Харуки Мураками. Хроники заводной птицы [Роман. 1994] Перевод с японского: Иван и Сергей Логачевы Книга первая. Сорока-воровка. 1. Заводная Птица во вторник • Шесть пальцев и четыре груди. 2. Полнолуние и затмение солнца • О лошадях, умирающих в конюшнях. 3. Шляпа Мальты Кано • Цвет шербета, Аллен Гинзберг и крестоносцы. 4. Высокие башни и глубокие колодцы (или Вдали от Номонхана) 5. Страсть к лимонным карамелькам • Птица, которая не могла летать, и высохший колодец. 6. Кумико Окада и Нобору Ватая. 7. Счастливая химчистка • На сцену выходит Крита Кано. 8. Длинная история Криты Кано • Размышления о природе боли. 9. Острая потребность в электричестве и подземные водостоки • Соображения Мэй Касахары по поводу париков 10. Легкая рука • Смерть в ванне • Посланец с прощальным подарком. 11. Лейтенант Мамия • Что получается из теплой грязи • Туалетная вода. 12. Долгий рассказ лейтенанта Мамия (часть 1) 13. Долгий рассказ лейтенанта Мамия (часть 2) Книга вторая. Вещая птица. 1. Максимально конкретный факт • Тема аппетита в литературе. 2. Глава, в которой совсем нет хороших новостей. 3. Слово берет Нобору Ватая • История про обезьян с дерьмового острова. 4. Необретенная благодать • Проститутка в мыслях. 5. Как выглядят далекие города • Вечный месяц • Лестница закреплена. 6. Дело о наследстве • Изучение медуз • Нечто вроде отчужденности. 7. Воспоминания и разговоры о беременности • Эмпирическое исследование боли. 8. Истоки желания • В номере • Как проходят сквозь стену. 9. Колодец и звезды • Куда исчезла лестница. 10. Мэй Касахара о смерти и эволюции • Не от мира сего. 11. Муки голода • Длинное письмо от Кумико • Вещая птица. 12. Что я обнаружил, когда брился • Что я обнаружил, когда проснулся. 13. Продолжение истории Криты Кано. 14. Новое "я" Криты Кано. 15. Подходящее имя • Что сгорело летним утром на растительном масле • Неточная метафора. 16. Единственная неприятность в доме Мэй Касахары • Размышления о желеобразном источнике тепла. 17. Самое простое дело • Утонченная месть • Что оказалось в чехле от гитары. 18. Весточка с Крита • На краю мира • Добрые вести дают о себе знать тихо. Книга третья. Птицелов (Октябрь 1984 - декабрь 1985 г.) 1. Рассуждения Мэй Касахары. 2. Тайна дома с повешенными. 3. Заводная Птица зимой. 4. Пробуждение от спячки • Еще одна визитная карточка • Анонимность денег. 5. Что было ночью.. 6. Я покупаю новую обувь • Возвращение блудного кота. 7. Напряги извилины -- и догадаешься (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 2) 8. Мускатный Орех и Корица. 9. В колодце. 143 10. Операция "Зоопарк" (или Палачи поневоле) 11. А теперь следующий вопрос (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 3) 12. Эта лопата настоящая или нет? (Что было ночью. Часть 2) 13. Тайна исцеления госпожи М. 14. Коротышка заждался • "Так просто вы от меня не отделаетесь" • Человек -- не остров в океане. 15. Корица и его удивительный язык жестов • Музыкальное приношение. 16. Может статься, что дороги дальше нет (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 4) 17. Тяготы и невзгоды бренной жизни • Волшебная лампа. 18. "Примерочная" • Замена. 19. Глупая дочь жабообразных родителей (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 5) 20. Подземный лабиринт • Две двери Корицы. 21. История Мускатного Ореха. 22. Тайна дома с повешенными. Часть 2. 23. Медузы со всего света • Трансформация. 24. Как считали овец • В центре замкнутого круга. 25. С желтого на красный • Длинная рука из невидимой дали. 26. Вредоносная личность • Созревший плод. 27. Треугольные уши • Сани с колокольчиками. 28. Хроники Заводной Птицы No 8 (или Опять палачи поневоле) 29. Корица: недостающие звенья. 30. Разве можно доверять такому дому? (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 6) 188 31. Опустевший дом • Смена лошадей. 32. Хвост Мальты Кано • Борис Живодер. 33. Исчезнувшая бита • Возвращение "Сороки-воровки". 34. Оставь фантазии другим (Продолжение рассказа о Борисе Живодере) 35. Опасное место • Люди перед телевизором • Человек Пустое Место. 36. "Дружба прежних дней" • Как развеять злые чары • Мир, где по утрам звенят будильники. 37. Всего-навсего настоящий нож • Давнее пророчество. 38. Рассказ об утиной братии • Тень и слезы (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 7) 39. Два вида новостей • Исчезнувшее без следа. 40. Хроники Заводной Птицы No 17 (Письмо Кумико) 41. До свидания. Книга первая. Сорока-воровка Июнь-июль 1984г. 1. Заводная Птица во вторник • Шесть пальцев и четыре груди Когда зазвонил телефон, я варил на кухне спагетти, насвистывая увертюру из "Сороки-воровки" Россини, которую передавали по радио. Идеальная музыка для спагетти. Я подумал, не послать ли звонок к черту: спагетти почти сварились и Клаудио Аббадо подводил Лондонский симфонический оркестр к музыкальному апогею. Впрочем, пришлось сдаться: кто-нибудь из приятелей мог предлагать работу. Я убавил огонь на плите, зашел в гостиную и снял трубку. -- Удели мне десять минут, -- сказала трубка женским голосом. На голоса у меня память неплохая, но этот был незнаком. -- Извините? Кого вам нужно? -- вежливо осведомился я. -- Тебя, конечно. Дай мне десять минут, и мы сможем понять друг друга. -- Голос звучал низко, мягко -- и в то же время тускло. -- Понять друг друга? -- Я имею в виду чувства. Я заглянул на кухню. Спагетти кипели вовсю -- из кастрюли валил пар. Аббадо продолжал командовать "Сорокой-воровкой". -- Извините, но я как раз готовлю спагетти. Не могли бы вы перезвонить позже? -- Спагетти?! -- изумленно проговорила женщина. -- Ты в пол-одиннадцатого утра варишь спагетти? -- Ну, тебя это не касается. -- Я слегка обозлился и перешел на "ты". -- Когда хочу -- тогда и завтракаю. -- Пожалуй, верно. Хорошо, перезвоню, -- сказала она. Прозвучало невыразительно и сухо. Удивительно, как легкая смена настроения влияет на оттенки человеческого голоса. -- Минуточку, -- сказал я, не дав ей положить трубку. -- Если ты что-нибудь продаешь, то сюда звонить бесполезно. Я сижу без работы, и мне не до покупок. -- Не беспокойся. Я знаю. -- Знаешь? Что ты знаешь? -- Что ты без работы. Мне это известно. Беги скорее, доваривай свои драгоценные спагетти. -- Послушай! Ты вообще... -- Связь оборвалась на полуслове -- как-то слишком резко. Я обалдело смотрел на зажатую в руке трубку, пока не вспомнил про спагетти. Вернувшись на кухню, выключил газ и вывалил содержимое кастрюли в дуршлаг. Из-за этого звонка спагетти немного разварились, но это не смертельно. Я стал есть -- и думать. Понять друг друга? -- повторял я, поглощая спагетти. Понять чувства друг друга за десять минут? О чем она? Может, просто кто-то решил пошутить? Или какой-нибудь новый трюк торговых агентов? В любом случае это не ко мне. Вернувшись в гостиную, я устроился на диване с библиотечной книжкой, время от времени поглядывая на телефон. Что мы должны были понять друг о друге за десять минут? Что вообще два человека могут узнать друг о друге за десять минут? Подумать только: женщина, похоже, была чертовски уверена в этих десяти минутах -- ведь это первым слетело у нее с языка. Будто девять минут -- слишком мало, а одиннадцать -- уже чересчур. Какая точность! Похоже на спагетти. Читать расхотелось, и я решил погладить рубашки. Я всегда этим занимаюсь, когда в голове каша. Старая привычка. Операцию эту я строго разбиваю на двенадцать этапов -- начинаю с внутренней стороны воротничка (No 1) и заканчиваю манжетой на левом рукаве (No 12). Порядок всегда один и тот же, и за глажкой я веду отсчет операций. Иначе толку не будет. Выгладив три штуки, я проверил, не осталось ли складок, и развесил рубашки. Едва я выключил утюг и убрал его в шкаф вместе с гладильной доской, в голове прояснилось. Только я зашел на кухню выпить воды, как опять зазвонил телефон. Чуть помедлив, я все-таки решил поднять трубку. Если это та же самая женщина, скажу, что глажу, и на этом конец. Но это была Кумико. Часы показывали полдвенадцатого. -- Как дела? -- спросила она. -- Прекрасно. -- Чем занимаешься? -- Вот гладить закончил. -- Что-нибудь не так? -- В ее голосе слышалось чуть заметное напряжение: она знала, в каком состоянии я обычно принимаюсь гладить. -- Да нет. Просто выгладил несколько рубашек. -- Я уселся на стул и переложил трубку в другую руку. -- Чего звонишь? -- Ты стихи умеешь писать? -- Стихи? -- удивился я и подумал: стихи? Какие еще стихи? -- У меня знакомая в одном журнале... Это журнал для девушек. Им нужен человек -- отбирать и править стихи, которые присылают в редакцию читательницы. Еще он должен каждый месяц писать короткое стихотворение на титул. За такую, ерунду неплохо платят. И занят, конечно, не весь день. Могут подбрасывать еще что-нибудь на редактуру, если... -- Ерунда? -- перебил ее я. -- Погоди-ка. Мне нужно что-нибудь юридическое. С чего ты взяла, что я умею править стихи? -- Я думала, ты что-то писал, когда учился в школе. -- Писал, конечно. В стенгазету -- какой класс выиграл в футбол или как физик свалился с лестницы и попал в больницу. В общем, всякую фигню. Но не стихи. Я не умею писать стихи. -- Но я ведь не о настоящих стихах говорю. Какие-нибудь бредни для школьниц. Никто не требует, чтоб они вошли в литературу. Ты их сможешь сочинять с закрытыми глазами. Понятно? -- Послушай! Я просто не умею писать стихи -- ни с открытыми глазами, ни с закрытыми. Никогда этим не занимался и не собираюсь, -- отрезал я. -- Ладно, -- вздохнула жена. -- Но ведь по юридической части работу найти трудно. -- Знаю. Потому я и раскинул щупальца во все стороны. Скоро кто-нибудь должен ответить. Если не получится, снова буду соображать. -- Ну, как знаешь. Кстати, какой сегодня день? Я задумался. -- Вторник? -- Тогда, может, сходишь в банк -- заплатишь за газ и телефон? -- Схожу. Все равно идти надо. Собирался купить что-нибудь к ужину. -- Что хочешь готовить? -- Еще не знаю. В магазине что-нибудь придумаю. -- Ты подумай хорошенько, -- сказала она серьезно. -- Нечего так уж торопиться с работой. Таких слов я никак не ожидал. -- Это почему? -- Что сегодня за день такой? Все женщины мира взялись удивлять меня по телефону? -- Страховка по безработице рано или поздно кончится. Не могу же я всю жизнь сидеть без дела. -- Правильно, но мне же повысили зарплату плюс разные подработки, сбережения... Вполне проживем, если не будем транжирить. Тебе надоело сидеть дома и заниматься хозяйством? Тебе не нравится? -- Не знаю, -- честно ответил я. Я на самом деле не знал. -- Тогда сядь и как следует подумай, -- сказала жена. -- Кстати, кот вернулся? Кот. Я совсем забыл про кота. -- Нет. Пока. -- Может, поищешь? Его уже неделю как нет. Я уклончиво промычал и снова переложил трубку в другую руку. -- Почти наверняка шляется где-нибудь у пустого дома в конце дорожки. Там, где во дворе птица стоит. Я его там несколько раз видела. -- На дорожке? Когда это ты туда ходила? Раньше ты не говорила... -- Ой-ой! Надо бежать. Много работы. Не забудь про кота. Раздались короткие гудки. Я снова посмотрел на трубку и положил ее на рычаг. Интересно, зачем Кумико туда понесло? Наш дом от дорожки отгораживала стена из бетонных блоков. Лазить через нее не было никакого смысла. Я сходил на кухню за водой, вышел на веранду -- посмотреть, осталась ли в кошачьей миске еда. Кучка сардин лежала нетронутой с прошлого вечера. Кот не приходил. Я стоял на веранде и глядел на наш маленький сад в лучах раннего лета. Садик не из тех, что успокаивают душу. Солнце задерживалось там совсем ненадолго, поэтому земля всегда была черной и влажной. Из растений в углу водились лишь два-три кустика блеклых гортензий, а я не очень люблю эти цветы. По соседству торчало несколько деревьев, и оттуда раздавался механический крик какой-то птицы, напоминавший скрежет заводимой пружины. Бог знает, что это была за птица и как она выглядела, но Кумико прозвала ее Заводной Птицей. Каждый день Заводная Птица прилетала сюда и заводила пружину нашего тихого мирка. Нужно было идти искать кота. Я всегда любил этих животных -- и нашего кота тоже. Но коты живут своей, кошачьей жизнью и притом весьма неглупы. Если кот пропал, значит, решил куда-то наведаться. Устанет, есть захочет и вернется домой. И все же надо пойти поискать его, чтобы Кумико была довольна. Все равно заняться больше нечем. x x x В начале апреля я ушел из юридической фирмы, где проработал довольно долго. Без особых причин -- просто взял и ушел. Нельзя сказать, что работа мне не нравилась. Так, ничего особенного, но платили хорошо, и коллектив нормальный. По правде сказать, в конторе я исполнял роль профессионального мальчика на побегушках. Получалось, по-моему, здорово. Надо сказать, у меня настоящий талант для выполнения практических обязанностей. Я схватываю все на лету, действую энергично, никогда не жалуюсь. Кроме того, я -- реалист. Вот почему, когда я объявил, что хочу уйти, старший компаньон (это было адвокатское бюро типа "Отец и Сын", и он им управлял) даже предложил мне небольшую прибавку к жалованью. Но я все-таки уволился -- и не потому, что у меня были какие-то особые надежды или планы. Меньше всего мне хотелось, к примеру, снова запереться дома и готовиться к экзамену в коллегию адвокатов. Но оставаться в конторе и продолжать заниматься тем, чем занимался, я тоже не хотел. Если увольняться, то сейчас, решил я. Останься я на месте, это было бы на всю жизнь. В конце концов, мне уже тридцать. За ужином я сказал Кумико, что собираюсь уйти с работы. -- Ясно, -- только и ответила она и на какое-то время замолчала, хотя ясно совсем ничего не было. Я тоже помалкивал, пока Кумико не добавила: -- Если ты решил уволиться, значит, так и надо. Это твоя жизнь, и можешь поступать так, как тебе хочется. -- Сказав это, она стала выбирать палочками кости из рыбы и складывать их на край тарелки. Жена прилично зарабатывала в журнале о здоровом питании, где была редактором. Кроме того, друзья из других журналов время от времени подбрасывали ей заказы по оформлению -- тоже совсем не лишний доход. (В колледже она занималась дизайном и мечтала стать свободным художником-иллюстратором.) Вдобавок, уйди я из фирмы, у меня тоже какое-то время оставались бы деньги из страховки по безработице. То есть, даже если бы я сидел дома на хозяйстве, нам все равно хватило бы на еду, химчистку и другие траты, и наша жизнь мало бы изменилась. Так я бросил работу. x x x Я загружал в холодильник купленные продукты, когда раздался звонок. На этот раз аппарат трезвонил нетерпеливо и раздраженно. Я как раз открывал пластиковую упаковку тофу1. Положил ее на стол, зашел в гостиную и снял трубку. -- Ну как? Доел спагетти? -- сказала женщина. -- Доел. Но сейчас мне надо идти искать кота. -- Десять минут подождет, я уверена. Это не спагетти варить. Я почему-то не мог прервать разговор -- что-то в голосе женщины меня притягивало. -- Ну хорошо. Но только десять минут. -- Теперь мы сможем понять друг друга, -- тихо произнесла она. Я почувствовал, как она удобнее устроилась на стуле и положила ногу на ногу. -- Интересно, -- сказал я, -- почему именно десять минут? -- Десять минут... это может оказаться дольше, чем ты думаешь. -- Ты уверена, что мы знакомы? -- Конечно. Мы много раз встречались. -- Когда? Где? -- Неважно. Если в это углубляться, десяти минут не хватит. Важно время, в котором мы сейчас. Настоящее. Ты не согласен? -- Может, и так. Но я хотел бы убедиться, что ты меня знаешь. -- Какие доказательства тебе нужны? -- Например, сколько мне лет? -- Тридцать, -- сразу отозвалась она. -- Тридцать лет и два месяца. Хватит? Поразительно -- она действительно меня знает, но я совершенно не помню ее голоса. -- Теперь твоя очередь, -- произнесла она вкрадчиво. -- Попробуй вообразить меня. По голосу. Представь, какая я. Сколько мне лет. Где я сейчас. Как одета. Ну, давай? -- Понятия не имею. -- Давай же. Напрягись. Я взглянул на часы. Прошла только минута и пять секунд. -- Абсолютно не представляю, -- снова сказал я. -- Давай я тебе помогу. Я -- в постели. Только что из душа, и на мне ничего нет. Блеск! Секс по телефону. -- Или ты предпочитаешь, чтобы я что-нибудь надела? Кружева? Или чулки? На тебя это подействует? -- Да какая мне разница? Делай что хочешь. Можешь надеть что-нибудь, а хочешь -- валяй голышом. Извини, но такие телефонные игры меня не интересуют. У меня масса дел и... -- Десять минут. Ты же не умрешь, если потратишь на меня десять минут? Только ответь на мой вопрос: ты хочешь, чтобы я была голая, или мне что-нибудь надеть? У меня много разных вещей. Черное кружевное белье... -- Давай голышом. Согласен. -- Прошло четыре минуты. -- Волосы у меня на лобке еще мокрые, -- продолжала она. -- Я еще не обсохла как следует. О-о! Как у меня там влажно! Тепло и очень влажно. Волоски такие мягкие. Черные и изумительно мягкие. Хочешь погладить? -- Послушай, ты, конечно, извини, но... -- И ниже. Еще ниже. Там тоже тепло -- совсем как подогретый крем. Очень тепло. М-м-м. В какой я сейчас позе, как ты думаешь? Правое колено приподнято, левая нога в сторону. Как стрелки часов, когда показывают десять ноль пять. По ее голосу я понимал, что она не притворятся. Она действительно раскинула ноги на 10.05; ее влагалище было мягким и сочным. -- Потрогай губки. М-е-едленно. А теперь раскрой их. Вот так. М-е-едленно, м-е-едлен-н-но. Пусть твои пальцы ласкают их. Вот так! 0-о-очень медленно. А теперь коснись другой рукой моей левой груди. Поиграй с ней. Поласкай. Веди руку выше. Сожми легонько сосок. Еще раз. Еще. И еще. Я сейчас кончу. Ни слова не говоря, я положил трубку. Вытянувшись на диване, уставился на часы и глубоко вздохнул. Разговор занял минут пять-шесть. Через десять минут телефон зазвонил снова, но я не притронулся к трубке. Прозвонив пятнадцать раз, аппарат смолк, и в комнате наступила глубокая, холодная тишина. x x x Без чего-то два я перелез через стену в нашем дворе и оказался на дорожке. Мы так называли ее, хотя это не была дорожка в прямом смысле. Наверное, нет слова, которым можно обозначить, что это такое. К дорогам оно точно не имеет отношения: у дороги есть начало и конец, она приведет вас куда надо, если вы по ней пойдете. А у нашей дорожки не было ни начала, ни конца, ни входа, ни выхода. С обеих сторон она заканчивалась тупиками. Но даже тупиком ее нельзя было назвать: у тупика имеется хотя бы вход. Соседи для удобства называли ее просто дорожкой. Длиною метров в триста, она разделяла задние дворы стоявших вдоль нее домов. Шириной около метра, а в нескольких местах вообще завалена хламом и перегорожена заборами. Мой дядя, почти задаром сдавший нам этот дом, рассказывал, что когда-то дорожка имела два конца и служила переулком, соединявшим улицы. Но в годы экономического бума на свободных участках выросли новые дома и стиснули этот проход так, что он превратился в неширокую дорожку. Людям не нравилось, что посторонние ходят прямо у них под окнами или на заднем дворе, поэтому один конец скоро заблокировали или, скорее, перегородили скромным заборчиком. А через какое-то время некий житель решил расширить свой сад и наглухо запечатал этот конец стеной из блоков. Как будто в ответ, на другом конце вырос барьер из колючей проволоки, через который не могли пробраться даже собаки. Соседи не жаловались -- уже никто не пользовался этим проходом, и они радовались, что появилась дополнительная защита от злоумышленников. В конце концов, проходом, напоминавшим заброшенный канал, перестали пользоваться, и он превратился в ничейную полосу между двумя рядами домов. В разросшихся сорняках свою клейкую паутину развесили пауки. И что это вдруг жена туда зачастила? Я сам наведывался на эту дорожку от силы раза два, да и Кумико пауков боялась. Но какого черта? Если она сказала, что надо поискать кота на дорожке, значит, надо идти. В любом случае гораздо лучше прогуляться, чем сидеть дома и ждать, когда зазвонит телефон. Яркое солнце первых дней лета испещрило дорожку темными пятнами теней от распростертых над головой ветвей, замерших в полном безветрии. Казалось, теням суждено навеки впечататься в дорожку. Сюда не проникал ни один звук. Чудилось, что я слышу, как под лучами солнца дышат травинки. По небу дрейфовала кучка мелких облаков. Их четкие и аккуратные контуры напоминали облака со средневековых гравюр. Мир вокруг воспринимался с такой пугающей ясностью, что мое собственное тело казалось зыбким, безграничным, текучим. И очень горячим. На мне была футболка, тонкие брюки и теннисные тапочки, но я чувствовал, как на солнцепеке под мышками и на груди выступил пот. Как раз в то утро я достал футболку и брюки из коробки с летними вещами, поэтому в нос еще бил резкий запах нафталина. Соседские дома четко делились на две категории: более старые и построенные не так давно. Новые, как правило, были меньше, их участки -- скромнее. Концы длинных палок, на которых сушилось белье, торчали поперек дорожки, и временами мне приходилось прокладывать себе дорогу через завесы полотенец, рубашек и простыней. Откуда-то отчетливо слышались звуки телевизора, где-то спускали в туалете воду, пахло карри. Старые дома, напротив, почти не подавали признаков жизни. От дорожки их отделяли живые изгороди из ухоженных кустарников, словно ставни, сквозь которые виднелись причесанные сады. В углу одного сада стояла бурая и высохшая новогодняя елка. Другой участок превратили в свалку всех мыслимых игрушек: похоже, их оставили несколько поколений детей. Там валялись трехколесные велосипеды и накидные кольца, пластмассовые мечи и резиновые мячики, куклы-черепашки и маленькие бейсбольные биты. В третьем саду висело баскетбольное кольцо, в четвертом на газоне стояли замечательные дачные стулья и керамический столик. Стулья, первоначально белого цвета, были покрыты таким слоем грязи, будто ими не пользовались несколько месяцев, а может быть, и лет. К столу прилипли лиловые лепестки магнолии. Сквозь одну стеклянную дверь в алюминиевой раме хорошо просматривалась обстановка комнаты. Кожаный диван и кресла, большой телевизор, буфет (на котором расположились аквариум с тропическими рыбками и два каких-то кубка) и торшер. Комната выглядела декорацией к телеспектаклю. Еще в одном саду стояла огромная собачья конура с дверцей настежь -- собаки в ней не было. Металлическая сетка на дверце вздулась, будто обитатель конуры несколько месяцев наваливался на нее изнутри всем телом. Пустой дом, о котором говорила Кумико, стоял как раз за участком с конурой. Что там никто не живет -- причем уже довольно давно, -- было видно сразу. Сравнительно новое двухэтажное здание, однако закрытые деревянные ставни сильно обветшали, а металлические наличники окон второго этажа покрылись ржавчиной. В аккуратном садике действительно стояла каменная статуя птицы. Она возвышалась на величественном постаменте, окруженная буйными сорняками. Длинные ветки золотарника2 почти касались ее ног. Птица -- я понятия не имел, к какому виду пернатых она относилась, -- расправила крылья, будто хотела поскорее вырваться из этого малоприятного местечка. Кроме статуи, никаких украшений в саду не было. У стены дома один на другом громоздились несколько видавших виды пластмассовых стульев. Рядом неестественно яркими красными цветами распустился куст азалии. Bce остальное пространство в этой картине занимали сорняки. Я оперся о сетку забора, доходившего мне до груди, и некоторое время рассматривал сад. Райское, наверное, место для кошек, но их тут что-то не видно. Сцену оживляло только монотонное воркование одинокого голубя, сидевшего на телевизионной антенне. Тень от каменной птицы, разломившись пополам, лежала на зелени вокруг статуи. Я достал из кармана лимонную карамельку и, развернув, бросил ее в рот. Уволившись, я бросил курить и вот теперь вместо сигарет не расставался с пачкой лимонных карамелек. Жена предупреждала, что я могу испортить себе зубы, но обойтись без карамелек я не мог. Пока я разглядывал сад, голубь на антенне ворковал без остановки -- он походил на клерка, штампующего номера на стопке счетов. Не знаю, сколько я простоял там, но помню, что выплюнул карамельку на землю, почувствовав, как она, наполовину растворившись, наполнила рот липкой сладостью. Затем опять перевел взгляд на тень каменной птицы -- и только теперь сообразил, что кто-то меня зовет. Я обернулся и в саду напротив увидел девчонку. Маленького роста, волосы собраны в конский хвост. На ней были темные очки в янтарного цвета оправе и светло-голубая майка без рукавов. Хотя сезон дождей еще не кончился, на тонких руках девчонки лежал приятный мягкий загар. Одну руку она засунула в карман шорт, а другой опиралась на бамбуковую калитку, которая была ей по пояс. Между нами было не больше метра. -- Жарко, -- сказала девчонка. -- Да, жарковато, -- отозвался я. Краткий обмен мнениями состоялся, а она все стояла и смотрела на меня. Затем достала из кармана пачку "Хоупа", вынула сигарету и зажала ее во рту. Верхняя губка у нее была чуть приподнята. Девчонка привычно чиркнула спичкой, закурила и наклонила голову. Из-под волос показалось гладкое ухо великолепной формы -- словно только что вылепленное. По его тонким краям серебрился нежный пушок. Она бросила спичку на землю и, вытянув губы, выдохнула дым. Затем повернулась так, словно вспомнила о моем присутствии. За темными зеркальными стеклами ее глаз не было видно. -- Вы где-то здесь живете? -- спросила она. -- Угу. -- Я собирался вернуться домой, но по дороге сюда совершил столько маневров, что перестал ориентироваться. Придется выбираться наугад. -- Ищу нашего кота, -- сказал я, будто оправдываясь, и вытер о брюки влажную от пота ладонь. -- Уже неделю как пропал. Его где-то здесь видели. -- Какой он из себя? -- Здоровый такой. С коричневыми полосками. Кончик хвоста немного загнут. -- Как зовут? -- Нобору. Нобору Ватая. -- Ничего себе имечко! -- Вообще-то так зовут моего свояка. Кот на него чем-то похож. Вот мы и назвали его так, смеху ради. -- Чем же кот на него похож? -- Да не знаю. Так, в общем. Походкой. И глаза такие же шкодливые. Девчонка впервые улыбнулась и от этого стала еще больше походить на ребенка, чем показалось мне сначала. Ей лет пятнадцать-шестнадцать, не больше. Верхняя губа как-то необычно приподнялась в легкой усмешке. Показалось, будто я слышу голос: "Потрогай меня", -- голос женщины в телефоне. Тыльной стороной ладони я вытер со лба пот. -- Кот c коричневыми полосками и загнутым кончиком хвоста, -- повторила девчонка, как бы стараясь запомнить. -- Ага! У него есть какой-нибудь ошейник? -- Черный ошейник от блох. Она подумала секунд десять -- пятнадцать. Ее рука все еще опиралась на калитку. Потом бросила окурок и придавила его сандалией. -- Кажется, я видела похожего. Не знаю, как насчет загнутого хвоста, но это был здоровый котище тигрового окраса и, по-моему, с ошейником. -- Когда ты его видела? -- Когда? Хм-м. Дня три-четыре назад. Наш сад -- как настоящий проходной двор для всех соседских котов и кошек. Они здесь шастают от Такитани к Мияваки. И она показала рукой на пустой дом, где каменная птица по-прежнему простирала крылья, высокий куст золотарника притягивал к себе летнее солнце, а голубь не переставал ворковать со своей антенны. -- У меня идея, -- сказала девчонка. -- Почему бы вам не подождать у нас в саду? Все кошки рано или поздно пролезают здесь по пути к Мияваки. А то кто-нибудь надумает в полицию настучать, если увидит, как вы тут бродите. Такое уже случалось. Я не знал, что и ответить. -- Да вы не беспокойтесь. Я тут одна. Посидим на солнышке, подождем, пока не покажется ваш кот. Я вам помогу. У меня зрение -- единица. Я взглянул на часы. 14.36. Всех дел на сегодня до темноты у меня было выстирать белье да приготовить ужин. Я вошел в калитку и двинулся следом за девчонкой через лужайку. Она слегка приволакивала правую ногу. Пройдя несколько шагов, остановилась и повернулась ко мне. -- Я свалилась с мотоцикла. С заднего сиденья, -- сказала она как бы между прочим. -- Не так давно. На краю лужайки рос большой дуб. Под ним -- два брезентовых шезлонга, на одном разложено голубое пляжное полотенце. На другом лежали нераспечатанная пачка "Хоупа", пепельница с зажигалкой, какой-то журнал и большая магнитола, которая тихонько мурлыкала хард-рок. Девчонка выключила музыку и освободила мне место, переложив все на траву. С шезлонга виднелся пустой дом по другую сторону дорожки -- каменная птица, золотарник, металлическая сетка забора. Наверное, девчонка наблюдала за мной все время, что я там простоял. Участок оказался немаленьким. Здесь имелась просторная пологая лужайка с раскиданными по ней деревьями. Слева от шезлонгов находился большой пруд за низким бетонным бордюром: он подставил солнцу пересохшее дно. Судя по зеленоватому налету, в пруд уже давно не наливали воду. За деревьями стоял старый дом в европейском стиле, довольно миниатюрный. С точки зрения архитектуры -- ничего особенного. Внушительно выглядел только ухоженный сад. -- Большой участок, -- сказал я, оглядываясь. -- Должно быть, следить за ним -- мучение. -- Наверное. -- Когда-то мне приходилось подрабатывать стрижкой газонов. -- Правда? -- Было ясно, что до газонов ей нет никакого дела. -- Ты все время здесь одна? -- спросил я. -- Да. Днем всегда одна. Только утром и вечером заходит женщина, которая делает уборку. Все остальное время больше никого. Выпьете чего-нибудь холодного? У нас есть пиво. -- Да нет, спасибо. -- Не стесняйтесь. Я покачал головой. -- А в школу что -- не ходишь? -- А вы что -- на работу не ходите? -- Я не работаю. -- Что, безработный? -- Типа того. Уволился несколько недель назад. -- А кем работали? -- В адвокатской конторе, по разным делам. Ездил по учреждениям за документами, наводил порядок в бумагах, проверял судебные прецеденты, занимался судопроизводством... в таком роде. -- И уволились? -- Ага. -- А жена ваша работает? -- Работает. Голубь напротив закончил ворковать и, похоже, куда-то провалился. Я вдруг заметил, что вокруг повисла мертвая тишина. -- Вон там как раз и есть кошачий проход, -- сказала девчонка, ткнув пальцем в дальний край лужайки. -- Видите мусоросжигатель во дворе у Такитани? Там они вылезают, переходят по газону, ныряют под калитку и перебегают в сад на той стороне. Маршрут все время один и тот же. Она сдвинула очки на лоб, прищурившись посмотрела вокруг, водрузила их на место и выпустила изо рта облачко дыма. За это время я успел заметить у ее левого глаза ссадину сантиметра в два -- рана глубокая, из тех, что оставляют шрам на всю жизнь. Черные очки, видно, должны были ее прикрывать. Лицо девчонки особой красотой не отличалось, но что-то в нем привлекало: может быть, живые глаза или необычной формы губы. -- Вы слыхали про Мияваки? -- спросила она. -- Нет, а что? -- Они жили в том доме. Очень приличные люди. Две дочери, обе ходили в крутую частную школу. У Мияваки было несколько семейных ресторанов. -- А что ж уехали? Девчонка поджала губы, словно хотела сказать: а я почем знаю? -- Может, в долгах запутался. В одну ночь исчезли -- будто сбежали. Наверно, год тому назад. Теперь все зарастает сорняками, кошки вот развелись. Мать все время жалуется. -- Неужели так много кошек? Не выпуская изо рта сигарету, девчонка посмотрела на небо. -- Причем всех видов. Некоторые линяют, попадаются одноглазые... вместо глаза какой-то комок мяса. Бр-р-р! Я кивнул. -- У меня есть родственница -- у нее на каждой руке по шесть пальцев. Чуть постарше меня. Рядом с мизинцем -- еще один палец, маленький, как у младенца. Она так научилась его подгибать, что большинство людей ничего не замечают. А вообще она очень хорошенькая. Я снова кивнул. -- Это что-то наследственное, да? Как это называется... передается с генами. Я сказал, что не очень разбираюсь в генетике. Девчонка помолчала. Я сосал карамельку и таращился на кошачью тропу. Никто не появлялся. -- Вы в самом деле не хотите пить? -- спросила она. -- Пойду принесу колы. -- Мне ничего не надо, -- ответил я. Она встала с шезлонга и исчезла в тени деревьев, чуть волоча поврежденную ногу. Я поднял с травы ее журнал и полистал его. Совсем не ожидал, что он окажется журналом для мужчин, таким... ежемесячным. На развороте красовалась женщина в тонких трусиках, через которые просвечивали все ее прелести: восседала верхом на стуле в нелепой позе, широко расставив ноги. Я положил журнал на место, сложил руки на груди и снова сосредоточился на кошачьей тропе. x x x Прошло немало времени, прежде чем девушка вернулась со стаканом колы в руках. Послеполуденная жара донимала. Долго просидев на солнце, я чувствовал, как заплывают мозги. Меньше всего мне хотелось думать. -- Скажите, -- сказала она, возвращаясь к прежней теме, -- если бы вам нравилась девушка, а у нее оказалось шесть пальцев, что бы вы сделали? -- Продал бы ее в цирк, -- ответил я. -- Что, серьезно? -- Нет, конечно, -- сказал я. -- Шучу. Думаю, меня бы это не очень волновало. -- Даже если бы это могло передаться вашим детям? Я немного подумал. -- Нет, для меня это, правда, не важно. Что плохого в лишнем пальце? -- А если бы у нее было четыре груди? Я снова задумался. -- Не знаю. Четыре груди? Этот разговор может продолжаться до бесконечности. Я решил сменить тему. -- Сколько тебе лет? -- Шестнадцать, -- ответила она. -- Только что исполнилось. Перешла в повышенную школу3. -- Давно на занятия не ходишь? -- Нога еще болит, если много ходить. Потом эта ссадина у глаза. В школе все уже достали. Если узнают, что я грохнулась с мотоцикла, начнут болтать: то да се. Поэтому считается, что я "отсутствую по болезни". Можно год пропустить, ничего страшного. В следующий класс я не тороплюсь. -- Понятно. -- Ну, так что? Вы вот говорили, что женились бы на девушке с шестью пальцами, но четыре груди вам не подходит... -- Я не говорил, что не подходит. Я сказал: не знаю. -- Чего не знаете? -- Не знаю... мне трудно такое представить. -- А с шестью пальцами можете представить? -- Конечно. Думаю, да. -- Какая разница? Шесть пальцев или четыре груди? Я подумал еще немного, но вразумительного ответа не нашел. -- Я задаю слишком много вопросов? -- А что, тебе такое говорят? -- Случается. Я снова стал смотреть на кошачью тропу. Какого черта я здесь делаю? За все время не показалось ни одной кошки. Не отнимая от груди рук, я на полминуты закрыл глаза. Я истекал потом. Все тело обливали солнечные лучи, наполненные необыкновенной тяжестью. Кусочки льда в стакане девчонки при каждом ее движении позвякивали, как колокольчик на шее коровы. -- Можете поспать, если хотите, -- прошептала она. -- Как только кот появится, я вас разбужу. Не открывая глаз, я кивнул. Воздух был неподвижен, вокруг стояла полная тишина. Голубь уже улетел куда-то за тридевять земель. Я раздумывал о женщине, что позвонила мне. Неужели мы знакомы? Ее голос и манера говорить даже отдаленно никого не напоминают. Но меня она точно знает. Мне казалось, что я вижу перед собой сцену, написанную Де Кирико: длинная тень женской фигуры тянется ко мне через пустую улицу, а сама женщина задвинута далеко за пределы моего сознания. У моего уха, не смолкая, тренькал колокольчик. -- Вы спите? -- спросила девчонка; ее голос звучал еле-еле: я даже не был уверен, действительно ли слышу его. -- Нет, не сплю, -- ответил я. -- Можно мне поближе? Мне... легче говорить тихо. -- Не возражаю, -- сказал я, по-прежнему не открывая глаз. Она двигала свой шезлонг, пока тот сухо и деревянно не стукнулся о мой. Странно, но голос девушки звучал по-разному -- в зависимости от того, открыты у меня глаза или закрыты. -- Можно говорить? Совсем тихонько, и вам не надо ничего отвечать. Можете даже спать. -- Ладно. -- Здорово, когда люди умирают. Губы девчонки были теперь совсем рядом с моим ухом, и ее слова проникали в меня вместе с теплым влажным дыханием. -- Почему? -- спросил я. Она прикоснулась пальцем к моим губам, будто хотела запечатать их. -- Никаких вопросов, -- сказала она. -- И не открывайте глаза. Хорошо? Мой кивок был таким же слабым, как ее голос. Она убрала палец и дотронулась до моего запястья. -- Был бы у меня скальпель. Я резанула бы здесь, чтобы заглянуть внутрь. Там... не мертвая плоть. Там что-то похожее на саму смерть. Что-то темное и мягкое, как мячик для софтбо-ла, -- из омертвевших нервов. Хочется достать его из мертвого тела, разрезать и посмотреть, что внутри. Я все время думаю, на что это похоже. Может, оно все твердое, как засохшая зубная паста в тюбике. Как вы думаете? Только не отвечайте. Снаружи мягкое, дряблое, но чем глубже, тем тверже становится. Я вскрою кожу и вытащу эту дряблую штуковину, скальпелем и какой-нибудь лопаточкой полезу внутрь -- чем дальше, тем больше твердеет эта слизь, -- пока не доберусь до крошечной сердцевины. Она такая крошечная, как малюсенький шарик от подшипника, и очень твердая. Вам так не кажется? Она кашлянула. -- В последнее время я только об этом и думаю. Потому, наверное, что у меня каждый день столько свободного времени. Когда нечего делать, мысли убегают далеко-далеко -- так далеко, что не уследишь. Девушка убрала палец с моего запястья и допила колу. Льдышки звякнули на дне стакана. -- За кота не переживайте -- я скажу, если Нобору Ватая покажется. Не открывайте глаза. Сейчас он, конечно, бродит где-то тут. Может появиться в любую минуту. Нобору Ватая приближается. Я знаю: он идет -- пробирается в траве, пролезает под калиткой, останавливается понюхать цветочки. Он все ближе и ближе, шаг за шагом. Представьте себе его. Я попробовал вообразить кота, но у меня получалось лишь очень расплывчатое темное изображение, как на контурной фотографии. Проникая сквозь веки, солнечный свет расшатывал и рассеивал тьму внутри меня, и нарисовать в уме четкий образ кота было невозможно. Вместо этого выходил неудачный портрет, искаженная неестественная картина: некоторые черты имели сходство с оригиналом, но самого главного не хватало. Я даже не мог припомнить, как он ходит. Девчонка вновь коснулась моего запястья, рисуя на нем кончиком пальца непонятный знак. Будто отозвавшись на него, в мое сознание стала пробираться какая-то другая темнота -- она отличалась от той, что я ощущал