неприятного запаха, не искусала бешеная собака, а также рассказать о том, как покойный Людвик Осинский однажды, когда она была еще барышней, усадил ее в карету. Другой особой, самой значительной в этом обществе, был некий пан Эдгард, маленький, тщедушный блондинчик, известный в уезде как талантливейший критик. Этот интеллигентный юноша носил рыжую бородку, напоминавшую пирожок, и имел обыкновение подавать своим знакомым только два пальца; при каждом удобном случае он произносил слово "враки" и время от времени покачивал головой, как будто отгоняя мух. Кроме того, он умел с неподражаемым изяществом курить, а главное - совать в рот и вынимать (с помощью двух вышеупомянутых пальцев) двухкопеечную сигару; умел он также - правда, строго, но беспристрастно - критиковать все и всех, а самое главное - умел верить в себя. В свободное от занятий время, покуривая сигару и покачивая головой, он охотно размышлял о том, скоро ли его оранжевую бородку и усики вместе с коричневым пальто и не слишком толстыми ножками отольют из воска и под именем Эдгарда I выставят вместе с оттисками его несравненных критических трудов в музее величайших гениев мира. Когда же? Кто может это угадать?.. К счастью, сей одаренный юноша был терпелив: ожидая места в музее восковых фигур, он не бросал места в канцелярии городского головы, а ради титула Эдгарда I не отказывался от ласкательного прозвища "глупый Эдзик", которое ему дали любящие друзья. - Кто ж это у тебя должен быть, милая Пракся? - спросила уже в десятый раз дама почтенного возраста, обращаясь к привлекательной Гильдегарде. - Я уже говорила вам. - резко ответила хозяйка, - что будет знаменитый Клинович, доктор философии... из Варшавы... - Враки! - буркнул Эдзик, начертив в воздухе очень красивое кольцо дымом от сигары. - Знаменитый доктор? Из Варшавы?.. Так это, верно, Халубинский!.. Не знаю, могy ли я показаться такому гостю в моем платье? - Что вы за вздор городите? Я вам ясно сказала: Клинович, а не Халубинский. - Но, видишь ли... он все же такой известный доктор... Гильдегарда, криво усмехнувшись, сказала: - Пан Клинович не обыкновенный доктор, а доктор философии. - Так он не прописывает рецептов? Боже мой, а я-то хотела его просить помочь мне, ведь я уже целый год плохо вижу и с трудом хожу. Как жаль, что Халубинский не прописывает рецептов! - Во имя отца и сына! - перекрестилась Гильдегарда. - Я же вам говорю, что это не Халубинский, а доктор философии Клинович. - А! Так он прописывает рецепты? Гильдегарда пожала плечами, а ехидный Эдзик ответил: - Доктор философии прописывает рецепты только против глупости. Эта блестящая острота оказала удивительное действие на старушку повертев головой и испытующе поглядев в глаза знаменитому критику, она возразила: - Вы говорите - против глупости?.. Какое это счастье для вас, что вы встретитесь с таким доктором! Но минутное умственное напряжение так утомило старушку, что, невзирая на грозное бормотание Эдзика, она откинула голову на спинку кресла и крепко уснула. Минуту спустя сердитая Гильдегарда и незаслуженно обиженный бестактной старой дамой пан Эдгард услыхали шаги в прихожей, а затем и следующий разговор: - Пожалуйста, доктор, повесьте шубку здесь... вот здесь... - говорил Диоген. - А ее не украдут? - спросил чужой голос. - Вы шутите, доктор! Тут все свои... - А-а!.. В таком случае легче будет найти. Едва почтенная дама благодаря общим усилиям Гильдегарды и Эдзика успела проснуться, из прихожей отворилась дверь, и в ней показался незнакомый молодой человек в сопровождении Диогена Файташко, который, пройдя на середину комнаты, объявил: - Пан Клинович, доктор философии, член многих заграничных обществ, автор многих трудов... Хозяйка встала, поклонилась, за ней и остальные: гость также поклонился, после чего все уселись вокруг стола. - Ваш уважаемый брат сейчас где-то на вечере, доктор? - обратилась к гостю хозяйка дома. Доктор философии облокотился на стол, склонил голову на руку и промолчал, очевидно погрузившись в глубокие философские размышления. Старушка уставилась на него, как на чудо. - Мы слышали, доктор, что уважаемый брат ваш проводит сегодня вечер у Пастернаковских? - спросил на этот раз Эдзик, полагая, что его вмешательство вызовет немедленный ответ. Вдруг доктор философии поднял голову, сунул в рот большой палец, прижал его к зубам и... не произнес ни слова. - Гениальный человек! - в упоении прошептала Гильдегарда, глядя на полузакрытые глаза гостя. - Всеобъемлющий ум! - шепотом ответил Диоген. - Враки! - буркнул Эдзик. Старую даму вывело из терпения молчание гостя, и, собравшись с духом, она спросила: - Господин доктор... - Что? - прервал гость, вдруг откинув голову, как пробужденный лев. - Ничего, ничего! - в ужасе вскричала старушка, поднеся к носу платок, смоченный одеколоном. Доктор философии опустил голову на руку и снова замолчал. - Великолепен! - прошептала Гильдегарда. - Пан Файташко, я признательна вам до гроба... - Я с первого взгляда разгадал в нем незаурядный ум, - ответил Диоген, нежно сжимая пальчики своей восхитительной подруги. В эту минуту доктор философии, выйдя из задумчивости, снова поднял голову и, глядя в потолок, быстро проговорил: - Тут, вероятно, много воров... Все переглянулись, а пан Диоген спросил: - Вы спрашиваете, доктор, об общем моральном уровне здешних мест или же... - Что касается морали, - прервал его Эдзик, - то по этому вопросу я могу поделиться сведениями: в текущем году в нашем городе было тридцать краж, два поджога, пять попыток изнасилования, из которых только три увенчались успехом... - Пан Эдгард... - с упреком прошептала добродетельная Гильдегарда. - Пожалуйте ужинать! - неожиданно объявила горничная, прервав таким образом, к великому неудовольствию Эдзика, продолжение перечня статистических данных. В конце ужина, длившегося часа два, так как и старая дама, и тщедушный Эдзик, и не менее тщедушный Файтусь оказали большое внимание кухне прекрасной Гильдегарды, а пленительная хозяйка дома собственноручно накладывала двойные порции своему знаменитому гостю, молчавший до сих пор доктор философии стал беспокойно ерзать и вздыхать. - Вам что-нибудь нужно? - спросила Гильдегарда. - Покой, - ответил занятый своими мыслями философ. - Покой и бумага? Понимаю... Пан Файташко, будьте любезны, зажгите свечу. Пан доктор хочет писать... Думаю, что мой будуар будет самым подходящим местом: там вы найдете все необходимое. Доктор философии кивнул головой, и через минуту его проводила в будуар сама хозяйка; весьма тонко выполнив эту миссию, пылая румянцем, сияющая, вернулась она в гостиную со словами: - Пан Файташко, мой друг, приношу вам стократную благодарность!.. Этот знаменитый человек, несомненно, создаст в моем доме нечто возвышенное... - Несомненно! - восторженно воскликнул Диоген. - Если только он нас не надувает, - добавил Эдзик. - Как он рассеян! - удивлялась старая дама. - Как всякий гений, - сказала Гильдегарда. - В минуту зарождения великой мысли, - докончил Файтусь. - Действительно, пан Диоген, - нежно сказала пани Гильдегарда, - лишь сравнив вас с ним, я поняла, что все знаменитые люди похожи друг на друга и что я поистине должна гордиться таким другом, как вы. - Пани Гильдегарда, - ответил Файтусь, - я польщен вашей дружбой, а сравнение, приведенное вами, наполняет сердце мое восторгом. Хотя, - прибавил он, вздыхая, - я знаю, что недостоен даже завязать ремни у сандалий нашего нового друга. - Хотела бы я знать, однако, что он там делает? - неожиданно спросила старая дама, видимо не понимая, сколько блаженства кроется во взаимных излияниях благородных и чувствительных душ. Прекрасная Гильдегарда, игриво погрозив пальчиком гостям, легко, как небесное видение, подлетела к двери будуара и заглянула в замочную скважину. - Темно... - протянула она в величайшем изумлении. К ней подошел Диоген и приотворил дверь. - Темно!.. - повторил он. Услышав это, ехидный Эдзик взял лампу, и через минуту вся компания очутилась в будуаре прекрасной женщины. За письменным столом не было никого, в амбразуре окна также не было никого, зато, укрывшись за пологом от взглядов невежд, кто-то храпел на постели пленительной девы. - Ну, это уже, пожалуй, слишком! - прошептала Гильця. - Какая эксцентричность! - удивился Диоген. - Бахвальство! - буркнул Эдзик. В эту минуту полог сильно заколыхался, и все услышали сдавленный голос, бормотавший: - Верно, воры... Надо быть настороже!.. - Лунатик или болтун, - проворчал Эдзик. - Уйдем отсюда, - сказала Гильдегарда. - Вот увидите, он проснется и, несомненно, извинится перед нами, - уверял Файтусь, осторожно пятясь назад. Полог заколыхался еще сильнее, все попятились еще стремительнее, а гневный голос закричал: - Воры! Разбойники!.. Где мой револьвер? Клянусь, я уложу на месте по крайней мере шестерых!.. Одновременно в будуаре послышался грохот. Эдзик поставил лампу на стол и вдруг скрылся где-то в его окрестностях. Диоген бросился собирать ноты на рояле и куда-то пропал. Прекрасная Гильдегарда и почтенная дама хотели сесть на диван, но тоже исчезли. В течение одной секунды казалось, что в гостиной нет ни живой души, кроме доктора философии: с горящими глазами и сжатыми кулаками он быстро расхаживал посредине комнаты и бормотал: - Где же Чеслав?.. Оставил вещи без присмотра, и все куда-то черти унесли! Вот тоже!.. Вдруг дверь из прихожей отворилась, и вошел врач Коцек с неразлучным Дрындульским (с левой стороны). - Что ты тут делаешь? - вскричал Коцек, обращаясь к возбужденному философу. - Ничего... Соснул немножко, но меня разбудили воры... Я им голову размозжу!.. Почему Чеслав не идет спать? Чего он шатается по ночам? - Полно, полно! - уговаривал его врач. - Чеслав просит, чтоб ты шел к нему, пан Дрындульский тебя проводит. - Люблю я эти ночные прогулки, - проворчал доктор философии и, уже заметно успокоившись, покинул гостиную... навсегда! - Кто его сюда привел, пан Диоген? - спросил Коцек, заглядывая под рояль. - Я, дорогой доктор, по требованию пани Гильдегарды, - весь дрожа, ответил Диоген и, внезапно вынырнув из-под рояля, с чувством пожал руку врачу. - Молчите, ради бога! - прибавил он тише. - Необыкновенный, однако, доктор философии! - громко вскричал Эдзик, показавшись возле стола, который до сих пор надежно скрывал его. - Пан Эдгард, пан Диоген, протяните нам руки, - раздались из-под дивана два женских голоса, и через минуту в гостиной появилась, словно из-под земли, прекрасная Гильдегарда в сопровождении перепуганной старушки. - Ах, доктор! - воскликнула соблазнительная хозяйка дома. - Вообразите... мужчина на моей постели! Ох! Он, как видно, минутами бывает не в себе? - Это от чрезмерной умственной работы, - объяснил Диоген, снова сжимая руку врача. - А случаются у него минуты, когда он приходит в себя? - продолжала допытываться Гильдегарда. - О, очень часто! - снова ответил Файтусь, еще сильнее сжимая руку врача. - Какой же он чудак! Ах, боже мой!.. - Не забывайте, дорогая пани, - взволнованно сказал Диоген, - что у каждого великого человека бывают подобные минуты за... затмения. Один мудрец на званом обеде брал с блюда пальцами шпинат... - Ужасно! Любопытно, когда он пишет свои знаменитые философские труды: в те ли минуты, когда приходит в себя, или же... - По-разному, это зависит от темы, - ответил врач. После этого разъяснения Коцек простился со всеми и ушел. Услужливый Диоген не мог удержаться, чтоб не проводить его со свечой до самых ворот. - Хотел бы я знать, - сказал по дороге врач, - на кой черт вы вытащили из гостиницы этого сумасшедшего?.. Чеслав сердится, мы избегались, а вы залезли под диваны и рояли... - Ах, доктор, - ответил Диоген, - если б вы знали, как меня замучила эта баба! Сплетник Дрындульский наговорил ей, что приехало несколько Клиновичей, докторов философии, которые желают с ней познакомиться, и, представьте себе, эта старая ведьма целый день надоедала мне, чтобы я хоть одного привел к ней. Ну, думаю, пеняй на себя... ты хочешь Клиновича, я тебе его доставлю, но не моя вина, что у него в голове не все в порядке. - А когда же свадьба? - спросил врач уже в воротах. - Сегодня она сказала, что если я приведу к ней Клиновича, то через месяц. Кстати... сжальтесь, доктор, повлияйте на Дрындульского, чтобы он не проболтался!.. - Будьте спокойны, - ответил врач и скрылся на улице. Через несколько дней Коцек, вернувшись вечером домой, застал два письма; приводим их содержание. I "Уважаемый доктор, лучший наш друг! В четверг, в восемь часов вечера, в квартире пани Гильдегарды... состоится моя помолвка с этой несравненной женщиной. Мы ни минуты не сомневаемся, что вы, бесценный друг, удостоите своим присутствием в качестве свидетеля это торжество, на котором, кроме вас, дорогого Дрындульчика и нескольких других наших доброжелателей, больше никого не будет. Ваш до гроба Д.Файташко". II "Милостивый государь! Вы привели ко мне в дом мнимого доктора философии, позволив себе, равно как и уважаемый Каэтан Дрындульский, недостойную шутку, после которой ваши посещения, сударь, равно как и вышеупомянутого господина, считаю неуместными. С глубоким уважением Пастернаковский". Прочитав это, Коцек взглянул на часы и помчался в город, в знакомую лавочку, торговавшую вином и бакалеей, где он надеялся встретить пана Пастернаковского, к которому ни на минуту не терял чувства глубокого уважения. Предчувствие не обмануло его: в указанном месте он действительно застал обиженного приятеля раздумывающим за какой-то обросшей плесенью бутылкой над тщетой мира сего. - Пан Пастернаковский, - начал врач, - я изумлен... - А-а-а! Милый Коцек!.. - прервал его Пастернаковский. - Вы насчет письма? Пустяки! Забудьте о нем. Хотя, по правде говоря, вы устроили мне каверзу. Весь город издевается надо мной. - Но... - Постойте, не прерывайте! Скажу в двух словах. Вы обещали привести к нам ученого и писателя, а главное - философа с головы до пят, а кого вы привели? Ни то ни се! Спросили его о Гейдельберге, а он стал говорить о вине и немках; ел он (чего я отнюдь не ставлю ему в вину), как батрак, танцевал, как студентик, декламировал... и так далее, и так далее... Что же это за философ? Вот тот, что был у пани Гильдегарды, это настоящий человек! Молчит, размышляет, глубокий ум... Говорил он только о просвещении и морали, потом потребовал бумагу, перья, отдельную комнату и, кажется, написал там нечто весьма замечательное... - Но, пан Пастернаковский! Тот, что был у пани Гильдегарды, вел себя уж очень эксцентрично! - Вот именно! Вот это и нужно! Мы все ждали, что ваш философ выкинет что-нибудь эксцентричное, но где там!.. Он даже не представляет себе, что такое эксцентричность! Откровенно говоря, мои дамы совсем охладели к философии. Ну, да все равно! Выпейте стаканчик, если меня любите, а в другой раз так не поступайте с нами. - Но уверяю вас, даю честное слово, что Чеслав Клинович самый подлинный доктор философии и автор многих трудов... - Я верю вам и понял это с первого же взгляда, но что поделаешь с женщинами? Для них человек без соответствующей внешности, без так называемого паспорта, ничего не стоит. Только нас, глубже постигающих сущность вещей, удовлетворяет само звание!.. ПРИМЕЧАНИЯ ДОКТОР ФИЛОСОФИИ В ПРОВИНЦИИ Рассказ впервые опубликован (частично) в 1875 году в журнале "Кольце", полностью - в сборнике "Мелочи" ("Drobiazgi") в 1891 году.