о не видел слез,
которые тихо струились по ее щекам и подбородку и падали на неоконченный
холст. В доме все еще стояло благоухание, и пальцы Иисуса все еще источали
миро.
Так сидели они безмолвно, и по мере того, как вечерело, сердца их
сжимались. Вдруг в окно влетела, рассекая крыльями воздух, ласточка, сделала
три круга и, радостно щебеча, устремилась к свету и стрелой вылетела прочь
так быстро, что взгляд успел схватить только косо разрезанные крылья да
белое брюшко.
Иисус словно только и ждал этого знака. Он встал и сказал:
-- Пришел час.
Он обвел медленно взглядом очаг, орудия труда, домашнюю утварь,
светильник, кувшин, ткацкий станок, а затем четырех женщин -- почтенную
Саломею, Марфу, Магдалину и сидевшую за станком Марию, а напоследок
-- седого старца, который уже вступил в бессмертие.
-- Будьте здоровы, -- сказал он, подняв руки. Ни одна из трех девушек
не смогла ответить ему, и только почтенная Саломея сказала:
-- Не смотри на нас так, будто ты покидаешь нас навсегда, дитя.
-- Будьте здоровы, -- повторил Иисус и подошел к женщинам.
Он положил руку на голову сначала Магдалине, а затем Марфе. Пряха
встала, подошла к нему и преклонила голову. Он словно благословлял их,
прощался с ними, брал их с собой навсегда. И вдруг все трое заголосили.
Они вышли во двор: впереди -- Иисус, следом за ним-- ученики. Поверх
ограды двора над колодцем расцвела жимолость, которая теперь, с наступлением
вечера благоухала. Иисус протянул руку, сорвал цветок и стиснул его в зубах.
"Бог да пошлет мне силы, -- взмолился он в сердце своем. -- Бог да пошлет
мне силы удержать в зубах этот нежный цветок, не прикусив его в муках
распинания!" В воротах он снова остановился и поднял руку.
-- Женщины! -- воскликнул он голосом, идущим из глубины души. -- Будьте
здоровы, женщины' Ни одна из них не ответила. Плач стоял во дворе. Иисус шел
впереди всех. Путь их лежал к Иерусалиму. Полная луна поднималась из-за
Моавитских гор, солнце садилось за Иудейскими горами. На мгновение эти два
великие небесные украшения задержались, посмотрели друг на друга, а затем
одно из них взошло вверх, а другое закатилось. Иисус кивнул Иуде, и тот
подошел к нему. Они завели между собой разговор о какой-то тайне -- говорили
тихо, то Иисус, то Иуда время от времени наклоняли голову, каждый взвешивал
слова, перед тем как ответить.
-- Прости, брат мой Иуда, -- сказал Иисус, -- но так нужно.
-- Я уже и раньше спрашивал тебя, Учитель: неужели нет иного пути?
-- Нет, брат мой Иуда. И мне хотелось бы того же. До сих пор я все
надеялся на это и ожидал, но все напрасно. Нет, иного пути нет. Наступил
конец света, этот мир, Царство Лукавого, рухнет и придет Царство Небесное. Я
принесу его. Как? Смертию моею. Иного пути нет. Не падай духом, брат мой
Иуда, через три дня я воскресну.
-- Ты говоришь так, чтобы успокоить меня, чтобы заставить меня предать
тебя и сердце мое не разрывалось при этом. Ты говоришь, что я способен
выдержать, чтобы придать мне мужества, но чем ближе ужасный миг, тем труднее
это. Нет, я не выдержу, не выдержу, Учитель!
-- Выдержишь, брат мой Иуда. Бог даст тебе силу, которой тебе
недостает, потому что так нужно. Нужно, чтобы я погиб, а ты предал меня --
мы вдвоем должны спасти мир, помоги же мне!
Иуда опустил голову и, немного помолчав, спросил:
-- А если бы ты должен был предать своего Учителя, ты сделал бы это?
Иисус ответил не сразу. Он задумался и, наконец, сказал:
-- Нет. Думаю, что я бы не смог. Потому Бог сжалился надо мной и
определил мне более легкий долг -- быть распятым.
Иисус взял Иуду за руку и тихо, обольстительно заговорил:
-- Только не оставляй меня, помоги мне. Ты уже переговорил с
первосвященником Каиафой? Слуги Храма уже вооружились, уже готовы схватить
меня? Все сделано, как мы договорились, брат мой Иуда? Так отпразднуем же
ныне вечером все вместе Пасху, и я кивну тебе, когда ты должен встать и
отправиться за ними. Черных дней всего три, и промчатся они с быстротой
молнии. А на третий день мы все обнимемся и пустимся в пляс, ибо придет
воскресение!
-- А другие будут знать о том? -- спросил Иуда, указав большим пальцем
на учеников, гурьбой следовавших за ними.
-- Сегодня вечером я скажу им, чтобы они не оказывали сопротивления
воинами и левитам, которые придут схватить меня.
Иуда презрительно скривил губы:
-- Это они-то окажут сопротивление? И где ты только выискал их,
Учитель? Все как на подбор! Иисус опустил голову и ничего не ответил. Луна
восходила, изливая свет, который лизал камни, деревья, людей. Темно-голубые
тени падали на землю. Позади шли гурьбою, разговаривая и споря друг с
другом, ученики: одни уже облизывались, думая о накрытом столе, другие с
тревогой вспоминали двусмысленные слова Учителя, а Фома вспомнил бедного
почтенного раввина:
-- И с нами будет то же, что с ним!
-- Что? Мы тоже умрем? -- оторопело спросил Нафанаил. -- Разве не было
сказано, что мы отправляемся за бессмертием?
-- Так оно и есть, но прежде мы должны пройти через смерть, -- объяснил
ему Фома. Нафанаил покачал головой.
-- Плох такой путь к бессмертию, -- проворчал он. -- Не поздоровится
нам на том свете, помяните мои слова!
Иерусалим уже возвышался перед ними в воздухе, залитый лунным светом,
белоснежный и прозрачный, словно призрак. В сиянии луны казалось, что дома
оторвались от земли и повисли в воздухе. Все отчетливее становился шум
сливавшихся воедино людских голосов, поющих псалмы, рева и блеяния
закалываемых в жертву животных.
У восточных ворот их поджидали Петр и Иоанн. С сияющими в лунном свете
лицами они радостно бросились навстречу.
-- Все было так, как ты сказал, Учитель. Столы накрыты, пожалуйте
отведать угощения!
-- А что касается хозяина, то он приготовил угощение и исчез, --
сказал, смеясь, Иоанн. Иисус улыбнулся:
-- Это и есть верх гостеприимства, когда хозяин исчезает. Все ускорили
шаг. Улицы были заполнены людьми, горящими фонарями и миртовыми венками.
Из-за закрытых дверей торжественно звучал пасхальный псалом:
Когда вышел Израиль из Египта,
\Дом Иакова из народа иноплеменного,
Море увидело его и побежало,
Иордан обратился вспять.
Горы прыгали, как овцы,
И холмы -- как агнцы.
Что с тобою, море, что ты побежало,
И с тобою, Иордан, что ты обратился вспять?
Что вы прыгаете, горы, как овцы,
И вы, холмы, как агнцы?
Пред ликом Господа трепещ., Земля,
Пред ликом Бога Израилева,
Превращающего скалы в озеро воды,
И камень -- в источник воды!
Проходившие мимо ученики подхватили пасхальный псалом и тоже запели
его, следуя за Петром и Иоанном. Все кроме Иисуса и Иуды забыли страхи и
тревоги и спешили к накрытым столам.
Петр и Иоанн остановились, толкнули дверь, помеченную мазком крови
заколотого агнца, и вошли внутрь, а следом вошел и Иисус с проголодавшимися
спутниками. Они прошли через двор, поднялись по каменной лестнице, вошли в
горницу. Столы были накрыты, три семисвечных светильника освещали агнца,
вино, пресный хлеб, закуску, а также посохи, которые должно держать во время
вкушения пищи, словно готовясь в дальний путь.
-- Приветствуем тебя! -- сказал Иисус и, подняв руку, благословил
невидимого хозяина. Ученики засмеялись:
-- Кого ты приветствуешь, Учитель?
-- Незримого, -- ответил Иисус, строго глянув на них. Он опоясался
широким полотенцем, взял воду, опустился на колени и принялся мыть ноги
ученикам.
-- Не могу позволить, чтобы ты мыл мне ноги, Учитель! -- воскликнул
Петр.
-- Если я не вымою тебе ноги, Петр, ты не сможешь войти вместе со мною
в Царство Небесное.
-- Ну, тогда. Учитель, не только ноги, но и руки и голову, -- сказал
Петр.
Ученики уселись за столы. Они проголодались, но никто не решался
протянуть руку к еде, потому как в тот вечер лицо Учителя было строгим и
горечь была у него на устах. Одного за другим Иисус обвел взглядом учеников
-- от сидевшего справа от него Петра до сидевшего слева Иоанна, всех. И
сидевшего напротив своего сообщника сурового и угрюмого рыжебородого.
-- Прежде всего, -- сказал Иисус, - выпьем соленой воды, дабы помянуть
слезы, пролитые отцами нашими на этой земле неволи.
Он взял большой глиняный кувшин с соленой водой, наполнил из него до
краев сперва чашу Иуды, затем плеснул по нескольку раз в чаши прочих
учеников и напоследок наполнил до краев собственную чашу.
-- Помянем слезы, мучения и борьбу человека, стремящегося к свободе! --
сказал он и одним духом осушил свою наполненную до краев чашу.
Все выпили и вытерли губы, а Иуда осушил свою чашу одним глотком и
показал ее Иисусу, повернув вверх дном: ни капли не осталось внутри.
-- Молодчина, Иуда, -- сказал, улыбнувшись, Иисус.
-- Ты стерпишь и большую горечь.
Он взял пресный хлеб и разделил его. Затем разделил и агнца. Каждый
протянул руку и посыпал свою долю, как велит Закон, горькими травами,
душицей, перезревшими маслинами и лавровым листом. А затем полили мясо
красным отваром, напоминавшим, что предки их изготовляли кирпичи, пребывая в
неволе. Ели спешно, как велит Закон, и каждый держал наготове посох и
выставил ногу, словно готовясь отправиться в путь.
Иисус смотрел, как они вкушают пищу, но сам не притронулся к еде. Он
тоже держал посох и выставил правую ногу, готовый к дальнему пути. Все
молчали. Было слышно только, как смыкаются челюсти, как обгладывают кости да
сталкиваются друг с другом чаши с вином. В потолочном окне над ними
показалась луна. Половина столов оказалась залита светом, половина
погрузилась в лиловый сумрак.
Прерывая глубокую тишину, Иисус сказал:
-- Пасха -- это переход, верные мои спутники. Переход от тьмы к свету,
от рабства к свободе. Однако Пасха, которую мы справляем сегодня, означает
нечто большее:
нынешняя Пасха - это переход от смерти к бессмертию. Я иду впереди и
указываю вам путь, товарищи.
-- Ты снова заговорил о смерти, Учитель, -- встрепенулся Петр. -- Снова
слова твои, как нож двуострый. Если тебе грозит какая-нибудь опасность,
говори смело-- мы Ведь мужчины.
-- Воистину горше этих горьких трав твои слова, Учитель, - сказал
Иоанн. - Пожалей нас и скажи про все напрямик. Иисус взял срой еще не
тронутый хлеб, разделил его между учениками и сказал:--Примите и едите, сие
есть тело мое. Затем он взял свою полную вина чашу и пустил по кругу, чтобы
все отпили из нее:
-- Примите и испейте, сие есть кровь моя. Каждый из учеников съел кусок
хлеба и выпил глоток вина, и разум их затуманился: густым, соленым, словно
кровь, показалось им вино, а съеденный кусок хлеба опустился в нутро их
углем пылающим: все вдруг с ужасом почувствовали, что Иисус укоренился них и
поглощает их плоть. Петр оперся локтями о стол и принялся рыдать, а Иоанн
прильнул к груди Иисуса.
-- Ты хочешь уйти, Учитель.. Хочешь уйти... Уйти..-- пролепетал он, не
в силах сказать больше ни, слова.
-- Никуда ты не уйдешь! -- вскричал Андрей. -- Третьего дня ты сказал:
"У кого нет меча, пусть продаст одежду свою и купит меч!" Мы продадим наши
одежды, вооружимся -- и пусть Смерть только приблизится к тебе, если у нее
хватит духу!
-- Вы все без сожаления покинете меня, -- сказал Иисус. -- Все.
-- Я -- никогда! -- воскликнул Петр, вытирая слезы.-- Никогда!
-- Петр, Петр, прежде нежели пропоет петух, ты трижды отречешься от
меня!
-- Я?! Я?! -- заревел Петр, ударяя себя кулаком в грудь. -- Это я
отрекусь от тебя.?! Вместе с тобой до смерти!
-- До смерти! -- неистово закричали все ученики, вскакивая на ноги.
-- Садитесь, -- спокойно сказал Иисус. -- Час еще не пришел. В эту
Пасху я должен доверить вам великую тайну. Отверзните мысли ваши, отверзните
сердца ваши, не бойтесь!
-- Говори, Учитель, -- прошептал Иоанн, сердце которого трепетало, как
осенний лист.
-- Вы поели? Не голодны больше? Насытились тела ваши? Можете теперь
позволить душам вашим слушать спокойно?
Все встревоженно прильнули взглядом к устам Иисуса.
-- Товарищи дорогие! -- воскликнул он. -- Будьте здоровы! Я ухожу.
Ученики подняли крик и бросились к нему, пытаясь
удержать. Многие плакали, Иисус же спокойно обратился к Матфею:
Ты носишь на груди Писания, Матфей. Встань же и громко прочим
пророческие слова Исайн, дабы укрепились сердца их. Помнишь: "Он взошел пред
очами Господа, словно деревцо бессильное..."?
Обрадованный Матфей встал. Он был сутул, кривоног, тщедушен. Его худые,
с длинными ногтями пальцы были всегда выпачканы чернилами. Но как он вдруг
выпрямился, как зарделись его щеки, как окреп голос, и зазвучали, отдаваясь
эхом под высоким потолком дома, исполненные горечи и силы слова пророка:
Он взошел пред очами
Господа, словно деревце бессильное,
что поднимается ростком из сухой земли.
И не было в нем ни красоты, ни величия,
чтобы привлечь к нему глаза наши:
Ничего не было в лике его, что бы нравилось нам,
Он был унижен и оскорблен людьми,
Душа скорбная и многострадальная,
И мы отвращали от него лицо наше и ни во что его не ставили,
Но он взял на себя все наши немощи,
Исстрадался грехами нашими,
Извелся нашими беззакониями,
И ранами его мы исцелились.
Он истязуем был и предан мучениям,
Но не отверз он уст своих
И, как агнец, ведомый на заклание,
Не отверз он уст своих...
-- Довольно, - сказал Иисус и вздохнул. Он повернулся к товарищам.
-- Это я, обо мне говорит пророк Исайя. Я агнец, и ведут меня на
заклание, но я не отверзну уст. И, немного помолчав, добавил:
-- С того самого дня, когда я появился на свет, ведут меня на заклание.
Оторопело, раскрыв рты, смотрели на него ученики, пытаясь понять смысл
его слов, и вдруг все, как один, упали лицом на стол и подняли плач.
Дрогнуло на мгновение сердце Иисуса: разве можно оставить товарищей
рыдать, а самому уйти? Он поднял глаза, глянул на Иуду, но тот уже давно
пристально смотрел на Иисуса своими жестокими голубыми глазами, догадываясь,
что творится в душе его и сколь великая любовь могла поколебать его силы. На
мгновение взгляды их встретились, схватились друг с другом в воздухе: один
-- строгий и безжалостный, другой -- умоляющий и горестный. Но это длилось
всего лишь мгновение, равное вспышке молнии. Иисус тут же вскинул голову,
горько улыбнулся Иуде и снова обратился к ученикам.
-- Что вы плачете? -- сказал он. -- Неужели вы боитесь самого
милосердного и самого человеколюбивого из ангелов Божьих -- Ангела Смерти? Я
должен претерпеть мучения, подвергнуться распятию и спуститься в
потусторонний мир, но через три дня я воспряну из могилы и вознесусь на
небо, чтобы воссесть рядом с Отцом.
-- Ты снова оставишь нас? -- воскликнул сквозь слезы Иоанн. -- Под
землю или на небо, но только возьми нас с собой, Учитель!
-- Тяжел труд и на земле, любезный Иоанн. Здесь, на тверди земной, вы
должны остаться и трудиться на ней. Здесь, на земле, боритесь, любите, ждите
-- и я приду!
Но Иаков уже примирился с мыслью о смерти Учителя и теперь раскидывал
умом, что им нужно делать на земле, когда они останутся без Учителя.
-- Мы не можем противиться воле Божьей и воле Учителя, -- сказал он. --
Твой долг, Учитель, как о том говорят и пророки, -- умереть, а наш долг --
жить, дабы не пропали сказанные тобой слова, дабы утвердили мы их в новом
Святом Писании, установили законы, возвели наши синагоги, избрали наших
первосвященников, фарисеев да книжников.
Иисус пришел в ужас.
-- Так ты распинаешь дух! -- воскликнул он. -- Нет! Нет, я не желаю
этого!
-- Только так дух и может не обратиться в воздух и сохраниться! --
возразил Иаков.
-- Но так он не будет больше свободным, не будет духом!
-- Достаточно, что он будет похож на дух. Для этого нам работы хватит,
Учитель.
Холодный пот выступил на челе Иисуса. Он быстро пробежал взглядом по
лицам учеников: никто из них даже не шевельнулся, чтобы возразить. А Петр
смотрел на сына Зеведеева с восхищением: у него женский ум, он наловчился
еще на челнах своего властолюбивого отца, а теперь, глядишь, поставит на
место и самого Учителя...
Иисус в отчаянии протянул руку, словно умоляя о помощи:
-- Я пошлю вам Утешителя - духа истины. Он будет вести ваг.
-- Пошли нам скорее Утешителя, Учитель... а не то мы собьемся с пути и
не сможем отыскать тебя! -- воскликнул Иоанн.
Иаков кивнул своей .крепкой, упрямой головой:
-- И этот дух, который ты называешь духом истины, тоже предадут
распятию. Пока существуют люди, дух будут распинать, Учитель, так и знай. Но
ничего, всегда что-нибудь да останется, а нам этого достаточно.
-- Мне, мне этого недостаточно! -- в отчаянии вскричал Иисус.
Услыхав его горестный крик, Иаков смутился, подошел к Учителю и взял
его за руку.
-- Тебе недостаточно, потому ты и идешь на крест. Прости, что я стал
возражать тебе, Учитель. Иисус опустил руку на упрямую голову Иакова.
-- Если Бог желает, чтобы на земле вечно распинали дух, благословен да
будет крест. Да взвалим его на плечи наши с любовью, терпением и верою. И
однажды он станет крыльями на плечах наших.
Все умолкли. Луна стояла теперь уже высоко в небе. Мертвенно-бледный
свет струился на столы. Иисус сложил руки на груди.
-- Окончен труд: все, что нужно было сделать, я сделал, все, что нужно
было сказать, я сказал. Думаю, я исполнил свой долг до конца и потому могу
сложить руки на груди.
С этими словами он кивнул сидевшему напротив Иуде, тот встал, затянул
свой кожаный пояс, взял свой корявый посох, а Иисус сделал ему знак рукой,
словно прощаясь.
-- Этой ночью мы пойдем молиться под маслинами Гефсимании за Долиной
Кедров. Отправляйся с милостью Божьей, Бог с тобой, брат мой Иуда.
Иуда открыл было рот, желая сказать что-то, но передумал. Дверь была
распахнута настежь, и он стремительно вышел. С каменных ступеней послышался
тяжелый топот его огромных стоп, спускавшихся вниз.
-- Куда это он? -- обеспокоенно спросил Петр, намереваясь подняться и
пойти следом за Иудой.
Иисус остановил его:
-- Закрутилось колесо Божье, не вмешивайся. Поднялся ветер, языки
пламени на семи свечниках заколебались. И вдруг резкий порыв задул
светильники. Все внутри заполонил лунный свет. Нафанаил испугался и
наклонился к приятелю:
-- Это не ветер, Филипп. Кто-то вошел в комнату. Может быть, это
смерть?
-- А если и смерть, тебе какое дело? -- ответил пастух.-- Не за нами.
Он похлопал по спине друга, который все не мог прийти в себя.
-- Большому кораблю -- большое плавание, мы же -- слава Богу! --
челноки да ореховые скорлупки.
Лунный свет залил лицо Иисуса и поглотил его, не оставив ничего, кроме
пары черных глаз. Иоанн испугался и тайком протянул руку к лицу Учителя,
желая убедиться, что оно еще есть.
-- Учитель, -- прошептал он, -- где ты?
-- Я еще не ушел, любезный Иоанн, -- ответил Иисус.
-- На мгновение я исчез, потому что думал о словах, сказанных мне
когда-то неким подвижником на святой горе Кармиле. "Я погрузился в пять
канав моего тела, словно свинья", -- сказал он. "И как же ты спасся,
дедушка? Тебе, наверное, пришлось выдержать тяжкую борьбу?" "Ничуть, --
ответил он. -- Однажды утром я увидел цветущее миндальное дерево и спасся".
Цветущим миндальным деревом, любезный Иоанн, сегодня вечером показалась мне
на мгновение смерть. Он встал и сказал:
-- Пошли. Пришел час.
Иисус пошел впереди, а следом за ним -- погрузившиеся в раздумья
ученики.
-- Пошли отсюда, -- тайком сказал приятелю Нафанаил. -- Только давай и
Фому возьмем с собой.
Они попытались отыскать в лунном свете Фому, но тот уже успел свернуть
в одну из узких улочек. Эти двое немного отстали, а когда Долина Кедров была
уже близко, оторвались от остальных и пустились наутек.
Иисус спустился вместе с оставшимися учениками в Долину Кедров, затем
поднялся на противоположный склон и пошел по тропе к масличной роще в
Гефсимании. Сколько часов провели они здесь ночами под прадавними маслинами,
беседуя о милости Божьей и людских беззакониях!
Они остановились. В тот вечер ученики плотно поели и много выпили, и
потому сон одолевал их. Они расчистили ногами землю, освободив ее от камней,
и приготовились к ночлегу .
-- Троих не хватает, -- сказал Учитель, оглядевшись вокруг. -- Куда они
делись?
-- Сбежали... -- гневно сказал Андрей. Иисус улыбнулся:
-- Не осуждай их, Андрей. В один прекрасный день они вернутся, вот
увидишь, -- вернутся все трое, и у каждого из них будет самый царственный
венец на челе -- из терниев и бессмертника...
Сказав это, он прислонился к масличному древу и вдруг почувствовал
сильную усталость.
Ученики уже улеглись, пристроив головы вместо подушек на крупных
камнях.
-- Иди сюда, Учитель, приляг между нами, -- сказал, зевая, Петр. --
Андрей постоит на страже, Иисус оторвался от дерева и сказал:
-- Петр, Иаков, Иоанн, идемте со мной!
Его повелительный голос был полон печали.
Петр сделал вид, будто не слышит, вытянулся на земле
и снова зевнул, но сыновья Зеведеевы взяли его за руки и подняли.
-- Пошли. Не стыдно тебе? Петр подошел к брату.
-- Андрей, неизвестно, что может случиться. Дай мне нож. Иисус пошел
впереди. Они вышли из-под масличных дерев на свет. Напротив в одеяниях из
лунных лучей сиял белоснежный Иерусалим, небо над ними было, словно молоко,
без единой звезды, а полная луна, которая ранее явилась их взорам при
поспешном восходе, теперь неподвижно повисла.
-- Отче, -- прошептал Иисус. -- Отче, сущий на небеси, Отче, сущий на
земле, мир, сотворенный Тобою и зримый, прекрасен, но прекрасен и мир
незримый: даже не знаю -- прости меня, Отче, - не знаю, который из них
прекраснее.
Он наклонился, набрал горсть земли, понюхал ее, и запах этот проник
глубоко внутрь его тела. Очевидно, где-то поблизости росли мастиковые
деревья -- земля пахла древесной смолой и медом. Иисус прижал ее. к щеке,
шее, губам и прошептал:
-- Какое благоухание, какая теплота, какое родное чувство! Слезы
выступили у него на глазах. Он держал пригоршню земли и не желал
расставаться с ней.
--- Вместе, вместе мы пойдем на смерть, брате мой, - прошептал он. -
Другого товарища у меня нет.
-- Не могу больше, -- сказал Петр, которому все это уже надоело. --
Куда он ведет нас? Не пойду дальше, лягу здесь.
Он стал уж было высматривать место, чтобы прикорнуть где-нибудь в
углублении, но тут увидел, что Иисус возвращается к ним, сразу же
встрепенулся и первым пошел навстречу.
-- Близится полночь, Учитель, -- сказал Петр. -- Неплохо было бы
прилечь где-то здесь.
-- Душа моя полна смертельной тоски, чада мои, -- ответил Иисус: --
Поищите место под деревьями и ложитесь, а я останусь здесь молиться под
открытым небом. Но не спите, прошу вас, бодрствуйте и молитесь вместе со
мной нынешней ночью. Помогите мне, чада мои, пережить этот тяжкий час;
Он повернулся к Иерусалиму и сказал:
-- Уходите. Оставьте меня одного.
Ученики удалились от него на расстояние брошенного камня и
расположились под малинами, а он пал лицом долу, прильнув устами к земле.
Его разум, сердце, губы были неотделимы от земли, стали землею.
-- Отче, -- прошептал Иисус, -- мне хорошо здесь -- праху с прахом,
оставь меня. Горька чаша, которую дал ты мне испить, очень горька, -- это
выше моих сил... Если это возможно, Отче, отними ее от уст моих.
Он умолк, прислушиваясь, не раздастся ли среди ночи глас Отца, закрыл
глаза. Кто знает, -- Бог ведь добрый, может быть, он увидит, как Бог ласково
улыбается внутри него, кивая ему. Он ждал, ждал со страхом, но так ничего не
увидел и не услышал.
Иисус огляделся вокруг. Он был в полном одиночестве. Он испугался,
вскочил и поспешил к товарищам, чтобы укрепить сердце свое. Все трое спали.
Он толкнул ногой Петра, а затем Иоанна и Иакова.
-- Не стыдно вам? -- горько спросил Иисус. -- У вас не хватило сил,
чтобы хоть немного помолиться вместе со мной?
-- Учитель, - ответил Петр, едва продирая слипавшиеся глаза. - Учитель,
душа готова, да тело слабо. Прости нас.
Иисус возвратился к свету, упал коленями на камни.
-- Отче! -- снова воскликнул он. -- Очень горька, очень горька чаша,
данная Тобою, отними ее от уст моих.
И, сказав эти слова, он увидел, как сверху спускается к нему в лунном
сиянии некий ангел с бледным и строгим лицом. Крылья его были из лунного
света, а в руках он держал серебряный потир. Иисус закрыл лицо руками и
рухнул наземь.
-- Это и есть Твой ответ, Отче? Нет у Тебя жалости?
Он подождал немного, а затем очень медленно со страхом раздвинул
пальцы, чтобы увидеть, стоит ли еще над ним ангел. Тот спустился уже совсем
низко, и теперь края потира касались его губ. Иисус вскрикнул, взмахнул
руками и упал навзничь.
Когда он пришел в себя, луна сдвинулась на ладонь от вершины неба и
ангел растаял в ее сиянии. Вдали на дороге к Иерусалиму показались редкие
движущиеся огни, напоминавшие горящие факелы. Приближались они или
удалялись? Куда они двигались? Им снова овладели страх и желание видеть
людей, слышать человеческий голос, коснуться дорогих рук. Он бегом бросился
к троим товарищам.
Все трое спали, и их залитые лунным светом лица сияли спокойствием.
Иоанн положил голову, словно на подушку, на плечо Петру, Петр -- на грудь
Иакову, а тот запрокинул черновласую голову на камень, раскрыв объятия небу,
и промеж усов и бороды цвета воронова крыла поблескивали зубы: видать,
снился ему приятный сон, и потому он смеялся. Иисусу стало жаль снова будить
их толчками и, осторожно ступая на пальцах, он возвратился назад, а затем
опять упал лицом долу и заплакал.
-- Отче, -- сказал он совсем тихо, словно желая, чтобы Бог не услышал
его, -- Отче, да свершится воля Твоя, -- Твоя, а не моя, Отче.
Он встал и снова посмотрел на дорогу, ведущую к Иерусалиму. Огни уже
приблизились, и были ясно видны раскачивающиеся вокруг них тени и блеск
стального оружия.
-- Они идут сюда... Идут... -- сказал Иисус, и колени его задрожали.
И как раз в этот миг прилетел соловей, уселся напротив него на
молоденьком кипарисе и запрокинул кверху голову, опьянев от обилия лунного
света, от весенних запахов и от свежей теплой ночи. Некий всемогущий Бог
пребывал внутри него, тот Бог, который сотворил небо, асмлю и души
человеческие, -- и он запел. Иисус поднял голову, прислушался. Может быть, и
вправду это был Бог, истинный Бог человеческий, любящий землю, крохотные
птичьи, грудочки и несущие прохладу объятия? Внутри него, в самой глубине
его существа, встрепенулся и ответил на призыв соловья какой-то другой
соловей, который тоже пел о вечных муках и вечных радостях -- о Боге, любви,
надежде...
Соловей пел, а Иисус слушал его, содрогаясь: он и не знал, что внутри
него сокрыто столько богатств, столько непроявившихся, необычайно сладостных
радостен и грехов. Тело его стало древом цветущим, соловей заблудился среди
покрывшихся цветами ветвей, не имея ни сил, ни желания покидать их. Да и
куда было лететь ему? К чему улетать прочь? Эта земля и есть Рай... И когда,
слушая это двугласое пение, Иисус вступал в Рай, так и не расставшись со
своим телом, раздались грубые голоса, приблизились горящие факелы, стальные
доспехи, и среди дыма и сияния -- так показалось ему -- заметил он Иуду, и
крепкие руки будто бы обняли его, а рыжая борода кольнула в лицо. Он
вскрикнул и на мгновение потерял сознание -- так показалось ему. Но прежде
он успел почувствовать, как тяжело дышащие губы Иуды прильнули к его губам и
послышался хриплый, полный отчаяния голос:
-- Здравствуй, Учитель!
Луна уже почти касалась бело-голубых гор Иудеи. Выступила заиндевевшая
изморозь, пальцы и губы Иисуса посинели. Иерусалим возвышался в лунном свете
слепой и мертвенно-бледный.
Иисус повернулся, посмотрел на воинов и левитов.
-- Привет вам, посланцы моего Бога! -- сказал он. -- Пошли!
В это мгновение он заметил среди сутолоки Петра, который выхватил нож,
чтобы отсечь ухо одному из левитов.
-- Вложи нож в ножны, -- велел Иисус. -- Если на удар ножа отвечать
ударом ножа, разве прекратится на земле поножовщина?
30.
Иисуса схватили, с гиканьем и свистом поволокли по камням среди маслин
и кипарисов и повели через Долину Кедров в Иерусалим и доставили во дворец
Каиафы, где уже собрался синедрион, чтобы судить бунтовщика.
Было холодно. Слуги развели во дворе огонь и грелись. Время от времени
из дворца выходили левиты и сообщали новости. От рассказов о том, как его
истязали, волосы вставали дыбом на голове. Что за хулу изрекал окаянный о
Боге Израиля, о Законе Израиля, о святом Храме, который он обещает
разрушить, а место, на котором стоит Храм, посыпать солью!
Плотно закутавшись и глубоко втянув голову в плечи, во двор
проскользнул Петр. Он уселся у огня, протянув к нему руки, грелся и с ужасом
слушал новости. Проходившая мимо служанка увидела его и остановилась.
-- Эй, старче, -- обратилась она к Петру, -- что это ты прячешься от
нас? Подними-ка голову, дай взглянуть на себя. Сдается мне, что ты тоже был
вместе с ним.
Услыхав эти слова, несколько левитов подошли ближе. Петр испугался.
-- Клянусь, -- сказал он, поднимая руку, -- что не знаю я этого
человека!
Он направился было к выходу, но тут другая служанка заметила, что он
собрался уйти, и протянула к нему руки:
-- Эй, старче, куда ты? Ты был вместе с ним, я видела тебя!
-- Не знаю я этого человека! -- снова воскликнул Петр, отстранил
девушку и прошел дальше, но уже в воротах двое левитов остановили его,
схватив за плечи, и хорошенько встряхнули.
-- Говор тебя выдал! -- закричали левиты.--- Ты галилеянин, его ученик!
Петр принялся клясться, божиться и кричать:
-- Не знаю я этого человека!
Тут во дворе прокричал петух, и Петр оторопел, вспомнив слова Учителя:
"Петр, Петр, прежде, нежели пропоет петух, ты трижды отречешься от меня!" Он
вышел, сжавшись всем телом, и зарыдал.
Светало. Небо покраснело, наполнившись кровавым багрянцем. Из дворца
выбежал возбужденный, бледный левит.
-- Первосвященник рвет на себе одежды. Теперь злодей говорит: "Я --
Христос, Сын Божий!" Все старейшины повскакивали с мест, рвут на себе одежды
и кричат: "Смерть! Смерть!"
Появился другой левит.
-- Сейчас его поведут к Пилату. Только он имеет право выносить смертный
приговор. Дайте им пройти. Двери открываются!
Двери распахнулись, показались вельможи Израиля. Первым, медленно
ступая возбужденный первосвященник Каиафа. Следом шли старейшины --
множество бород, лукавые, злокозненные глаза, беззубые рты, злые языки. И
все они кипели от злости, так что пар поднимался. Позади молча шел скорбный
Иисус, с головы которого стекала, кровь от побоев.
Во дворе раздалось гиканье, смех, ругательства. Петр вздрогнул,
прислонился к косяку ворот и заплакал. "Эх, Петр, Петр, -- тихо бормотал он.
-- Трус, лжец и предатель! Подними голову и крикни: "Я с тобой!" И пусть
тебя потом убьют!" Он терзал, бередил свою душу, но тело его оставалось на
том же месте, прислонившись к дверному косяку, и дрожало.
На пороге Иисус споткнулся. Он пошатнулся, вытянул руку, ища, обо что
бы опереться, и схватил Петра за плечо. Тот окаменел от ужаса, не в силах
даже рта раскрыть, и застыл неподвижно. Он почувствовал, как рука Учителя
вцепилась в него, не желая отпускать. Еще не совсем рассвело, стоял голубой
полумрак, и Иисус даже не повернул головы, чтобы взглянуть, за что же он
ухватился, пытаясь устоять на ногах. Он выпрямился и снова двинулся в
окружений воинов вслед за старейшинам к Башне Пилата.
Пилат к тому времени уже проснулся, принял ванну, умастил тело
благовониями и в раздраженном состоянии духа отправился на верхнюю террасу
Башни. Никогда не был ему по душе день Пасхи, когда, захмелев от своего
Бога, евреи впадали в безумие и всякий раз затевали ссору с римскими
солдатами, что в этот год могло привести к резне, которая вовсе не была
выгодна Риму. А нынешняя Пасха несла с собой еще и другие неприятности:
может быть, это и к лучшему, если евреи предадут распятию злополучного
юродивого Назорея. Негодное племя!
Рука Пилата сжалась в кулак. Им вдруг овладело упрямое желание спасти
этого юродивого; не потому, что тот был не виновен (ведь что такое "не
виновен"?), и не потому, что он жалел его (недоставало ему еще евреев
жалеть!), но чтобы досадить негодному еврейскому племени.
Под окнами Башни раздались громкие крики. Пилат нагнулся и увидел, что
двор наполнился еврейским сбродом, разъяренная толпа переполнила портики и
террасы
Храма. В руках у всех были палицы и. пращи, с гиканьем и свистом люди
толкали и пинали Иисуса, а римские солдаты охраняли его, подталкивая к
огромным воротам Башни.
Пилат вошел внутрь, уселся на украшенном массивной резьбой кресле,
ворота распахнулись, и два мавра исполинского роста втолкнули Иисуса. Одежды
его были разорваны в клочья, лицо все в крови, но голова была высоко
поднята, а глаза сияли каким-то безмятежным, отрешенным от мира светом.
Пилат улыбнулся.
-- Вот ты снова передо мною, Иисус Назорей, царь иудеев. Говорят, тебя
хотят умертвить.
Иисус глянул через окно на небо. Мысли его витали где-то далеко от
тела. Он молчал.
Пилат разозлился и крикнул:
-- Оставь небо в покое, смотри на меня! Или ты не знаешь, что в моей
власти освободить тебя или отправить на крест?!
-- Ты не имеешь надо мной власти, -- спокойно ответил Иисус. -- Один
только Бог имеет. Внизу раздались яростные голоса:
-- Смерть! Смерть!
-- Что это их так взбесило?-- спросил Пилат. -- Что ты им сделал?
-- Я провозглашал им истину, -- ответил Иисус. Пилат улыбнулся.
-- Какую истину? И что такое "истина"?
Сердце Иисуса сжалось: вот каков мир, вот каковы его правители --
спрашивает, что такое истина, а сам смеется.
Пилат выглянул в окно. Он вспомнил, что не далее как вчера схватили
Варавву за убийство Лазаря. Согласно старинному обычаю в день Пасхи римляне
освобождали одного из осужденных.
-- Кого вы желаете, чтобы я освободил? -- крикнул Пилат. -- Иисуса,
царя иудеев, или разбойника Варавву?
-- Варавву! Варавву,-- завопил народ.
Пилат крикнул стражников, указал на Иисуса и велел:
-- Отхлестайте его, наденьте ему на голову терновый венец, заверните в
багряницу; и дайте в руки длинную трость вместо царского скипетра. Это царь,
так облачите же его по-царски!
Пилат подумал, что, если Иисуса представить народу в столь плачевном
виде, народ может сжалиться. Стражники схватили Иисуса, привязали к колонне
и принялись хлестать плетями и плевать на него, затем сплели венец из
терниев, который затянули у него на голове, да так, что кровь залила лоб и
виски, набросили на плечи багрянпцу, вложили в руки длинную трость и привели
к Пилату, а тот при виде его не мог удержаться от смеха.
-- Добро пожаловать, Величайший! Иди-ка сюда, представлю тебя твоему
народу! Он взял Иисуса за руку и вывел на террасу.
-- Се человек! -- крикнул Пилат толпе.
-- Распять его! Распять! -- снова завопил народ. По приказу Пилата ему
принесли таз и кувшин с водой, он наклонился и стал мыть руки на глазах у
толпы.
-- Я мою, умываю руки, -- сказал он. - Не я проливаю кровь его. Я не
виновен. Берете на себя грех?
-- Кровь его на наших главах и главах детей наших! -- загудел народ.
-- Возьмите его в свое удовольствие! -- сказал Пилат. Иисуса схватили,
взвалили на него крест, стали оплевывать, бить и подгонять пинками в
направлении Голгофы. Он зашатался --- крест был тяжел -- посмотрел вокруг в
надежде увидеть кого-нибудь из учеников, который кивнет ему, пожалеет его.
Он смотрел, смотрел, но так никого и не увидел. Тогда он вздохнул и
прошептал:
-- Благословенна да будет смерть! Слава Тебе, Боже!
А тем временем ученики забились в таверну Симона Киренянина и ожидали,
когда кончится распинание, чтобы с наступлением ночи уйти, не попадаясь
никому на глаза. Притаившись за бочками, они прислушивались к тому, что
происходило на улице. До слуха их доносился шум радостной толпы -- все,
женщины и мужчины, спешили на Голгофу. Они отменно справили Пасху, наелись
до отвала мяса, напились вдоволь вина и теперь спешили посмотреть, как будет
происходить распинание.
Ученики вслушивались в доносившийся с улицы шум и дрожали. Время от
времени раздавалось тихое всхлипывание Иоанна, иногда поднимался Андрей,
прохаживался взад-вперед по таверне и грозился, а Петр ругался и
сквернословил из-за того, что ему не хватило мужества и смелости заявить о
себе открыто и принять смерть вместе с Учителем... Сколько раз он клялся
ему: "Вместе с тобой до смерти, Учитель!", а теперь, когда смерть
приблизилась, он забился за бочки.
Иаков разозлился.
-- Довольно хныкать, Иоанн, ты ведь мужчина! -сказал он. - А ты,
молодчина Андрей, сядь уже и перестань подкручивать усы! Идите все сюда,
подумаем, что дальше делать. Что если он и вправду Мессия? Если через три
дня он воскреснет, с какими рожами предстанем мы перед ним? Об этом вы
подумали? Что ты скажешь, Петр?
-- Если он Мессия, то нам несдобровать, вот что я скажу, -- в отчаянии
произнес Петр. -- Я ведь уже говорил, что успел трижды отречься от него.
-- Если он и не Мессия, нам все равно несдобровать,-- ответил Иаков. --
А ты что скажешь, Нафанаил?
-- Скажу, что нужно уносить ноги: Мессия он или нет, нам несдобровать.
-- А его как же -- так и бросим на произвол судьбы? Разве это вынесут
сердца ваши? -- спросил Андрей, направляясь уже к двери, но Петр удержал его
за одежду.
-- Сиди смирно, пока тебя не разорвали в клочья. Поищем другое
средство.
-- Какое еще средство, лицемеры и фарисеи? -- прошипел Фома. -- Давайте
поговорим начистоту, и нечего тут краснеть: мы открыли дело, вложили в него
все наши денежки. Да, это торговля и нечего пялиться на меня со злостью! Мы
занимались торговлей: ты -- мне, я -- тебе. Я отдал свой товар -- гребни,
катушки, зеркальца, чтобы получить взамен Царство Небесное. И вы поступили
точно так же: кто отдал челн, кто -- овец, кто -- покой, а теперь все труды
пошли насмарку, мы разорились, все наше добро пошло к дьяволу, а теперь
смотрите, как бы и саму жизнь не потерять! Что тут еще скажешь? Спасайся,
кто может!
-- Правильно! -- воскликнули Филипп и Нафанаил.
-- Спасайся кто может!
--Петр встревоженно посмотрел на Матфея, который сидел в стороне,
наставив свои огромные уши, не издавая ни звука.
-- Ради Бога, Матфей, не записывай этого: лучше прикинься глухим, не
выставляй нас посмешищем на веки вечные!
-- Успокойся, -- ответил Матфей, -- я свое дело знаю. Много я вижу,
много слышу, но отбираю то, что нужно. Единственное, о чем я вас прошу, --
для своей же пользы примите какое-нибудь благородное решение, покажите себя
молодцами, чтобы я мог написать об этом и прославить вас, бедняги. Вы ведь
апостолы, а это дело нешутейное!
Тут дверь распахнулась от удара ногой, и в таверну вошел Симон
Киреняин. Одежда на нем была изорвана, лицо и грудь залиты кровью, правый
глаз вспух и слезился- Он ругался и рычал. Сбросив с тела остававшиеся на
нем лохмотья, Симон погрузил голову в кадку, где ополаскивал от вина
стаканы, схватил полотенце, вытер верхнюю половину тела, не переставая при
этом рычать и плеваться. Затем он подставил рот под кран бочки, выпил,
услышал за бочками шум, заглянул туда, увидел сгрудившихся в кучу учеников и
разозлился.
-- Ть