лись, младенцев, изрезанных на кусочки и поглощенных днями, годами. Покатились теплые слезы, а потом по контрасту с разгоряченным лицом они охладили нос, проложив дорогу по складкам около его крыльев, посолонив уголки рта и капая с подбородка, сбегая ручейком по маленькой впадинке. А тем временем руки Джейн не оставляли ее в покое, теперь она массировала шею Александры, затем musculus trapezius [трапециевидная мышца (лат.)] и дальше, дельтовидную и грудную мышцы, ох, они разогнали ее тоску, сильные руки Джейн. Вот она разминает над водой, вот под водой, даже ниже талии. Маленькие красные глазки панели, регулирующей тепло, следят за бассейном, "Маргарита" и марихуана смешали свою освобождающую отраву в истосковавшемся уязвимом царстве кровеносных сосудов, ее бедные заброшенные дети принесены в жертву ее чарам, ее глупым ничтожным чарам, и одна Джейн понимает, Джейн и Сьюки. Сьюки, гибкая и молодая рядом с ней, она касается тебя, ты касаешься ее. Ее тело сплетено не из ноющих мышц, а из чего-то вроде ивовой лозы, ловкое, с нежными веснушками, белая шея под поднятыми волосами никогда не видела солнца, кусок мягкого алебастра под янтарными прядями волос. Джейн занималась Александрой, Александра - Сьюки, ласкала ее. В ее руках тело Сьюки казалось шелковым, казалось тяжелым гладким плодом. Александра так растворилась в меланхолических, ликующих, и нежных чувствах, что уже не ощущала разницу между получаемыми и раздаваемыми ласками; и плечи, и руки, и неожиданно всплывающие груди, три женщины все сближались, пока не образовали, подобно трем грациям, группу, а их волосатый смуглый хозяин вылез из воды и рылся в черных ящиках в шкафу. Сьюки странным деловым тоном, голосом, который, как показалось Александре, доносился издалека, обсуждала с Ван Хорном, какую музыку поставить на его дорогую паронепроницаемую стереосистему. Он был обнажен, и его свисающие бледные гениталии походили на поджатый собачий хвост, закрывший безобидную шишечку заднего прохода. В городе Иствике этой зимой станут ходить сплетни - ведь здесь, как в Вашингтоне или Сайгоне, есть своя утечка информации: Фидель водит дружбу с одной женщиной в городе, официанткой из ресторана "Немо", застенчивой чернокожей, уроженкой Антигуа по имени Ребекка, - станут судачить об оргиях в старом доме Леноксов. Но что поразило Александру в этот первый вечер и потом всегда поражало, так это дружелюбная атмосфера, создаваемая их неловким, нетерпеливым и не очень разбирающимся в тонкостях гостеприимства хозяином, который не только кормил их и предоставлял кров, музыку и удобную темную мебель, но и дарил блаженство, без которого раскованность в духе времени утечет тонкой струйкой в канавы, вырытые другими, старыми проповедниками и запретителями, защитниками теории героического отрешения от мира, отправившими прелестную Энн Хатчинсон, женщину-проповедника, оказывающую помощь другим женщинам, в пустыню, на расправу к краснокожим, по-своему таким же неумолимым фанатикам, как пуританские священники. Подобно всем мужчинам, Ван Хорн требовал, чтобы женщины считали его королем, но его система взимания налогов, по крайней мере, касалась ценных вещей - их тел и веселого настроения, которым они на самом деле обладали, а не духовных ценностей, сберегаемых для несуществующего неба. Именно доброта Ван Хорна позволяла ему превращать их любовь друг к другу в род любви к нему самому. Его любовь к этим женщинам была несколько абстрактной и потому формальной, она проявлялась в учтивости, почтительных поклонах и любезностях, когда они надевали предлагаемые им оригинальные предметы одежды: перчатки из кошачьей кожи и зеленые кожаные подвязки, или обвязывали его поясом, девятифутовым шнуром, сплетенным из красной шерсти. Он часто стоял, как и в тот первый вечер, возвышаясь над бассейном, позади них, регулируя сложное и чувствительное к влаге оборудование. Он нажал на кнопку, и гофрированная крыша с грохотом встала на место, закрыв ночное небо. Потом поставил музыку - сначала Джоплин пронзительно и хрипло выкрикивала "Кусок моего сердца", "Бери, пока можешь", "Летнюю пору" и "Меня ругают" - голосом, в котором звучал радостный вызов и отчаяние женщины, а затем Тайни Тим пробирался на цыпочках среди тюльпанов и бесполым дрожащим голосом выдавал трели, которыми никак не мог насладиться Ван Хорн, возвращая иглу опять и опять на начальную бороздку, пока ведьмы шумно не потребовали снова поставить Джоплин. Музыка окружала их со всех сторон, возникая из четырех углов комнаты; они танцевали, прикрытые только своими аурами и волосами, совершая в такт музыке легкие осторожные движения, часто поворачиваясь спиной, впитывая в себя голоса призрачных певцов-исполинов. Пока Джоплин снова страстно выбрасывала слова "Летней поры", в отрывистом темпе, словно припоминая их, как одурманенный наркотиками борец, что опять и опять поднимается с ковра, ибо на кон поставлены большие деньги, Сьюки и Александра покачивались в объятиях друг друга, не передвигая ног, их распущенные волосы смешались со слезами, груди соприкасались, прижимались, сминались, как в неспешной драке подушками, увлажненные крупными каплями пота, похожими на бусинки древнеегипетских ожерелий. И когда Джоплин с обманчивой легкостью пустилась в водоворот песни "Я и Бобби Мак Джи", Ван Хорн - его багровый пенис страшно восстал благодаря усилиям Джейн, стоящей перед ним на коленях, - исполнил пантомиму своими жутковатыми руками, обхватив пенис ладонями, как в белых резиновых перчатках с пучочками волос, и кончиками пальцев, широкими, как у древесной жабы или лемура. А тем временем в темноте над качающейся головой Джейн звучало взволнованное соло вдохновенного пианиста из "Фулл-Тилт-Буги"-джаза. На черных велюровых матрасах Ван Хорна женщины забавлялись с ним, и это был язык, на котором они общались друг с другом; он проявил сверхъестественное самообладание, и, когда семя изверглось, все решили позже, что оно было на удивление холодным. Одеваясь после полуночи в первый час ноября, Александра почувствовала, будто ее одежда наполнилась - в теннис она играла в свободных брюках, чтобы как-то скрыть полные ноги, - невесомым газом, ее плоть истончилась после долгого пребывания в воде и поглощенного зелья. Ведя домой свою "субару", пропахшую собакой, она созерцала печальный пятнистый лик полной луны через затененное ветровое стекло и без всякой связи подумала на какое-то мгновенье, что астронавты уже прилунились и совершили акт имперской жестокости, окрасив зеленым спреем огромную бесплодную лунную поверхность. ЧАСТЬ ВТОРАЯ. MALEFICA (ЗЛОДЕЯНИЯ) Другой я не стану, я слишком довольна своей жизнью, меня всегда ласкают. Молодая французская ведьма, 1660 год - Он сбежал? - спросила Александра по телефону. За окнами кухни преобладали строгие краски ноября, старый ствол оплели оголенные побеги виноградной лозы, уже подвешена и наполнена кормушка для птиц, теперь, когда побиты первыми морозами ягоды в роще и на болоте. - Так говорит Сьюки, - сказала Джейн. - Она говорит, что к этому все шло, и она давно заметила, но не хотела ничего говорить, чтобы его не выдать. Хорошенькое дело: неужели она и впрямь считает, что стала бы предательницей, если бы сообщила только нам. - А давно Эд знаком с этой девчонкой? - Шеренга чайных кружек, подвешенных на медных крючках под полкой для посуды, закачалась, словно тронутая рукой невидимой арфистки. - Несколько месяцев назад. Сьюки решила, что он ведет себя с ней необычно. По большей части ему хотелось выговориться, и она была для него благодарным слушателем. Оно и к лучшему: подумать только, она могла заразиться венерическими болезнями. Знаешь, у всех этих детей-цветов бывают по меньшей мере вши. Преподобный Эд Парсли сбежал с девчонкой-подростком из местных, вот и все, что известно. - Я видела эту девчонку? - спросила Александра. - Да, конечно, - отвечала Джейн. - Она из тех юнцов, что вечно болтаются перед супермаркетом часов в восемь вечера, полагаю в ожидании наркотиков. Бледное, грязное, какое-то очень широкое лицо, немытые распущенные льняные волосы, одета, как маленький лесоруб. - А эти их браслеты из бисера? Джейн серьезно отвечала: - Не сомневаюсь, что он у нее есть, и она надевала его, когда шла на собрание впервые. Представляешь себе? Одна из тех, что стояли в пикете в прошлом году в марте на городском митинге и поливали памятник павшим овечьей кровью, взятой на бойне. - Не помню, дорогая, может быть, потому что не хочу вспоминать. Эти ребята у супермаркета меня всегда пугают. Я просто быстро выхожу из магазина и иду, не глядя по сторонам. - Бояться их нечего, тебя они просто не замечают. Для них ты часть пейзажа, как дерево. - Бедный Эд. Последнее время он и в самом деле казался чем-то озабоченным. Когда я увидела его на концерте, мне даже показалось, что ему хотелось прильнуть ко мне. Я подумала, что это непорядочно по отношению к Сьюки, и потому оттолкнула его. - Девчонка даже не из Иствика, она всегда болталась здесь, а жила в Коддингтон-Джанкшн, в каком-то совершенно ужасном поломанном трейлере, вместе с отчимом, потому что мать вечно разъезжала, выступая где-то на карнавале, это называют акробатикой. Джейн говорила так строго, что можно было подумать, она старая дева, если не знать, как она управлялась с Даррилом Ван Хорном. - Ее зовут Дон Полански, - продолжила Джейн. - Не знаю, назвали ее так родители или она сама, сейчас людям нравится давать себе имена вроде Цветок Лотоса, или Небесное Божество, или что-нибудь в этом роде. Ее сильные маленькие руки были невероятно проворны, и, когда брызнула струя холодного семени, предназначалась она именно Джейн. О сексуальном поведении женщин можно обычно только догадываться, да это и к лучшему, ведь оно может оказаться _слишком_ колдовским. Александра пыталась прогнать из памяти эту картину и спросила: - А что они собираются _делать_? - Осмелюсь предположить, что они и сами этого не знают - ну съездят в какой-нибудь мотель и натрахаются до одурения. Так трогательно. - Именно Джейн, а не Сьюки ласкала ее первой. Она представила себе Сьюки - нежное белое пламя ее тела и как, лежа на плитках пола, Сьюки обнаружила на животе у Александры маленькую впадинку около левого яичника. Бедная Александра, бедная: она была убеждена, что однажды ей сделают операцию, но будет слишком поздно, внутри все будет кипеть черными раковыми клетками. А может, они и не черные, а ярко-красные и блестящие, как цветная капуста кровавого цвета. - Потом, - продолжала Джейн, - отправятся, наверное, в какой-нибудь большой город и постараются присоединиться к Движению. Думаю, для Эда это все равно что пойти в армию. Находишь призывной пункт, тебя назначают на медкомиссию, если ее проходишь, тебя берут. - Какое заблуждение, разве нет? Он слишком стар для таких игр. Пока он был здесь, казался моложавым и энергичным или, по крайней мере, _интересным_, и у него была его церковь, он был на виду... - Он ненавидел респектабельность, - резко вмешалась Джейн. - Он считал, что это предательство. - О господи, что за жизнь, - вздохнула Александра, наблюдая за серой белкой, что прыжками, то и дело останавливаясь, осторожно пробиралась через покосившуюся каменную стену в конце двора. Партия малышек обжигалась в потрескивающей печи в комнате рядом с кухней; она попыталась сделать их покрупнее, но тут же обнаружилось несовершенство ее техники - техники самоучки, ее незнание анатомии. - А как Бренда, как она все это воспринимает? - Как и можно было ожидать. В истерике. Фактически она мирилась и открыто прощала, что Эд погуливает на стороне, но никогда не думала, что он ее бросит. Приход - это все, что было у нее и детей. А как теперь? Может случиться, что их просто выгонят. - Холодная злоба, прозвучавшая в голосе Джейн, ошеломила Александру. - Ей придется искать работу, и она почувствует, что значит самой зарабатывать на жизнь. - Может, нам... - Ее незаконченная мысль была: "Следует ей помочь". - _Никогда_, - откликнулась Джейн, обладавшая даром телепатии. - Если уж ты меня об этом спрашиваешь, она была слишком самодовольна в роли жены пастора, сидя над своим кофейником, как Григ Гарсон. Ты бы видела, как она врывалась в церковь во время наших репетиций. Знаю, - сказала она, - мне не следует злорадствовать и отпихивать другую женщину, если она в беде, но я довольна. Думаешь, я не права. Думаешь, я злая. - Да нет, - неискренне сказала Александра. Кому дано знать, что значит зло? Бедная Франни Лавкрафт могла бы сломать в тот вечер бедро и ходить с палкой до самой могилы. Александра подошла к телефону, держа в руках большую деревянную ложку, и медленно, в ожидании, когда из Джейн выйдет вся злоба, гнула ее усилием воли так, что черенок загнулся кверху, как собачий хвост, и покоился теперь в углублении ложки. Затем она приказала похожему на змею завитку медленно обвить ей руку. Шершавое прикосновение дерева действовало ей на нервы. - А как Сьюки? - спросила Александра. - Не чувствует ли она себя тоже брошенной? - Сьюки в восторге. Она сказала, что сама подбивала его как-то использовать эту тварь Дон. Думаю, уж она-то его поимела. - А значит ли это, что сейчас она имеет виды на Даррила Ван Хорна? - Ложка наделась на шею и касалась губ своим углублением. От нее пахло салатным маслом. Александра провела по дереву языком, язык был пушистым и раздвоенным. Обеспокоенный Коул прижимался к ногам, чуя колдовство. Припахивало горелым. - Полагаю, - лениво продолжала Джейн, - у нее другие планы. Ей не так нравится Даррил, как тебе. Или мне, если уж на то пошло. Сьюки нравится, когда мужчина _внизу_. Я ей советую положить глаз на Клайда Гэбриела. - Ох, а эта его ужасная жена, - воскликнула Александра. - Надо бы помочь Сьюки. Она едва соображала, что говорит, так как, чтобы подразнить Коула, положила извивающуюся ложку на пол, шерсть у него на холке встала дыбом, ложка подняла свою головку, а Коул показал зубы, глаза его загорелись, он готовился к нападению. - Давай поможем, - живо ответила Джейн Смарт. Расстроенная этой новой злобной выходкой и немного напуганная, Александра позволила ложке разогнуться, ложка опустила головку и плашмя ударилась о линолеум. - Ох, думаю, не нам этим заниматься, - мягко возразила она. - Я всегда его презирала и совсем не удивляюсь, - заявила после ужина Фелисия Гэбриел в категоричной самодовольной манере, будто обращаясь к горстке друзей, единодушно полагающих, что она замечательная женщина, хотя на самом деле ее единственным слушателем был Клайд. Он пытался вникнуть в мысли статьи в "Сайентифик Америкэн" о новых аномальных явлениях в астрономии, но затуманенные алкоголем мозги плохо повиновались ему. Раздраженная, в напряженном ожидании Фелисия стояла в дверях комнаты, вдоль стен тянулись книжные полки, Клайд пытался использовать эту комнату как кабинет, когда теперь здесь не было Дженни и Криса, нарушавших тишину грохотом электронной музыки. Фелисия так и не избавилась от самонадеянности хорошенькой бойкой школьницы. Они с Клайдом вместе учились в государственной школе в Уорвике, и какой энергичной была она на любом внеклассном мероприятии - от студенческого совета до волейбольной команды девочек, круглая отличница по всем предметам, первый женский капитан в дискуссионном клубе. Пронзительный голос, перекрывающий все другие голоса в невероятно высокой части "Звездно-полосатого знамени" [гимн Соединенных Штатов Америки], пронзал его, как скальпелем. Вокруг нее постоянно крутились парни, она была стоящей добычей - Клайд постоянно напоминал себе об этом. Ночью Фелисия засыпала с ним рядом с пугающей быстротой добродетельной и сверхактивной натуры, а он в одиночку часами боролся с демонами бессонницы, влив в себя обычную вечернюю порцию спиртного, и при лунном свете рассматривал ее спокойное лицо: притененные веками глазницы, губы, сложенные во сне для невысказанной в споре реплики. Во сне Фелисия казалась такой хрупкой. Он лежал, опершись на локоть, и разглядывал ее, и память возвращала ему энергичную девочку-подростка, которую он полюбил когда-то: в пушистом свитере пастельных тонов, в длинной клетчатой юбке мелькавшей в коридоре с рядами высоких металлических шкафчиков зеленого цвета. А он, Клайд Гэбриел, опять ощущал себя "подающим надежды" подростком; гигантская иллюзорная колонна потерянного и потраченного понапрасну времени вырастала из стен спальни, а сами они казались двумя скорчившимися фигурками у основания вентиляционной шахты. Но сейчас она стояла перед ним в полный рост, ее нельзя было не заметить, в черной юбке и белом свитере, в которых председательствовала на вечернем заседании Комиссии сторожевых псов заливных земель, где и узнала от Мейвис Джессап об Эде Парсли. - Он был слабак, - констатировала она. - Слабый человек, которому когда-то сказали, что он красив. Мне он никогда не казался красивым, с этим его псевдоаристократическим носом и уклончивым взглядом. Ему не стоило принимать сан, у него не было призвания, он решил, что может очаровать Бога, как очаровал старых дам, проглядевших, что перед ними пустой человек. Что до меня, я считаю... Клайд, _смотри_ на меня, когда я говорю, - ему совсем не удалось развить в себе качества Божьего слуги. - Сомневаюсь, что прихожане унитарной церкви так уж думают о Боге, - тихо отвечал он, все еще надеясь, что удастся почитать. Квазары, пульсары, звезды испускают каждую миллисекунду потоки материи, более мощной, чем та, что содержится во всех планетах: возможно, в таком космическом безумии он сам искал старомодного небесного Бога. В то далекое наивное время, когда его считали "подающим надежды", он написал большую курсовую работу по биологии на тему "Мнимый конфликт между наукой и религией", из которой следовал вывод, что такого конфликта нет. Хотя тридцать пять лет назад эта работа была оценена на пять с плюсом женоподобным, с одутловатым лицом мистером Турманном, Клайд теперь видел, что он солгал. Конфликт был налицо, и наука побеждала. - Жажда вечной молодости, именно это привело Эда Парсли в объятья жалкой маленькой бродяжки, - изрекла Фелисия. - Должно быть, он однажды посмотрел на эту абсолютно ничтожную Сьюки Ружмонт, которая тебе так нравится, и понял, что ей уже за тридцать и лучше найти любовницу помоложе, иначе он сам начнет стареть. Как может эта святая Бренда Парсли мириться со всем, не могу себе представить. - А разве у нее есть выбор? - Клайд терпеть не мог ее проповедей, однако ему приходилось то и дело отвечать. - Ну, она его доконает, эта новенькая подруга, абсолютно точно добьет его. Он и года не протянет в какой-нибудь лачуге. С исколотыми венами. Эда Парсли мне совсем не жалко. Я плюну на его могилу. Клайд, перестань читать журнал. Ну, что я только что сказала? - Что ты плюнешь на его могилу. Невольно он передал ее небольшую шепелявость. Он посмотрел на нее как раз вовремя, чтобы увидеть, как она сняла с губ белую пушинку. Проворными нервными пальцами свернула ее в плотный катышек и продолжала говорить: - Бренда Парсли рассказывала Мардж Перли, что, может быть, твоя подруга Сьюки подтолкнула его, переметнувшись к этому типу, Даррилу Ван Хорну. Хотя, судя по тому, что я слышала в городе, он уделяет внимание... всем трем каждый... вечер в четверг. Непривычная неуверенность ее тона заставила Клайда оторваться от зубчатых графиков вспышек пульсаров. Фелисия сняла с губ что-то еще и сворачивала второй катышек, испытующе глядя на мужа сверху вниз и явно ожидая его реакции. В юности у Фелисии были светящиеся круглые глаза, но теперь лицо не то чтобы толстело, но как-то забирало, втягивало в себя глаза, они стали как у поросенка и мстительно посверкивали. - Сьюки мне не подруга, - мягко возразил он, ему не хотелось спорить. "Ну хоть на этот раз пронеси", - безбожно взмолился он. - Она просто служащая. У нас нет друзей. - Ты бы лучше сказал ей, что она служащая, а то по тому, как ведет себя в городе эта особа, можно подумать, что она настоящая королева. Бегает туда-сюда по Портовой, будто улица ее собственность, виляя бедрами, вся в дешевых побрякушках, а у нее за спиной все смеются. Самое умное, что когда-то сделал Монти, это когда ее бросил. Не знаю, зачем живут такие женщины, половина города с ними спит и даже не платит. А их бедные заброшенные дети! Это же просто преступление. В какой-то момент, которого она, без сомнения, добивалась, терпение его кончилось: расслабленность и бесчувственность от выпитого шотландского виски вдруг обратились в ярость. - А причина, почему у нас нет друзей, - прорычал он, и журнал с небесными новостями упал на ковер, - в том, что ты, черт побери, слишком много треплешь языком! - Шлюхи и невротики - позор всего города. А ты, в то время как "Уорд" должен быть голосом всего общества, ты даешь работу этой вертихвостке, не умеющей прилично написать по-английски ни одного предложения, и позволяешь ей в ее разделе отравлять слух всяким вздором, сбивать с толку тех немногих добрых людей, что еще остались в городе, пугать их, заставляя прятаться по углам от этого порока и бесстыдства. - Разведенные женщины вынуждены работать, - сказал Клайд, вздохнув и стараясь изо всех сил сохранить благоразумие, хотя оставаться благоразумным становилось все труднее. - Замужние женщины, - объяснял он, - не должны ничего делать и могут от нечего делать заниматься добрыми делами. Казалось, его не слышат. Когда закипал ее гнев, начиналась неуправляемая химическая реакция: глазки становились острыми, как гравировальные иглы, лицо застывало, все бледнея и бледнея, а невидимая аудитория становилась многочисленней, и поэтому Фелисия должна была повысить голос. - Этот ужасный человек, - взывала она к массам, - строит теннисный корт прямо на заливной земле, говорят, - она сглотнула слюну, - говорят, он использует свой остров для контрабанды наркотиков, их доставляют в лодке во время прилива... На этот раз она, не таясь, вытащила изо рта маленькое перышко с голубыми полосками, как у сойки, и быстро зажала его в кулаке. Клайд встал, настроение вдруг переменилось. Гнев и ощущение, что он в ловушке, пропали, с губ сорвалось старое ласковое прозвище: - Лиши, какого черта?.. Он не верил своим глазам, поглощенные галактическими загадками, они могут откалывать еще не такие штуки. Он разогнул безвольный кулак жены. На ладони покоилось мокрое кривое перышко. Напряженная бледность на лице Фелисии сменилась румянцем. - Последнее время это со мной случается, - сообщила она Клайду дрогнувшим голосом. - Не имею представления почему. Этот мыльный привкус и потом _такое_... Иногда, по утрам, мне кажется, я задыхаюсь, а когда чищу зубы, изо рта вылетают соломинки, грязные соломинки. Но я-то знаю, что ничего подобного не ела. У меня ужасный запах изо рта, Клайд! Я не знаю, что со мной _происходит_! Как только Фелисия это выкрикнула, ее тело изогнулось, словно она собралась куда-то лететь, напомнив Клайду Сьюки, у обеих женщин была сухая светлая кожа и длинное тело. В юности Фелисия тоже была усыпана веснушками, а живостью манер напоминала его любимого репортера. Но одна женщина была ангелом, а другая чертом. Он обнял жену. Она рыдала. В самом деле, ее дыхание отдавало зловонием курятника. - Может, съездить к врачу, - предложил он. Эта вспышка супружеского чувства согрела его испуганную душу, а остатки туманящего разум алкоголя испарились. После минутной женской слабости Фелисия приободрилась и стала бороться: - Нет. Они решат, что я безумна, и уговорят упрятать меня в сумасшедший дом. Не думай, что я не знаю твоих мыслей. Ты хотел бы, чтобы я умерла. Я знаю, ты ублюдок, такой же, как Эд Парсли. Все вы ублюдки, все. Жалкие порочные ублюдки... Все, что вас интересует, так эти ужасные женщины... - Она вывернулась у него из рук, краем глаза он увидел, что ее пальцы потянулись ко рту. Она пыталась спрятать руку за спину, но он в бешенстве от того, как правда, за которую умирают мужчины, переплелась с ее безудержным нелепым самодовольством, схватил ее руку и с силой разжал стиснутые пальцы. Кожа была холодной и влажной. На раскрытой ладони лежало свернувшееся мокрое цыплячье перышко, перышко пасхального цыпленка, маленькое, нежное, оно было окрашено в лиловый цвет лаванды. - Он шлет мне письма, - рассказывала Сьюки Даррилу Ван Хорну, - без обратного адреса, сообщает, что ушел в подполье. Его с Дон приняли в группу, которая учится делать бомбы из будильников и кордита. У Системы нет шансов на успех. - Она шаловливо улыбнулась. - А как вы все это воспринимаете? - ровно спросил высокий мужчина бесстрастным голосом психиатра. Они обедали в ресторане в Ньюпорте, где не было вероятности встретить кого-нибудь из Иствика. Пожилые официантки в накрахмаленных коричневых мини-юбках и фартуках из тафты, завязанных сзади большими бантами, похожими на кроличьи хвостики из "Плейбоя", принесли им большие карты меню, напечатанные коричневым по бежевому, в них было множество местных закусок на тостах; собственный вес не тревожил Сьюки: в ее нервной энергии все сгорало. Она прищурилась, глядя в пространство, стараясь быть честной, так как чувствовала, что этот человек дает ей шанс быть самой собой. Ничто его не шокирует и не ранит. - Я испытываю облегчение, - сказала она, - что мне не нужно больше о нем беспокоиться. Видите ли, ему было нужно то, чего не может дать женщина. Ему нужна власть. Женщина по-своему может дать мужчине власть - над собой, но не может посадить его в Пентагон. Вот это-то и привлекло Эда в Движении, как он себе его представлял, оно собиралось заменить Пентагон собственной армией и обладать тем же самым, ну знаете, - форма, речи, кабинеты с картами и прочее. Но что меня действительно отвратило, так это когда он начал неистовствовать. Мне нравятся _спокойные_ мужчины. Отец был мягким человеком, работал ветеринаром в маленьком городке в районе озера Фингер, и он любил читать. Дома были первые издания Торнтона Уайлдера и Карла Ван Вехтена в пластиковых суперобложках. Монти тоже был очень мягким человеком, кроме тех случаев, когда брал дробовик и ходил с ребятами пострелять бедных птичек и пушистых зверюшек. Он приносил домой кроликов с развороченными дробью спинками, потому что они, конечно, пытались убежать. А как же иначе? Но такое случалось только раз в году - приблизительно в это время, вот почему я вдруг вспомнила об этом. В воздухе витает охотничий дух. Сезон отстрела мелкой дичи. - В улыбке обнажились зубы, перепачканные крекером с арахисовой пастой, официантки принесли на стол эту бесплатную закуску. - А как старый Клайд Гэбриел? Достаточно ли он мягок для вас? Ван Хорн опускал большую лохматую голову, похожую на бочонок, когда покушался на женские тайны. В глазах у него сверкал затаенный огонь, как у детей в масках на празднике Хэллоуин. - Может, он когда-то и был таким, да все давным-давно ушло. Все испортила Фелисия. Порой в редакции, когда какая-нибудь девушка, составляя макет газеты, вдруг поместит важное объявление в нижнем левом углу, он просто приходит в ярость. Девочке остается только рыдать. Многие из-за этого уходят. - Но не вы. - Со мной он почему-то покладист. - Сьюки опустила глаза. Прелестное зрелище: рыженькие дугообразные брови, веки, слегка тронутые лиловыми тенями, гладкие блестящие волосы абрикосового цвета скромно закинуты на спину и заколоты с обеих сторон медными пряжками, сочетающимися с плотно обхватывающей шею цепочкой из медных полумесяцев. - Она подняла взгляд, блеснули зеленые глаза: - К тому же я хороший репортер. Правда хороший. Эти старички в ратуше, принимающие все решения, - Херби Принз, Айк Арсено - я им в самом деле нравлюсь, и они мне сообщают обо всем, что затевается. Пока Сьюки уничтожала крекеры с арахисовой пастой, Ван Хорн дымил сигаретой, неловко, как курят на континенте, держа горящий конец над согнутой ладонью, как над чашкой. - А что у вас общего с этими женатиками? - Да ведь это очень удобно. Жена избавляет вас от необходимости принимать решения. Вот что стало пугать меня в Бренде Парсли: она совсем потеряла над Эдом контроль, они так долго жили в браке. Мы привыкли проводить все ночи вместе в этих ужасных дешевых гостиницах. Но это вовсе не значит, что мы все время занимались любовью, через полчаса он начинал разглагольствовать о преступной власти, отправляющей наших мальчиков во Вьетнам ради прибылей акционеров. Я никогда не понимала, ради каких таких прибылей их туда посылали, и сомневаюсь, что Эд искренне беспокоился об этих ребятах, - фактически солдатами были белые и черные бедняки, - и так ли уж его все это трогало! - Она опустила глаза, потом подняла их опять, и Ван Хорн почувствовал прилив собственнической гордости ее красотой, ее живостью. Как прелестно опускается ее верхняя губка на нижнюю, когда она, задумавшись, молчит. - Потом я, - продолжала Сьюки, - должна была вставать и мчаться домой готовить завтрак для детей, они пугались, когда меня всю ночь не было дома, а потом прямо в редакцию - он же мог спать весь день. Никто не знает, какие обязанности должен отправлять пастор, разве что произнести свою глупую воскресную проповедь, вот уж действительно обман, ничего не скажешь. - А люди и не очень-то возражают, - глубокомысленно проговорил Даррил, - целые годы ушли у меня на то, чтобы узнать, как обманывают. Официантка с варикозными ногами, открытыми до середины бедра, принесла Ван Хорну очищенных креветок на треугольниках хлебного мякиша, а Сьюки цыпленка "а ля кинг": нарезанное кубиками белое мясо с ломтиками грибов в сметанном соусе, запеченное на раковине с гребешком и похожее на слоеный пирожок. Она также принесла ему "Кровавую Мэри", а ей сухое шабли, бледнее лимонада, потому что Сьюки нужно было возвращаться в редакцию, чтобы напечатать последнюю статью о сложностях бюджета в Отделе шоссейных дорог Иствика в связи с приближением зимних снегопадов. Этим летом Портовая улица была разбита приезжающими туристами и тяжелыми грузовиками, железобетонные плиты над дренажными канавами у супермаркета разрушились, и во время прилива через выбоины был виден водяной поток. - Итак, вы считаете Фелисию злой, - между прочим продолжил обсуждение Ван Хорн. - Я не сказала бы злой, точнее... да, злой... Она правда злая. В чем-то похожа на Эда, вся в делах и не уважает окружающих. Бедный Клайд опускается у нее на глазах, а она названивает по поводу петиции с требованием восстановить школьную форму. Пиджаки и галстуки для мальчиков и ничего, кроме юбок, для девочек; запретить джинсы и брюки в обтяжку. Она вынудила продавца в газетном киоске спрятать "Плейбой" под прилавок, а когда увидела в одном фотоежегоднике девицу с мужчиной - фотомодели на каком-то карибском пляже - с телами, сверкающими на солнце сквозь фотофильтр "полароида", с ней чуть не случился припадок. Она хочет упечь в тюрьму бедного Ганса Стивенса за то, что у него на полке был этот журнал, поставщики привезли, его не спросив. Она хочет вас засадить в тюрьму за то же самое, за неправомочное использование земли. Будь ее воля, она бы всех засадила в тюрьму, а ее собственный муж давно в тюрьме. - Ну, - улыбнулся Ван Хорн, его красные губы еще больше покраснели от томатного сока "Кровавой Мэри". - А вы хотите освободить его досрочно. - Не совсем так, я к нему _привязана_, - призналась Сьюки, вдруг чуть не расплакавшись, - эта привязанность такая бессмысленная и глупая. Он так благодарен просто... за эту малость. - Если внимание исходит от вас, то малость - это очень много, - галантно сказал Ван Хорн. - Вы победительница, тигрица. - Да нет, - запротестовала Сьюки. - Люди напридумывали о рыжих, считают, что о нас можно спички зажигать, а на самом деле мы справедливые, и хотя я многим кажусь суетливой, я, знаете ли, пытаюсь выглядеть умной, по крайней мере по меркам Иствика. О себе же я думаю, что у меня реально нет ничего - власти, загадочности, женственности - того, что есть у Александры или даже у Джейн, по-своему несколько тяжеловесной, вы понимаете, что я имею в виду? Сьюки знала за собой эту потребность говорить с мужчинами о двух ведьмах, искала возможность, беседуя, вызывать всех троих, заключить их тройственное тело в энергетический конус - то был кратчайший путь к когда-то живой матери, ее собственной матери, - маленькой, похожей на птицу женщине, напоминавшей, подумать только, Фелисию Гэбриел и, как и она, одержимой общественной деятельностью, - ее или вечно не было дома, или она названивала кому-то из своего прихода, или из комиссии, или из правления. Она всегда приводила домой сирот или беженцев, в те годы потерявшихся корейских детей, а потом оставляла их Сьюки и ее братьям в большом кирпичном доме с двором, спускавшимся к озеру. Другие мужчины, Сьюки это чувствовала, были против, когда ее мысли и слова стремились к шабашу ведьм, злому и утешительному, но не Ван Хорн. Так или иначе, ему это нравилось, своей неизменной добротой он был похож на женщину, внешне оставаясь ужасно мужественным (когда он трахал, было больно). - Они уродки, - просто сказал он. - У них нет таких отличных грудок. - Разве я не права? - спросила она, чувствуя, что Ван Хорну можно сказать все, бросить любой свой кусочек в этот клокочущий темный котел. - Насчет Клайда. Во всех книгах пишут, что никогда не стоит связываться с работодателями - потом потеряешь работу, а Клайд так отчаянно несчастен. И в этом есть что-то опасное. Белки глаз у него желтые, почему? - Белки этих глазных яблок уже мариновались, когда ты еще играла с куклой Барби, - усмехнулся Ван Хорн. - Гуляй с ним, девочка, но будь осторожна на пути греха. Здесь мы не боремся в открытую, мы просто играем в азартные игры. Подумав, что, если продолжать разговор в том же духе, ее отношения с Клайдом станут принадлежать Даррилу в той же степени, что и ей, Сьюки переменила тему. Остальное время за обедом Ван Хорн рассказывал о себе, о надежде найти лазейки, чтобы обойти второй закон термодинамики. - Просто должна быть та самая чертова лазейка, где совершается переход в небытие, - сказал он, вспотев и потирая от волнения губы. - Эта особенность находится на дне Большого Бэнга [большая доза наркотика (ам. сленг)]. Ага, а как насчет гравитации? Считается, что все эти самодовольные ученые изрекают священные истины, будто мы понимаем их с тех пор, как Ньютон вывел свои формулы, но факт остается фактом: многое так и осталось дьявольской загадкой. Эйнштейн утверждал, что это как все время сгибать скрученную миллиметровку. Но Сьюки, детка, не полагайся на волю случая - в этом сила. Эта сила поднимает воду во время прилива: стоит сделать шаг из самолета, как она засасывает тебя вниз; а что за сила действует мгновенно в космосе и не имеет ничего общего с электромагнитным полем? - Он позабыл о еде, слюна забрызгала лакированный стол. - Существует формула, должна существовать, такая же изящная, как E=mc^2. Меч из камня, понимаете, что я имею в виду? Его большие руки, беспокойные, как листья оранжерейных тропических растений, которые кажутся пластмассовыми, хотя знаешь, что они настоящие, сделали решительный жест, словно выхватывая меч из ножен. Затем при помощи солонки, перечницы и керамической пепельницы, на которой был в подробностях воспроизведен Дом Старой колонии в Ньюпорте, Ван Хорн попытался показать, как частицы, составляющие атомы, могут образовывать такую комбинацию - он был в этом убежден, - что получится электричество без дальнейших затрат энергии. - Это как джиу-джитсу: ты швыряешь противника через плечо с большей силой, чем он на тебя напал. Рычаг. Нужно _раскачать_ эти электроны. - Он изобразил руками движение отталкивания. - Но только хорошо продумать, как это сделать механическим или химическим путем, и все получится; всякий раз достает тебя этот древний второй закон. Знаете, что такое пары Купера? Нет? Шутите? Вы журналист или нет? Так вот, новость - это не только кто с кем переспал. Это пары свободных электронов, составляющие основу сверхпроводимости. Вам известно о сверхпроводниках? Нет? Ладно, их сопротивление равно нулю. Я не хочу сказать, что оно очень мало, я бы сказал, равно _нулю_. Ну, положим, мы открыли какие-то тройки Купера. Получается, что их сопротивление _меньше_ нуля. Должен появиться какой-то элемент, как селениум для процесса ксерокопирования. У этих задниц в Рочестере ничего не было, пока они не наткнулись на селениум. Гром среди ясного неба, они просто наступили на него ногами. Ну, если получить эквивалент селениума, нас не остановить, Сьюки, детка. Ты проникаешь повсюду с наружным химическим слоем, любая на свете крыша может стать электрогенератором просто благодаря слою краски. Фотогальваническая камера, что используется в искусственных спутниках, представляет собой простой сандвич. В самом деле, что вам нужно - это не ветчина, сыр и салат - иначе кремний, мышьяк и бор, - а салат с ветчиной, где главное не огромный сандвич. Все, что я должен рассчитать, так этот хреновый майонез. Сьюки расхохоталась и - все еще голодная - взяла хлебную палочку из миниатюрного горшочка на столе, развернула ее и стала грызть. Фантастика. Такие люди были в Рочестере и в Шенектади, она выросла с ними рядом, важными, умными, с тонкими поджатыми губами, лысеющими лбами и пластмассовыми вкладышами в кармашках рубашек - на случай, если ручки потекут, - с мужчинами, которые все время решали свои проблемы; все они сидели на правительственных фондах, имели хорошеньких женушек и деток, к которым возвращались домой по вечерам. Но потом ей стало ясно, что эти мысли полнейшее заблуждение, оставшееся от ее прежней жизни, пока в ней не пробудилась явная женственность и она не поняла, что все, что так упорно создают мужчины, - отравленная пустыня, поле битвы или грандиозная свалка. Почему бы такому сумасброду, как Ван Хорн, не открыть какую-нибудь из тайн Вселенной? Вспомните Томаса Эдисона, он был глухим, потому что в детстве, сажая на телегу, его подняли за уши. Вспомните того шотландца, как его имя? Он наблюдал, как пар приподнимает кружку чайника, и потом состряпал железные дороги. На языке у нее вертелось, ей так хотелось рассказать Ван Хорну, как она и Джейн Смарт шутки ради напускают порчу на ужасную жену Клайда. Они пользовались "Книгой литургий", которую Джейн украла в епископальной церкви, где иногда заменяла хормейстера. Торжественно окрестив горшочек именем Фелисия, они бросали в него перья, булавки, мусор, выметенный Сьюки из своего невероятно древнего домика в Болиголовом переулке. Теперь, не прошло и десяти часов после обеда с Ван Хорном, она развлекала Клайда Гэбриела. Дети спали. Фелисия уехала с караваном автобусов из Бостона, Уорчестера, Хартфорда и Провиденса в Вашингтон на антивоенный митинг протеста: они собирались приковать себя цепями к колоннам Капитолия, чтобы "вставить палки в колеса" правительству. Клайд мог остаться на всю ночь, если встанет до пробуждения первого ребенка. Он являл собой трогательную карикатуру на мужа, в бифокальных очках и фланелевой пижаме, с маленьким зубным протезом, который тайком завернул в бумажный носовой платок "клинекс" и сунул в карман пиджака, считая, что Сьюки не видит. Но она видела, так как дверь в ванную не закрывалась до конца из-за старого, осевшего за века фундамента дома, а она вынуждена была сидеть несколько минут в туалете, ожидая, ког