ьше широкополая шапка ламы маячила впереди, как луна в дымке, и Ким слышал только, что старуха плачет. Один из уриев почти извинялся за свою вчерашнюю грубость, говоря, что никогда не видел своей хозяйки в таком кротком настроении, как сейчас, а это он приписывал присутствию чужеземного жреца. Он лично верил в брахманов, хотя, как и все туземцы, отлично знал, как они жадны и пронырливы. Но если брахманы раздражали вымогательствами мать жены его господина и, когда она гнала их прочь, злились так, что проклинали весь конвой (это и послужило истинной причиной того, что в прошлую ночь пристяжной вол захромал, а дышло сломалось), он готов был принять жреца любого толка, будь он родом из Индии или из чужих стран. С этим Ким согласился, глубокомысленно кивая головой, и предложил урии учесть в придачу, что лама денег не берет, а стоимость пищи его и Кима вернется сторицей, ибо отныне каравану будет сопутствовать счастье. Он рассказал также несколько историй из лахорской жизни и спел одну или две песни, заставившие конвойных громко хохотать. В качестве горожанина, отлично знакомого с новейшими песнями, сочиненными самыми модными композиторами (в большинстве случаев -- женщинами), Ким имел явное преимущество перед уроженцами какой-то деревушки за Сахаранпуром, живущей своими фруктовыми садами, но заметить это преимущество он предоставил им самим. В полдень путники свернули в сторону, чтобы подкрепиться; обед был вкусный, обильный, красиво поданный на тарелках из чистых листьев, в приличной обстановке, вдалеке от пыльной дороги. Объедки они, соблюдая обычай, отдали каким-то нищим и долго отдыхали, куря с наслаждением. Старуха укрылась за занавесками, но, не стесняясь, вмешивалась в разговор, а слуги спорили с ней и противоречили ей, как это делают слуги по всему Востоку. Она сравнивала прохладу и сосны в горах Кангры и Кулу с пылью и манговыми деревьями юга. Рассказала предание о древних местных богах, почитаемых на границе территории ее мужа, крепко выругала табак, который сейчас курила, опорочила всех брахманов и откровенно обсуждала возможности рождения многочисленных внуков. ГЛАВА V Вот я вернулся к своим опять, Прощен, накормлен, любим опять, Родными признан родным опять. Их кровь зовет мою кровь. Избран телец пожирней для меня, Но слаще вкус желудей для меня... И свиньи лучше людей для меня И к стаду иду я вновь. Блудный сын Ленивая процессия снова тронулась в путь, вытянувшись гуськом и волоча ноги; старуха спала, покуда не добрались до следующей остановки. Переход был очень коротким, до заката оставался еще час, так что Ким решил поразвлечься. -- Почему бы не сесть и не отдохнуть? -- промолвил один из стражей. -- Только дьяволы и англичане бродят туда и сюда без всякого смысла. -- Никогда не дружи с дьяволом, с обезьяной и с мальчишкой. Никто не знает, что им взбредет в голову, -- сказал его товарищ. Ким сердито повернулся к ним спиной -- он не желал слушать старой сказки о том, как дьявол стал играть с мальчиками и потом раскаялся в этом, -- и лениво свернул в поле. Лама зашагал вслед за ним. Весь этот день всякий раз, как дорога пересекала какую-нибудь речку, они сворачивали в сторону взглянуть на нее, но лама ни разу не заметил каких-либо признаков своей Реки. Удовольствие говорить о серьезных предметах и знать, что женщина хорошего рода почитает его и уважает как своего духовника, незаметно отвлекли его мысли от Искания. К тому же он был готов потратить долгие безмятежные годы на поиски, ибо ему ничуть не было свойственно нетерпение белых людей, но зато он имел великую веру. -- Куда идешь? -- крикнул он Киму вслед. -- Никуда. Переход был маленький, а все здесь, -- Ким широко развел руками, -- ново для меня. -- Она, конечно, мудрая и рассудительная женщина. Но трудно предаваться размышлениям, когда... -- Все женщины таковы, -- Ким высказал это тоном царя Соломона. -- Перед нашим монастырем, -- забормотал лама, свертывая петлей сильно потертые четки, -- была широкая каменная площадка. И на ней остались следы моих шагов, так часто я ходил по ней взад и вперед вот с этими четками. Он застучал шариками и начал бормотать священную формулу "Ом мани падме хум", радуясь прохладе, покою и отсутствию пыли. Ким, глядя на равнину, лениво переводил глаза с одного предмета на другой. Он шел без определенной цели, если не считать того, что решил обследовать стоявшие невдалеке хижины, показавшиеся ему необычными. Они вышли на обширное пастбище, коричневое и пурпурное в закатном свете; в центре его стояла густая рощица манговых деревьев. Ким удивился, что не построили храма в таком подходящем месте. В этом отношении мальчик был наблюдателен, как заправский жрец. Вдали по равнине шли рядом четыре человека, казавшиеся очень маленькими на таком расстоянии. Ким стал внимательно рассматривать их, приложив ладони ко лбу, и заметил блеск меди. -- Солдаты! Белые солдаты! -- проговорил он. -- Давай поглядим. -- Когда мы с тобой идем вдвоем, нам всегда попадаются солдаты. Но белых солдат я еще не видывал. -- Они никого не обижают, если только не пьяны. Стань за дерево. Они стали за толстыми стволами в прохладной тени манговой рощи. Две фигурки остановились, другие две нерешительно двинулись дальше. То были солдаты из какого-то вышедшего в поход полка, по обыкновению высланные вперед наметить место для лагеря. Они несли пятифутовые шесты с развевающимися флагами и окликали друг друга, рассыпаясь по плоской местности. Наконец, тяжело ступая, они вошли в манговую рощицу. -- Вот тут или поблизости... офицерские палатки под деревья, я так думаю, а мы, все прочие, разместимся снаружи. Наметили они там место для обоза или нет? Они крикнули что-то вдаль своим товарищам, и громкий ответ долетел до них тихим и неясным. -- Ну, значит, втыкай флаг сюда, -- сказал один из солдат. -- К чему эти приготовления? -- проговорил лама, оцепеневший от изумления. -- Великий и страшный мир! Что такое нарисовано на этом знамени? Один из солдат воткнул шест в нескольких футах от них, недовольно проворчал что-то, вытащил его, посоветовался с товарищем, который оглядывал тенистые зеленые стены, и поставил шест на прежнее место. Ким глядел во все глаза, прерывистое дыхание со свистом вырывалось сквозь его стиснутые зубы. Солдаты вышли из рощи на солнце. -- О святой человек, -- задыхаясь проговорил мальчик, -- мой гороскоп!.. который был начерчен в пыли жрецом из Амбалы! Вспомни, что он говорил. Сначала придут два фарраша, чтобы все подготовить... в темном месте, как это всегда бывает в начале видения. -- Но это не видение, -- промолвил лама. -- Это иллюзия мира, не больше. -- А после них придет Бык, Красный Бык на зеленом поле. Гляди! Вот он! Он показал на флаг, хлопающий на вечернем ветерке не далее, чем в десяти шагах от них. Это был обыкновенный флажок, которым отмечали место для лагеря, но полк, щепетильно соблюдавший традиции, снабдил его своей полковой эмблемой -- красным быком, красующимся на знамени Меверикцев, большим красным быком на фоне зеленого цвета, национального цвета Ирландии. -- Теперь вижу и вспоминаю, -- промолвил лама. -- Конечно, это твой Бык. И, конечно, оба эти человека пришли для того, чтобы все приготовить. -- Это солдаты... Белые солдаты. Что тогда говорил жрец? "Знак Быка -- есть знак войны и вооруженных людей". Святой человек, все это касается моего Искания. -- Верно. Это верно, -- лама пристально смотрел на эмблему, которая в сумерках пылала, как рубин. -- Жрец из Амбалы говорил, что твой знак -- знак войны. -- Что же теперь делать? -- Ждать. Будем ждать. -- А вот и мгла отступила, -- сказал Ким. Ничего не было удивительного в том, что заходящее солнце пронзило последними своими лучами рощу и, разлившись между стволами деревьев, осветило ее на несколько минут пыльным золотым светом, но Киму это казалось подтверждением пророчеств амбалского брахмана. -- Чу! Слышишь! -- произнес лама. -- Бьют в барабан... далеко. Сначала бой барабана, растворявшийся в тихом воздухе, был слаб, как стук в висках. Потом звуки стали громче. -- А! Музыка! -- объяснил Ким. Ему звуки полкового оркестра были знакомы, но ламу они изумляли. По дальнему краю равнины поползла густая пыльная колонна. Потом ветер донес песню: Хотим мы рассказать вам Про славные дела: Как Малиганская гвардия До Порта Слайго шла. Тут вступили пронзительные флейты: С ружьем на плече Мы идем, мы идем в поход. Прощай, Феникс-Парк. К Дублинской бухте, вперед! Барабанов и труб Сладостный звук зовет. С Малиганской гвардией мы уходим. Оркестр Меверикцев играл, сопровождая полк, направлявшийся к лагерю, солдаты шли в поход с обозом. Извивающаяся колонна выступила на равнину -- обоз тащился сзади -- разделилась надвое, рассыпалась муравьями и... -- Да это колдовство! -- воскликнул лама. Долина покрылась точками палаток, которые, казалось, появлялись из повозок уже совсем растянутыми. Другая людская лавина наводнила рощу и бесшумно поставила огромную палатку; еще восемь или девять человек выросли у нее сбоку, вытащили кастрюли, сковородки и свертки, которыми овладела толпа слуг-туземцев; и вот, не успели наши путники оглянуться, как манговая роща превратилась в благоустроенный городок. -- Пойдем, -- проговорил лама, отступая в испуге, когда засверкали огни и белые офицеры, бряцая саблями, стали входить в палатку офицерского собрания. -- Встань в тени! Дальше круга, освещенного костром, ничего не видно, -- сказал Ким, не спуская глаз с флажка. Ему никогда не случалось видеть, как полк хорошо обученных солдат привычно разбивает лагерь в тридцать минут. -- Смотри! Смотри! Смотри! -- зашептал лама. -- Вот идет жрец. Это был Бенет, полковой капеллан англиканского вероисповедания. Он шел, прихрамывая, в пыльном черном костюме. Кто-то из его паствы отпустил несколько грубых замечаний насчет того, что капеллану не хватает энергии, и, дабы пристыдить его, Бенет весь этот день шел с солдатами, не отступая от них ни на шаг. По черному костюму, золотому кресту на часовой цепочке, гладко выбритому лицу и черной мягкой широкополой шляпе его во всей Индии признали бы за священнослужителя. Он тяжело опустился на складной стул у входа в палатку офицерского собрания и стянул с себя сапоги. Три-четыре офицера собрались вокруг него. Они хохотали и подсмеивались над его подвигом. -- Речи белых людей совершенно лишены достоинства, -- заметил лама, судивший об этих речах по их тону. -- Но я рассмотрел лицо этого жреца и думаю, что он человек ученый. Может быть, он поймет наш язык? Хотелось бы поговорить с ним о моем Искании. -- Не заговаривай с белым человеком, пока он не наестся, -- сказал Ким, повторяя известную поговорку. -- Теперь они примутся за еду, и, я думаю, просить у них милостыню бесполезно. Давай вернемся на место отдыха. Поужинаем, потом придем сюда опять. Конечно, это был Красный Бык -- мой Красный Бык. Когда слуги старухи поставили перед ними пищу, оба они выглядели рассеянными, поэтому никто не решился нарушить их раздумье, ибо надоедать гостям -- значит навлекать на себя несчастье. -- А теперь, -- молвил Ким, ковыряя в зубах, -- мы опять пойдем туда. Но тебе, святой человек, придется немножко отстать, потому что ноги твои тяжелее моих, а мне очень хочется получше рассмотреть Красного Быка. -- Но как можешь ты понять их речь? Иди потише. На дороге темно, -- в тревоге ответил лама. Ким оставил вопрос без ответа. -- Я заметил место невдалеке от деревьев, -- сказал он, -- где ты можешь посидеть, покуда я не позову. Нет, -- перебил он ламу, который пытался возражать, -- вспомни, что это мое Искание. Искание Красного Быка. Звездный знак был не для тебя. Я кое-что знаю об обычаях белых солдат, и мне всегда хочется видеть новое. -- Чего ты только не знаешь об этом мире! -- лама послушно уселся в небольшой ямке, в сотне ярдов от манговой рощицы, которая казалась черной на фоне усыпанного звездами неба. -- Оставайся тут, пока я не позову. -- Ким упорхнул во тьму. Он знал, что вокруг лагеря, по всей вероятности, будут расставлены часовые, и улыбнулся, услышав топот тяжелых сапог. Мальчик, способный лунной ночью прятаться на лахорских крышах, умеющий использовать всякое пятнышко тьмы, всякий неосвещенный уголок, чтобы обмануть своего преследователя, вряд ли попадет в руки даже целому отряду хорошо обученных солдат. Он нарочно проскользнул между двумя часовыми, а потом, то мчась по весь дух, то останавливаясь, то сгибаясь и припадая к земле, пробрался-таки к освещенной палатке офицерского собрания, где, притаившись за стволом мангового дерева, стал ждать, чтобы чье-нибудь случайно сказанное слово навело его на верную мысль. Теперь на уме у него было одно -- получить дальнейшие сведения о Красном Быке. Ему казалось -- а невежество Кима было так же своеобразно и неожиданно, как и его обширный опыт, -- что эти люди, эти девятьсот настоящих дьяволов из отцовского пророчества, возможно, они будут молиться своему Быку после наступления темноты, как молятся индусы священной корове. Такое моление, конечно, вполне законно и логично, а, следовательно, падре с золотым крестом -- самый подходящий человек для консультации по этому вопросу. С другой стороны, вспоминая о постнолицых пасторах, которых он избегал в Лахоре, Ким опасался, как бы и этот священник не стал приставать к нему с расспросами и заставлять его учиться. Но разве в Амбале не было доказано, что знак его в высших небесах предвещает войну и вооруженных людей? Разве не был он Другом Звезд точно так же, как и Другом Всего Мира? Разве не был он до самых зубов набит страшными тайнами? Наконец, точнее прежде всего, ибо именно в этом направлении быстро текли мысли -- это приключение было чудесной забавой, восхитительным продолжением былых его скачек по крышам домов, а также исполнением возвышенного пророчества. Он полз на животе ко входу в офицерскую палатку, положив руку на амулет, висевший у него на шее. Предположения его оправдались. Сахибы молились своему богу: на середине стола стояло единственное украшение, которое брали в поход, -- золотой бык, отлитый из вещей, находившихся некогда в Пекинском Летнем дворце и похищенных оттуда, -- бык из червонного золота с опущенной головой, топчущий зеленое поле, по-ирландски зеленого оттенка. Сахибы поднимали стаканы, обращаясь в его сторону, и громко, беспорядочно кричали. Надо сказать, что достопочтенный Артур Бенет имел обыкновение покидать офицерское собрание после этого тоста. Он порядочно устал после похода, и потому движения его были более резкими, чем обычно. Ким, слегка подняв голову, все еще не сводил глаз со своего тотема, стоящего на столе, как вдруг капеллан наступил ему на правую лопатку. Ким, выскользнув из-под кожаного сапога, покатился в сторону, отчего капеллан грохнулся на землю, но, будучи человеком решительным, схватил мальчика за горло, так что чуть не задушил его. Тогда Ким в отчаянии ударил его в живот. Мистер Бенет охнул и скорчился, но, не выпуская своей жертвы, молча потащил Кима в свою палатку. Меверикцы славились как заядлые шутники, и англичанин решил, что лучше помолчать, пока дело полностью не разъяснится. -- Как, да это мальчик! -- проговорил он, поставив пленника под фонарь, висевший на шесте палатки, и, сурово встряхнув Кима, крикнул: -- Ты что тут делал? Ты вор. Чор? Малум? -- он очень плохо знал хиндустани, а взъерошенный и негодующий Ким решил не отрицать возведенного на него обвинения. Отдышавшись, он принялся сочинять вполне правдоподобную историю о своих родственных отношениях с одним из поварят офицерского собрания и в то же время не спускал острых глаз с левого бока капеллана. Случай представился. Ким нырнул к выходу, но длинная рука рванулась вперед и вцепилась ему в шею, захватив шнурок от амулета и сжав ладонью самый амулет. -- Отдайте мне его! О, отдайте! Он не потерялся? Отдайте мне бумаги, -- эти слова были сказаны по-английски, с жестким, режущим ухо акцентом, свойственным людям, получившим туземное воспитание, и капеллан подскочил от удивления. -- Ладанка, -- сказал он, разжимая руку. -- Нет, какой-то языческий талисман. Почему... почему ты говоришь по-английски? Когда мальчики воруют -- их бьют. Ты знаешь это? -- Я не... я не воровал. -- Ким в отчаянии приплясывал, как фокстерьер под поднятой палкой. -- О, отдайте его мне! Это мой талисман! Не крадите его у меня! Капеллан, не обращая на него внимания, подошел к выходу из палатки и громко крикнул. На крик появился довольно толстый, гладко выбритый человек. -- Мне нужно с вами посоветоваться, отец Виктор, -- сказал Бенет. -- Я нашел этого мальчика снаружи, за палаткой офицерского собрания. Я, конечно, отпустил бы его, предварительно наказав, и я уверен, что он вор. Но он, кажется, говорит по-английски и как будто дорожит талисманом, который висит у него на шее. Я подумал, не поможете ли вы мне. -- Бенет считал, что между ним и католическим священником -- капелланом ирландской части полка -- лежит непроходимая пропасть, но достойно внимания, что всякий раз, как англиканской церкви предстояло решать задачу, имеющую отношение к человеку, она охотно звала на помощь римско-католическую. Степень отвращения, которое Бенет по долгу службы питал к римско-католической церкви и ее деятельности, могла сравниться только со степенью его личного уважения к отцу Виктору. -- Вор, говорящий по-английски? Посмотрим-ка его талисман. Нет, Бенет, это не ладанка, -- он вытянул руку вперед. -- Но имеем ли мы право открыть это? Хорошая взбучка... -- Я не крал, -- протестовал Ким. -- Вы сами всего меня исколотили. Отдайте же мне мой талисман и я уйду. -- Не торопись; сначала посмотрим, -- сказал отец Виктор, не спеша развертывая пергамент с надписью ne varietur, свидетельство об увольнении бедного Кимбола О'Хары и метрику Кима. На этой последней О'Хара множество раз нацарапал слова "Позаботьтесь о мальчике. Пожалуйста, позаботьтесь о мальчике!" и подписал полностью свое имя и свой полковой номер в смутной уверенности, что этим он сделает чудеса для своего сына. -- Да сгинут силы тьмы! -- произнес отец Виктор, отдавая все бумаги мистеру Бенету. -- Ты знаешь, что это за бумаги? -- Да, -- сказал Ким, -- они мои, и я хочу уйти. -- Я не совсем понимаю, -- проговорил мистер Бенет. -- Он, наверное, принес их с какой-нибудь целью. Возможно, что это просто уловка нищего. -- Но я никогда не видел нищего, который так спешил бы уйти от своих благодетелей. Тут кроется какая-то забавная тайна. Вы верите в провидение, Бенет? -- Надеюсь. -- Ну, а я верю в чудеса, и в общем это одно и то же. Силы тьмы! Кимбол О'Хара! И его сын! Однако этот мальчик туземец, а я сам венчал Кимбола с Эни Шот. Как давно ты получил эти бумаги, мальчик? -- Когда я был еще совсем малышом. Отец Виктор быстро шагнул вперед и распахнул одежду на груди Кима. -- Видите, Бенет, он не очень черный. Как тебя зовут? -- Ким. -- Или Кимбол? -- Может быть. Вы отпустите меня? -- А еще как? -- Еще меня зовут Ким Ралани-ка. То есть Ким из Ралани. -- Что такое "Ралани"? -- Иралани -- это был полк... полк моего отца. -- Ах, понимаю, ирландский. -- Да. Так мне говорил отец. Мой отец, он прожил. -- Где проживал? -- Прожил. То есть умер, конечно, сдох. -- Какое грубое выражение! Бенет перебил его: -- Возможно, что я был несправедлив к мальчику. Он, конечно, белый, но, видимо, совсем беспризорный. Должно быть, я ушиб его. Думаю, какой-нибудь крепкий напиток... -- Так дайте ему стакан хереса и уложите его на походную кровать. -- Ну, Ким, -- продолжал отец Виктор, -- никто не собирается тебя обижать. Выпей это и расскажи нам о себе. Но только правду, если ничего не имеешь против. Ким слегка кашлянул, отставляя пустой стакан, и начал обдумывать положение. Осторожность и фантазия -- вот что казалось ему необходимым в данном случае. Мальчиков, слоняющихся по лагерям, обычно выгоняют, предварительно отхлестав. Но его не высекли. Очевидно, амулет сыграл свою роль; вот и выходило, что амбалский гороскоп и немногие запомнившиеся ему слова из отцовских бессвязных речей самым чудесным образом совпадали между собой. Иначе это не произвело бы столь сильного впечатления на толстого падре и худой не дал бы Киму стакан горячего желтого вина. -- Мой отец умер в городе Лахоре, когда я был еще совсем маленький. А женщина -- она держала лавку кабари около того места, где стоят извозчичьи повозки... -- Ким начал свой рассказ наудачу, не вполне уверенный, насколько ему выгодно говорить правду. -- Это твоя мать? -- Нет, -- он с отвращением отмахнулся. -- Мать умерла, когда я родился. Мой отец получил эти бумаги из Джаду-Гхара, -- так это называется? (Бенет кивнул) -- потому что он был на хорошем счету. Так это называется? (Бенет опять кивнул.) Мой отец сказал мне это. Он говорил, а также брахман, который два дня назад чертил на пыли в Амбале, говорил, что я найду Красного Быка на зеленом поле и этот Бык поможет мне. -- Феноменальный лгунишка, -- пробормотал Бенет. -- Да сгинут силы тьмы, что за страна! -- прошептал отец Виктор. -- Дальше, Ким. -- Я не крал. Кроме того, я ученик святого человека. Он сидит снаружи. Мы видели двух человек с флагами, они пришли приготовить место. Так всегда бывает во сне или в случае... Да... пророчества. Поэтому я понял, что все сбудется. Я увидел Красного Быка на зеленом поле, а мой отец говорил: "Девятьсот пакка дьяволов и полковник верхом на коне будут заботиться о тебе, когда ты найдешь Красного Быка". Когда я увидел Быка, я не знал, что делать, поэтому я ушел и вернулся, когда стемнело. Я хотел опять увидеть Быка и опять увидел Быка, и сахибы молились ему. Я думаю, что Бык поможет мне. Святой человек тоже так говорил. Он сидит снаружи. Вы не обидите его, если я ему сейчас крикну? Он очень святой. Он может подтвердить все, что я сказал, и он знает, что я не вор. -- "Офицеры молятся быку!" Как это понимать, скажите пожалуйста? -- ужаснулся Бенет. -- "Ученик святого человека!" Сумасшедший он, что ли, этот малыш? -- Это сын О'Хары, без всякого сомнения. Сын О'Хары в союзе со всеми силами тьмы. Все это очень похоже на поведение его отца, когда он был пьян. Пожалуй, нам следует пригласить сюда святого человека. Возможно, что он что-нибудь знает. -- Он ничего не знает, -- сказал Ким. -- Я покажу его вам, если вы пойдете со мной. Он мой учитель. А потом мы уйдем. -- Силы тьмы! -- все, что смог сказать отец Виктор, а Бенет вышел, крепко держа Кима за плечо. Они нашли ламу на том месте, где его оставил Ким. -- Мое Искание подошло к концу, -- крикнул ему Ким на местном наречии. -- Я нашел Быка, но неизвестно, что будет дальше. Тебя они не обидят. Пойдем в палатку толстого жреца вместе с этим худым человеком и посмотрим, что из этого получится. Все это ново для меня, а они не умеют говорить на хинди. Они просто-напросто ослы нечищеные. -- А раз так, нехорошо смеяться над их невежеством, -- ответил лама. -- Я рад, что ты доволен, чела. Исполненный достоинства и ни о чем не подозревающий, он зашагал к маленькой палатке, приветствовал духовенство как духовное лицо и сел у открытой жаровни с углем. При свете фонаря, отраженном желтой подкладкой палатки, лицо ламы казалось отлитым из червонного золота. Бенет смотрел на него со слепым равнодушием человека, чья религия валит в одну кучу девять десятых человечества, наделяя их общей кличкой "язычники". -- Чем же кончилось твое Искание? Какой дар принес тебе Красный Бык? -- обратился лама к Киму. -- Он говорит: "Что вы собираетесь делать?" -- Бенет в смущении уставился на отца Виктора, а Ким, в своих интересах, взял на себя роль переводчика. -- Я не понимаю, какое отношение имеет этот факир к мальчику, который либо обманут им, либо его сообщник, -- начал Бенет. -- Мы не можем допустить, чтобы английский мальчик... Если он сын масона, то чем скорей он попадет в масонский сиротский приют, тем лучше. -- А! Вы считаете так потому, что вы секретарь полковой ложи, -- сказал отец Виктор, -- но нам, пожалуй, следует сообщить старику о том, как мы собираемся поступить. Он не похож на мошенника. -- Мой опыт говорит, что восточную душу понять невозможно. Ну, Кимбол, я хочу, чтобы ты передал этому человеку все, что я скажу... слово в слово. Ким, уловив смысл дальнейшей краткой речи Бенета, начал так: -- Святой человек, тощий дурак, похожий на верблюда, говорит, что я сын сахиба. -- Как так? -- О, это верно. Я знал с самого своего рождения, а он смог узнать, только прочитав амулет, снятый с моей шеи, и все бумаги. Но он считает, что если кто сахиб, тот всегда будет сахибом, и оба они собираются либо оставить меня в этом полку, либо послать в мадрасу (школу). Это и раньше бывало. Мне всегда удавалось этого избежать. Жирный дурак хочет сделать по-своему, а похожий на верблюда -- по-своему. Но все это пустяки. Я, пожалуй, проведу здесь одну ночь и, может быть, следующую. Это и раньше бывало. А потом убегу и вернусь к тебе. -- Но скажи им, что ты мой чела. Скажи им, как ты пришел ко мне, когда я был слаб и беспомощен. Скажи им о нашем Искании, и они, наверное, тотчас же тебя отпустят. -- Я уже говорил им. Они смеются и толкуют о полиции. -- Что он говорит? -- спросил мистер Бенет. -- О! Он говорит только, что если вы меня не отпустите, это повредит ему в его делах... в его срочных личных делах. -- Это выражение было позаимствовано у какого-то евразия, служившего в Ведомстве Каналов, с которым Ким однажды разговаривал, но тут оно только вызвало улыбку, сильно разозлившую мальчика. -- А если бы вы знали, какие у него дела, вы не стали бы так чертовски мешать ему. -- Что же это за дела? -- не без интереса спросил отец Виктор, глядя на лицо ламы. -- В этой стране есть Река, которую он очень хочет найти, очень хочет. Она потекла от Стрелы, которую... -- Ким нетерпеливо топнул ногой, стараясь переводить в уме с местного наречия на английский язык, который ему трудно давался. -- О, ее создал наш владыка Будда, знаете ли, и если вы в ней вымоетесь, с вас смоются все ваши грехи и вы станете белыми, как хлопок. (Ким в свое время слыхал миссионерские проповеди.) Я его ученик, и мы непременно должны найти эту Реку. Это так важно для нас. -- Расскажи еще раз, -- сказал Бенет. Ким рассказал еще раз с добавлениями. -- Но это грубое богохульство! -- воскликнул представитель англиканской церкви. -- Ну! Ну! -- сочувственно произнес отец Виктор. -- Я бы многое дал, чтобы уметь говорить на местном наречии. Река, смывающая грехи! А как давно вы оба ее ищете? -- О, много дней. А теперь мы хотим уйти, чтобы опять искать ее. Здесь ее, видите ли, нет. -- Понимаю, -- серьезно произнес отец Виктор. -- Но он не должен бродить в обществе этого старика. Не будь ты, Ким, сыном солдата, тогда было бы другое дело. Скажи ему, что полк позаботится о тебе и сделает из тебя такого же хорошего человека, как твой... да, хорошего человека, насколько это возможно. Скажи ему, что если он верит в чудеса, он должен будет поверить этому... -- Нет никакой нужды играть на его легковерии, -- перебил его Бенет. -- Я этого и не делаю. Он и сам, наверное, считает, что появление мальчика здесь, в его родном полку, -- и во время поисков Красного Быка, -- похоже на чудо. Подумайте, Бенет, сколько шансов было против того, чтобы это случилось. Из всех мальчиков Индии именно этот встречается с нами, именно с нашим полком, а не с каким-либо другим из всех, что вышли в поход. Это было предначертано свыше. Да, скажите ему, что это кисмат. Кисмат, малум? (Понимаете?) Он обращался к ламе с тем же успехом, как если бы речь шла о Месопотамии. -- Они говорят, -- сказал Ким, и глаза старика засияли, -- они говорят, что предсказания моего гороскопа теперь исполнились и что раз я вернулся к этим людям и их Красному Быку, -- хотя ты знаешь, что я пришел сюда только из любопытства, -- то я обязательно должен поступить в мадрасу, чтобы меня превратили в сахиба. Ну, я притворюсь, что согласен, ведь в худшем случае мне придется съесть несколько обедов вдали от тебя. Потом я удеру и догоню тебя по дороге в Сахаранпур. Поэтому ты, святой человек, оставайся с женщиной из Кулу... ни в коем случае не отходи далеко от ее повозки, покуда я не вернусь. Нет сомнения, что знак мой -- знак войны и вооруженных людей. Ты видел, что они дали мне вина и посадили меня на ложе почета! Должно быть, отец мой был важным человеком! Поэтому если они дадут мне почетное положение -- хорошо. Если нет -- тоже хорошо. Так или иначе, но, когда мне все это надоест, я убегу к тебе. А ты оставайся с раджпуткой, иначе я потеряю твои следы... О да, -- произнес мальчик по-английски, -- я передал ему все, что вы мне велели сказать. -- Не понимаю, чего нам еще дожидаться, -- промолвил Бенет, шаря в кармане брюк, -- подробности мы можем узнать после... Я дам ему ру... -- Дайте ему время опомниться. Быть может, он привязан к мальчику, -- перебил отец Виктор капеллана. Лама вынул четки и надвинул широчайшие поля своей шапки на глаза. -- Чего ему еще нужно? -- Он говорит, -- Ким поднял руку, -- он говорит: помолчите! Он сам хочет потолковать со мной. Видите ли, вы ведь не понимаете ни одного словечка из того, что он говорит, и я думаю, что если вы не перестанете болтать, он, чего доброго, пошлет вам ужасные проклятия. Когда он вот так держит четки, это значит, он хочет, чтобы его оставили в покое. Оба англичанина остолбенели, но в глазах Бенета можно было прочитать, что Киму придется плохо, когда он попадет в лапы религии. -- Сахиб и сын сахиба... -- страдание звучало в хриплом голосе ламы. -- Но ни один белый человек не знает страны и обычаев страны так, как их знаешь ты. Как возможно, что все это правда? -- Не все ли равно, святой человек! Вспомни, ведь это только на одну-две ночи. Вспомни, как быстро я умею меняться. Все будет так, как было в тот день, когда я впервые говорил с тобой под большой пушкой Зам-Замой... -- В образе мальчика, одетого как белые люди, когда я впервые пришел в Дом Чудес. А во второй раз ты обернулся индусом. В кого воплотишься ты в третий раз? -- Он невесело засмеялся. -- Ax, чела, ты причинил зло старику, ибо сердце мое потянулось, к тебе. -- А мое к тебе. Но как мог я знать, что Красный Бык приведет меня к этому! Лама снова прикрыл лицо шапкой и нервно застучал четками. Ким присел на корточки рядом с ним и ухватился рукой за одну из складок его одежды. -- Итак, установлено, что мальчик сахиб? -- продолжал лама глухо. -- Такой же сахиб, как тот, кто хранит священные изображения в Доме Чудес? -- Лама видел мало белых людей. Казалось он повторял урок. -- Если так, ему не следует поступать иначе, чем поступают сахибы. Он должен вернуться к своим сородичам. -- На один день и ночь и еще на день, -- убеждал его Ким. -- Нет, это тебе не удастся! -- отец Виктор заметил, что Ким подвигается к выходу, и здоровенной ногой преградил ему путь. -- Я не понимаю обычаев белых людей. Жрец священных изображений в лахорском Доме Чудес был учтивее этого тощего жреца. Мальчика у меня отнимут, ученика моего сделают сахибом. Горе мне, как найду я свою Реку?! А у них есть ученики? Спроси. -- Он говорит, он очень огорчен тем, что теперь уже никогда не найдет своей Реки. Он говорит: почему у вас нет учеников и почему вы не перестаете надоедать ему? Он хочет отмыться от своих грехов. Ни Бенет, ни отец Виктор не нашли подходящего ответа. Расстроенный огорчением ламы, Ким сказал по-английски: -- Я думаю, что если вы меня теперь отпустите, мы тихонько уйдем и ничего не украдем. Мы будем искать эту Реку, как искали ее перед тем, как меня поймали. Лучше бы мне не появляться здесь и не видеть этого Красного Быка. Не хочу я этого. -- Ты сделал самое лучшее, что мог сделать для себя, молодой человек, -- промолвил Бенет. -- Господи боже мой, прямо не знаю, чем его утешить, -- заговорил отец Виктор, внимательно глядя на ламу. -- Он не должен уводить с собой мальчика, и все же он -- хороший человек. Я уверен, что он хороший человек. Бенет, если вы дадите ему эту рупию, он проклянет вас всего, с головы до ног! Они молчали... три... пять полных минут. Потом лама поднял голову и стал смотреть куда-то поверх их, в пространство и пустоту. -- И это я, идущий по Пути, -- сказал он с горечью. -- Грех мой и возмездие мне. Я заставил себя поверить, -- ибо вижу теперь, то был просто самообман, -- что ты был послан мне в моем Искании. Поэтому сердце мое потянулось к тебе за твое милосердие и твою учтивость и мудрость твоих малых лет. Но те, что следуют по Пути, не должны допускать в себе огонь какого-либо желания или привязанности, ибо все это иллюзии. Как сказано... -- Он процитировал древний китайский текст, добавил к нему второй и подкрепил их третьим. -- Я свернул с Пути в сторону, мой чела. Ты в этом не виновен. Я наслаждался лицезрением жизни, лицезрением новых людей на дорогах и тем, как радовался ты, видя все это. Мне было приятно с тобой, мне, который должен был думать о своем Искании, только об Искании. Теперь я огорчен, что тебя отбирают у меня и что Река моя далеко. Это потому, что я нарушил закон. -- Да сгинут силы тьмы! -- произнес отец Виктор. Умудренный опытом на исповеди, он по каждой фразе догадывался о страдании ламы. -- Я вижу теперь, что в знаке Красного Быка было указание не только тебе, но и мне. Всякое желание окрашено красным цветом, но всякое желание -- зло. Я совершу покаяние и один найду мою Реку. -- Во всяком случае вернись к женщине из Кулу, -- сказал Ким, -- не то заблудишься на дорогах. Она будет тебя кормить, пока я не прибегу к тебе. Лама помахал рукой, давая понять, что он вынес окончательное решение. -- Ну, -- обратился он к Киму, и голос его изменился, -- а что они сделают с тобой? Быть может, приобретая заслугу, я, по крайней мере, смогу искупить зло, совершенное в прошлом. -- Они хотят сделать меня сахибом... думаю, что это им не удастся. Послезавтра я вернусь. Не горюй! -- Каким сахибом? Таким, как этот или тот человек? -- Он показал на отца Виктора. -- Таким, каких я видел сегодня вечером, таким, как люди, носящие мечи и тяжело ступающие? -- Может быть. -- Это нехорошо. Эти люди повинуются желанию и приходят к пустоте. Ты не должен стать таким, как они. -- Жрец из Амбалы говорил, что звезда моя означает войну, -- перебил его Ким. -- Я спрошу этих дураков... Впрочем, право, не стоит. Нынче же ночью я убегу, ведь все, что я хотел, -- это видеть новое. Ким задал отцу Виктору два или три вопроса по-английски и перевел ламе ответы. Затем сказал: -- Он говорит: вы отнимаете его у меня, а сами не можете сказать, кем вы его сделаете. Он говорит: скажите мне это раньше, чем я уйду, ибо воспитать ребенка дело немалое. -- Тебя отправят в школу. А там видно будет. Кимбол, я полагаю, тебе хочется стать солдатом? -- Гора-лог (белые люди)! Не-ет! Не-ет! -- Ким яростно затряс головой. Ничто не привлекало его в муштре и дисциплине. -- Я не хочу быть солдатом. -- Ты будешь тем, кем тебе прикажут быть, -- сказал Бенет, -- и ты должен чувствовать благодарность за то, что мы собираемся тебе помочь. Ким сострадательно улыбнулся. Если эти люди воображают, что он будет делать то, что ему не нравится, тем лучше. Снова наступило продолжительное молчание. Бенет начал ерзать от нетерпения и предложил позвать часового, чтобы удалить "факира". -- А что, у сахибов учат даром или за деньги? Спроси их, -- сказал лама, и Ким перевел его слова. -- Они говорят, что учителю платят деньги, но эти деньги даст полк... К чему спрашивать? Ведь это только на одну ночь. -- А... чем больше заплачено, тем ученье лучше? -- Лама отверг планы Кима, рассчитанные на скорый побег. -- Платить за ученье не грешно. Помогая невежде достичь мудрости, приобретешь заслугу. -- Четки бешено стучали: казалось, он щелкал на счетах. Потом лама обернулся к своим обидчикам. -- Спроси: за какие деньги преподают они мудрое и надлежащее учение? И в каком городе преподается это учение? -- Ну, -- начал отец Виктор по-английски, когда Ким перевел ему вопрос, -- это зависит от обстоятельств. Полк будет платить за тебя в течение всего того времени, что ты пробудешь в Военном сиротском приюте, тебя могут также принять в Пенджабский масонский сиротский приют (впрочем, ни ты, ни он этого все равно не поймете). Но, конечно, лучшее воспитание, какое мальчик может получить в Индии, он получит в школе св. Ксаверия in Partibus, в Лакхнау. -- Перевод этой речи занял довольно много времени, а Бенет стремился поскорее покончить с делом и торопил Кима. -- Он хочет знать, сколько это стоит, -- безучастно произнес Ким. -- Двести или триста рупий в год. -- Отец Виктор давно уже перестал удивляться. Бенет, ничего не понимая, изнывал от нетерпения. -- Он говорит: напишите на бумаге это название и количество денег и отдайте ему, и он говорит, что внизу вы должны подписать свое имя, потому что когда-нибудь он напишет вам письмо. Он говорит, что вы хороший человек. Он говорит, что другой человек глуп. Он уходит. Лама внезапно встал. -- Я продолжаю мое Искание, -- воскликнул он и вышел из палатки. -- Он наткнется на часовых, -- вскричал отец Виктор, вскочив с места, когда лама торжественно удалился, -- но мне нельзя оставить мальчика. -- Ким сделал быстрое движение, чтобы побежать вслед за ламой, но сдержался. Оклика часового не послышалось. Лама исчез. Ким спокойно уселся на складную кровать капеллана. Лама обещал, что останется с женщиной-раджпуткой из Кулу, все же остальное, в сущности, не имело значения. Ему было приятно, что оба падре так волновались. Они долго разговаривали вполголоса, и отец Виктор убеждал мистера Бенета принять какой-то план действий, к которому тот относился недоверчиво. Все это было ново и увлекательно, но Киму хотелось спать. Англичане позвали в палатку офицеров, -- один из них, несомненно, был тем полковником, о котором пророчествовал отец Кима, -- и те засыпали мальчика вопросами, главным образом насчет женщины, которая его воспитывала, и Ким на все вопросы отвечал правдиво. Они, видимо, не считали эту женщину хорошей воспитательницей. В конце концов, это было самое необычное из его приключений. Рано или поздно он, если захочет, убежит в великую, серую, бесформенную Индию, подальше от палаток пасторов и полковников. А пока, если сахибам хочется, чтобы на них производили впечатление, он по мере сил постарается это сделать. Ведь он тоже белый человек. После длительных переговоров, понять которые он не мог, его передали сержанту со строгим наказом не дать ему убежать. Полк пойдет в Амбалу, а Кима, частично на средства ложи, частично на деньги, собранные по подписке, отошлют в какое-то место, именуемое Санавар. -- Чудеса, превышающие любую фантазию, полковник, -- сказал отец Виктор, проговорив десять минут без передышки. -- Буддийский друг его улепетнул, узнав предварительно мой адрес и фамилию. Не могу понять, действительно ли он собирается платить за обучение мальчика или готовит какую-то колдовскую операцию в своих собственных интересах. -- Он обратился к Киму: -- А все-таки ты научишься быть благодарным своему другу --