Джорджо Фалетти. Я убиваю --------------------------------------------------------------- © Copyright Джорджо Фалетти © Copyright Ирины Константиновой, перевод с итальянского © изд. "Азбука-Классика", 2005 Date: 30 May 2006 --------------------------------------------------------------- Роман Перевод с итальянского Ирины Константиновой Ф 19 Я убиваю: Роман / Пер. с ит. И. Константиновой. - СПб.: Азбука-классика, 2005. - 640 с. I5ВN 5-352-01525-4 "Я убиваю" -- самый знаменитый итальянский роман последнего десятилетия. За два года продано более двух с половиной миллионов экземпляров книги. Стартовые тиражи при переводе на другие языки превышают 100 000 экземпляров. В романе "Я убиваю" есть все -- напряженный и увлекательный сюжет, неповторимая атмосфера залитого солнцем Монте-Карло с его Казино, яхтами и гонками "Формулы-1", музыка от Шуберта до Тома Уэйтса, и в центре - загадочный ночной убийца, коллекционирующий чужие лица, персонаж, который по праву займет свое место между доктором Ганнибалом Лектором из "Молчания ягнят" и великим Парфюмером Патрика Зюскинда. Экранизировать книгу взялся молодой, но уже знаменитый испанский режиссер Алехандро Аменабар. ╘ И. Константинова, перевод, 2005 ╘ "Азбука-классика", 2005 ISВМ 5-352-01525-4 Давиду и Маргарите Дорогой, обрамленной плачем, шагает смерть в венке увядшем. Она шагает с песней старой, она поет, поет, как белая гитара. Федерико Гарсия Лорка[1] ПЕРВЫЙ КАРНАВАЛ Он -- это некто и никто. Уже многие годы носит он свое приклеенное к голове лицо и свою пришитую к ногам тень, но так и не может понять, что из них тяжелее. Порой у него внезапно возникает неукротимое желание оторвать их, повесить куда-нибудь на гвоздь, а самому остаться все там же, на полу, подобно марионетке, у которой чья-то милосердная рука обрезала нити. Иногда усталость не дает ему понять, что единственный надежный способ следовать голосу разума -- это пуститься в неудержимую гонку по стезе безумия. Все вокруг -- беспрестанная круговерть лиц, теней, голосов и людей, которые даже не задаются никакими вопросами и ведут безвольное существование, терпя скуку и трудности путешествия, довольствуясь лишь отправлением время от времени глупых открыток. Здесь, где он сейчас находится, звучит музыка, движутся тела, растягиваются в улыбке губы, произносятся какие-то слова... Он же тут, среди этих людей, только из любопытства, зная, что и этот снимок день за днем будет постепенно выцветать. Он стоит у колонны, и думает о том, как же они все никчемны. Напротив него, на другом конце зала, за столиком у широкого окна в сад, сидят рядом мужчина и женщина. В мягком свете она выглядит тонкой и нежной, как сама грусть, у нее черные волосы, а зеленые глаза такие огромные и лучистые, что он видит их даже издали. Мужчина определенно без ума от нее. Он что-то говорит ей на ухо, стараясь пробиться сквозь музыку. Они держатся за руки, и она смеется в ответ на его слова, то запрокидывая голову, то пряча лицо в ложбинке на его плече. Но вот она оглядывается, почувствовав, видимо, его пристальный взгляд -- он стоит у колонны -- и пытается понять причину своего смутного беспокойства. Заметив его, она равнодушно скользит взглядом по его лицу, как впрочем и по всем другим, и снова дарит свой чудесный взгляд мужчине, сидящему рядом, и он отвечает ей тем же: он ничего не видит вокруг -- только ее. Они молоды, красивы и счастливы. Он стоит, прислонившись к колонне, и думает, что вскоре они умрут. 1 Жан-Лу Вердье нажал кнопку на пульте дистанционного управления и, чтобы поменьше дышать выхлопными газами в тесном боксе, завел двигатель лишь тогда, когда гофрированная железная штора наполовину поднялась. Свет фар не спеша проник за ползущую вверх металлическую стенку и прорвал черную завесу мрака. Жан-Лу переключил коробку передач в автоматический режим и медленно вывел свой "мерседес SLK" наружу. Направив пульт за спину, чтобы опустить штору, и ожидая, пока щелкнет замок, он невольно окинул взглядом панораму, которая открывалась со двора его дома. Лежащий внизу Монте-Карло[2] -- бетонное ложе посреди моря -- казался почти бесформенным в легкой дымке, отражавшей вечерние огни. Чуть ниже его дома, уже на территории Княжества, возле указующего перста "Парк Сен-Ромен" -- одного из самых высоких небоскребов города -- виднелись освещенные площадки "Кантри клуба", где наверное тренировалась в этот час звезды мирового тенниса. Еще ниже, в направлении мыса Ай, у старой городской крепости, угадывался квартал Фонтвьей, метр за метром, клочок за клочком отвоеванный у воды. Жан-Лу закурил сигарету и включил приемник, настроенный на волну "Радио Монте-Карло". Двигаясь по пандусу к дороге, он с помощью пульта открыл ворота и, свернув влево, стал не спеша поехал вниз, в город, наслаждаясь жарким уже в конце мая воздухом. Из радиоприемника выплеснулась характерная партия ритм-гитары -- U2 пели "Pride". Жан-Лу улыбнулся. Стефания Вассало, диджей, которая вела в этот час передачу, была без ума от Эджа, гитариста ирландцев, и не упускала случая включить в программу что-нибудь из их репертуара. Как-то раз, взяв интервью у своих кумиров, она целый месяц ходила с мечтательным выражением лица, и коллеги то и дело подшучивали над ней. Спускаясь по серпантину от Босолей[3] к Монте-Карло, Жан-Лу принялся отстукивал ритм то левой ногой, то рукой, лежащей на руле, вторя Боно, который своим печальным с хрипотцой голосом пел о человеке, пришедшем in the name of love.[4] В воздухе ощущалась близость лета -- он был напоен особым ароматом приморских городов, -- солоновато-горьким запахом пиний, розмарина. Большие обещания, высокие ставки. Те не выполнены, эти проиграны. Море, пинии, розмарин и все краски лета останутся здесь еще долго и после того, как не станет и его самого, и многих других людей, как и он задыхающихся тут от жары, как впрочем и повсюду. Но пока что он едет в открытой машине, нисколько не страдая от зноя, ветер ворошит волосы, и в душе у него тоже свои добрые намерения и свои неплохие жизненные ставки. В мире существовало кое-что и похуже. Несмотря на позднее время, других машин дороге не было. Зажав окурок в пальцах, Жан-Лу щелчком выбросил его в окно и, наблюдая в зеркало заднего вида пламенеющую траекторию, увидел, как огонек, упав на асфальт, рассыпался крохотными искорками. Последнюю затяжку тоже унес ветер. Жан-Лу спустился с холма и немного помедлил, думая, как лучше добраться до порта. У развилки он решил ехать к центру города и свернул на Итальянский бульвар. Туристы уже начали заполнять Княжество Монако. Только что завершился этап "Формулы-1" -- "Гран-при Монако", -- и это стало как бы сигналом к началу летнего сезона. Отныне и впредь все дни, вечера и ночи на этом побережье будет постоянно царить оживленная круговерть актеров и зрителей. Одни, с высокомерием и скукой на лицах, будут перемещаться в лимузинах с персональным водителем, другие, восторженные, взмокшие от пота, -- в малолитражках. Это будут те же люди, что стоят сейчас у витрин, огни которых отражаются в их глазах. Те, кто соображает, как найти свободную минутку, чтобы заехать сюда и купить вон тот пиджак, и те, кто ломает голову, где раздобыть денег. Это полярные категории людей, такие же противоположные, как белое и черное, между которыми пролегает невообразимая гамма всех оттенков серого. Кто-то из них живет с единственной целью -- пускать, как говорится, пыль в глаза, а кто-то в прямом смысле слова пытается спастись от пыли настоящей. Жан-Лу подумал, что жизненные приоритеты в общем-то довольно просты и неизменны, и мало где еще на свете можно так же легко разложить их по полочкам, как здесь. Охота за деньгами на первом месте. Одни их имеют, другие хотят иметь. Все просто. Избитая истина становится таковой из-за толики правды, скрывающейся в ней. Возможно, деньги и не приносят счастья, но в ожидании его это неплохой способ провести время. Так думают все. В нагрудном кармане зазвонил мобильник. Жан-Лу достал его и ответил, даже не взглянув на дисплей, поскольку отлично знал, кому он нужен. Слова Лорана Бедона, режиссера и автора "Голосов", передачи, которую Жан-Лу вел каждую ночь на "Радио Монте-Карло", донеслись до него вместе с дуновением воздуха в микрофоне. -- Ну, как, ты собираешься почтить нас сегодня вечером своим присутствием, или мы должны справиться без нашей звезды? -- Привет, Лоран. Еду, еду. -- Ладно. Ты ведь знаешь, что если диджеев нет в студии по меньшей мере за час до эфира, у Роберта тут же начинает барахлить кардиостимулятор. И задница дымятся. -- Как? И она тоже? Ему что, курева не хватает? -- Похоже на то. С Итальянского бульвара Жан-Лу выехал на бульвар де Мулен. Освещенные витрины по обеим сторонам улицы засверкали морем обещаний, подмигивая, словно дорогие проститутки. Как и с ними, нужно было всего лишь иметь немного денег, чтобы приобрести... Разговору помешал тонкий свист в телефоне -- помеха из-за радиоволн. Жан-Лу перенес аппарат к другому уху, и свист прекратился, будто послужив условным сигналом. Лоран сменил тон. -- Ладно, кроме шуток, поторопись. У меня тут была пара... -- Подожди минутку. Полиция, -- прервал его Жан-Лу. Он поспешно опустил руку с мобильником, изобразил на своем лице предельную наглость, подъехав к светофору на перекрестке авеню де ла Мадон и остановился в левом ряду, ожидая зеленого света. Полицейский на углу строго следил, чтобы сидевшие за рулем неукоснительно выполняли указания его светящегося коллеги. Жан-Лу понадеялся, что успел спрятать мобильник, и тот ничего не заметил. В Монте-Карло крайне строго следили за тем, чтобы водители не пользовались телефоном во время движения. И сейчас ему вовсе не хотелось терять время на разговоры с неумолимым княжеским блюстителем порядка. Когда загорелся зеленый, Жан-Лу свернул налево и проехал мимо подозрительно смотревшего на него полицейского, который проводил взглядом его "мерседес", пока он не исчез на спуске к отелю "Метрополь". Поняв, что его уже не достать, Жан-Лу снова поднес телефон к уху. -- Опасность миновала. Извини, Лоран. Так что ты говорил? -- Я говорил, что у меня появилась пара идей, весьма достойных похвалы, и хотелось бы обсудить их с тобой до выхода в эфир. Поторопись. -- Насколько достойных? Как тридцать три или двадцать семь? -- Пошел ты в задницу, сквалыжник! -- Обидевшись, Лоран тотчас с иронией отразил удар. -- Как там говорил кто-то: мне нужны не советы, мне нужны адреса. -- Перестань болтать глупости и поторопись лучше. -- Указание получено. Уже въезжаю в туннель, -- солгал Жан-Лу. Лоран выключил телефон, и Жан-Лу улыбнулся. Лоран всякий раз называл свои идеи именно так -- весьма достойными похвалы. Отдавая кесарю кесарево, Жан-Лу должен был с этим согласиться, однако с такой же уверенностью Лоран, на свою беду, называл и числа, которые, как ему казалось, должны были выпасть в рулетке. Только они почти никогда не выпадали. На перекрестке Жан-Лу свернул налево к спуску на авеню де Спелюг и увидел справа огни площади, где друг против друга стояли по обе стороны "Казино", вытянувшись, словно часовые, "Отель де Пари" и "Кафе де Пари". Временное ограждение и передвижные трибуны, установленные здесь по случаю Гран-при, разобрали весьма быстро. Ничто не должно было долго омрачать языческую святость этого места, целиком и полностью посвященного культу игры, денег и броских эффектов. Он миновал площадь Казино и не спеша поехал по дороге, по которой всего несколько дней назад с бешеной скоростью летали "феррари", "уильямсы" и "макларены". За поворотом Портье[5] в лицо ему пахнул свежий морской ветер, впереди показались желтые огни туннеля. Жан-Лу ощутил прохладу, окунувшись в этот ненатуральный свет, при котором все краски обезличивались. На другом конце туннеля открылась яркая россыпь огней порта -- всю его акваторию заполняли всевозможные плавучие средства общей стоимостью, по всей вероятности, в добрую сотню миллионов евро, не меньше. А на утесе слева над портом возвышался окутанный мягким светом княжеский замок, оберегая сон князя и его семьи. Хотя Жан-Лу и привык к этой панораме, она все равно не оставляла его равнодушным. Он понимал, что у какого-нибудь жителя Осаки, или Остина либо Йоханнесбурга дух захватит при виде подобного зрелища. Можно считать, он уже был на месте. Миновал порт с его бассейнами, где работы по снятию ограждений велись не так спешно, проехал по всей рю Раскас, свернул налево на подземную трехэтажную стоянку возле здания "Радио Монте-Карло". Он поставил машину на ближайшее свободное место и поднялся наверх. Из открытых дверей расположенного по соседству "Старз-энд-барз" доносилась музыка. Это место притягивало всех любителей ночной жизни Монако -- видеоклуб, где можно было выпить пива или отведать какое-нибудь мексиканско-техасское блюдо в ожидании позднего часа, когда все разбредутся по дискотекам и злачным местам побережья. Во внушительном здании, фасад которого смотрел на набережную Антуана Первого с другой стороны порта, кроме "Радио Монте-Карло" помещалась еще множество разных учреждений: рестораны, торговые представительства судостроительных фирм, галереи живописи, телестудии. У стеклянной двери Жан-Лу позвонил по видеодомофону, подставив один глаз прямо под объектив. Голос Ракели, секретарши, прозвучал настолько грозно, насколько она была на это способна: -- Кто там? -- Добрый вечер, я -- месье Око-за-Око. Откройте мне, пожалуйста. Я надел контактные линзы, и сканер не считывает сетчатку глаза. Он немного отступил, чтобы девушка его узнала. Из динамика послышался приглушенный смех, потом снисходительное приглашение: -- Поднимайся, месье Око-за-Око... Раздался щелчок, и дверь открылась. Когда Жан-Лу поднялся на четвертый этаж и створки лифта раздвинулась, он увидел полное лицо Пьеро, стоявшего на площадке со стопкой компакт-дисков в руках. Пьеро считали на радиостанции своего рода талисманом. Несмотря на двадцать два года, мозг его оставался недоразвитым, как у ребенка. Он был ниже среднего роста, лицо круглое, волосы упрямо торчат во все стороны, словно листья ананаса. Пьеро был самым неподкупным существом на свете. Он обладал даром, каким отмечены лишь некоторые бесхитростные натуры, -- невольно, с первого же взгляда внушать симпатию, и сам питал симпатию только к тому, кто, по его мнению, ее заслуживал. Пьеро обожал музыку, и когда начинал говорить о ней, его мозг, не способный к самыми простыми умозаключениями, вдруг обретал несомненную склонность к анализу. Пьеро обладал поистине компьютерной памятью в том, что касалось безграничного архива записей на радио и музыки вообще. Стоило лишь назвать ему какое-нибудь имя или напеть мелодию, как он пулей уносился в архив и тотчас возвращался с нужной пластинкой или диском. Из-за сходства с героем известного фильма его окрестили на радио Мальчиком дождя. -- Привет, Жан-Лу. -- Пьеро? Что ты здесь делаешь так поздно? -- Мама сегодня вечером работает, господа устраивают прием. Она приедет за мной, когда уже немного потом. Жан-Лу улыбнулся про себя. У Пьеро был свой особый язык, и наивные ошибки при абсолютном простодушии делали его речь весьма оригинальной. Мать, которая должна была приехать за ним, когда уже немного потом, служила домработницей в одной итальянской семье, жившей в Монте-Карло, и тем зарабатывала на жизнь. Они познакомились года два назад у входа в радиостудию. Жан-Лу почти не обратил внимания на странную пару, но женщина подошла ближе и робко обратилась к нему с видом человека, который постоянно извиняется за свое присутствие в этом мире. Он понял, что эти двое ждут именно его. -- Простите, не вы ли Жан-Лу Вердье? -- Да, мадам. Чем могу помочь? -- Вы уж извините за беспокойство, но не могли бы вы дать автограф моему сыну? Пьеро все время слушает радио, и вы самый любимый его диджей. Жан-Лу окинул взглядом ее поношенную одежду, волосы, поседевшие, похоже, раньше времени. Ей было, наверное, много меньше лет, чем можно было дать. Он улыбнулся. -- Конечно, мадам. Думаю, это самое меньшее, что я могу сделать для такого преданного слушателя. Он взял протянутые ему лист бумаги и ручку, тут подошел поближе Пьеро. -- А ты такой же. Жан-Лу растерялся. -- Такой же, как что? -- Такой же, как по радио. Жан-Лу в недоумении посмотрел на женщину. Она опустила глаза и тихо произнесла: -- Знаете, мой сын... Как бы это сказать... Она замолчала, будто не решалась произнести нужное слово. Жан-Лу внимательно посмотрел на Пьеро и, поняв по его лицу, что она имеет в виду, проникся сочувствием к обоим. Такой же, как по радио... Жан-Лу догадался, что хотел сказать юноша: он, Жан-Лу, оказался точно таким, каким тот представлял его себе, слушая радио. Тут Пьеро улыбнулся, и все вокруг словно осветилось. Жан-Лу невольно проникся к этому странному юноше живейшей симпатией. -- Хорошо, молодой человек, сегодня для тебя удачный день. Я с удовольствием дам автограф. Подержи, пожалуйста, это. Он протянул юноше пачку бумаг и открыток, и пока расписывался, Пьеро скользнул взглядом по первой странице, оказавшейся у него в руках, и с удовлетворением посмотрел на Жан-Лу: -- Ночь трех собак, -- спокойно произнес он негромким голосом. -- Что? -- "Three Dog Night", -- пояснил он со своим неподражаемым английским произношением. -- Ответ на первый вопрос. А на второй -- Алан Олсворт и Олли Олсолл. На первой странице был напечатан музыкальный вопросник для дневной передачи. Победителей конкурса ожидали призы. Жан-Лу составил его всего несколько часов назад. Первый вопрос был такой: "Какая группа семидесятых годов исполняла песню "Joy to the World"", а второй: "Назовите имена гитаристов группы Tempest". Пьеро правильно ответил на оба. Жан-Лу с изумлением посмотрел на его мать. Женщина сникла еще больше, словно прося извинения и за это. -- Пьеро очень любит музыку. Его послушать, так вместо хлеба я должна покупать одни пластинки. Он... он... Ну, вот такой, какой есть, но когда дело касается музыки, он помнит очень многое из того, что читал и слушал по радио. Жан-Лу указал на лист у юноши в руке. -- А на другие вопросы тоже сможешь ответить, Пьеро? Пьеро, пробежав список глазами, без промедления отщелкал все пятнадцать ответов. А вопросы были не из простых. Жан-Лу побледнел. -- Знаете, мадам, это гораздо больше, нежели помнить очень многое. Ваш сын -- настоящая энциклопедия. Он с улыбкой забрал у Пьеро бумаги и, указав на здание, откуда велись передачи, спросил: -- Хочешь побывать на радио, посмотреть, откуда мы передаем музыку? Жан-Лу провел Пьеро по студиям, показал комнату, где создавались программы, которые тот слушал дома, угостил кока-колой. Пьеро, как зачарованный, оглядывал все вокруг такими же восторженными глазами, какими смотрела на сына мать. Но когда он вошел в архив, в полуподвал, окунувшись в море дисков и виниловых пластинок, лицо его осветилось, словно у блаженной души у входа в рай. Когда же на радио узнали его историю (отец бросил семью на произвол судьбы, как только выяснилось, что сын инвалид, оставив обоих в нищете), но самое главное, когда убедились, сколь обширны музыкальные познания юноши, то взяли его в штат. Мать не могла поверить. Теперь Пьеро было куда приткнуться, пока она была на работе, и он даже получал небольшую зарплату. Но самое главное -- он был счастлив. Обещания и ставки, подумал Жан-Лу. Иногда одни удается выполнить, другие -- выиграть. Может, на свете и есть что-то получше, но и это уже кое-что. Пьеро вошел в лифт. -- Только спущусь вниз, в комнату, отнесу диски и приду к тебе. И увижу твою передачу. "Комната" -- так по-своему он называл архив, а "увижу твою передачу" -- означало, что Пьеро будет сидеть в студии за стеклом, слушать передачу и с обожанием смотреть на Жан-Лу, своего лучшего друга, своего любимого кумира. -- Ладно, оставлю тебе место в первом ряду. Дверь скрыла улыбку Пьеро, что сияла куда ярче галогеновых ламп в лифте. Жан-Лу пересек площадку и набрал на панели код доступа. Сразу за дверью помещался длинный письменный стол. Здесь трудилась Ракель, выполняя обязанности одновременно распорядителя и секретаря. Стройная, темноволосая, с худым, но миловидным лицом, умеющая держаться на высоте в любой ситуации, она нацелила ему в грудь указательный палец. -- Рискуешь. Когда-нибудь, вот увидишь, оставлю тебя на улице. Жан-Лу приблизился и отвел палец в сторону, словно дуло заряженного пистолета. -- Тебе никогда не говорили, что нельзя целиться пальцем? А если он вдруг выстрелит? Скажи-ка лучше, почему ты здесь так поздно? И Пьеро тут. Или может, отмечается какой-нибудь праздник, а мне ничего не сказали? -- Никакого праздника, обычная сверхурочная работа. И только из-за тебя, потому что ты срываешь встречу и вынуждаешь нас трудиться, как говорят русские, по-стахановски. Она кивнула на дверь. -- Иди к боссу, есть новости. -- Хорошие? Плохие? Так себе? Решился наконец попросить моей руки? -- Хочет поговорить с тобой. Он в кабинете президента, -- улыбнулась Ракель, уклонившись от ответа. Жан-Лу двинулся дальше, шаги его заглушал ковролин, голубой с усыпанный мелкими коронами кремового цвета. Остановившись у последней двери справа, он постучал и открыл ее, не ожидая приглашения. Босс сидел за письменным столом и, надо ли пояснять, говорил по телефону. К этому часу кабинет его из-за табачного дыма выглядел каким-то таинственным логовом, где душа сигареты в руке, встречалась с душами бесчисленных сигарет, выкуренных ранее. Директор "Радио Монте-Карло" был единственным известным Жан-Лу человеком, курившим эти зловонные русские сигареты с длинным пустотелым фильтром. Роберт жестом предложил сесть. Жан-Лу опустился в черное кожаное кресло напротив письменного стола, и пока босс заканчивал разговор и закрывал "моторолу", отмахивался от дыма. -- Мы что же, хотим превратить кабинет в прибежище для тех, кто тоскует по туману? По Лондону или смерти? Вернее -- по Лондону и смерти? А известно ли президенту, что здесь творится в его отсутствие? В случае чего, у меня хватит материала, чтобы шантажировать тебя до конца твоих дней. "Радио Монте-Карло" -- радиостанция Княжества Монако, ведущая передачи на итальянском языке, принадлежала крупной итальянской компании со штаб-квартирой в Милане, которая управляла целым пулом частных радиостанций. Здесь же, в Монако, руководство было целиком возложено на Бикжало, а президент компании появлялся тут лишь по случаю важных совещаний. -- Ты негодяй, Жан-Лу. Гадкий негодяй, к тому же слабак. -- Не понимаю, как ты можешь курить такую дрянь. Это уже не дым, а нервно-паралитический газ. И мы, даже не замечая, общаемся с твоим призраком? Юмор Жан-Лу, как и табачный дым, нисколько не действовал на Роберта -- он оставался невозмутимым и неуязвимым. -- Оставь свои дамские комментарии. Ведь не ради твоих жалких шуток по поводу моих сигарет я жду здесь, пока твоя драгоценная задница опуститься в кресло. И обрати внимание -- я говорю "драгоценная", потому что всем известно, чем думаешь... Обмен подобными остротами входил в давний ритуал, и тем не менее Жан-Лу был весьма далек от мысли, что они могут называться друзьями. За едким юмором скрывалась невозможность понять истинную сущность Роберта Бикжало. Наверное, это умный человек, но определенно еще и хитрый. Умный человек порой дает миру намного больше, чем получает, а хитрый старается взять как можно больше, а дать взамен минимум. Жан-Лу хорошо знал, по каким правилам танцуют в мире вообще и на радио тем более: он был диджеем, который вел "Голоса", передачу имевшую огромный успех, а расположение таких людей, как Бикжало, зависело исключительно от количества слушателей. -- Мне хотелось только высказать все, что я думаю о тебе и о твоей передаче, прежде чем безжалостно вышвырнуть тебя на мостовую... Бикжало откинулся на спинку кресла и притушил, наконец, папиросу в пепельнице, полной трупов. Выдержал паузу, как при игре в покер. Потом заговорил тоном человека, который восклицает "Есть!", выкладывая покер на игорный стол. -- Сегодня был звонок по поводу твоей программы. Звонил человек, близкий к княжеской фамилии. Не спрашивай, кто, ибо могу назвать тебе только грех, но не грешника... Тон директора внезапно изменился. Улыбка до ушей просияла на его лице, как только он оказался на королевской лестнице. -- Князь лично выразил свое удовлетворение по поводу успеха передачи! Жан-Лу поднялся с кресла с точно такой же улыбкой, пожал протянутую ему руку и снова сел. Бикжало продолжил свой полет на крыльях восторга. -- Монте-Карло все всегда считали раем для тех, кто устал платить налоги. В последнее время, учитывая неприятности, какие произошли в Америке, и практически повсеместный экономический кризис, наш образ несколько поблек... Бикжало произнес "наш" как любезную уступку миру, но выглядел при этом как человек, который мало причастен к чужим проблемам. Он достал из пачки новую папироску, смял пальцами фильтр, взял со стола зажигалку и закурил. -- Еще несколько лет назад в это время года на площади Казино собиралось две тысячи человек. Теперь же в иные вечера там пусто, как похмельным утром, что, конечно же, не может не пугать. Обращаясь к социальным проблемам, ты сумел поднять "Голоса" на новую высоту. Теперь многие считают, что в Монте-Карло возможно не только отдыхать, но и решать какие-то проблемы, можно позвонить и попросить о помощи. И для радио, не скрою, это оказалось большой удачей. На горизонте появилась уйма спонсоров, так что сам можешь судить, насколько велик успех программы. Жан-Лу невольно приподнял бровь и улыбнулся. Роберт был менеджером, и для него успех в конечном счете означал возможность облегченно вздохнуть и порадоваться при подведении баланса. Времена героев, когда на радио работали Йоселин и Ауанагана и Герберт Пагани, если упомянуть лишь самых ярких, прошли. Настали времена бухгалтеров. -- Надо сказать, что мы действительно молодцы. Особенно ты. Мало того, что нашел убедительную форму передачи и сумел развить ее, ты можешь вести ее на двух языках одновременно -- по-французски и по-итальянски. Это и обеспечивает успех в первую очередь. Я же только сделал свою работу... Легким жестом Бикжало обозначил отнюдь не свойственную ему скромность. Так или иначе, он имел в виду свою тонкую интуицию менеджера. Успех программы и талант ее двуязычного ведущего подсказали ему ход, который он провел с искусством опытного дипломата. Опираясь на приобретенную репутацию, он создал нечто вроде совместного предприятия с парижской "Европа-2", чьи программы были очень похожи на передачи "Радио Монте-Карло". И теперь "Голоса" выходили на волне, покрывавшей немалую часть итальянской и французской территории. Роберт Бикжало положил ноги на стол и выпустил дым в потолок. Жан-Лу подумал, что подобная поза выглядит весьма аллегорично, но президент скорее всего был бы иного мнения. Бикжало между тем торжествовал: -- В конце июня тут состоится вручение премий. До меня дошли слухи, что они думают пригласить тебя ведущим. А еще ожидается фестиваль кино и телевидения. Растешь, Жан-Лу. Многие на твоем месте оказались бы в немалом затруднении при переходе на видео. При твоей-то внешности, да если к тому же сумеешь хорошо повести партию... Боюсь, радио и телевидение скоро будут весьма серьезно бороться за тебя. Жан-Лу улыбнулся и, взглянув на часы, поднялся. -- Думаю, Лорану, напротив, уже сейчас приходится сражаться со своей печенью. Мы ведь еще не переговорили с ним, а надо пройтись по всей программе сегодняшнего вечера. -- Скажи этому горе-режиссеру, что его ждет та же мостовая, что и тебя. Жан-Лу направился к двери, но Роберт остановил его. Он сидел в кресле и, покачиваясь, смотрел на Жан-Лу, словно кот Сильвестр из мультфильма, которому удалось, наконец, съесть канарейку. -- Само собой, что если всю эту телевизионную тягомотину доведут до конца, твоим менеджером буду я... Жан-Лу подумал, что Бикжало уж слишком много берет на себя, и решил, что дорого продаст свою шкуру. -- Я мучился, терпя некий процент дыма от твоих папирос. Тебе, чтобы получить проценты с моих денег, придется помучиться по крайней мере столько же. Когда он закрывал за собой дверь, Роберт Бикжало с мечтательным видом смотрел в потолок. У Жан-Лу создалось впечатление, будто босс уже считает еще не заработанные деньги. 2 Стоя у окна в студии, Жан-Лу смотрел на город, на игру огней, отражавшихся в спокойных водах порта. Над гаванью возвышалась, вытянувшись, словно на посту, окутанная мраком вершина Ажель, а над ней горели красные сигнальные огни радиопередатчика, позволявшего транслировать программы на Италию. За спиной прозвучал из динамика голос Лорана: -- Пауза окончилась, поехали дальше. Жан-Лу отошел от окна и, сев к микрофону, надел наушники. Лоран показал из-за стекла режиссерской аппаратной раскрытую ладонь, давая понять, что до конца спортивной рекламы осталось пять секунд. Лоран выдал в эфир короткую музыкальную заставку "Голосов", обозначив тем самым, что передача продолжается. До сих пор шла совершенно спокойная программа, местами даже весьма развлекательная, без неприятных заминок, какие случаются порой. -- С вами снова Жан-Лу Вердье. Вы снова слушаете "Голоса" на "Радио Монте-Карло", и мы надеемся, что этой прекрасной майской ночью нет никого, кто нуждался бы в нашей помощи, и всем нужна только наша музыка. Мне сообщают, что есть звонок. И в самом деле, подтверждая его слова, перед ним загорелась красная лампочка. Жан-Лу оперся локтями на стол и обратился к микрофону: -- Алло? Послышались короткие щелчки, и наступила тишина. Он вопросительно посмотрел на Лорана. Режиссер пожал плечами, давая понять, что он тут не при чем. -- Да. Алло? Наконец из эфира долетел ответ, отчетливо слышный всем -- и тем, кто находился в аппаратной, и тем, кто слушал приемники. С этого момента мрак надолго станет еще мрачнее, и понадобится очень много шума, чтобы взорвать тишину, которая наступит потом. -- Привет, Жан-Лу. Было что-то неестественное в звуке этого голоса. Казалось, он доносился из какого-то рупора и был чересчур ровным, лишенным всякого выражения и чувства. Слова будто вторили некоему приглушенному эхо, словно где-то очень далеко взлетал самолет. Жан-Лу опять вопросительно взглянул на Лорана, и тот пальцем начертил ему в воздухе небольшие круги, давая понять, что помехи зависят только от связи. -- Привет. Кто ты? На другом конце провода молчали. Потом прошелестел ответ с таким же неестественным искажением: -- Это не имеет значения. Я -- некто и никто. -- Твой голос звучит не совсем ясно, тебя плохо слышно. Откуда звонишь? В ответ -- молчание. Затем снова донесся далекий звук улетающего самолета, и собеседник повторил: -- Это тоже не имеет значения. Важно только одно -- настало время нам с тобой поговорить, даже если после нашего разговора ни ты, ни я уже не будем прежними. -- В каком смысле? -- Я вскоре стану человеком, которого будут преследовать, а ты окажешься на стороне ищеек, которые начнут с лаем гонятся за тенью. И это досадно, потому что сейчас, именно сейчас, мы с тобой одинаковы, мы с тобой одно и то же. -- В чем же мы одинаковы? -- Для всего мира каждый из нас -- лишь голос без лица, голос, который можно слушать с закрытыми глазами, представляя себе кого угодно. Там, на улице, полно людей, озабоченных тем, как бы приобрести лицо, непохожее на другие, которое можно было бы с гордостью показывать и ни о чем больше не беспокоиться. Пришла пора выйти и посмотреть, что за всем этим стоит... -- Не понимаю, что ты хочешь сказать. И снова молчание, настолько долгое, что казалось, будто связь прервалась. Потом опять зазвучал голос, говоривший словно бы улыбался. -- Поймешь, со временем. -- Не совсем понимаю, о чем ты. Он опять замолчал, на этот раз ненадолго, казалось, подыскивал нужные слова. -- Не ломай голову. Иногда мне и самому трудно понять. -- Тогда почему звонишь? Почему разговариваешь со мной? -- Потому что я одинок. Жан-Лу опустил голову и стиснул ее руками. -- Ты говоришь так, будто находишься в заключении. -- Мы все пребываем в заключении. Свою тюрьму я построил себе сам, но это не значит, что из нее легче выйти. -- Сочувствую тебе. Мне кажется, я догадываюсь: ты не любишь людей. -- А ты любишь? -- Не всегда. Иногда пытаюсь понять их, а если не удается, стараюсь хотя бы не судить. -- И в этом мы тоже одинаковы. Единственное различие -- ты после нашего разговора можешь почувствовать себя усталым. Можешь отправиться домой и дать отдых своему мозгу, справиться со своим недомоганием. А я -- нет. Я не могу уснуть по ночам, потому что моя боль не затихает никогда. -- И что же ты делаешь по ночам, чтобы справиться со своей болью? Ответ прозвучал не сразу. Он словно проявился из тишины. . -- Я убиваю... -- Как это пони... Голос Жан-Лу прервала музыка, донесшаяся из колонок. Певучая, печальная, волнующая мелодия после его слов звучала еще и грозно. Она была слышна всего секунд десять, а потом умолкла так же внезапно, как возникла. В напряженной тишине, последовавшей затем, все услышали резкий щелчок: связь прервалась. Жан-Лу вскинул голову и посмотрел на окружающих. Шелестел кондиционер, но мысли у всех словно заледенели, и показалось, как если бы все сразу обернулись к окну и увидели пламенеющее зарево над Содомом и Гоморрой. Передачу кое-как удалось дотянуть до музыкальной заставки. Слушатели больше не звонили. Вернее, после странного разговора коммутатор едва не раскалился от множества звонков, но ни один из них не был выдан в эфир. Жан-Лу снял наушники и положил их на стол рядом с микрофоном. Он заметил, что в этот вечер, несмотря на кондиционер, волосы у него оказались влажными, как после легкой пробежки. Ни ты, ни я уже не будем прежними... Все остальное время Жан-Лу только ставил диски, долго распространяясь по поводу странного сходства Тома Уэйтса и итальянца Паоло Конте[6] -- оба совершенно нетипичных как исполнители и чрезвычайно выразительных как авторы, -- затем перевел и прокомментировал тексты двух их песен. К счастью, на радио были разные другие способы выйти из трудного положения в неудачные вечера, а этот, несомненно, выдался именно таким. В запасе имелось несколько телефонных номеров, по которым всегда можно было позвонить знакомым артистам и попросить их принять участие в передаче, если она почему-либо не складывалась. На этот раз тоже обратились к ним, и четверть часа слушали в их исполнении стихи и юмористические истории Франсиса Кабреля.[7] Дверь в студию приоткрылась, и показалась голова Лорана. -- Все в порядке? Жан-Лу посмотрел на него, словно не видя. -- Да, все в порядке. Он поднялся, и они вместе вышли из студии, встретив растерянные взгляды Барбары и Жака, звукорежиссера. Девушка была в голубой кофточке, и Жан-Лу заметил расплывшиеся под мышками темные пятна пота. -- С ума сойти, сколько было звонков. Двое спрашивали, не детектив ли это и когда будет продолжение, еще по меньшей мере человек двадцать возмущались недостойными методами привлечения слушателей. Директор тоже звонил и уже прилетел сюда, словно орел. Ждет нас в кабинете президента. Он тоже нагрянул и поинтересовался, не сошли ли мы с ума. Похоже, ему сразу позвонил кто-то их спонсоров, и не думаю, чтобы с поздравлениями. Жан-Лу представил кабинет еще более прокуренным, если такое вообще возможно, и объяснение с Бикжало, куда менее восторженное, чем разговор до передачи. -- Почему коммутатор пропустил этот звонок? -- Пусть меня разразит гром, если я понимаю, что произошло. Ракель говорит, что звонок не проходил через нее. Она не может объяснить, каким образом он попал прямо в эфирную студию. Тут должен быть какой-то контакт или... Откуда мне знать, что там творится. По мне, так виноват новый электронный коммутатор, он явно начинает войну за независимость. Вот увидишь, в один прекрасный день нам всем придется сражаться с такими же машинами, как в "Терминаторе".[8] Они вышли из режиссерской аппаратной и направились в кабинет Бикжало, не решаясь взглянуть друга на друга. Между ними стояли эти два слова. Я убиваю... В полной растерянности прошли мимо компьютеров. Тревожное звучание этого голоса, казалось, все еще витало тут. -- А музыка в конце? Мне кажется, я знаю ее... -- Я тоже. Если не ошибаюсь, фонограмма какого-то фильма. По-моему, это "Мужчина и женщина", старый фильм Лелуша[9], года шестьдесят шестого года или пораньше. -- И что это означает? -- Ты меня спрашиваешь? Жан-Лу, казалось, растерялся. Они столкнулись с чем-то совершенно новым -- такого еще никогда не было в их работе. Прежде всего в эмоциональном плане. -- Что ты об этом думаешь? -- Глупости все это. Лоран сопроводил свои слова небрежным жестом, казалось, из желания убедить скорее самого себя, нежели Жан-Лу. -- Ты так считаешь? -- Ну, конечно, если не принимать во внимание коммутатор, то это просто гадкая шутка какого-то придурка. Они остановились у двери в кабинет Бикжало, и Жан-Лу взялся за ручку. Тут они посмотрели друг на друга. Лоран завершил свою мысль: -- Всего-навсего странный случай. Можно рассказать о нем в спортклубе, и все посмеются. Тем не менее по лицу его было видно, что он не так уж уверен в собственных словах. Жан-Лу толкнул дверь и, входя в кабинет начальника полиции, задумался: звонок этот -- обещание или ставка? 3 Йохан Вельдер включил электрическую лебедку и держал кнопку, пока цепь не опустилась на самое дно. Убедившись, что "Вечность" встала на якорь, он выключил мотор. Яхта -- великолепная, двухмачтовая, длиной в двадцать два метра, построенная по чертежам его друга Майка Фарра на верфях в Бенето, -- начала медленно разворачиваться. Движимая легким бризом со стороны берега, она встала по течению, носом в открытое море. Эриджейн, наблюдавшая, как спускается якорь, легко прошла по палубе к мостику, придерживаясь за поручни из-за легкой качки. Йохан смотрел на нее, прищурившись, и в тысячный раз восхищался ее стройной спортивной, чуть грубоватой фигурой. Глядя на крепкое тело Эриджейн, он ощутил жар где-то у солнечного сплетения, почувствовал, как возникает, подобно тихой боли, желание, и с благодарностью подумал о судьбе, сотворившей эту женщину столь близкой к совершенству -- так, словно он сам задумал ее и создал. Йохан еще не решился сказать ей, что любит ее. Эриджейн подошла к штурвалу, возле которого он стоял, обвила Йохана руками за шею и звонко поцеловала в щеку. Он ощутил теплое дыхание и за