р морозной зимы, но Шоше удалось купить небольшой кусок щуки. Она порубила ее с луком, добавила яйцо, соль, перец, и сварила с морковью и петрушкой. У Шмуля-Лейбеле даже дух занялся, когда он попробовал рыбу, так что пришлось выпить рюмку водки. Он приступил к застольным песнопениям, Шоше тихонько вторила ему. На столе появился куриный суп с лапшой, кружочки жира сверкали на его поверхности, как золотые дукаты. Между супом и вторым Шмуль-Лейбеле снова пропел субботнее песнопение. Гуси зимой дешевы, и Шоше дала мужу обе гусиные ножки, -- пусть ест досыта. После десерта Шмуль-Лейбеле в последний раз ополоснул пальцы и прочел благодарственную молитву. Дойдя до слов: "И дабы не нуждались мы ни в дарах людских, ни в ссудах", он возвел очи горе и потряс сжатыми кулаками. Он всегда жарко молил Господа о счастье зарабатывать себе на хлеб и не нуждаться, Боже упаси от чьей-то благотворительности. Закончив благодарственную молитву, он прочел главу из Мишны и другие молитвы из своего толстого молитвенника. Затем он принялся за еженедельный отрывок из Пятикнижия, прочитав его дважды на иврите и один раз на арамейском языке(10). Шмуль-Лейбеле отчетливо выговаривал каждое слово и следил за тем, чтобы не делать ошибок в трудных арамейских оборотах. Дойдя до последнего абзаца, стал зевать так, что слезы выступили у него на глазах. Навалилась страшная усталость. Веки сомкнулись сами собой, он то и дело задремывал между фразами. Заметив это, Шоше вынула чистые простыни и постелила ему на лавке, а себе на кровати с периной. Шмуль-Лейбеле с трудом произнес последнюю молитву перед сном и начал раздеваться. Растянувшись на лавке, проговорил: "С праздником тебя, моя благочестивая женушка. Как я устал...", повернулся к стенке и тут же захрапел. Шоше посидела еще немного, глядя на субботние свечи, начинавшие уже дымить и мигать. Прежде чем лечь в постель, она поставила кувшин с водой и тазик у изголовья Шмуля-Лейбеле, чтобы ему было чем умыться утром. После этого она тоже легла и уснула. Проспали они час или два, а может быть, и три -- какое это, в конце концов, имеет значение? -- как вдруг Шоше услыхала, что Шмуль-Лейбеле шепотом зовет ее. Она приоткрыла один глаз и спросила: -- Что случилось? -- Чиста (10) ли ты? -- пробормотал он. Она немного подумала и ответила: -- Да. Он встал, подошел к кровати и лег с нею рядом. Его пробудило ото сна плотское желание. Сердце его сильно колотилось, кровь быстро текла по жилам. Чресла его отяжелели. Его первым побуждением было взять жену немедленно, но он вспомнил, что закон требует от мужчины сначала ласково поговорить с женщиной, и он стал шептать ей о своей любви и о том, что это их любовное объятие, быть может, даст им сына. -- А на девочку ты не согласен? -- упрекнула его Шоше, на что Шмуль-Лейбеле ответил: -- Кого бы Господь ни послал милостью своей, тому бы я и порадовался. -- Боюсь я, что мое время миновало, -- со вздохом сказала Шоше. -- Почему же? -- сказал Шмуль-Лейбеле, -- Праматерь маша Сарра (12) была старше тебя. -- Разве я могу равнять себя с Саррой? Куда бы лучше, если б ты развелся со мной и женился на другой. Он остановил ее, закрыв ей рот рукой. -- Даже если бы я знал, что с другой мог бы породить все двенадцать колен Израилевых (13), все равно бы тебя не покинул. Другую женщину на твоем месте и представить не могу. Ты -- зеница ока моего. -- А что, если я умру? -- Боже сохрани! Я просто погибну от тоски. Нас похоронят в один день. -- Не говори так, это богохульство. Я тебе желаю прожить, пока мои кости не рассыпятся в прах. Ты мужчина. Найдешь себе другую. А я, что бы я делала без тебя? Шмуль-Лейбеле хотел ответить, но она закрыла ему рот поцелуем. И тогда он повернулся к ней. Шмуль-Лейбеле любил тело своей жены. Каждый раз, когда она отдавалась ему, это потрясало его как чудо. Возможно ли, думал он, что ему, Шмулю-Лейбеле, досталось в полное владение такое сокровище? Он знал закон -- человеку не следует предаваться плотской похоти ради удовольствия. Но где-то в Священном Писании он читал, что мужчине дозволяется целовать и ласкать жену, с которой он сочетался браком по всем законам Моисеевым и Израилевым, и теперь он ласкал ее лицо, шею и грудь. Шоше сказала, что это легкомыслие. Он ответил: -- Ну, так пусть меня вздернут на дыбу. Самые святые люди тоже любили своих жен. Тем не менее, он дал себе слово сходить утром в микву, прочесть несколько псалмов и пожертвовать деньги на бедных. Поскольку Шоше тоже любила его и ей приятны были его ласки, она позволила ему делать все, что он хочет. Удовлетворив желание, Шмуль-Лейбеле хотел вернуться к себе в постель, но его одолевала тягучая сонливость. В висках ломило. У Шоше тоже болела голова. Она сказала: -- Мне кажется, в духовке что-то горит. Не открыть ли дымоход? -- Да нет, тебе чудится. Только холоду напустишь. И так велика была его усталость, что он тут же уснул, и она тоже. В эту ночь Шмуль-Лейбеле увидел странный сон. Ему приснилось, что он умер. Братья из похоронного общества пришли в дом, подняли его, зажгли в изголовье свечи, открыли окна и прочли молитву примирения с Господней волей. Затем они обмыли тело и на носилках отнесли на кладбище. Там его похоронили, и могильщик произнес над ним каддиш. "Как странно, -- подумал он, -- что я не слышу жалобных воплей Шоше, ее мольбы о прощении. Неужели она так быстро утешилась? Или наоборот, не дай Боже, совсем убита горем?" Он хотел позвать ее, но не смог. Попытался вырваться из могилы, но мышцы не повиновались. И вдруг он проснулся. "Какой ужасный сон! -- подумал Шмуль-Лейбеле. -- Надеюсь, от него не будет дурных последствий". В этот момент проснулась и Шоше. Муж рассказал ей свой сон, она немного помедлила. Потом проговорила: -- Горе мне.Я видела точно такой же сон. -- Да? И ты тоже? -- испуганно спросил Шмуль-Лейбеле. -- Как неприятно. Он попытался встать, но не смог. Силы полностью покинули его. Он хотел проверить, не настало ли утро, глянул в сторону окна, но ничего не увидел. Всюду простиралась тьма. Шмуль-Лейбеле напряг слух. В обычное время он услыхал бы сверчка, скребущуюся мышь, но сейчас стояла полная тишина. Он хотел протянуть руку к Шоше, но рука отказывалась шевелиться. - Шоше, -- тихо сказал Шмуль-Лейбеле, -- меня разбил паралич. -- Горе мне, и меня тоже, -- ответила она. -- Я не могу двинуть ни рукой, ни ногой. Они долго лежали молча, ощущая свое бессилие. Затем Шоше заговорила: -- Знаешь что? По-моему, мы с тобой лежим в могиле. -- Боюсь, что ты права. -- ответил Шмуль-Лейбеле загробным голосом. -- Да что же это, когда это случилось? И как? -- спрашивала Шоше. Ведь мы же легли спать живые и здоровые. -- Мы, видно, задохнулись от печного угара, -- сказал Шмуль-Лейбеле. -- Говорила я, что надо приоткрыть дымоход. -- Ладно, теперь уж поздно. -- Господи помилуй, что же нам теперь делать? Мы же были еще не старые. -- Ничего не попишешь. Такая, видно, судьба. 185 -- Но почему? Мы устроили субботу, как положено. Я приготовила на завтра такой вкусный обед. Куриную шейку и рубец. -- Есть нам больше не придется. Шоше ответила не сразу. Она пыталась понять, что у нее творится внутри. Нет, есть ей не хотелось. Даже куриную шейку или рубец. Ей хотелось заплакать, но она не могла. -- Шмуль-Лейбеле, нас уже похоронили. Все кончено. -- Да, Шоше, хвала истинному Судии! Мы в руках Господних. -- А ты сможешь, когда предстанешь перед Ангелом Думой, прочитать посвященный твоему имени отрывок? -- Смогу. -- Хорошо, мы хоть лежим рядом, -- пробормотала Шоше. -- Да, Шоше, -- откликнулся Шмуль-Лейбеле, припомнив стих: "Прекрасны и приятны в жизни своей, и в смерти они нераздельны". -- А что будет с нашим домиком? Ты даже завещания не оставил. -- Достанется, наверно, твоей сестре. Шоше хотела спросить еще что-то, но постыдилась. Ее занимала судьба субботнего обеда. Вынут ли он из духовки? И если да, то кто его съел? Но она почувствовала, что такой вопрос покойнице не к лицу. Она ведь была теперь не Шоше, мастерица месить тесто, а обмытое и окутанное саваном тело, с черепками на веках, с капюшоном на голове и с веточками мирта между пальцами. В любую минуту мог явиться Ангел Дума с огненным жезлом, и ей следовало приготовиться к ответу. Да, краткие годы суеты и искушений пришли к концу. Шмуль-Лейбеле и жена его Шоше переселились в иной, истинный мир. В тишине они услышали хлопанье крыльев и тихое пенье. Ангел Господень прилетел за Шмулем-Лейбеле и его женой Шоше, дабы сопроводить их в рай. КОРОНА ИЗ ПЕРЬЕВ Реб Нафтали Холишицер, глава общины в Красноброде, на склоне лет остался без детей. Одна дочь умерла в раннем детстве, другую унесла эпидемия холеры. Сын утонул, переправляясь на лошади через реку Сан. Осталась у реба Нафтали только внучка -- сирота Акша. Женщины, как правило, в иешивах не учились, поскольку "царевна прекрасна сама по себе", а еврейские девушки все до единой -- дочери царей. Но дома Акша училась. Всякий видевший ее бывал поражен красотой, умом и прилежанием девушки. Она была белокожа, черноволоса и синеглаза. Реб Нафтали служил управляющим в поместье князя Чарторыйского (1). Князь задолжал ему двадцать тысяч гульденов, земля не выходила из заклада, так что реб Нафтали построил (уже не для князя, а для себя) водяную мельницу и пивоварню, засеял хмелем сотни десятин. Жена его Неша была родом из богатой пражской семьи. В общем, они были в состоянии нанять для Акши самых лучших учителей. Один преподавал ей Талмуд, другой -- французский язык, третий учил игре на фортепиано, четвертый -- танцам. В восемь лет она уже играла с дедом в шахматы. Ребу Нафтали не было нужды назначать за ней приданое -- она была наследницей всего состояния. С раннего ее детства сыпались предложения о помолвке, но бабушка Неша была неумолима. Ей ничего не стоило, взглянув на приведенного шадхеном мальчика, сказать -- "У него дурацкие плечи" или "Лоб узенький, сразу видать, что неуч". Но случилось так, что Неша внезапно умерла. Ребу Нафтали было за семьдесят, никто не сомневался, что он уже больше не женится. Половину дня он посвящал религии, а вторую -- занимался делами. Встав на рассвете, он размышлял над Талмудом и Комментариями, писал письма старейшинам общины. Если кто-то заболевал, реб Нафтали спешил ободрить и помочь. Дважды в неделю он вместе с Акшей приходил в богадельню, неизменно принося для бедных суп и кашу. Не раз случалось, что Акша, такая утонченная и образованная, засучивала рукава и перестилала беднякам койки. Летом, проснувшись после обеда, реб Нафтали приказывал запрячь бричку и вместе с Акшей объезжал поля и деревню. В поездке он рассуждал о делах, и было известно, что к советам внучки он прислушивался точно так же, как некогда -- к советам ее бабушки. Единственное, чего не было у Акши, -- это подруги. Бабушка, бывало, старалась ее с кем нибудь свести; даже приглашала в дом девочек из Красноброда. Но у Акши не хватало терпения слушать их болтовню о тряпках и хозяйстве. Все учителя ее были мужчины, и потому Акшу держали от них подальше -- кроме, разумеется, общения в часы занятий. Теперь ее единственным товарищем остался дедушка. Реб Нафтали на своем веку встречался с многими известными людьми. Бывал на ярмарках в Варшаве и Кракове, Данциге и Кенигсберге. Часами мог, просиживая с Акшей, рассказывать о раввинах и чудодеях, о последователях лже-мессии Саббатая Цви, о склоках в сейме, причудах Замойских, Радзивиллов, Чарторыйских, об их женах, любовницах, придворных. Иногда Акша восторге вскрикивала: -- О, если бы ты был моим женихом, а не дедушкой! -- и целовала его в глаза и седую бороду. В таких случаях реб Нафтали отвечал: -- Я-- не единственный мужчина в Польше. Таких, как я -- много, да к тому же есть и помоложе. -- Где они, дедушка? Где? После смерти бабушки Акша отказалась доверять кому бы то ни было, даже дедушке, в деле выбора жениха. Точно так же, как бабушке виделось во всех только плохое, ребу Нафтали нравились все подряд. Акша потребовала, чтобы шадхены позволяли ей видеться с претендентами на ее руку, и ребу Нафтали пришлось уступить. Молодые садились в какой-нибудь комнате при открытых дверях, а старая глухая служанка вставала на пороге проследить, чтобы свидание не затянулось и не вышло за рамки дозволенного. Обычно Акше хватало нескольких минут, чтобы разобраться: большинство молодых людей казалось ей скучными и глупыми. Многие изо всех сил старались понравиться и отпускали неуместные шутки. Акша сразу их прерывала. Как ни странно, бабушка все еще высказывала свое мнение. Однажды Акша явственно услышала ее голос: "Просто свиное рыло!". В другой раз она произнесла: "Бубнит, точно письмовник талдычит!" Акша прекрасно знала, что это говорила не бабушка. Мертвые не приходят из лучшего мира, чтобы обсуждать женихов. Но в то же самое время это был знакомый бабушкин голос и ее манера разговаривать. Акша хотела расспросить об этом дедушку, но побоялась, что он примет ее за сумасшедшую. Кроме того, дедушка тосковал по жене, и Акше не хотелось растравлять его память. Когда реб Нафтали увидел, что внучка отваживает шадхенов, он забеспокоился. Акше минуло восемнадцать лет. Народ в Красноброде начал сплетничать -- ей, мол, подавай рыцаря на белом коне и луну с неба, а сама, того гляди, останется старой девой. Реб Нафтали решил больше не потакать причудам внучки, а во что бы то ни стало выдать ее замуж. Он отправился в иешиву и вернулся оттуда с молодым человеком по имени Цемах, сиротой и талмид-хахамом(2). Цемах был смугл, точно цыган, маленький, широкоплечий, с густыми пейсами. Он был близорук, но учился восемнадцать часов в сутки. Едва Цемах пришел в Красноброд, как он тут же явился в местную иешиву и принялся раскачиваться над Талмудом. Пейсы колыхались в такт. Ученики подошли поговорить с ним, он отвечал не отрывая глаз от книги. Казалось, он знает Талмуд наизусть, ибо замечал мельчайшую ошибку в чужом чтении. Акша потребовала свидания, но на этот раз реб Нафтали твердо заявил, что такое подобает портным и сапожникам, а отнюдь не воспитанной девице. Еще он предупредил внучку, что если она выгонит Цемаха, то лишится наследства. Поскольку во время помолвки мужчины и женщины должны находиться в разных комнатах, у Акши не было ни малейшей возможности увидеть нареченного до подписания брачного договора. Взглянув на него, она услыхала бабушкин голос: "Дрянной товар тебе продали!" Ее слова были столь явственно слышны, что Акше показалось, будто их должны были услышать все пришедшие, но никто и ухом не повел. Девушки и женщины сгрудились вокруг нее, наперебой поздравляя и восхищаясь ее красотой, нарядом и украшениями. Дедушка протянул ей гусиное перо и брачный договор, а бабушка закричала: "Не подписывай!" Мало того, она толкнула Акшу под локоть, и на бумаге расплылась клякса. Реб Нафтали ахнул: -- Что ты наделала? Акша попыталась расписаться, но перо падало из рук. Она расплакалась. -- Дедушка, не могу! -- Акша, ты позоришь меня. -- Дедушка, прости, -- Акша закрыла лицо руками. Поднялся шум. Мужчины осуждающе шипели, женщины всхлипывали. Акша беззвучно рыдала. Ее почти на на руках отнесли в комнату и положили в кровать. -- Не хочу жениться на такой вредине! -- воскликнул Цемах. Он рванулся сквозь толпу и выбежал вон из дома. Реб Нафтали кинулся за ним, пытаясь умилостивь словами и деньгами, но Цемах швырнул деньги на землю. Кто-то притащил с постоялого двора, где он остановился, его плетеную корзину. Прежде чем телега тронулась, Цемах крикнул: -- Я ее не прощаю, и Бог тоже не простит! После случившегося Акша долго болела. Реб Нафтали Холишицер, которому всю жизнь улыбалась удача, тяжело переживал крушение своих планов. Ему нездоровилось, лицо приобрело желтовато-бледный оттенок. Раввины и старики навещали реба Нафтали, но он день ото дня становился слабее. Акша, наконец, собралась с силами и встала с постели. Она прошла в комнату деда и заперла за собой дверь. Служанка, привыкшая подслушивать, передавала возглас деда: "Ты с ума сошла!" Акша принялась ухаживать за дедушкой сама, давала лекарства, мыла его, но у старика началось воспаление легких. Потом пошла носом кровь, он уже не мог мочиться и вскоре умер. По завещанию, написанному еще несколько лет назад, одна треть его состояния предназначалась в помощь бедным, а остальное переходило Акше. По еврейскому закону после смерти деда сидеть шиву (3) не положено, но Акша совершила этот обряд. Она велела никому не входить и, сидя на низкой табуретке, читала Книгу Иова. Ею овладели меланхолия и тоска. Она опозорила ученого сироту и свела в могилу дедушку. Поскольку Книгу Иова она уже читала много раз, Акша стала искать в библиотеке дедушки что-нибудь еще. К своему изумлению, обнаружила Библию на польском языке, где был не только Ветхий, но и Новый Завет. Акша знала, что что запретная для евреев книга, однако начала ее перелистывать. "Интересно, а дедушка ее читал?" -- гадала она. Нет, не может быть. Она помнила, что в дни христианских праздников, когда мимо их дома двигались процессии с хоругвями и иконами, ей не разрешали даже выглядывать в окно. Дедушка говорил, что христианские иконы -- это чистое идолопоклонство. Так что же -- бабушка читала эту книгу? Между страницами Акша обнаружила несколько засохших васильков -- эти цветы любила собирать бабушка. Была бабушка Неша родом из Богемии; поговаривали, что ее отец принадлежал к секте Саббатая Цви. Акша припомнила, что князь Чарторыйский, наезжая в поместье, часто проводил время в бабушкином обществе и хвалил ее польский язык. Не будь она еврейкой, сказал он как-то, он бы женился на ней -- большой комплимент! Ей В ту же ночь Акша прочла Новый Завет от корки до корки. Нелегко ей было поверить в то, что Иисус Христос был распятым и воскресшим сыном Божьим, но она обнаружила, что эта книга успокаивает, умиротворяет душу. Не то, что раскаленные безжалостные строки Ветхого Завета, где никому и никогда не обещалось царствие небесное. Ибо сулит Ветхий Завет лишь воздаяние за всякое добро, да ниспослание чумы и голода на нечестивцев. На седьмую ночь шивы Акша пошла спать. Было темно, и она стала засыпать, когда послышались шаги, и она узнала походку деда. В темноте показалась его фигура: бледное лицо, седая борода, мягкие черты лица, знакомая кипа на макушке. Тихим голосом он произнес: "Акша, ты была несправедлива". Акша заплакала. -- Дедушка, но что мне теперь делать? -- Все еще можно поправить. -- Как? -- Извиниться перед Цемахом. Стать его женой. -- Дедушка, я ненавижу его. -- Он -- твой единственный суженый. Дедушка на мгновение замешкался, и Акша уловила запах нюхательного табака, который он обычно смешивал с гвоздикой и ароматическими солями. Тут он исчез, и тьма поглатила опустевшее пространство. Акша была слишком изумлена, чтобы испугаться. Прислонившись к спинке кровати, она довольно быстро заснула. Внезапно проснулась снова. Ей послышался голос бабушки. Нет, не такой шепот, которым говорил с ней дедушка, а звучный голос живого человека: "Акша, дочь моя!" Акша зарыдала. -- Бабушка, где ты? -- Я здесь. -- Что мне делать? -- То, что велит сердце. -- Так что же, бабушка? -- Пойди к ксендзу. Он посоветует. Акша лишилась дара речи. От ужаса сжалось горло. Ей удалось выдавить из себя: -- Ты не моя бабушка. Ты -- демон. -- Я -- твоя бабушка. Помнишь, как-то летним вечером мы бродили по колено в воде в том пруду, что возле холма, и ты нашла в воде гульден? -- Да, бабушка. -- Я могу привести тебе еще другие доказательства того, что это я. Но лучше слушай меня внимательно. Тебе пора узнать, что гои правы. Иисус из Назарета в самом деле Сын Божий. Как и говорится в Новом Завете, он родился от Святого Духа. Только упрямые евреи отказались это признать и с тех пор несут наказание. Мессия к ним не придет, ибо Он уже здесь. -- Бабушка, мне страшно. -- Акша, не слушай! -- прокричал внезапно в ее правое ухо дедушка. -- Это не твоя бабушка. Это -- злой дух, принявший ее обличье, чтобы обмануть тебя. Не поддавайся богохульству! Он обречет тебя на вечные муки. -- Акша, это не твой дедушка, а домовой, что живет позади нашей бани, -- прервала его бабушка. -- Цемах -- пустое место, а еще он злой и мстительный человек. Он будет мучить тебя, а твои дети от него будут такими же ничтожествами, как он сам. Пока не поздно, поберегись. Бог -- с гоями. -- Лилит! Ведьма! Дщерь Кетев Мрири! -- прохрипел дедушка. -- Лжец! Дед замолк, а бабушка продолжала говорить, хотя голос стал тише. Она сказала:'Твой настоящий дедушка искал правду на небесах и там изменил веру. Его крестили святой водой, и ныне он пребывает в раю. Святые все до единого -- бывшие епископы и кардиналы. А упорствующие в заблуждениях жарятся в геенне огненной. Если не веришь, попроси знамения. -- Какого знамения? -- Расстегни наволочку, разорви подушку по шву -- внутри ты увидишь корону из перьев. Человеческой руке не под силу создать такую. Бабушка исчезла, и Акша забылась тяжелым сном. На рассвете проснулась и зажгла свечу. Помня бабушкины слова, расстегнула наволочку и распорола подушку. То, что она увидела, казалось невероятным, трудно было поверить глазам: пух и перья, свитые в корону с миниатюрным орнаментом поразительного совершенства. Ни единому смертному не удалось бы сделать такой шедевр. Корону увенчивал крошечный крестик. Вся она была настолько воздушной, что колебалась от малейшего вздоха. У Акши перехватило дыхание. Она лицезрела чудо. Кто сплел эту корону во тьме ночи внутри подушки -- ангел или демон? Загасив свечу, она ничком распласталась на кровати и долго пролежала, ни о чем не думая. Потом заснула. Утром Акша решила, что это все приснилось ей, но на ночном столике увидела корону из перьев. В солнечных лучах та переливалась всеми цветами радуги. Казалось, будто она осыпана мельчайшими драгоценными камнями. Сидя на кровати, Акша разглядывала чудесную корону. Затем надела черное платье, покрыла голову черным платком и приказала заложить коляску. Она ехала к дому, где жил Кочик, местный ксендз. Дверь отворила экономка. Ксендзу было под семьдесят. Он знал Акшу, так как часто приезжал в поместье благословить крестьянский хлеб на Пасху, причастить умиравших, провести службу на свадьбах и похоронах. Один из учителей Акши одалживал у него латино-польский словарь. Когда ксендз приезжал в поместье, бабушка приглашала его в гостиную, и они беседовали за пирогом и вишневкой. Ксендз предложил Акше сесть. Она села на стул и рассказала все по порядку. Он сказал: -- Не возвращайся к евреям. Иди к нам. Мы последим, чтобы твое состояние не пострадало. -- Я забыла взять корону. Я хочу, чтобы она была со мной. -- Правильно, дочь моя, поезжай и забери ее. Акша поехала домой, но служанка уже убрала комнату и вытерла ночной столик. Корона исчезла. Акша обыскала мусорное ведро, помойную яму -- все безрезультатно. Вскоре после этого по Красноброду разнеслась ужасная весть: Акша крестилась. Минуло шесть лет. Акша вышла замуж и стала помещицей Марией Малковской. Старый помещик, Владислав Малковский, умер, не оставив прямых потомков, и завещал свое состояние племянику Людвику. Людвик до сорока пяти лет был холостяком, и казалось, никогда не женится. Он жил в замке своего дяди с сестрой Глорией, старой девой. Время от времени он заводил любовь с крестьянскими девушками и наплодил множество незаконнорожденных отпрысков. Этот маленький блондин с рыжеватой козлиной бороденкой любил читать старинные книги по истории, религии и генеалогии. Курил фарфоровую трубку, пил в одиночестве, охотился в одиночку и избегал танцевальных вечеров у местной знати. Хозяйство в поместье он вел твердой рукой и был уверен, что управляющий его не обворовывает. Соседи считали его занудой, а некоторые говорили, что у него не все дома, Когда Акша приняла христианство, он предложил ей -- теперь ее звали Мария -- выйти за него замуж. Ходили сплетни, будто скряга Людвик на самом деле влюбился в наследственное состояние Марии. Ксендзы и другие знакомые уговаривали Марию принять предложение Людвика. Он ведь вел свое происхождение от польского короля Лещинского. Глория, которая была на десять лет старше брата, противилась этому браку, но Людвик впервые в жизни ослушался ее. Евреи Красноброда боялись, что Акша сделается их врагом и будет настраивать мужа против них, как это много раз случалось с выкрестами, но Людвик продолжал сотрудничать с евреями, продавая им рыбу, зерно и скот. Зелик Фрамполер, еврейский судья, утверждал все сделки с поместьем. Глория оставалась в замке хозяйкой. В медовый месяц Акша и Людвик часто катались вдвоем на бричке. Людвик даже стал наносить визиты соседям-помещикам и поговаривал об устройстве бала. Он признался Марии во всех своих былых похождениях и обещал вести себя, как подобает богобоязненному христианину. Но вскоре он снова принялся за старое -- отдалился от соседей, возобновил шашни с крестьянскими девушками и запил. Злое молчание повисло между мужем и женой. Людвик перестал приходить в спальню Марии, и она не беременела. Со временем они перестали обедать за одним столом, и ecли Людвику требовалось что-то сказать Марии, он посылал ей со слугой записку. Глория, распоряжавшаяся всеми финансами, выдавала невестке гульден на неделю; состояние Марии теперь принадлежало ее мужу. Акше стало ясно, что это ее покарал Бог, и ей ничего иного не остается, кроме как ждать смерти. Но что произойдет с ней после смерти? Будут ее поджаривать на ложе из иголок или изгонят в пустыню преисподней? Кем она возродится в новой жизни -- собакой, мышью, камнем? Поскольку заняться ей было нечем, дни и ночи напролет Акша проводила в библиотеке мужа. Людвик не обновлял библиотеку, и все книги были древние, в кожаных или деревянных переплетах, иногда в изъеденном молью бархате или шелке. Страницы книг пожелтели, покрылись бурыми пятнами. Акша читала о древних монархах, дальних странах, всевозможных схватках и интригах между князьями, кардиналами, герцогами. Нескончаемые часы она просиживала над историями из эпохи крестовых походов и "черной смерти" 4. Мир погряз в разнообразных пороках, но одновременно был полон чудес. Звезды в небе воевали и поглощали друг друга. Кометы предрекали катастрофы. Где-то рождался ребенок с хвостом; у женщины вырастали плавники, а тело покрывалось чешуей. В Индии факиры босиком ходили по раскаленным углям и не обжигались. Другие позволяли сжечь себя заживо, после чего живыми восставали из пепла. Все это было удивительно, но после ночи, когда Акша нашла в своей подушке корону из перьев, больше никаких знамений она не получала. Ни разу не слышала она ни деда, ни бабушки. Бывали часы, когда Акше страстно хотелось позвать дедушку, но не смела произнести его имя своими нечестивыми губами. Еврейского Бога она предала, в гойского больше не верила, а потому перестала молиться вовсе. Порой, увидев из окна, что приехал Зелик Фрамполер, она хотела расспросить его, как поживают знакомые, но боялась, что он сочтет за грех беседовать с ней, а Глория обвинит ее в сговоре с евреями. Минули годы. Голова Глории поседела и начала трястись. Эспаньолка Людвика приобрела пегий оттенок. Слуги постарели, оглохли, стали подслеповатыми. Акша, или Мария, разменяла только четвертый десяток, но часто чувствовала себя старухой. С возрастом все более и более убеждалась, что это дьявол толкнул ее на вероотступничество и именно он сплел корону из перьев. Но пути назад не было. Российские законы запрещали выкрестам возвращаться в веру предков. Долетавшие до нее обрывки вестей о жизни евреев были печальны: в Красноброде сгорела синагога и лавки на рыночной площади. Благородные отцы семейств и старейшины общины, взвалив на плечи котомки, пошли по миру. В местечке несколько раз в год возникали разные эпидемии. Возвращаться было некуда. Акша часто подумывала о самоубийстве, но не знала, как это сделать. Повеситься или вскрыть себе вены не хватало мужества, яда не было. Мало-помалу Акша пришла к выводу, что вселенной правят черные силы. Это было владение Сатаны, а не Бога. Она нашла толстый фолиант о преисподней, в котором детально описывались заклинания и магические формулы, способы привлечения и изгнания демоиов и домовых, жертвоприношения Асмодею, Люциферу и Вельзевулу(5). Там были описания "Черной Мессы" (6) и лесных шабашей, на которых ведьмы, обмазав особой мазью свои тела, пожирают человечину, после чего летают верхом на метлах, лопатах и коромыслах вместе с чертями и другими ночными тварями -- рогатыми, хвостатыми, с крыльями летучих мышей и свиными рылами. Эти шабаши часто кончаются свальным грехом, монстры сходятся с ведьмами, отчего на свет появляются выродки. Акше приходила на память еврейская поговорка: "Коли не можешь перелезть через забор, подползи". Жизнь все равно загублена, и она решила напоследок пуститься во все тяжкие. По ночам стала призывать дьявола, готовая подписать с ним договор, как до нее делали многие покинутые женщины. Однажды в полночь, проглотив зелье из меда, слюны, человеческой крови и вороньего яйца, приправленное мандрагорой и прочими снадобьями, Акша ощутила на губах ледяной поцелуй. В лунном свете увидела обнаженную мужскую фигуру -- высокую, темную, с длинными спутанными волосами, козлиными рогами и кабаньими клыками. Он склонился над ней, шепча: -- Что прикажешь, моя повелительница? Можешь просить хоть полцарства. Его тело было полупрозрачным, точно паучья паутина. От него исходил смоляной дух. Акша уже собралась было сказать: "Ты, раб мой, подойди и возьми меня", но вместо этого прошептала: -- Бабушку и дедушку. Дьявол взорвался хохотом: -- Они -- прах! -- Это ты сплел корону из перьев? -- спросила Акша. -- А кто же еще? -- Ты обманул меня? -- Я же обманщик, -- со смешком отвечал Дьявол. -- Где же правда? -- спросила Акша. -- Правда в том, что правды нет. Мгновение помешкав, Дьявол исчез. Остаток ночи Акша провела между сном и явью. С ней говорили чьи-то голоса. Ее груди набухли, соски окаменели, живот вздулся. Неотвязная боль сверлила черепную коробку. В горле было ощущение изжоги, а язык стал таким громадным, что, казалось проломит небо. Глаза выпирали из орбит. В ушах грохотала гигантская кузница. Затем она почувствовала мучительные родовые схватки. -- Я рожаю демона! -- вскрикнула Акша. Она взмолилась Богу, отрекаясь от прежних заблуждений, и неожиданно заснула. А проснувшись в предрассветной мгле, почувствовала, что боль ушла. В ногах постели она увидела дедушку. Он был облачен в белые одежды и таллит, точно так, как одевался в канун Йом-Киппура, когда благославлял Акшу перед тем, как идти к Кол нидре(7). Свет струился из его глаз и отблеск падал на стеганое одеяло. -- Дедушка, -- прошептала Акша. -- Да, Акша, я здесь. -- Дедушка, что мне делать? -- Беги. Покайся. -- Я погибла. -- Покаяться никогда не поздно. Найди человека, которого опозорила. Стань дочерью Израилевой. Позже Акша не могла вспомнить, действительно ли дедушка говорил с ней или она понимала его без слов. Минула ночь. В окне забрезжил рассвет. Послышались птичьи трели. Акша осмотрела простыни. Крови не было. Демон у нее не родился. Впервые за много лет она произнесла еврейскую благодарственную молитву. Встав с постели, она вымылась и повязала голову платком. Людвик и Глория отняли у нее наследство, но оставались еще бабушкины драгоценности. Она завязала их в носовой платок и положила в корзинку вместе с блузкой и бельем. Людвик либо ночевал у одной из своих любовниц, либо отправился на рассвете охотиться. Глория лежала больная. Служанка принесла завтрак, но Акша почти ничего не ела. Затем ушла из поместья. Собаки залаяли как на чужую. Старые слуги в изумлении смотрели, как помещица прошла в ворота с корзиной в руке, повязанная платком, словно крестьянка. Хотя владения Малковских были неподалеку от Красноброда, Акша почти весь день провела в пути. Она присела передохнуть и вымыла руки в ручье. Прочитав молитву, съела ломоть хлеба, который взяла с собой. Возле краснобродского кладбища стояла хижина Эбера, могильщика. Поодаль его жена стирала в лохани белье. Акша спросила: -- Это дорога на Красноброд? -- Да, прямо. -- Что нового в местечке? -- А кто вы? -- Я -- родственница реб Нафтали Холишицера. Женщина вытерла руки о передник. -- Из той семьи не осталось ни души. -- А что с Акшой? Старуха вздрогнула. -- Ну, та сгинула первой, помилуй Господи. И женщина рассказала о крещении Акши. -- Она наказана уже в этом мире. -- А что стало с тем сиротой, с которым они должны были пожениться? -- Кто знает? Он не из здешних мест. Акша спросила про могилы бабушки и дедушки -- старуха указала на два стоявших рядом могильных камня и заросших мохом. До самой ночи Акша пролежала перед ними ничком. Три месяца Акша ходила от иешивы к иешиве, но не могла найти Цемаха. Она рылась в общинных книгах, расспрашивала стариков и раввинов, но все напрасно. Так как не в каждом местечке был постоялый двор, часто приходилось спать в ночлежках. Лежа на соломенном матрасе, покрытом рогожей, она молча молила дедушку явиться ей и сказать, где Цемах. Но дедушка никак не проявлял себя. В темноте слышались кашель и бормотание больных и немощных. Дети плакали. Матери ругались. Хотя Акша воспринимала все это как часть павшей на нее кары, не удавалось преодолеть жалящего ее чувства унижения. Общинные старейшины бранили ее. Целыми днями заставляли ее ждать разговора. Женщины смотрели искоса -- с какой стати она разыскивает мужчину, у которого, наверняка, есть жена и дети, а может, он уже и вовсе в могиле? "Дедушка, -- плакала Акша, -- зачем ты толкнул меня на это? Или укажи путь, или пошли мне смерть". Как-то зимними сумерками она спросила хозяина люблинского постоялого двора, не слыхал ли он когда-нибудь о человеке по имени Цемах -- низкорослом, смуглом, некогда учившемся в иешиве. Один из постояльцев вмешался: -- Вы говорите о Цемахе, который учительствует в Избице? Он описал Цемаха, и Акша поняла, что нашла, кого искала. -- Он собирался жениться на девушке из Красноброда, -- сказала она. -- Знаю. Она потом крестилась. Вы-то кто ему? -- Родственница. -- Что вам от него надо? -- спросил постоялец. -- Он беден, выгоды от него никакой. Все его ученики разбежались. Дикий, своенравный человек. -- А жена у него есть? -- Уже две было. Одну замучил до смерти, вторая сама ушла. -- А дети? -- Да нет, он бесплодный. Постоялец собирался еще что-то рассказать, но подошел слуга и отозвал его. Глаза Акши наполнились слезами. Дедушка не забыл ее. Он вел ее по верному пути. Она пошла договориться, чтобы доехать до Избицы, и прямо за порогом наткнулась на крытую фуру, уже готовую в путь. "Нет, я не покинута, -- подумала она. -- Небо следит за каждым моим шагом". Поначалу дорога была мощеной, но вскоре они въехали на грязный проселок, изуродованный рытвинами и ухабами. Ночь стояла сырая и темная. Часто пассажирам приходилось вылезать и помогать кучеру вытащить колымагу из грязи. Многие бранились, но Акша спокойно сносила все неудобства. Падал мокрый снег, дул ледяной ветер. Всякий раз, когда приходилось вылезать из фуры, Акша по щиколотку проваливалась в грязь. В Избицу приехали глубокой ночью. Все местечко словно вымерло. Тесно сгрудились полуразваленные избы. Кто-то указал Акше пкть к дому учителя Цемаха -- на пригорке около мясной лавки. Несмотря на холод, воздух пах гнилостным смрадом. Вокруг шныряли собаки мясника. Акша заглянула в оконце Цемахова жилища и увидела облезлые стены, грязный пол и полки, уставленные истрепанными книгами. Единственным светильником была масляная плошка с фитилем. За столом сидел маленький чернобородый и густобровый человек с желтоватым лицом и острым носом. Он близоруко склонился над толстым фолиантом. На нем была саржевая кипа и короткое стеганое пальто, из которого торчал грязный ватин. Вдруг она заметила, что из дыры в полу выскочила мышь и устремилась к кровати, где лежали гнилой матрас, подушка без наволочки и овчина, изъеденная молью. Цемах сильно постарел, но Акша узнала его. Он чесался. Поплевав на пальцы, вытер их о лоб. Да, это был он. Акше хотелось одновременно смеяться и плакать. На миг она обернулась в темноту и впервые за много лет услыхала голос бабушки: -- Акша, беги. -- Куда? -- Назад, к Исаву (8). И тут донесся голос дедушки: "Акша, он спасет тебя от бездны". Никогда еще Акша не доводилось слышать, чтобы дедушка говорил с таким волнением. Она ощутила в голове пустоту, которая предшествует обмороку. Прислонилась к двери и почти упала внутрь. Цемах поднял мохнатую бровь. Глаза навыкате, озлобленный взгляд. -- Что вам надо? -- бросил он. -- Вы реб Цемах? -- Да, а вы кто? -- Я Акша из Красноброда. Когда-то -- ваша невеста... Цемах молчал. Затем он приоткрыл кривой рот, обнажив единственный зуб, торчавший, как черный крючок. -- Крещеная? -- Я вернулась в еврейство. Цемах подскочил. Жуткий вопль исторгся из него. -- Убирайся из моего дома! Да будет проклято имя твое! -- Реб Цемах, пожалуйста, выслушайте меня. Сжав кулаки, он метнулся к ней. Масляная плошка упала, свет погас. -- Дрянь! Синагога в Холишице была переполнена. Помолиться в канун новолуния пришло много людей. Из женского отделения доносилось распевное чтение молитв. Внезапно дверь распахнулась и стремительно вошел чернобородый человек в лохмотьях. Через плечо у него болтался мешок. Он вел за собой женщину -- на веревке, словно корову. На голове ее был черный платок, платье из мешковины, на ногах отрепья. На шее болталось "ожерелье" из чеснока. Молящиеся смолкли. Неизвестный подал знак женщине, и та распростерлась на полу. -- Евреи, наступите на меня! -- выкрикнула она. --Плюйте в меня, евреи! В синагоге стало шумно. Незнакомец поднялся на возвышение, постучал, призывая всех к тишине, и заговорил нараспев: -- Семья этой женщины родом из вашего местечка. Ее дед -- реб Нафтали Холишицер. Она -- та самая Акша, которая крестилась и вышла замуж за помещика. Теперь она познала истину и хочет покаяться за содеянную мерзость. Хотя Холишиц находился в той части Польши, которая принадлежала Австрии, история Акши дошла и до этих мест. Кое-кто из молящихся запротестовал, что это не способ покаяния: человека нельзя тащить на веревке, словно корову. Другие грозили неизвестному кулаками. По австрийским законам выкрест мог вернуться в иудаизм. Но узнай гои, что кто-то из выкрестов был так унижен, это навлекло бы на общину серьезные неприятности. Старый раввин -- реб Бецалель -- быстро засеменил к Акше. -- Встань, дочь моя. Коль скоро ты раскаялась, ты снова с нами. Акша поднялась. -- Ребе, я обесчестила свой народ. -- Раз ты раскаялась, Господь простит тебя. Когда молившиеся наверху женщины услышали, что происходит, они поспешили в мужское отделение. Увидев среди них свою жену, реб Бецалель сказал ей: -- Отведи ее домой и одень как следует. Человек был создан Божьим промыслом. -- Ребе, -- произнесла Акша,