спомнить, от каких они замков. - Господи. Ты права. Сам себе не верю. Знаешь, как я себя чувствую? Как будто мне двенадцать лет, и я снова в Онтарио, и снова окатил бензином машину и себя; мне кажется - я в абсолютной глубокой заднице. - Вылазь из задницы, Беллингхаузен. Просто закрой глаза, - говорит Клэр.-Закрой глаза и взгляни внимательно на то, что ты пролил. Вдохни запах будущего. *** Красная лампочка - штука забавная, но глаза утомляет. Перебираемся в мою комнату - настал час рассказов на сон грядущий. Горит огонь в камине, на своей овальной циновке блаженно посапывают собаки. Разместившись на моей застеленной покрывалом Гудзонов залив кровати, мы едим кукурузу; невероятно сильное ощущение тепла и уюта среди желтых восковых теней, которые дрожат на деревянных стенах, увешанных моими пожитками: блеснами, панамками, пальмовыми листьями, пожелтевшими газетами, тут же вышитые бисером ремни, веревки, ботинки и карты. Простые предметы для ничем не осложненной жизни. Первой заговорила Клэр. РАССТАНЬСЯ С ТЕЛОМ Жила-была бедная маленькая богатая девочка по имени Линда. Она была наследницей огромного фамильного капитала, семена которого впервые проросли на ниве работорговли в Джорджии, размножились текстильными фабриками в Массачусетсе и Коннектикуте, рассеялись на запад сталелитейными заводами на Мононгахила-ривер в Пенсильвании и в конце концов принесли здоровые плоды в виде газет, кино- и авиаиндустрии в Калифорнии. Однако ж, пока деньги семьи умудрялись постоянно множиться и подстраиваться под эпоху, у самой семьи это не получалось. Она съеживалась, тощала и вырождалась, пока от нее не остались только два человека: Линда и ее мать Дорис. Линда жила в каменном особняке в сельском имении в Делавэре, но ее мать вспоминала делавэрский адрес, только когда заполняла налоговую декларацию. Она даже не приезжала туда по многу лет - ибо была она светской львицей, и обитала она в Париже, и жизнь ее была одним непрерывным полетом в первом классе. А вот если бы она туда приезжала, то, возможно, смогла бы помешать тому, что случилось с Линдой. Понимаете, детство у Линды было безоблачное, как и у всех маленьких богатых девочек, - единственное дитя в детской на верхнем этаже каменного замка, где каждый вечер отец читал ей сказки, усадив к себе на колени. Под потолком порхали и пели десятки маленьких ручных канареек, иногда спускавшихся им на плечи и всегда запускавших клювы в прекрасные яства, приносимые горничными. Но однажды отец не пришел - и больше не приходил никогда. Какое-то время, от случая к случаю, сказки пыталась читать мать, но это уже было не то - от нее пахло спиртным; мать ударялась в слезы и отмахивалась от птиц, когда те подлетали. И птицы перестали подлетать. Шло время, и в свои восемнадцать-двадцать лет Линда превратилась в прекрасную, но очень несчастную женщину, постоянно ищущую человека, идею, место, которые могли бы спасти ее от... ну, в общем, от ее жизни. Линда ощущала привилегированность и бессмысленность своего существования - абсолютное одиночество. К своему солидному наследству она питала смешанное чувство - чувство вины (ей не пришлось бороться за место под солнцем), но одновременно и чувство своей высокородности и избранничества, которые, как она сама знала, до добра не доводят. Ее бросало из стороны в сторону. Как все по-настоящему богатые и/или красивые и/или известные люди, она никогда не могла быть полностью уверена, реагируют ли люди на нее самое - лучик света, заключенный в капсуле плоти, - или они видят лишь лотерейный выигрыш, доставшийся ей при рождении. Она всегда была готова дать отпор вымогателям и вралям, рифмоплетам и шарлатанам. Еще одна вещь, которую вы должны знать о Линде: она была умна. Могла поддержать разговор о квантовой физике - кварках и лептонах, бозонах и мезонах - и могла при этом отличить подлинного специалиста от человека, который просто прочел на эту тему статью в журнале. Она знала названия большинства цветов на свете и могла купить все цветы на свете. Она бывала в аудиториях Вильямс-колледжа и вкушала коктейли с кинозвездами в заоблачных бархатных высях Манхэттена, освещенных эпилептически мигающими лампами. Часто она в одиночку путешествовала по Европе. В средневековом, окруженном крепостным валом городе Сент-Мало на побережье Франции она жила в маленькой комнатке, пахнущей пылью и конфетами с ликером. Там в поисках любви, в поисках смысла она читала Бальзака и Нэнси Митфорд и спала с австралийцами, обдумывая, куда отправиться дальше. В Западной Африке она увидела бескрайние лоскутные ковры гербер и щавеля - поля иных миров, где психоделические зебры жевали нежные цветы, за ночь проросшие из бесплодной земли, рожденные из семян, пробужденных от десятилетней комы взбалмошными дождями Конго. Но то, что искала, Линда нашла в Азии - высоко в Гималаях, среди ржавеющих альпинистских кислородных баллонов и ко всему безучастных, накачанных опиумом, богом забытых студентов из Айовы она обрела то, что привело в действие механизм ее души. Она услышала о маленькой деревушке, где жила религиозная секта монахов и монахинь, достигавших состояния святости-экстаза-освобождения-через-строгий-пост-и-медитацию в течение семи лет, семи месяцев, семи дней и семи часов. В период обучения на святого учащийся должен не говорить ни слова и ничего не делать; единственное, что ему позволено - еда, сон, медитация и испражнение. Говорили также, что истина, обретаемая по истечении этих мук, столь восхитительна, что страдание и отречение ничто в сравнении с прикосновением к Высшему. К несчастью, в день, когда Линда отправилась в эту деревушку, разыгралась буря. Линда вынуждена была повернуть обратно, а на следующий день вернуться в Делавэр на совещание со своими юрисконсультами по недвижимости. Так что ей так и не удалось попасть в святую деревню. Вскоре ей исполнился двадцать один год. По условиям завещания отца она унаследовала львиную долю его состояния. А Дорис в наэлектризованной обстановке пропахшего табаком офиса делавэрских адвокатов узнала, что будет получать неизменное, но далеко не квазибаснословное месячное содержание. Видите ли, из капиталов мужа Дорис хотела приготовить полноценный обед, а хватило только на закуску. Она взбесилась, и деньги послужили первопричиной неустранимой трещины во взаимоотношениях Линды и Дорис. Дорис пустилась во все тяжкие. Она превратилась в отлично экипированную, до блеска отлакированную гражданку тайного мира больших денег. Жизнь стала чередой английских курортов с лечебными водами; покупных венецианских жиголо, таскавших у нее из сумочки драгоценности; бесплодных экспедиций за следами НЛО в Андах; санаториев у Женевского озера и антарктических круизов, где она бесстыдно льстила эмиратским принцам на фоне бледно-голубых льдов Земли Королевы Мод. Таким образом, Линде было предоставлено право самой принимать решения, и, за отсутствием чьих-либо возражений, она решилась на духовное освобождение посредством медитации длительностью в семь лет, семь месяцев и семь дней. Но чтобы сделать это, пришлось принять ряд предосторожностей, дабы внешний мир не помешал ей. Она укрепила ограду усадьбы, сделав ее выше и снабдив лазернойсигнализацией. Боялась она не грабителей, а просто всех, кто может случайно отвлечь ее от медитации. Были составлены бумаги, гарантирующие, что проблемы налогов и всякое такое будут решаться соответствующими лицами. В них также заранее объяснялись причины ее поведения - на случай, если кто-то усомнится в ее здравом уме. САМ себя стимулируй Слуг она рассчитала, оставив только одну девушку по имени Шарлотта. Въезд машинам на территорию усадьбы был закрыт, а садам и цветникам было дозволено расти свободно, дабы не шумели газонокосилки. Секьюрити постоянно патрулировали вокруг усадьбы, а еще одно охранное агентство уполномочили следить за караульными и не допускать расхлябанности. Ничто не должно было помешать ее шестнадцатичасовой ежедневной медитации. Итак, в начале марта начался период молчания. Сад быстро зарастал. Строгая монокультура лужаек разбавилась нежными туземными цветочками, сорняками и травками. Анютины глазки, незабудки, кервель, новозеландский лен смешались с травой, которая начала заполонять и разрыхлять покрытые гравием дорожки и тропинки. Долговязые, раздобревшие, болезненные тела розовых кустов, их бутоны, колючки и ветви закрыли застекленный балкон; глициния удушила веранду; терновник и плющ выплеснулись над башнями, как закипевший суп. В сад нахлынули толпы всяких мелких зверушек. Летом верхушки травы постоянно заволакивала дымка солнечного света, усеянная глупыми вялыми бабочками, молью и мошками. В эту воздушную жидкость ныряли голодные, охрипшие сойки и иволги. Таков был мир Линды. С рассвета до сумерек она молча, безучастно наблюдала за ним со своей циновки во внутреннем дворике. Осенью, до наступления холодов, Линда куталась в шерстяные одеяла, которые приносила ей Шарлотта. Потом она следила за своим миром сквозь высокие стеклянные двери спальни. Зимой она видела спячку мира; весной - его обновление; а летом смотрела на почти удушающее буйство жизни. Так продолжалось семь лет; за это время волосы ее поседели, у нее прекратились менструации, огрубевшая кожа туго обтянула кости, а голосовые связки атрофировались, и она не смогла бы заговорить, даже если бы и захотела. *** ЯИЗМ: попытка индивида, не получившего традиционного религиозного воспитания, самостоятельно создать религию, которая была бы подогнана под его душу и фигуру. Чаще всего - мешанина из идеи реинкарнации, общения с Богом, образ которого представляется крайне неясно, натурализма и лозунгов типа: Глаз за глаз, карма за карму. Однажды, когда период медитации Линды уже подходил к концу, далеко-далеко, на другой стороне Земного шара, в Гималаях, монах по имени Ласки читал немецкий журнал Штерн, оставленный в местной деревне альпинистами. В нем он наткнулся на нечеткий, сделанный телеобъективом снимок женщины, Линды, которая медитировала в каком-то запушенном пышном саду. Читая подпись под снимком, где описывались тяжкие труды молодой богатой наследницы из Америки, вознамерившейся приобщиться к идеям нью-эйджа, Ласки почувствовал, что его сердце забилось быстрее. На следующий день Ласки прилетел в аэропорт Кеннеди лайнером Джапан эйрлайнс. В рясе и с матросским рундуком, крайне встревоженный, он являл собой странное зрелище, когда пробивался сквозь вечернюю толпу еврошушеры, потрошимую таможней уцененных авиарейсов. Ласки надеялся, что лимузин вовремя доставит его из аэропорта в имение Линды. Время было на исходе! Ласки стоял у стальных ворот и слушал доносящиеся из дома охраны звуки набирающей обороты вечеринки. Сегодняшний вечер, как он правильно понял из заметки о Линде в отделе Курьезы журнала Штерн, был последним вечером медитации - караульные отмечали окончание службы. Бдительность былаутрачена. Оставив рундук у ворот. Ласки тихо проскользнул вовнутрь и, никем не остановленный, зашагал по освещенным закатом остаткам въездной дороги. Яблони оккупировали злые вороны; голубые низкие кустарники льнули к его ногам; на надломленных стеблях клонили головы изможденные подсолнухи; словно tricoteuses Вязальщицы (франц), во времена Французской революции так называли женщин, которые, не переставая вязать, присутствовали на всех заседаниях Конвента и Революционного трибунала., у земли их облепляли улитки. Посреди этого великолепия Ласки остановился, чтобы переодеться: вместо светло-коричневой рясы он надел куртку из сверкающего металла, которую вынул из рундука у ворот и принес с собой. Дойдя до дома Линды, он открыл входную дверь и вошел в прохладное, темное безмолвие, свидетельствующее об изобилии редко используемых комнат. Поднялся по широкой центральной лестнице, крытой черно-красным ковром - цвета гранатового сока; руководствуясь интуицией, миновал много коридоров и оказался в спальне Линды. Шарлотта, празднующая с караульными, не увидела на экране его вторжения. БУМАГОБЕШЕНСТВО: обостренная чувствительность к захламлению окружающей среды. Потом во дворике-патио он увидел усохшую фигуру Линды, которая смотрела на янтарное солнце, наполовину ушедшее за горизонт. Ласки прибыл вовремя - период молчания и медитации Линды заканчивался через несколько секунд. Ласки посмотрел на нее, такую молодую, но превратившуюся в древнюю старуху. Ему показалось, что тело ее едва не скрипнуло, когда она повернулась к нему лицом - страшно изнуренным, лицом агонии, похожим на сдувшийся резиновый матрас, слишком долго пролежавший на солнце. Она медленно распрямила узловатое тело. Похожая на неуклюжую птицу, сделанную из макаронин ребенком, Линда прошаркала через патио в свою спальню - так легкий ветерок проникает в запертую комнату. Казалось, ее не удивило присутствие Ласки, сверкающего своей металлической курткой. Проходя мимо него, она сложила губы в довольную улыбку и направилась к кровати. Когда она ложилась. Ласки услышал наждачное шуршание грубых армейских одеял о ее платье. Она смотрела в потолок; Ласки встал рядом. - Вы, дети Европы... Америки... - произнес он, - вы, с вашими странными маленькими доморощенными религиями, как ни стараетесь, все понимаете неверно. Да, следуя моей религии, ты должна была медитировать семь лет, семь месяцев, семь дней и семь часов, но по моему же календарю. По вашему календарю это время составляет один год. Ты промедитировала в семь раз дольше, чем было нужно... ты зашла слишком далеко...-тут Ласки осекся. В глазах Линды появилось выражение, которое он видел у тех, с кем сталкивался днем в аэропорту, - у иммигрантов, готовящихся пройти через раздвигающиеся двери таможни и войти наконец в мир, ради которого они сожгли все мосты. Да, Линда все сделала не так и тем не менее победила. Это была странная победа - и все же победа. Ласки понял, что встретил человека, превзошедшего его. Он быстро снял свою ритуальную куртку - куртку, которой давно перевалило за две тысячи лет. На ней все время появлялись новые украшения, а старые исчезали. На золотые и платиновые нити, перемешанные для прочности с пряжей из шерсти яка, были нанизаны бусины из вулканического стекла и пуговицы из нефрита. Здесь был рубин, преподнесенный Марко Поло, и крышка от бутылки воды Севен ап, подаренной первым пилотом, приземлившимся в деревне Ласки. Ласки накрыл курткой Линду; с ее телом начали происходить сверхъестественные метаморфозы. Ребра ее захрустели, она издала гортанный писк экстаза. Бедное дитя, - прошептал он и поцеловал ее в лоб. От того поцелуя череп Линды раскрошился, как ломается в руках хрупкое зелененькое пластмассовое ведерко, пролежавшее всю зиму на улице. Да, ее череп раскрошился и рассыпался в прах, а тот лучик света, что был подлинной Линдой, покинул свой старый сосуд и упорхнул на небо, где и уселся - словно маленькая желтенькая птичка, знающая все песни, - по правую руку своего бога. ВЫРАЩИВАЙТЕ ЦВЕТЫ Давным-давно, когда у меня появились первые мизерные заработки, я каждую осень приходил в наш местный цветочный магазин и покупал пятьдесят две луковицы нарциссов. Потом, вооружившись колодой в пятьдесят две игральные карты с глянцевой рубашкой, я выходил во двор родительского дома и раскидывал карты по газону. Где бы ни падала карта, на ее месте я сажал цветок. Разумеется, я мог бы разбрасывать сами луковицы, но весь смысл и был в том, чтобы этого не делать. Мой способ посадки луковиц создает эффект естественного рассеивания: все тот же ускользающий от формулировок алгоритм, что диктует стайке воробьев ее вращающий момент, а плывущей по реке деревяшке - ее маневры и предписывает этой механической процедуре успех. И вот приходит весна, и после того, как нарциссы прочли миру свои изящные хокку и расточили свой холодный, нежный аромат, их пожухлые, луковые, бумажные останки напоминают нам, что скоро лето и пора стричь газоны. Все очень-очень хорошее и очень-очень плохое длится очень-очень недолго. Я просыпаюсь; сейчас, должно быть, полшестого утра. Мы втроем раскинулись на неразобранной кровати, где вчера вечером заснули. Собаки дрыхнут на полу у догорающего камина. На улице едва начинает светать, олеандры затаили дыхание, голуби еще не воркуют. Я чувствую теплый угарный запах сна и замкнутого помещения. Живые существа в одной комнате со мной - те, кто любит меня, те, кого я люблю. Когда мы вместе, кажется мне, мы превращаемся в какой-то странный, недоступный посторонним сад. Я готов умереть от счастья. Как мне хочется, чтобы это мгновение длилось вечно. Я опять засыпаю. Часть III ДАЙТЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ НОРМЫ Пятнадцать лет назад, в день, который, быть может, останется самым антистильным днем моей жизни, мы вдевятером (вся наша семья) пошли в местное фотоателье сделать групповой портрет. Бесконечное позирование в духоте обернулось тем, что последующие пятнадцать лет все мы храбро пытались допрыгнуть до планки вскормленного попкорном оптимизма, веселеньких волн шампуня и отполированных электрощеткой сияющих улыбок - планки, и по сей день висящей над нами в образе этого фото. Может, на снимке мы кажемся старомодными, зато выглядим безупречно. Мы лучезарно улыбаемся вправо - вроде как будущему, но на самом деле - фотографу мистеру Леонарду, одинокому пожилому вдовцу с вживленными волосами, сжимающему в левой руке нечто таинственное и произносящему: Птичка. Впервые появившись дома, снимок, наверное, с час триумфально простоял на полке камина, простодушно водруженный туда отцом; под натиском настойчивых, подобных лесному пожару голосов детей, испугавшихся насмешек сверстников, отец был вынужден почти немедленно его убрать. Снимок переехал в ту часть отцовского кабинета, куда чужие не заглядывают, и пребывает там по сей день, как всеми забытый, умирающий от истощения хомячок. Очень редко, но вполне намеренно к этому снимку приходит каждый из нас девятерых, когда, в период межсезонья между жизненными взлетами и падениями, мы нуждаемся в хорошей дозе как невинны мы были когда-то, дабы добавить к своим печалям эту истинно литературную нотку мелодрамы. Ладно, зто было пятнадцать лет назад. В этом году все мы наконец перестали жить с оглядкой на эту чертову фотографию и обещанные ею полуправдоподобные миражи. В том году мы решили покончить с этими глупостями - во имя нормальной жизни - и пошли по пути всех семей: каждый решил быть просто самим собой, и гори оно все синим пламенем. В этом году никто не приехал домой на Рождество. Только я. Тайлер и отец с матерью. КОСБИЗМ: особая чувствительность, характерная для людей, выросших в большой семье. Редко встречается у тех, кто рожден после 1965 г. Симптомы кос-бизма - быстрое освоение интеллектуальных игр, умение эмоционально обособиться в многолюдной обстановке и глубинная потребность в неприкосновенном личном пространстве. (Косби - многодетный отец, герой телесериала.) - Замечательный цель был год, Энди? Помнишь? - Я говорю по телефону со своей сестрой Дейдре, она имеет в виду год. когда была сделана фотография. Теперь Дейдре завязла в самой гуще жуть какого развода с мужем полицейским из Техаса (Энди, четыре года я думала, пока не поняла: он только на псевдоблизость способен; какой же он слизняк), ее голос пропитан трициклическнми антидепрессантами. Она была Королевой Красоты и Обаяния среди всех девочек Палмер - а теперь обзванивает родных и близких в полтретьего ночи и пугает их до смерти своими пустопорожними, слегка наркоманскими монологами. - Мир казался сияющим и новым. Энди, я знаю, что говорю банальности. Господи! Я загорала - и не думала о саркоме; ехала в джипе Бобби Вильена на вечеринку, где будет куча незнакомых людей, - и чуть не лопалась от счастья, что живу, и дышу, и пою. Звонки Дейдре пугают по нескольким причинам, и не последняя из них - то, что в ее болтовне содержится истина. В прощании с юностью и вправду есть что-то бессловесное и унылое, юность, по словам Дейдре, это печальные, бередящие память духи, чей аромат составлен из множества случайных запахов. Аромат моей юности? Пьянящая смесь запахов новых баскетбольных мячей, исчерканного коньками льда на катке и горячих от беспрерывною прослушивания дисков Супертрэмпа Супертрэмп - английска рок-группа, исполняющая мелодичную музыку с элементами арт-рока. проводов сгереосисгемы. И разумеется, дымное, подсвеченное галогеном варево в джакузи близнецов Кимпси вечером в пятницу, горячий суп, приправленный хлопьями отмершей кожи, алюминиевыми банками из-под пива и незадачливыми крылатыми насекомыми. *** У меня три брага и три сестры, но у нас не были приняты щедрые проявления родственных чувств. Я вообще не помню, чтобы родители меня хоть раз обняли (и, откровенно говоря, этот обычай меня нервирует). Мне кажется, что для определения стиля наших семейных отношений больше всего подойдет термин крученая подача эмоций. Я был пятым из семерых детей - абсолютно средний ребенок. Чтобы добиться внимания домашних, мне приходилось напрягаться сильнее, чем остальным. У детей Палмеров, у всех семерых, были солидные, благоразумные, не располагающие к теплым объятиям имена во вкусе поколения наших родителей - Эндрю, Дейдре. Кэтлин, Сьюзен, Дейв и Ивэн. Тайлер - un peu Немного (франц.). экзотично, но он ведь дитя любви. Я как-то сказал Тайлеру, что хочу сменить свое имя на какое-нибудь новое, хипповское. например Гармоний или Джине. Он уставился на меня: Совсем с ума сошел. Эндрю отлично смотрится в резюме - чего еще надо? Чудики с именами типа Спикер или Болбейс даже до менеджеров среднего звена не дорастают. Дейдре встретит это Рождество в Порт-Артуре, Техас, в депрессии от своего неудавшегося, слишком раннего замужества. ЧЕРНЫЕ ДЫРЫ: подгруппа поколения Икс, в основном известная своим обычаем одеваться во все черное. ЧЕРНЫЕ НОРЫ: ареал обитания черных дыр. Как правило, неотапливаемые складские помещения, расписанные флюоресцирующей краской, заваленные изуродованными манекенами, сувенирами, связанными с Элвисом Пресли, переполненными пепельницами, разбитыми зеркальными скульптурами. Музыкальный фон - звучащий откуда-то из угла Вел-вет андеграунд. РАЗМНОЖЕНИЕ ПО СТРЭНДЖЛАВУ: обзаведение детьми для преодоления своего неверия в будущее. СКВАЙРЫ: самая распространенная подгруппа поколения Икс - единственная испытывающая удовольствие от размножения. Сквайры существуют почти исключительно парами. Их легко узнать по отчаянным стараниям воссоздать в своей повседневной жизни видимость изобилия эры Эйзенхауэра - назло непомерно вздутой стоимости жилья и необходимости работать в нескольких местах одновременно. Характерная черта сквайров - непреходящая усталость, вызванная жадной погоней за мебелью и безделушками. Дейв - старший из братьев, который должен был стать ученым, а вместо этого отрастил тонкий, как паутинка, хвостик и теперь продает пластинки в магазине альтернативной музыки в Сиэтле (и он, и его подружка Рейн носят только черное),- сейчас в городе Лондоне, страна Великобритания, принимает экстази и шляется по ночным клубам. Когда вернется, еще полгода будет говорить с натужным британским акцентом. Кэтлин, вторая по старшинству, настроена против Рождества по идеологическим соображениям; ей не по вкусу почти все буржуазные сантименты. Она держит преуспевающую феминистскую молочную ферму в свободной от аллергенов зоне на востоке Британской Колумбии и говорит, что, когда наконец начнется нашествие, оно застанет нас всех в магазинах поздравительных открыток, и вообще так нам и надо. Сьюзен, моя любимая сестра, самая веселая, самая артистичная в семье, несколько лет назад после окончания колледжа вдруг запаниковала, ушла в юриспруденцию и выскочила замуж за кошмарного всезнайку, адвоката-яппи по имени Брайан (союз, способный привести только к беде). За один день она стала нездорово серьезной. Так бывает. Много раз сам наблюдал. Они живут в Чикаго. Рождественским утром Брайан будет снимать на полароид крошку Челси (имя выбрал он) в кроватке, в переднюю спинку которой, как мне кажется, вставлен крюгерранд Валюта ЮАР.. И. должно быть, весь день они проведут за работой, не отвлекаясь даже на еду. Надеюсь, когда-нибудь я избавлю Сьюзен от ее безрадостного удела. Как-то мы с Дейвом решили нанять специалиста по дезомбированию и даже звонили на теологический факультет университета, чтобы узнать, где его можно найти. Кто еще? С Тайлером вы уже знакомы, остается Ивэн в Юджине, штат Орегон. Соседи родителей называют его единственным нормальным из палмеровских деток Но есть вещи, о которых соседи не знают: как он пьет запоем, просаживает зарплату на кокаин, с каждым днем становится все облезлее, рассказывает нам с Тайлером и Дейвом, как гуляет от жены, к которой на людях обращается голоском мультипликационного персонажа Элмера Фуда. Ивэн не ест овощей, и мы все убеждены, что когда-нибудь его сердце просто взорвется. Серьезно, разлетится на мелкие ошметки. А ему все равно. Ах, мистер Леонард, отчего мы все оказались в таком дерьме? Мы во все глаза высматриваем птичку, которую вы держите в руке, - вправду смотрим, - но больше ее не видим. Подскажите, пожалуйста, где ее искать. *** До Рождества двое суток, аэропорт Палм-Спрингс битком набит загорелыми до клюквенного цвета туристами и дебильноватыми, бритыми наголо морскими пехотинцами, направляющимися домой за ежегодной порцией традиционных семейных мелодрам: во гневе прерванных застолий и с треском захлопнутых дверей. Клэр в ожидании своего рейса в Нью-Йорк курит, нервно и непрерывно; я жду свой - в Портленд. Дег держится с эрзац-непринужденностью; он не хочет показывать, как одиноко ему будет без нас всю эту неделю. Даже Макартуры уезжают на праздники в Калгари. Неврастения Клэр - защитная реакция. - Я знаю, вы считаете - раз я еду за Тобиасом в Нью-Йорк, значит, я бесхребетная подстилка. Перестаньте смотреть на меня так. - Вообще-то, Клэр, я всего лишь читаю газету, - говорю я. - Да, но ты хочешь на меня поглазеть. Я чувствую. Какой смысл втолковывать ей, что это просто мания преследования? С тех пор как Тобиас уехал, их с Клэр разговоры по телефону были выдержаны в духе крайней пусто-порожности. Она щебетала, на ходу строя всевозможные планы. Тобиас безучастно слушал, как посетитель ресторана, которому долго рассказывают о гвоздях сегодняшнего меню - махи-махи, там, рыба-меч, камбала, - обо всем том, чего, как он заранее знает, он в жизни не закажет. Словом, мы сидим в зале ожидания и ждем своих крылатых автобусов. Мой отправляется в путь первым, и, когда я направляюсь к дверям, ведущим на летное поле, Дег просит меня соблюдать хладнокровие и постараться не спалить родительский дом. *** Как я уже упоминал, мои родители, Фрэнк и Луиза, превратили дом в музей Жизнь на Земле пятнадцать лет назад - именно тогда они в последний раз обновили мебель, тогда был сделан Семейный портрет. С той поры большая часть их энергии уходит на уничтожение улик, которые могли бы свидетельствовать, что время не стоит на месте. БЕДНОСТЬ ПОДСТЕРЕГАЕТ ТЕБЯ ЗА УГЛОМ: боязнь нищеты, исподволь перенятая в детстве от родителей, которые на своей шкуре испытали, что такое великая депрессия. ДЕЛЕЖ ПИРОГА: навязчивая потребность детей прикидывать в уме размеры наследства, которое оставят им родители. СОПРИЧАСТНОСТЬ: стремление в любой ситуации занимать сторону слабейшего. У потребителей это выражается покупкой неказистых с виду, унылых либо не пользующихся спросом продуктов. Я знаю, что эти венские сосиски - инфаркт на вилке, но они выглядели такими несчастными среди всей этой мажорской жратвы, что я просто была вынуждена их купить. Не спорю, несколько чисто символических примет передовой культуры было допущено в дом - это, например, оптовые закупки продовольствия. Их гнусные картонные улики громоздятся в кухне, но родители ничуть не стыдятся (Я знаю, что это безвкусно, малыш, но какая экономия). В доме есть несколько высокотехнологичных новшеств, в основном купленных по настоянию Тайлера: микроволновая печь, видеомагнитофон, телефон с автоответчиком. Что касается последнего, я замечаю, что родители, оба телефонофобы, наговаривают на него тексты с той же нерешительностью, с какой миссис Стюйвезент Фиш записывала граммофонные пластинки для капсулы времени. - Мам, а что, если вы с отцом на этот раз плюнете на Рождество и рванете на Мауи? У нас с Тайлером уже заранее депрессия. - Может, в будущем году, сынок, когда у нас будет посвободнее с деньгами. Ты ведь знаешь, какие сейчас цены... - Ты говоришь это каждый год. Пожалуй, хватит вам стричь купоны. И притворяться бедными. - Уж позволь это нам, родной. Нам нравится изображать голь перекатную. Мы выезжаем из портлендского аэропорта в знакомый ландшафт: зеленые поля, припорошенные дождичком. Уже через десять минут все успехи на ниве духовного и психологического самосовершенствования, которых я добился вдали от семьи, испаряются либо теряют силу. - Так вот какая у тебя теперь стрижка, сынок? Мне напоминают: как ни старайся, для родителей я навсегда останусь двенадцатилетним. Родители искренне стараются не воспламенять тебе нервы, но их суждения как бы не в фокусе и вне масштаба. Обсуждать личную жизнь с родителями - все равно что, увидев в зеркале заднего вида один-единственный прыщик у себя на носу, из-за отсутствия контекста и контраста решить, что у тебя сыпь и рак кожи одновременно. - Слушай, - говорю я. - Неужели и впрямь в этом году только мы с Тайлером? - Похоже на то. Хотя мне кажется, Ди может приехать из Порт-Артура. Она скоро вернется в свою старую спальню. Есть признаки. - Признаки? Мать увеличивает скорость движения дворников и включает фары. Что-то ее тяготит. - Вы все уезжали и возвращались, уезжали и возвращались столько раз, что я даже не вижу смысла говорить друзьям, что дети разъехались. Да и тема эта больше не обсуждается. Мои друзья со своими детьми проходят через то же самое. Когда мы сталкиваемся в Сэйфвэе Сэйфвэй сеть супермаркетов., то больше не спрашиваем друг друга о детях, как раньше, - это как бы не принято. А то было бы одно расстройство. Кстати, ты помнишь Аллану дю Буа? - Красотку? - Обрила голову и ушла в секту. - Да что ты?! - Но сначала продала все материнские драгоценности, чтобы заплатить за место в Лотосовой Элите у своего гуру. Расклеила по всему дому бумажки со словами: Я буду молиться за тебя, мама. Мать, в конце концов, выставила ее из дому. Теперь она в Теннесси, выращивает репу. - Все облажались. Никто не вырос нормальным. Ты кого-нибудь еще видела? СОКРАЩАЙ ОЧИЩАЙ ОПРЕСНЯЙ НАСТАВЛЯЙ - Всех. Только я не помню, как их зовут. Донни... Арнольд... Я помню их маленькими, когда они забегали к нам за леденцами. А сейчас они все такие побитые, постаревшие - какая-то преждевременная дряхлость. А вот Тайлеровы друзья, надо сказать, все живчики. Совсем другой коленкор. - Тайлеровы друзья живут в мыльных пузырях. - Это и неправда и несправедливо, Энди. Она права. Я просто завидую, что друзьям Тайлера будущее не страшно. Завистник и трус. - Ладно, извини. Так почему ты думаешь, что Ди может вернуться домой? Ты начала говорить... Мы едем по почти пустынному бульвару Сэнди в сторону центра, к стальным мостам - мостам цвета облаков, мостам столь замысловатым и огромным, что мне вспоминается Нью-Йорк из рассказа Клэр. Я задумываюсь, способна ли их масса совратить законы притяжения. - Ну, когда вы, дети, звоните и начинаете грустить о прошлом или ругаете свою работу - я понимаю, что пора стелить чистое белье. Или если все слишком хорошо. Три месяца назад Ди звонила и рассказывала, что Ли покупает ей молочный магазин. Я никогда не слышала такого восторга в ее голосе. И я тут же сказала отцу: Фрэнк, руку даю на отсечение - еще весна не наступит, а она вернется в свою комнату рыдать над школьными фотографиями. Похоже, я скоро выиграю пари. 2 X 2= 5: капитуляция после долгого сопротивления рекламной кампании, направленной прямиком на ваш спой потребителей; Ну ладно, ладно, куплю я вашу дурацкую колу. А теперь проваливайте". ПАРАЛИЧ РЕШИТЕЛЬНОСТИ: неспособность сделать выбор, когда возможности ничем не ограничены. Или когда Дэви единственный раз устроился на более-менее пристойную работу - его взяли художественным редактором в журнал, и он взахлеб рассказывал, как ему там нравится. А я знала, что не пройдет и двух минут, как эта работа ему наскучит. И точно - дин-дон, звонок в дверь, стоит Дэви с этой девушкой, Рейн. вылитые беглецы из детского концлагеря. Влюбленная парочка прожила у нас в доме полгода, Энди. Тебя не было; ты ездил в Японию или еще куда-то. Ты представить себе не можешь этот кошмар. Я до сих нор повсюду нахожу обрезки ее ногтей... Отец. бедняга, обнаружил один в морозильнике - черный отполированный ноготь -- просто жуть. - А сейчас вы с Рейн друг друга терпите? - Едва-едва. Не скажу, что очень огорчилась, когда узнала, что она встречает Рождество в Англии. Дождь усилился, один из любимых моих звуков - стук дождя по металлической крыше автомобиля. Мать вздыхает: - А я-то возлагала на вас такие надежды. Ну как можно было думать иначе, глядя на ваши личики? Но мне пришлось перестать обращать внимание на то, что вы вытворяете со своими жизнями. Надеюсь, тебя это не обижает? Потому что после этою моя жизнь стала намного-намного легче. Подъезжая к дому, я вижу Тайлера, который впрыгивает в свою машину, прикрывая тщательно навитую голову красной спортивной сумкой. - Привет, Энди! - кричит он, забираясь в свой теплый, сухой мирок и захлопывая дверь. Затем, высунувшись в окно, добавляет: - Добро пожаловать в дом, забытый временем. ДА - МТВ, НЕТ - ПУШКАМ Канун Рождества. Сегодня, ничего никому не объясняя, я покупаю огромное количество свечей. Церковные свечки, именинные свечи, свечи на случай отключения электричества, столовые свечи, еврейские свечи, рождественские свечи и свечи из магазина индуистской книги с кое-как намалеванными богами-человекоидами. Все годятся - пламя-то одинаковое. В Дарст-трифти-марте на 21-й улице у Тайлера, обескураженною моей свечеманией, язык отнялся от стыда; чтобы придать тележке более праздничный и менее безумный вид, он кладет в нее замороженную индейку. - Все-таки что такое церковные свечи? - глубоко вдыхая дурманящий синтетически-черничный аромат столовой свечи, интересуется Тайлер, обнаруживая одновременно свою обескураженность и атеистическое воспитание. - Их зажигают, когда молятся. В Европе они есть в каждой церкви. - О, вот эту ты пропустил, - он передает мне красную круглую настольную свечу, покрытую сеточкой, какие бывают в семейных итальянских ресторанах. - Люди косятся на твою тележку, Энди. Ты не можешь сказать, для чего эти свечи? - Это рождественский сюрприз, Тайлер. Встань-ка в очередь. Мы идем к кассе, которая, как всегда в эти дни, перегружена; в наших поношенных нарядах, извлеченных из моего старого шкафа, где они хранились с былых панковских дней, мы кажемся на удивление нормальными - Тайлер в старой кожаной куртке, вывезенной мной из Мюнхена, и я - в ветхих рубашках одна поверх другой и джинсах. Снаружи, разумеется, дождь. Сидя в машине Тайлера, катящей домой по Бернсайд авеню, я пытаюсь рассказать Тайлеру Дегову историю о конце света в супермаркете Вонс. - Есть у меня один друг в Палм-Спрингс. Так вот, он говорит, что, когда врубятся сирены воздушной тревоги, первым делом люди кинутся за свечами. - Ну и? -- Я думаю, потому-то в Дарст-трифти-марте на нас так и косились. Удивлялись, почему не слышно сирен. - М-м-м-м. И за консервами, -- отвечает он, поглощенный номером Вэнити фейр Иллюстрированный журнал, издающийся в США. (за рулем - я). - Как ты считаешь, стоит мне осветлить волосы? *** - Ты все еще пользуешься алюминиевыми кастрюлями и сковородками, а, Энди? - спрашивает отец, заводя в гостиной наши старинные часы с маятником. - Выбрось их, понял. Алюминий на кухне - прямой путь к болезни Альцгеймера. ва года назад у отца случился удар. Не самый серьезный, но неделю он не мог двигать правой рукой, а теперь вынужден принимать лекарство, которое, помимо всего прочего, блокирует работу слезных желез, - теперь он не способен плакать. Надо сказать, что это испытание напугало его и он довольно радикально изменил образ жизни. Особенно - режим питания. До удара он ел, как фермер в поле, - только успевал нарезать себе куски красного мяса, напичканного гормонами, антибиотиками и еще бог знает чем, а в придачу - горы картофельного пюре и реки виски. Теперь, к большому облегчению матери, он ест курятину и овощи, частенько заглядывает в магазины экологически чистых продуктов и установил на кухне полочку с витаминами, источающую хипповский аромат витамина В, отчего кухня напоминает аптеку. ПОДУШНЫЙ НАЛОГ: издержки вступления в брак - занятные ребята на глазах превращаются в зануд: Спасибо за приглашение, но мы с Норин собирались полистать каталог кухонной посуды, а позже посмотреть Магазин на диване". МАЛЬЧИДЕВИШНИК: модифицированная сквайрами древняя традиция смотрин грудного младенца. Теперь на такие церемонии приглашают вопреки обычаю не только женщин, но и мужчин. Таким образом, количество друзей, дары приносящих, увеличивается вдвое, и совокупная стоимость подарков поднимается до стандартов эйзенхауэровской эры Подобно мистеру Макартуру, отец только на закате жизни заметил, что у него есть тело. Лишь столкновение со смертью отвратило его от многовековых кулинарных мифов, порожденных железнодорожными рабочими, скотоводами, а также нефтехимическими и фармацевтическими фирмами. Но опять же - лучше поздно, чем никогда. - Нет, пап. Никакого алюминия. - Хорошо-хорошо. - Повернувшись, он смотрит в телевизор в другом конце комнаты и, глядя на толпу рассерженных молодых людей, протестующих где-то против чего-то, пренебрежительно бурчит: -- Вы только посмотрите на этих парней. Неужели никто из них не работает? Подыщите им какое-нибудь занятие. Покажите им по спутниковому каналу видеоклипы, которые Тайлер смотрит, - да что угодно - главное, их занять. Ох, ты господи! - Отец, подобно бывшей Деговой коллеге Маргарет, не верит, что люди способны конструктивно тратить свободное время. Потом Тайлер сбегает с ужина. В комнате остаются я, мать, отец, четыре перемены блюд и вполне объяснимое напряжение. - Мам, да не хочу я никаких подарков на Рождество. Не хочу допускать в свою жизнь вещи. - Рождество без подарков? Ненормальный. Ты что, там у себя перегрелся? Позже, в отсутствие большинства своих детей, мой сентиментальный отец бродит по пустым комнатам нашего дома, словно пробивший днище собственным якорем танкер в поисках порта - места, где мог бы заварить рану. Наконец он решает сложить чулки возле камина. В чулок Тайлера он кладет подарки, в покупку которых каждый год вкладывает всю душу: крошечные бутылочки с полосканием для рта, японские апельсины