они и общаются между собой, и что есть люди, способные с помощью ворожбы или секретных снадобий этот язык понимать. Тиресий, например, получил этот ценный дар от Афины Паллады как бы в утешение, когда был ослеплен. Спящему Меламподу змеи прочистили уши своими языками, и, проснувшись, он стал понимать щебетание птиц. Философ Демокрит сам нашел чудодейственное средство: есть, оказывается, такие птицы, из крови которых, если ее размешать, рождаются змеи и если этих змей съесть, то будешь понимать птичий язык. Но даже легковерный Плиний, рассказавший эту историю, считает ее глупой выдумкой. Греческие писатели не были так недоверчивы, как римские. Филострат, биограф Аполлония Тианского, без сомнения рассказывает, что когда Аполлоний прогуливался однажды со своими учениками по крепостной стене, неподалеку как бы второпях приземлился среди своих собратьев воробей, что-то прочирикал, после чего все воробьи тут же снялись и улетели; и мудрец сказал ученикам: "Этот воробей сообщил своим, что какой-то человек вез на осле просо, осел упал, мешок лопнул, и теперь там вся земля усеяна просом". Пораженные ученики убедились, что это действительно так. Легенды не пощадили и Пифагора. Гуляя как-то по полю неподалеку от стада коров, он заметил, что пастух уснул, а одна из коров забрела в пшеницу. Философ разбудил пастуха и сказал ему, что надо бы попросить корову из пшеницы. Пастух ответил грубостью: он не знает коровьего языка, и коли советчик так учен, пусть пойдет и скажет корове, чтобы она убиралась из пшеницы. Пифагор не обиделся и в самом деле пошел к корове, шепнул ей что-то на ухо, и она вернулась к стаду. Иоханн Адам Пленер, рассказавший о Пифагоре похожую историю, замечает: "Понимать язык животных противоестественно. Это от лукавого, сатанинское дело". говорящие птицы Древние считали, что если птица способна говорить человеческим голосом, то и человек способен понимать язык птиц. В своей "Естественной истории" Плиний рассказывает, что для детей императоров придворные специалисты учили говорить соловьев и скворцов. Птицы произносили греческие и латинские слова, ежедневно выучивали новые и могли щебетать даже целые предложения. Особую главу Плиний посвящает любимцу Рима -- говорящему ворону. Еще птенцом -- это было при императоре Тиберии -- ворон выпал из гнезда и приземлился у лавки сапожника. Сапожник взял вороненка к себе, ухаживал за ним, обучал. Ворон научился говорить на языке людей. Каждое утро он прилетал на ораторскую трибуну Форума и громко приветствовал Тиберия и двух его сыновей -- Германика и Друса, потом вежливо здоровался с прохожими. Так шло много лет, пока сосед-сапожник из зависти не убил его. Возмущенный народ чуть не разорвал убийцу на куски. Устроили пышные похороны. Два раба-эфиопа несли гроб с телом ворона, впереди плыли венки, процессию возглавлял флейтист. Огромная толпа народа сопровождала безвременно погибшего ворона до костра, сложенного по правую сторону от Виа Аппиа в двух милях от Рима. Древние не знали попугаев. Самые ранние рассказы о попугаях в Европе, какие я нашел, датируются XVII веком. Вот, к примеру, один из случаев, происшедший со знаменитым попугаем Генриха VIII. Птица сидела на подоконнике королевского дворца и, уж неизвестно как, свалилась в Темзу. A boat! a boat! twenty pounds for a boat! (Лодку, лодку! Двадцать фунтов за лодку! (англ.)) -- в ужасе завопил тонущий попугай. На крик подоспел лодочник, спас попугая и лично отнес его королю. И когда, счастливый, лодочник протянул руку за двадцатью фунтами награды, попугай, отряхнувшись, повернулся к королю и прохрипел: Give him a panny (Дай ему грош! (англ.)). ЗВУКОПИСАТЕЛЬНЫЕ СТИХИ На способность птиц подражать языку человека человек ответил попыткой подражать языку животных. Brekekekex, koax, koax -- поет хор лягушек у Аристофана. Хор этот -- один из прародителей лягушечьего хора Казинци. Ронсар, Дю Барта и Гамон звукописали песню жаворонка: Elle, guindee du Zephire, Sublime, en l'air vire et revire Et у decligne un joli cri Qui rit, guerit et tire l'ire, Des esprits mieux que je n'ecri. <Ronsard> (Взлетая на крыльях зефира, Парит он и вьется в эфирах, И плещет веселую трель, И звоном неистовой лиры Вселяет целительный хмель.) <Ронсар> La gentille alouette avec son tire-lire Tire l'ire a l'ire et tire-lirant tire Vers la voute du Ciel, puis son vol vers ce lieu, Vire et desire dire a Dieu, Dieu, a Dieu, Dieu. <Du Bartas> (Льется жаворонка в шири свиресть: свир-тир-лир, Тир-тир лиры, свир свирели, лиро-свиретирь. Свил обитель ты из трелей, в небеси висишь, Виры крылий, взвился в выси, в выси, в звень и в тишь) <Дю Барта> L'Alouette en chantant veut au zephire rire Lui cri vie vie et vient redire a l'ire, O ire! fuy, fuy, quitte quitte ce lieu Et vite, vite, vite adieu, adieu, adieu. <Gamon> (Легких ветров звон -- жаворонка песня: Жить, жить, жить, парить; жить -- что есть чудесней! Кинь, кинь, кинь, прости серость сирых мест, В небеси звенит синь, синь, синь окрест.) <Гамон> Тянулись за французами и венгры. Вот, к примеру, стихотворение в подражание птичьим голосам, принадлежащее перу Гергея Эдеша: О НЕКОТОРЫХ ВЕСЕННИХ ПТИЦАХ Воробышки чирикают: Чирик-чирик\ -- порхая. Тоскует ласточка: Фичир! -- Вицичц\ -- пищит синичка. Чиж говорит: Чиз-чиз\ -- Питиньть-тинь-тиньтъ\ -- трезвонит зяблик. Щегол: Счиглинц-счиглинц\ -- толкует свое имя нам он, А жаворонок: Динь-синь! Кинь-дзинь! Вот-вид-глядите! По-гречески скворец в ответ: флиорео! Но! Удод-заика: Тот-я-тот-тот! Вот! Хоп-хоп! Вот-то-то! И речь кукушки не плавна: Ку! Куку! Ку-да-идете! И явно слышатся средь песен соловьиных зовы: Иди! Иди-не-жди! И-вместе-мы-посвищем-сладко! Но все это, конечно, лишь поэтические вольности. И народ слышит порою в птичьих голосах человеческие слова. Иволга не только жалуется, что "ела мало, ела мало", но и, притаившись в огороде, сообщает вернувшейся домой хозяйке: "Лидия! Гости были, дыни сплыли!" Разгадку тайны птичьего языка несколько приблизили эксперименты ученого Атанаса Кирхера. В своей книге "Musorgia universalis" (Всеобщая музыкальная стихия), изданной в 1662 году, он пишет, что построил специальную машину, с помощью которой можно получить нотную запись песен соловья. Что из этого вышло, неизвестно, но нотную запись голосов курицы, петуха, кукушки и перепела он приводит. Вряд ли Кирхер подозревал, что через неполных триста лет граммофон сделает его машину ненужной. В штуттгартском музее хранится коллекция из нескольких тысяч граммофонных пластинок с голосами европейских птиц и томящихся в зоопарковых клетках птиц заморских. МОГУТ ЛИ ЖИВОТНЫЕ РАЗГОВАРИВАТЬ? Речыо животных наука начала заниматься вплотную в XVIII веке. Первой работой на эту тему можно считать книгу аббата Бужана, которая по тем временам была большой дерзостью, ведь официальная наука утверждала, что у животных нет разума, а одни только инстинкты, и говорить они, следовательно, не могут. Аббат из осторожности дал книге шутливое название: "Увеселительное философствование о языке животных". Поскольку недозволительно было наделять животных разумом, он придумал теорию, по которой животные одержимы различными демонами. Лев -- демоном ярости; птицы -- демоном кротости; собаки, кошки, обезьяны -- демоном хитрости; лошади и рогатый скот -- демоном полезности. В эту теорию, имитирующую теософскую доктрину переселения душ, сам аббат, конечно, не верил, но она была нужна ему как ширма для развития главного тезиса книги: у животных есть эмоциональная жизнь, есть разум, животные понимают друг друга и в определенных пределах способны выражать свои мысли, т. е. разговаривать, общаться. Ширма, однако, не спасла. Церковные власти обвинили автора в ереси -- теология не предмет для шуток. А парижские женщины настолько серьезно восприняли дело Бужана, что публично выразили свое возмущение: выходит, обнимая комнатных собачек, они обнимают демонов мужского пола?! Возмущенные, они так бойко раскупали книгу, что она выдержала четыре издания. Следующим этапом было накопление материала. Здесь я, собственно, и приступаю к своей теме -- к курьезным книгам, посвященным речи животных (Замечу, что не хочу касаться серьезных наук, занимающихся механизмом звуков, которые издают животные. В этой важной отрасли знания есть немало светил европейской и мировой известности; вмешиваться в их исследования и тем профанировать их я не собираюсь. Охотно верю профессору д-ру Баштиану Шмиду, что курица издает 13 звуков, а петух -- 15. Не считаю сомнительным и наблюдения Августа фон Берлепша, согласно которым пчела-матка, находясь в улье, издает звук "вуах, вуах", а выползая из улья -- "тю, тто". Эти специальные вопросы к библиофилии отношения не имеют.). СОЛОВЬИНАЯ ПЕСНЯ Лучшим знатоком соловьев показал себя немецкий естествоиспытатель и орнитолог И. М. Бехштайн. По результатам своих наблюдений он переложил на человеческий язык двадцать четыре соловьиных мелодических предложения (J. М. Bechstein. Gemeinniitzige Naturgeschichte Deutschlands nach alien drey Reichen (Общеполезная естественная история Германии по всем ее трем государствам). Leipzig, 1789.). Слава этой работы затмила все прочие труды и книги Бехштайна. Особенное впечатление произвело переложение на французов. Шарль Нодье издал его полностью вместе с поэмой Альба Овидия Ювенция "Philomela" (Соловей). Бельгийский библиофил Ранье Шалон, которого мы уже знаем по мистификации Форса, поразил на этот раз друзей книги фортелем посерьезнее, издав на одном-единственном художественно оформленном листе песню соловья (Мон, 1840): Тю, тю, тю Спе тю цква, Тио тио тио тио тио тио тио тике; квтио квтио квтио квтио, зкво зкво зкво зкво зкво Цю цю цю цю цю цю цю цю цю цю ци! Кворр тио эква пипиквизи, Чо чо чо чо чо чо чо чо чо чо чо чо чо чо чо чо чо чвиррхадин! и т. д., и т, п. Так как немецкий и французский тексты во многих местах расходятся, я воспользовался правилами сравнительного языкознания и принял тот вариант, который, казалось, более всего соответствовал природе соловьиных трелей. Хочу обратить внимание исследователей соловьиного языка на то, что работа Бехштайна не совсем оригинальна. Восемь полных строк заимствованы из книги итальянского поэта Марко Беттини "Ruben. Hilarotragedia Satiro pastorale" (Рубен. Веселая трагедия о пастухе-Сатире), изданной в Парме в 1614 году. Эксперимент Беттини очень понравился его современникам, и Эмануэле Тезауро вновь публикует его в своей книге "II Cannocchiale Aristotelico" (Подзорная труба Аристотеля) в 1664 году и с восторгом пишет о нем: "Человеку неизвестно, стал ли поэтом соловей или поэт соловьем!" ВОРОНЬЯ ЛЕКСИКА Дюпону де Немуру настолько понравился соловьиный щекот Бехштайна, что он разучил его с детьми графской семьи Вилье и спел на одном из вечеров к большому удовольствию знатной публики. Небезынтересно, что потомки Дюпона де Немура, которого судьба забросила в Соединенные Штаты, стали владельцами огромной фирмы, производящей тяжелую военную технику. Дюпон продолжил дело Бехштайна, взявшись наблюдать ворон. Две зимы подряд вслушивался он в вороньи переговоры и пришел к выводу, что в общении друг с другом вороны пользуются двадцатью пятью словами. И этими двадцатью пятью словами они могут выразить все наиболее важное в их черной жизни, а именно: "здесь, там, направо, налево, вперед, стой, берегись, вооруженный человек, холодно, тепло, люблю тебя, я тоже, полетели и т. п.". И Дюпон, химик по призванию, лингвист по увлечению, вычленил эти слова в вороньем карканье: Кра, кре, кро, крон, кроной. Гра, грес, грос, гронс, грононес, Краэ, креа, краа, крона, гронес. Крао, кроа, кроэ, кронэ, гронас, Краон, крео, кроо, кроно, гронос. Думаю, что этот словарь неполон и может быть расширен. Потому что если у вороны получается "гронас", то с очень большой вероятностью она говорит и "гранос" -- надо только расслышать. собачий язык Перехожу к языку собак. В этой области крупнейшим ученым был Готтфрид Иммануэль Венцель, профессор философии в линцском лицее. В свое время, в начале прошлого века, пользовался он большой популярностью как писатель, издал более ста книг по самым различным областям знания. Его выдающееся произведение, в котором он изложил основы языка собак, увидело свет в Вене в 1800 году под заглавием: "Neue auf Vernunft und Erfahrung geg-riindete Entdeckungen iiber die Sprache der Tiere" (Новые открытия о языке животных, основанные на разуме и опыте). В книге говорится, что у каждого животного вида есть свой язык, который понимают все животные данного вида. Другие животные его не понимают, за исключением тех случаев, когда два или более вида долго живут вместе и привыкают друг к другу. Языки отдельных видов различаются потому, что различны их физические данные и условия жизни. Родственные виды образуют одну языковую группу. К одной языковой группе относятся, например, лошадь, дикая лошадь, осел, мул, дикий осел, зебра. Языки их отличаются друг от друга так же, как диалекты человеческой речи. Мул, например, говорит на ином диалекте, чем лошадь. Профессор Венцель не доходит до таких крайностей, как Дюпон де Немур. Он не утверждает, что животные говорят отдельными словами, но доказывает, что животные способны выговаривать отдельные буквы и слоги. Речь козы, например, складывается из следующих букв и слогов: Э, К, М, Р, Мэк, Мэр. Звуковой состав лошадиного языка беднее: X, И, Хи, Хих. А гуся -- кто бы мог подумать! -- богаче: А, И, Н, С, Т, Аа, Си, Снат. У коровы: А, М, О, Э, У, Уа, My, Оэ. Богатством отличается речь кошки: А, Б, Ц, Ф, X, И, М, Н, О, Р, С, У, В, Миау, Фиау, Сс, Бр, Мр, Ба, Оау, Йа. Наибольшее внимание автор уделяет языку собак. Речь собак состоит из следующих звуков и слогов: А, Б, Ф, X, И, К, Н, Р, У, Паф, Пиф, Баф, Бау, Кнур, Ау. Значение слоговых слов: Паф (как бы про себя) -- желание чего-либо. Паф (многократно и нежно повторяя) -- выражение радости. Паф (резко) -- предупреждение; чужой. Пиф -- ревность, возмущение. Баф -- приветствие другой собаки, нечто вроде "ваш покорный слуга". Бау (многократное быстрое повторение) -- сообщение важной новости. Кнур -- враждебность; вместе с "пиф-паф" -- гнев. Ay -- страх, боль. Обозначения эти, конечно, самые общие. Содержательней и выразительней делает речь множество оттенков произношения -- мягкого или резкого, высокого или низкого тона, краткости или долготы согласных и гласных. Дополняют смысл мимика и жесты: подпрыгивание, взъерошивание шерсти, верчение хвоста, оскаливание зубов и т. п. В результате длительных наблюдений профессор Венцель определил значения собачьих языковых знаков и утверждает, что отлично овладел собачьим языком. С помощью этих знаков он даже записал небольшую сценку, разыгравшуюся во дворе между тремя собаками. Помимо литературы, специалист по собачьему языку занимался философией, где показал себя непримиримым противником Канта. В своих филосовских сочинениях он яростно нападал на теорию познания великого кенигсбергского мыслителя, особенно на его главный труд -- "Критику чистого разума". Из-за отсутствия элементарной кинофилологической подготовки высказаться о собачьей грамматике д-ра Венцеля не могу. Но одно замечание у меня все же есть. Профессор совершенно упустил из виду звук Р, которым собаки, как известно, пользуются чаще всего, особенно когда рычат. Букву, обозначающую этот звук, старые английские грамматики недаром называли "dog letter", т. е. "собачьей буквой". Поминает этот звук и один латинский гекзаметр: Irritata canis quod R R quam plurima dicat (Lucillus) (В раздраженье собака обычно Р-Р произносит (Луциллий)). САМЫЙ ПЕРВЫЙ ОБЕЗЬЯНИЙ СЛОВАРЬ Первую попытку создать словарь обезьяньего языка предпринял французский ученый Пьеркен де Жамблу, член 50 научных обществ и автор 160 научных трудов, большая часть которых ныне забыта. Но одно из сочинений де Жамблу в наши дни вновь обрело популярность -- "Зооязыкознание" (Pierquin de Gembloux. Idiomologie des animaux. Paris, 1844.). В языке южноамериканских когтистых обезьян ученому удалось выделить, правда, всего одиннадцать слов, и он пишет, что свои результаты он рассматривает скорее как стимул для грядущих исследований. По той же причине процитируем этот начальный словарь и мы: Гхриии -- приходить (очень много зависит от интонации, которая может быть повелительной, просящей, нежной, зовущей, испуганной и т. п.). Генокики -- тревога, крик ужаса. Ируаххи -- грусть, граничащая с отчаянием. Ируах-гыо -- мне очень плохо, помоги. Крррреоео -- я счастлив (многократное повторение выражает различные степени удовольствия). Кэх -- мне лучше, уже не так больно. Куик -- беспокоюсь, нервничаю. Ококо -- сильный испуг. У uk -- тихая просьба о помощи. Kux -- хотеть чего-либо, нуждаться в чем-либо. Куээй -- бесконечное физическое или душевное страдание. Интересно, что даже при таком незначительном наборе слов автор указывает на их фонетическое, а местами и лексическое сходство с рядом слов индейских языков тех же регионов. Но с выводами советует быть осторожнее, предупреждая особенно немецких ученых, зачастую путающих звуки Г и К, и как о дурном примере говорит о немецком филологе Цайсбергере, который в своем словаре языка ирокезов вместо буквы G часто использует букву К, потому что, как он пишет, звуки, обозначенные этими буквами, почти одинаковы, звуков G очень много и букв в наборной кассе не хватало. СЛОВАРЬ ШИМПАНЗЕ ИЗ 32 СЛОВ Наблюдения Пьеркена де Жамблу зоопаркового происхождения, потому что из Франции он никуда не выезжал. В двадцатом же веке ученые-коллеги и супруги Йеркс, одержимые истинно англосаксонским предпринимательским духом, поехали на остров Ява и поселились среди обезьян. Называя курьезом обезьяний словарь, напечатанный в их книге (Chimpanzee, Intelligence and its vocal expressions. By Robert M. Yerkes and Blanche W. Learned. Baltimore, 1925.), я вовсе не хочу задеть этих серьезных исследователей, сами занятия которых далеко не курьезны. Эпитет мой относится к их обезьяньему языку, о котором средний читатель не имеет никакого представления. Словарь детеныша обезьяны состоит из 32 слов и классифицирован по месту и способу образования звуков. Вот несколько примеров: Гак -- быстро несколько раз подряд произнесенное означает еду. Гхо -- многократно и быстро произнесенное означает дружеское приветствие. Кех-кех -- обозначает страдание, несчастье. Къюо -- голод, нетерпеливое ожидание еды. Ке-ке -- возбужденное состояние. Ке-ке -- звук ссоры. Кейе-ейей -- боль от укуса. ГОВОРИТЕ ЛИ ВЫ ПО-ШИМПАНЗЕНЬИ? Уже одно это книжное заглавие освобождает меня от необходимости быть почтительным, как приличествует в разговоре о книгах научного содержания, написанных серьезными учеными. Такое название дал своей книге о шимпанзе острова Ява некий Георг Швидецки: "Sprechen Sie Schimpansisch?". Leipzig, 1931. Он развивает обезьяний словарь Йеркса, руководствуясь при этом не наблюдениями на месте действия, а плодотворными раздумьями и умозаключениями за письменным столом своего рабочего кабинета. Подхватывая мысль Пьеркена де Жамблу о родстве языка обезьян и языка индейцев, в обезьяньих визгах Швидецки обнаруживает элементы санскрита и тюркских языков и свои идеи обобщает в другой книге: "Schimpansisch, Urmongolisch, Indo-germanisch" (Язык шимпанзе, прамонгольский и индо-германские языки). Название достаточно красноречивое и комментариев не требует. Из доказательств родства этих языков приведу лишь несколько этимологических примеров г-на Швидецки: Мыгак, ыгак. На языке шимпанзе значит гнев, возмущение, негодование. Из этого в древнекитайском языке родилось: манг -- возмущение и ганг -- злоба. В древнегреческом -- mania, а в латинском minare -- угрожать. Гак-м-ыгак. Шутка, баловство. По-немецки -- Schna-bernack. И т. д., и т. п. У всех этих обезьяньих словарей одна беда. Напрасно мы будем учить слова: обезьян-то, может, мы и поймем, но не поймут нас они. Верно говорит Пьеркен де Жамблу: если бы Вергилий воскрес и услышал латинский текст "Энеиды" в исполнении француза или англичанина, он не понял бы ни слова. Потому остается лишь пожелать, чтобы со временем обезьяний язык стал языком разговорным. Предыдущая глава | Содержание | Следующая глава  * РАДОСТИ И ПЕЧАЛИ КНИГОТОРГОВЦА Давно, в те времена, когда книготорговец объединял в одном лице и издателя и печатника, литературный воз приходилось ему тянуть вместе с писателем. Рядом с писателем он остался и тогда, когда отдельно появился печатник, а место на козлах занял издатель... Страшнее всех армий мира маленькие оловянные солдатики, которые, выстроившись в боевые порядки, всегда готовы к истреблению живой человеческой мысли. И тот, кому случалось с ними сталкиваться, старался, если мог, не дав им выстроиться к бою, разбить их упреждающим ударом. Цензура прежних времен мало того, что требовала присылать ей все рукописи до тиражирования, но беспощадно наказывала всех, кто пытался произвести на свет сочинение, приговоренное к смерти в материнском чреве. Однако ни предварительная цензура, ни последующая расправа должного устрашения не оказали. Нужны были дополнительные меры: держать под неусыпным надзором повивальных бабок литературы. Типографию и книжную лавку могли ставить только исключительно благонадежные лица, имеющие специальное на то разрешение. И число их строго ограничивалось. В 1585 году, кроме Лондона, Звездная палата разрешила организовать по одной типографии и книжной лавке только в Оксфорде и Кембридже, и те -- только на определенных улицах. В Париже для них было указано место лишь в непосредственной близости от университета. В Лондоне книжные лавки располагались на Патерностер-Роу, которая и поныне является традиционной книжной улицей. Название свое улица получила от молитвенников, продававшихся в лавках, но, возможно, что Патерностер -- образное именование читателя-покупателя, благодаря которому книготорговец мог существовать и на которого молился. Но эти мероприятия казались недостаточными. Английский указ возбранял ставить торговлю книгами в темных и глухих местах города. Печатать и торговать следовало только на глазах у всех, под надзором общественности, так сказать. Типографии и лавки время от времени тщательно обыскивали всевозможные контрольные комиссии. Тот, кто обыску противился или у кого находили запрещенную литературу, прямехонько отправлялся в тюрьму; а отсидевший срок права на книгопечатание и книготорговлю никогда уже более не получал, разве что мог, как исключение, служить рабочим, подмастерьем или помощником. В эпоху Реформации лейпцигский магистрат назначил двух советников, которые каждую неделю наносили визиты во все типографии славного немецкого города. Берлинская "Vossische Zeitung" в No 27 от 1727 года сообщает, что в Париже, ввиду невозможности прекратить публикацию запрещенных книг, несмотря на самые строгие меры, правительство объявило, что те печатники, которые донесут на своих хозяев, издающих нелегальщину, получат в награду патент и типографию Надзор велся и за переплетчиками. Известно распоряжение цюрихского магистрата от 1698 года, которое всем переплетчикам, обнаружившим среди книг, полученных ими, подозрительную литературу, строжайше предписывает немедленно известить об этом магистрат. Верности ради делались обыски и в переплетных мастерских. Все эти драконовские меры не могли, однако, заставить печатника-книготорговца стать иудой и отойти от соратничества с писателем. И вряд ли объяснишь такую верность одной только материальной выгодой. Должны были быть, были и другие узы: книгопечатник-книготорговец разделял и идейные взгляды писателя. Расправлялись беспощадно. Лишение патента, конфискация имущества, ссылка считались наказаниями легкими. Кнут власть имущих мог стегать и больнее. Не подумайте, что кнут -- метафора. В Париже провинившегося книготорговца привязывали к задку телеги и так тащили через весь город, что есть силы избивая на каждом шагу плетью. В Англии же был ему уготован позорный столб. Надо знать, как выглядел английский позорный столб тех времен. Не просто столб, как, например, в Венгрии, а нечто вроде комбинации позорного столба и колодки. На помосте в рост человека возвышалась свая, на которой крепилась колодка из двух смыкающихся встык досок. На стыке досок имелось три отверстия: одно побольше для головы и два поменьше -- для рук. Осужденный клал на нижнюю доску шею и запястья рук, которые сверху, как замком, зажимались второй доской, и в таком мучительном и унизительном положении осужденному приходилось терпеть измывательства толпы. Несчастный выносил не только оскорбления, но и жестокие побои: в голову ему метили тухлыми яйцами, комками грязи и, конечно же, камнями,-- жизнь его была в опасности. Судебные протоколы свидетельствуют, что в 1731, 1756, 1763 и 1786 годах немало несчастных, приговоренных к позорному столбу, пали жертвой озверевшей толпы -- были убиты камнями. В 1765 году в колодку позорного столба попал лондонский книготорговец Уильяме. Но двухчасовое позорище стало для него триумфом. Толпа заклеймила приговор как несправедливый и встала на сторону приговоренного. Какие камни?! -- голову и руки его та же толпа увенчала лаврами и устроила сбор средств в его пользу. Когда же два часа истекли и осужденный был освобожден из колодки, путь его к дому превратился в триумфальное шествие, в конце коего был ему передан весьма ощутимый плод людского воодушевления -- пожертвованные для него двести фунтов. Но великодушие толпы подобно майскому ветерку. Позорный столб судьба уготовала и лондонскому книготорговцу по имени Бенджамин Хэррис. Сброд ротозеев, как водится, не разбираясь принялся швырять камни. И тут случилось необычайное. На помосте появилась жена осужденного и своим телом закрыла мужа. Героическая женщина приняла на себя несколько ударов. Толпа устыдилась и прекратила бесчинства. По английскому уголовному кодексу, приказные исполнители не имели права вмешиваться в дело. В приговоре не было сказано, что швыряние камней запрещено, равно как и то, что супруге осужденного нельзя заслонить собою мужа. После этого события супруги эмигрировали в Америку, где судьба вознаградила их: они нажили хорошее состояние; а когда времена изменились, они вернулись в Лондон и встречены были с почетом. В 1579 году готовилось важное событие: английская королева Елизавета собиралась замуж за католика герцога Франсуа Анжуйского, младшего брата французского короля. Английскому протестантскому общественному мнению пришелся этот матримониальный план не по вкусу. А некий Джон Стабс, адвокат, выразил свое неудовольствие и в печати, но с критикой явно переборщил. Писал, например, что брак этот будет богохульством: Дщерь Господня готовит союз с Отродьем Вельзевула! возможно ли такое?! Так свободно высказываться о матримониальных планах их величеств в те времена было нельзя. Дщерь Господня поставила перед судом и автора и книготорговца. И обоих приговорили к отсечению правой руки. За памфлет наказание поистине чудовищное! Но хоть в живых остались. Потому что порою приходилось расплачиваться и жизнью. В 1694 году неизвестно кто распространил в Париже издевательское сочинение под названием "Ombre de M. Scarron" (Тень М. Скаррона), и направлено оно было против короля. В книге имелся и рисунок: четыре женщины заковывают короля в цепи. Подпись: Лавальер, Фонтань, Монтеспан и Ментнон -- т. е. четыре любовницы короля. Полиция в истерике бросилась ловить преступников. Арестовали одного помощника печатника и одного подмастерья переплетчика. Оба были подвергнуты насильственному дознанию, и так как, несмотря на пытки, имени автора они не назвали -- то ли потому, что остались верны ему, то ли потому, что попросту его не знали,-- обоих повесили. Двух книготорговцев приговорили к каторге. Один помощник книготорговца уже стоял на эшафоте, но высочайшим соизволением был помилован -- говорят, он приходился родственником королевскому исповеднику, и тот вымолил у монарха прощение. Два подозреваемых печатника сбежали, и их заочно приговорили к вечной ссылке; третий умер в тюрьме. Во времена короля Якова II (1430-- 1460) самое ужасное из всех известных наказаний за книгопечатание понес лондонский печатник по имени Троган. У несчастного обнаружили оттиски прелестных писем против короля. Его подвесили за предплечья, взрезали живот, выпустили внутренности -- он еще жил, после чего отрубили голову... МУЧЕНИК КНИГОТОРГОВЛИ В городе Браунау, что на реке Инн в Австрии, стоит бронзовый памятник нюрнбергскому книготорговцу Иоганну Филиппу Пальму. Память об этом удивительном человеке -- соперница металла, имя его навеки внесено в списки патриотов и мучеников немецкой свободы. Иоганн Филипп Пальм родился 18 декабря 1766 года в Шорндорфе (Вюртемберг) и умер (расстрелян) в Браунау на Инне 26 августа 1806 года. В 1806 году Наполеон вынудил часть Германии присоединиться к Рейнскому союзу. Власть императора и новые порядки большинство немцев приняли с летаргическим равнодушием. Но сложилась и славная когорта патриотов, которые печатным словом стремились вывести нацию из апатии. То тут, то там появлялись анонимные листовки, брошюры, звавшие к борьбе с французскими завоевателями, разоблачавшие Наполеона и его политику. Уколами этих неуловимых иголок император был раздражен необычайно. И он отдал приказ выследить авторов и примерно наказать их. И вот однажды офицеру французских частей, расквартированных в Аугсбурге, попала в руки анонимная листовка под названием "Deutschland in seiner tieffsten Erniedrigung" (Германия в ее глубочайшем унижении). Следы вели к аугсбургскому книготорговцу. Тот сознался, что получил тираж из Нюрнберга, от книготорговли Штайна. И на допрос вызвали владельца штайновской фирмы Иоганна Филиппа Пальма. Тут следы терялись. Пальм заявил, что экземпляры листовки были даны ему на хранение, автора он не знает, а назвать имя доверителя считает низостью. Военное положение в Нюрнберге было в то время уже отменено, и находившийся там французский полк полномочий на управление уже не имел. Судить Пальма мог только гражданский суд, но судить было не за что -- книготорговец не совершил ничего противозаконного. Французский военачальник хорошо это понимал и потому обратился за распоряжениями в Париж. Пришел приказ: любой ценой вырвать у Пальма признание. И, попирая законы, Пальма арестовали и увезли в Браунау. Все дознания, однако, оказались напрасными. Пальм твердо стоял на своем: преступления он не совершил никакого и ни на кого показывать не будет. И вновь, меняя лошадей, помчались в Париж курьеры, и очень скоро генерал Бертье получил секретное распоряжение. Подписано 5 августа 1806 года Наполеоном собственноручно. Что оно содержало, мы услышим вместе с Пальмом. Гражданин Пальм предстал перед военным трибуналом. Еще раз допросили и сообщили, что решение о его судьбе будет вынесено завтра. Спокойствие его не покинуло, разве что он чуть-чуть волновался, надеясь, что завтра его отпустят домой. На другое утро его вновь привели в суд и огласили приговор: смертная казнь через расстрел в тот же день пополудни. Никто не хотел верить. Никто, и менее всех обвиняемый, не мог предположить, что французский военный трибунал нарушит французский гражданский кодекс, введенный самим же Наполеоном, и будет судить Пальма как военного преступника. Однако ж секретное распоряжение было подписано Наполеоном, который требовал смертной казни. Не дрогнув, выслушал Пальм решение своей судьбы и только негромко воскликнул: "Armes Deutschland! Mein unglUckliches Vaterland!" (Бедная Германия! Моя несчастная отчизна!). Известие о подлом приговоре взволновало город. Знатные дамы Браунау с детьми на руках отправились в посольство к коменданту города, чтобы молить его об отсрочке приговора, все еще думая, что произошла ошибка. Тайное распоряжение коменданту было известно, как известно и другое: кто перечит Наполеону, рискует собственной жизнью. Он отклонил прошение, разрешив только приговоренному проститься с женой. Описание этой, должно быть, душераздирающей сцены до нас не дошло. Известно лишь то, что происходило за воротами тюрьмы. В три часа пополудни Пальма вывели и посадили на телегу. На всем пути следования до места казни по обеим сторонам плотной стеной стояли французские солдаты с заряженными ружьями. Город не смел и пикнуть, лишь в гробовой тишине колыхались на окнах черные траурные занавеси. Приговоренный вел себя так же стойко, как в течение всего дела; к убийцам своим он больше не обращался, как бы подчеркивая молчанием, насколько он их презирает. Сверкающий золотом эполет, кокард и аксельбантов французский офицерский корпус, возможно, впервые почувствовал в этот час, что вся его мишура и блеск не больше чем шутовские галуны на униформе наемного лакея. Пальму завязали глаза, и с расстояния в пятнадцать шагов раздалась команда: Пли! Надругательство над гражданским кодексом взбудоражило всю Германию. Имя Пальма произносили как имя мученика. В пользу его семьи был организован общенациональный сбор средств; в пожертвованиях приняли участие также Лондон и Санкт-Петербург. Наполеон просчитался: насилие лишь сдувает дым с огня, распаляя угли, которые тем ярче вспыхивают пламенем, пожирающим все, что способно гореть. Французская историография, занимавшаяся судьбой нюрнбергского книготорговца, цитировала Шатобриана, который говорил о драгоценном даре ненависти, который неумные государственные мужи обычно преподносят своим противникам. Памятник Пальму воздвигнут в Браунау в 1866 году по велению баварского короля Людвига. Не вредно знать и мелкие события истории. И, может статься, читателю, растроганному душещипательной трагедией плена на Святой Елене, вспомнится по ассоциации незначительная история о ничем не примечательном, вовсе не великом нюрнбергском книготорговце, и готовая уже капнуть слеза высохнет... КНИГОТОРГОВЕЦ-БОГАЧ Стоило ли книготорговцу хранить верность писателю? Плодотворно ли было такое обилие риска? Стоила ли овчинка выделки, попросту говоря? Никакой статистики на этот предмет не имеется. Биографические данные, которыми мы располагаем, отрывочны. Историки литературы заглядывают обычно лишь в карман писателя, забывая о тех, кто гонорары приносит. Известно только, что Плантен нажил огромное состояние, а Шарль Этьенн умер в долговой тюрьме. Известно и то, что из четырнадцати членов семьи Эльзевиров разбогатели только Бонавентура и Абрахам, потому что держали писателей на хлебе и воде. Но есть и англичанин Марри, который набивал золотом дырявые карманы авторов (Байрону он выплатил в общей сложности 20 000 фунтов. Не знаю, можно ли верить анекдоту, который приписывают Геребену Вашу: будапештские литературные кафе облетела весть о том, что один из крупнейших венгерских издателей Э. Г. умирает и уже харкает кровью. "Нашей кровью",-- тихо заметил Геребен Ваш.), но несмотря на это -- а, может быть, благодаря этому -- разбогател. Размеры состояния веймутского книготорговца Джона Лова нам неизвестны, остались сведения лишь о размерах его тела. В молодости он учился гравированию у лондонского мастера Райленда, который прославился тем, что подделывал документы, почему и был повешен. Судьбу хозяина Лов принял настолько близко к сердцу, что в трауре исхудал до костей. Но жизнь продолжалась, и Лов уехал из Лондона в провинцию, где открыл книжную лавку. В утешительном мире книг к нему вернулся аппетит, духовная пища тянула за собой плотскую. Лов, восстановив прежний вес, продолжал полнеть и вскоре достиг 364 фунтов, в пересчете на килограммы что-то около 170. Бедный Лов: когда в возрасте 40 лет он приказал долго жить, тело его не могли вынести через дверь. Эта махина проходила только в широкое окно, откуда ее и спустили на землю с помощью лебедки и блоков на увеселение скорбящей публики. Более точны сведения о всем известном огромном состоянии венгерского книготорговца из Вены по имени Янош Тамаш Траттнер. Траттнер родился в 1717 году неподалеку от Кесега в деревне Ярманнсдорф. Типографскому делу учился в Вене, до 30 лет работал подручным, потом, набравшись духу, приобрел в кредит старую типографию. И началась головокружительная карьера Траттнера. Причина, как ни странно, была проста: типография его выпускала книги только наивысшего качества. Продукция Траттнера понравилась Марии-Терезии, и она подарила ему монопольное право на издание учебной литературы. Траттнер богател и расширял дело. В 1752 году у него уже было тридцать типографий в Вене и по одной в Пеште, Загребе, Вараждине, Триесте и Линце (пештскую типографию он подарил позднее своему крестному сыну Матяшу). Потом одну за другой построил книжные лавки в Пеште, Пожони, Шопроне, Лейпциге, Франкфурте. В 1773 году книжный Крез взялся за постройку собственной резиденции в самом сердце Вены, в Грабене, где приобрел огромный старый дом, снес его и возвел крупнейщий в Европе книжный дворец (ныне он уже не существует: в 1910 году был в свою очередь снесен в результате спекуляций домовыми участками). Trattnerhof был "городом в городе", писали хронисты старой Вены. Как видно из немецкого названия, торговля книгами велась не в простых лавках, а в пассаже. На мраморных колоннах покоился огромный свод, галереи были разделены решетчатыми дверями, шедеврами литья и ковки. Такого приюта для книг в частных руках с тех пор не бывало. Траттнер скончался в возрасте 81 года, будучи венгерским дворянином, немецким имперским рыцарем и сказочно богатым человеком. Богатство его вошло в поговорку. Характеризуя чье-то необыкновенно большое состояние, венцы и поныне говорят: "Er hat's trattnerisch" (У него по-траттнерски (австр.--нем.)). Немногие из книготорговцев, конечно, могут достичь траттнеровского благополучия. Рачения здесь не достаточно, нужна удача. Девиз Траттнера так и звучал: "Labore et favore" (Старание и удача (лат.)). А если удача от книготорговца упрямо ускользает, то в утешение он может взять себе афоризм старого английского писателя Томаса Фуллера: "Learning hath gained most by those books by wich the printers have lost" (Наука выигрывает от тех книг, от которых проигрывает издатель (англ.)). НАДГРОБИЕ КНИГОТОРГОВЦА Подходит время, когда жизненный ассортимент книготорговца истощается и Смерть отказывается выдавать товар под вексель. Говорят, что Бенджамин Франклин об эпитафии на своем надгробии позаботился заранее. Вот этот столь часто цитируемый текст: БЕНДЖАМИ