птицы и дикие звери удирают обратно в лес, пока еще не проснулись люди, -- сказал Пак таким тоном, будто он был лесничим. -- Да, мы это знаем. Я ведь только сказала: "Похоже". -- Насколько я помню, Жители Холмов обычно производили больше шума. Они искали, где бы устроиться на день, как птицы ищут, где бы устроиться на ночь. Это было еще в те времена, когда Жители Холмов ходили с высоко поднятой головой. О боже! Вы и не поверите, в каких только делах я не участвовал! -- Хо! Мне нравится! -- воскликнул Дан. -- И это после всего, что ты рассказал нам в прошлом году? -- Только перед уходом ты заставил нас все забыть, -- упрекнула его Юна. Пак рассмеялся и кивнул. -- Я и в этом году сделаю так же. Я дал вам во владение Старую Англию и отнял ваш страх и сомнение, а с вашими памятью и воспоминаниями я поступлю вот как: я их спрячу, как прячут, например, удочки, забрасывая на ночь, чтобы не были видны другим, но чтобы самому можно было в любой момент их достать. Ну что, согласны? -- И он задорно им подмигнул. -- Да уж придется согласиться, -- засмеялась Юна. -- Мы ведь не можем бороться с твоим колдовством. -- Она сложила руки и облокотилась о ворота. -- А если б ты захотел превратить меня в кого-нибудь, например в выдру, ты бы смог? -- Нет, пока у тебя на плече болтаются сандалии -- нет. -- А я их сниму. -- Юна сбросила сандалии на землю. Дан тут же последовал ее примеру. -- А теперь? -- Видно, сейчас вы мне верите меньше, чем прежде. Истинная вера в чудеса никогда не требует доказательств. Улыбка медленно поползла по лицу Пака. -- Но при чем тут сандалии? -- спросила Юна, усевшись на ворота. -- При том, что в них есть Холодное Железо, -- сказал Пак, примостившись там же. -- Я имею в виду гвозди в подметках. Это меняет дело. -- Почему? -- Неужели сами не чувствуете? Ведь вы не хотели бы теперь постоянно бегать босиком, как в прошлом году? Ведь не хотели бы, а? -- Не-ет, пожалуй, не хотели бы все-то время. Понимаешь, я же становлюсь взрослой, -- сказала Юна. -- Послушай, -- сказал Дан, -- ты же сам нам говорил в прошлом году -- помнишь, в театре? -- что не боишься Холодного Железа. -- Я-то не боюсь. Но люди -- другое дело. Они подчиняются Холодному Железу. Ведь они с рождения живут рядом с железом, потому что оно есть в каждом доме, не так ли? Они соприкасаются с железом каждый день, а оно может либо возвысить человека, либо уничтожить его. Такова судьба всех смертных: ничего тут не поделаешь. -- Я не совсем тебя понимаю, -- сказал Дан. -- Что ты имеешь в виду? -- Я бы мог объяснить, но это займет много времени. -- Ну-у, так до завтрака еще далеко, -- сказал Дан. -- И к тому же перед выходом мы заглянули в кладовку... Он достал из кармана один большой ломоть хлеба, Юна -- другой, и они поделились с Паком. -- Этот хлеб пекли в доме у маленьких Линденов, -- сказал Пак, запуская в него свои белые зубы. -- Узнаю руку миссис Винсей. -- Он ел, неторопливо прожевывая каждый кусок, совсем как старик Хобден, и, так же как и тот, не уронил ни единой крошки. В окнах домика Линденов вспыхнуло солнце, и под безоблачным небом долина наполнилась покоем и теплом. -- Хм... Холодное Железо, -- начал Пак. Дан и Юна с нетерпением ждали рассказа. -- Смертные, как называют людей Жители Холмов, относятся к железу легкомысленно. Они вешают подкову на дверь и забывают перевернуть ее задом наперед. Потом, рано или поздно, в дом проскальзывает кто-нибудь из Жителей Холмов, находит грудного младенца и... -- О! Я знаю! -- воскликнула Юна. -- Он крадет его и вместо него подкладывает другого. -- Никогда! -- твердо возразил Пак. -- Родители сами плохо заботятся о своем ребенке, а потом сваливают вину на кого-то. Отсюда и идут раговоры о похищенных и подброшенных детях. Не верьте им. Будь моя воля, я посадил бы таких родителей на телегу и погонял бы их как следует по ухабам. -- Но ведь сейчас так не делают, -- сказала Юна. -- Что не делают? Не гоняют или не относятся к ребенку плохо? Ну-у, знаешь. Некоторые люди совсем не меняются, как и земля. Жители Холмов никогда не проделывают такие штучки с подбрасыванием. Они входят в дом на цыпочках и шепотом, словно это шипит чайник, напевают спящему в нише камина ребенку то заклинание, то заговор. А позднее, когда ум ребенка созреет и раскроется, как почка, он станет вести себя не так, как все люди. Но самому человеку от этого лучше не будет. Я бы вообще запретил трогать младенцев. Так я однажды и заявил сэру Хьюону [*55]. -- А кто такой сэр Хьюон? -- спросил Дан, и Пак с немым удивлением повернулся к мальчику. -- Сэр Хьюон из Бордо стал королем фей после Оберона. Когда-то он был храбрым рыцарем, но пропал по пути в Вавилон. Это было очень давно. Вы слышали шуточный стишок "Сколько миль до Вавилона?" [*56] -- Еще бы! -- воскликнул Дан. -- Так вот, сэр Хьюон был молод, когда он только появился. Но вернемся к младенцам, которых якобы подменяют. Я сказал как-то сэру Хьюону (утро тогда было такое же чудное, как и сегодня): "Если уж вам так хочется воздействовать и влиять на людей, а насколько я знаю, именно таково ваше желание, почему бы вам, заключив честную сделку, не взять к себе какого-нибудь грудного младенца и не воспитать его здесь, среди нас, вдали от Холодного Железа, как это делал в прежние времена король Оберон. Тогда вы могли бы предуготовить ребенку замечательную судьбу и потом послать обратно в мир людей". "Что прошло, то миновало, -- ответил мне сэр Хьюон. -- Только мне кажется, что нам это не удастся. Во-первых, младенца надо взять так, чтобы не причинить зла ни ему самому, ни отцу, ни матери. Во-вторых, младенец должен родиться вдали от железа, то есть в таком доме, где нет и никогда не было ни одного железного кусочка. И наконец, в-третьих, его надо будет держать вдали от железа до тех самых пор, пока мы не позволим ему найти свою судьбу. Нет, все это очень не просто". Сэр Хьюон погрузился в размышления и поехал прочь. Он ведь раньше был человеком. Как-то раз, накануне дня великого бога Одина [*57], я оказался на рынке Льюиса, где продавали рабов -- примерно так, как сейчас на Робертсбриджском рынке продают свиней. Единственное различие состояло в том, что у свиней кольцо было в носу, а у рабов -- на шее. -- Какое еще кольцо? -- спросил Дан. -- Кольцо из Холодного Железа, в четыре пальца шириной и один толщиной, похожее на кольцо для метания, но только с замком, защелкивающимся на шее. В нашей кузнице хозяева получали неплохой доход от продажи таких колец, они паковали их в дубовые опилки и рассылали по всей Старой Англии. И вот один фермер купил на этом рынке рабыню с младенцем. Для фермера ребенок был только лишней обузой, мешавшей его рабыне исполнять работу: перегонять скот. -- Сам он был скотина! -- воскликнула Юна и ударила босой пяткой по воротам. -- Фермер стал ругать торговца. Но тут женщина перебила его: "Это вовсе и не мой ребенок. Я взяла младенца у одной рабыни из нашей партии, бедняга вчера умерла". "Тогда я отнесу его в церковь, -- сказал фермер. -- Пусть святая церковь сделает из него монаха, а мы спокойно отправимся домой". Стояли сумерки. Фермер крадучись вошел в церковь и положил ребенка прямо на холодный пол. И когда он уходил, втянув голову в плечи, я дохнул холодом ему в спину, и с тех пор, я слышал, он не мог согреться ни у одного очага. Еще бы! Это и не удивительно! Потом я растормошил ребенка и со всех ног помчался с ним сюда, на Холмы. Было раннее утро, и роса еще не успела обсохнуть. Наступал день Тора -- такой же день, как сегодня. Я положил ребенка на землю, а все Жители Холмов столпились вокруг и стали с любопытством его рассматривать. "Ты все-таки принес дитя", -- сказал сэр Хьюон, разглядывая ребенка с чисто человеческим интересом. "Да, -- ответил я, -- и желудок его пуст". Ребенок прямо заходился от крика, требуя себе еды. "Чей он?" -- спросил сэр Хьюон, когда наши женщины забрали младенца, чтобы покормить. "Ты лучше спроси об этом у Полной Луны или Утренней Звезды. Может быть, они знают. Я же -- нет. При лунном свете я сумел разглядеть только одно -- это непорочный младенец, и клейма на нем нет. Я ручаюсь, что он родился вдали от Холодного Железа, ведь он родился в хижине под соломенной крышей. Взяв его, я не причинил зла ни отцу, ни матери, ни ребенку, потому что мать его, невольница, умерла". "Что ж, все к лучшему, Робин, -- сказал сэр Хьюон. -- Тем меньше будет он стремиться уйти от нас. Мы предуготовим ему прекрасную судьбу, и он будет воздействовать и влиять на людей, к чему мы всегда так стремились". Тут появилась супруга сэра Хьюона и увела его позабавиться чудесными проделками малыша. -- А кто была его супруга? -- спросил Дан. -- Леди Эсклермонд. Раньше она была простой женщиной, пока не отправилась вслед за своим мужем и не стала феей. А меня маленькие дети не очень-то интересовали -- на своем веку я успел насмотреться на них ого-го сколько, -- поэтому я с супругами не пошел и остался на холме. Вскоре я услыхал тяжелые удары молота. Они раздавались оттуда -- из кузницы. -- Пак показал в сторону дома Хобдена. -- Для рабочих было еще слишком рано. И тут у меня снова мелькнула мысль, что наступающий день -- день Тора. Я хорошо помню, как дул несильный северо-восточный ветер, шевеля и покачивая верхушки дубов. Я решил пойти посмотреть, что там происходит. -- И что же ты увидел? -- Увидел ковавшего, он из железа изготовлял какой-то предмет. Закончив работу, взвесил его на ладони -- все это время он стоял ко мне спиной -- и бросил свое изделие, как бросают метательное кольцо, далеко в долину. Я видел, как железо блеснуло на солнце, но куда оно упало, не рассмотрел. Да это меня и не интересовало. Я ведь знал, что рано или поздно кто-нибудь его найдет. -- А откуда ты знал? -- снова спросил Дан. -- Потому что узнал ковавшего, -- спокойно ответил Пак. -- Наверно, это был Вейланд? -- поинтересовалась Юна. -- Нет. С Вейландом я бы, конечно, поболтал часок-другой. Но это был не он. Поэтому, -- Пак описал в воздухе некую странную дугу, -- я лег и стал считать травинки у себя под носом, пока ветер не стих и ковавший не удалился -- он и его Молот [*58] -- Так это был Top! -- прошептала Юна, задержав дыхание. -- Кто же еще! Ведь это был день Тора. -- Пак снова сделал рукой тот же знак. -- Я не сказал сэру Хьюону и его супруге о том, что видел. Храни свои подозрения про себя, если уж ты такой подозрительный, и не беспокой ими других. И кроме того, я ведь мог и ошибиться насчет того предмета, который выковал кузнец. Может быть, он работал просто для своего удовольствия, хотя это было на него и не похоже, и выбросил всего лишь старый кусок ненужного железа. Ни в чем нельзя быть уверенным. Поэтому я держал язык за зубами и радовался ребенку... Он был чудесным малышом, и к тому же Жители Холмов так на него рассчитывали, что мне просто бы не поверили, расскажи я им тогда все, что увидел. А мальчик очень ко мне привык. Как только он начал ходить, мы с ним потихоньку облазали все здешние холмы. В папоротник и падать не больно! Он чувствовал, когда наверху, на земле, начинался день, и начинал руками и ногами стучать, стучать, стучать, как кролик по барабану, и кричать: "Откой! Откой!", пока кто-нибудь, кто знал заклинание, не выпускал его из холмов наружу, и тогда он звал меня: "Лобин! Лобин!", пока я не приходил. -- Он просто прелесть! Как бы мне хотелось увидеть его! -- сказала Юна. -- Да, он был хорошим мальчиком. Когда дело дошло до заучивания колдовских чар, заклинаний и тому подобного, он, бывало, сядет на холме где-нибудь в тени и давай бормотать запомнившиеся ему строчки, пробуя свои силы на каком-нибудь прохожем. Если же к нему подлетала птица или наклонялось дерево (они делали это из чистой любви, потому что все, абсолютно все на холмах любили его), он всегда кричал: "Робин! Гляди, смотри! Гляди, смотри, Робин!" -- и тут же начинал бормотать те или иные заклинания, которым его только что обучили. Он их все время путал и говорил шиворот-навыворот, пока я набрался мужества и не объяснил ему, что он говорит чепуху и ею не сотворить даже самого маленького чуда. Когда же он выучил заклинания в правильном порядке и смог, как мы говорим, безошибочно ими жонглировать, он все больше стал обращать внимания на людей и на события, происходящие на земле. Люди всегда привлекали его особенно сильно, ведь сам он был простым смертным. Когда он подрос, он смог спокойно ходить по земле среди людей и там, где было Холодное Железо, и там, где его не было. Поэтому я стал брать его с собой на ночные прогулки, где он мог бы спокойно смотреть на людей, а я мог бы следить, чтобы он не коснулся Холодного Железа. Это было совсем нетрудно, ведь на земле для мальчика было столько интересного и привлекательного, помимо этого железа. И все же он был сущее наказание! Никогда не забуду, как я впервые отвел его к маленьким Линденам. Это вообще была его первая ночь, проведенная под какой-либо крышей. Запах ароматных свечей, мешающийся с запахом подвешенных свиных окороков, перина, которую как раз набивали перьями, теплая ночь с моросящим дождем -- все эти впечатления разом обрушились на него, и он совсем потерял голову. Прежде чем я успел его остановить -- а мы прятались в пекарне, -- он забросал все небо молниями, зарницами и громами, от которых люди с визгом и криком высыпали на улицу, а одна девочка перевернула улей, так что мальчишку всего изжалили пчелы (он-то и не подозревал, что ему может грозить такая напасть), и когда мы вернулись домой, лицо его напоминало распаренную картофелину. Можете представить, как сэр Хьюон и леди Эсклермонд рассердились на меня, бедного Робина! Они говорили, что мальчика мне больше доверять ни в коем случае нельзя, что нельзя больше отпускать его гулять со мной по ночам, но на их приказания мальчик обращал так же мало внимания, как и на пчелиные укусы. Ночь за ночью, как только темнело, я шел на его свист, находил его среди покрытого росой папоротника, и мы отправлялись до утра бродить по земле, среди людей. Он задавал вопросы, я насколько мог отвечал на них. Вскоре мы попали в очередную историю. -- Пак так захохотал, что ворота затрещали. -- Однажды в Брайтлинге мы увидели мужчину, колотившего в саду свою жену палкой. Я только собирался перебросить его через его же собственную дубину, как наш пострел вдруг перескочил через забор и кинулся на драчуна. Женщина, естественно, взяла сторону мужа, и, пока тот колотил мальчика, она царапала моему бедняге лицо. И только когда я, пылая огнем, словно береговой маяк, проплясал по их капустным грядкам, они бросили свою жертву и убежали в дом. На мальчика было страшно смотреть. Его шитая золотом зеленая куртка была разорвана в клочья; мужчина изрядно отдубасил его, а женщина в кровь исцарапала лицо. Он выглядел настоящим бродягой. "Послушай, Робин, -- сказал мальчик, пока я пытался почистить его пучком сухой травы, -- я что-то не совсем понимаю этих людей. Я бежал помочь бедной старухе, а она же сама и набросилась на меня!" "А чего ты ожидал? -- ответил я. -- Это, кстати, был тот случай, когда ты мог бы воспользоваться своим умением колдовать, вместо того чтобы бросаться на человека в три раза крупнее тебя". "Я не догадался, -- сказал он. -- Зато разок так двинул ему по башке, что это было не хуже любого колдовства". "Посмотри лучше на свой нос, -- посоветовал я, -- и оботри с него кровь -- да не рукавом! -- пожалей хоть то, что уцелело. Вот возьми лист щавеля". Я-то знал, что скажет леди Эсклермонд. А ему было все равно! Он был счастлив, как цыган, укравший лошадь, хотя его шитый золотом костюмчик, весь покрытый пятнами крови и зелени, спереди походил на костюм древнего человека, которого только что принесли в жертву. Жители Холмов во всем, конечно же, обвинили меня. По их представлению, сам мальчик ничего плохого сделать не мог. "Вы же сами воспитываете его так, чтобы в будущем, когда вы его отпустите, он смог воздействовать на людей, -- отвечал я. -- Вот он уже и начал это делать. Что ж вы меня стыдите? Мне нечего стыдиться. Он человек и по своей природе тянется к себе подобным". "Но мы не хотим, чтобы он начинал так, -- сказала леди Эсклермонд. -- Мы ждем, что в будущем он будет совершать великие дела, а не шляться по ночам и не прыгать через заборы, как цыган". "Я не виню тебя, Робин, -- сказал сэр Хьюон, -- но мне действительно кажется, что ты мог бы смотреть за малышом повнимательнее". "Я все шестнадцать лет слежу за тем, чтобы мальчик не коснулся Холодного Железа, -- возразил я. -- Вы же знаете не хуже меня, что как только он прикоснется к железу, он раз и навсегда найдет свою судьбу, какую бы иную судьбу вы для него ни готовили. Вы мне кое-чем обязаны за такую службу". Сэр Хьюон в прошлом был человеком, и поэтому был готов со мной согласиться, но леди Эсклермонд, покровительница матерей, переубедила его. "Мы тебе очень благодарны, -- сказал сэр Хьюон, -- но считаем, что сейчас ты с мальчиком проводишь слишком много времени на своих холмах". "Хоть вы меня и упрекнули, -- ответил я, -- я даю вам последнюю попытку передумать". Ведь я терпеть не мог, когда с меня требовали отчета в том, что я делаю на собственных холмах. Если бы я не любил мальчика так сильно, я не стал бы даже слушать их попреки. "Нет-нет! -- сказала леди Эсклермонд. -- Когда он бывает со мной, с ним почему-то ничего подобного не происходит. Это целиком твоя вина". "Раз вы так решили, -- воскликнул я, -- слушайте же меня!" Пак дважды рассек ладонью воздух и продолжал: "Клянусь Дубом, Ясенем и Терновником, а также молотом аса Тора, клянусь перед всеми вами на моих холмах, что с этой вот секунды и до тех пор, когда мальчик найдет свою судьбу, какой бы она ни была, вы можете вычеркнуть меня из всех своих планов и расчетов". После этого я исчез, -- Пак щелкнул пальцами, -- как исчезает пламя свечи, когда на нее дуешь, и хотя они кричали и звали меня, я больше не показался. Но, однако, я ведь не обещал оставить мальчика без присмотра. Я за ним следил внимательно, очень внимательно! Когда мальчик узнал, что они вынудили меня сделать, он высказал им все, что думает по этому поводу, но они стали так целовать и суетиться вокруг него, что в конце концов (я не виню его, ведь он был еще маленьким), он стал на все смотреть их глазами, называя себя злым и неблагодарным по отношению к ним. Потом они стали показывать ему новые представления, демонстрировать чудеса, лишь бы он перестал думать о земле и людях. Бедное человеческое сердце! Как он, бывало, кричал и звал меня, а я не мог ни ответить, ни даже дать ему знать, что я рядом! -- Ни разу, ни разу? -- спросила Юна. -- Даже если ему было очень одиноко? -- Он же не мог, -- ответил Дан, подумав. -- Ты ведь поклялся молотом Тора, что не будешь вмешиваться, да, Пак? -- Да, молотом Тора! -- ответил Пак низким, неожиданно громким голосом, но тут же снова перешел на мягкий, каким он говорил всегда. -- А мальчик действительно загрустил от одиночества, когда перестал меня видеть. Он попытался учить все подряд -- учителя у него были хорошие -- но я видел, как время от времени он отрывал взор от больших черных книг и устремлял его вниз, в долину, к людям. Он стал учиться слагать песни -- и тут у него был хороший учитель, -- но и песни он пел, повернувшись к Холмам спиной, а лицом вниз, к людям. Я-то видел! Я сидел и горевал так близко, что кролик допрыгнул до меня одним прыжком. Затем он изучил начальную, среднюю и высшую магию. Он обещал леди Эсклермонд, что к людям не подойдет и близко, поэтому ему пришлось довольствоваться представлениями с созданными им образами, чтобы дать выход своим чувствам. -- Какие еще представления? -- спросила Юна. -- Да так, ребячье колдовство, как мы говорим. Я вам как-нибудь покажу. Оно некоторое время занимало его и никому не приносило особого вреда, разве что нескольким засидевшимся в кабаке пьяницам, которые возвращались домой поздней ночью. Но я-то знал, что все это значит, и следовал за ним неотступно, как горностай за кроликом. Нет, на свете не было больше таких хороших мальчиков! Я видел, как он шел след в след за сэром Хьюоном и леди Эсклермонд, не отступая в сторону ни на шаг, чтобы не угодить в борозду, проложенную Холодным Железом, или издали обходил давно посаженный ясень, потому что человек забыл возле него свой садовый нож или лопату, а в это самое время сердце его изо всех сил рвалось к людям. О славный мальчик! Те двое всегда прочили ему великое будущее, но в сердце у них не нашлось мужества позволить ему испытать свою судьбу. Мне передавали, что их уже многие предостерегали от возможных последствий, но они и слышать ничего не хотели. Поэтому и случилось то, что случилось. Однажды теплой ночью я увидел, как мальчик бродил по холмам, объятый пламенем недовольства. Среди облаков одна за другой вспыхивали зарницы, в долину неслись какие-то тени, пока наконец все рощи внизу не наполнились визжащими и лающими охотничьими собаками, а все лесные тропинки, окутанные легким туманом, не оказались забитыми рыцарями в полном вооружении. Все это, конечно, было только представлением, которое он вызвал собственным колдовством. Позади рыцарей были видны грандиозные замки, спокойно и величественно поднимающиеся на арках из лунного света, и в их окнах девушки приветливо махали руками. То вдруг все превращалось в кипящие реки, а потом все окутывала полная мгла, поглощавшая краски, мгла, которая отражала царивший в юном сердце мрак. Но эти игры меня не беспокоили. Глядя на мерцающие зарницы с молниями, я читал в его душе недовольство и испытывал к нему нестерпимую жалость. О, как я его жалел! Он медленно бродил взад-вперед, как бык на незнакомом пастбище, иногда совершенно один, иногда окруженный плотной сворой сотворенных им собак, иногда во главе сотворенных рыцарей, скачущих на лошадях с ястребиными крыльями, мчался спасать сотворенных девушек. Я и не подозревал, что он достиг такого совершенства в колдовстве и что у него такая богатая фантазия, но с мальчиками такое бывает нередко. В тот час, когда сова во второй раз возвращается домой, я увидел, как сэр Хьюон вместе со своей супругой спускаются верхом с моего Холма, где, как известно, колдовать мог лишь я один. Небо над долиной продолжало пылать, и супруги были очень довольны, что мальчик достиг такого совершенства в магии. Я слышал, как они перебирают одну замечательную судьбу за другой, выбирая ту, которая должна будет стать его жизнью, когда они в глубине сердца решатся наконец позволить ему отправиться к людям, чтобы воздействовать на них. Сэр Хьюон хотел бы видеть его королем того или иного королевства, леди Эсклермонд -- мудрейшим из мудрецов, которого все люди превозносили бы за ум и доброту. Она была очень добрая женщина. Вдруг мы заметили, что зарницы его недовольства отступили в облака, а сотворенные собаки разом смолкли. "Там с его колдовством борется чье-то чужое! -- вскричала леди Эсклермонд, натягивая поводья. -- Кто же против него?" Я мог бы ответить ей, но считал, что мне незачем рассказывать о делах и поступках аса Тора. -- А откуда ты узнал, что это он? -- спросила Юна. -- Я помню, как дул легкий северо-восточный ветер, пробираясь сквозь дубы и покачивая их верхушки. Зарница последний раз вспыхнула, охватив все небо, и мгновенно погасла, как гаснет свеча, а нам на голову посыпался колючий град. Мы услышали, как мальчик идет по излучине реки -- там, где я впервые вас увидел. "Скорей! Скорей иди сюда!" -- звала леди Эсклермонд, протягивая руки в темноту. Мальчик медленно приближался, все время спотыкаясь -- он ведь был человек и не видел в темноте. "Ой, что это?" -- спросил он, обращаясь к самому себе. Мы все трое услышали его слова. "Держись, дорогой, держись! Берегись Холодного Железа!" -- крикнул сэр Хьюон, и они с леди Эсклермонд с криком бросились вниз, словно вальдшнепы. Я тоже бежал возле их стремени, но было уже поздно. Мы почувствовали, что где-то в темноте мальчик коснулся Холодного Железа, потому что Лошади Холмов чего-то испугались и завертелись на месте, храпя и фырча. Тут я решил, что мне уже можно показаться на свет, так я и сделал. "Каким бы этот предмет ни был, он из Холодного Железа, и мальчик уже схватился за него. Нам остается только выяснить, за что же именно он взялся, потому что это и предопределит судьбу мальчика". "Иди сюда, Робин, -- позвал меня мальчик, едва заслышав мой голос. -- Я за что-то схватился, не знаю, за что..." "Но ведь это у тебя в руках! -- крикнул я в ответ. -- Скажи нам, предмет твердый? Холодный? И есть ли на нем сверху алмазы? Тогда это -- королевский скипетр". "Нет, не похоже", -- ответил мальчик, передохнул и снова в полной темноте стал вытаскивать что-то из земли. Мы слышали, как он пыхтит. "А есть ли у него рукоятка и две острые грани? -- спросил я. -- Тогда это -- рыцарский меч". "Нет, это не меч, -- был ответ. -- Это и не лемех плуга, не крюк, не крючок, не кривой нож и вообще ни один из тех инструментов, какие я видел у людей". Он стал руками разгребать землю, стараясь извлечь оттуда незнакомый предмет. "Что бы это ни было, -- обратился ко мне сэр Хьюон, -- ты, Робин, не можешь не знать, кто положил его туда, потому что иначе ты не задавал бы все эти вопросы. И ты должен был сказать мне об этом давно, как только узнал сам". "Ни вы, ни я ничего не могли бы сделать против воли того кузнеца, кто выковал и положил этот предмет, чтобы мальчик в свой час нашел его", -- ответил я шепотом и рассказал сэру Хьюону о том, что видел в кузнице в день Тора, когда младенца впервые принесли на Холмы. "Что ж, прощайте, мечты! -- воскликнул сэр Хьюон. -- Это не скипетр, не меч, не плуг. Но может быть, это ученая книга с золотыми застежками? Она тоже могла бы означать неплохую судьбу". Но мы знали, что этими словами просто утешаем сами себя, и леди Эсклермонд, поскольку она когда-то была женщиной, так нам прямо и сказала. "Хвала Тору! Хвала Тору! -- крикнул мальчик. -- Он круглый, у него нет конца, он из Холодного Железа, шириной в четыре пальца и толщиной в один, и тут еще нацарапаны какие-то слова". "Прочти их, если можешь!" -- крикнул я в ответ. Темнота уже рассеялась, и сова в очередной раз вылетела из гнезда. Мальчик громко прочел начертанные на железе руны: Немногие могли бы Предвидеть, что случится, Когда дитя найдет Холодное Железо. Теперь мы его увидели, нашего мальчика: он гордо стоял, освещенный светом звезд, и у него на шее сверкало новое, массивное кольцо бога Тора. "Его так носят?" -- спросил он. Леди Эсклермонд заплакала. "Да, именно так", -- ответил я. Замок на кольце, однако, еще не был защелкнут. "Какую судьбу это кольцо означает? -- спросил меня сэр Хьюон, пока мальчик ощупывал кольцо. -- Ты, не боящийся Холодного Железа, ты должен сказать нам и научить нас". "Сказать я могу, а научить -- нет, -- ответил я. -- Это кольцо Тора сегодня означает только одно -- отныне и впредь он должен будет жить среди людей, трудиться для них, делать им то, в чем они нуждаются, даже если сами они и не подозревают, что это будет им необходимо. Никогда не будет он сам себе хозяин, но не будет и над ним другого хозяина. Он будет получать половину того, что дает своим искусством, и давать в два раза больше, чем получит, и так до конца его дней, и если свое бремя труда он не будет нести до самого последнего дыхания, то дело всей его жизни пропадет впустую". "О злой, жестокий Top! -- воскликнула леди Эсклермонд. -- Но смотрите, смотрите! Замок еще открыт! Он еще не успел его защелкнуть. Он еще может снять кольцо. Он еще может к нам вернуться. Вернись же! Вернись!" Она подошла так близко, как только смела, но не могла дотронуться до Холодного Железа. Мальчик мог бы снять кольцо. Да, мог бы. Мы стояли и ждали, сделает ли он это, но он решительно поднял руку и защелкнул замок навсегда. "Разве я мог поступить иначе?" -- сказал он. "Нет, наверное, нет, -- ответил я. -- Скоро утро, и если вы трое хотите попрощаться, то прощайтесь сейчас, потому что с восходом солнца вы должны будете подчиниться Холодному Железу, которое вас разлучит". Мальчик, сэр Хьюон и леди Эсклермонд сидели, прижавшись друг к другу, по их щекам текли слезы, и до самого рассвета они говорили друг другу последние слова прощания. Да, такого благородного мальчика на свете еще не было. -- И что с ним стало? -- спросила Юна. -- Едва забрезжил рассвет, он сам и его судьба подчинились Холодному Железу. Мальчик отправился жить и трудиться к людям. Однажды он встретил девушку, близкую ему по духу, и они поженились, и у них родились дети, прямо-таки "куча мала", как говорит поговорка. Может быть, в этом году вы еще встретите кого-нибудь из его потомков. -- Хорошо бы! -- сказала Юна. -- Но что же делала бедная леди? -- А что вообще можно сделать, когда сам ас Тор выбрал мальчику такую судьбу? Сэр Хьюон и леди Эсклермонд утешали себя лишь тем, что они научили мальчика, как помогать людям и влиять на них. А он действительно был мальчиком с прекрасной душой! Кстати, не пора ли вам уже идти на завтрак? Пойдемте, я вас немного провожу. Вскоре Дан, Юна и Пак дошли до места, где стоял сухой, как палка, папоротник. Тут Дан тихонько толкнул Юну локтем, и она тотчас же остановилась и в мгновение ока надела одну сандалию. -- А теперь, -- сказала она, с трудом балансируя на одной ноге, -- что ты будешь делать, если мы дальше не пойдем? Листьев Дуба, Ясеня и Терновника тут тебе не сорвать, и, кроме того, я стою на Холодном Железе! Дан тем временем тоже надел вторую сандалию, схватив сестру за руку, чтобы не упасть. -- Что-что? -- удивился Пак. -- Вот оно людское бесстыдство! -- Он обошел их вокруг, трясясь от удовольствия. -- Неужели вы думаете, что, кроме горстки мертвых листьев, у меня нет другой волшебной силы? Вот что получается, если избавить вас от страха и сомнения! Ну, я вам покажу! Что царства, троны, столицы У времени в глазах? Расцвет их не больше длится, Чем жизнь цветка в полях. Но набухнут новые почки Взор новых людей ласкать, Но на старой усталой почве Встают города опять. Нарцисс краткосрочен и молод, Ему невдомек, Что зимние вьюги и холод Придут в свой срок. По незнанью впадает в беспечность, Гордясь красотой своей, Упоенно считает за вечность Свои семь дней. И время, живого во имя Доброе ко всему, Делает нас слепыми, Подобно ему. На самом пороге смерти Тени теням шепнут Убежденно и дерзко: "Верьте, Вечен наш труд!" Минуту спустя дети уже были у старика Хобдена и принялись за его немудреный завтрак -- холодного фазана. Они наперебой рассказывали, как в папоротнике чуть не наступили на осиное гнездо, и просили старика выкурить ос. -- Осиным гнездам быть еще рано, и я не пойду туда копаться ни за какие деньги, -- отвечал старик спокойно. -- Мисс Юна, у тебя в ноге застряла колючка. Садись-ка и надевай вторую сандалию. Ты уже большая, чтобы бегать босиком, даже не позавтракав. Подкрепляйся-ка фазаненком. ДОКТОР МЕДИЦИНЫ После вечернего чая Дан и Юна, взяв по велосипедному фонарику, стали играть в прятки. Свой фонарь Дан повесил на яблоню, что росла на краю цветочной клумбы в углу обнесенного забором сада, а сам, скрючившись, притаился за кустами крыжовника, готовый мгновенно выскочить оттуда, как только Юна нападет на его след. Он видел, как в саду появился свет и вдруг исчез, потому что девочка спрятала фонарик под плащ. В то время, как он прислушивался к ее шагам, сзади кто-то кашлянул -- и Дан и Юна подумали, что это садовник Филлипс. -- Не беспокойтесь, Фиппси! -- крикнула Юна через грядку спаржи. -- Не истопчем мы ваших грядок. Дети направили лучи фонарей туда, откуда донесся кашель, и в освещенном кругу увидели человека, похожего на Гая Фокса [*60], в черной мантии и остроконечной шляпе. Рядом с ним шел Пак. Дан и Юна бросились к ним. Человек встретил их словами о каких-то пазухах в их черепах, и только спустя некоторое время они поняли, что он предостерегает их от простуды. -- А ведь вы сами немного простужены, правда? -- спросила Юна, потому что в конце каждой фразы человек многозначительно покашливал. Пак рассмеялся. -- Дитя, -- отвечал человек, -- ежели небесам угодно поразить меня немощью... -- Брось, брось! -- вмешался в разговор Пак. -- Эта девочка говорит от чистого сердца. Я ведь знаю, что половина твоих покашливаний -- лишь уловка, чтобы обмануть невежественных глупцов. И это очень жалко, Ник, ведь ты достаточно честен, чтобы тебе верили без всяких там покашливаний и похмыкиваний. -- Дело в том, люди добрые, -- незнакомец пожал своими худыми плечами, -- что толпа невежд не любит правду без прикрас. Поэтому мы, философы и врачеватели, вынуждены в качестве приправы использовать разные уловки, желая привлечь их взоры и... заставить прислушаться. -- Ну, что ты думаешь об этом? -- торжественно спросил Пак Дана. -- Я пока не понял, -- ответил Дан. -- Немного похоже на уроки в школе. -- Что ж! Ник Калпепер [*61] не самый плохой из когда-либо живших учителей. Послушай, Дан, где бы нам тут на воздухе поудобней устроиться? -- Можно на сеновале, по соседству со стариком Мидденборо, -- предложил мальчик. -- Он не будет возражать. -- Что-что? -- переспросил мистер Калпепер, нагнувшись и рассматривая освещенные фонарем цветы черемицы. -- Мистер Мидденборо нуждается в моих скромных услугах, да? -- Слава богу, нет, -- ответил Пак. -- Он всего лишь лошадка, чуть разумнее осла, ты его сейчас увидишь. Пошли! Их тени запрыгали и заскользили по стволам яблонь. Переговариваясь, они шеренгой вышли из сада и, миновав мирно кудахчущий курятник и загон для свиней, откуда доносился дружный храп, подошли к сараю, где стоял Мидденборо -- старый пони, таскающий сенокосилку. У входа в сарай лежал плоский камень, служивший цыплятам поилкой. Дети поставили на него фонарики, и в их лучах дружелюбные глаза пони сверкнули зелеными огоньками, огоньки затем медленно переместились к сеновалу. Мистер Калпепер нагнулся и вошел в дверь. -- Ложитесь осторожно, -- сказал Дан. -- В сене полно веток и колючек. -- Лезь! Лезь! -- подбодрил Пак. -- Ты, Ник, лежал и не в таких грязных местах. Ах! Давайте не терять связь со звездами! -- Он толчком распахнул дверь и показал на ясное небо. -- Вон видишь? Вон планеты, с чьей помощью ты колдуешь. Что же твоя мудрость подсказывает тебе о той блуждающей яркой звезде, что видна сквозь ветки яблони? Дети улыбнулись. Вниз по крутой тропке вели велосипед, они узнали бы его из сотни. -- Где? Там? -- Мистер Калпепер быстро подался вперед. -- Это фонарь какого-нибудь фермера. -- О нет, Ник, -- сказал Пак. -- Это необычайно яркая звезда из созвездия Девы, клонящаяся в сторону Водолея, который недавно был поражен Близнецами [*62]. Правильно я говорю, Юна? -- Нет, -- ответила девочка. -- Это из нашей деревни медсестра. Она едет на мельницу навестить недавно родившихся двойняшек. Сестра-а! -- крикнула Юна, когда свет фонарика остановился у подножья горы. -- Когда можно будет пойти посмотреть двойняшек Морриса? И как там они? -- Может быть, в воскресенье. У них все замечательно! -- крикнула медсестра в ответ и, позвонив -- динь-динь-динь, -- стремительно скрылась за углом. -- Ее дядя -- ветеринарный врач в городе Бенбери, -- объясняла Юна, -- и когда вы ночью звоните к ним в дверь, звонок звенит не внизу, как обычно, а около ее кровати. Она сразу вскакивает -- а на каминной решетке всегда стоят наготове сухие ботинки -- и едет туда, где ее ждут. Мы иногда помогаем ей переводить велосипед через ямы. Почти все младенцы, за которыми она следит, выглядят отлично. Она нам сама говорила. -- Тогда я не сомневаюсь, что она читает мои книги, -- спокойно произнес мистер Калпепер. -- Близнецы на мельнице! -- бормотал он. -- "И изрек он: станьте людьми, сыны человеческие". -- Кто вы -- доктор или пастор? -- спросила Юна. Пак даже вскрикнул и перевернулся в сене. Но мистер Калпепер был вполне серьезен. Он отвечал, что он и доктор, и астролог, одинаково хорошо разбирающийся и в звездах, и в лекарственных травах. Он сказал, что Солнце, Луна и пять планет, называемых Юпитер, Марс, Меркурий, Сатурн и Венера, правят всем и всеми на Земле. Эти планеты живут в созвездиях -- он быстро начертил пальцем в воздухе некоторые из них -- и переходят из созвездия в созвездие, как шашки переходят с клетки на клетку. Так, любя и ненавидя друг друга, они вечно движутся по небу. Если ты знаешь их симпатии и антипатии, -- продолжал он, -- ты можешь заставить их вылечить своего больного, навредить своему врагу или вскрыть тайные причины событий и явлений. Мистер Калпепер говорил об этих планетах так, будто они были его собственные, или будто он давно с ними сражался. Дети по шею залезли в сено, как в нору, и сквозь открытую дверь долго смотрели на величественное усеянное звездами небо. Под конец им стало казаться, будто они проваливаются и летят в него вверх тормашками, а мистер Калпепер все продолжал рассуждать о "триадах", "противостояниях", "соединениях", "симпатиях" и "антипатиях" тоном, как нельзя лучше подходившим к обстановке. У Мидденборо под брюхом пробежала крыса, и он стал бить копытом. -- Мид крыс терпеть не может, -- сказал Дан, кидая старому пони охапку сена. -- Интересно, почему? -- На это дает ответ божественная астрология, -- сказал мистер Калпепер. -- Лошадь, будучи животным воинским -- она ведь несет человека в битву, -- естественно, принадлежит красной планете Марсу -- богу войны. Я бы вам его показал, но он сейчас слишком близок к закату. Теперь смотрите: Марс -- красный, Луна -- белая, Марс -- горячий, Луна -- холодная, и так далее; поэтому естественно, что между ними возникает, как я уже говорил, антипатия, или, как вы ее называете, ненависть. Эта-то антипатия передается всем существам, находящимся под покровительством той или иной планеты. Отсюда, друзья мои, следует, что лошадь бьет копытом у себя в стойле, что вы видели и слышали сами, под влиянием той же силы, которая приводит в движение светила на вечно неизменном лике небес! Гм-гм! Пак лежал и жевал какой-то листок. Дети почувствовали, как он трясется от смеха, а мистер Калпепер поднялся и сел. -- Я лично, -- сказал он, -- спас жизнь людям, и немалому числу, кстати, всего лишь тем, что вовремя подметил (а ведь для всего под солнцем есть свое время), вовремя подметил, говорю, связь между столь ничтожной тварью, как крыса, и этим столь же высоким, сколь и грозным серпом над нами. -- Рука Калпепера вычертила полумесяц на фоне неба. -- Между тем есть еще кое-кто, -- мрачно продолжал он, -- кто этого так и не понял. -- Конечно, есть, -- подтвердил Пак. -- Повидавший жизнь дурак -- это дурак из дураков. Мистер Калпепер закутался в плащ и замер, а дети рассматривали Большую Медведицу, раскинувшуюся над холмом. -- Не торопите его, -- сказал Пак, прикрывая рот рукой. -- Ник разворачивается медленно, точно буксир с баржой. -- Ну что ж! -- неожиданно произнес мистер Калпепер. -- Я докажу вам. Когда я был врачом в кавалерийском отряде и сражался с королем, или, точнее, с неким Карлом Стюартом[*63], при Оксфордшире[*64] (а училс