овно они еще живы, чаще всего несет отец, прижав к груди, a его самого держат с двух сторон приятели, один опирается на палку, a другой свободной рукой цепляется за любой выступ стены. Шествие замыкает самый близкий друг, он несет пустой гробик с крышкой, a также непременно до самого кладбища процессию провожает Кош с сумкой, где y него лежат инструмент и гвозди. Вот каким способом отлетают ныне в небеса бельвильские отроки и отроковицы. Положение во гроб происходит на кладбище, и вся семья стоит кругом, считая своим долгом оставаться до самого конца, вздрагивая от каждого удара молотка, бьющего по шляпке гвоздя. Потом гроб относят к стоящим в ряд гробам, которые ждут своей очереди на захоронение, a оно может состояться лишь при том условий, что зима смилостивится, потеплеет хоть бы на два-три градуса и земля немного оттает. Моя двоюродная сестренка Мелани, восьми месяцев от роду, умерла. Тетка пожелала сама нести свою единственную дочку на кладбшце. Мама, ЭКюль, Предок, Пассалас и мы с Мартой брели по гололеду чуть ли не вприпрыжку, a скорбящая мать хоть бы поскользнуласъ, вот уж действительно mater furiosa *. Кош отправился на улицу Туртиль. Наш столяр надеется выклянчить y бочара или на лесопилке несколько досок, чтобы сколотить гроб для тринадцатилетнего Дезире Бастико, который при смерти, y него чахотка началась еще при Империи! Элоиза Бастико оправдывается: -- Вот уже два года докторa, как сговорившись, твердили: необходим горный воздух, кровавый бифштекс... Мы для него все, что могли, делали, даже больше, чем могли! Не меньше десяти человек корчатся от боли и орут на всех этажах в Бартелеми на улице Опуль. И орут не от голода и не от холода, a от несварения желудка. Набили себе живот хлебом, с виду вполне аппетитным, купили его y разносчика, которого с тех пор так никто и не видел. x x x Предок, Жюль и Пассалас возвращаются на омнибусе с похорон матери Бланки. Префект полиции решил воспользоваться подходящим случаем. И наказал своим лягавым: "Ясно, что Бланки пойдет за гробом матери. Приказываю следить за домом покойной; смешаться с похоронной процессией, беспорядков не чинить, маломальски ловкий человек найдет случай вручить этому неуловимому фанатику повестку об aресте, датированную еще позапрошлым месяцем..." Ho наша контрполиция Рауля Риго * взяла похоронный кортеж под свое наблюдение, она опознавала аген 1 Неистовая мать (имал.). тов префектуры и следовала за ними по пятам. Их начальника окружили плотным кольцом вооруженные национальные гвардейцы и выпустили только тогда, когда Узник, как положено, проводил свою мать к месту последнего успокоения. B неровном полумраке зала Фавье горячо обсуждается вечный вопрос: поголовная реквизиция, обязательное повсеместное распределение продуктов. Гражданин Болонь заявляет: -- Следует реквизировать все съестные припасы как y чаетных лиц, так и y торговцев; потом распределять их поровну бесплатно для бедных, за деньги для богатых. -- Неужто всегда будут бедные и богатые? -- слышится чей-то робкий вопрос. -- При королях всегда, вот при Коммуне -- другое делоl Сейчас Бельвиль, как никоrда, упорно требует Коммуны. -- Как 31 октября,-- рокочет кто-то. -- Если бы Бельвиль не устроил 31 октября,-- восклицает Бледный, он же Габриэль Ранвье,-- реакционеры и предатели заключили бы перемирие и Республика погибла бы после наступления мира. Именно 31 октября дало первый толчок к сопротивлению, принудило правительство выйти из состояния бездействия, но правительство это -- правительство реакционеров и иезуитов-- совершало ошибку за ошибкой, один акт предательства за другим; оно отдало Республику в руки реакции и оставило армию под командованием генералов-бонапартистрв. Подумать только, что Луарская армия полностью зависит от какого-то Ореля или Бурбаки *, главное, от того самого Бурбаки, которого даже газета "Сьекль" -- a "Сьекль", да было бы вам известно, уж никак не назовешь республиканской газетой! -- так вот, "Сьекль" обвинила его в пособничестве изменнику Базену! Будь y нас, как в 93 году, генералы-республиканцы, кольцо осады Парижа уже давным-давно было бы прорвано. Вот почему нам нужна Коммуна, она вернет нам 93 год, a 93-й вернет нам победу! -- A еще нам нужна постоянно действующая гильотина! Это крикнул с места Шиньон. 256 Марта не дает нам ни отдыха, ни срока. Пока есть возможность постучаться еще в одну дверь, пока нам еще может повезти и мы встретим хоть одного прохожего, неумолимая смугляночка даже и слышать не желает о возвращении в тупик. Наши сокровища ни на минуту не остаются без присмотра. С первого же дня появления Зоэ мы назначили ee сторожем. По словам Марты, молоденькая служанка настоящая размазня, и где уж ей собирать деньги, зато она действительно честная и ни гроша не возьмет. И пусть себе, как китайский болванчик, сидит на мешке с деньгами. Вчерa вечером, когда мы с Мартой возвращались домой, я, едва мы миновали арку, сразу учуял беду, возможно, потому что в окнах слесарной мастерской промелькнула при свете огарка какая-то тень, a кроме того, потемки всегда как-то угнетающе действуют. Чем становится холоднее, чем раныие смеркается, тем скореe цепенеет Бельвиль, как боязливый зверь. Каждый в своей норе, скрючившись под грудой тряпья, гложет страшненькую дичину, приготовленную по непотребным рецептам и припахивающую помойкой. B Дозорном тупике смолкла былая возня; надо обладать действительно тонким слухом, чтобы уловить терпкие шорохи невидимок. Без передышки все долгие ночи напролет тупик скрежещет зубами; сквозь двери и ставни доносится этот скрежет зубовный. Мы ускорили шаги; когда мы вбежали в мастерскую, в первую минуту увидели на полу что-то черное. Это оказалась Зоэ, она стонала, губы ee были paссечены в кровь: Бастико собирался украсть медяки, собранные на пушку "Вратство"I Я ринулся вперед... Ребром ладони медник отшвырнул меня к противоположной стене, где я pухнул на пол, почти в беспамятстве; вовремя ускользнувшая Марта бросилась созывать мужчин. Сбежались Нищебрат, Каменский, потом Матирас. Гигант Бастико стоял, сбычившись, рыча, как голодный зверь, и при каждом его движении из трех мешочков, которые он зажал под мышкой, стекала на пол звенящая струя. Сам Матирас, закадычный друг медника, пришедший с открытыми объятиями и добрым словом на устах, упал на колени, получив удар каблуком в живот. Отделавшись от противника, бесноватый схватил новые мешочки, шагая прямо по монетам, да еще со злобой топтал их ногами... B его близко поставленных глазках сверкала ярость. Ни один из тех, кого он с неестественной легкостыо побросал на пол, не посмел подняться, чтобы напасть на него сзади. Слышно было только его тяжелое дыхание, звяканье монеток и гул в тупике: топот на лестницах, крики сзывавших друг друга соседей... Тут-то и появился Барден вместе с Пробочкой и Мартой. Кузнец схватил медника поперек корпуса, сжал, приподнял над землей. Потом поставил на под. Бастико так и остался стоять, стараясь отдышаться, a монетки, высыпавшиеся из брошенных им мешков, все еще катились по полу слесарной. Потупив голову, медник направился к дверям. Люди расступались, давая ему дорогу, не подымая на него глаз. По-моему, мы все сойдем с ума, каждый на свои лад. У меня, например, уже было нечто вроде галлюцинации: мне чудилось, будто я яежу на цветущем лугу y берега реки под лучами солнца, веет теплый, ласковый ветерок, я слышу летнее гудение насекомых, и среди него выделяется жужжание пчел, обирающих пыльцу с огромной цветущей липы, a сам я покоюсь в ee свежей тени; голода я не чувствую, в полдень мы изрядно закусили... Мшшвал сотый день осады. Никаких вестей ни от отца, ни от дяди Фердинаши Мы не знаем, что делается за полосой укреплений. Может, вся Европа куда-то переместилась, Альпы сползли в море, a Париж -- простонапросто черная, замурованная наглухо яма. Мир интересуется им не больше, чем мертвым городом, о существовании коего уже давно забыли. Писано в первый день Рождества. Вчерa Мартен Мюзеле, наш сосед по Рони, принес последние cy. Собрал он их y Пэр-Лашез, обходя участников похоронных процессий. Сторожа и служащие кладбища тоже дали каждый по бронзовой монетке. -- A сейчас будем отливать пушку "Братство",-- заявила Марта после окончательных подсчетов. Это недалеко: литейная братьев Фрюшан расположена на углу улиц Ренар и Ребваль, рядом с газометром. Заправляет литейной один нз братьев Фрюшан, худощавый человек лет пятидесяти, с седыми усиками и курчавыми бакенбардами. Под узкими глазами набрякли мешки, и кажется, будто этот весьма элегантный господинчик носит очки. Попасть к нему в кабинет не так-то просто. Мы ждали целый час под дверьми на перекрестке улиц Ренар и Ребваль, на ледяном ветру, пока не явился привратник и не сообщил, что господин директор соблаговолит нас принять, но только троих. Понятно, отправились Марта, Пружинный Чуб и я. Я не сразу сообразил, что блаженное ощущение, охватившее меня, вызвано не чем иным, как теплом. Хотя помещение огромное, в нем так упоительно жарко, что слезы на глаза навертываются. B дальнем углу y печей литейщики работают полуголыми. По металлической лестнице с болыпими просветами между ступенями нас ввели на галерею, нависшую над цехом, где помещалось несколько застекленных комнат, в том числе и кабинет самого хозяина. -- Мы хотим, чтобы нам отлили нашу пушку, пушку "Братство". Фрюшан не paсхохотался нам в лицо. Видимо, получил прекрасное воспитание и именно поэтому выражался до ужаса любезно. -- Что ж, хорошо, даже очень хорошо, мои дорогие детки. Ваш патриотический порыв со всей наглядностью показывает нам, сломленным усталостью и годами, что было бы преступлением сомневаться в будущем нашей родины... -- У нас деньги есть,-- перебила его Марта. -- Пять тысяч франков? -- Да. Пять тысяч в бронзовых cy. -- Скажите, милая девочка, сколько же это -- о господи божеl -- будет cy? -- Сто тысяч. -- Надо полагать, вес солидный... -- Пятьсот кило. -- Тут обыкновенным портмоне не обойдешься! -- Повозка есть. Можем сразу же заплатить. Хотите, привезем сейчас, прямо сюда? -- Господи, конечно, нет! На лице старшего брата Фрюшана явно читалось страдание: "авось не горит", но тут же он спохватился. Такие вещи, мол, быстро не делаются. Пушка -- это дело государственное. Давайте возобновим разговор на следующей неделе. Подумайте сами, ведь сейчас Рождество! Конечно, вы уже давно не дети -- в наши дни ребенок быстро взрослеет,-- но так или иначе Рождество -- это Рождество, и y вас много веселых планов на праздничные дни... -- Скажите, деточка, ведь y ваших папы и мамы найдется какой-нибудь пустячок, чтобы эта ночь при всех ужасах осады осталась y вас в памяти? Hy-c, что-то нам припас Дед-мороз? -- Пушку. Господин Фрюшан не мог удержаться от улыбки. И снова терпеливо повторил все свои доводы: пушку нельзя прийти и заказать, как костюм y портного! -- A мы коетюмов и не заказываем,-- отрезала Марта.-- Деньги y нас есть, сделайте нам пушку. Точка. Все. Любезнейший господин Фрюшан начинал терять терпение: в конце концов, торговать пушками -- это не то что торговать солыо в бакалейной лавочке. Его заведение работает только на правительство. Наше предложение хоть и очаровательно само по себе, но неожиданно... До него уже доходили слухи о том, с каким пылом велся сбор денег. Ho единственное, что он может нам посоветовать,-- это действовать как положено. A от встречи с нами он получил просто огромное удовольствие. Молодежь Бельвиля оказалась именно такой, как о ней говорят, вполне достойной Вьала и Бара. Наше появление здесь, в этом пыльном хозяйском кабинете, для него словно бы рождественский подарок, он от души благодарен нам, j-келает нам всяческой удачи, чего мы вполне заслужили, и, если бы это зависело только от него одного, он охотно задержал бы нас еще просто ради удовольствия поболтать с нами... -- Пружинный Чуб,-- скомандовала Марта,-- беги в Дозорный и собери народ. A мы будем сидеть здесь, пока пушку "Братство" не начнут отливать. Фрющан утер лоб вышитьш платком. Правда, в кабинете было жарко. -- Мне сдается, что вы не совсем ясно поняли сам принцiш сборa средств,-- проговорил он на сей раз не без труда.-- Тем-то он и хорош, что символичен... -- Сим... чего? -- сварливо переспросила Марта. -- Словом, это символ. Если вы прочтете в газетах, что такой-то округ, или такая-то aссоциация, или, скажем, господин Виктор Гюго, или господин Курбе подарили армии пушку, это означает, что они дали "правительству национальной обороны* пять тысяч франков!.. -- Виктор Гюгоf Гюстав Курбе! Разве они такие дураки? -- Просто эти господа знают законы, мадемуазель. -- Hy и пускай, a мы наши cy Трошю не отдадим. -- Ho ведь военный губернатор Парижа не себе деньги берет. Он вручает их нам, скажем, мне или какомунибудь другому хозяину литейной. -- A мы даем деньги прямо вам и хотим сами следить, как нашу пушку будут делать! Господин Фрюшан воздел руки к небу. Марта так и не присела. Только кинула на ближайшее кресло свои уродливый, неумело перекроенный редингот. Слегка расставив маленькие ножки, сжав кулаки, Марта, вся дрожа, стояла перед Фрюшаном и держала его под прицелом своих черных глаз, a тот, поеживаясь, пустился в новые объяснения: собранные деньги coсредоточиваются в окружных мэриях, который даны все необходимые полномочия. Нам нечего бояться; напротив, наша пушка будет носить выбранное нами весьма необычное имя, и весь Париж будет знать, что она от нас... Он простер свою любезность до того, что сообщил нам даже адрес нашей мэрии -- это совсем рядом. -- Клика узурпаторов не получит даже сотой части наших денегl -- Какие узурпаторы? -- ошеломленно пролепетал Фрюшан. Он-то, надо полагать, клубов не посещал. -- Аптекарь, мясник, книготорговец, врач и остальные хозяева,-- уточнила Марта, имея в виду временный муниципальный комитет, назначенный правительством 9 ноября с целыо заменить Ранвье, Флуранса, Мильерa и Лефрансэ -- избранников народа. И презрительно прошипела: -- Видать, он ни о чем и представления не имеет... На галерею поднялись сначала двое литейщиков, потом ещетрое, потом целых пятеро. И среди них наш Фалль. При них-то и разыгралась сцена между Мартой и xo зяином. Рабочий день кончался. Через застекленную стенку кабинета ыожно было видеть все, что происходит внизу,-- машины, литейщиков,-- там закрывали печь, складывали инструмент и скидывали рабочую одежду. Многие рабочие о чем-то спорили с Торопыгой, Мартеном Мюзеле, Аделью Бастико и другими, ухитрившимися пробраться в мастерскую вначале просто с целью погреться. Литейная погрузилась во мрак -- последняя плавка была окончена, все печи закрыты. С подчеркнутой медлительностью господин Фрюшан надел свое пальто на меху, натянул перчатки и все время при этом извинялся: ему необходимо быть на совещании y министра общественных работ Дориана, не может же он заставлять ждать экспертов министерства вооружения. Раз мы ничего не желаем слушать, что ж, он оставляет поле действия свободным. Затем изящным жестом руки он нахлобучил на лоб свою шляпу, спустился по железной лестнице и вьппел из мастерской как раз в тот момент, когда совершилось торжественное появление наших -- Матирасa, Бастико, Нищебрата, Шиньона, Феррье, Бардена, Пливара, Чеснокова, Коша, Гифеса, Пальятти и Каменского, которых притащил Пружинный Чуб. У подножия лестницы толпились люди. Это наши, из Дозорного тупика, пришли начать переговоры с литейщиками. Каждый, не отдавая себе отчета, чувствовал, что вырвать заказ на знаменитую пушку "Братство" именно в такую ночь -- значит на свои лад отпраздновать невообразимое Рождество 1870 года. Фалль переходил от одной группы к другой, но ни слова не говорил. Ведь он-то был, с одной стороны, литейщиком y Фрюшана, a с другой -- стрелком Дозорного. Поначалу мирные беседы переходили в споры, споры становились все резче, но тут в литейной началась какая-то толкотня и в дверном проеме появились новые действующие лица. Это оказался аптекарь Диссанвье в окружении таможенников -- их перевели за отсутствием работы в муниципальную полицию,-- и еще с порога аптекарь приказал немедленно очистить помещение литейной, поскольку она находится в ведении и подчинении министерства вооружения. С этими словами он поспешил убраться, однако на прощание пригрозил: ежели завод не будет как положено закрыт в течение двух часов, порядок наведут силами воинских частей. -- Эта тварь Фрюшан их вызвал,-- проворчал Маркай, секретарь синдиката литейщиков. -- A ну, разжигай печиl -- скомандовал Легоржю, настоящий колосс, хотя брал он не так ростом, как разворотом широченных плеч. Литейщики снова обрядились в кожаные фартуки, a Гифес с Пальятти поставили y дверей часовых на тот случай, если таможенники, предводительствуемые аптекарем, перейдут к враждебным действиям. Температурa в помещении, резко упавшая во время споров, стала подниматься go положенной, и не только потому, что загудела печь, осветив добрую половину литейной. Сейчас y каждого литейщика было сколько угодно помощников и подручных. Всеобщее ликование росло так же быстро, как распространялось по этому храму железа и кирпича тепло печи. Смех, шутки, обрывки песенок, беспричинные крики слышались то в одном, то в другом углу. Все надзиратели и старшие мастерa, за исключением одного лишь Тонкереля, чинно удалились вслед за хозяином. Зато остались почти все рабочие. Дело само пошло на лад, наиболее опытные литейщики, славящиеся как мастерa своего дела, давали указания. Всеми операциями руководил Тонкерель. Этот невысокий плешивый человечек с пышнейшей бородой веером, видимо, пользовался авторитетом y всех, начиная с хозяина, и уважение он заслужил не начальственной хваткой, не преданностью хозяевам, a в силу профессиональных своих качеств. Просто все литейное дело держалось на нем -- Опоку-то сделать недолго,-- озабоченно пояснил он,-- только от этого металла y нас не прибавится. Я все углы облазил, все равно не наберем столько бронзы, чтобы пушку отлить. -- A сколько не хватает? -- Да примерно с полтонны. -- Найдем,-- пообещала Марта. Пока формовщик rотовил опоку из тончайшего песка с добавлением жирной глины и, доводя смесь до нужной консистенции, помешивал ee деревянной лопатой треугольной формы, я приставал к Марте: -- Интересно, где это ты раскопаешь пятьсот кило бронзы? Она только огрызнулась в ответ, видно, я помешал ee раздумьям. Тонкерель нервничал, но Гифес его успокоил: раз Марта обещала достать металл, можно спокойно продолжать готовить опоку. Литейщики поглядывали на нашу смугляночку и отпускали шуточки. -- Вы хотите ee "Братство" назвать? -- обратился к Марте не то в насмешку, не то всерьез Фигаре, рабочий, который выбивал в опоке буквы. -- A как же! -- ответила Марта.-- И раз уж такой разговор пошел, не изобразите ли вы нам еще один пустячок, ерундовину какую-нибудь, чтобы наша пушка не такая голая была? Просьба Марты зажгла все сердца. Она права, эмблема -- вот что нужно, чтобы заменить на бронзовом лафете орла Баденге. B конце концов восторжествовало предложение Шиньона и примирило спорящих -- изобразить фригийский колпак. -- Попробую сделать получше,-- пообещал Фигаре. -- A где же бронза, доченька? -- гнул свое мастер Тонкерель. -- Иди, Флоран, запрягай Бижу. Наш славный старикан Бижу бодрствовал. Мне почудилось даже, что он нас ждал. И когда я запряг его в леденистой тьме тупика, он радостно фыркнул. Марта обрушилась на меня за то, что я работал молчком. Ей хотелось, чтобы все добрые люди повскакали с постелей, чтобы узнали они, что наконец нынче ночью отливают нашу пушку "Братство". Госпожа Чеснокова, Tpусеттка и вдова бедняги Вормье высунулись из окон и, выслушав наш рассказ, присоединились к нам, a мы с помощью Зоэ укладывали в повозку мешочки с бронзовыми монетками. По обе стороны арки в кухонных окнах, словно в засаде за бойницами, угадывались силуэты аптекаря Диссанвье и мясника Бальфиса. Марта велела мне зажечь оба фонаря, заявив, что в такую ночь экономить свечи просто глупо, да еще водрузила на повозке красное знамя. Выехав из тупика, мы затянули "Песнь отправления", a повозка при каждом повороте колес так дребезжала и грохотала, что, несмотря на лютый холод, вдоль всей улицы Ребваль распахивались окна. Добравшись до главных ворот литейной братьев Фрюшан, то есть до угла улицы Ренар, мы замолчали. Колокола бельвильской церкви Иоанна Крестителя заливались, празднуя рождение божественного дитяти. Все церкви и соборы отвечали ему звучнывra голосами меди над 6елесой, скованной холодом громадой загнанного, как зверь в клетку, города, a вокруг него молчали французские и прусские пушки, так как было заключено перемирие. Басовито гудели большие колокола Соборa Парижской богоматери, и мерные удары бронзы хором врезали в обледенелое бесцветное небо свою душераздирающую литанию. Впрочем, Марта не разделяла моего волнения. Любыв колокола она рассматривала лншь как потенциальные пушки -- вот бы сорвать их с колоколен и переплавить в печи! Наш медяковый кортеж торжественно въехал через широко открытые ворота прямо в литейную под радостные восклицания детворы, собравшейся здесь и блаженствовавшей в тепле. Новость быстро распространилась по Куртилю, и ораторы из клуба Фавье, некоторые даже с чадами и домочадцами, сбежались посмотреть. Литейщики разослали мелюзгу во все стороны, чтобы те предупредили их семьи -- ночь, мол, рабочие проведут здесь. Кончилось тем, что супружницы с ребятишками постарше пришли посидеть в литейную. Тогда рабочие накидали древесный уголь и в другие три печи, чтобы было теплее. A женщины поспешно сбегали домой и притащили горшки с жиденькой похлебкой. Вернувшись, они уселись y гигантских печей вместе со своим варевом и ребятами. -- Уголь должен быть из самого сухого дерева,-- пояснял Барбере, отвечающий за состояние печей.-- Когда уголь как следует разгорится, в него помещают тигель с металлом, и тигель обмазывают слоем глины, a, чтобы жар достиг нужной силы, огонь раздувают с помощью мехов и само углубление, где находится тигель, закрывают керамической плитой. По мере того как металл плавится, тигель снова загружают новыми металлическими брусками. Жюлю и Пассаласу поручили следить за передвижениями таможенников, брошенных на помощь полиции. Если чертов муниципалитет зашевелится, они нас тут же известят. ∙ Тонкерель расхаживает между полиспастом и печью, a за ним топает десяток любопытных, в том числе Кошстоляр, Матирас-медник, Феррье-гравер, и надо сказать, что слушают они его с увлечением. -- Искусство литья было известно с древности, -- разглагольствует мастер,-- но, по-видимому, тогда еще не умели плавить большие куски металла. И действительно, взять хотя бы такие гигантские статуи, как Колосс Родосский или статуя Нерона,-- они не отлиты, a сделаны из медных пластинок. B "Словаре искусств и ремесел" говорится, что статуи Марка Аврелия в Риме, Козимо Медичи во Флоренции и Генриха IV y нас в Париже были отлиты не сразу, a в несколько приемов. Только к середине прошлого столетия это искусство достигло совершенетва. Слушатели не отставали от Тонкереля, ходили за ним как пришитые по всей мастерской и только временами испускали довольное ворчание -- бедняки радовались, что их так добросовестно чему-то обучают. Среди другой группки Предок расспрашивал Маркайя, секретаря синдиката, о забастовке литейщиков в феврале 67 года *. По наущению литейщика Барбедьена хозяева закрыли мастерские, надеясь этой мерой принудить рабочих выйти из *Общества кредита*. -- Tor д a мы послали в Лондон, в Интернационал, трех литейщиков, с просьбой к кредитным рабочим обществам Англии оказать нам помощь. Наши посланцы привезли оттуда несколько тысяч франков... Неважно даже, велика ли сумма или нет, важно, что она произвела свое действие -- хозяева капитулировали. Предок повернулся к самым молодым слушателям, тряхнув своей колючей, вольно растущей бородищей: -- Вот он, ребятки, каков Интернационал! -- С тех самых пор,-- буркнул Фалль,-- и пошел слух, будто Интернационал -- баснословно богатая и могущественная организация. Пливар и Нищебрат привезли на тачке полбочонка красного вина, они выклянчили его y Терезы, жены владельца "Пляши Нога". -- Вот уж и впрямь,-- крикнули они вам,-- и впрямь нынче ночью свершилосъ чудо! Жена Нищебрата Сидони не побоялась принести сюда своего младенчика, который, что называется, дышит на ладан. Уселась y печи J^ 3 и держит его голенького на весу, повернет то животиком, то ciмнкой, правда, не подносит слишком близко к раскаленноиу древесному углю, старается хорошенько еогреть своего бедного крошечного жалкого дитеныша, и так и этак поворачивает его, словно на вертеле. -- Вот проберет его жар до костей, он, глядишь, и поправится y меня,-- твердит она Клеманс Фалль, которая подталкивает к той же печи своих четырех отпрысков, надрываrощихся от кашля. Явился десяток, если не больше, национальных гвардейцев из 1-й роты, с улицы Пиа, и из 2-й роты, с улицы Рампоно, пришли по собственному почину, вооруженные и с полной военной выкладкой. Сложив ружья в козлы y ворот, они ждали, не понадобится ли их подмога. Теплый воздух пропитался уже забытыми запахами винных паров, круживших голову, крепким духом угля и обрабатываемого металла, который режут, плавят, отливают, a он странно поблескивает. Люди хмелели также от гула разговоров, задушевных бесед, звяканья клещей, скрежета блоков, перестука деревянных кувалд по тонкому песку затвердевавшей опоки. Только сейчас я заметил, что описываю, так сказать, задним числом в полнейшем беспорядке то, что тогда происходило, что там было перечувствовано, потому что, когда мы торжественно въехали в литейную, нагруженные лептой Бельвиля, опоку уже набивали землей. Hy и пусть, мне просто хотелось насладиться прелестью, сиянием этой ночи, удержать хотя бы частицу того, что делало ee такой прекрасной. A мужчины -- мужчины толклись около печей, потом около бочонка с красным вином, и все вели себя терпеливо, уважительно, даже главные наши заводилы -- Нищебрат с Пливаром; все дружно сошлись на том, что вынуть затычку из бочки следует только тогда, когда начнут отливать нашу пушку. Надышавшись ашiетитнейшим запахом угля, разомлев в этом сказочном тепле, мужчины, не нашедшие применения своим силам, не зная, как послужить общему делу, сбегаля домой и принесли кто последний ломоть хлеба, кто чудом сохранив шийся пяток картофелин, которые берегли в тайнике про черный день. Ho cerодня было просто немыслимо съесть их в одиночку, как эгоисту какому-то, прячась за наглухо закрытыми ставнями. И наконец, было принято решение заколоть последнего теленка, принадлежавшего господину Бальфису, мяснику, зажарить его в печи ЗS6 4 и угостить граждан литейщиков... Мы въехали, стоя в повозке под красным знаменем, и сразу же воцарилась тишина. Женщины поднялись, покачивая на руках своих младенцев. A мужчины степенно подходили поближе. Тонкерель осведомился, действительно ли мы привезли недостающую бронзу, a Марта, трепеща всем телом, так она тянулась, чтобы стать выше, так хотелось ей хоть на минуту сравняться с нашей пушкой, Марта, стоявшая на передке повозки, как фигурка на носу корабля, чуть позади вашего Бижу, y которого от тешia и удовольствия даже кожа псдрагивала, Марта, не отвечая, указала рукой назад на двадцать наших мешочков, лежавших в два ряда, и в каждом мешочке было по двадцать пять килограммов маленьких бронзовых монеток. Словко бы некое божество снизошло в этот храм металла и огня, некий дух, вдохновивший тупик, литейщиков, соседей, весь простой люд, собравшийся здесь: вот здорово! Очень даже здорово! Монетки пойдут в огонь, в таким образом душа Бельвиля переселится в душу его пушки "Братство". Лавируя между канавами, тиглями, тележками, станками, наша повозка подъехала к печи Jv6 1. Там Бастико -- вновь обретенный Бастико! -- подставляет спину, и ему взваливают на хребет первый мешочек весом двадцать пять килограммов. Стоя y литейного желоба, Барден подхватывает мешок за ушки и одниах движением вскидывает себе на спину. Фалль и Тонкерель, стоящие y печи, берут мешок, подносят его к тиглю, вокруг которого теснится целая орда. Литейщик с мастером осторожно опрокидывают мешок, и оттуда токенькой непрерывной струйкой течет бронза. B минуты передышки, когда один мешок уже опорожнен, a другой еще не поднесли, когда стихает звяканье монеток, воцаряется такая тишина, что слышно довольное сопение младенчика Сидони, который, разомлев в тепле, спит себе и улыбается во сне. Мы как зачарованные любовались этим бурлением, будто перед нами была колба алхимика. Коричневые, золотястые или черные монетiси на миг вновь приобретали утраченный блеск металла. Они набираются жизни, чтобы тут же исчезнуть. Монеты корчились, сворачивались, скрежетали и стонали, размягчались, спекались вместе, текли и взбухали, и их непрерывно помешивал литейщик Бавозе, старший рабочий при печи JMs 1. Ho для нас в эту струю, где сливалось двадцать бронзовых потоков, текли не просто монеты, умирающие в огне, a нечто несравненно большее: целые миры 6ед и радостей, улыбок и колебаний, порывов, усилий, столько минут и столько часов, столько лестниц, по которым карабкаешься на чердак или сбегаешь в подвал, столько лиц и столько личных драм, прошедших перед нами с той первой недели октября, когда мы начали сбор денег. Когда Фалль с Тонкерелем вытряхнули в завораживающее кипение металла последний мешок, когда последние пять сантимов, застрявшие в складках холстины, исчезли в пламени, где им предстояло со славой перейти в иное качество, Марта воскликнула: -- A теперь поди попробуй сказать, что это не наша собственная пушка! Как и всегда в знаменательные минуты своей жизни, Марта испытывала потребность смотреть на происходящее сверхy. Поэтому мне пришлось последовать за ней сначала по обыкновенной лестнице, потом по узеньким металлическим мосткам, которые ведут к стеклянной крыше. Там мы устроились в каком-то уголке на выступе, образованном потолочными балками. Сидели мы, тесно прижавшись друг к другу. И тут Марта бросила на меня высокомерный взгляд, в котором явно читалось: "A теперь можешь любоваться моим народом!* Перед нами, с этой колокольни, громоздился собор, храм жизни, где молитвой служит труд, где единственньш богом, подлинным богом, является народ. B абсиде гигантские зубчатые колеса и хитросплетения приводных ремней, идущих к токарным и сверлильньш станкам, терялись в темноте. Чудодейственный механизм созидающего труда рабочих едва угадывался в тревожном полумраке, в каком издревле свершаются высшие замыслы. B боковых приделах часовенками были печи, и их пламя причудливо меняло тона, как церковные витражи, пропуская слабое свечение зимнего солнца. Ho поперечным нефом, и хорами, и алтарем была сама печь M 1, разбрызгивающая вокруг себя бесценные лучи своей гигантской дароносицы. Над ней щетинился opеол пляшущих огней, a вместе с ними плясали по стенам неестественно вытянутые тени верующих. Нет, вовсе не надменная базилика была под нами, забитая элегантной паствой, собравшейся на полунощную мессу. Скореe уж, скромная сельская церквушка в дни голода и бедствий Столетней войны, коrда при приближении наемных банд все жители искали тут убежища и запирались здесь на многие дни, иной раз и на многие недели, и единственным их защитником был Всевышний. B те времена под романскими сводами, разумеется, молились, но также и ели, пили, кормили грудью младенцев, умирали и рожали в доме божьем, превратившемся в дом народа. Тогда ребятишки так же резвились, с криками носясь по нефу; так же мужчины держали совет; так же, сбившись кружком, держа младенцев на руках, жались к теплым кирпичам женщины, как сейчас жительницы Дозорного, и тогда все так же парни потягивали винцо и закалывали тельца... Церковь уже не была храмом богачей и владык, a храмом бедняков, подлинным домом Распятого, и звучал в ней детский писк, вздохи, пьяные клятвы, все так же шумно перемалывали пищу челюсти, и все так же шумно проходил в глотку каждый кусок, a вместо ладанного духа плыли в ней испарения самой природы, нездоровое дыхание, запахи пота и влажного тряпья, удушливый смрад нечищенного стойла, aромат смиренных мук. -- Надоел ты мне, поповская башка,-- прервала мои разглагольствования Марта.-- Давай спустимся, сейчас начнется отливка. Труйе и Бараке, двое литейщиков в кожаных фартуках, оба коренастые, один белокурый, другой брюнет, похожие друг на друга, как две капли, только одна капля медовая, другая чернильная, взялись за железные пруты с расплющенными концами, как лопаты y пекарей. Над печью Тонкерель готовится дать команду начать разливку. Опоку -- длшшый ящик в железных обручах -- поставили на попа в довольно глубокую яму и так, что верхушка этого стянутого латами гроба приходилась на уровне земли в пяти-шести метрах от печи. Слегка наклонный металлический лоток соединял окно печи с горловиной опоки. Наконец мастер' Тонкерель подает знак. На ^оротком плече рычага скрежещет цепь. Люди, плотно стоящив по обе стороны лотка, отскакивают назад. Тоненькая струйка огня со сказочной быстротой увеличивается до размеров солнца, и оно, все еще кипящее, гаснет. Тогда вырывается ручеек почти белого цвета, яркий до ослепления и невыносимо жаркий. Струя расплавленного металла взбухает. Она выгибает, как кошка, спину меж двух металлических стенок лотка, и они стонут и трещат под ee огненной тяжестыо. Жидкая бронза устремляется к опоке, ee направляют на ходу и усмиряют лопатами с длинными ручками, которыми орудуют Труйе и Бараке. Одурманенные видом этого медлительного жирного потока, люди шепчут про себя: "Это наши бронзовые cy, это они!" -- но никто уже не может их признать. Матирас опустил свои рожок, даже не извлекши из него ни звука, Предок забыл о своей потухшей трубке, и пепел сыплется на грудь его рубашки, Сидони спрятала личико своего младенца себе под мышку, чтобы защитить от огня, Шиньон щурит близорукие глаза, Феррьв стоит с открытым ртом. Приподнявшись на цыпочки и застыв в этой неудобной позе, Марта впервые в жизни бледна как полотно, Марта, посеребренная отсветами расплавленной бронзы. A потом все, кто пробрался в первые ряды, одинаковым движением расстегивают верхние пуговицы своих одежонок; в вырезе расстегнутой Мартиной рубашки я вижу ee маленькие стоячие грудки, серебристые соски этой не то Минервы, не то девчушки. Губы Торопыги непрерывно шевелятся, a Пружинный Чуб бормочет вслух: -- Наши cy, наши маленькие cy! Ho от них уже ничего, совсем ничего не осталось, кроме этого жирного, пышущего жаром белого ручья... Тонкерель ворчливо бросает: -- Hy, вот и все! Становится холодно. Слишком быстро протек мимо нас яркий ручей. Все сгинуло, даже белесый нимб, даже его обжигающее дыхание. Все поглотила стоявшая в яме опока. Труйе и Бараке ставят в уголок лопаты и развязывают завязки кожаных фартуков. Толпа машинально отступает. Теперь зрители выстроились вокруг ямы. Они не отрывают глаз от окованного железом гроба, засыпанноro сверхy негашеной известью. -- De profundis1,-- шепчет Нищебрат. Фалль буркает: -- Хоть бы там внутри все как следует получилось! Марта вопит: -- Чего же они ждут, почему не открывают? -- Ждем, когда пройдет двадцать четыре часа,-- отвечает Тонкерель, пожимая своими сутулыми плечами. К мастеру приступают с расспросами, словно ему не верят; a он ожесточенно отбивается, будто и впрямь виноват: надо ждать минимум двадцать четыре часа, прежде чем можно будет снять опоку и извлечь пушку. И запомните, это еще только самое начало. Надо будет потом зачистить ee и отшлифовать. Хороший токарный станок, работающий от паровой машины, справился бы с этим делом за двенадцать часов, но y братьев Фрюшан сплошное старье, значит, нужно накинуть еще несколько часиков. Потом нужна расточка, что тоже займет часов четырнадцать, если, конечно, за работу возьмется мастер своего дела; к счастью, среди нас находится гражданин Удбин, лучший сверлилыцик во всем городе Париже. После пойдет полировка ствола орудия. Потом останется только внутренняя нарезка. Вот тогда пушка будет готова и ee можно ставить на лафет... -- Кстати, лафет y вас имеется? Хватит еще грошей его купить? Марта застегнула пуговку рубашки.... С самыми благими намерениями -- по крайней мере я так считал -- я накинул ей на плечи драгоценное ee пальтишко, но она поблагодарила меня бешеным взглядом; чувствовалось, что она охотно поубивала бы всех литейщиков на свете. A тем временем Фалль, специалист по полировке, в тревоге наседает на Сенофра, специалиста по сплавам: -- Думаешь, выдержит монета как металл? -- A кто ee знает? Такое ни разу еще не пробовали. По норме для пушек требуется сплав, куда входит девяносто четыре процента меди, пять процентов олова и один процент цинка... A кто знает, что намешал в эти самые cy наш дражайший Баденге. Уж не говоря о золо 1 Начало псалма "Из глубины взываю" (лам.). тых и серебряных монетах, они и с мелочью небось такого намошенничали... Марта тянет за рукав то Фалля, то Тонкереля: -- Как? Что? Пушка плохая получится? С грустной улыбкой литейщики говорят, что вроде бы нет, но только все возможно и даже довольно часто случается. Марта топочет ногами. -- Так что же можно сделать? Hy, чтобы хорошо получилось? -- Молиться. -- Почему бы и не помолиться,т-- бросает Нищебрат,-- только мы свою молитву споем. И он затягивает: Bo французском городе милом Живет железный люд, Жар души его как горнило, Где гело из бронзы льют. Не в дворцах вам дано родиться, Соломой нам было ложе... И все присутствующие, и люди Дозорного, и люди литейной, подхватывают, как вызов, припев: Вот еще сброд ярится, Сброд -- это мы, ну что' зкеl У Нищебрата звонкий уверенный голос, высокие ноты взлетают под здешние стеклянно-металлические небеса, на которых холодно поблескивают свежие пласты снега, и он продолжает во всю глотку, с жаром: Maрсельезу гремели знатно B девяносто третьем году, И идет наша rоль перекатная Брать Бастилию, да не одну. Камнем трусы хотят оградиться, И кричат подлецы, кривя рожи... И все присутствующие подхватывают, как один пламенный голос, как верующие отвечают "аминь": Вот еще сброд ярится, C6род -- это мы, ну что ясеl Красное винцо -- целый бочонок -- исчезло в глотках, погасив сжигающий их огонь и безудержно рвущиеся крики. Опьянение было совсем особое. Шло откуда-то из нутра. Литейщики, с радостыо, добровольно взявшиеся за эту работу как за личное свое дело, испытывали сейчас, после столь редкостного чувства удовлетворения, вполне объяснимое беспокойство. Уже воскресенье, и что-то скажут братья Фрюшан, когда в понедельник утром все, как обычно, сойдутся на работу? Хозяева вполне способны без промедления разбить опоку, чтобы забрать себе металл -- металла-то y них не хватает даже для официальных заказов. -- Иной раз просто не поймешь, что их разбирает, вдруг начнут во все дела мешаться да нас "органи