Н ФРАНКЛИН, ИЗДАТЕЛЬ ПОДОБНО ПЕРЕПЛЕТУ СТАРОЙ КНИГИ, ЛИШЕННОЙ СВОЕГО СОДЕРЖАНИЯ, ЗАГЛАВИЯ И ПОЗОЛОТЫ, ПОКОИТСЯ ЗДЕСЬ ЕГО ТЕЛО НА РАДОСТЬ ЧЕРВЯМ. НО САМО ПРОИЗВЕДЕНИЕ НЕ ПРОПАЛО, ИБО, СИЛЬНОЕ ВЕРОЙ, ОНО ВНОВЬ ВОЗРОДИТСЯ В НОВОМ, ЛУЧШЕМ ИЗДАНИИ, ПРОВЕРЕННОМ И ИСПРАВЛЕННОМ АВТОРОМ. На надгробие Франклина этот текст не попал. На его могиле в Филадельфии, где он покоится вместе с женой, лежит простая каменная плита, и на ней всего лишь: BENJAMIN AND FRANKLIN DEBORAH 1790. Шутка Франклина не оригинальна. Множество вариаций такого сравнения ходило по миру задолго до Франклина. Бостонский издатель Джон Фостер в 1661 году так увековечил память о себе на собственном надгробии: Тело, некогда полное жизни, сброшено в корзину, как старый календарь. Но неактуально оно только сейчас, еще будет в нем жизнь. Этот прах в день воскресения вновь будет издан, без опечаток и краше. Бог, автор великий, сделает это, повелев: Imprimatur (В печать (лат.)). Отрывок из эпитафии лондонского книготорговца Джейкоба Тонсона (умер в 1736): Замедли шаг, взглянув на эти плиты: Покоится здесь книжник знаменитый, В тираж отдавший жизни сочиненье,-- Ты видишь пред собою оглавленье. Хотя тираж и канул весь в могилу, Он твердо верил: есть такая сила, Которая родит своим дыханьем Расширенное новое изданье. А на могиле лондонского книгопечатника Джона Хьюма в 1829 году высекли такую надпись: БРЕННЫЕ ОСТАНКИ ДЖОНА ХЬЮМА ПОКОЯТСЯ ЗДЕСЬ, ПОДОБНО СНОСИВШЕЙСЯ ЛИТЕРЕ В ОЖИДАНИИ СРОКА, КОГДА В ГОРНИЛЕ СТРАШНОГО СУДА ВНОВЬ ОТОЛЬЮТ ЕЕ И ВОССТАНОВЯТ В НАБОРНОЙ КАССЕ ВЕЧНОЙ ЖИЗНИ. Чтобы не кончать за упокой, вспомним Джона Дантона, который прославился тем, что написал историю своей жизни. У него был счастливый, очень счастливый, но очень короткий брак: молодая жена его рано скончалась. Дантон недолго ходил в трауре и через полгода женился вновь. И чтобы обосновать столь скорое утешение, он пишет в своей книге: "Я поменял только лицо, женские добродетели в моем домашнем круге те же. Моя вторая жена -- не что иное, как первая, но лишь в новом издании, исправленном и расширенном, и я бы сказал: заново переплетенном". Редко услышишь более откровенное мужское признание. Любитель книги ценит именно первое издание, в каком бы состоянии оно ни находилось. Но библиофильский подход в других областях его жизни, видимо, не действует. Предыдущая глава | Содержание | Следующая глава  * СЛОВАРЬ ДРАГОЦЕННОГО ЯЗЫКА И ГЕОГРАФИЯ ИЗЯЩНОСТЕЙ Время действия -- XVII столетие. Место действия -- дворец маркиза де Рамбуйе. Здесь, в знаменитом голубом салоне госпожи де Рамбуйе, собирались поболтать драгоценные парижские дамы; здесь они высиживали драгоценные законы об отношениях между мужчинами и женщинами. По этим законам, женщина всегда на пьедестале, и мужчина может смотреть на нее только снизу вверх. Взгляд снизу вверх следует понимать не как непристойное запускание глаз под юбку, подобное тому, какое мы видим на картине Фрагонара "Качели", а как свободное от всех земных страстей мечтательное и набожно-очарованное созерцание высшего существа. Женщина вправе требовать от мужчины почитания, обожания и служения. В награду мужчине может быть обещана дружба и нежное отношение. Но не больше. Чистые, как ангелы, драгоценные дамы, правда, вынуждены порою этими принципами по отношению к мужчинам пренебречь, но это не значит, что обожатели драгоценных дам могут даже подумать о том, чтобы воспользоваться открывшимися при этом греховными возможностями. Необходимо, словом, удовлетворяться исключительно воздушной, бескровной и бестелесной любовной игрой. Нежные, как лепестки роз, уста этих высших существ не могли, конечно же, раскрыться для грубой, повседневной речи. И для собственного употребления они вывели особенный язык, в котором выражения и слова, осужденные как вульгарные, были заменены на более тонкие и изящные. Скопившуюся "драгоценную" лексику издал один из посетителей салона, писатель Антуан Бодо Сомэз в "Le grand dictionnaire des Pretieuses" (Большой словарь драгоценностей), вышедшем в Париже в 1660 году. Этот странный словарь содержит в алфавитном порядке словарный набор голубого салона, который иначе, чем белибердой, не назовешь. Здравым умом трудно постичь, почему им не годилось слово "окно" и почему его надо было окрестить "дверью стены", причем слово "дверь" тоже было в свою очередь выброшено за окно, а водворен на его место "верный страж". У драгоценных дам не было ни глаз, ни ушей, ни зубов, ни рук, ни ног. Глаз как "зеркало души" еще пережил прошедшие с тех пор времена, пристроившись в языке нашей эпохи как общее место, но почему "зеркало" в свою очередь сослано и перетолковано как "советник грации", понять трудно. "Нос" фигурирует в словаре как "врата величавого", причем надо знать, что "величавый" означает "ум, мозг". "Зубы" -- "меблировка уст". "Рука" -- "прекрасный двигатель". Ладно. Но кому пришло в голову назвать "ноги" "милыми страдальцами"? Потому что они должны носить тело? Ведь меблировка была не только у уст, но и в салонах, и если дама уставала, она могла сесть на стул, то есть -- пардон -- на "приспособление для беседы". И чем она садилась? Почему эта часть тела получила название "нижнего лукавого" (le ruse inferior)? Ведь она тем и знаменита, что заявляет о себе довольно откровенно. И все-таки не совсем подходил драгоценный язык к теории платонической любви, потому что груди получили название "подушечки любви". А, может, они только ими и были? Значительно понятнее вздох замужней женщины в начале беременности: "Чувствую стук дозволенной любви" (но при этом почему стук в начале беременности?). Метафорический перенос приводит на память слово "дверь", а выражение "стучать в дверь", кстати говоря, очень грубое. Правильнее: "заставить говорить немого". Но хватит критиканствовать. Последуем-ка лучше за словарем Бодо Сомэза без всяких комментариев: Ночь -- богиня теней. Луна -- факел ночи. Звезды -- родители удачи и склонностей. Свеча -- восполнение дня, горение. Бумага -- немой толкователь сердец. Книги -- немые мастера. Книготорговля -- усыпальница живых и мертвых. Поэт -- младенец, кормящийся грудью муз. Романы -- приятная ложь, глупость мудрецов. Пьеса -- глашатай грехов и добродетелей. Музыка -- рай слуха. Эхо -- невидимый собеседник. Слезы -- дочери боли. Врач -- внебрачный сын Гиппократа (I). Словарь служит вместе с тем и кладезем образцов драгоценной беседы. Несколько примеров будет достаточно, а то читателем овладеет "великий пост развлечения", т. е. скука. Я очень люблю остроумных людей: К остроумным людям испытываю страстную нежность. Вы говорите очень длинно: Кажется, что во время беседы вы только и делаете, что роняете капельки мыслей. Эти слова очень грубы: Чувствительный слух страдает при звуке этих слов. Эта мадемуазель очень остроумна: Эта мадемуазель не что иное, как экстракт человеческого духа. От этой мадемуазели можно добиться, чего хочешь: У этой мадемуазели приятные добродетели. Мадемуазель начинает стареть: Снег лица мадемуазели начинает таять. Ваша собака здесь нагадила: Ваша собака вела себя преувеличенно. Покончим с драгоценным языком и перейдем к географии драгоценностей. ПУТЕВОДИТЕЛЬ ПО СТРАНЕ ЛЮБВИ Им была знаменитая Carte du Tendre, или Карта Страны Нежности, приложенная к роману мадемуазель Скюдери "Клелия. Римская история". Согласно драгоценной Скюдери, нежность проистекает из трех различных причин, а именно: склонности, почитания, признательности. В стране имеется, соответственно, три города Нежности, которые расположены на берегах трех различных рек и название которых уточняется по названиям этих рек (как есть, например, Франкфурт-на-Майне и Франкфурт-на-Одере): Нежность-на-Склонности, Нежность-на-Почитании и Нежностъ-на-Признательности ("Tendre-sur-Inclination, Tendre-sur-Estime, Tendre-sur-Reconnaissance). Первая станция на границах страны носит название Новой Дружбы. Отсюда туристы направляются в три больших города, в зависимости от характера своей новой дружбы. Тот, кто стремится к цели по реке Почитания, встретит на ее берегах множество городов, в которых ему нужно будет отдохнуть, потому что путь очень долгий. Первым городом будет Остроумие, потому как надо знать, что путь к сердцам драгоценных ведет через голову. Затем путник проследует мимо сел, расположенных несколько в стороне от реки, а именно: Изящное Стихотворение, Записка и Любовное Письмо,-- потому что, как известно, это и есть первые этапы интимного сближения. Продолжая свое речное путешествие, турист сможет посетить вполне серьезные и порядочные города, такие, как Откровенность, Великодушие, Праведность, Щедрость (!), Уважение, Обязательность, Доброта. Обойдя все эти места, путник причалит в порту Нежности-на-Почитании, где его с любовью встретит население города. Во многих местах придется выйти на берег и отдохнуть, конечно же, и туристу, стремящемуся в Нежность-на-Признательности. По пути можно будет посетить города Услужливость, Покорность, Душенька-Дружочек, Внимательность, Усердие. Затем последует ряд небольших городков, название которых объясняет, почему они маленькие: Большие услуги. Ведь на дела, обозначенные этим словом, способны очень мало мужчин, и в этих городах они почти не бывают; именно из-за недостатка туристов не развились эти городки. Но стойкий путешественник уже недалек от цели; некоторое время он проведет в гостиницах Уступчивости и Постоянства, и после долгого и утомительного пути блеснут перед ним золоченые купола Нежности-на-Признателъкости. После всего этого любопытство туриста-карточея достигает высшей точки, и он ждет не дождется знакомства с городами, расположенными по берегам реки Склонность, ибо в них наверняка сосредоточены самые интересные достопримечательности. Но, увы, его постигнет разочарование. По берегам до самого конца нет ни одного города. Почему? Потому что течение реки настолько быстрое, что у путника не будет необходимости в отдыхе, река сама влечет корабль, который прибывает в Нежностъ-на-Склонности в два счета. Но этими тщательно разработанными туристическими маршрутами находчивость мадемуазель де Скюдери не исчерпывается. Во все три города можно попасть и по суше, также посетив все упомянутые города и села. Но для этого надо хорошо знать дорогу, потому что указателей нигде нет. И турист может легко заблудиться. После города Новая Дружба пути расходятся во многих направлениях. Если путешественник, не зная местности, вместо дороги к Остроумию повернет вправо, то, к великому своему разочарованию, попадет в пустой и холодный город Пренебрежение, и напрасно он будет пытаться выбраться оттуда, отныне он будет натыкаться только на места с дурной славой. Бездомный, напрасно он будет искать отдохновения в гостиницах Неустойчивости, его он не найдет, ибо таково название города. Если же, устав от неприятных дорожных приключений, он захочет развлечься в следующем городе, это ему не удастся, потому что зовется тот город Тепловатость. Зато уж достаточно волнений придется ему испытать, попав к легкомысленным жителям Ветрености. Бежав оттуда, измученный путешественник прямиком прибудет в Забвение с его непроизносимыми улицами, и дух в путешественнике держится одной лишь надеждой, что, по его расчетам, дорога подходит к концу, что Нежностъ-на-Почитании должна быть недалеко. Дорога действительно кончается, но никакого города там нет, а одна лишь недвижная, заросшая и зловонная вода -- озеро Равнодушия. Так же худо придется и тому путешественнику, который отклонится от правильного пути влево. Заблудившись, он попадет в Болтливость. Положение его, правда, еще не опасное, в худшем случае его замучают сплетнями. Но дальше -- дальше последуют мрачные с дурной репутацией города: Вероломство, Спесь, Клевета, Злость. Преодолев их, он, бездомный, понадеется, что уж в конце-то Нежность-на-Признательности должен быть обязательно. Дорога в самом деле кончается, и путник попадает на берег бескрайнего моря, закипающего черной волной. Это море Ненависти, которое вечно сотрясают ураганы и штормы, не пересек его еще ни один корабль -- вон, весь берег в обломках... В какие же края и города мы попадем, если из Нежности-на-Склонности захотим проследовать дальше по реке Склонности? -- вот вопрос, на который непременно пожелает получить ответ карточей, узнавший все вышеизложенное. Стоит ли туда ехать? Бюро путешествий мадемуазель Скюдери ответит решительным нет. Более того -- предостережет от этого рискованного предприятия с неопределенным финалом. Река Склонность впадает в огромный океан, имя которому Опасность. Океан этот не настолько бурен, как море Ненависти, опасность подстерегает путешественника не столько на воде, сколько на другом берегу океана. Потому что тот, кому удастся этот океан переплыть, попадет в Неизвестную местность, о которой жителям страны Нежности не известно ничего. Дерзкого путешественника стерегут там неопределенные и непредвидимые страхи и ужасы. На этом знаменитая карта кончается. То, что драгоценные дамы настолько несведущи в географии Неизвестной местности, в которой имеются, возможно, и огнедышащие вулканы, полыхающие пламенем чувственности и изрыгающие лаву сладострастья, похвалы, конечно, заслуживает. Но большинство великосветских дам Парижа оказались на самом деле очень даже сведущими во всех картографических подробностях Неизвестной местности. Откуда это известно? Примерно в то же самое время, о котором идет речь, с треском провалился Фуке, министр финансов, взяточник, казнокрад и расточитель государственных денег на личные нужды. Когда опечатывали его имущество, обнаружили, что ящики его письменного стола набиты любовными письмами, которые были еще теплы от интимных признаний придворных дам. То было бы еще не беда, но нашлись собственноручные записи Фуке, содержавшие не только имена прекрасных корреспонденток, но и, в духе педантичного финансиста, в список было занесено, какая дама, когда и сколько золотых ливров получила в награду... КАРТА ИМПЕРИИ ЛЮБВИ Сон на языке драгоценных обозначался как "оракул богов". Тогда еще верили, что посредством сна высшие силы сообщают своим избранникам тайны грядущего. Но ни греческие, ни римские, ни прочих национальностей боги даже во сне не смогли бы нагадать мадемуазель де Скюдери, что через сто с небольшим лет идея Carte du Tendre воспрянет к новой жизни в другой стране. В 1777 году знаменитый лейпцигский печатник Иоханн Готтлоб Иммануэль Брайткопф издал восьмистраничную брошюрку под курьезным заглавием: "Das Reich der Liebe. Zweiter Landchartensatz-Versuch" (Империя любви. Вторая попытка наборной карты). Начну с подзаголовка, чтобы потом перейти к заглавию. В те времена по всей Европе пытались применить новый способ печати карт -- набор. За решение проблемы, волновавшей воображение печатников, взялся и Брайткопф. Первой его попыткой было издание карты окрестностей Лейпцига: "Gegend urn Leipzig. Landchar-tensatz- Probe" (Окрестности Лейпцига. Проба наборной карты), 1776. "Империя любви" была второй попыткой применить ту же технику. Напечатали карту по случаю свадьбы и в течение трех дней. Брайткопф поставил перед собой цель произвести фурор среди печатников, показать свою искусность и изобретательность. Свадьба подвернулась кстати. Печаталась ли карта по заказу или Брайткопф сам предложил идею, неизвестно. Юмор немецкого любовного Путеводителя современный читатель, возможно, воспримет так же вяло, как и галантное жеманство Мадлен де Скюдери. Но вкусы вкусами, а документ курьезный. Путешествующий по Империи любви отправляется из Страны Юности (Land der Jugend), в которой блещет пышностью город Радостей, неприступным бастионом стоит на границе крепость Беззаботности, широким и стремительным потоком льется река Ненасытных Желаний и очерчивает горизонт горная гряда Предупреждений. Отсюда мы прибываем к ночи в край Идефикс (Land der fixen Ideen); его достопримечательности -- город Грез, лесопарк Желаний и крепость Беспокойства. Повернув на запад, мы прибываем в страну Несчастной Любви (Land der trauernden Liebe). Неуютные места. Мрачно громоздятся скалы Беспокойства, зияют пещеры Вздохов; здесь берет начало река Слез, впадающая в море Отчаяния. Опасности подстерегают путешественника и в стране Страстей (Land der Luste). Паломника любви ожидают здесь болезни и смерть. Так что будет правильным вовремя взяться за ум и по мосту Надежды уйти в страну Счастливой Любви (Land der gliicklichen Lie-be). Глаза, уста и прочее радует там все. Главные города этой страны: Перспективы, Послушание, Истинная Любовь, Нежность и другие. Есть и Гора Согласия. К юго-западу от нее цветут Сады Наслаждений. Вся страна делится на две части рекою Восторгов Чувств; к северу от реки с распростертыми объятиями встретит паломника город Благословенного Родительства. Остается еще Страна Холостяцкой Жизни (Land der Hagestoize), географические названия которой говорят о неприятностях и неудобствах одиночества. Отдохнуть путешественник сможет в Стране Покоя (Land der Ruhe). Столица этой страны -- Дедушкин Стул -- очень спокойный город; но есть, однако, и более спокойный город -- Спальный Колпак. Да простит меня читатель за юмористические аллегории, в которых на самом деле и нет никакого юмора. Совершенно серьезно стоит этой странной карте поклониться: она ознаменовала собой начало новой эпохи в картотипографировании. Предыдущая глава | Содержание | Следующая глава ГРУБИЯНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА  * ГРУБИЯНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА Один из наиболее популярных поэтов конца немецкого средневековья Себастьян Брант, высмеивая не в меру расплодившихся грубиянов, выдумал для них скоморошного святого -- Святого Гробиана. Другой немецкий поэт, Дедекинд, окрестил этим именем одно из своих желчных сатирических произведений в стихах, в котором учит читателей правилам нормального поведения. Едкие стихи дедекиндовского "Гробиануса" переложил на венгерский Матэ Чакторняи. Размер перевода, правда, немного хромает, но работа, безусловно, заслуживает уважения. Тем более, что в Венгрии сохранился один-единственный экземпляр этой книги, отпечатанной в Коложваре в конце XVI столетия. Стихи более чем четырехсотлетней давности советуют читателям, склонным к грубости, так вести себя в гостях за столом: Девиз: Насилие полезно,-- Вздохнет порой холоп болезный. Из пустяковины, из слова Умей поднять дебош толковый. Решит с тобою кто поспорить, Изведать злое должен горе, Заткни ему хлебало ором, Чтоб подавился разговором... ...А если не помогут вопли, Чтоб утереть болвану сопли, Хватай палаш для проясненья, Кто здесь достоин уваженья, И кто кого повалит на пол, Тот и мужчина, не растяпа. Последний стих говорит о крайнем проявлении грубости -- оскорблении действием или, попросту говоря, рукоприкладстве. И последнее, оказывается, встречается не только среди малокультурного простонародья, но как к аргументу, зачастую далеко не последнему, к нему прибегают и господа. Ах, если бы они били только друг друга! Но от их кулаков страдают и им подчиненные -- слуги, крестьяне и даже женщины! И автор "Гробиануса" рассказывает нам, как следует вести себя хозяину дома, который пьяным возвращается домой после ночной гулянки: Ломись, что сил найдется, в дом, Чтоб все ходило ходуном, ...Жену б с постели поднял страх, Чтоб двери быстро нараспах, И чтоб при том мила была (Твои увидев вензеля), А ты с порога -- в морду ей, Затем, что нет вины на ней... Слыхал, как в людях говорят,-- Три вещи лупят в аккурат, Чтоб пользу с них иметь одну: Ослов, орехи и жену. (Точный перевод забытой латинской пословицы: "Орешник, осел и женщина полезны, если только их бить"; речение сие, не уверен, что народное, я отыскал только в латино-венгерском собрании пословиц, опубликованном Петером Киш-Вицаи, евангелическим пастырем, на основе собрания Деция Баровия в 1713 г.) Замечу, что благодушный автор посвятил эту книгу школярам и студентам XVI века, но "рецепты поведения", предложенные Дедекиндом, думаю, актуальны и для молодежи века XX. "ПОНОСНОЕ ПИСЬМО" В историю "грубиянской литературы" вносит свой вклад и летопись вооруженных потасовок и настоящих баталий. В них речь идет о сознательном, так сказать -- хладнокровном грубиянстве: одна из враждующих сторон прибегает к нему, чтобы вывести противника из себя, заставить его обнажить оружие. Когда Венгрия была под турецким игом и лишь Трансильванское княжество сохраняло права самоуправляющегося протектората, между турками и венграми не раз происходили вооруженные стычки, которым зачастую предшествовал вызов одной из сторон, случалось порою, что вызов по какой-то причине оставался без ответа; задирающаяся сторона посылала тогда молчащему противнику письмо, которое в те времена называли "поносным письмом". В 1556 году турецкий паша Мустафа чем-то оскорбил трех венгерских витязей, на всю страну славившихся своей силой и отвагой,-- Ласло Дюлафи, Ференца Энинги Терека и героя среди героев Дердя Тури. И они втроем сочинили паше поносное письмо. Ференц Терек начал так: "Письмо твое, в котором вся твоя бесчеловечность видима, мы поняли; был бы ты и всамделе головой (Голова-- паша (тур.)) и кровей благородных, любящим честь и уважение, не допустил бы такого лживого, коварного негодяйства. Потому как ты и сам ведаешь, не хуже нашего, что вся твоя писанина самая доподлинная брехня, человеческое свое с помоями ты смешал и на честь нашу подло мортиры наставил. Знаешь, собака, что подлинный витязь мечом и копьем тешится в брани с врагом, но, что говорить, хил ты и немощен, потому-то и лжешь по-собачьи, предательски, подло. Мы свободный народ, сами себе господа и честь свою знаем, а ты, Мустафа, презренный холоп, и на шее твоей постромки". К намеку на постромки, т. е. на казнь через удушение шелковым шнуром, к которой по турецкому обычаю приговаривал султан своих вельмож, добавил несколько увесистых оскорблений Ласло Дюлафи, и в заключение Дердь Тури наказал Мустафе ответить не далее, как на третий день, а не то, пишет славный венгерский витязь, "всем вашим бекам, пашам и самому твоему султану разошлем мы такие письма, что от страха под матушкину юбку полезешь, да найдут и заткнут твою лживую пасть". Поединок не состоялся. Мустафа не пошел на него. О всех трех венгерских витязях, особенно о непобедимом Дерде Тури, гремела такая слава, что паша рассудил, верно, так: если он выйдет на схватку, то для постромок не будет и места. ГРУБОЕ ОБЪЯВЛЕНИЕ ВОЙНЫ Объявление войны -- самая веская форма вызова, по которому в смертельной схватке сшибаются целые народы. Обычно война объявляется на гладком языке дипломатии. Но бывали случаи, когда этот роковой документ расцвечивался грубыми оскорблениями. Одним из грубейших за всю историю войн было объявление войны, посланное турецким султаном Махмудом (Мухамедом) IV австрийскому императору и польскому королю Собескому. Вот его текст: "Против тебя, император, мы посылаем тринадцать царей и миллион триста тысяч витязей! Эта невиданная армия, не знающая пощады, сотрет с лица земли твою жалкую имперьишку. Повелеваем тебе ждать нас в твоем стольном граде Вене и приуготовить свою голову для отсечения. Пусть сделает то же самое и никчемный польский королишко. Будут истреблены и все твои приближенные и все неверные повсюду, где только ступит наша нога. А ваших детишек и старичков мы прежде помучаем всласть, а потом предадим без пощады позорной и жалкой смерти. Тебе же и польскому королю дадим мы пожить ровно столько, сколько нужно, чтобы вы убедились в правдивости наших посулов". Из истории мы знаем, что император на всякий случай убрался из Вены в надежное место, а Собеский -- наоборот: рвался к австрийской столице через все препоны, но не по приглашению султана, а чтобы отмести от Вены турецкую армию с ее тринадцатью царями и прочими страстями-мордастями. Это было очень грубо с его стороны, но, что поделаешь, начал не он. И все же стиль султана Махмуда -- голубиное воркованье по сравнению с тем лихим письмом, которое получил он сам от запорожских казаков в ответ на требование подчиниться его владычеству. Переписка, вошедшая во всемирную историю, протекала так: Султан Мухамед IV -- запорожским казакам, 1680 "Я, султан, сын Магомета, брат солнца и луны, внук и наместник Божий, владетель всех царств: Македонского, Вавилонского и Иерусалимского, Великого и Малого Египта; царь над всеми царями; властитель над всеми существующими; необыкновенный рыцарь, никем не победимый; хранитель неотступный гроба Иисуса Христа; попечитель Бога самого; надежда и утешение мусульман, смущение и великий защитник христиан, повелеваю вам, запорожские казаки, сдаться мне добровольно и безо всякого сопротивления, и меня вашими нападениями не заставьте беспокоить! Султан турецкий Мухамед". Запорожские козаки -- турецкому султану "Ти, шайтан турецький, проклятого чорта брат и товариш и самого люципера секретар! Який ти в чорта лицар, коли головою ср...ю iжака не вбъсш ? Чорт с...ас, а ти и твое вiйско пожирае. Не будеш ти годен синiв християньскiх пiд собою мати: твого вiйська мы не боiмось, землею и водою будем биться мы з тобою. Вавiлоньский ти кухарь, македоньский колесник, icpyсалимьский броварник, александрийский козолуп, великого i малого Египту свинар, армяньска свиня, татарьский сагайдак, камъянецький кат, подолянський злодiюка, самого гаспида внук и всього свггу i пiдсвггу блазень, а нашего бога дурень, свиняча морда, кобиляча с...ака, рiзницька собака, нехрещений лоб, мать твою чорт парив! Оттак тобi козаки вiдказали, плюгавче, невгоден еси мати вiрних християн. Числа не знаем, бо календаря не маем, мiсяць у небi, а год у книжищ, а день такий и у нас, як у вас, поцiлуй за се в г...о нас! Та й убирайся вiд нас, бо будемо лупити вас. Кошовий оттоман Iван Cipко со всiм кошом запорозьким". Письмо взял я из книги Фритца Рекк-Маллецевена "Грубое письмо". Еще один пример из этой книги. Хассан бен Омар, старейшина одной восточно-африканской деревни, заказал партию мыла у гамбургской фирмы Беккер-Шульц и компания. По какой-то причине мыло поставлено не было, и старый Хассан послал возмущенное письмо: "Ньямхоэ-Огого, Вост. Африка, 26 августа 1912 г. Почтенный сахиб, почему не послал ты мыло, что я заказал? Думаешь, мои деньги плохие? Так будь же ты проклят, Беккер-Шульц-и-компания, да пожрет саранча твою кукурузу! да искусают мухи-цеце твоих коров и быков!-- за то, что ты не послал мне мыла. Покорный хадим твой, Хассан бен Омар". Какова же, спросит читатель, мораль? Чему нас учит грубиянская литература, история которой от писем, рассказов, романов, поэзии до исторических документов поистине необъятна? А тому, что пользы от грубостей никакой нет. Тому, кто решил не принимать вызова на поединок, писать можно до скончания веков. Грубостями султана Махмуда не смогли янычары зарядить ни одной пушки и т. д., и т. д. Веские аргументы всегда надежнее самых тяжелых грубостей. Пример тому -- богословская дискуссия между братьями Райнольдс. Иоханн был католиком, а Эдмунд протестантом. Чтобы убедить друг друга, они устроили публичную дискуссию -- диспут, который показал, какой силой могут обладать спокойные, вежливые аргументы по существу: католик Иоханн перешел в протестантство, а протестант Эдмунд -- в католичество. Предыдущая глава | Содержание | Следующая глава О "ТВАРЯХ ЖЕНСКОГО ПОЛА"  * О "ТВАРЯХ ЖЕНСКОГО ПОЛА" В предметном каталоге Венгерской Национальной библиотеки им. Сечени среди книг по антропологии я наткнулся на рубрику "Полемическая литература на тему "люди ли женщины?"" и вытащил карточку с названием венгерского сочинения на эту идиотскую тему. Полное его название: "Доказательство того, что лица женского пола не люди. Рожденное на свет сим сочинением и здравым рассуждением. Отпечатано в году 1783-м". По внешнему виду эта тоненькая книжица кажется ярмарочным изданием, по содержанию же -- типичное схоластическое крохоборство, облеченное в "народную" форму. Как попали в ярмарочную типографию эти объедки теологических диспутов XVI-- XVII веков? Источник, мне кажется, я нашел. Но давайте прежде посмотрим, каким образом доказывает это "полемическое сочинение", что женщины не люди, а животные. Первое доказательство подается так: "Не над людьми властвовать сотворил Господь человека, сказавши: владычествуй над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле. И далее говорит закон здравого ума, что Женщина должна подлежать владычеству Мужчины, ибо естественное неразумие ее требует человеческого управления, подобно лошади, в сбруе нуждающейся; так что в момент сотворения Творец причислил Женщину к животным; откуда и следует, что Женщины не люди". Автор этого несколько путаного рассуждения, вероятно, хочет сказать, что женщина подчинена мужчине вследствие своей несамостоятельности, и, так как Святое Писание говорит о подчинении человеку только животных, а о женщине не говорит, то женщина попадает в собирательное понятие животных. Второе доказательство: "Перелистав все Святое Писание, мы нигде не найдем такого места, где бы Женщина была названа человеком. Но во многих местах сказано, что назначена она человеку в помощники. Но молоток, данный кузнецу в помощь, сам разве кузнец? Перо, врученное сочинителю, само-то ведь не пишет? или ножницы, без которых не обходится портной, разве сами шьют? Так и женщина тоже помощь человеку, но сама не человек". Женщина не человек хотя бы потому, умствует автор далее, что бог создал по своему образу и подобию только мужчину. Затем автор окончательно впадает в ярмарочный тон, рассуждая о том, что в рай, обитель вечного мира и наслаждений, женщина не может попасть потому, что известна как неисправимая нарушительница мира и общественного порядка, из чего опять же следует, что она не человек. И окончательно скатывается на балаганщину, сообщая, что в женщине присутствуют почти все животные качества и по своим природным склонностям она, следовательно, стоит ближе к миру животному, чем миру человеческому: по спесивости своей она -- павлин, по ворчливости -- медведь, по скупости -- волчица, по изворотливости -- лиса, по завистливости -- собака, по злости -- змея, по болтливости -- сорока, по формам -- сирена, завлекающая мужчин на их погибель. Кто не верит, пусть почитает истории Париса и Елены, Александра Македонского и Роксаны, Самсона и Далилы и, в особенности, -- историю почтенного господина Г. и трактирщицы Ф. Все эти истории наглядно показывают, что женщины не что иное, как хищницы, пожирающие людей. И чтобы еще более усластить этот немыслимый винегрет, к концу книжонки автор выводит целую галерею женщин, с которыми он как бы спорит по выставленному тезису и в этом споре попадает в яму, вырытую им самим, не сумев ответить на вопрос, заданный одной "именитой Женщиной": "Все животные любят только себе подобных, вы же, мужчины, любите только женщин: следовательно, мы такие же люди, как и вы, или -- вы такие же животные, как и мы. Что вы скажете на это?" Первоисточник, из которого черпал венгерский автор, открылся в Лейпциге в конце XVI века и бил ключом двести лет кряду, пока последний порыв пыльной бури, поднятой книгой, не покрыл очередной порцией мусора макулатурный рынок Венгрии. Назывался этот первоисточник, если я не ошибся, "Dissertatio quod mulieres non sint homines" (Диссертация о том, что женщины не люди) Lipsiae, 1595. Заглавие последующих изданий звучало уже так: "Disputatio perjucunda qua Anonymus probare nititur, mulieres hominem non esse" (Отрадная диспутация, в которой Аноним стремится к доказательству того, что женщины не люди). Книга выдержала пять изданий: в 1595, 1638, 1641, 1644, 1693 годах. Была переведена и на французский. Так что и Валенс Ацидалий, в те времена довольно известный, а ныне забытый гуманист и неолатинский поэт, написал популярную книгу. Книгу, пародирующую клерикальную псевдонауку. Во второй половине XVI века социниане, привлекая Библию, доказывали, что святая троица не существует. Ацидалий нападает на них, сатирически показывая, что искажением Библии можно доказать и то, что женщины не люди. По-научному закрученным языком он ссылается на Ветхий завет, где сказано, что "сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его". Единственное число бог употребляет сознательно, потому что, если бы и Ева была человеком, то было бы сказано "людей". И дальше говорится: "...и сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему" (Бытие, 1; 18). То есть не другого человека, а орудие, инструмент, цель которого состоит исключительно в поддержании рода. Но из этого еще не следует, что бог сотворил Адама по образу своему, а Еву -- по образу Адама. Потому что Адам не бог, и "соответственность Адаму" не делает Еву человеком. А то, что у женщины есть душа, еще ничего не означает, потому что душа есть и у ангелов, и у чертей, а они, как известно, не люди. И то, что женщина может говорить, тоже не делает ее человеком: говорить умела и Валаамова ослица, может разговаривать и попугай. Пример софистических умствований показывает Ацидалий и на тексте Нового завета. Цитирует послание Апостола Павла к римлянам: "Посему, как одним человеком грех вошел в мир, и грехом смерть, так и смерть перешла во всех человеков, потому что в нем все согрешили" (курсив библейский.-- А. Н.). Значит, если бы и Ева была человеком, апостол, наверное, сказал бы, что грехопадением мы обязаны не "одному человеку", а двум! А то, что после своего воскресения Христос явился первым делом женщине, Марии Магдалине, вовсе не означает, что он зачислил ее в люди, сделал он это затем, чтобы весть о его воскресении разлетелась как можно быстрее, а женщины по своей болтливости пригодны для этого более всех. Шутливая и истинно perjucunda книжечка замахивается острым клинком сатиры на социниан, но неверным движением перерезает глотку самому автору. Нет предела человеческой ограниченности. Современники восприняли книженцию всерьез, и началась нешуточная травля бедного Ацидалия, жертвой которой он и пал в том же 1595 году, когда вышло его сочинение. Атаку на автора начал бранденбургский придворный проповедник Симон Гедикке. Он, очевидно, хотел ублажить придворных дам, выскочив на арену новоявленным Амадисом Галльским под девизом защиты женского пола. Захлебываясь от ярости, он поразил Ацидалия контрапологией "Defensio sexi muliebris contra anonymi disputationem mulieres non esse homines" (Защита женского пола против анонимной диспутации о том, что женщины якобы не люди), 1595. "Он сам, этот богохульник,-- взывает Гедикке,-- не принадлежит к человеческому роду, ибо зачат он в любовных объятиях Сатаны, изрыгнут во грехе, да накажет его Господь Бог и ввергнет его в несчастья! Аминь". Свой протест против книги выразила в печатном виде и профессорская корпорация университета Виттенберга, обозвав автора "грязной собакой". Вопрос о том, люди ли женщины, поднят в истории христианской теологии впервые на Маконском соборе в 585 году. В своей "Historia francorum" (История франков) -- книга VIII, глава 20 -- Григорий Турский пишет, что на Маконском соборе 585 года один из епископов начал дискуссию о том, можно ли применить слово homo и к женщинам, не означает ли homo только мужчину? Ему доказали, что можно, и спор прекратился. Но дискуссия по истории решения этого вопроса на Маконском соборе продолжается и поныне. И кажется, что первоисточник Ацидалия не что иное, как выход тех подпочвенных вод, которые скопились за столетия в пересудах вокруг решения Маконского собора. Вопрос старинный, и бумаги ушло на него очень много. Ацидалий лишь обобщил то, что говорилось и писалось задолго до него. Примером тому может служить венгерское стихотворение XVI века, написанное Криштофом Армбрустом, уроженцем Трансильвании. Армбруст был трансильванским немцем и писал по-немецки. Один из друзей Армбруста перевел по его просьбе это стихотворение на венгерский язык. Хозяйка дома, где он прожил в Аугсбурге несколько лет, очень плохо с ним обращалась, да к тому же, по-видимому, не любила венгров и уроженцев Венгрии. И накопившиеся эмоции Армбруст излил в длинном стихотворном сочинении, которое называется: "Песнь о нравственном обличье злых женщин. Которую сочинил трансильванский сакс Ормпрушт Криштоф назло одной старой чертовке, и эту песнь по прошению его переложил на венгерский один из друзей". Стихотворение увидело свет за полвека до Ацидалия. Старая чертовка поселила Армбруста в плохую комнату, которую к тому же не топила, воровала, ненавидела венгров. И в довершение всего: Беднягу возмущает столь по-разному она, Не чтит его венгерскою едою никогда. Это еще можно бы простить. Но она к тому же грубо и беспощадно относилась и к собственному мужу: Из комнаты его и днем и ночью гонит прочь, бранью и проклятьями так сыплет, что невмочь. Накопившееся ожесточение побудило Криштофа Армбруста излить свою горечь в стихах. В сочинении, как мы сейчас увидим, проглядывают -- тоже в сатирической, и больше даже в иронической и юмористической форме -- те же "аргументы", к которым прибегнул спустя пятьдесят лет Ацидалий, подав их в "научном", систематизированном виде,-- те же аргументы, которые спустя двести лет в лубочно-ярмарочной упаковке возникли на венгерском книжном рынке. Известный мне немецкий текст стройнее, чем венгерский. Переводчик пренебрег рифмами, хромает и ритм, но текст, записанный в анналах венгерской литературы, ярок, свеж в своей неповторимой комичности (Армбруст сочинил к тексту и музыку, под ритм которой стихотворение и переводилось. Ноты см. в книге Габора Матраи: "Мелодии венгерских песен 16-- 17 вв. на исторические, библейские и сатирические темы". Пешт, 1895. В русском переводе мы следуем тяжелому 14-сложному размеру старовенгерского оригинала и рифмовке немецкого подлинника.-- Примеч. пер): Нас первыми Господь сам, Вседержитель сотворил, Чем наше он мужское благородство освятил. Средь божьих ангелов мы женщин не находим, Что значит -- Господу пол женский неугоден. Скажу я далее о благородности мужчин, Пример тому явил Господь нам не один,