клянусь жизнью, мой король - благородный христианин! Отец Эрар, произносивший речь, обернулся: - Заставьте ее замолчать! - сурово приказал он страже. Затем огорченно сморщил лицо. - Жанна, я заклинаю тебя в последний раз, чтобы ты предала себя и свои деяния нашей святой Матери Церкви! Он умолк, на огромной площади стало так тихо, что были слышны крики чаек на берегу Сены. - Что касается подчинения Церкви, об этом я уже ответила моим судьям. Я им сказала, что меня должен судить Базельский Собор. Я совершила свои поступки по велению Господа, и никто, кроме меня, не несет за них ответственности. Если я впадала в заблуждения, то они мои собственные. Я предаю себя Господу! Теперь со своего места поднялся Кошон. - Жанна, ты должна считать истинным то, что представители Церкви постановили о тебе и твоих поступках, - трижды он повторил эту фразу, она мощно прозвучала поверх всех голов. Но тут же был услышан ответ: - Я не имею сказать ничего, кроме того, что уже сказала. - Тогда мы подвергаем тебя анафеме, объявляем сообщницей дьявола, изгоняем тебя из Церкви... Больше ты не смеешь заражать проказой своей ереси других членов Церкви Христовой. Если же, однако, ты проявишь подлинное раскаяние и откажешься от своих взглядов... Что после этого началось! Поднялся шум и гам, голоса епископа невозможно было расслышать. Отец Эрар протиснулся сквозь толпу на помост, на котором стояла Жанна, и протянул ей пергамент. Среди высших церковных и светских иерархов ощущалось беспокойство. Кошон пытался что-то прочесть на листке, который, казалось, не нравился англичанам. Вздымались кулаки, Уорвик направо и налево приказывал замолчать, но то и дело раздавались возгласы: "Лжецы!", "Вы плохо служите нашему королю!" "Помилуйте ее! Жанна, покайся!" - доносилось из толпы. Камни летели на трибуны, где находились сановники, а затем те, кто стоял близко к Жанне, увидели, как отец Эрар поднес ей перо. - Подпишись, или тебя сожгут! - Лучше я подпишусь, чем меня сожгут! Она взяла перо и стала водить им по бумаге. "Она покаялась! Правильно, Жанна!" - кричали одни; "Измена! Скандал!" - кричали другие, не понимая, кто о чем кричит и что при этом имеется в виду. Свидетели позднее сообщали, что среди всеобщего волнения и полной суматохи она громко воззвала к архангелу Михаилу. Господа на трибуне злобно ворчали, казалось, вот-вот к епископу Кошону применят физическую силу, но он оставался спокоен, в отличие от остальных. - Как священник я обязан быть милосердным! - воскликнул он, но услышали его лишь рядом стоявшие. Наемники уходили, мечи вкладывали в ножны, женщины с визгом разбегались, и трибуны вскоре опустели. Жанна тоже исчезла. ' "Что случилось?" - "Жанна покаялась!" - "Как покаялась?" - "Ни в ч