тельно беседовало ней. Мирный и правильный ход домашней жизни понемногу втягивал Лазара: он снова приучился вставать, обедать и ложиться спать в определенные часы (в Париже все было не так), привык к брюзжанию Вероники, к беспрестанным мукам отца, к его лицу, искаженному от боли. Старик оставался все тем же, тогда как вокруг него все двигалось и изменялось. Лазар снова присутствовал на субботних обедах, видел перед собою давно знакомые лица доктора и аббата, слушал их неизменные разговоры о недавней буре или о дачниках, съехавшихся в Арроманш на купальный сезон. За десертом на стол по-прежнему легко вскакивала Минуш и, ласкаясь, терлась головой о подбородок Лазара; легкое прикосновение ее холодных зубок напоминало ему давно минувшие годы. Среди этой старой, знакомой жизни один Лулу был новым пришельцем; жалкий и безобразный, он лежал, свернувшись под столом, и как только кто-нибудь подходил к нему, принимался рычать. Напрасно Лазар давал ему сахару, - собака грызла его, но затем скалила зубы и становилась еще более злой. Пришлось оставить Лулу в покое, и он жил одинокий, словно чужой в доме; это был нелюдим, требующий от людей и богов одного - чтобы ему не мешали хандрить. Во время далеких прогулок у Лазара и Полины бывали иногда приключения. Однажды они только что свернули с тропы вдоль утесов, чтобы не проходить мимо фабрики в "Бухте Сокровищ", как вдруг на повороте дороги столкнулись с Бутиньи. Он разбогател на производстве соды и стал важным господином. Женился он на той самой особе, которая была так предана ему, что поселилась с ним в этой глухой дыре; недавно она родила ему третьего ребенка. Они ехали всем семейством, вместе со слугой и кормилицей, в великолепном экипаже, запряженном парой крупных белых лошадей. Пешеходам пришлось посторониться и прижаться к откосу, чтобы их не зацепило колесом. Бутиньи, собственноручно правивший лошадьми, пустил их шагом. Произошло некоторое замешательство: они столько лет не встречались и не разговаривали, а присутствие жены и детей еще увеличивало неловкость. Наконец глаза их встретились, и оба нехотя раскланялись, не говоря ни слова. Когда экипаж исчез, Лазар, очень бледный, с усилием проговорил: - Он, значит, живет теперь по-барски? Полина, которая взволновалась только при виде детей, кротко ответила: - Кажется, что так. За последнее время он стал получать огромную прибыль... Ты знаешь, он возобновил твои тогдашние опыты. При этих словах сердце Лазара болезненно сжалось. Бонвильские рыбаки со злорадным желанием досадить Лазару уже рассказали ему об этом. Несколько месяцев тому назад. Бутиньи пригласил к себе на службу молодого химика и с его помощью снова взялся за обработку золы водорослей холодным способом. Как человек практический, он действовал осторожно и настойчиво и получил отличные результаты. - Да, - глухо пробормотал Лазар, - всякий раз, как наука делает шаг вперед, она обязана этим какому-нибудь болвану, а тот и не подозревает об этом. Прогулка была отравлена. Они шли молча, глядя вдаль, на море, с которого поднимались густые сероватые испарения, застилая небо. Домой они возвратились поздно вечером, усталые и продрогшие. Веселый свет лампы, озарявший белую скатерть, согрел и успокоил их. В другой раз, направляясь в сторону Вершмона и проходя тропою по свекловичному полю, Лазар и Полина в изумлении остановились, увидев впереди хижину с дымившейся соломенной крышей. Это был пожар, но яркие лучи солнца падали отвесно и мешали разглядеть пламя. В хижине, видимо, никого не было - двери и ставни были заперты, и, пока крестьяне работали где-нибудь по соседству, она могла сгореть дотла. Лазар и Полина тотчас свернули со своего пути, побежали и стали звать на помощь, но крики их только спугнули стаю сорок, стрекотавших в ветвях яблонь. Наконец на далеких грядах с морковью показалась женщина, повязанная платком. Она с минуту стояла, глядя на хижину, затем бросилась бежать со всех ног прямо по вспаханной земле. Она отчаянно махала руками, все время выкрикивая какое-то слово, но таким сдавленным голосом, что его невозможно было понять. Женщина падала, поднималась, снова падала и, вскочив, бежала дальше. Руки у нее были окровавлены, платок сорвало ветром, волосы растрепались. - Что она кричит? - повторяла испуганная Полина. Женщина подбежала к ним, выкрикивая хриплым, похожим на звериный вой голосом: - Ребенок!.. Ребенок!.. Ребенок!.. С самого утра отец и сын работали на полученном в наследство овсяном поле, на расстоянии целого лье от дома. Сама она только что вышла в огород набрать корзинку моркови. Она оставила спящего ребенка и заперла дом, чего раньше никогда не делала. Огонь, вероятно, давно уже тлел где-нибудь в углу, она не понимала, как он мог загореться, и клялась, что потушила все до последнего уголька. Теперь вся крыша хижины пылала, как костер, пламя вздымалось, словно красный отсвет в желтых лучах солнца. - Значит, вы заперли на ключ? - крикнул Лазар. Женщина не слышала. Она, как безумная, бегала вокруг дома, ища, быть может, какого-нибудь прохода или лазейки, хотя отлично знала, что там их нет. Затем она снова упала, как подкошенная, ноги отказывались ей служить. На ее немолодом землистом лице отражалось отчаяние и ужас. Она по-прежнему громко вопила: - Ребенок!.. Ребенок!.. На глазах у Полины выступили крупные слезы. Но Лазара эти крики терзали еще сильней, они потрясли его до глубины души. Наконец он не выдержал и заявил: - Я пойду, принесу ей ребенка! Полина посмотрела на него ошеломленная. Она попыталась схватить его за руку и удержать. - Что ты? Я не пущу... Крыша вот-вот обвалится... - Посмотрим! - отрезал Лазар. И закричал прямо в лицо крестьянке: - Где ключ? Ключ у вас? Она смотрела на него, не понимая. Тогда Лазар толкнул ее и вырвал у нее ключ. Она осталась лежать на земле, продолжая выть, а он твердым шагом направился к хижине. Полина, застыв на месте от изумления и страха, следила за ним глазами, не пытаясь больше его остановить; казалось, Лазар делает самое привычное дело. Искры сыпались дождем; чтобы открыть дверь, ему пришлось вплотную прижаться к ней: с крыши все время летели охапки горящей соломы, словно потоки воды во время бури. Дверь не поддавалась: заржавленный ключ не поворачивался в замочной скважине. Но Лазар даже не выругался, а продолжал спокойно нажимать на ключ, пока дверь не отворилась; на миг он задержался на пороге: первые клубы дыма ударили ему в лицо. Никогда он не думал, что может быть таким хладнокровным. Он действовал, точно во сне, движения его стали уверенными, в них появились ловкость и осторожность, порожденные опасностью. Он опустил голову и исчез. - Боже мой! Боже мой! - шептала Полина, задыхаясь от страха. Безотчетным движением она сцепила пальцы, сжала их до боли и, судорожно подняв руки, стояла, покачиваясь, как больные во время сильных страданий. Крыша трещала и кое-где уже проваливалась. Лазар не успеет выбраться! Минуты казались вечностью, ей представлялось, что он скрылся бесконечно давно. Женщина лежала на земле, затаив дыхание, она совсем обезумела при виде господина, бросившегося в огонь. Вдруг раздался отчаянный крик. Он вырвался у потрясенной Полины в тот миг, когда крыша рухнула среди дымящихся стен: - Лазар! Он уже стоял в дверях. Ему слегка опалило волосы и обожгло руки. Кинув женщине плачущего, барахтающегося ребенка, он чуть не в гневе обратился к Полине: - Ну что? Чего ты волнуешься? Полина бросилась ему на шею и так разрыдалась, что Лазар, боясь обморока, усадил ее на старый, поросший мхом камень, лежавший у колодца возле дома. Теперь и его охватила слабость. Поблизости стояло корыто с водой, и Лазар с наслаждением погрузил в нее руки. Холод отрезвил его, и он сам удивился своему поступку. Неужели это он бросился прямо в огонь? Его "я" словно раздвоилось: он отчетливо видел себя самого в дыму, необыкновенно ловким, с поразительным присутствием духа, и в то же время ему казалось, будто это чудо совершил кто-то другой. И теперь, еще не оправившись от внутреннего волнения, Лазар испытывал такой подъем, такую глубокую радость, какой не знал до сих пор. Немного успокоившись, Полина осмотрела его руки и сказала: - Ничего, ожоги не глубокие. Но надо идти домой, я сделаю тебе перевязку... Боже мой! До чего ты меня напугал! Она смочила свой носовой платок и обмотала Лазару правую руку, на которой было больше ожогов. Оба встали и принялись успокаивать женщину, которая сначала безумно целовала ребенка, а петом положила его на землю возле себя и перестала обращать на него внимание. Теперь она с таким же отчаянием причитала над горевшей хижиной, спрашивая, что же ей сказать мужчинам, когда те увидят одни обгоревшие развалины. Стены пока еще держались, из горящего дома теперь поднимался густой черный дым, пронизанный яркими искрами. - Ну, не отчаивайтесь же так, моя милая, - повторяла Полина. - Зайдите завтра ко мне. Прибежало несколько соседей, - они издали завидели дым. Полина увела Лазара. Они возвращались умиротворенные. Лазар не очень страдал от боли, но Полина все-таки взяла его под руку, чтобы поддерживать. Оба не находили слов: они еще не вполне оправились от волнения и только с улыбкой поглядывали друг на друга. Полина испытывала какую-то счастливую гордость. Значит, он все-таки храбрый человек, как ни силен его страх перед смертью! Она смотрела на извилистую тропинку у них под ногами и с удивлением думала, об уживавшихся в нем противоречиях, - ведь Лазар был единственный мужчина, которого она хорошо знала. Она видела, как он проводил дни и ночи за работой и как он месяцами слонялся без всякого дела; за бесстыдной ложью следовали приливы подкупающей правдивости, он целовал ее братским поцелуем в лоб, хотя она чувствовала, что пальцы, стискивающие ей руки, горят от страсти. И вот сегодня он показал себя героем! Она права, что не отчаивается в жизни, не видит в ней только плохое или только хорошее и никому не выносит окончательного приговора. Когда они пришли в Бонвиль, молчание их сменилось шумным потоком слов. Они раз двадцать рассказывали о случившемся, припоминали все новые и новые подробности, вдруг появлявшиеся перед ними, словно освещенные вспышкой молнии. В доме долго еще говорили об этом событии, а погорельцам оказали помощь. Лазар уже целый месяц жил в Бонвиле. От Луизы пришлет отчаянное письмо: она умирала от скуки. Лазар ответил, что в начале будущей недели приедет за ней. Снова начались ливни, страшные ливни, очень частые на морском побережье; они окутывают землю, море и небо непроницаемым туманом. Лазар все говорил, что хочет серьезно засесть за работу и кончить свою драму, а Полина, которую ему хотелось постоянно видеть подле себя, приходила к нему в комнату, чтобы подбодрить его, и, сидя рядом с ним, вязала носки, которые раздавала потом бонвильской детворе. Но стойло только Полине усесться за стол, как Лазар переставал работать. Теперь они разговаривали вполголоса, повторяя без конца одно и то же, и могли болтать так без устали, не сводя друг с друга глаз. Они уже больше не играли на рояле; инстинктивно, словно провинившиеся дети, избегали они рукопожатия, прикосновения плеча - всего, что накануне еще веселило их. Но ничто не казалось им слаще, чем этот покой, это забытье; они погружались в него под шум дождя, равномерно стучащего о черепичную крышу. Молчание заставляло их краснеть; каждое слово невольно звучало как ласка. В них незаметно воскресало и расцветало с прежней силой былое чувство, которое они считали умершим навеки. В один из этих дней Полина засиделась у Лазара до полуночи. Девушка вязала, а он, отложив перо, не спеша пересказывал ей задуманные им произведения: то будут драмы с героями необычайной силы. Весь дом спал, даже Вероника уже улеглась. В трепетной ночной тишине слышался лишь вечный жалобный стон прилива, пробуждая в них какую-то чувственную негу. Лазар, открывая ей душу, признался, что попусту растратил лучшие годы своей жизни. Если теперь и с литературой ничего не выйдет, он удалится куда-нибудь в глушь и станет жить отшельником. - Знаешь, - проговорил он, улыбаясь, - я часто думаю, что нам следовало уехать из Франции после смерти мамы. - Как уехать из Франции? - Да так! Забраться куда-нибудь подальше, в Океанию, например, на один из тех островов, где такая безмятежная жизнь. - А твой отец? Мы его тоже взяли бы с собой? - Ну что ты, ведь это только мечты... Разве нельзя помечтать о чем-нибудь приятном, если действительность так мало радует нас. Он встал из-за стола и сел на ручку кресла, в котором устроилась Полина. Девушка выронила чулок и принялась от души хохотать над вечными фантазиями этого большого взбалмошного ребенка. Откинувшись в кресле, она подняла к нему лицо; Лазар сидел так близко, что ощущал живую теплоту ее тела. - Да ты в уме ли, мой бедный друг? Что бы мы стали там делать? - Просто жить!.. Помнишь книгу рассказов о путешествиях, мы читали ее вместе лет двенадцать тому назад? На этих островах живут, как в раю. Зимы не бывает, вечно голубое небо, вся жизнь проходит под ярким солнцем и звездами... Мы построили бы себе хижину, ели бы дивные плоды и не знали ни забот, ни огорчений! - Как двое дикарей, - с кольцом в носу и с перьями на голове? - Ну что ж, почему бы и нет?.. Мы любили бы друг друга из года в год и не считали бы дней. А это вовсе не так глупо. Полина взглянула на него, веки у нее задрожали, она слегка побледнела. Мысль о любви отозвалась в ее сердце и наполнила томной негой. Лазар взял девушку за руку, без задней мысли, просто желая быть еще ближе к ней, держать что-нибудь, принадлежащее Полине; он играл этой теплой рукой, сгибая и разгибая тонкие пальцы, продолжая смеяться, но смех его становился все напряженнее. Полина ничуть не беспокоилась - это просто одна из тех бесед, какими они развлекались еще в юности. Но вскоре силы начали покидать ее, смущение росло, и она чувствовала, что уже вся принадлежит ему. Даже голос ее ослабел. - Но вечно есть одни плоды - это уж очень скучно... Пришлось бы охотиться, рыбачить, пахать... Если правду говорят, будто там все работы делают женщины, ты заставил бы меня копать землю. - Тебя? С такими ручками!.. А разве там не обучают обезьян? Из них, наверно, выходят отличные слуги! Полина рассмеялась над этой шуткой; голос ее замирал. - Впрочем, этих ручек тогда бы уже не было, - прибавил Лазар. - Да я бы их съел, видишь? Вот так... Он принялся целовать ее руки и кончил тем, что стал слегка покусывать их. Кровь прилила к лицу Лазара, внезапный порыв страсти ослепил его. Они больше не говорили: их закружило одно безумное желание, которому поддавались оба, забыв обо всем на свете. Полина не мешала Лазару делать с нею, что ему угодно. Лицо ее разгорелось и словно припухло; бессильно откинувшись в кресле, она закрыла глаза, будто не желая ничего видеть. Порывистым движением он расстегнул ей лиф и стал срывать юбки, ища губами ее губы. Он поцеловал ее, а она, обвив его шею обеими руками, возвратила Лазару поцелуй, вложив в него всю свою страсть. Ее девственное тело затрепетало, она невольно открыла глаза и вдруг увидела, что соскользнула на пол; перед глазами у нее мелькнула лампа, шкаф, потолок, на котором ей было знакомо каждое пятнышко, - и она очнулась, удивленно озираясь по сторонам; казалось, страшный сон прошел, и вот она проснулась у себя в комнате. Полина с силой вырвалась из рук Лазара и вскочила. Юбки у нее спускались, из расстегнутого лифа показалась обнаженная грудь. В напряженной тишине комнаты раздался ее крик: - Пусти меня! Какая мерзость! Но Лазар не слышал, обезумев от желания. Снова схватил он Полину и, срывая с нее одежду, ища губами ее наготу, стал обжигать ее поцелуями, от которых она вся трепетала. Два раза она чуть не упала снова. Она вот-вот готова была отдаться ему и жестоко страдала от этой борьбы с собою. Обхватив ее, Лазар следовал за нею вокруг стола, оба порывисто дышали, изнемогая от напряжения. Наконец он с такой силой бросил ее на старый диван, что зазвенели пружины. Вытянув руки, Полина удерживала Лазара, повторяя хриплым голосом: - О! Умоляю, оставь меня... Это мерзко, то, чего ты хочешь! Стиснув зубы, Лазар не отвечал ни слова. В тот миг, когда ему показалось, будто девушка окончательно в его власти, она рванулась в последний раз изо всех сил, и Лазар откачнулся к столу. Высвободившись на мгновение, Полина одним прыжком выскочила в коридор и бросилась к себе. Не успела она захлопнуть дверь, как Лазар уже стоял перед ней. Для того, чтобы затворить дверь и замкнуть ее на ключ, Полине пришлось налечь на нее всей тяжестью тела: Лазар нажимал с противоположной стороны, и Полина сознавала, что, просунь он в щель хоть носок туфли, все погибло. Замок громко щелкнул. Наступила страшная тишина, среди которой снова послышался голос морского прибоя, рокотавшего внизу. Полина, не зажигая свечи, застыла, прислонясь к двери и глядя в темноту широко раскрытыми глазами. Она отлично знала, что по ту сторону двери, тоже не шевелясь, стоит Лазар. Она слышала его дыхание, оно, казалось, все еще обжигало ей затылок. Если она отойдет, Лазар может выломать дверь, нажав на нее плечом. Только у самой двери Полина чувствовала себя в безопасности и машинально продолжала изо всех сил налегать на нее, точно Лазар все еще пытался ее отворить. Прошло две минуты, показавшиеся им вечностью. Оба, разделенные только тонкой деревянной перегородкой, упорно продолжали стоять друг возле друга, охваченные жарким порывом страсти, которую они не в силах были подавить. Наконец раздался взволнованный, прерывистый шепот Лазара: - Полина, открой мне... Ты здесь, я знаю... Дрожь пробежала у нее по телу от этого голоса, ее обдало жаром с головы до ног. Однако она ничего не ответила. Склонив голову, она одной рукой придерживала спадающие юбки, а другой, схватив расстегнутый лиф, старалась прикрыть голую грудь. - Ты страдаешь так же, как и я, Полина, - продолжал шептать Лазар. - Открой, умоляю тебя. Зачем нам лишать себя этого счастья? Он боялся разбудить Веронику, спящую в соседней комнате. Мольбы его звучали тихо, словно стоны больного. - Открой же... Открой... Потом, если захочешь, мы умрем вместе... Разве мы не любим друг друга с самого детства?.. Ты должна была стать моей женой, и это неизбежно должно совершиться... Я люблю тебя, я люблю тебя, Полина... Она дрожала все сильнее, при каждом слове у нее сжималось сердце. Поцелуи Лазара, казалось, ожили на ее плечах и горели огнем. Она словно окаменела, боясь открыть, боясь отдаться ему, не совладав со своим жаждущим полунагим телом. Лазар прав - она страстно любит его. К чему отказывать себе в наслаждении, ведь об этом никто в мире не узнает! Все в доме спят, ночь так темна! Уснуть в объятиях друг у друга, обладать им хотя бы час!.. Жить, жить, наконец! - Боже, как ты жестока, Полина!.. Ты даже не хочешь откликнуться, а я так страдаю... Отвори мне, я возьму тебя, скрою в своих объятиях, мы позабудем все... Отвори, отвори мне, молю тебя... Послышались глухие рыдания, и Полина тоже заплакала. Она по-прежнему молчала, несмотря на то, что вся кровь в ней кипела. Целый час Лазар то умолял, то сердился и бранил ее, говорил ей грубые слова, а потом снова шептал жгучие признания. Дважды Полине казалось, что он ушел, и дважды он снова возвращался из своей комнаты; желание его все росло. Но когда он в бешенстве захлопнул свою дверь, Полину охватила беспредельная тоска. Теперь кончено; на этот раз она победила; но от этой победы осталось только чувство страшного отчаяния и стыда. Полина разделась и легла, не зажигая свечи. Мысль, что она увидит себя голой, в изорванной одежде, вызывала мучительное смущение. Свежесть постели охладила огненные следы его поцелуев, которые еще горели у нее на плечах. Долго лежала она неподвижно, подавленная отвращением и тоской. Полина не могла заснуть до самого утра. Все происшедшее между нею и Лазаром неотступно преследовало ее, не давая забыться. Весь этот вечер был сплошным ужасным преступлением. Теперь ей не найти себе оправдания, она должна признать всю двойственность своего нежного чувства. Ее материнская привязанность к Лазару, тайные упреки Луизе - все это просто лицемерно скрытое пробуждение давней страсти. Полина поддалась этой лжи, уступая бессознательному зову сердца, и должна признаться себе, что в глубине души ее радовала мысль о раздорах молодой четы и что она тайно надеялась этим воспользоваться. Разве не она первая заставила Лазара возобновить прежнюю жизнь? Разве она не должна была предвидеть, что все это кончится ее же падением? Теперь она поняла весь ужас создавшегося положения: она отдала Лазара другой, а сама страстно любит его, и он тоже хочет обладать ею. У нее кружилась голова и в висках стучало, словно молотом. Сначала она решила уехать на другой же день. Но затем ей показалось, что такое бегство будет недостойным малодушием. Раз Лазар сам уезжает, почему ей не подождать? Наконец в ней снова заговорила гордость: Полина хотела преодолеть себя, чтобы не стыдиться потом дурного поступка. Она чувствовала, что не сможет никому смотреть в глаза, если будет знать, что совесть ее нечиста после этого вечера. На следующее утро Полина сошла в столовую в положенный час. Только темные круги под глазами говорили о пережитых ею ночью муках. Она была бледна, но совершенно спокойна. Затем явился Лазар. Когда отец спросил, почему у него такой утомленный вид, Лазар просто ответил, что до поздней ночи просидел за работой. День прошел в обычных занятиях. Ни Лазар, ни Полина и не намекали на то, что произошло между ними, даже когда оставались с глазу на глаз и никто не мог их услышать. Они не избегали друг друга, полагаясь, видимо, на свои силы. Но вечером, прощаясь в коридоре у своих дверей, они, как безумные, бросились друг другу в объятия и замерли в страстном поцелуе. Полина, испуганная, тотчас же вырвалась и заперлась в своей комнате, а Лазар ушел к себе и в слезах бросился на постель. Так и пошла теперь их жизнь. Потекли долгие дни, а они все продолжали жить рядом, в томительном ожидании нависшей беды. Они никогда не говорили об этом, не обмолвились ни единым словом о той ужасной ночи, и все же оба постоянно думали о ней и страшились падения: страсть могла настигнуть их внезапно, как удар молнии. Случится ли это утром, когда они встают, или вечером, когда они обмениваются последними словами перед отходом ко сну? Случится ли это у него в комнате, или у нее, а может, где-нибудь в потаенном уголке дома? Кто знает? Но рассудок не покидал их. Каждый внезапный порыв, мгновенное ослепление, неистовое объятие где-нибудь за дверью, жгучий поцелуй, сорванный впотьмах, сменялись мучительным негодованием на самих себя. Почва колебалась у них под ногами, и, чтобы не сорваться в бездну, оба судорожно цеплялись за решения, принятые ими в спокойную минуту. Но ни у Лазара, ни у Полины не хватало сил прибегнуть к единственному спасительному средству, к немедленной разлуке. Она, желая доказать свою стойкость, продолжала упорствовать перед лицом опасности. Он, безраздельно охваченный первым порывом нового увлечения, перестал даже отвечать на настойчивые письма жены. Уже полтора месяца жил он в Бонвиле. Ему и Полине казалось, что это мучительно-напряженное и сладостное существование будет длиться вечно. Как-то в воскресенье, за обедом, Шанто развеселился: он разрешил себе рюмку бургундского, хотя всякий раз жестоко расплачивался за подобные излишества. День был ясный, и Полина с Лазаром провели несколько восхитительных часов, гуляя по берегу под синим небом. Сидя за столом, молодые люди обменивались нежными взглядами, в которых мелькало смущение и боязнь самих себя, вносившая теперь в их дружеские отношения трепет страсти. Все трое весело смеялись в ожидании десерта, как вдруг на пороге кухни появилась Вероника и крикнула: - Хозяйка приехала! - Какая хозяйка? - спросила ошеломленная Полина. - Понятно, молодая хозяйка, - госпожа Луиза! Послышались какие-то невнятные восклицания. Перепуганный Шанто смотрел на Лазара и Полину; они побледнели. Но вдруг Лазар резко поднялся, голос его дрожал от гнева: - Как! Луиза? Она мне ничего не писала! Я бы запретил ей приезжать... Что она, с ума сошла? Спускались тихие, светлые сумерки. Бросив салфетку, Лазар вышел. Полина последовала за ним, стараясь встретить гостью со своей обычной приветливой улыбкой. В самом деле, то была Луиза - она с трудом выходила из рыдвана дядюшки Маливуара. - Ты с ума сошла? - крикнул ей муж, стоя посреди двора. - Можно ли решаться на такую безумную затею, не написав заранее ни слова? Луиза расплакалась. Она чувствовала себя очень плохо и ужасно скучала! Лазар не ответил на два ее последних письма, и вот ей страшно захотелось уехать; к тому же она мечтала снова побывать в Бонвиле. Она нарочно не предупреждала Лазара, боясь, что он ей не позволит. - А я-то радовалась! Хотела сделать вам приятный сюрприз! - Это просто смешно! Ты завтра же поедешь обратно! Луиза, ошеломленная подобным приемом, упала в объятия Полины. Девушка еще больше побледнела при виде ее неловких движений и располневшего стана, обрисовавшегося сквозь тонкое платье. Когда Полина почувствовала, как прижался к ней живот этой беременной женщины, ее охватило отвращение, смешанное с жалостью. Наконец усилием воли она подавила вспышку ревности и заставила Лазара замолчать. - Почему ты говоришь с ней так сурово? Обними же ее... Дорогая моя, ты правильно сделала, что приехала к нам, если думаешь, что в Бонвиле тебе будет лучше. Ты ведь знаешь, как мы все тебя любим. Лулу рычал, взбешенный голосами, нарушившими привычную тишину двора. Минуш выставила мордочку из-за двери, но тотчас же удалилась, отряхивая лапки, как будто хотела отмахнуться от этой неприятной истории. Все возвратились в столовую. Веронике пришлось поставить еще прибор и снова подавать обед. - Как! Это ты, Луиза? - повторял Шанто, беспокойно посмеиваясь. - Ты хотела сделать нам сюрприз?.. Я, право, чуть не захлебнулся вином! Вечер, однако, окончился благополучно. Ко всем вернулось самообладание. Избегали только говорить о том, что будет в ближайшие дни. Когда Вероника пришла узнать, стелить ли Лазару в одной комнате с Луизой, снова наступило некоторое замешательство. - О нет, Луиза лучше отдохнет без меня, - пробормотал Лазар, встретившись взглядом с Полиной. - Правда, ложись лучше наверху, - сказала ему жена. - По крайней мере, вся кровать будет в моем распоряжении, я страшно устала. Прошло три дня. Полина наконец твердо решила: в понедельник она уедет. Молодые супруги уже поговаривали о том, чтобы до родов остаться в Бонвиле; а ждали этого события не раньше, чем через месяц. Но Полина догадалась, что Лазару Париж надоел и что он, в конце концов, поселится в Бонвиле, будет жить на доходы с капитала и вечно брюзжать, вспоминая о своих неудачах. Лучше всего уехать теперь же: победить свое чувство она не сможет, а ей больше, чем когда-либо, казалось невыносимым жить возле мужа и жены, в атмосфере их интимной близости. И наконец это лучший способ избежать опасностей, какими грозит возродившаяся страсть, причинившая столько мучений Полине и Лазару. Одна только Луиза - удивилась, узнав о решении кузины. Но Полина выдвигала причины, не допускавшие возражений; доктор Казэнов рассказал, что его родственница в Сен-Ло давно предлагает Полине исключительно выгодное место. Полина не может больше отказываться, а ее родные должны уговорить ее принять предложение, которое обеспечит ей будущее. Сам Шанто со слезами на глазах согласился. В субботу Полина последний раз обедала в обществе аббата и доктора. Луиза чувствовала себя очень плохо и еле доплелась до столовой. Это окончательно омрачило настроение собравшихся, несмотря на все старания Полины. Она улыбалась каждому, а в душе ее мучило сознание, что она оставляет в печали этот дом, куда в течение многих лет вносила столько веселья. Сердце ее надрывалось от горя. Вероника подавала на стол с трагическим выражением лица. За жарким Шанто отказался выпить хоть каплю бургундского: он стал вдруг преувеличенно осторожен и трепетал при мысли, что лишается сиделки, один голос которой облегчал самую мучительную боль. Лазар был в лихорадочно-приподнятом настроении и все время спорил с доктором по поводу какого-то нового открытия в науке. В одиннадцать часов вечера дом погрузился в обычное молчание. Луиза и Шанто уже легли, Вероника прибирала в кухне. Лазар, по-прежнему спавший наверху в своей холостой комнате, остановил Полину у дверей ее спальни, как это бывало каждый вечер. - Прощай, - прошептал он. - Нет, не прощай, - сказала она, заставляя себя улыбнуться. - Не прощай, а до свидания, - ведь я еду только в понедельник. Они все смотрели друг на друга, глаза их затуманились. Полина упала в его объятия, и губы их слились в неистовом прощальном поцелуе. X  На следующее утро, сидя за столом, на котором были расставлены чашки с кофе, все домашние удивились, что Луиза так долго не показывается. Вероника хотела было уже сходить наверх и постучаться к ней в дверь, когда Луиза наконец явилась. Она была очень бледна и с трудом передвигала ноги. - Что с тобой? - тревожно спросил Лазар. - Я мучаюсь с самого рассвета, - отвечала она. - За всю ночь я почти не сомкнула глаз и слышала всякий раз, как били часы. - Что же ты нас не позвала? - воскликнула Полина. - Мы бы за тобой поухаживали. Луиза подошла к столу и вздохнула с облегчением, опустившись на стул. - К чему? - проговорила она. - Вы все равно не могли бы мне помочь! Я знаю, что это такое. Вот уже восемь месяцев, как эти боли почти не отпускают меня. Беременность ее протекала очень тяжело. Луиза и правда успела привыкнуть к постоянной тошноте и мучительным болям, которые иногда до того усиливались, что она по целым дням не могла разогнуться. В это утро тошноты не было, но Луизе казалось, будто ей до боли перетянули живот тугим поясом. - К страданиям привыкаешь, - заметил Шанто нравоучительным тоном. - Да, надо мне пойти погулять, - заключила молодая женщина. - Потому-то я и сошла вниз... Там, наверху, я себе места не находила. Луиза выпила всего несколько глотков кофе с молоком. Все утро она бродила по комнатам, беспрестанно пересаживаясь со стула на стул. Никто не решался заговаривать с ней - она тотчас начинала сердиться и, казалось, страдала еще сильней, когда на нее обращали внимание. Боли не прекращались. Около полудня, однако, они как будто поутихли. Луиза смогла присесть к столу и поела супу. Но между двумя и тремя часами началась ужасная резь в животе, Луиза безостановочно ходила из столовой в кухню и обратно, с трудом взбиралась по лестнице наверх, в свою комнату, но тотчас же снова спускалась. Наверху Полина укладывала свои вещи в чемодан. Она уезжала на следующий день, и у нее оставалось как раз столько времени, чтобы успеть выложить вещи из комода и шкафа и привести все в порядок. Однако она каждую минуту выбегала на лестницу и наклонялась над перилами, тревожно прислушиваясь к тяжелым, неровным шагам, от которых скрипели половицы. Около четырех часов состояние Луизы стало серьезно беспокоить ее, - больная была очень возбуждена, - и Полина решила постучаться к Лазару, который в истерическом состоянии заперся у себя в комнате, проклиная вечные несчастья и уверяя, что судьба преследует его. - Нельзя оставлять Луизу в таком положении, - сказала ему Полина. - Надо с ней поговорить. Пойдем со мной. Они нашли Луизу на втором этаже. Она стояла на площадке, прислонившись к перилам, и, видимо, была не в силах ни сойти вниз, ни подняться наверх, - Дорогая моя, - ласково проговорила Полина, - мы о тебе беспокоимся... И хотим послать за акушеркой. Луиза рассердилась. - Господи, ну что вы мучаете меня! Я прошу только об одном: оставьте меня в покое!.. Чем может помочь акушерка, когда я еще только на восьмом месяце? - Все-таки благоразумнее посоветоваться с ней. - Нет, я не хочу, я сама знаю, что это такое... Сжальтесь, наконец, не говорите больше со мною, не мучьте меня! Луиза так упорствовала, так сердилась, что Лазар тоже вышел из себя. Полине пришлось дать обещание, что за акушеркой не пошлют. Эта акушерка, некая г-жа Булан, жила в Вершмоне и пользовалась во всей округе совершенно исключительной репутацией. Про ее необычайную ловкость и опытность рассказывали чудеса и уверяли, что такой акушерки не сыщешь не только в Байе, но даже в Кане. Луиза, изнеженная и избалованная, терзалась мрачными предчувствиями и думала, что непременно умрет от родов; только услышав такие хорошие отзывы, она решилась довериться местной акушерке. И все-таки она внушала Луизе страх, подобно тому безотчетному страху, какой вызывает зубной врач, когда больной знает, что врач принесет облегчение, и все же старается подольше оттянуть визит. В шесть часов вдруг снова наступила передышка. Молодая женщина торжествовала: ведь она говорила, что это ее привычные боли, только они сейчас сильнее, чем всегда. Стоило ли тревожить акушерку из-за таких пустяков! Однако Луиза смертельно устала и, съев котлету, захотела лечь, уверяя, что все пройдет, если только ей удастся поспать. Она по-прежнему упорно отклоняла всякую помощь, просила домашних садиться обедать, а ее оставить одну и даже не заходить к ней в комнату, чтобы не разбудить. К обеду был суп и жареная телятина. Молча сели за стол. Всех огорчал предстоящий отъезд Полины, к этому присоединялась теперь еще тревога за Луизу. Старались не стучать ложками и вилками, как будто этот стук мог обеспокоить больную на втором этаже. Шанто, однако, разговорился и стал было рассказывать о редких случаях беременности, как вдруг вошла Вероника с блюдом телятины и резко сказала: - Не знаю, может быть, я ошибаюсь, но, сдается мне, она стонет там, наверху. Лазар встал и отворил дверь в коридор. Прервав обед, все стали прислушиваться. Сперва ничего не было слышно, но затем и вправду сверху донеслись протяжные, глухие стоны. - Опять началось, - прошептала Полина. - Пойду к ней. Она бросила салфетку, не дотронувшись до телятины, которую поставила перед ней Вероника. К счастью, ключ торчал в двери, и Полина смогла войти к Луизе. Молодая женщина, в халатике, с босыми ногами, сидела на кровати и раскачивалась, словно маятник; неослабная боль вызывала у нее тяжкие, равномерные стоны. - Тебе хуже? - спросила Полина. Луиза не отвечала. - Хочешь, мы пошлем теперь за г-жой Булан? Тогда Луиза пробормотала с покорным видом: - Да, мне все равно. Может быть, тогда легче станет... Я не могу, не могу больше... Лазар пришел вслед за Полиной и слушал, стоя у двери. Он тоже решился войти и сказал, что хорошо бы послать также в Арроманш за доктором Казэновом, на случай каких-нибудь осложнений. Но тут Луиза заплакала. Неужели у них нет ни капли жалости? Можно ли так терзать человека? Ведь они отлично знают, как ее всегда возмущала мысль, что у нее может принимать мужчина. То была болезненная стыдливость кокетливой женщины, страх показаться во всей неприглядности родовых мук. Даже теперь, перед мужем и кузиной, она тщательно запахивала халат, чтобы скрыть свое жалкое, обезображенное тело. - Если ты пошлешь за доктором, - пробормотала она, - я лягу лицом к стене и никому не стану отвечать. - Привези хоть акушерку, - сказала Полина Лазару. - Я не думаю, чтобы это были уже роды. Нужно только облегчить ее страдания; это самое главное. Оба вернулись в столовую. Зашел аббат Ортер навестить Шанто. Увидев расстроенного хозяина и узнав новости, он онемел от удивления. Лазара уговаривали съесть, по крайней мере, кусок телятины, перед тем как ехать. Но он совершенно потерял голову и наотрез отказался от еды, заявив, что кусок становится у него поперек горла. Чуть не бегом пустился он в Вершмон. - Она, кажется, меня зовет? - сказала Полина и бросилась наверх. - Если мне понадобится Вероника, я постучу в пол... А ты, дядя, кончай обедать без меня, хорошо? Аббат, смущенный тем, что пришел так некстати, когда начались роды, не находил обычных слов утешения. Наконец он удалился, обещав зайти попозже; ему надо навестить Гоненов: старик совсем плох. И Шанто остался один. На столе в беспорядке стояли недопитые стаканы, телятина на тарелках затягивалась остывающим салом; жирные вилки, надкусанные ломтики хлеба - все говорило о внезапном переполохе за обеденным столом. Поставив на всякий случай согреть воды, Вероника ворчала, не зная, что ей теперь делать, - убирать ли со стола или оставить все, как есть. Наверху Полина застала Луизу на ногах; она стояла, опершись на спинку стула. - Когда я сижу, мне гораздо больнее. Помоги мне походить. С самого утра Луиза жаловалась на покалывание в коже: ее как будто все время кусали мухи. Теперь, казалось, начались схватки. Живот сдавливало точно тисками, с каждой минутой все крепче и крепче. Стоило Луизе сесть или лечь, ей казалось, будто внутренности ее наливаются свинцом, и хотелось двигаться. Взяв Полину под руку, она принялась ходить от кровати к окну и обратно. - Тебя, кажется, лихорадит, - проговорила девушка. - Хочешь пить? Но Луиза не могла ответить. Сильная схватка заставила ее согнуться; она повисла на плече Полины, дрожа так сильно, что озноб ее передавался и девушке. С губ Луизы срывались крики, в которых слышалось и нетерпение и страх. - Я умираю от жажды, - прошептала она. - У меня пересохло во рту. Видишь, какая я красная... Нет, нет, не оставляй меня, а то я упаду. Походим еще, потом я напьюсь. И она продолжала ходить, опираясь на руку Полины. Целых два часа без перерыва ходила она по комнате. Было уже девять часов. Почему не приезжает акушерка? Теперь Луиза ждала ее с нетерпением и говорила, что можно уморить человека, если оставлять его так долго без всякой помощи. До Вершмона всего минут двадцать пять ходьбы, не больше. За час вполне можно обернуться. Лазар, верно, там развлекается, или с ним что-нибудь стряслось по дороге, и теперь конец: никто не приедет. Луизу мутило, началась сильная рвота. - Уходи, я не хочу, чтобы ты тут оставалась!.. Боже мой, боже мой! До чего я дошла - я всем внушаю отвращение! Несмотря на нестерпимые боли, Луиза не переставала заботиться о своей внешности - о том единственном, что всегда ее занимало. Обладая большой нервной выдержкой, несмотря на свою кажущуюся хрупкость, Луиза напрягала последние силы, чтобы не отдаться во власть недуга. Ее мучило, что она не может натянуть чулки и принуждена показывать голое тело. Кроме того, ей беспрестанно казалось, будто у нее позывы, этого она стыдилась еще больше и попросила Полину отвернуться; спрятавшись за портьерой, она попыталась отправить свою естественную нужду. Когда пришла Вероника и предложила свои услуги, Луиза пробормотала ослабевшим голосом: - О! Только не при ней... Прошу тебя, выйдите на минуту в коридор. Полина теряла голову. Пробило десять часов. Она не знала, чем объяснить такое долгое отсутствие Лазара. Должно быть, он не застал г-жу Булан. Но что же делать с несчастной Луизой? Ей, видимо, становится все хуже и хуже. Полина припоминала свои былые занятия медициной. Ей хотелось осмотреть Луизу, чтобы успокоиться самой и успокоить больную. Но, зн