они переливаются и колышутся, подобно вину в бокале. Она не в силах устоять перед его пристальным взглядом, обещающим и сотворение мира, и его гибель. Время от времени она переводит свои глаза с поволокой и длинными ресницами на зрителей, словно ища подтверждения невероятному: она -- его избранница. В глазах всех, кто стоит по сторонам зала и смотрит, как они танцуют, она видит восхищение и зависть. Он знает, что этой ночью она будет принадлежать ему. Он найдет ее в слабо освещенной комнате -- лишь трепетное пламя свечи -- в кружевных тенетах огромной кровати с балдахином и увидит, как она явится, подобно распускающемуся бутону розы, из окутывающих ее шелков. Королевское право первой ночи. Но сейчас ничто не имеет значения. Сейчас они танцуют и необыкновенно прекрасны. И будут еще прекраснее, когда... Ты здесь, Вибо? Голос звучит мягко и, как всегда, озабоченно -- так может звучать только этот голос. Его мечта, образ, который он создал в своем воображении, исчезает, расслаивается, как на киноэкране, когда загорается пленка. Он возвращается из грезы. Рядом с ним -- другой: его долг, его ответственность. То было лишь мимолетное интермеццо, растаявшее, словно легкий весенний снег. Нет места для мечтаний, никогда не было и никогда не будет. Прежде они могли мечтать, когда жили в большом доме в горах, когда умели укрываться подальше от докучливой заботы этого человека, желавшего поскорее видеть их мужчинами, а им хотелось оставаться мальчишками и просто бегать, а не маршировать. Но и тогда звучал голос, который мог разрушить любое волшебство, созданное их воображением. -- Да, я здесь, Пасо. Что делаешь? Не слышу тебя. -- Я просто размышлял... Он не выключает музыку. Пусть она станет последним из его гибельных миражей. Не будет никогда этого танца с прекраснейшей женщиной -- ни для него, ни для них. Он поднимается и идет в соседнюю комнату, где в своем стеклянном гробу покоится безжизненное тело. Включает свет. На краю прозрачного футляра вспыхивает отблеск. И гаснет, когда он подходит ближе и угол зрения меняется. Вспыхивает новый отблеск... Жалкие, жалкие видения. Он уже знает, что его ждет. Еще одна погибшая иллюзия, осколки еще одного вдребезги разбитого зеркала у своих ног. Он подходит к обнаженному телу, лежащему в саркофаге, оглядывает его высохшие, словно из пергамента конечности, медленно осматривает с ног до головы, покрытой тем, что еще недавно было лицом другого человека. У него сжимается сердце. Нет ничего вечного. На маске уже видны первые признаки разложения. Спутанные волосы потускнели. Кожа покрыта пятнами и начинает морщиться. Скоро, несмотря на все его старания, она станет такой же, как и скрытое под ней лицо. Он смотрит на тело с бесконечной нежностью, взглядом, исполненным любви, которую ничто не может уничтожить. Он хмурится и стискивает зубы от гнева и возмущения. Неправда, что судьба неотвратима. Неправда, что можно только наблюдать, как течет время и развиваются события. Он может изменить, он должен положить конец этой вечной несправедливости, остановить поток этих подарков, которые судьба пригоршнями раздает человечеству -- этому кишащему клубку змей, раздает наугад, не глядя, не заботясь о том, что иногда обрывает чью-то жизнь или превращает ее в вечный мрак. Мрак означает темноту. Темнота означает ночь. А ночь означает, что охота должна продолжаться. Он улыбается. Жалкие глупые собаки. Лают, щерясь, чтобы скрыть страх. Глаза их, пораженные куриной слепотой, силятся разглядеть что-то во мраке, в темноте, в ночи, чтобы узнать, куда отправится жертва, ставшая охотником. Он -- некто и никто. Он -- король. У короля нет вопросов, только ответы. Королю ничто не любопытно, он во всем уверен. Любопытство он оставляет другим, всем, кому оно необходимо, всем, у кого оно так или иначе проявляется во взгляде, в невольных жестах, тревоге и волнении, которое бывает порой столь сильным, что перехватывает дыхание. У жизни такой сложный запах, и все же его легко распознать. Запах жизни ощущается летом в трамваях, заполненных людьми с их подмышками и ладонями. Им пахнет еда и кошачья моча, от которой в иных переулках можно задохнуться. Им резко отдают ржавчина и солоновато-горькая вода, пожирающие металл, им пахнут карболка и порох. А еще здесь, в предчувствии угасания, встают два извечных вопроса -- "когда?" и "где?" Когда же наступит тот последний вздох, что сдерживают, стиснув зубы в животном оскале, потому что знают: если испустить его, то следующего вздоха уже не будет? Когда, в какое время дня или ночи, уже отмеченное на остановившихся часах, пробьет эта последняя и никакая иная секунда, оставив все прочее время миру, который продолжит вращаться и заниматься другими делами? Где -- в постели или на сиденье машины, в лифте, на пляже, в кресле, в номере гостиницы -- ощутит сердце этот острый укол, вслед за которым настает бесконечное, тревожное и тщетное ожидание следующего удара после паузы, что длится и длится, пока не превращается в вечность. Иногда все происходит так быстро, что последний всплеск -- это по сути успокоение, но не ответ, поскольку в момент этой ослепительной вспышкой уже не успеть ни понять, ни даже услышать что-то. Он знает, что должен делать. Он уже делал это и сделает еще, пока будет необходимо. Там, за пределами его дома, много масок, которые носят люди, не заслуживающие ни своей собственной, ни какой-либо другой внешности. Что случилось, Вибо? Отчего так смотришь на меня? Что-то не так? Он ободряет его взглядом, улыбается, глаза блестят, голос успокаивает. -- Нет, Пасо, все в полном порядке. Я смотрю на тебя, потому что ты необыкновенно прекрасен. И скоро будешь еще прекраснее. Ох, неужели? Не говори мне, что... Он окутывает легкой тайной свои намерения. -- Стоп. Больше ни слова. Секрет секретов, помнишь? А, так это секрет секретов? О нем можно говорить только в полнолуние... Он улыбается при воспоминании об их детских играх в те немногие минуты, когда не было рядом этого человека, загрязнявшего их воображение единственной дозволенной им игрой. -- Да, Пасо. А полнолуние уже скоро. Совсем скоро... Он поворачивается и направляется к двери. В соседней комнате музыка умолкла. Теперь там стоит тишина, которая кажется ее естественным продолжением. Куда ты, Вибо? -- Сейчас приду, Пасо. Он оборачивается и с улыбкой смотрит на тело, лежащее в стеклянном гробу. -- Сначала мне надо позвонить... 30 Они все находились на "Радио Монте-Карло" и ждали -- как ждали каждый вечер. События последнего времени сильно взбудоражили всех, и народу в вечерний час собиралось больше обычного. Сейчас к ним присоединился инспектор Готте с двумя сотрудниками, которые установили свои компьютеры, более мощные и сложные, чем имелись на радиостанции, и подсоединили их к сети. Вместе с инспектором прибыл молодой паренек, лет двадцати пяти, живой, шустрый, с коротко подстриженными мелированными волосами и пирсингом в правой ноздре. Он стал возиться с дискетами и компакт-дисками, невероятно быстро набирая что-то на клавиатуре, так что Фрэнк, стоя позади, не успевал следить за движениями его пальцев. Парня звали Ален Тулуз, и он был известным хакером по прозвищу Пико. Когда Фрэнк представился ему, тот, услышав про должность, ухмыльнулся, и глаза его хитро блеснули. -- ФБР? Гм... -- произнес он. -- Я заходил к ним как-то раз. Да нет, даже несколько раз. Сначала было легко, а потом они стали умнее. Не знаешь, может, они хакеров привлекли в консультанты? Фрэнк не мог ответить на такой вопрос, но ответ уже не интересовал парня. Он вернулся к своей аппаратуре. Теперь он молниеносно набирал что-то на клавиатуре, поясняя свои действия. -- Прежде всего установлю защитный "файрвол", то есть сетевой фильтр. Если кто-то попытается войти, сразу замечу. Обычно достаточно просто помешать доступу извне -- и все. Но сейчас нужно обнаружить попытку входа так, чтобы на другом конце нас не заметили. Я поставил программу, которую сам написал, она позволит поймать сигнал и проследить его путь. Это может быть и какой-нибудь троянец... -- Что значит "троянец"? -- спросил Фрэнк. -- Сообщение, которое путешествует незаметно, под прикрытием другого, как некоторые вирусы. Вот на этот случай я ставлю защиту с этой стороны, и не хотелось бы, чтобы сигнал, который мы поймаем, когда поймаем... Он помолчал, развернув карамельку и положив ее в рот. Фрэнк отметил -- Пико нисколько не сомневался, что сигнал будет зафиксирован. Должно быть, он был очень уверен в себе, этот парень. Такова уж философия пиратов от информатики. Самомнение и издевка, побуждавшие их совершать поступки, не предусмотренные уголовным кодексом, но имевшие только одну цель -- показать будущим жертвам свое умение обойти любую защиту, любую преграду, возведенную на их пути. Этакие современные Робин Гуды с "мышкой" и клавиатурой вместо лука и стрел. Пико продолжил свои объяснения, энергично жуя карамель, прилипавшую к зубам. -- Мне не хотелось бы, как я уже сказал, получить вирус, который сможет внедриться в тот момент, когда сигнал будет зафиксирован. Если такое произойдет, мы потеряем и сигнал, и возможность следить за ним, и наш компьютер, само собой. Настоящий, хороший вирус может буквально обрушить жесткий диск. Если этот тип способен на такое, значит, он дьявольски умен, и вирус, который он засадит, окажется отнюдь не букетом цветов... Бикжало, который до сих пор молча сидел за письменным столом позади компьютера, обратился к нему с вопросом. -- Как ты считаешь, твои коллеги могли бы подбросить нам такие шуточки? Фрэнк выразительно посмотрел на него, но директор не заметил его взгляда. Пораженный столь глубокой компьютерной безграмотностью, Пико даже развернул стул к Бикжало, чтобы посмотреть на него. -- Мы хакеры, а не преступники. Никто из нас на такое не способен. Я здесь потому, что наш приятель не просто входит в дом без приглашения и портит воздух вместо приветствия. Это человек, который убивает. Ни один приличный хакер никогда не позволит себе этого. Фрэнк положил руку ему на плечо в знак доверия и как бы извиняясь за слова Бикжало. -- Хорошо, продолжай. Мне кажется, учить тебя уже нечему. И обратился к Бикжало, который поднялся и подошел к ним. -- Нам тут больше нечего делать. Пойдемте посмотрим, приехал ли Жан-Лу. Фрэнк с удовольствием попросил бы этого человека убраться подальше, чтобы тот не дышал ему в затылок. И без того много было тех, кто стоял и пыхтел сзади. Однако следовало проявлять дипломатичность. На радио сложилась отличная атмосфера сотрудничества, и ему никоим образом не хотелось нарушать ее. Неприятностей вокруг и так хватало. Выходя, Бикжало бросил последний рассеянный взгляд на компьютеры и Пико, который уже забыл обо всех них и снова играл на клавиатуре, разгоряченный битвой с невидимым врагом. Когда Фрэнк и директор подошли к столу Ракели, из лифта как раз вышли Жан-Лу и Лоран. Фрэнк посмотрел на диджея. Жан-Лу выглядел лучше, чем утром, но под глазами все равно темнели круги. Фрэнку такие круги были знакомы. И требовалось много, очень много света и солнца, чтобы они исчезли. -- Привет, ребята. Готовы? Лоран ответил за двоих. -- Да, режиссерская разработка готова. Самое трудное -- представить, что передача должна идти как всегда, что кроме этих звонков бывают и обычные, нормальные. А тут как дела? Дверь лифта вновь открылась, и фигура Юло на мгновение замерла в обрамлении дверного проема, словно на нечеткой фотографии. Фрэнк подумал, что со времени его приезда в Монте-Карло друг постарел лет на десять. -- Ах, вот вы где. Добрый вечер всем. Фрэнк, можно тебя на минутку? Жан-Лу, Лоран и Бикжало отошли в сторону, чтобы не мешать их разговору. -- Что случилось? Они остановились у противоположной стены, где за стеклянными панелями находились телефонные коммутаторы, устройства спутниковой связи и бесперебойного питания. -- Все в порядке. Группа захвата в полной готовности. Двенадцать человек в резерве, под командой полиции. Мигом выдвинуться куда угодно. На улицах полно полицейских в штатском. Все выглядят абсолютно невинно. Мужчины с собаками, парочки с колясками и тому подобное. Город накрыт полностью. В случае чего можем переместить их во мгновение ока. Это если будущая жертва находится здесь, в Монте-Карло, я хочу сказать. Если же месье Никто отправится за своей жертвой куда-нибудь еще, то поднимутся по тревоге в полном составе силы полиции на всем побережье. Надо только шевелиться попроворнее, чем наш друг. А остальное в руках Господа. Фрэнк указал на двоих, входивших в этот момент в сопровождении Морелли. -- И в руках Пьеро, с которым Господь обошелся так дурно... Пьеро держался за мать, как за якорь спасения. А она, казалось, не столько вселяла в него уверенность, сколько сама искала опоры в сыне, переживавшем эту необычную историю с горячим волнением. Ведь только он, Пьеро, бойкий мальчик, знал, что за музыка находилась в комнате. Ему понравилось, как в прошлый раз эти важные господа с тревогой смотрели на него, ожидая ответа: есть там музыка или нет, а он сходил и принес пластинку. Ему нравилось проводить теперь все вечера тут, на радио, с Жан-Лу, наблюдая из-за стекла, как тот говорит с дьяволом, а не сидеть дома и слушать голос из динамика. Ему нравилась эта игра, хотя он и понимал, что это вовсе не игра. Порой ему снилось что-то страшное. Впервые он был рад, что в их квартирке нет лишней комнаты и что он спит в большой кровати с матерью. Они вместе просыпались в испуге и засыпали, лишь когда за ставнями розовела заря. Пьеро высвободил руку матери и поспешил к Жан-Лу, своему кумиру и лучшему другу. Диджей взъерошил ему волосы. -- Привет, родной, как дела? -- Хорошо, Жан-Лу. Знаешь, завтра я наверное поеду в полицейской машине? -- Здорово. Ты тоже теперь, значит, полицейский. -- Конечно, почетный полицейский... Жанн-Лу улыбнулся, погладил его по голове и невольно привлек к себе, а Пьеро уткнулся лицом ему в грудь. -- Вот он, почетный полицейский, работает бок о бок со своим злейшим врагом, ужасным "Доктором Щекоткой"... Жан-Лу слегка пощекотал Пьеро, и тот громко рассмеялся. Они отправились в режиссерскую аппаратную, за ними последовали Лоран и Бикжало. Фрэнк, Юло и мать молча наблюдали за этой сценой. Женщина улыбаясь, как зачарованная, видя такие дружеские отношения ее сына с Жан-Лу, достала платочек из сумочки и вытерла нос. Фрэнк отметил, что он был хорошо выстиран и отглажен. И одежда на женщине, хоть и очень скромная, в полном порядке. -- Мадам, мы никогда не сможем в полной мере отблагодарить вас за ваше терпение... -- Я? Терпение? Да это я должна благодарить вас за все, что вы делаете для моего сына. Его просто не узнать. Если бы не эта жуткая история, я была бы так рада... Успокаивая ее, Юло говорил удивительно спокойным голосом. Но Фрэнк-то знал, что о спокойствии тот сейчас мог только мечтать. -- Не волнуйтесь, мадам, все скоро закончится, в том числе благодаря и вашему Пьеро. Мы постараемся, чтобы об этом узнали все. Ваш сын станет маленьким героем. Женщина удалилась по коридору, слегка сутулясь, робко и медленно. Фрэнк и Юло остались одни. Тут в коридоре зазвучали позывные "Голосов", и передача началась. Однако в этот вечер в ней не было своего особого нерва -- и Жан-Лу, и остальные это понимали. Зато ощущалось какое-то едва ли не электрическое напряжение в обстановке, но в эфир оно не передавалось. Звонки поступали -- нормальные, обычные звонки, предварительно отобранные Ракелью с помощью сотрудников полиции. Всех звонивших просили не говорить об убийствах. Если же кто-то и все-таки намекал на них, Жан-Лу умело переводил разговор на безобидные темы. Все знали, что каждый вечер миллионы слушателей настраивались на волну "Радио Монте-Карло". Передача выходила теперь не только на Италию и Францию, но через сети, купившие права, и на все европейские страны. "Голоса" слушали, переводили на другие языки, комментировали. И все ожидали, что будет дальше. Радиостанции все это приносило колоссальную прибыль. Торжествовала латинская мудрость: "Mors tua, vita mea"[47]. Фрэнк подумал, что события этих дней -- в какой-то мере смерть для всех. Никто не выйдет настоящим победителем. И он был потрясен, когда до него дошел вдруг истинный смысл этих слов: "Никто не выйдет настоящим победителем..." Он вспомнил о хитрости Одиссея. Вспомнил глубинный смысл определения, которое убийца дал самому себе, его иронию, издевательский вызов. И еще раз убедился, что они имеют дело с человеком далеко незаурядным и что его надо взять как можно быстрее. При первой же возможности, какая только представится. Он невольно прижал рукой пистолет в кобуре под мышкой. Кому-то смерть этого человека подарит жизнь -- в самом буквальном смысле слова. Вспыхнула красная сигнальная лампочка телефонной линии. Лоран перевел вызов Жан-Лу. -- Алло? Последовала тишина, потом из динамиков донесся измененный голос. -- Алло, Жан-Лу. Меня зовут некто и никто... Все присутствующие словно окаменели. Жан-Лу за стеклом эфирной студии побледнел так, будто вся его кровь внезапно испарилась. Барбара отпрянула от своего пульта, словно он стал вдруг смертельно опасен. -- Кто ты? -- в растерянности произнес Жан-Лу. -- Неважно, кто я. Важно, что сегодня ночью я опять убью, и была не была... Фрэнк вскочил, словно обнаружил, что сидит на электрическом стуле. Клюни, сидевший рядом, тоже поднялся и взял его за руку. -- Это не он, Фрэнк, -- шепнул Клюни. -- Как это понимать -- "не он"? -- Он ошибся. Он сказал: "Меня зовут некто и никто". Тот говорил о себе: "Я -- некто и никто". -- Какая разница? -- В данном случае очень большая. А кроме того, он явно не в ладах с грамматикой. Вы же слышали. Это просто шутка какого-то мерзавца. Словно в подтверждение слов психопатолога из динамиков раздался смех, явно пытавшийся изобразить сатанинский хохот, и связь прервалась. Морелли влетел в режиссерскую аппаратную. -- Засекли! Фрэнк и Клюни бросились за ним по коридору. Юло из кабинета директора тоже поспешил следом за Бикжало. -- Есть? -- Да, комиссар. Звонок откуда-то с окраины Ментона. Фрэнк остудил их радость, заметив, что и собственную тоже. -- Доктор Клюни говорит, что это не он, а какой-то самозванец. Психопатолога призвали к ответу. Грамматическая ошибка, допущенная звонившим, оставляла дверь открытой, и Клюни поспешил захлопнуть ее. -- Хотя голос изменен точно так же, но судя по лексике, это не тот, кто звонил прежде. Уверяю вас, не он. -- Да будь он проклят, кто бы он ни был. Ты уже предупредил комиссара в Ментоне? -- спросил Юло у Морелли. -- Сразу, как только узнал, откуда звонок. Они молниеносно бросились туда. -- Еще бы, не станут же они упускать такой случай -- взять его... Комиссар избегал взгляда Клюни, словно, если не будет смотреть на него, что-то изменится. Прошло пятнадцать минут, показавшихся бесконечными. Они слышали, как в коридоре из динамиков звучали музыка и голос Жан-Лу, продолжавшего вести передачу. Звонили, конечно, еще десятки людей, и АТС была перегружена. Рация у Морелли на поясе, звякнула. Нервы инспектора натянулись, как струны. -- Инспектор Морелли. Пока он слушал, разочарование омрачало его лицо, словно туча, постепенно закрывающая солнце. Еще прежде, чем он передал ему наушник, Юло понял, что ничего не вышло. -- Комиссар Юло. -- Привет, Никола, это Робер из Ментона. -- Привет, так что? -- Я на месте. Ничего, ложная тревога. Этот мерзавец, накурился, как печная труба, и хотел позабавить свою девчонку. Представляешь, звонил прямо из своего дома, идиот. Когда мы вломились, они чуть в штаны не наложили от страха... -- Чтобы им сдохнуть со страху, эти придуркам. Арестуешь его? -- Конечно. Кроме того, что помешал следствию, эта скотина еще держит дома хороший кусок сыра. Робер имел в виду гашиш. -- Ладно. Заберите и подпалите ему как следует задницу. Да так, чтобы пресса расписала. Надо дать хороший урок, а не то нас замучают дурацкими звонками. Спасибо, Робер. -- Да не за что. Мне жаль, Никола. -- Честно говоря, мне тоже. Пока. Комиссар отключил связь. Он окинул всех взглядом, в котором уже совсем угасла надежда. -- Вы были правы, доктор. Ложная тревога. Клюни, казалось, растерялся, словно почувствовал себя виноватым оттого, что попал в цель. -- Ну, я... -- Отличная работа, доктор, -- сказал Фрэнк, -- действительно, отличная работа. Никто не виноват, что так получилось. Все не спеша направились по коридору в режиссерскую аппаратную. К ним подошел Готте. -- Так что? -- Ничего. Ложный вызов. -- Вот и мне показалось странным, что удалось так просто засечь этот звонок. И все-таки, как же понять, что... -- Все хорошо, Готте. То, что я только что сказал доктору Клюни, относится и к вам. Отличная работа. Они вошли в режиссерскую аппаратную. Здесь ожидали новостей, но увидев разочарование на их лицах, все поняли, не задавая вопроса. Барбара расслабилась и облокотилась о пульт. Лоран молча пригладил волосы. И тут снова замигала красная лампочка на стене. Диджей выглядел усталым. Он отпил воды из стакана и приблизился к микрофону. -- Алло? В ответ -- тишина. Та тишина, которую все уже научились узнавать. Потом какой-то тихий шорох и ненатуральное эхо. Наконец зазвучал голос. Все медленно, будто им свело шеи, повернулись к динамикам. -- Привет Жан-Лу. У меня впечатление, будто вы ждете меня... Клюни наклонился к Фрэнку. -- Слышали? Вот сейчас он говорит совершенно правильно. Это он. Жан-Лу теперь держался увереннее. Его руки сжимали стол так сильно, что побелели костяшки пальцев, но в голосе его не было и следа волнения. -- Да, мы ждали тебя. Ты ведь знаешь, что ждали. -- Так вот он я. Ищейки уже устали, конечно, бегать за тенями. Но охота должна продолжаться. И их, и моя. -- Почему должна? Какой в этом смысл? -- Луна принадлежит всем, и каждый из нас имеет право на нее выть. -- Выть на луну означает страдать. Но можно и петь при луне. Можно быть счастливым в темноте, иногда, если виден какой-нибудь свет. Господи, но ведь можно быть и счастливым в этом мире, поверь мне. -- Бедный Жан-Лу, ты тоже думаешь, будто луна настоящая, а ведь это одна видимость... Знаешь, что находится во мраке небес, друг мой? -- Нет. Но думаю, ты мне скажешь. Человек у телефона не почувствовал горькой иронии этих слов. Или, может быть, почувствовал, но пренебрег ею. -- Там нет ни бога, ни луны, Жан-Лу. Самое верное слово, какое тут можно употребить, -- ничто. Там полнейшее ничто. И я настолько привык жить в этом "ничто", что уже и не замечаю. Повсюду вокруг, куда ни взглянешь, ничто. -- Ты сумасшедший, -- невольно вырвалось у Жан-Лу. -- Я тоже задумывался об этом. Очень возможно, что и так, хотя я читал где-то, будто сумасшедшим не свойственны сомнения на этот счет. -- Но и безумие тоже может закончиться, можно вылечиться. Как помочь тебе? Говоривший проигнорировал вопрос, словно на него не было никакого ответа. -- Спроси меня лучше, что я могу сделать, чтобы помочь вам. Вот она -- новая кость. Для ищеек, которые носятся за собственным хвостом, отчаянно пытаясь укусить его. Это петля. Замечательная петля, которая вертится, вертится, вертится... Как в музыке. Где есть петля, которая вертится, вертится, вертится... Голос затих, словно смикшированный. Из динамиков, как и в прежде, внезапно зазвучала музыка. Но никакой гитары, никакого неоретро, на этот раз -- танцевальная и чрезвычайно современная мелодия. Торжество электроники в ее лучших образцах. Музыка умолкла так же внезапно, как и включилась. В наступившей тишине вопрос Жан-Лу прозвучал особенно важным: -- Что это означает? Что ты хочешь этим сказать? -- Я задал вопрос, отвечать на него -- вам. Из этого и состоит жизнь, друг мой. Из вопросов и ответов. Ничего больше -- только вопросы и ответы. Каждый человек несет по жизни свои вопросы, начиная с тех, что заложены в нем с рождения. -- Какие вопросы? -- Я -- не судьба, я -- некто и никто, но меня легко понять. Когда человек, увидев меня, осознает, кто я такой, в ту же секунду все вопросы снимаются: ему уже больше незачем спрашивать, когда и где. Я -- ответ. Я означаю для него "сейчас". Я означаю "здесь". Наступила тишина. Затем голос тихо произнес новый приговор: -- Это потому, что я убиваю... Металлический щелчок оборвал связь, оставив в воздухе эхо, прозвучавшее ударом гильотины. Фрэнк представил себе, как падает отрубленная голова. "Нет, не теперь, боже праведный!" Инспектор Готте тотчас связался со своими сотрудниками. -- Засекли? Ответ, который он сообщил, подействовал наподобие какого-то колдовства, -- у всех перехватило дыхание. -- Нет. Ничего не вышло. Ни одного сигнала, который можно было бы засечь. Пико говорит, что этот тип -- настоящий феномен. Ничего не удалось обнаружить. Если он звонит через Интернет, то сигнал так хитроумно замаскирован, что наша аппаратура его не распознает. Этот мешок дерьма опять надул нас. -- Вот беда. Кто-нибудь узнал музыку? Кто молчит, тот соглашается. Но сейчас всеобщее молчание означало "нет". -- Черт подери! Барбара, кассету с музыкой. Срочно. Где Пьеро? Барбара уже переписывала кассету. -- В зале для совещаний, -- ответил Морелли. Всех охватило лихорадочное волнение. Все понимали, что следует действовать быстро, крайне быстро. Может быть, звонивший уже вышел на охоту. А кто-то другой сейчас занимается своими обычными делами, не подозревая, что отсчитываются последние минуты его жизни. Все бросились искать Мальчика дождя -- единственного среди них, кто сразу мог распознать музыку. В зале для совещаний Пьеро сидел на стуле возле матери, понуро опустив голову. Когда подошли к нему, он посмотрел на всех полными слез глазами, и снова поник головой. Фрэнк, как и в тот раз, присел перед ним на корточки. Пьеро чуть приподнял лицо, будто стесняясь своих мокрых глаз. -- Что случилось Пьеро? Что-то не так? Парень кивнул. -- Ты испугался? Не бойся, мы все здесь, с тобой. Пьеро потянул носом. -- Я не боюсь, я ведь тоже полицейский, теперь... -- Тогда в чем дело? -- Я не знаю эту музыку, -- с огорчением ответил он. В его голосе прозвучало настоящее страдание. Он огляделся вокруг, словно допустил ошибку в самом главном деле своей жизни. Слезы ручьем потекли по его лицу. Фрэнк ощутил глубокое отчаяние и все же постарался улыбнуться Пьеро. -- Не волнуйся. Совершенно незачем волноваться. Сейчас послушаешь еще раз и, вот увидишь, узнаешь. Трудно, нда, но ты можешь это сделать. Да я просто уверен, что узнаешь. Барбара вбежала в комнату с кассетой в руках. Вставила в магнитофон и включила его. -- Послушай внимательно, Пьеро. Комнату заполнил электронный танцевальный ритм на четыре четверти, словно биение человеческого сердца. Сто тридцать семь ударов в минуту. Так бешено сердце стучит от страха, когда может остановиться. Пьеро слушал молча, все так же опустив голову. Когда музыка умолкла, он привстал и еле заметно улыбнулся. -- Есть, -- сказал он. -- Узнал? Есть в комнате? Пожалуйста, сходи за ней, принеси. Пьеро кивнул и направился к двери своей забавной, слегка подпрыгивающей походкой. Юло подал знак Морелли, и тот пошел проводить парня. Вскоре они вернулись. Пьеро сжимал в руках компакт-диск. -- Вот на этом диске. Это сборник... Диск вставили в процессор и проверили все дорожки, пока не нашли то, что нужно, -- музыкальный фрагмент, который убийца только что дал им послушать. Пьеро приветствовали, как героя. Мать обняла сына, словно тому только что вручили Нобелевскую премию. В глазах ее светилась такая гордость, что у Никола Юло до боли сжалось сердце. Фрэнк прочитал название на обложке сборника. -- "Nuclear Sun"[48] Роланда Бранта. Кто такой этот Роланд Брант? Никто не знал. Все бросились к компьютерам. После недолгих поисков в интернете его имя обнаружилось на каком-то итальянском сайте. Оказалось, Роланд Брант -- псевдоним итальянского диджея, некоего Роландо Браганте. Обнаружили, что "Nuclear Sun" была популярна на дискотеках несколько лет назад. Тем временем Лоран и Жан-Лу завершили передачу и присоединились к ним. Оба были сильно взволнованы. Казалось, они выдержали бурю, и до сих не могут прийти в себя. Режиссер просветил их относительно танцевальной музыки, которая занимает свою собственную нишу на рынке дискомузыки. -- Бывает, диджеи берут псевдоним. Иногда придуманное слово, но чаще всего какое-нибудь английское имя. Во Франции тоже есть три или четыре таких диджея. Обычно это музыканты, которые специализируются в области музыки для дискотек. -- А что такое "петля"? -- спросил Юло. -- Это термин электронной музыки. "Петля" служит своего рода основой: берется ритмический фрагмент и как бы накручивается сам на себя, без конца повторяясь совершенно одинаково. -- Ну да, этот недоносок так и сказал. Собака ловит собственный хвост. Фрэнк резко прервал эти разговоры и призвал к действию. Перед ними стояла задача поважнее, чем разобраться в подобных тонкостях. -- Ну, давайте, напрягитесь! Ничего не приходит в голову? Вспомните какого-нибудь известного человека лет тридцати, тридцати пяти, у которого было бы что-то общее с этим "Ядерным солнцем". Здесь, в Монте-Карло. Фрэнк казался одержимым. Он вышагивал по комнате, упорно повторяя свои слова. Голос его будто гнался за какой-то мыслью, подобно лаю собак, преследующих лису. -- Молодой человек, привлекательной внешности, известный. Кто-то, кто часто бывает в этих местах или поблизости. Может быть, живет здесь или приехал сюда время. Диск, танцевальный сборник, "Nuclear Sun", дискотека, танцевальная музыка, итальянский диджей с английским именем, псевдоним. Вспомните газеты, светскую хронику, местных знаменитостей... Голос Фрэнка звучал подобно хлысту жокея, побуждающего свою верховую лошадь безудержно мчаться вперед. Все лихорадочно соображали, припоминали... -- Давайте! Жан-Лу? Диджей покачал головой. Он выглядел очень уставшим, и было ясно, что от него ждать нечего. -- Лоран? -- Жаль, но ничего не могу припомнить. Барбара вдруг оживилась, встряхнула медными волосами. -- Пожалуйста, Барбара, -- обратился к ней Фрэнк, увидев, как она просияла. -- Не знаю... может быть... Фрэнк коршуном вцепился в нее. -- Барбара, никаких "может быть". Назовите имя, раз оно пришло вам на ум, верное или неверное, неважно. Девушка взглянула на присутствующих, словно прося прощения за глупость. -- Так вот, я подумала, что это может быть Роби Стриккер. 31 Рене Колетти изнемогал от желания помочиться. Он сильно потянул носом. Переполненный мочевой пузырь вызывал острые колики в животе. Ему казалось, будто он находится в фантастическом фильме, где трубопровод на космическом корабле выпускает пар и загорается красный сигнал опасности, а металлический голос тем временем все повторяет: "Внимание, через три минуты корабль будет уничтожен. Внимание..." Вполне естественно, что упрямая физиологическая потребность возникла в самый неподходящий момент -- согласно убийственной логике случая, который если только может напакостить человеку, так тут же и старается. Ему не терпелось выйти из машины и сходить по нужде где-нибудь в тени, не обращая внимания на редких прохожих у пристани или на другой стороне дороги. Он с тоской посмотрел на стену справа от себя. Рене закурил сигарету, чтобы отвлечься, и выпустил ядовитый дым от "житан" без фильтра в открытое окно. В пепельнице скопилось порядочно окурков, говоривших о долгом ожидании. Он протянул руку и выключил приемник, настроенный на "Радио Монте-Карло", так как интересовавшая его передача уже закончилась. Он припарковал свою "мазду" с откидным верхом в порту, уперев ее носом в здание радиостанции, где сейчас полно было полицейских, крутившихся там, словно фасоль в горшке с кипятком. Сидя в машине, он слушал передачу и с особым вниманием -- разговор с убийцей. В редакции его газеты, "Франс суар", коллеги делали то же самое и сейчас, конечно, уже шарили по сети или бог знает где еще в поисках информации. Уйма голов в эту минуту работала на полную катушку, чтобы расшифровать новое послание, отправленное в эфир месье Никто, как окрестили его журналисты. Это определение быстро вошло в повседневный обиход: такова сила массмедиа. Интересно, как называли его между собой полицейские, прежде чем газетчики дали ему это имя. У сыщиков работала логика, у журналистов -- воображение. Но ведь тот, кто обладает одним, не обязательно лишен другого. В этом смысле он сам -- ярчайший тому пример. Или по крайней мере ему хотелось так думать. Подал голос мобильник, лежавший рядом на сиденье, -- прозвучал фрагмент из песни Рикки Мартина, который навязала ему внучка, скачавшая рингтон из интернета. Он ненавидел это жалкое бренчанье, но до сих пор не научился управлять этим телефончиком, чтобы сменить мелодию. Воображение и логика не спасали от страха перед техникой. Он взял мобильник и включил связь. Хотелось надеяться, что его трубопроводы продержатся еще немного. -- Алло? -- Колетти, это я, Бартелеми. -- Слушаю тебя. -- У нас есть одна зауепка. Сумасшедшая задница, но... Короче, Джорджо Кассани, наш миланский корреспондент, оказывается, приятель автора музыка. Той, которую Никто дал по радио. Нам звонили минуту назад из Италии. У нас есть еще несколько минут форы, затем они предупредят полицию. Отлично. Будем надеяться, что никто не обойдет нас. И что я не обмочусь. -- И что же? -- Называется "Nuclear Sun". Автор -- итальянец, диджей Роландо Браганте, он же Роланд Брант. Ты понял? -- Еще бы не понял, что я, идиот? Пришли мне "эсэмэску" с данными на всякий случай. Никогда ведь не знаешь... -- Ты где? -- Возле радио. Все под контролем. Пока еще ничего не случилось. -- Будь начеку. Если ищейки заметят, ты же знаешь, что именно они тебе покажут... -- Я знаю, как они устроены. -- Удачи, -- коротко попрощался Бартелеми. Рене Колетти выключил телефон. Какой-то итальянский диджей с английским псевдонимом? Танцевальная мелодия для дискотеки? Что значит вся эта хренотень? В животе резко закололо. Он решился. Выбросил окурок в окно, открыл дверцу и вышел из машины. Свернул в сторону, спустился на несколько ступенек, и скрывшись в полумраке, воспользовался углублением в стене возле гофрированной железной двери. Ему показалось, он летит. Под ногами желтая струя горным ручейком сбегала на неровную покатую землю. Он испытал едва ли не сексуальное удовольствие, радость и освобождение. Так в детстве они с братом делали пи-пи на снег, рисуя... Минутку. Мелькнуло воспоминание. Снег. Причем тут снег? Но вот снимок в газете: мужчина в лыжном костюме стоит с красивой девушкой у горного подъемника. Там был снег, много снега. Догадка возникла так отчетливо, что у него перехватило дыхание. Черт побери. Роби Стриккер, вот кто это. И если так, то дело сделано. Его физиологические эволюции никак не могли завершиться. Волнение привело к нервному срыву. Он остановил струю, рискуя испачкать руки. Сколько раз, ввязываясь в очередное дело, он практически неизменно рисковал запачкать руки. И этот случай, конечно, не самый худший. Но где же сейчас найти этого Роби Стриккера? Он энергично встряхнул свой сексуальный инструмент и сунул в трусы. Вернулся в машину, даже не позаботившись застегнуть ширинку. По городу ходит убийца, Рене, сказал он себе. Неужели ты думаешь, кому-то есть дело, застегнуты у тебя брюки или нет. Он сел в машину и по мобильнику позвонил Бартелеми в редакцию. -- Это опять я, Колетти. Найдите мне адрес. -- Ну, давай. -- Роби Стриккер. Диктую по буквам: эс-тэ-эр-и-два ка-е-эр. Роби наверное вместо Роберто. Живет в Монте-Карло. Если нам бесстыдно повезет, он должен быть в телефонном справочнике. А нет, достаньте из-под земли, только быстро. Газета, конечно, не полицейское управление, но у нее тоже имеются свои каналы. -- Подожди минутку на линии. Прошло несколько мгновений, которые показались Колетти нескончаемыми, -- куда дольше, чем он ждал с переполненным мочевым пузырем. Наконец, Бартелеми снова заговорил в трубке. -- Есть, дружище! Он живет к кондоминиуме "Каравеллы", бульвар Альберта Первого. У Колетти перехватило дыхание. Он не мог поверить в свою удачу. Это же совсем рядом, всего в какой-то сотне метров от места, где он находился. -- Отлично, я знаю, где это. Созвонимся. -- Рене, повторяю, будь осторожен. Не только из-за полиции. Никто -- опасный тип. Он уже троих уложил. -- Тьфу на тебя. Займись своими яйцами, а о своей шкуре я сам позабочусь. Но если эта история кончится, как я думаю, мы с тобой устроим необыкновенный фейерверк... Он выключил телефон. На мгновение вспомнилось, как прозвучал голос по радио. Я убиваю... И он невольно содрогнулся. Однако адреналин, уже впрыснутый в кровь, заглушал любую осторожность. Вообще Колетти не любил резких движений, но как журналист, готов был на любой риск ради дела. Он умел оценить ситуацию, с которой сталкивался, и понять, какую новость необходимо проследить, чтобы вскрыть ее, словно раковину, и показать миру, есть в ней жемчужина или нет. И на этот раз жемчужина в ней была, огромная, как страусиное яйцо. У каждого свой наркотик, у него -- вот такой. Он посмотрел на освещенные окна "Радио Монте-Карло". На площадке у входа стояло немало полицейских машин. Включилась синяя мигалка, и одна из них тронулась с места. Колетти расслабился. Это была, конечно, машина, которая каждый вечер сопровождала домой Жан-Лу Вердье. Он ездил за ними тысячу раз и знал, чем это кончается: поднимутся к дому диджея, въедут во двор, и все тут. Плотное кольцо из полицейских сводило на нет любую попытку пообщаться с ним. Он отдал бы половину состояния Билла Гейца, чтобы взять интервью у Жан-Лу, но это было невозможно. Пока. Джиджей был буквально заблокирован со всех сторон. Его дом так хорошо охранялся, что было ясно: контакт исключен. Слишком многое казалось невозможным в последнее время. Как только он ни старался, чтобы его отправили специальным корреспондентом на войну в Афганистан! Он чувствовал те события всем своим нутром и знал, что смог бы рассказать о них лучше кого угодно, как когда-то, в бывшей Югославии. Но ему предпочли Родена, наверное, посчитали, что тот моложе, рвется в бой, больше готов рисковать. Возможно, тут крылись и какие-то политические интриги, чья-нибудь рекомендация... Так или иначе его обошли. Колетти открыл "бардачок", достал свою цифровую камеру "Никон 990 Кулпикс" и внимательно осмотрел ее, как солдат проверяет оружие перед боем. Батареи были заряжены, и у него имелись четыре флешки по 128 мегабайт. Он мог снимать третью мировую войну, если понадобилось бы. Он вышел из "мазды", даже не заперев ее. Спрятал фотоаппарат под пиджаком так, чтобы не было заметно. Оставил позади машину