зависти посмотреть в лицо любому. Они были достойными противниками, те которые стояли там, внизу, и те которые пытались взобраться на крышу, и над бессилием которых он издевался и хохотал. И как тогда Турсена наполнила невероятная, счастливая гордость. Он словно вновь увидел перекошенные ненавистью лица своих врагов, слышал их проклятия и брань, и среди них он узнал юный, ясный голос который кричал ему : "Отец, отец, что я могу для тебя сделать?...Отец, ты мной доволен...? Отец..." И Турсена охватило странное волнение: "Урос...мой сын...мой мальчик..." Но он тут же запретил себе об этом думать. Язвительная усмешка появилась на его губах. Из маленького мальчика вырос жесткий, гордый, замкнутый человек. Жеребец остановился, его уши дрожали. Ничего не изменилось. Степь, под палящим солнцем, была по-прежнему бесконечно широка, ветра не было, и на небе ни облака. Не двигался и Турсен. Колени, шпоры и плетка не делали ни единого движения. Но инстинкт предупреждал коня о чем-то, и тело этого всадника стало вдруг для него чужим и враждебным. Турсен кусал губы. "Как глупая баба, - думал он - как Айгиз, плачу я по прошлому." И Турсен вновь увидел себя на крыше дома. Но сейчас, этот непобедимый чавандоз стоящий наверху, насмехался и бросал вызов ему, только ему одному. "Ну, давай же! Попробуй меня достать! Попробуй прыгнуть сюда, ты, хромающий паралитик! Ну, что же ты? Прыгай!" - кричал ему его двойник. А его сын, Урос стоял рядом с домом, и смотрел на Турсена жестким, холодным взглядом. Турсен пришпорил своего коня. Снова и снова хлестал он по бокам жеребца плеткой, и когда он помчался прямо на дом, Турсен повторял не переставая: - Ты должен это суметь...Ты сможешь... скачи быстрее... быстрее! ...прыгай!!! И конь, обезумев от боли и страха, превзошел самого себя - он прыгнул так, как на самом деле прыгнуть не мог. Его брюхо было уже над крышей дома. Турсен почти победил. Но внезапно его пронзила боль в спине, она пришла так неожиданно, что Турсен на одно мгновение дернулся назад. Но этого было более чем достаточно. Конь достиг самой высокой точки прыжка, но большего сделать не мог. Он сумел лишь коснуться края крыши, и избежав столкновения со стеной, невредимым соскользнуть вниз. Дом на который сейчас смотрел Турсен, показался ему вдруг невероятно высоким. Конь под Турсеном дрожал. Подгоняемый шпорами и плеткой, ради желания хозяина, он показал все, на что был способен. Но теперь он был вымотан, на пределе своих сил. Каждая новая попытка будет напрасной и глупой. Турсен это знал точно. И все же... Он развернул коня назад, отъехал на нужное расстояние и погнал его на дом снова....и снова...и снова... Все более неточными стали прыжки коня, все более тяжелыми. Но словно одержимый дьяволом игрок, который поставил на кон все до последнего афгани - Турсен не сдавался. Он гнал его на дом вновь и вновь, пока измученный конь не сумел в очередной раз оторваться от земли и не натолкнулся на его стену. Турсен проиграл. Он вновь взглянул на крышу. "Я должен был ее взять... В первый раз это почти получилось..." Конь стоял, тяжело дыша. "Я сам виноват - подумал Турсен - Урос был на моей стороне, он помог бы мне дальше" Но тут он язвительно усмехнулся. "Урос! Он не смог даже на Джехоле, на лучшем из коней, выиграть шахское бузкаши!" И он усмехнулся вновь, охваченный злорадством и мрачным удовлетворением. Но наслаждаться этим победным чувством он смог недолго. Ужас объял его, и несмотря на жару дня, его зазнобило. Чего он испугался? Кого? Турсен замотал головой. Не думать, не спрашивать себя... В Калакчаке ему это удалось. Его мысли все настойчивей и горше кричали ему о том, что он трусливо пытался сохранить от себя самого в тайне. Он увидел образ человека, увидел так четко, словно в зеркале. И от этого образа ему захотелось бежать. Умчаться прочь. И он ударил плеткой по крупу коня. Но тот был без сил. Скачка и прыжки, к которым Турсен его принуждал, сломили его. Он не мог скакать быстрее, он слишком устал. Турсен прекрасно это чувствовал, и знал, что может произойти если он будет заставлять коня скакать дальше. Он вспомнил сегодняшнее счастливое утро, их общую скачку, и обоюдную радость. Инстинкт старого чавандоза твердил ему, что он должен был сойти с коня, поблагодарить его, и обтерев степной травой подождать пока его дыхание успокоится, а потом медленно отвести его домой. Но сильнее всего сейчас был в Турсене страх. Страх узнать самого себя. И он вновь начал хлестать бока коня, на которых уже были раны. Но тот смог сделать только пару жалких скачков. Турсен хотел было ударить его вновь, но тут опустил руку. Напрасно он пытается убежать от самого себя, сейчас он понял это. Конь пошел шагом и Турсен бросил поводья . К чему торопиться? Теперь ему нужно время, чтобы привыкнуть к этому новому лицу самого себя, которое он так долго скрывал. Лицу предателя. Потому что он предал всех, а больше всего своего собственного ребенка. В ту же минуту, когда он услышал о шахском бузкаши, он испугался,- Урос сможет там победить. В трех провинциях, в знаменитых состязаниях с дорогими призами, Урос мог побеждать спокойно. Там, еще задолго до Уроса, Турсен праздновал свои собственные великие триумфы. Но только не в Кабуле! И если уж он должен был склониться перед силой судьбы и старостью, и не мог играть в Кабуле сам, то пусть там победит кто-нибудь другой, но не его собственный сын. Ладно, человек должен смириться с тем, что в конце жизни его сбрасывают с трона, ограбив и избив - такова воля Аллаха. Но что это сделает его собственный сын, его маленький мальчик, чьи первые шаги он наблюдал, и который сейчас высокомерно и неблагодарно столкнет его вниз окончательно - нет, это уже чересчур! Всевышний не допустит этого, нет! "И поэтому я и желал, - продолжал размышлять Турсен - Да, в глубине души я этого тайно желал, чтобы Урос проиграл. А разве не говорят, что Аллах лучше всего слышит просьбы стариков на пороге смерти? И Аллах услышал меня. Урос лишился удачи." Черный жеребец внезапно остановился. Солнце стояло в зените, и тень всадника и коня, выглядела короткой темной полосой. "Нет, Урос не упал сам. Только не такой всадник, не такой искусный наездник как Урос... Чужая, враждебная сила, порча злого колдуна - сбросила его с лошади. Кто наслал ее на Уроса? Кто сглазил его?" И Турсен пришпорил коня. Плетка вновь хлестала раненные бока животного. Турсен не пытался больше убежать от себя самого: страх за Уроса гнал его вперед. Лучшая клиника...лучший уход...не беспокойтесь..сказали ему...Это все было слишком просто. Нет, злое проклятие отца не снимешь так легко. Оно будет действовать дальше, всесильное и непреклонное. Произойдет что-то не представимое, что-то ужасное. "И я виноват во всем этом. Только я!" Вновь он услышал юный голос: "Отец, отец, что я могу для тебя сделать?" Теперь Турсен бил коня безжалостно и жестоко. Лишь боль могла заставить его скакать дальше. Своей плеткой Турсен находил еще не истерзанные места на крупе коня - скачи дальше...дальше...не останавливайся... Дыхание коня превратилось в хрип. И Турсен знал что это значит, он готов был забить коня до смерти, коня который ему не принадлежал, и который добровольно отдал ему все свои силы. Но это преступление было ничем по сравнению с тем мрачным роком, который собирался над его сыном. "Скорее назад...назад! Узнать все так быстро, как только возможно. Важно только это!" Вновь и вновь поднимал он руку с плеткой. И умирающий конь скакал дальше. Лишь перед конюшнями пал он на землю. Конюхи не узнали всадника на покрытой пеной, кровью и грязью, лошади. Но в конце-концов один из них закричал: - О, Аллах! Это же Турсен! - На него напали дикие звери? Или разбойники? Все они сбежались к нему. Когда конь, умирая, рухнул на землю, Турсен предвидевший это соскочил с седла так быстро, что не один слуга не успел даже поддержать его за руку. - Что случилось? Что с тобой случилось? - перепугано кричали они. Но Турсен, словно не слыша их, спрашивал: - Что с Уросом? Этот вопрос запутал конюхов еще больше. С суеверным страхом смотрели они теперь на старого чавандоза. - Но кто...Как ты это узнал? - спросил один. Турсен так резко схватил его за ворот чапана, что оторвал его. - Говори! - закричал он. - Приехал другой посланник от маленького губернатора... Уроса больше нет в клинике. Он сбежал через окно... с того времени никто о нем ничего не знает. Турсен закрыл глаза...по потом вновь взял себя в руки. Конюхи зашептали в почтительном восхищении: - Как сильно он переживает за сына, как он любит его. Турсен взглянул на черного жеребца. Кровавая пена вытекала из его ноздрей. Он умирал. "Должен ли я быть за это наказан?" Он подумал о Джехоле, который прискакал к победе не под Уросом, а под другим седоком, и который позволил Уросу оступиться,- лучшая , надежнейшая лошадь всех трех провинций. Он был инструментом судьбы. Но сейчас у Турсена не было и его. Турсен развернулся и зашагал в сторону своего дома. Там ждал его Гуарди Гуеджи...единственный человек на земле, который мог все понять, который все знал, и никого не стал бы осуждать. Он один мог помочь. - Предшественник мира ушел почти сразу же после того, как ты уехал - тихо сказал Рахим. - Куда? - спросил Турсен. - Он никому ничего не сказал - ответил бача - Он только просил меня передать тебе привет и поблагодарить еще раз. Турсен лег на курпачи и закрыл глаза. Он почувствовал себя совершенно покинутым и одиноким. Но сейчас для него был важен только один человек - его сын. "Неужели я действительно люблю его?" - спрашивал себя Турсен. "А если бы он вернулся домой с победой?" Турсен представил себе его высокомерное, гордое лицо победителя. И возненавидел его снова. Но лишь на одно мгновение. Но потом он заметил на этом лице глаза, которые смотрели на него с надеждой на одобрение, те же самые, как тогда, возле дома в степи. - Урос...Урос... - шептал Турсен. Он почувствовал сильнейшую боль, во всех частях тела, такую сильную, что она перемешала его мысли. Турсен прикусил губы, вспомнив о сегодняшней дикой скачке. "Моя вернувшаяся на одно короткое утро, молодость... Сейчас приходит расплата за это...В моем то возрасте..." И он вспомнил слова Гуарди Гуеджи - "Состарься, как можно скорее." - Что я могу для тебя сделать, Турсен? - спросил его Рахим. Чавандоз открыл глаза и посмотрел на рубцы, которые оставила плетка на щеках у мальчика. "Моя первая несправедливость..." Плетка лежала на подушке, возле него. Его любимая плетка, которая привела к смерти черного коня. - Возьми эту плетку - приказал Турсен Рахиму - Спрячь ее, зарой ее в землю. Я не хочу ее больше видеть. Никогда.  * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *  СТАВКИ Джат. Плато на котором стоял караван-сарай было небольшим. Урос и Мокки быстро миновали его и вошли в ущелье, которое образовалось от протекавшей здесь горной реки. Развалины большого караван-сарая скрылись за скалами. Урос повернул голову к Мокки бежавшему позади лошади и сказал: - Мы не сможем уйти еще дальше. Посмотри на небо! Вечернее солнце садилось между двумя горными пиками. Его свет, отражаясь от огромных боков скал, был странного, пурпурно-черного, цвета. Мокки произнес заикаясь: - Вот здесь как... Ночь сразу же приходит вслед за солнцем. - Иди впереди меня - сказал Урос - Так я чувствую себя безопаснее. Большой саис повиновался и прошел вперед. Проходя, он бросил на Уроса обиженный взгляд, словно спрашивая : "Почему ты так говоришь со мной? Неужели ты думаешь, что я ударю тебя в спину, если пойду сзади?" Мокки побежал перед Джехолом и еще больше втянул голову в плечи. "Трусливая, рабская душа. Без страсти, без огня. - думал Урос на него глядя - Но подожди, придет время и я доведу тебя до белого каления" Они быстро нашли место, где можно было расположиться на ночлег. Сумерки пока не сменились темнотой и можно было видеть, когда штурмующая гору тропа, по которой они шли, вывела их на широкое плато. Текущая вдаль река образовывала здесь небольшую запруду, на берегу которой росли высокие травы и редкий, сухой кустарник. Лучшего места для отдыха нельзя было и желать. - Помоги мне спуститься - приказал Урос. - Сейчас, сейчас! - ответил Мокки. Но он, который всегда с радостью торопился помочь, сейчас приблизился к Джехолу неохотно. И его сильные руки вдруг стали тяжелыми, грубыми и неповоротливыми. Чтобы спустить Уроса с седла на землю ему понадобилось очень долгое время.. И все это время, он чувствовал как по телу его хозяина проходят спазмы боли. Наконец он опустил его вниз и у Уроса вырвался хриплый стон : жалоба человека, который жаловаться не привык. - Я сделал тебе так больно? - спросил Мокки. Левая нога Уроса вывернулась в месте перелома. - Твоя нога, твоя нога! - закричал саис. Он наклонился и протянул руки, чтобы помочь Уросу. Но тот с силой оттолкнул его в сторону, и сам вправил себе перелом, не издав и звука. Потом он повернулся в сторону саиса. Его лицо было совсем близко от Мокки. Были ли виноваты в этом сумерки или усталость, но саису оно показалось совершенно лишенным человеческих красок - серым, словно пепел от сгоревшего костра. - Я сделал тебе так больно? - повторил саис. - Недостаточно больно, чтобы убить меня. Его голос дрожащий от лихорадки был тих, но Мокки отпрянул назад потрясенный. - Урос, зачем ты так... Урос, зачем? - зашептал он умоляюще. Он закрыл лицо руками и повторил : - Зачем ты так, Урос? Когда он поднял голову вновь, он понял, что остался один - Урос пропал. И хотя Мокки показалось, что на скрытой темнотой земле он видит какую-то длинную тень, но был ли это действительно Урос, или он свалился в расщелину? - Этого не может быть - прошептал Мокки. Он хотел потрогать эту нечеткую фигуру у своих ног, но потом вспомнил о том, как не доверяет этот чавандоз, сын Турсена, ему - своему верному саису и глубоко вздохнул. Его голова болела так, что казалось лопнет. Он медленно встал, посмотрел вокруг и не узнал этого места. За несколько мгновений, незаметно и тихо, опустилось ночь и изменила все. От отчаянья Мокки затряс головой. Он ничего больше не понимал и ничему больше не верил. Почему, зачем он был тут? В этом черном, как ночь, колодце, в этой ловушке. - Нет, нет, это невозможно! - громко воскликнул он чтобы заглушить свой собственный страх. Ржание ответила на его голос. Джехол... Джехол звал его, он нуждался в нем. Он его друг, его ребенок - внезапно тьма перестала казаться Мокки ужасной и все стало ясным и осмысленным. Он снова знал, что ему нужно делать. Сначала освободить Джехола от груза и снять с него седло. Это было самое важное. Затем отвести его к воде, накормить, а потом развести огонь и приготовить поесть. Жеребец вновь заржал от радости, когда Мокки взял его за уздечку. - Пойдем, мой брат, пойдем - прошептал саис - Сейчас тебе станет хорошо, пойдем! Но прежде чем он смог сделать хотя бы один шаг, его окликнул резкий голос Уроса, который шел от темной тени на земле: - Конь, останется стоять там, где он стоит сейчас. Возле меня. Мокки застыл. Но потом пришел в себя и ответил: - Но как же я тогда его напою? - Ты привяжешь его здесь на длинную веревку, чтобы ее хватало до воды. - Разве он не потревожит твой сон, если будет так близко от тебя? У тебя жар. - Поверь мне, - ответил Урос и коротко рассмеялся - я буду спать еще более неспокойно, если и мне, и Джехолу, придется оказаться в твоей власти. Мокки совсем не понял, что означали эти слова. Его разум отказывался верить в их чудовищный смысл. - Я все сделаю так, как ты приказываешь - сказал саис. Он снял в Джехола груз, седло и уздечку, и длинной веревкой привязал его к камню, к которому Урос прислонился. Вытащил два толстых одеяла, посуду и продукты. Собрал сухих веток и разжег огонь. Все это он сделал быстро, как и обычно. Но радости от этой работы он не почувствовал. И даже когда посреди холода ночи затрещало пламя огня, и вода над костром завела свою песню, он сидел в его свете, словно окаменев. Тепло костра не прогнало его отчаянья. Урос ел жадно и торопливо. Он опускал пальца в глубокое блюдо с обжигающе горячим рисом, подхватывал рис кусками поджаренной баранины, и проглатывал почти не жуя. Все это время он не спускал с Мокки глаз. И Мокки подумал, не понимая причины: "Он так жадно ест и все смотрит на меня...словно он хочет проглотить не плов, а меня самого." - Я никогда не видел, чтобы ты с ел с таким аппетитом - сказал он ему - Никогда - ответил тот - Мне еще никогда не требовались все мои силы, так как сейчас. - Ты прав, конечно! - воскликнул Мокки, обрадовавшись, что он вновь может разговаривать с Уросом как раньше - Тебе нужно много сил, чтобы бороться со своей болезнью! - А так же с тем, кто может ее использовать себе на пользу - ответил Урос. Он облизнул пальцы, выпил одну за другой три чашки черного чая, а затем согласно обычаю, передал саису остатки еды, половину плова. Мокки съел все до последнего куска, но равнодушно и без желания. Такой бедный человек, как он, просто не имел права отставить блюдо в сторону, тем более если ему предлагали плов из баранины. Урос закрыл глаза. В свете огня его скулы казались еще более резкими. Запах исходящий от его раны, мешался с чистым воздухом гор. "Вонь, словно нога у него совсем сгнила" - подумал Мокки. Еще пару часов тому назад, мысль, что Урос может умереть ввергала его в отчаянье, ужас и страх. Смерть Уроса означала для него конец света. Но сейчас он больше ничего подобного не чувствовал. Будет, что будет - все в руках Аллаха...И вновь, хотел он этого, или нет, его мысли возвращались к сложенному листу бумаги, который Урос держал у себя за пазухой. Не открывая глаз Урос пробормотал : - Я хочу немного поспать. - Спи, не беспокойся ни о чем - ответил Мокки по-привычке. Он лег на землю повернувшись к Уросу и Джехолу спиной, и стал молча наблюдать за игрой пламени. Потихоньку он начал забывать все, и разморенный теплом костра, снова ощутил себя одним целым с ночью, со звездами, что сияли на темном небе, с шумом текущей речной воды, с ее запахом, с травами и кустарниками. Внезапно Джехол громко заржал. Мокки испуганно бросился к нему. Конь дергал веревку так сильно, словно хотел выломать камень за который он был привязан. - Где-то поблизости бродит дикий зверь - сказал Урос. Мокки зашептал: - Он подбирается ближе. Джехол дрожит все сильнее. Но тут, Урос и Мокки услышали странный голос, который шел к ним с другой стороны площадки, оттуда, где тропа шла дальше. Грубый и нежный, резкий и мягкий, ясный и мрачный одновременно, он напевно произнес: - Мир вам, о друзья, которым купол ночи заменяет юрту. И также мир вашему длинногривому спутнику. Не бойтесь! У зверя, что идет со мной, нет ничего дикого, кроме его запаха. Голос приближался. И на светлый полукруг огня упала тень от высокой, худощавой фигуры, которая двигалась спокойным и легким шагом. "Как странно... Эта величавая походка и речь. Так разговаривали поэты прошлых времен. Кто это может быть?" - думал Урос. Женщина вышла из тени и встала в свете костра. Не смотря на все то, что случилось между ними раньше, Мокки и Урос бросились друг к другу. Суеверный страх перед колдовством принудил их к этому. Было совершенно невероятно, чтобы здесь, в этих горах, во тьме ночи, какая-то женщина, - да, женщина! - спокойно шла по своему пути. "Да, но все же - подумал Урос присматриваясь к женщине внимательней - почему она одета в теплый пуштин, юбку и сапоги? И этот мешок в ее руке? Духи не страдают ни от холода, ни от голода. Наверняка это горная ведьма..." Он спросил: - Разве не мужской голос обращался к нам только что? Ответил ему не Мокки, а эта женщина, что продолжала стоять не двигаясь: - Среди моего народа, те кто рождены для пения имеют не один голос, но несколько. - Какого народа? - спросил Урос Женщина ничего не ответила на это, но выкрикнула несколько слов на неизвестном языке. И из темноты появился маленький, крепко сбитый человечек, который опираясь на палку, подошел к ним качающейся походкой. Он остановился и тогда Урос и Мокки поняли, что это была обезьяна, покрытая густой коричневой шерстью. В ту же секунду с Уроса слетел и страх и беспокойство,а также и любопытство. Он понял с кем имеет дело: - Джат - вырвалось у него. Его презрение к ним, казалось было старше чем он сам, и было правильным и естественным. И ему никогда не приходила в голову мысль, что он может им обидеть или задеть этих людей, к которым с древних времен все относились именно так. А что другого заслуживали эти твари, неизвестного происхождения и языка, без родины и пашни, без оружия и очагов? Всегда в дороге, без всякой цели? Все эти лудильщики и предсказатели, все эти бродячие фигляры с дрессированными медведями, собаками и обезьянами? - Да, это одна из них - сказал Мокки. И против воли на широком, добродушном лице саиса, отразилось недоверие. И для него это тоже было совершенно естественно. Никто не хотел иметь с ними дела, с этим бесчестным сбродом. Хотя Мокки встречал джат в степи, и не видел, чтобы они делали что-то плохое, но с детства слышал он что все обвиняли этих вечных бродяг в преступлениях, и ему казалось, что он все видел собственными глазами. Когда они снимались с места и уходили, то в каком-нибудь хозяйстве всегда пропадала пара овец и несколько кур. А иногда, - более худшего преступления нельзя представить - пропадала одна из лошадей. И Мокки привязал Джехола покрепче. Так, на всякий случай... Казалось, что джат не почувствовала того презрения, что исходило от мужчин. Привычка? Притворство? Гордость? Равнодушие? Она не двигаясь смотрела на огонь, который отбрасывал на нее светлые блики. Она была уже не молода. Короткие волосы, выглядывающие из-под круглой меховой шапки, были седы. Но она отличалась очень высоким ростом и почти королевской статью. Ее резкие и четкие черты лица носили отпечаток благородства и гордости свободного человека. Урос больше не удивлялся, что в эту ледяную ночь она путешествует по горам одна, независимая и бесстрашная. Старая женщина дернула свою обезьяну за цепочку и пошла мимо костра. "Она поняла - подумал Урос - Она уходит отсюда" Но он ошибся. Она подошла прямо к ним, бросила мешок на землю, села и протянула руки к огню. Обезьяна последовала ее примеру. В движениях старухи не было ни вызова, ни страха, ни дерзости, ни скромности. Она просто воспользовалась законным и древним правом: правом путешественника на гостеприимство. Уросу понравилось, что она не колеблясь поступила именно так и когда она торжественно произнесла: - Мир тебе, очаг гостеприимных хозяев! Он ответил ей так же : - Добро пожаловать путешественник, который оказал ему честь! И обратился к Мокки: - Быстро вскипяти воду для чая. Подогрей рис и лепешки. - Но я не могу отойти от Джехола - возразил тот - Он все еще дрожит. Не убирая руки от огня джат ответила : - Скажи своему саису, что он может отойти от коня. Я успокою его. - Как ты думаешь это сделать? - спросил Урос - Конь совсем тебя не знает. - Увидишь - ответила джат. И Урос приказал Мокки: - Делай, что она говорит! Мокки убрал руку с шеи Джехола и отошел в сторону. Но лишь на один шаг: этой старухе он все еще не доверял. Джат приложила два пальца к губам и свистнула. Первый свист был короткий и ясный, но без резкости. Словно она хотела сказать: "Послушай меня!". Уши Джехола задвигались и он повернул голову в сторону огня, где сидела джат. Она засвистела снова, но теперь тихо и нежно. Джехол фыркнул. Он больше не дрожал. Медленно покинул его страх и он успокоился. "Иди! Иди сюда!" - говорил нежный призывный свист. Словно какая-то невидимая сила тянула его, и Джехол пошел в сторону этой женщины. Сперва он сделал один шаг, затем еще один... губы джат были закрыты и издавали лишь равномерный, глухой звук, который напоминал тихий шум текущей реки или ручья. Джехол остановился перед ней, склонил свою шею и дотронулся ноздрями до ее щеки. Его грива упала ей на лицо. Обезьянка ревниво подбежала тоже и положила свою голову на другое плечо старухи. Та открыла свой мешок, вытащила оттуда два куска сахару, и протянула обоим животным на ладони. - Вот так - сказала старая женщина - теперь вы друзья. Можно сказать, что вы разделили хлеб и соль. - Ты же ведьма! - закричал Мокки - Как все джаты! Мне всегда об этом говорили...Ведьма! Старуха сделала шаг вперед и на ее спокойном лице появилось недовольство: - Ведьма, ведьма! Так каждый дурак, каждый трусливый ребенок, называет силу и мудрость, которую не в состоянии понять. - Где ты научилась этому искусству? - спросил Урос. Джат положила руку на гриву Джехола, который ласкался к ней, и ответила со спокойной гордостью: - Я Радда, дочь Челдаша. И в России, от Сибири до Украины, не было никого, кто разбирался бы в лошадях, так как он - Челдаш торговец лошадьми, цыган. - Цыган? Что это за племя? - спросил Урос вновь. - Это одно из названий джатов. - сказала Радда - Где-то нас зовут цыганами, а где-то житанами. Но с древности, в любой стране мира, мы говорим на одном языке, который происходит от индийского. Мокки приготовил чай и рис. - Так ты из России? - спросил Урос - Мой отец и мой муж были оттуда - ответила она - Про себя я не могу теперь так сказать. С тех пор, как они умерли во время той большой революции, я ничто иное, как одна из бродячих джатов. - Ты путешествуешь в одиночестве? - Нет - ответила Радда - Моя обезьянка сопровождает меня. - И как давно ты одна? - Кто знает... Я не считаю года. Она опустилась на землю возле трех камней, на которых стоял котелок с едой. Она ела медленно и молчала. Время от времени доставала она из своего мешка, что-то непонятное и давала обезьяне. Никто не произнес ни слова, пока старая джат и ее спутник не закончили свою трапезу. Взглянув на обезьянку джат спросила: - Ты хорошо поел, Сашка? Обезьянка кивнула головой и почесала себе живот. Затем приложила лапу к груди и поклонилась Уросу и Мокки. - Смотри, она благодарит нас, точно! - воскликнул саис и его глаза засияли детской радостью. Он не думал больше ни о чем, только об этом развлечении. Никогда в жизни он ничего подобного не видел. Обезьянка поклонилась снова, еще ниже. И в темноте холодной ночи раздался счастливый смех Мокки, который уже было поверил, что разучился смеяться навсегда. Когда он захлопал в ладоши обезьянка напыжилась от гордости. А ведь она могла показать намного больше! Ее живые глазки забегали. Она смотрела то на палку, которая лежала на земле, то на старую джат. Радда согласно кивнула головой. Обезьянка подняла палку с земли, положила ее себе на левое плечо, выпрямилась, и чеканя шаг прошла шесть шагов вперед, развернулась, потом шесть шагов назад и остановилась перед Мокки, стоя по стойке смирно. - Это же солдат! Я угадал? Это солдат! - закричал Мокки и захлопал в ладоши - Пожалуйста, еще раз! Обезьянка изобразила наездника, а потом и пьяницу - восхищение Мокки не знало границ. - Хватит! - внезапно крикнул Урос. Ему не нравилась это глупое представление, а больше всего его раздражала восторженность Мокки. Повернувшись к старой женщине, он сказал: - Ты зарабатываешь себе на жизнь только с помощью своей обезьяны? Разве ты не можешь делать того, что могут все другие джаты? - Ты спрашиваешь, могу ли я, например, предсказывать будущее? - ответила та. - Например... - Я не предсказываю будущее по линиям руки, или по чайным листьям - сказала Радда - Я смотрю в сердце человека и вижу там то, что скрыто от него самого. - Делай, как ты считаешь нужным - ответил ей Урос. И хотя он был уверен, что ни голос, ни лицо не выдавали его суеверного страха, который преследовал его с самого начала этого важнейшего приключения его жизни, но ему показалось взгляд Радды прошел сквозь него насквозь, когда она подняв глаза над огнем, посмотрела в его сторону. Джат закрыла глаза и тихо проговорила: - Гордость, которую чувствуешь в себе и других - не заменит дружбы. А жестокость и жизненная стойкость - не одно и то же. - Это все? - спросил Урос. Его голос звучал спокойно, но руки дрожали и он почувствовал облегчение, когда вновь посмотрев на него, старая женщина сказала: - Думаю, что для тебя больше никаких предсказаний нет. - А для меня? - спросил Мокки - Что ты можешь предсказать мне, о бабушка такой великолепной обезьянки? Не посмотрев на него и не пошевелившись, джат ответила: - Простодушие не гарантия невиновности. Урос пожал плечами: - Зачем ты разговариваешь с ним? С таким же успехом можешь говорить с моим конем! - Да...Твой конь... - тихо сказала старая джат - Знаешь ли ты, что в своей гриве он несет нити ваших судеб? Урос ничего не ответил, он чувствовал себя уставшим, словно каменным. Но неожиданно Радда начала петь и от ее песни шла такая сила, что Урос наклонился вперед, к этой поющей женщине, стараясь не пропустить ни одного звука. Словно по-волшебству, мелодия пронзила ночь и понеслась к небесам и его созвездиям. Дух одиночества, темнота и огонь оказались связанными этой песней. Никогда еще Урос не слышал ничего подобного. Он не чувствовал больше боли от сломанной ноги. Он оказался далеко-далеко отсюда, на крыльях этой песни он летел к небу, облакам и звездам. Песня оборвалась так же внезапно как и началась и Урос ощутил себя посреди невыносимой пустоты. Он захотел повторить несколько строк, но понял, что Радда пела на совершенно неизвестном ему языке. - Ты пела на русском? - спросил он ее. - Нет, это был язык нашего народа. - ответила она не поднимая взгляда от потухающих углей. - Ты можешь перевести мне слова это песни? Женщина медленно повернулась к нему: - Эта песня похожа на тебя. Песнь всадника. - и задумчиво добавила - Подожди, мне нужно немного времени. Несколько минут было слышно только шум реки. Обезьянка стала почесываться, ее цепочка зазвенела, и тогда старая джат сказала: - В переводе звучит, конечно, не так красиво, как на нашем языке. - Ничего страшного - ответил Урос - Пусть даже так! Почти не раскрывая губ, цыганка начала тихо, почти беззвучно напевать. Но постепенно ее голос становился все сильней, все звонче, словно в нем появилась сила дикого горного потока и ветра. Хей, хей! Горяча и смела моя кровь И степь вокруг бесконечна. А если захочет мой верный конь, то помчится быстрее ветра Я поводья сжимаю в руках. Хей, хей! Скачи и лети, мой любимый друг, Мчись в галопе все дальше и дальше Ночь в степи так темна, Но утренний свет уже ожидает нас. Хей, хей! Мы утро разбудим вместе с тобой Лети прямо в небо, мой добрый конь. Но будь осторожен ты и в полете Своей гривой принцессу луну не задень. Старая джат все еще смотрела на игру пламени. Никто из мужчин не шевелился. - Мать, о мать, откуда ты берешь свою силу? - внезапно воскликнул Мокки. - Заткнись! -грубо оборвал его Урос. Пытаясь вернуть волшебство этой песни он повторил: - Своей гривой, принцессу луну не задень...принцессу луну... Но волшебство было разбито. Он повернулся к Радде и сказал: - Если бы пророк был чавандозом, то это была бы его песня. Благодарю тебя, что ты спела ее мне. - Я сделала это не для тебя, - возразила Радда - а для твоего коня. Мой отец восхищался Джехолом. При последних словах, ее голос зазвучал нежнее и мягче чем раньше. Еще ниже склонилась она над огнем. - Знаешь ли ты другие песни? - спросил Урос. Джат молчала. О да, сотни песен знала она. Все те, которые она выучила еще девочкой, сопровождая отца от ярмарки к ярмарке, от рынка к рынку, через Дон и Днепр, через Волгу и Урал. Все те что пели на устраиваемых им праздниках, когда ему удавалось обхитрить другого торговца лошадьми. Все те, что пелись в дороге, и возле такого же костра, что и сейчас. Позднее, ее муж, известный гитарист, исполнял вместе с ней старые баллады и древние песни... И никто не мог их петь так, как пела она. Девочки и женщины ее племени должны были лишь подпевать в хоре и хлопать в ладоши, а танцовщицы и танцоры двигались под мелодию ее голоса - так было раньше. Но что осталось от всего этого теперь? Тени прошлого нельзя беспокоить, иначе они разрушат ту последнюю силу, что еще остается у человека - силу выжить. Но как все это объяснить этим двум мужчинам? В огонь все воспоминания! Пусть они превратятся в пепел... Ее прошлое лежало теперь у нее под ногами, в этом небольшом дорожном мешке. Старая джат подняла его и перекинула через плечо. - Больше я ни одной не знаю - сказала она. Одним движением, без помощи рук, встала она с земли. "Словно совсем юная девушка" - подумал Урос и понял как же сильно устал он сам. - Благодарю тебя за твое гостеприимство! - сказала ему Радда. - И я тебя, за твой бесценный подарок! - ответил Урос. Мокки смотрел на них ничего не понимая. Его рука, лежащая на голове обезьянки, начала дрожать. Животное мягко сбросила ее и побежала к своей хозяйке. - Мать, о мать! Почему ты хочешь уйти в темноту ночи, вместо того, чтобы остаться здесь, возле гостеприимного огня? - воскликнул Мокки. Джат застегнула свой пуштин и сказала: - Мне нравится идти навстречу рассвету...Как и всаднику в той песне. Она взяла обезьянку за цепочку и добавила: - Да пребудет с вами мир! - Да пребудет мир с тобой! - ответили мужчины. Они провожали ее взглядами, когда она, сопровождаемая своим полу-человеческим спутником, твердым шагом удалялась за пределы освещенного круга.. Когда она полностью вошла в ледяную тьму, Урос подумал : "Горда, смела и свободна, как редко какой человек...И все же лишь женщина... старая женщина." И он прошептал : - Иди, Радда, иди дальше...И мир пусть пребудет с тобой на любом пути, который ты для себя изберешь. Темнота поглотила ее фигуру. Джехол тихо заржал. - Мать! О, мать! - закричал Мокки. Звук ее шагов затих и мужчины поняли, что она на секунду остановилась. - Мать, я прошу тебя - выкрикнул Мокки - скажи нам, что это неправда, будто люди вашего племени крадут лошадей! И ясный голос ответил ему из темноты: - Прекрасная лошадь, как и прекрасная женщина, принадлежит лишь тому, кто любит ее больше всего. Урос оперся спиной о скалу, а потом соскользнул на землю. Его опять мучила боль. Тихим, дружелюбным тоном он спросил: - Ты слышал, что она сказала Мокки? Лежа плашмя на земле, в своей лихорадочном бреду он услышал слова - а может быть это доносился до него голос джат, что шептал из темноты? Но будь осторожен ты и в полете Своей гривой принцессу луну не задень. Возле костра, куда он подбросил еще веток, заснул Мокки, свернувшись клубком. Урос слушал его ровное дыхание. Когда он понял, что саис крепко и глубоко заснул, то тихо развязал узлы на веревке, которой был привязан Джехол за выступ скалы, и потянул ее на себя. Когда конь подошел к нему близко, он ударил его плеткой по ноздрям и выпустил веревку из рук. Джехол в бешенстве встал на дыбы, сделал резкий скачок и умчался во тьму, в сторону реки. - Что такое? - пробормотал Мокки, который проснулся сразу и Урос не успел его даже окликнуть. - Лошадь убежала - сказал Урос. - Куда? - Туда. - Я приведу ее назад, не волнуйся - сказал Мокки. Он уже побежал, когда Урос окликнул его дрожащим голосом: - Именем Пророка, Мокки, вернись назад! Саис повиновался и Урос сказал ему: - Поклянись Кораном, что ты не ускачешь отсюда верхом на Джехоле, и не оставишь меня умирать здесь. Ответом Мокки, был лишь жалобный стон. - Поклянись мне! - приказал Урос - Кораном! - Да, да, клянусь Кораном! - выкрикнул Мокки, только чтобы не слышать больше этот голос... Джехол не убежал далеко, по первому же зову он вернулся назад. - Он испугался обезьяны и верно, так сильно дергал веревку, что все узлы развязались - говорил Урос пока Мокки привязывал коня вновь. - Наверняка...точно...- бормотал Мокки. Он почти не понимал, что он говорит. Он думал лишь о том, с какой нежностью прижался к нему Джехол, когда он позвал его из темноты. А еще, ему казалось, что голос джат шептал ему в ухо: "Прекрасная лошадь, как и прекрасная женщина, принадлежит лишь тому, кто любит ее больше всего..." И Мокки лег в темноте, далеко от Уроса и от костра, на холодную землю, повторяя вновь и вновь с отчаяньем и страхом: - Мать, о мать, почему я так одинок? Только услышав это, Урос заснул. Уже загорался рассвет. Костер почти погас, лишь пара сучковатых веток еще слабо горела. Ледяной холод разбудил обоих мужчин. Урос лежал окоченевший и неподвижный. Мокки быстро развел огонь вновь и приготовил чай. Он выпил его так быстро, что обжег себе язык. Тепло огня и горячий напиток дали ему новые силы. Он наполнил чашку для Уроса, который все еще не шевелился и лежал словно каменная статуя. В свете костра его лицо, обрамленное короткой бородой, казалось совершенно восковым. "Он умер!" - понял Мокки. И его рука, словно сама по себе потянулась к Уросу за пазуху, туда, где он хранил ту сложенную вдвое, бумагу. - Ты слишком торопишься, - неожиданно произнес Урос не открывая глаз - Дай мне чаю. Мокки пришлось приподнять ему голову, чтобы тот смог пить. - Еще! - приказал Урос - Покрепче и больше сахара. Потом он смог сам, без помощи саиса, подняться и прислониться к скале. - Почему ты не позволил мне замерзнуть? - спросил он саиса. - Один правоверный не должен оставлять другого умирать - ответил ему Мокки поджав губы. - Что ж, понимаю. - сказал Урос. Мокки принес кувшин с водой и Урос умылся. Вода была ледяной. Боль в его ноге вновь начала напоминать о себе. - Вправь мне перелом - сказал он Мокки Саис размотал, клейкую от сукровицы, ткань. Нога выглядела ужасно, гноящаяся, воспаленная рана была темно-фиолетового, почти черного, цвета. Острые обломки костей проткнули кожу в нескольких местах. Мокки покачал головой: - Это будет очень больно. Даже быку я не стал бы этого делать. - Давай же! - буркнул Урос. Саис обхватил ногу выше и ниже места перелома и одним сильным движениям свел куски костей вместе. Урос не издал ни звука, только кровь прихлынула к его лицу. - Пока пусть лежит так - сказал Мокки Он взял пустой мешок из-под риса, и половину его длинны намотал поверх раны, а другую сторону мешковины порвал на узкие лоскуты, которые он завязал узлами, так крепко, как мог. - Чтобы гной вышел наружу. - пояснил Мокки и затянул ткань еще туже. Найдя две ветки он выстругал из них ровные палки и привязал их по обеим сторонам повязки, которая уже стала такой же грязной и липкой, как и прежняя. Потом он оседлал Джехола, собрал одеяла и посуду. Когда все было готово, он подошел к Уросу вновь и спросил: - Помочь тебе сесть в седло? Но Урос, все еще сидящий на земле возле скалы, ответил : - Ты что, стал таким же безбожником, как обезьяна джат? Смотри туда! Мокки повернулся к востоку и в ту же секунду опустился на колени. Солнце взошло и его с