ьне не происходит, и через несколько часов меня забирают. Когда мы возвращаемся домой, Роза так счастлива и пьяна, что мне кажется, она сейчас же отправится в царство Морфея, однако она ложится в постель, поворачивает голову ко мне и кладет на меня руки. Моя сегодняшняя история: «Корейцы, которые пытались съесть Китай, или Три брюха против империи». А вот ее история, которую, когда она засыпает, я читаю в ее памяти, как по книге. - А я первым делом беру партнера за яйца, - говорит девица, вокруг которой собралось почти все мужское общество; мужчины делают вид, что такого рода откровения - дело для них привычное. Девица - типаж до боли знакомый. Вокруг таких, как она, всегда толчется много мужчин, это тертые, ушлые люди, у которых хватает денег и досуга на массажные кабинеты и коллекционные вина. Их костюмы изо всех сил стараются выглядеть как можно более неброско, незаметно, однако носят такие костюмы люди, которые имеют дело с шестизначными цифрами, а этого при всем желании не утаишь. Роза ест авокадо и беседует с юристом в золотых очках. Лицо у юриста одутловатое - и не от обжорства, а от жизни. Тяжелая челюсть свидетельствует о решительности и самодовольстве. Весь вечер они перебрасываются молниеносными репликами, точно пинг-понговым шариком, и, перепробовав все возможные блюда и темы, расстаются с ощущением, будто знают друг друга с колыбели. Мистер Челюсть (номер сорок тысяч сто девять) издевается над представителями творческой элиты; Роза, в свою очередь, отпускает довольно банальные шуточки по адресу законников. (Запомните, пристрелить законника - святое дело.) Сразу видно, Роза ужасно волнуется: а вдруг он сделает что-то непоправимо гнусное или не откликнется на ее предложение?! Когда же он записывает Розин телефон, Табата, которая стоит в другом конце комнаты, расплывается в лучезарной улыбке. На следующий день Роза не покидает квартиру ни на минуту, что, вообще говоря, довольно странно, ибо есть в доме решительно нечего. Ни разу не присев, она ходит взад-вперед по квартире - ждет, надо понимать, телефонного звонка, во всяком случае, каждые сорок минут подымает трубку удостовериться, что телефон работает. И вот после мучительного ожидания, продолжавшегося в общей сложности одиннадцать часов и двадцать шесть минут, телефон, словно одумавшись, наконец-то звонит. Прежде чем поднять трубку, Роза считает до десяти, после чего предлагает абоненту поужинать в одном из четырех самых дорогих лондонских ресторанов. Однако на следующий день Роза передумывает и, позвонив мистеру Челюсть, приглашает его не в ресторан, а к себе домой, на ужин собственного изготовления. Что, как мы все знаем, может значить только одно. - Никки, - говорит Роза, - ты не могла бы со вторника на среду вообще не приходить ночевать? - Хочешь оттянуться? Он крупный мужчина? - Да, но полноват. - Это не важно. Запомни раз и навсегда: лучше, когда маленький у большого, чем большой у маленького. Накануне Роза весь день стоит у плиты. А также лихорадочно убирает дом: до двух часов ночи драит ванную и пытается вывести невыводимые пятна на полу в кухне. «Все равно уборка назрела», - успокаивает она себя, протирая лампочку в коридоре и подкрашивая уголок ведущей в гостиную двери. Звонит Табата: - Не торопи события. Думаю, он воспринял твои слова правильно. Рагу из мяса молодого барашка - аргумент очень веский. Звонок в дверь. Роза впускает мистера Челюсть, улыбаясь ему так, как обычно женщины улыбаются мужчинам, собирающимся отвезти их домой. Впрочем, в следующее мгновение улыбка исчезает безвозвратно: мистер Челюсть явился с женщиной. - Добрый вечер, Роза. Познакомьтесь, это моя жена, Джеки. Надеюсь, вы не против, что мы пришли вместе? - Нет, конечно, - машинально произносит Роза. - Проходите. Мистер и миссис Челюсть весело щебечут. Роза угрюмо молчит. Она подает закуску: пирожки с грибами. Гости в восторге. Больше переносить это Роза не в состоянии. - Послушайте... вы должны меня извинить... но я больше не могу... Я полагала, что Саймон не женат. Простите, но я не вижу смысла... - А рагу между тем пахнет потрясающе, - вздыхает миссис Челюсть. - У меня пропал аппетит. - Право же, Роза, какая, в сущности, разница, женат я или нет? Давайте поужинаем, а потом обговорим условия. - Условия?! - Будем же откровенны. Вы находите меня привлекательным. Я нахожу привлекательной вас. Всем нам нужна l'amour. Пусть будет, как будет. А Джеки может нами полюбоваться со стороны. - Разумеется, - говорит Джеки, - l'amour - это именно то, что нужно нам всем. Должна вам сказать, Роза, что и я нахожу вас весьма привлекательной и готова всячески вам соответствовать. - Пожалуйста, уходите. - Может, вы бы хотели посмотреть, как это получается у нас? Товар, так сказать, лицом. - Нет. - Признаться, Роза, я не ожидал от вас подобного поведения. Джеки слишком хорошо воспитана, чтобы читать вам мораль, но представьте, каково ей - получить отказ без всяких объяснений. Роза демонстрирует своим гостям, как открывается входная дверь. - Вы правы. Мы, видимо, и в самом деле ведем себя излишне настырно. Давайте вот как договоримся. Мы будем в пабе на углу. Запишите мой номер мобильного и, если окажется, что по телевидению сегодня смотреть нечего и вы передумали, обязательно нам позвоните. С вас еще рецепт пирожков с грибами. Роза опускается на диван и впивается ногтями себе в локти. Во все времена принято превозносить тех, кому сопутствует успех: богатых, предприимчивых, хозяев жизни, лидеров. Как же это о-о-ошибочно, кто бы знал! Ведь, во-первых, все эти люди совсем не так благополучны, как кажется, а во-вторых, по ним совершенно невозможно судить обо всех остальных. Властелины, миллионеры, хозяева жизни - исключение, не они должны подавать нам пример. Мы должны подражать не им, а неудачникам: оставшимся без медалей конькобежцам, разорившимся филателистам, изверившимся изобретателям, ожесточившимся государственным чиновникам, всем тем, кто, несмотря на одаренность, образованность, энергию, влачит жалкое существование. Пусть люди не считают, что жизнь им не удалась, пусть знают - они живут как все. Из тех, кто отбивается от жизни с помощью спиртного и наркотиков, не следует делать национальных героев. На каждого победителя приходится тысяча проигравших и еще две тысячи тех, кто почему-то забывает явиться, или заболевает гриппом, или переживает ссору с любимой девушкой и поэтому не успевает вовремя подать необходимые бумаги. Если кто-то не понимает в жизни, так это именно победители. Жизнь - это не победа, не первое место, а борьба за третье. И тем не менее люди превозносят победителей, проигравшие же упорно им подражают в надежде хоть что-то у них перенять. Вопрос: чем отличается миллионер от немиллионера? Ответ: миллионами. Следует уяснить себе не то, как добиться успеха, что по определению является уделом немногих избранных, а как не отвести глаз, глядя в лицо неудаче, как перенести затхлый запах обыденности. Мы должны поднять на пьедестал нищего маляра, который потерял работу и которого забирают в полицию, даже если он попытался вынести из магазина всего-то навсего фляжку дешевого виски; который за тридцать лет каторжного труда не нажил ничего, кроме залитого краской комбинезона, и дочь которого, единственную отраду в его безотрадной жизни, неумело насилует в подъезде какой-то жалкий проходимец. Этот нищий маляр, а также многодетная уборщица, у которой, когда она едет усталая домой с работы, крадут в метро единственные серьги, и могут преподать нам важнейший урок жизни. Только у них мы и можем научиться самому главному - искусству проигрывать. Роза берет почтовую открытку и сначала выводит на обороте адрес сестры, а потом несколько минут грызет ручку, раздумывая, что бы такое написать. Про ее сестру мне известно только то, что Роза сказала Никки во время их четырнадцатого чаепития: «Она вышла замуж за первого, с кем пошла, представляешь?» После шестнадцатиминутного размышления Роза наконец пишет: «Ты поступила правильно». Написав сестре, Роза решает пораньше лечь спать. Около часа она лежит без сна, потом протягивает ко мне свои ру-у-уки. Чувствуется, что она хочет продлить сегодняшние мучения. Носатая - Все они одинаковы, - говорили ей в швейной мастерской. Хуже всех были старухи. Защищать от них собственного мужа было стыдно и глупо. - С чего ты взяла, что он хоть чем-то отличается от других? - язвили они. - Он у тебя что, с горбом и без прибора? Впрочем, в наше время пристают к чужим женам даже такие. В женщинах постарше чувствовалась ожесточенность. Мужья им не только изменяли с кем попало, но еще напивались и частенько их избивали; самые же безжалостные иногда, назло им, вдобавок и умирали. Из пятнадцати женщин, работавших в швейной мастерской, только у Родинки был тихий, трезвый, трудолюбивый муж (да и тот умирал от чахотки). И у нее. - Лишь бы он не делал это прямо у тебя под носом, - шутили швеи. В свое время муж ухаживал за ней с благородством и страстью. Они совершали длинные прогулки, такие длинные, что, заблудившись, нередко возвращались лишь с наступлением сумерек. Держал он себя с ней почтительно и, лишь взяв ее впервые за руку, почувствовал, как от вожделения весь покрылся мурашками. Над ней все издевались из-за ее носа - длинного и крючковатого. В первую брачную ночь муж произвел тщательный учет ее достоинств и недостатков. - Твои пальчики я буду защищать, - говорил он. - Твой пупок я буду лизать. Твои волосы чудесны. Твои груди безупречны. Большего нельзя и желать. Что же до твоего носа, то если б не он, я бы не полюбил тебя и ни за что бы на тебе не женился. Она закатила ему пощечину, посчитав, что он, как и все остальные, издевается над ее носом. Она плакала до тех пор, пока слезы сами не высохли у нее на щеках. Однако вскоре он доказал ей на деле, что его ринофилия вовсе не шутка, - в ту ночь и во все последующие он делал с ней такое, о чем раньше она не могла и помыслить и что со временем ей очень даже понравилось. С ним она всегда ощущала себя в безопасности, и если б не постоянные разговоры в швейной мастерской о его неверности, она никогда бы не усомнилась в его любви. Однажды она надела на голову платок, который взяла у подруги, и вечером, когда он, как обычно, отправился с друзьями в таверну, пошла за ним следом. Она видела, как к их столику подсела какая-то хорошенькая женщина, все с ней стали заигрывать, и только ее муж не проявил к красотке ни малейшего интереса. Он начал зевать и вскоре встал из-за стола. По многу часов в день он проводил с детьми, учил их читать и писать. Когда у нее не было времени, он сам относил ее матери пироги. Одежда его совсем истрепалась, но уговорить его купить себе новую она не могла. - К чему тратить деньги? - говорил он. - Эти вещи служили мне верой и правдой. И потом, зачем мне наряды? Охмурять женщин мне больше незачем. Жили они скромно - единственной по-настоящему ценной вещью в доме была великолепная фарфоровая ваза, которую им подарил его друг, отличавшийся безупречным вкусом. И тут она вдруг поняла, что его равнодушие к красотке в трактире, его всегдашняя готовность помочь ей, безразличие к своей внешности могут иметь только одно объяснение: он завел себе любовницу. Она постоянно следовала за ним по пятам и из-за того, что ничего предосудительного не замечала, еще больше убеждалась в его неверности, ибо отсутствие улик означало только одно - он их тщательно скрывает. И то сказать, как мог он отчитаться за каждый грош, если заранее не ждал допроса с пристрастием? Однажды вечером он вернулся домой на полчаса позже обычного и сказал, что ходил к зубному врачу. Она обвинила его во лжи. Он рассердился и бросил вазу на пол. За все годы, проведенные вместе, он впервые опоздал, впервые на нее рассердился. Но ведь достаточно разозлиться всего один раз, чтобы стать потом злым человеком, точно так же, как достаточно уронить вазу всего один раз, чтобы ее разбить. Трещины на упавшей вазе должны были постоянно напоминать ему о том, что у него есть жена. У-у-убрала ру-у-уки. Звонит телефон. Очень некстати - ведь финал моей истории весьма поучителен. Роза берет трубку. Телефонистка предупреждает, что звонят из Нигерии и что разговор оплачивается абонентом. - Из Нигерии?! - Роза озадачена: сейчас два часа ночи да и в Нигерии у нее нет знакомых, однако, боясь, что это что-то важное, она просит телефонистку ее соединить. - Алло, - слышится в трубке. - У меня к вам деловое предложение. - Боюсь, вы ошиблись номером. - Нет-нет, мы познакомились полгода назад. - Назовите в таком случае мое имя. - Я вас очень хорошо помню. - Вы ошиблись номером. - Нет, позвольте мне в нескольких словах рассказать вам о моем деловом предложении. - Слушайте внимательно. Я не знаю, кто вы, зато я точно знаю, что вы - жопа с ручкой. Роза бросает трубку, включает телевизор и долго мотрит на пустой экран. Синева экрана точно ножом рассекает мрак, в который погружен мир. Она выпивает столько виски, что спустя два часа, когда снова ложится спать, с трудом добирается до постели. Терпеть не могу, когда меня прерывают. Если бы Роза тут же не заснула, она бы узнала, чем завершилась моя история. Чтобы подсмотреть, чем в ее отсутствие занимается муж, Носатая подставила лестницу к окну спальни, заглянула внутрь, мужа в спальне не обнаружила и, оступившись, рухнула вниз. За дело Следующий день. Я только и думаю о том, как бы рассчитаться с Горгонской вазой. Не будем торопиться. Если ждешь две тысячи лет, то несколько дней погоды не делают. Нужно придумать что-нибудь такое, чтобы Розу не обвинили в беспечности или в отсутствии профессионализма. Она уже и без того достаточно из-за меня натерпелась. Появляется Табата. Узнав про чету Челюсть, приходит в неописуемый ужас. - Мы живем в сложное время. - В этом с ней нельзя не согласиться. Табата - сама забота. Чай с лимоном и план действий. Сводничество и свод правил поведения. Дергает себя за правую серьгу. (В серьгах по-прежнему ничего не смыслит, а ведь в них заложен вопрос вопросов: «Из какой коллекции попала к коллекционеру эта коллекционная вещица?» Этого она не знает и не понимает - не поняла бы, даже если б ей объяснили.) - Только не говори мне, что ты не хочешь с ним встречаться. Вспомни, что я тебе говорила. - Эта схема все равно ничего не даст, - твердит Роза. - Ты делаешь все возможное, и я перед тобой в неоплатном долгу, но это - тупик. Может, счастье подвернется, если я перестану его искать? - И все же мне кажется, тебе следует с ним познакомиться. - Почему? - Потому что у вас много общего. - Что именно? - Он говорил то же, что и ты. Роза не в силах сопротивляться и дает согласие на встречу с очередным претендентом. «Выпьем по коктейлю - и до свидания», - решает она. - Скажи, с кем это ты так увлеченно беседовала, когда я последний раз у тебя была? - спрашивает Роза, когда Табата уже стоит в дверях. - Мне показалось, что вы отлично ладите. У меня такое чувство, будто я его уже где-то видела. - Верно, видела. Ты просто его не узнала - ведь в этот раз он был без ножа. - Ты шутишь?! - Он позвонил сказать, что готов продать мне мою записную книжку, и мы разговорились. - Фантастика! - Покамест с такими, как он, отношения у меня складываются, - говорит Табата. - И даже очень. - Интересно, что было бы, если б они не сложились? - Он очень общителен. Его друзья постоянно бывают у меня дома. Меня убирают в сейф, который Роза недавно приобрела. Сейф старый, уродливый, не очень большой, но зато необыкновенно тяжелый, отчего кража становится делом если и не безнадежным, то крайне хлопотным. В сейф меня запирают вместе с Горгонской вазой, и я испытываю одновременно унижение и искушение, я бы даже сказала, двойное унижение и двойное искушение, ибо меня переворачивают вверх дном да еще кладут поверх Горгоны. Следовало бы заявить протест. Всему же есть предел. В этом положении я нахожусь два часа. Приходит Никки, с ней несколько человек. Пустая болтовня. Роза возвращается, ложится в постель, меня же оставляет в сейфе, в объятиях Горгоны. По всей видимости, встреча с очередным претендентом принесла ей удовлетворение - на этот раз моим воспоминаниям она предпочитает свои собственные. На следующее утро она - даже не попрощавшись - отбывает в Амстердам в связи с каким-то фризом и какими-то фигурками из Мали и Заира. Вернуться собирается через три дня. У Никки посетители - пустая болтовня. Появляется Мариус. Никки советует ему проверить огнетушитель - в самый ответственный момент огнетушители нередко выходят из строя. Мариус вне себя от ярости. Хочет знать, где прячут меня и Горгону. Никки говорит, что Роза уехала за границу и вроде бы собирается вазу продать. У Мариуса перебои с дыханием. Странно все же, замечает Никки, что Роза ни словом не обмолвилась о цели своего путешествия. Водителя срочно отправляют в аптеку за кислородной подушкой. Когда Мариус с жадностью приникает к подушке, Никки его обнадеживает: за пятьсот фунтов она готова кое-что о проделках Розы сообщить. Бумажник в действии. - Ты ничего не понимаешь в людях, Мариус. После ухода Мариуса Никки пытается взломать сейф. Безуспешно. В это же время я разрабатываю двести один способ уничтожения Горгонской вазы. Роза возвращается - сразу же хватает телефонную трубку. Многочасовой разговор. Сильный запах духов. Уходит. Под вечер возвращается - не одна. Пустая болтовня. Сейф открывается. - Вот чем я занимаюсь, - говорит Роза. Курчавый (под номером три тысячи четыреста семьдесят пять) стоит у Розы за спиной и смотрит на нас исключительно из вежливости, сам же готовится схватить Розу сзади за грудь. Решение разумное: на таких, как Роза, это действует. Не вижу никакой необходимости демонстрировать Курчавому содержимое сейфа, который, разумеется, находится в комнате Розы. Курчавый ласкает ей грудь с таким рвением, что уже через шестнадцать секунд не остается никаких сомнений в том, где он сегодня проведет ночь. - Надеюсь, ты ничего не имеешь против, - говорит он, расстегивая рубашку и обнажая мускулистую грудь и правый бицепс, на котором вытатуирована роза и имя Роза. - Может, с моей стороны это звучит самоуверенно, но у меня такое чувство, что все у нас получится очень даже неплохо. Люблю играть, но не люблю проигрывать. Повидав на своем веку четыреста тысяч девятьсот восемьдесят одно совращение, я не могу не признать, что Курчавый свое дело знает. Его союзники - грубость и нежность, грубая нежность и нежная грубость. Роза падает на кровать - причем без всякого сопротивления. Она снимает серьги (символизирующие одинокого пловца в лазурном бассейне; пловец осторожно плывет вдоль бортика, потому что держит на весу, на правом указательном пальце, промокшего шмеля, которого он вызволил из бездны вод) и кладет их на столик у кровати. Они тушат свет - как будто в темноте я хуже вижу. Курчавый проводит пальцем по ее лицу - кажется, что он осторожно бреет ей щеку. Оба молчат. Слышится только тяжелое дыхание и шуршание падающей одежды. Издали Розины соски напоминают бейсбольные биты; он свирепо скалится - вот-вот их откусит. У Розы побелели глаза, сейчас она вряд ли помнит, как ее зовут. Она предлагает ему свою шею - свою нежную шейку. Незаметно, неслышно, непроницаемо входят в спальню слоны, они утратили всю свою слоноподобность, кроме чудовищной силы; входят и прижимают одно тело к другому. Он снимает с Розы последний предмет туалета. Помогая ему, Роза слегка выгибается и падает на спину, прикрыв глаза локтем правой руки. Этот жест на всех языках означает одно и то же: я - твоя. Прибор у Курчавого на зависть - толстый, как морской угорь с серьгой; о таком, скажу не таясь, мечтают все женщины до одной. Курчавый ныряет Розе между ног и извлекает оттуда максимум удовольствия. Но решающей атаки пока нет. Сначала он переворачивает ее на живот, и его язык плавно скользит взад-вперед между лопатками. Но вот язык спускается все ниже и ниже, и он, раздвинув большим пальцем ее ягодицы с такой легкостью, словно раскрывает книгу, начинает медленно, но уверенно проникать внутрь, вызывая истошные крики Розы и лишний раз свидетельствуя о том, каким расточительным чувством юмора отличается природа (не менее расточительным, чем змея, у которой яда достаточно, чтобы отправить в иной мир целую деревню): ведь источник неземных утех - не самый чистый на свете. Запускает в заветное отверстие два пальца, которыми перебирает, как пловец - ногами. Роза - сама готовность, Курчавый вздымается над ней - сейчас он вдует ей так, что она заговорит по-шумерски. Но он медлит, на лице - невыразимая тоска. Непередаваемая. Он застывает, тоска охватывает все его естество. Встает. Роза поворачивается. Ей кажется, что он что-то ищет в карманах или же задумал еще какой-то сюрприз - на закуску. Она призывно урчит - Курчавый же быстро и как-то незаметно одевается и уходит. Роза издает целую серию сначала недоумевающих, а затем фальшиво жалобных звуков. Через несколько минут она встает и идет на кухню посмотреть, не спрятался ли он там. Какую-то долю секунды борется с подступившим отчаянием, но затем не выдерживает и начинает вновь издавать жалобные звуки - на этот раз самые настоящие. Должна признаться, что ничего более игуанистого мне еще видеть не приходилось. Ситуация, прямо скажем, не ахти, и Роза будет мучительно пытаться найти закономерность, тогда как никакой закономерности нет и в помине. Не везет Розе с мужчинами: чем теснее она к ним прижимается, тем меньше у нее шансов. - Не хочу быть такой. Не хочу отличаться от остальных. Я хочу работать, я хочу сражаться. Я всю жизнь работаю, я всю жизнь сражаюсь, и я готова работать и сражаться дальше - знать бы, ради чего. Есть только два варианта: либо ты настаиваешь на своем и тогда начинаешь ненавидеть всех остальных и остаешься один, либо поддаешься и тогда начинаешь ненавидеть себя самого. Вот уж действительно, «мы живем в сложное время». Подходит к окну. В темноте дома похожи на светлячков - горящие угли большого города. - Я знаю, что ты где-то там. Я не настолько самонадеянна, чтобы возомнить себя ни на кого не похожей. Но как мне найти тебя? Чаепитие Тридцать первое - Ничего не понимаю. Пытаюсь сообразить, что я такое сказала или сделала. Лежала себе и благодарно мычала, только и всего. - Может, мычала не так, как следует, - предположила Морковка, извлекая пакетик с изюмом в шоколаде из-под пачки журналов, куда Роза его предусмотрительно припрятала. Ясно, что эта дружба обходится Розе дорого, но ведь многие дружбы, несмотря на неутешительные прогнозы, обладают поистине тараканьей живучестью. - А как следует? - Не знаю. Я совершенно не хотела тебя обидеть. Со мной такого никогда не было. И ни с кем из моих знакомых тоже. Ты уверена, что он не женат? А вдруг он испытал угрызения совести? Бывает ведь и такое. От этого изюма толстеешь, да? - Нет, он не женат. И подруги у него нет. Он только что вернулся из Антарктиды, где полгода прыгал с айсберга на айсберг. Рассказывал мне, как тяжело пережил разлуку со своей девушкой. В такой ситуации любому бы не терпелось. К тому же у него на руке вытатуировано мое имя. Мы говорили с ним о будущем - ты ведь знаешь, как мужчины мечтательны. Роза не учла одного: татуировка была далеко не свежей. По моей оценке, ей было никак не меньше семи лет. - Мало ли... Может, женщины... - Его пенисом можно было дрова рубить. Он лез на стену от страсти. - А что, если он просто не имел этого в виду? - Глубокая мысль. Нет, тут что-то не то. Вот только что? Мы прекрасно ладили, меня не покидало ощущение, что мы знакомы много лет. Нам нравились одни и те же книги. Одни и те же фильмы. Одна и та же музыка. Его любимый ресторан - китайский. Я даже подумала, что Табата его подкупила. Иногда мне казалось, что он играет роль - так он был хорош. - А вдруг он динамист? - В смысле? - вступает в разговор Никки, выходя из ванной в чем мать родила и пристально изучая Морковку. - В том смысле, что голову морочит. - А, ты вот про что. Тут не угадаешь. - Никки со вкусом чешет левую ягодицу и продолжает: - У меня был случай похуже. Этот грек, повар из ресторана, приклеился ко мне еще в супермаркете и домой за мной увязался. Идет и хвастается: «Вздрючу так, что мозги наружу вылезут, а потом приготовлю тебе такую вкуснятину - пальчики оближешь». Собой он был нехорош, это правда, зато настойчив, да и по телевизору в тот вечер смотреть особенно было нечего, вот я и подумала: «Почему бы и нет? Один раз с любым можно». Ложусь, ноги до потолка задираю, смотрю, а он замер и странно так на меня пялится. «Что-то, видать, не то, - думаю. - Может, я подмышки давно не подбривала?» И тут он, представляешь, достает... пистолет. Оба мы голые, а он в одной руке член держит, а в другой - пушку. Сама знаешь, девушка я без предрассудков, но и мне не по себе - уж больно вид у него чудной. «Спирос, - говорю, - зачем тебе пистолет? Я тебе и без пистолета все, что хочешь, сделаю». А он смотрит на меня, как будто первый раз видит. Подымает пистолет, подносит ко рту и, не успела я опомниться, - спускает курок. - Зачем же он это сделал? - недоумевает Морковка. - Понятия не имею. Я бы с удовольствием задала этот вопрос ему самому, если б он череп себе не разнес. Ты не можешь себе представить, как я пожалела, что не сказала ему «нет» и не пошла вместо этого голову мыть. Думаешь, если кто-то вышиб себе мозги у тебя в квартире, тебе дадут страховку на ремонт? Черта с два. Впрочем, у меня и страховки-то никакой сроду не было. Я тоже хороша: всю квартиру облевала, снизу греческие мозги, сверху блевотина - красота, а? Потом еще с полицией разбираться пришлось. «Нет, - говорю, - понятия не имею, кто он такой, где живет, кем работает. Познакомились мы час назад, пришли ко мне, хотели трахнуться, а он возьми да вышиби себе мозги». Классная история. Что верно, то верно, Никки, правда мало кому нужна. Разве что философам, ученым, детективам, учителям, матерям. Эти превозносят истину. Пользу приносит не истина, а ложь. Ложь во спасение. Истина же редко бывает во спасение. Смертник, которого наутро должны повесить, вряд ли обрадуется, если узнает, что петля прочна и намылена. Когда жена навещает его в последний раз, он хочет услышать, что его помилуют, однако объявят о помиловании лишь в самую последнюю секунду, когда на голове у него будет капюшон, а на шее петля. Именно об этом она и спешит ему сообщить, хотя прекрасно знает, что билеты на казнь уже продаются и цены на них растут с каждым часом. Впервые о пользе лжи я услышала, когда находилась в крытом фургоне, ехавшем по горной дороге в Альпах. Что-то попало под колеса, и фургон полетел в живописнейшую пропасть. Путешественники сидели не шелохнувшись, боясь, что любое движение лишь ускорит стремительное падение на скалы, которые терпеливо поджидали нас далеко внизу. Мальчик с опаской посмотрел вниз. - Мы летим в пропасть, - сказал он. - К чему ты это говоришь? - укорил его старик. - Нам такое знать не нужно. Сейчас нам нужна не правда, а ложь. Ложь во спасение. - Что ты имеешь в виду? - Я сам не знаю, что это такое. Знаю только, что сейчас нужно выдумывать, а не говорить правду. Скажи же что-нибудь. Мальчик закрыл глаза. Фургон разлетелся на мелкие кусочки. И я тоже. На то, чтобы подобрать рассыпавшиеся черепки и обрести прежний вид, у меня ушло немало времени. Когда корабль Швабры терпел кораблекрушение, разговоры, полагаю, были примерно такими же. «Нельзя говорить, что мы идем ко дну. Не мы идем ко дну, а море подымается, подымается повсюду, и опасность грозит не только нам, но и всему человечеству». - Да, все это наводит на грустные размышления, - говорит Морковка, вытряхивая из пакета последнюю изюминку. - На моей памяти счастливо жила только одна пара. Я тогда была еще девчонкой. Он был паромщиком, тогда ему было, должно быть, лет семьдесят, не меньше. На пароме он находился всегда - в шторм, в снегопад, на Рождество. Был он урод уродом, да и жена была ему под стать: лицо у нее было такое, как будто по нему стадо слонов прошло. Они прожили всю жизнь счастливо, потому что уродливее их не было никого. Они были удручающе бедны и невыразимо счастливы. Никто ни разу не видел, чтобы они ссорились или болели. Соседи только о них и судачили: у нее были большие усы, и он говорил, что счастлив с ней, ибо любит в постели жевать ее усы. Все завидовали их счастью. Когда Роза укладывается в постель и кладет на меня руки, я, естественно, не могу не рассказать ей историю, которая называется... Жеватели усов и их живописцы - Он любит жевать их в постели, - сказала натурщица. Лукас кивнул. Моим коллекционером был художник, собиратель древностей. На древности, впрочем, средств ему не хватало, но трудился он в поте лица. Он любил белый цвет и покупал - задешево - много белой краски. Манера Лукаса не вполне соответствовала венецианской моде 1440 года - тогда предпочтение отдавалось традиционному стилю; вот в Тере его бы носили на руках, наверняка понравились бы его картины и одному египетскому коллекционеру, но тот скончался за две тысячи лет до рождения Лукаса. Теперь-то белая краска в чести. Вот почему говорят, что главное - это родиться в нужное время. Отец Лукаса был пивоваром; человек приземленный, он проработал всю жизнь и никогда не жаловался на судьбу. На то, чтобы научиться зарабатывать на жизнь живописью, он дал Лукасу пять лет. Однажды, спустя четыре года одиннадцать месяцев, когда Лукас, прибегнув к помощи полногрудой натурщицы (усы не представляли тогда для него никакого интереса), писал картину «Сотворение мира», пришло письмо от его отца, в котором тот требовал, чтобы сын немедленно вернулся домой. Лукас написал несколько хороших картин (я знаю, что говорю), однако продать их ему не удавалось: никто ему ничего не заказывал - те же фрески, которые он написал бесплатно, безжалостно стирались. И тем не менее в век, когда люди полагали, что нет такой науки, такого навыка, которым бы нельзя было овладеть, Лукас своего добился: ему не удалось разбогатеть, зато удалось расквитаться со своими хулителями. Аббат монастыря, отказавшийся принять от него в дар картину «Благовещение», умер в страшных муках после того, как Лукас смазал соски его любимой проститутки цианистым калием. Другого аббата, который раскритиковал его картину «Христос, идущий по водам», Лукас вывез на лодке в Адриатическое море и сбросил в воду. - И каким же кажется тебе море теперь? Не слишком ли белым? А может, оно такое белое потому, что ты тонешь? - Да, да, нет, - пролепетал аббат, хотя вряд ли море могло быть белым в первом часу ночи. - В таком случае расскажи мне, какой белый цвет ты видишь. И не отвечай, не подумав, - ведь я испытываю тебя. - Замечательный белый цвет, точно такой же, какой был у тебя на картине, которую я (буль-буль-буль) не понял, потому что очень давно не был на море и не смог оценить его истинной красоты. - Я рад, что ты со мной согласен, - сказал Лукас. - Я знал, что ты не безнадежен. - С этими словами он налег на весла и поплыл к берегу. Его хулитель попытался было последовать за ним, однако когда у тебя руки связаны за спиной толстой, намокшей в воде веревкой, держаться на воде нелегко. - Ты не бросишь меня! - вскричал аббат. - Ты же сам священник! - Да, ты прав, это очень нехорошо с моей стороны, - отвечал Лукас, - но если ты внимательно читал отцов Церкви, то не можешь не знать, что Господь милостив, а потому за несколько мгновений до того, как умереть, я мужественно во всем покаюсь и грехи мне отпустятся. Обещаю, что навещу вместо тебя твою любимую проститутку. Однако финансовая сторона дела не могла Лукаса не беспокоить. И вот в один прекрасный день, бережно прижимая к груди меня и эту никчемную Горгонскую вазу, Лукас поднялся на борт корабля. Затем он исчез и вскоре вернулся с двумя бандитами, которые несли нечто завернутое в одеяло. Сверток спустили в трюм, где стояла такая вонь, что даже бандитам стало не по себе. Завернутый в одеяло не оказывал особого сопротивления, ибо был усыплен. Когда же он пришел в себя, то сразу же принялся истошно кричать. Лукас спустился в трюм. - Как самочувствие? Дохлые крысы тебя, надеюсь, не смущают? - Немедленно меня отпусти. Я мог бы тебя казнить, если б захотел. - Верно, мог бы, но не забывай: ты находишься в трюме корабля, который в данный момент поднимает паруса, и твоя судьба решительно никого не волнует. Я хотел бы задать тебе вот какой вопрос: ты по-прежнему считаешь, что моя картина «Сонм ангелов» - сущий вздор? - Да. - Пленник был не робкого десятка. - Стало быть, ты нисколько не жалеешь, что уронил меня в глазах дожа и погубил мою карьеру? - Нет. - Понятно. Тебя не устраивает моя техника письма? - Да. Именно так. - Рядом с ним, оскалившись, лежала дохлая крыса. - Что ж, каждый имеет право на свою точку зрения. Равно как и на мученическую смерть в трюме корабля. Между прочим, у меня с собой та самая картина, о которой шла речь. А также холст и краски. Считается, что люди могут прожить без еды несколько недель. Однако я не столь безжалостен, как кажется. Если ты сделаешь безупречную копию с моей картины, что не составит большого труда, раз мастер я никудышный, то сможешь подняться из трюма на палубу и вместе с нами дышать свежим воздухом и есть досыта. Если будешь питаться крысами, то какое-то время продержишься. Впрочем, еще неизвестно, кто кого съест - ты их или они тебя. - Где капитан? - У него другие заботы. - Но ведь здесь кромешный мрак! - Ну... да. Первый день он упрямился, но потом, увидев, что матросы спускаются в трюм только для того, чтобы над ним посмеяться, взялся за работу. Когда мы приближались к Гибралтару, копия была почти готова. Впрочем, к этому времени про него уже все забыли. Капитан собрал команду. - Вы думаете, что мы идем в Бордо сбыть пряности? Ничего подобного. Мы запасаемся провизией и пресной водой и плывем в Китай. - Как бы не так! - воскликнули в один голос взбунтовавшиеся матросы. - А как быть с судовладельцем? - спросил один из них. - Он ничего не узнает, - ответил капитан. - Будет вам, ребята! Подумайте лучше о славе и богатстве. - Нет. - Хорошо, - сказал капитан. - Кто из вас самый сильный? Вперед вышел здоровенный, длинноволосый, похожий на гориллу матрос. - Я, кто ж еще. - Так ты не хочешь плыть в Китай? - Нет. Капитан берет ружье, которое в то время было еще в диковинку, и стреляет горилле в голову. Горилла сваливается за борт. Усовершенствованное насилие вызывает у многих возгласы одобрения. - Еще вопросы есть? Если у кого-то возникнет желание на собственном опыте убедиться в совершенстве этого приспособления, я к вашим услугам. Вы ведь знаете Пьетро, - сказал капитан, указывая на громилу, который в каждой руке держал по топору. - Так вот, Пьетро считает, что китайцы замышляют убить его, поэтому в Китай он должен попасть во что бы то ни стало. Ему вряд ли понравится, если кто-то захочет нарушить его планы. И вы знаете священника, он - художник, и наверняка ему захочется запечатлеть новые земли. Имейте в виду, человек он коварный, виртуозный отравитель, да и ножом пользуется отнюдь не только за столом, когда режет хлеб. И он, и мой брат Аржентино хотят увидеть Китай, поэтому давайте прекратим спор. Подумайте лучше о славе, которая вас ждет. Есть здесь хоть один человек, которому не нужна слава? - Есть, - раздался голос. - Почему? - Потому что ни мертвому, ни живому от нее особой пользы нет. Счастья слава не приносит. - А золото? Золото тебе тоже не нужно? - Нет. - Почему, черт возьми?! - Потому что счастья деньги тоже не приносят. Могу, если хотите, перечислить те вещи, которые приносят счастье. - Нет. Надеюсь, тебе понравится наше путешествие, а перечислить вещи, которые приносят счастье, ты успеешь и на обратном пути, когда мы все вернемся в Венецию баснословно богатыми и знатными людьми. Когда человек построил первый корабль, все стояли на берегу и говорили: «Какая от него польза? Чем плохо ходить пешком?» Кто-то ведь должен быть первым. Тем временем узник прожил в трюме еще одну неделю. «А получается, черт возьми, недурно, - вынужден был признать Лукас. - Особенно контрастные цвета. Надо будет их у него позаимствовать». По прошествии нескольких недель с командой стали твориться странные вещи. Кок, к примеру, прыгнул за борт, потому что капитан наотрез отказывался есть рыбу без базилика. Базилик на ужин. Базилик на обед. Даже на завтрак базилик. Рыба - все равно какая, но базилик - обязательно. - Не угодно ли рыбу с лимоном или с чесноком? - Нет. - С миндалем невероятно вкусно. - Нет. С базиликом. - Соус с перцами так хорош, что в драке из-за него погибло несколько человек. - С базиликом. - Рыба с луком и шпинатом считается моим лучшим блюдом. - Базилик. Бросился за борт кок ночью, и утром готовить рыбу с базиликом было некому, хотя он и оставил подробные инструкции. Спустя восемь часов в воде обнаружили человека. Это был кок. - Это кок, капитан. - Исключается, - заявил капитан, глядя на пловца. - Кок выпрыгнул за борт вчера - не мог же он столько времени плыть вслед за нами. Остается предположить, что это демон в обличье кока или же дракон в обличье демона. Он знает, что я съел много базилика, чтобы спастись от него, и теперь хочет попасть на корабль, чтобы уговорить меня перестать есть базилик. - Может, и так, - сказал первый помощник капитана, - но ведь мы все знаем, что земля круглая. - Ну и что? - Так вот, - продолжал первый помощник капитана, - а раз земля круглая, значит, мы могли - при условии, что мы находимся возле самого полюса, - сделать за это время полный круг и встретиться с коком, который выпрыгнул за борт вчера вечером. - Теория получилась красивая. Капитан перегнулся за борт. - Кто ты? - Я кок. А ты кто? - Я капитан. Почему ты спрашиваешь? - А почему ты спрашиваешь, кто я такой? - Потому что подозреваю, что ты дракон в обличье демона, который хочет подняться на корабль, чтобы уговорить меня перестать есть базилик. - Что ж, в твоих словах есть логика, - сказал кок, - но если б я и в самом деле был драконом в обличье демона, я занялся бы делами поинтересней, чем плавать вокруг твоей посудины. Я же подозреваю, что все вы - демоны в обличье моих бывших товарищей и что ваша цель - заманить меня на борт и ввести в искушение. - Что лишний раз доказывает, что ты и есть дракон в обличье демона. - Либо... - начал кок. - Либо? - ...либо вы и в самом деле мои бывшие товарищи, но тогда навигатор из тебя никудышный и корабль описал полный круг. - Такое может сказать только дракон в обличье демона. - Подумай сам, какой смысл дракону в обличье демо