успокоения, а когда попадают в армию, то у них и вовсе остаются только пилюли. Хирн засмеялся. - Это ты, Волсен, по своему опыту судишь? - спросил он. Ред ничего не ответил. Снова тяжело вздохнув, Уилсон произнес: - Плохо, черт возьми, что нас послали сегодня. Когда требуется что-то делать, я всегда готов. Назначайте меня в наряд, посылайте в разведку - это не имеет значения, только не хочется болеть, как сегодня. - Ничего, поправишься, - подбодрил его Хирн. - Надеюсь, лейтенант, - согласился Уилсон. - Я по натуре не лентяй, любой скажет, что я работаю, а не валяю дурака, но в последнее время эта болячка заставляет меня думать, что я никуда не годен, не могу делать того, что делал раньше. - В такт словам Уилсон махал рукой, и Хирн заметил в лучах солнца рыжеватые волосы на запястье. - Может, в последнюю неделю я и вынужден был немного повалять дурака, так что Крофт меня совсем заел. Тяжело сознавать, что друг, с которым прослужил в одном взводе два года, считает, что ты увиливаешь от работы. - Успокойся, Уилсон, - пробормотал Ред. - Я скажу этому заразе рулевому, чтобы поаккуратнее вел катер по волнам. - Рулевой катера был одним из солдат саперной роты. - Я скажу ему, чтобы он высадил тебя поаккуратнее. - В голосе Реда прозвучал сарказм, даже какое-то, презрение. До Хирна дошло, что Волсен не сказал ему ни слова за все время его разговора с людьми. А почему Уилсон рассказывает ему, Хирну, все это? Для оправдания? Хирн этого не думал. Все время, пока Уилсон говорил, его голос звучал как-то абстрактно, будто он сам себе объяснял что-то. Уилсон вел себя так, будто Хирна и не было рядом, а Волсен, казалось, презирал его. Ну и черт с ними. Нечего им навязываться. Хирн потянулся и зевнул, а потом сказал: - Спокойнее, ребята. - Хорошо, лейтенант, - пробормотал Уилсон. Ред ничего не сказал. Он устремил свой сердитый и раздраженный взгляд на Хирна, снова взбиравшегося по трапу в рулевую рубку. Крофт кончил точить нож и, пока Хирн и Уилсон разговаривали, прошел к укрытому месту у носовой сходни. Стэнли, поняв, что там можно лучше укрыться, последовал за ним. Действительно здесь было намного удобнее: хотя днищевая обшивка намокла, борт в носовой части был повыше, брызги скатывались к корме, и луж не было. Стэнли без умолку болтал: - За каким хреном они приставили к нам офицера. По-моему, никто лучше тебя не справится со взводом. Они должны были бы произвести тебя в офицеры, а не посылать к нам этого новоиспеченного лейтенанта. Крофт пожал плечами. Назначение Хирна возмутило его гораздо больше, чем он предполагал. Он командовал взводом так долго, что теперь ему было трудно привыкнуть к мысли, что над ним есть начальник. В тот день, когда появился Хирн, Крофт несколько раз, прежде чем отдать приказ, был вынужден напоминать себе, что он уже не командир. Хирн был его врагом. Это не было чем-то осознанным до конца, но именно такое отношение к Хирну чувствовалось во всем, что делал Крофт. Почему-то он поставил в вину самому Хирну тот факт, что его назначили в разведывательный взвод, и инстинктивно презирал его за это. Положение осложнялось еще и тем, что Крофт не мог признаться себе в своей враждебности к лейтенанту, ибо слишком долго воспитывался в армии в духе подчинения старшим. Да и как он мог бы изменить положение? "Если ты ничего не можешь сделать, молчи" - это был один из его немногих девизов. Он не ответил Стэнли, но внутренне испытывал удовольствие от его слов. - Мне кажется, я знаю человеческую натуру, - сказал Стэнли, - и могу дать голову на отсечение: было бы несравненно лучше, если бы взводом командовал ты, а не какой-то сопляк, которого нам навязали. Крофт сплюнул. "Стэнли хитрец и подхалим, - подумал он. - Но если человек во всех других отношениях ничего, то это не страшно". - Может быть, - согласился он. - Возьми, к примеру, это наше задание. Дело это трудное, и нам нужен опытный человек. - А что ты сам, лично, думаешь об этом задании? - спросил Крофт и резким движением нагнулся, чтобы не попасть под лавину брызг. Стэнли понял, что Крофту нужен положительный, а не отрицательный ответ. Но он знал, что отвечать нужно осторожно. Если проявить энтузиазм, Крофт не поверит, поскольку никто во взводе не радовался заданию. Стэнли провел пальцем по усам, которые все еще были жиденькими и неровными, несмотря на уделяемое им внимание. - Не знаю. Кто-то должен был пойти, а раз так, то почему бы и не мы? По правде говоря, Сэм, - решил соврать Стэнли, - хотя это и похоже на хвастовство, но я не сожалею о том, что это дело поручили нам. Без дела устаешь, хочется потрудиться. Крофт погладил подбородок. - Ты в самом деле так считаешь? - Ага. Конечно, я не всякому сказал бы это, но это как раз то, что я думаю о задании. Не без намерения Стэнли коснулся больного места Крофта. После целого месяца хозяйственных работ и несения караульной службы Крофт горел желанием участвовать в каких-нибудь активных действиях. Он согласен был на любое трудное разведывательное задание. А это... Замысел этого задания произвел на него сильное впечатление. Хотя Крофт этого и не показывал, он сгорал от нетерпения. Самая нудная часть задания заключалась в этих вот часах на катере. Всю вторую половину дня Крофт обдумывал различные маршруты движения, пытался представить характер местности в районе действий взвода. Хорошей карты глубинных районов острова в штабе не было, он видел лишь составленную на основе аэрофотоснимков, но хорошо запомнил ее. Теперь, когда ему напомнили, что командовать взводом и руководить действиями людей будет не он, Крофт снова почувствовал возмущение. - Ну ладно, - сказал он. - Скажу тебе, генерал Каммингс очень неплохо все это задумал. Стэнли согласно кивнул: - Ребята все время обсуждают, как выполнить задание получше, но самое главное и трудное было, конечно, все это придумать и рассчитать. - Да, конечно, - сказал Крофт. Он перевел взгляд на беседовавших Уилсона и Хирна и, почувствовав какую-то ревность, подтолкнул локтем Стэнли: - Посмотри. Подсознательно Стэнли скопировал манеру речи Крофта. - Думаешь, что Уилсон подлизывается? Крофт тихо и холодно засмеялся. - Черт его знает. Последнее время он все увиливает от работы. - Интересно, он действительно болен или просто притворяется? - спросил Стэнли с ноткой сомнения. Крофт покачал головой. - Верить Уилсону нельзя. - И мне так всегда казалось. Стэнли был доволен. Браун говорил, что никто не может ужиться с Крофтом. Он просто не знал, как этого добиться. Крофт не такой уж плохой парень, только к нему нужно найти подход. Неплохо иметь дружеские отношения с сержантом, который старше тебя по должности. И все же Стэнли чувствовал себя очень напряженно все время, пока разговаривал с Крофтом. В первые недели своего пребывания во взводе он вел себя так с Брауном, теперь - с Крофтом. Стэнли никогда не говорил с ним без цели. Однако это был автоматический процесс. Он не делал этого сознательно. Чем плохо согласиться с Крофтом? В данный момент он сам верил в то, что говорил. Его мозг срабатывал с такой быстротой, что он иногда сам удивлялся своим словам. - Да, Уилсон странный парень, - пробормотал он. - Ага. На мгновение настроение у Стэнли упало. Может быть, потому, что дружбу с Крофтом он начал завязывать слишком поздно. Что это могло ему дать теперь, когда во взвод пришел лейтенант? Одной из причин, почему он отрицательно отнесся к Хирну, была надежда занять место Крофта после производства того в офицеры. Он не мог представить себе Мартинеса или Брауна в качестве взводного сержанта. Его устремление было туманным и не составляло его конечной цели. У Стэнли вообще не было какой-либо одной цели. Его мечты всегда были туманны. Крофт и Стэнли, разговаривая, и в самом деле ощущали что-то общее, какое-то сходство во взглядах, и это влекло их друг к другу. Крофт успел привязаться к Стэнли. "Этот парень не так плох", - думал он. Палуба вздрагивала от удара катера о волны. Солнце почти село, на небе сгущались облака. Дул прохладный ветерок, Крофт и Стэнли встали поближе друг к другу, чтобы прикурить. Галлахер перешел в нос катера. Он молча встал рядом с Крофтом и Стэнли. Его худое угловатое тело слегка дрожало. Они прислушивались к шуршанию воды у борта катера. - То жарко, то холодно, - пробормотал Галлахер. Стэнли улыбнулся ему. Он считал, что с Галлахером надо быть тактичным - ведь у него умерла жена, и это сделало его раздражительным. Вообще же Галлахер вызывал у него неприязнь, злил его, потому что рядом с ним он чувствовал себя неловко. - Как чувствуешь себя, дружище? - тем не менее спросил Стэнли. - Хорошо. На самом деле Галлахер пребывал в угнетенном состоянии духа. Серое небо еще более усугубляло его скорбное настроение. После смерти Мэри он стал необыкновенно чувствителен к капризам погоды, все время находршся в меланхолии, того и гляди заплачет. - Да, да. Все хорошо, - повторил Галлахер. Сочувствие Стэнли вызвало у него раздражение, он понимал его фальшь. Галлахер стал теперь более проницательным. Он задумался, зачем он подошел к ним, и хотел было вернуться к своей койке, но здесь было теплее. Палубный настил в носовой части скрипел, Галлахер недовольно проворчал: - Долго еще они будут мариновать нас здесь? После небольшой паузы Крофт и Стэнли снова заговорили о задании на разведку, Галлахеру этот разговор был неприятен. - Нам крупно повезет, если мы выберемся из этого дела живыми, - резко сказал он. Разговор о задании пугал его. Он снова представил себя убитым и лежащим на поле боя. В спине вдруг сильно заныло. Ему все еще виделся мертвый японский солдат, убитый Крофтом и лежавший в молоденькой зелени. Стэнли не обращал на Галлахера никакого внимания. - Как ты считаешь, что делать, если мы не пробьемся через перевал? - спросил он Крофта. "Это важно знать", - подумалось ему. Вдруг он станет командиром взвода? Все может быть. В его воображении возникали разные картины, но он заставил себя не думать о том, кто, может быть, погибнет, а кто останется в живых. - На войне, если нельзя что-то сделать одним способом, надо всегда иметь наготове другой, - ответил Крофт, как бы советуя. Он сам удивился своим словам, ибо почти никогда не давал советов. - Так что бы ты сделал? Стал бы проходить через гору? - Я не командир. Командует лейтенант. Стэнли состроил гримасу. Находясь рядом с Крофтом, он всегда чувствовал себя менее опытным и не пытался этого скрывать. Не задумываясь над этим, он полагал, что Крофт станет лучше относиться к нему, если он не будет слишком самоуверенным. - Если бы я комэндоЕал взводом, то поступил бы именно так, - добавил Крофт. Галлахер слушал их невнимательно и почти не различал слов. Их разговор о задании раздражал его. Будучи мнительным, он старался не нарушать определенных табу и боялся говорить о бое. Настроение у него было все еще подавленным, он представлял себе действия взвода как страшное испытание физических и душевных: сил. Ему опять стало жалко самого себя, и на глазах у него навернулись слезы. Чтобы не расплакаться, он со злостью сказал Стэнли: - Ты все чего-то ждешь от этого? Скажи спасибо, если голова останется цела. На этот раз они не могли оставить слова Галлахера без внимания. Стэнли вспомнил о том, как совершенно случайно был ранен Минетта, и снова почувствовал испытанный им тогда страх. Его уверенность была поколеблена. - Ты слишком много треплешься, - сказал он Галлахеру. - Не твое собачье дело. Стэнли угрожающе шагнул к Галлахеру, но тут же остановился. Тот был намного меньше его, и драка с ним не принесла бы славы Стэнли. Он понимал, что такая драка равносильна схватке с калекой. - Послушай, Галлахер. Я переломлю тебя пополам, - сказал он. Стэнли не сознавал этого, но именно так выразился Ред в то утро, когда они высаживались на побережье. Галлахер не шевельнулся. Он боялся Стэнли. Крофт с безразличным видом наблюдал за ними. Его тоже возмутили замечания Галлахера. Он никогда не забывал о стремительном броске японцев через речушку, и иногда ему снилось, как на него, беспомощно лежащего на камнях, обрушивается огромная волна воды. Он никогда не связывал этот сон с ночным боем, но догадывался, что он свидетельствует о его скрытой слабости. Галлахер действовал ему на нервы. Крофт на миг представил себе свою смерть. "Думать об этом - глупо", - решил он, но не смог сразу отделаться от этой мысли. Крофт всегда воспринимал смерть других как какую-то закономерность. Когда во взводе или роте кого-нибудь убивало, он испытывал своеобразное суровое и спокойное удовлетворение, считая это неизбежным. Сейчас ему показалось, что колесо может наехать на него. Крофт никогда не был таким слепым пессимистом или фаталистом, как Ред или Браун. Он не верил, что, чем дольше человек участвует в боях, тем меньше остается у него шансов выжить. Крофт просто считал, что судьба сама распоряжается - быть человеку убитым или нет, но почему-то всегда автоматически исключал себя из числа тех, кто может оказаться под ударом судьбы. Сейчас он взглянул на вещи иначе. Драка так и не состоялась. Стэнли и Галлахер молча стояли у носовой сходни, ощущая под тонкой железной палубой зловещую мощь океана. Подошел Ред. Стэнли и Крофт снова заговорили о разведывательном задании. Реда этот разговор тоже возмущал. У него побаливала спина, и это выводило его из себя. Нудная беспорядочная пачка на волне, теснота на катере из-за коек и людей, даже просто голос Стэнли - все злило его. - Знаешь, - доверительно говорил Стэнли Крофту, - я не хочу сказать, что рад этому заданию, но зато у нас будет опыт. У меня самое низшее унтер-офицерское звание, но я понимаю свой воинский долг, и мне необходим опыт, чтобы научиться успешно его выполнять. Эта напыщенная речь Стэнли разозлила Реда, и он презрительно фыркнул. - Смотри в оба, - сказал Крофт. - Большинство солдат во взводе, как овцы, смотрят только в землю. Ред тяжело вздохнул. Он презирал Стэнли за карьеризм, но в то же время чуть-чуть завидовал ему. Он представлял себе, как тот с течением времени поднимется по служебной лестнице, но разве в этом счастье? "Любому из нас нужно для счастья одно - не оказаться в числе убитых. Зачем мне быть сержантом? - спрашивал он себя. - Если в твоем взводе кого-то убивают, ты никогда не можешь отделаться от мысли об этом. Не хочу ни от кого получать приказы и не хочу, чтобы кто-нибудь давал мне их. - Он посмотрел на стоявшего на корме Хирна и почувствовал, как глухая злоба подступает к самому горлу. - Черт бы побрал этих офицеров! Кучка студентов, думающих, что они идут на футбольный матч. Этот сопляк рад такому заданию". Стэнли был смешон ему, вызывал в нем иронические чувства. И это прорвалось. - Эй, Стэнли! Ты думаешь, тебе дадут "Серебряную звезду"? Стэнли посмотрел на него озлобленно: - Заткнись, Ред. - Подожди, подожди, сынок, - не унимался Ред. Он громко рассмеялся и повернулся к Галлахеру: - Ему дадут "Пурпурную дырку". - Слушай, ты! - сердито сказал Стэнли, стараясь, чтобы в юлосе звучала угроза. Он знал, что Крофт наблюдает за ним. - А-а-а, - фыркнул Ред. Ему вовсе не хотелось вступать в драку. Даже когда боль в спине утихала, он все равно чувствовал себя слабым и вялым. Неожиданно ему пришло в голову, что за несколько месяцев, проведенных на Анопопее, он и Стэнли во многом изменились. Стоили пополнел, стал более самоуверенным. Ред же исегда чувствовал усталость и заметно похудел. И все-таки из гордости он сказал: - Ты откусываешь кусок, который не можешь проглотить, Стэнли. - Ты что, в одной компании с Галлахером? Галлахера снова охватил страх. Он не хотел ввязываться. Все последнее время он был замкнут и пассивен. Даже периодические вспышки гнева не выводили его из состояния пассивности. И все же сейчас он не мог отступить. Ред был одним из лучших его друзей. - Реду ни к чему моя компания, - пробормотал он. - Вы, наверное, думаете, что сильнее меня, потому что пробыли в армии немного дольше, - сказал Стэнли. - Возможно, - ответил Галлахер. Стэнли понимал, что должен дать отпор Реду, чтобы не потерять уважение Крофта, но чувствовал, что не может этого сделать. Насмешка Реда снова повергла Стэнли в состояние неуверенности. Он вдруг понял, что его пугает даже мысль о бое. Глубоко вздохнув, он сказал: - Сейчас не время, Ред. Но когда мы вернемся... - Ладно. Пошли мне тогда письмецо. Стэнли стиснул зубы, но слов для ответа не нашел. Он перевел взгляд на Крофта, но тот был безучастен. - Я хотел бы, чтобы вы, ребята, попали в мое отделение, - сказал он Реду и Галлахеру. Те громко засмеялись. Крофт разозлился. Ему хотелось увидеть драку, но он понимал, что это было бы плохо для взвода. Стэнли ему не понравился. Сержанту следует знать, как держать в узде рядовых. Крофт сплюнул за борт. - В чем же дело? Уже все закончилось? - спросил он холодно. Бесцельный разговор раздражал его. Все замолчали, снова наступила тишина. Напряжение спало, как падает намокший лист бумаги под тяжестью своего веса. Все, кроме Крофта, втайне почувствовали облегчение. Однако мысли о том, что их ждет впереди, навевали уныние. Каждый погрузился в свои собственные переживания. Вдали виднелась возвышавшаяся над островом гора Анака. В наступающих сумерках она была похожа на огромного серого слона, вздыбившегося на передних ногах. Гора почему-то казалась мудрой и мощной, а ее огромные размеры внушали страх. Галлахер зачарованно смотрел на нее, захваченный невыразимой красотой зрелища. Даже Крофт был взволнован. Гора притягивала его. Ему никогда раньше не доводилось видеть ее вот так, во всей красе. Ее скрывали поросшие густой растительностью утесы горного хребта Ватамаи. Сейчас Крофт внимательно разглядывал ее вместе со всеми отрогами, испытывая безотчетное желание взобраться на ее вершину. А Реду было только тоскливо. Слова Крофга глубоко задели его. Вид горы почти не вызывал у него никаких особых эмоций. Но стоило ему отвернуться, как им овладевал страх, тот самый страх, который рано или поздно испытали сегодня все солдаты взвода. Как и другие, Ред думал, не станет ли эта разведывательная вылазка такой, в которой счастье изменит ему. Гольдстейн и Мартинес разговаривали об Америке. Случайно их койки оказались рядом, и они всю вторую половину дня пролежали, укрывшись плащами. Гольдстейн чувствовал себя почти счастливым. Он никогда раньше особенно не дружил с Мартинесом, а теперь они болтали уже несколько часов, и их взаимное доверие росло. Гольдстейн всегда бывал необыкновенно доволен, когда ему удавалось с кем-то подружиться. Он был очень доверчив. Одной из главных причин его жалкого положения во взводе являлся тот факт, что дружеские отношения с другими солдатами, как правило, были недолговечными. Те, с кем он подолгу дружески и серьезно разговаривал, или оскорбляли его, или не обращали на него внимания уже на следующий день после разговора. Гольдстейп не мог понять этого. Он делил людей на две категории: друзья и недрузья. Он не мог постичь никаких вариаций или отступлений от этого. Он был несчастлив от того, что постоянно чувствовал, что друзья изменяют ему. И все же он никогда по-настоящему не отчаивался. По натуре он был активным и весьма положительным человеком. Если его чувства больно задевали, если еще один друг оказывался ненадежным, Гольдстейн болезненно переживал, но в конце концов оправлялся и шел своим путем дальше. Неудачи в установлении дружеских отношений во взводе заставили его быть более хитрым, более осторожным во всем, что он говорил или делал. И все же природная доброта и сердечность мешали Гольдстейну выработать какие-то средства защиты. При первом намеке на дружбу он готов был позабыть свои прошлые неудачи и печали и ответить на нее со всей искренностью и теплотой. Сейчас ему казалось, что он вполне понимает и знает Мартинеса. Если бы его спросили, он заявил бы, что Мартинес - прекрасный парень. Молчаливый, но хороший парень. Очень демократичен для сержанта. - Знаешь, в Америке, - говорил Мартинес, - человеку предоставлены очень большие возможности. - О, да! - Гольдстейн закивал головой в знак согласия. - Я собираюсь завести собственное дело. Я много размышлял над этим и понял, что человек должен что-то придумать и сделать, если хочет чего-то добиться. Можно многое сказать об устойчивых заработках и обеспечении, но я предпочитаю быть сам себе хозяином. Мартинес согласно кивнул. - Когда имеешь собственное дело, можно немало заработать, да? - спросил он. - Иногда удается. Мартинес задумался. Деньги. Ладони его рук слегка вспотели. Он вспомнил об одном владельце публичного дома по имени Исидро Джуанинес, который приводил его в изумление, еще когда Мартинес был совсем ребенком. Он вспомнил, как Исидро держал в руках толстую пачку долларовых банкнотов. - После войны я, может быть, демобилизуюсь. - Конечно, тебе это нужно сделать, - сказал Гольдстейн. - Ты ведь умный человек, и на тебя можно положиться. Мартинес вздохнул. - Но... - Он не знал, как выразить свою мысль. Мартинес всегда стеснялся упоминать о том, что он мексиканец, и считал дурным тоном говорить об этом. Вдруг собеседник увидит в этом намек на то, что его винят в отсутствии хорошей работы для него, Мартинеса? Кроме того, Мартинесу всегда хотелось надеяться, что ею примут за настоящего испанца. - Но у меня нет образования. Гольдстейн соболезнующе покачал головой. - Да, это препятствие. Мне тоже хотелось окончить колледж, отсутствие диплома всегда сказывается. Но для бизнеса прежде всего нужна смекалка. Я лично считаю, что бизнес основан на честности и порядочности. Все великие люди добились своего положения благодаря этим качествам. Мартинес согласно кивнул. Он подумал о том, сколько нужно места очень богатому человеку, чтобы хранить свои деньги. Он представил себе богатый хардероб, разнообразные кремы для чистки обуви, галс!уки ручной работы, много изящных и обаятельных блондинок. - Богатый человек может позволить себе что угодно! - восхищенно произнес Мартинес. - Будь я богатым, я помогал бы другим. И... мне лично много не нужно: достаток, хороший дом и небольшие сбережения. Ты Нью-Йорк знаешь? - Нет. - Лично я предпочел бы жить в пригороде, - сказал Гольдстейн, покачивая головой. - Там отлично, хорошие люди, культурные, воспитанные. Я не хотел бы, чтобы мой сын рос в таких условиях, как я. Мартинес глубокомысленно кивнул. У него никогда не было определенных убеждений или стремлений, и он всегда чувствовал себя неловко, когда разговаривал с человеком, у которого была какая-то система взглядов и какие-то определенные планы. - Америка - хорошая страна, - произнес он искренне, охваченный вспышкой подлинного патриотизма. Впервые за многие годы оп снова подумал о том, что хотел бы стать летчиком, но тут же устыдился этого. - В школе я научился хорошо читать, - сказал он. - Учитель считал меня способным. - Я уверен, что так и было, - убежденно ответил Гольдстейн. Волнение на море уменьшилось, и брызги попадали на палубу реже. Мартинес обвел взглядом помещение катера, прислушался к гулу голосов вокруг и, пожав плечами, сказал: - Долго мы путешествуем. Галлахер вернулся к своей койке рядом с койкой Мартинеса и молча лег. Гольдстейн чувствовал себя неловко. Он не разговаривал с Галлахером уже более месяца. - Удивительно, что никого не укачало, - произнес наконец Гольдстейн. - Эти катера не очень-то удобны для путешествий. - А Рот и Вайман? Их ведь укачало, - сказал Мартинес. Гольдстейн горделиво повел плечами. - А мне ничего. Я привык к морю. У моего друга на ЛонгАйленде была парусная шлюпка, и летом мы с ним часто выходили в море. Мне это очень нравилось. - Он вспомнил о заливе и об окружавших его белых песчаных дюпах. - Там было очень красиво. Знаешь, по красоте местности Америка превосходит все страны. - Чего ты хвалишься, братец? - неожиданно хмуро произнес Галлахер. Гольдстейн решил, что, видимо, такова уж манера вести разговор у этого человека. Ничего плохого он сказать этим не хотел. - А ты, Галлахер, когда-нибудь плавал на парусных шлюпках? - спросил Гольдстейн мягко. Галлахер приподнялся на локте. - Я иногда выходил на каноэ по реке Чарльз неподалеку от Еест Роксберри. Мы катались с женой. - Он сначала произнес эту фразу, а потом подумал, что зря это сделал. Выражение его лица сразу же изменилось, стало скорбным. - Прости, - тихо сказал Гольдстейн. - Ничего. - Галлахер почувствовал легкое раздражение от того, что ему посочувствовал еврей. - Ничего, ничего, - добавил он рассеянно. - У тебя ведь есть сын, а? - неожиданно спросил он. Гольдстейн кивнул и с готовностью ответил: - Да. Ему сейчас три года. Вот посмотри фотокарточку. - Гольдстейн не без труда повернулся на койке и достал из заднего кармана брюк бумажник. - Это не очень хороший снимок, - извиняющимся тоном сказал он. - А на самом деле он один из самых хорошеньких ребятишек, каких только можно себе представить. Дома у нас есть большой снимок, его сделал фотограф-профессионал. Лучшего снимка я не видел. За него можно было бы дать приз. Галлахер внимательно посмотрел на снимок. - Да, красивый парнишка. - Он был немного потрясен, ему стало неловко. Галлахер снова взглянул ыа снимок и тяжело вздохнул. В письме домой после смерти Мэри он просил прислать ему фотокарточку ребенка. С тех пор он с нетерпением ожидал получения этого снимка, ставшего для него жизненной необходимостью. Он точно не знал, но предполагал, что на снимке увидит сына. - Да, действительно красивый парнишка, - сказал он грубовато и, преодолевая смущение, спросил: - А каково это - иметь ребенка? Гольдстейн чуть задумался, как бы стараясь дать наиболее точный ответ. - О, это - много... радостей. - Он чуть было не сказал "радостей" по-еврейски. - Но и хлопот порядочно, конечно. Приходится много заботиться о них, и материальные трудности бывают. - Само собой, - кивнул Галлахер. Гольдстейн продолжал говорить. Он чувствовал некоторое смущение, поскольку Галлахер был тем человеком во взводе, которого он больше всех не любил. Теплота и дружественность, которую он испытывал по отношению к нему сейчас, приводили его в замешательство. Говоря о своей семье, Гольдстейн чувствовал разлуку и одиночество. Он припомнил идиллические картины семейной жизни. Ночь, кмда он и жена, лежа в постели, прислушивались к посапыванию сына. - Дети - это то, ради чего стоит жить, - сказал он искренне. До Мартинеса вдруг дошло, что ведь и он отец. Впервые за многие годы он вспомнил про беременность Розалн, и его передернуло при этом воспоминании. Уже семь лет? А можетг восемь? Он потерял счет. "Черт побери", - выругался он про себя. С тех пор как он распутался с этой девицей, он помнил ее только как источник хлопот и забот. Сознание, что у него есть ребенок, тешило его тщеславие! "Черт возьми, значит, у меня все в лучшем виде, - сказал он про себя. Ему стало смешно. - Мараинес делает ребенка и сбегает". Он радовался своей мужской силе и привлекательности. То обстоятельство, что ребенок был рожден вне брака, только льстило его самолюбию. К Гольдстейну он относился терпимо, чувствовал к нему некоторую привязанность. До этого вечера он немного побаивался его и даже стеснялся. Однажды они поспоршш, и Гольдстейн не согласился с ним. Когда случалось так, что с ним не соглашались, Мартинес вел себя как напуганный ученик, которому учитель делает выговор. Он никогда не чувствовал себя свободно из-за того, что был сержантом. Поэтому сейчас он буквально купался в теплых словах Гольдстейна. Он уже больше не считал, что Гольдстейн презирает ею после того спора. "Гольдстейн неплохой парень", - подумал Мартинес. Он снова вспомнил, что находится на слехка покачивающемся и медленно идущем навстречу волнам катере. Стало почти совсем темно. Мартинес зевнул и, свернувшись калачиком, поглубже забрался под плащ. Ему захотелось есть, и он стал лениво размышлять, открыть банку с пайком или полежать спокойно. Мысль о предстоящих действиях в разведке испугала его и прогнала сонливость. "Не надо думать об этом, не надо думать", - повторял он про себя. Неожиданно он осознал, что Галлахер и Гольдстейн прекратили разговор. Он взглянул наверх и увидел, что почти все стоят на своих койках или, уцепившись руками за борт, смотрят куда-то направо, в сторону. - Что там? - спросил Галлахер. - Наверное, закат, - ответил Гольдстейн. - Закат? - Мартинес взглянул на небо. Оно было почти совсем темным, покрытым свинцовыми дождевыми тучами. - Где закат? - Он встал, оперся ногами на боковые стойки койки и посмотрел на запад. По густоте красок закат был прекрасен и величествен - такое зрелище можно наблюдать только в тропиках. Небо, кроме узкой полоски у горизонта, было черным - надвигалась дождевая туча. Солнце скрылось за горизонтом, оставив после себя яркий свет в том месте, где небо встречалось с морем. Отраженные водой лучи образовали красочный веер, похожий на подкову бухты, необычной бухты, расцвеченной ярким спектром оранжевых, желто-золотых и яркозеленых тонов. Над самым горизонтом тянулась узкая лента ярко-красных облаков, похожих на толстые колбаски. Казалось, что там у горизонта находится какой-то сказочный остров, такой, какой люди никогда не сумели бы даже вообразить. Это была библейская обетованная земля, с золотыми песками, виноградниками и цветущими деревьями. Люди смотрели на нее как зачарованные. Остров казался им раем или, может быть, владением какого-то восточного монарха, он манил и будоражил. Это продолжалось недолго. Постепенно чарующее видение начало исчезать в ночи. Золоиле пески померкли, стали серо-зелеными, потом совсем потемнели. Остров погрузился в воду, ночь смыла розовые лавандовые холмы. Вскоре остался один серо-черный океан, темное небо и мерный шум свинцовых с сединой волн. Черный мертвый океан был холоден, нес на себе печать ужаса и смерти. Люди чувствовали, как он нагоняет на них страх. Он словно готов был поглотить их. Они вернулись к своим койкам, стали устраиваться на ночь, и долго еще не могли успокоиться. Пошел дождь. Катер врезался во тьму, идя всего в сотне ярдов от берега. Над людьми навис страх перед предстоящими действиями на берегу. О борта катера мрачно бились волны. 2 Взвод высадился рано утром на южном берегу Анопопея. Дождь прекратился еще ночью, и утро было свежим и прохладным, солнце заливало пляж. Люди толкались несколько минут на песке, наблюдая, как катер отходит от берега, направляясь в обратный путь. Пять минут спустя катер уже был в полумиле от берега, но расстояние казалось значительно меньше. Солдаты разведывательного взвода смотрели вслед удаляющемуся катеру и завидовали экипажу, который к ночи вернется на бивак и сможет получить горячую пищу. "Вот бы такую работу", - подумал Минетта. Мысль о том, что они теперь на пеисследованном побережье, мало кого беспокоила. Джунгли позади выглядели в общем знакомыми. Берег, покрытый мелкими ракушками, был пуст. Солдаты разбрелись по всему участку, курили и смеялись в ожидании начала перехода, довольные тем, что можно просушить одежду на солнце. Хирн находился в некотором напряжении. Через несколько минут предстояло отправиться в путь протяженностью сорок миль по незнакомой местности, из них последние десять миль - по тылам японцев. Хирн и Крофт изучали изготовленную по аэрофотоснимкам карту, разложив ее на песке. Показывая на карту, Хирн предложил: - Мне кажется, сержант, лучше всего пока пойти вверх вот по этой реке. - Он указал на устье ручья, вытекавшего из джунглей в нескольких сотнях ярдов от места высадки. - А потом пойдем через джунгли. - Другого пути нет, насколько я могу судить, - ответил Крофт. Хирн был прав, и это слегка раздражало его. Он потер подбородок. - Но потребуется значительно больше времени, чем вы предполагаете, лейтенант. - Возможно. Слова Крофта не очень понравились Хирну. "Он, конечно, много знает, но сам никогда ничего не подскажет. Проклятый южанин. Он похож на Клеллана", - подумал Хирн и постучал пальцами по карте. Он чувствовал, как под ногами уже нагревается песок. - По джунглям идти не больше двух миль. Крофт недоверчиво кивнул. - Такой карте верить нельзя. По этой речке мы, может, и выйдем куда нужно, но полностью полагаться на это нельзя. - Он сплюнул в песок. - Остается единственное: двинуться в путь, а там видно будет. - Правильно, - сказал Хирн решительно. - Давайте трогаться. Крофт взглянул на солдат. - Эй, ребята, трогаемся! Солдаты взвалили рюкзаки на спину и подогнали ремни так, чтобы они не врезались в плечи. Минуту или две спустя они выстроились в колонну и с трудом пошли по песку. Когда подошли к устью реки, Хирн приказал остановиться. - Разъясните взводу, куда и для чего мы идем, - сказал он Крофту. Крофт пожал плечами и заговорил: - Мы пойдем вверх по реке, пока можно будет идти. Вероятно, не раз придется вымокнуть в воде. И если кому-нибудь это не нравится, пусть выскажется сейчас, отведет душу. - Он поддернул свой рюкзак немного повыше. - На реке японцы нам встретиться не должны, но это не значит, что можно идти как стадо баранов и смотреть только себе под ноги. Будьте начеку. - Он внимательно осмотрел всех солдат, изучая каждого из них, и остался доволен тем, что никто не выдержал его взгляда. Крофт облизнулся, как бы размышляя, что еще сказать. - Хотите что-нибудь сказать им, лейтенант? Хирн потрогал ремень карабина. - Да. Солдаты, - произнес он без всякого пафоса, - я не знаю вас, и вы не знаете меня. Может быть, вы и не хотите знать меня... - Несколько человек засмеялись, но Хирн неожиданно для всех только улыбнулся на это. - Тем не менее я с вами, отвечаю за вас, нравится вам это или нет. Лично я счптаю, что мы найдем общий язык. Я постараюсь быть справедливым, но запомните, что, когда вы устанете и будете едва волочить ноги, я прикажу идти вперед, и вы, наверное, станете проклинать меня. Все это так, но не забывайте, что я устану так же, как и вы, и буду ненавидеть себя, может быть, больше, чем вы. - Раздался дружный смех, и на какой-то момент Хирн почувствовал себя оратором, который полностью владеет слушателями. Испытываемое им от этого удовлетворение было удивительно сильным. "Еще бы, сын Билла Хирна", - с гордостью подумал он. - Ну хорошо, а теперь в путь. В голове колонны шел Крофт, которого очень разозлила речь Хирна. Все в ней было неправильно. Командиру взвода не стоило панибратствовать. Крофт не мог уважать командира взвода, который старается понравиться своим подчиненным. Такое поведение он считал никому не нужным. Река посредине течения казалась глубокой, а у берегов вода едва покрывала камни на дне. Взвод двигался колонной из четырнадцати человек. Вскоре джунгли над ними сомкнулись сводом, а после первого поворота реки образовали своеобразный тоннель со стенами из густой листвы и скользкой вязкой тропой внизу. Солнечный свет едва пробивался через густые переплетения листьев и веток, виноградных лоз и деревьев и приобретал бархатистый зеленоватый оттенок. Лучи вихрились и метались, как это бывает, когда они преломляются в маленьких окошечках кафедрального собора. Кругом джунгли, темные, наполненные таинственными звуками. Запахи влажного папоротника, гниющих растений, аромат растущей зелени били в нос и вызывали неприятное чувство, близкое к тошноте. - Черт побери, ну и вонь здесь, - проворчал Ред. Они жили в джунглях так долго, что, казалось, успели привыкнуть к запахам, но за ночь, пока плыли на катере, отвыкли. Вскоре все взмокли от пота, хотя прошли всего несколько сот ярдов. Вокруг ремней рюкзаков по рубашкам расползлись темные влажные пятна. От шедших в голове колонны каждый шаг требовал необычайных усилий: джунгли выплескивали на них всю скопившуюся на листьях влагу. Ботинки, несмотря на влагоотталкивающее покрытие, постепенно начали промокать, брюки до колен пропитались жидкой грязью. Рюкзаки стали казаться очень тяжелыми, руки и спина затекали от напряжения. Каждый нес до тридцати фунтов продуктов и постельных принадлежностей, две фляги с водой, десять обойм с патронами, две-три гранаты, винтовку, два тесака. Общий вес груза достигал фунтов шестидесяти на человека, то есть веса очень тяжелого чемодана. Большинство людей почувствовали усталость после первых же сот ярдов пути. К моменту, когда было пройдено около полумили, все ужасно устали и едва переводили дыхание. Вскоре река превратилась в ручей, и полоска мелководья сократилась до узкой ленты у самого берега шириной со ступню. Они взбирались теперь на гору. Миновали несколько водопадов. Приходилось идти не по каменистому, а по песчаному дну, а потом и вовсе по жидкой грязи. Люди старались держаться ближе к берегу, но очень скоро движению стала мешать растительность. Они продвигались теперь вперед значительно медленнее. За поворотом реки колонна остановилась - надо было осмотреть дорогу впереди. Джунгли тут спускались к самой реке, и Крофт, поразмыслив немного, двинулся к середине течения. В пяти ярдах от берега он остановился. Вода доходила ему до пояса, течение было быстрым. - Придется держаться у берега, лейтенант, - сказал он и начал пробираться вперед по краю течения, держась руками за ветки. Вода почти полностью скрывала его ноги. Люди с трудом двинулись вдоль берега вслед за Крофтом. Следующие несколько сот ярдов они шли, держась за свисавшие ветки кустов, с трудом прокладывая себе путь против течения. Винтовки все время соскакивали с плеч, едва не падая в воду, а ноги тонули в грязи. Рубашки стали такими же мокрыми от пота, как брюки. Подобным образом они двигались до того места, где река снова стала шире и глубина ее уменьшилась. Течение уже не было таким быстрым, и люди стали продвигаться быстрее, идя по колено в воде. После еще нескольких поворотов они вышли на широкую плоскую скалу, которую река обходила. Здесь Хирн приказал остановиться на отдых. Люди повалились один за другим на камень и несколько мпнут лежали молча без движения. Хирн был слегка встревожен. Он слышал биение своего сердца, его руки дрожали от усталости. Лежа на спине, он видел свой часто вздымавшийся и опускавшийся живот. "Я никуда не гожусь", - подумал он. Это была правда. Ясно, что и в следующие два дня, особенно в первый из них, придется нелегко. У него слишком долго не было физической нагрузки. Но этот недостаток устранит время. Он знал свои силы. Хирн стал уже привыкать к трудному положению человека, ведущего за собой людей. А ведь первому всегда труднее. Сколько раз он останавливался, услышав неожиданный шум или шорох, когда какое-нибудь насекомое стремительно пролетало мимо него. Иногда встречались пауки величиной с грецкий орех, со щупальцами длиной с палец. Такие вещи всегда выводят из равновесия, пугают, особенно когда знаешь, что находишься в необитаемом месте. Каждый шаг дальше в джунгли давался со все большим трудом. Крофт никак не показывал своей усталости. "Этот Крофт - настоящий мужчина, - думал Хирн. - Надо быть начеку, а то окажется, что фактически взводом опять командует Крофт". В то же время Хирн сознавал, что Крофт знал больше, чем он, и не соглашаться с ним было бы глупо.