о чем не спрашивала. На песке у Мельничного болота я сказал в сумрак: - Чуки, сделайте огоньки... Быстро стали зажигаться маленькие костры. А Сойка дышала у моего плеча. - Ты не бойся, Сойка. Сейчас я отойду, и появится самолет. Сразу лезь в кабину. Только ничего там не трогай... Мы полетим. Хочешь? - Ага... - выдохнула она. - Хочу... А эти, которые у костров... они не кусаются? - Что ты! Они добрые... Ну, готовься! Я отбежал на двадцать шагов и стал самолетом. Не знаю, удивлялась ли Сойка, но подошла сразу. Ловко забралась в кабину. - Рома, а ты где? - Я... тут, рядом. Все, что вокруг - это я и есть. Поняла? - Да... наверно... А мы не упадем? - Никогда в жизни! Нащупай ремни, застегни пряжки на груди... Готово? - Да. - Держись!.. Сойка была молодец! Даже тогда когда я хвастался (пожалуй, чересчур) и закладывал крутые виражи, она ойкала, но ни разу не сказала "не надо". Тихонько смеялась. Я полетал среди освещенных луной облачных столбов. Потом пролетал над Заоблачным городом. Попасть в Город можно было только пешим путем, но полюбоваться им с высоты - это пожалуйста. В Городе были светлые сумерки, в бухте отражался закат. На кораблях и улицах уже светились огоньки. Мне показалось даже, что я слышу музыку. На башнях горели разноцветные звезды. - Как красиво, вздохнула Сойка. - Мы там обязательно побываем. Туда ведет дощатый тротуар... Я сел на Туманных лугах, превратился в обычного Ромку и опять взял Сойку за руку. И мы долго гуляли по пояс в искрящемся тумане, заглядывали в провалы (тогда Сойка крепко сжимала мои пальцы). Один раз на краю широкого провала она шепотом спросила: - А там внизу что? Чьи огоньки? - Не знаю. Наверно, деревня какая-то. - А вдруг Дорожкино? - Что? - Ну, Дорожкино. Где мама и папа... Вот оно как! Даже во время этой сказки она не забывала свою печаль... А может, как раз потому и вспоминала, что увидела огоньки? И сразу понял я, о чем она скажет дальше. Что ей Заоблачный город! Что ей Туманные луга! - Рома. Ты можешь увезти меня в Дорожкино?.. Рома, ты почему молчишь? - Подожди, Сойка. Я думаю... Это ведь не так просто. Это было совсем непросто. Нет, с пути я, пожалуй, не сбился бы. Надо лететь на запад, над железной дорогой. Линию можно видеть по цепочкам светящихся вагонных окон - поезда то и дело бегут по рельсам. Но до города Самойловка, рядом с которым деревня Дорожкино, около тысячи километров! А у меня скорость - около двухсот в час, я ведь не турбовинтовой лайнер. Когда вернусь, будет ясный день. И мамина паника! И упреки, и допросы! Но... можно и по-другому! Уйти на самую большую высоту (на сказочную!) через несколько пространств и оттуда представить землю географической картой. И взглядом приблизить к себе тот район, где лежит деревня Дорожкино. - Сойка! А как мы там сядем в темноте-то? - Ой... не знаю. Там бугры. - Вот видишь... И тогда только я узнал, какая Сойка храбрая. Внешне тихая, стеснительная, но отчаянная в душе! - Рома... а в самолете есть парашют? - Что ты! Откуда... Но тут я врал. Я чувствовал, что мне вовсе не сложно превратиться в самолет, в котором приготовлен парашютный ранец. Ведь парашюты входят в комплект самолетного снаряжения. - Сойка, ты же не умеешь... - Я умею... немножко. Мы с мальчишками в прошлом году прыгали с сарая. С зонтиком. Главное - ноги поджать правильно... - Глупая... Парашют - не зонтик. Надо уметь раскрывать его. - Не надо! Парашют сам раскрывается, если прицепить веревку к самолету. Я видела в кино... - И ты не боишься? - Боюсь... Но я хочу к маме и папе... - И она то ли всхлипнула, то ли носом шмыгнула, стоя на коленях у края провала. Я больше не спорил. Если бы я целый год не видел маму, я бы тоже прыгнул хоть откуда. Хоть вниз головой без парашюта... - Ладно, отойди от этой ямы... И опять я превратился в самолет. И правда - новенький, туго уложенный в ранец парашют оказался на сиденье. - Сойка, сбрось его из кабины! Она поднатужилась и сбросила тяжелый ранец прямо в туман. - Не потеряй... - И я снова сделался мальчишкой. Надел парашют сойке на спину (она, бедная, даже присела). Стал подгонять брезентовые широкие лямки, защелкивать пряжки. Хорошо, что Сойка в своей "чунге-чанге", а не в платье, так удобнее... - Смотри! Видишь, на этой веревке колечко с зажимом, карабин называется. В кабине пристегнешь его к скобке на борту, есть такая рядом с дверцей. Обязательно! Поняла? - Поняла... - Ох, Сойка... - Не бойся, Рома. Я хорошо пристегну... - Да не в этом дело, - сказал я грустно и честно. - Жалко, что расстаемся. Скучно без тебя будет. Она вскинула глаза. - Правда?.. Но ты же сможешь прилетать, когда захочешь. - Ладно! Буду прилетать! - И я поскорее снова стал бипланом L-5. - Сойка, ты села? Пристегнула карабин? - Да... - Как следует пристегнула? Проверь! - Я проверила. Не бойся. Господи, это она мне говорит "не бойся". А прыгать-то кому? Не мне же... Я взлетел. И представил громадный треугольник. Нижняя сторона его - рельсовая линия внизу. Длиною в тыщу километров. А по другой стороне треугольника я полетел круто вверх. Здесь, среди лунных Безлюдных Пространств, я был хозяин и мог развить любую скорость. Как во сне, как в сказке. Мог сжать расстояние! И вот нервами я ощутил, что достиг нужной точки. Глянул вниз. Там - лишь освещенная фосфорической луной облачная пелена. Однако я вообразил, что сквозь нее вижу карту - с пунктиром рельсового пути, с кружком и мелкими буквами "Самойловск". А рядом кружок поменьше - "Дорожкино". И с вершины своего треугольника стремительно пошел вниз. Сойка тихо ойкнула. - Терпи, - сказал я с напускной сердитостью. И пробил облака. Ночная земля раскинулась внизу - темная и косматая. Несколько огоньков мерцали там заброшенно, сиротливо. Да бежали крошечные желтые квадратики - окна вагонов. И все же сплошного мрака в воздухе не было. Над зубчатым лесом вставала луна. Не та яркая и круглая, что над Туманными лугами, а обычная, "земная". Тусклая розоватая половинка. - Сойка, а как мы тут что-то разыщем? - Ничего и не надо искать! - откликнулась она радостно. - Вон река блестит, изгиб! Деревня - дальше, а наш дом у самого этого изгиба, у берега. Он хоть и сгоревший, но все равно видно... А вон огонек, это на нашем ветряке! В самом деле, луна высветила реку, хотя и неясно... Увидел я и черные горбатые крыши хутора и горевшую над ними лампочку. - Сойка, ты готова? - Да... Ой... Уже сейчас? - Подожди... - Я повел самолет в сторону и вверх. - Куда ты? - Я умею плавать. - Этого еще не хватало... Я ушел подальше от излучины и набрал высоту: чтобы для парашюта был запас. Если увижу, что не раскрылся, подхвачу Сойку на лету, как меня подхватил когда-то Сережка. - Сойка, если зацепишься за деревья, не дергайся. Виси и ори, пока не снимут... А если сядешь нормально, мигни три раза сигнальным фонариком, он на левой лямке. Видишь кнопку? - Вижу... Ты не бойся, я нормально... - Ой, а что ты дома-то скажешь? Откуда взялась? - Скажу, что знакомый летчик привез. Это ведь правда. А бабушке дадим телеграмму, В Дорожкине есть почта... - Сойка... - Что, Рома? - Ох, да ничего уже... Переваливайся через борт и пошла... - До свиданья, Рома... - И она не задержалась ни на секунду. Я же говорил: тихая, но отчаянная. Меня слегка подкинуло - хоть и небольшая, но потеря веса. И тут же сильно дернулась бортовая скоба. И - ничего не видать... Я заложил вираж. За мной трепетал фал с вытяжным чехлом. А Сойка? Господи, где она? Но вот расползлось внизу, отрезало неясную луну круглое светло-серое пятно. Купол! Я догнал его, стал облетать по спирали. Может, Сойка что-то кричала мне, но за шумом своего мотора услышать я не мог. Выключил на миг, но воздух все равно свистел очень сильно. Я метался вокруг парашюта, пока не понял: деревья и крыши уже рядом. Взмыл. Пятно замерло недалеко от лампочки ветряка, потеряло круглую форму. Села? Ну, как она там? Живая? И наконец рядом с обмякшим куполом трижды мелькнула электрическая искра. ДВЕ БАШНИ Обратно я не сразу пошел по "треугольнику". Сперва долго летел над рельсами на восток. В сторону половинчатой луны. Было мне грустно и хорошо. Я знал: Сережка скажет, что я молодец. Но в то же время чувствовал: что-то кончилось в нашей сказке. А может, ничего печального в этом нет? Улетела Сойка от сумасшедшей бабки, радоваться надо. Но большой радости не было, и почему-то неотступно звучала в голове Сойкина песня. Это сбудется, сбудется, сбудется, Потому что дорога не кончена. Кто-то мчится затихшей улицей, Кто-то бьется в дверь заколоченную... Кто-то друга найти не сумел, Кто-то брошен, а кто-то устал, Но ночная дорога лежит В теплом сумраке августа... Разорвется замкнутый круг, Рассеченный крылом, как мечом. Мой братишка, мой летчик, мой друг Свой планшет надел на плечо... Сказка стала сильнее слез, И теперь ничего не страшно мне: Где-то взмыл над водой самолет, Где-то грохнула цепь на брашпиле... Якорь брошен в усталую глубь, Но дорога еще не кончена: Самолет межзвездную мглу Рассекает крылом отточенным. Он, быть может, напрасно спешит И летит он совсем не ко мне. Только я в глубине души Очень верю в хороший конец... Странная песня, да? Но такую уж придумал далекий Сойкин брат. А может, и я кое-что добавил - вместо забытых строчек. Ведь я и раньше иногда пробовал писать стихи, даже поэму сочинял, когда лежал в больнице. Наконец я ушел в высоту, к вершине пространственного треугольника. И опять сквозь облачно-лунные миры "съехал" к обычной земле - сонной, с огоньками. Это были огоньки нашего города. И посадочные костры я тоже различил. Пора приземляться. Но не хотелось. Словно я не все еще сделал, что должен был этой ночью. А песня продолжала звучать во мне. Была в ней и тревога, и печаль, но было и хорошее ожидание. Потому что ведь правда дорога не кончена! Сказка не кончена! Скоро вернется Сережка. А еще до этого я слетаю к Сойке, узнаю, как она там... Да, но где же я там сяду?! Если сегодня не смог, то и потом... Вот балда! Надо было условиться, чтобы Сойка нашла площадку, зажгла костры... Но ведь она говорила: "Бугры..." А может, прямо в воздухе превратиться в мальчишку с парашютом? Хорошо, если получится. А если... Но допустим даже, что опущусь. А как взлетать? Откуда? "Приедет Сережка, и все решим", - сказал я себе. Но приедет он только через несколько дней. А я... почему я сам ничего не могу решить? Почему опять жду Сережку, как няньку?.. Если уж я отправил Сойку в Дорожкино, должен и дальше в этом деле разбираться сам. А то, как глупый кот, который забрался на дерево, а слезть не умеет. Ведь сумел же я построить в Пространстве треугольник для сокращения пути! Один, без Сережки. Наверно, можно построить и посадочную полосу у Сойкиной деревни. Может это будет лента, как бы вырезанная из Туманных лугов. Полоса светящегося тумана, под которой надежная твердость. Но как эту полосу перенести на землю? Я чувствовал: есть у Безлюдных Пространств законы и правила, которые могли бы мне помочь. Нам с Сережкой иногда казалось, что мы ходим у самого краешка, за которым разгадка многих тайн. Это когда мы бродили по заброшенной территории и звенела тишина. Остановись, прислушайся к этому звону, напряги нервы - и что-то откроется, станет ясным, видимым, разрешенным. Словно распахнется во всю ширь четвертое измерение. Ведь мы и так уже знали и умели вон сколько! Но не получалось. Отвлекало нас то одно, то другое. А может быть дело в том, что Безлюдные Пространства чересчур оберегали свои тайны. Ведь недаром они разрешили приходить к себе только окольным путем и не пускали через главный вход. И вдруг я понял! Разом! Что сейчас - время! На полной скорости, на бреющем полете промчаться между башнями и оказаться там! И тогда... Я не знал, что будет тогда, но чувствовал: что-то совсем новое! Разгадка! Открытие! И Сережка тогда навечно останется со мной, и дорога к Сойке станет короткой и легкой, и все-все в жизни будет хорошо. Только надо решиться! Ширина между башнями - как размах моих крыльев. Зацеплю? Но ведь в нужный момент можно сделать крен: одна пара крыльев - в небо, другая - к земле. Тогда уж проскочу точно! А иначе... сколько можно "биться в дверь заколоченную"? Я сделал над ночным городом разворот. Небо от ущербной луны просветлело, а территория Безлюдного Пространства космато чернела впереди. Я снизился, пошел над крышами. Две башни встали впереди, как два тупых клыка. Ну, давай, Ромка! Ты ведь уже не балконный житель. Ты - Летчик и Самолет, знающий в Безлюдных Пространствах многие пути! Открывай же самый главный путь! Башни вырастали, неслись навстречу... Крен! Клочья тьмы мелькнули передо мной! Я понял, что это, но поздно. Хрусткий, с резкой болью удар рванул левое нижнее крыло. Земля - как черная стена. И я в эту стену - мотором, лобовым стеклом. Лицом... Но я не разбился насмерть. Я долго лежал оглушенный. Потом со стоном поднялся. Встал. Я - Ромка, мальчишка. Шатало меня, голова гудела. Левая рука висела, пальцы не сгибались, колючая боль сидела в плече. Такая, что капли сами бежали из глаз. Я поморгал, подышал сквозь зубы. Переступил в траве: работают ноги-то? Они работали... ох, а сколько топать до дому! И надо спешить, скоро рассвет, сумрак уже делается серым... В этом сумраке я увидел, как идет ко мне кто-то худой, высокий. Шелестела трава. Я не испугался, но весь напрягся. Не знаю почему, но сразу понял - это Старик. Он подошел, положил на мое плечо узкую ладонь. И боль угасла. Я шевельнул пальцами. И разбитыми губами: - Спасибо. - Давай сядем, Рома, - сказал Старик глуховато. Я сел на лежавшую в траве балку. Колени высунулись из продранных штанин. Новый спортивный костюм был... Ох, мама! Старик сел рядом. Сережка правду сказал: он похож был на пожилого дирижера или артиста. Я это разглядел даже в предрассветной мгле. И такая вот поза, когда он сидел на низкой балке, не очень ему подходила. Но Старика это не смущало, он поддернул брюки, спросил по-житейски: - Сильно грохнулся? - Еще бы... Я бы не зацепился, но тени черных орлов! Я вообще про них уже не помнил, а они... - Какие тени?.. А! Вы вот как называете это. Ну что ж... - А на самом деле, что это такое? - Как вам сказать... Подвижные участки закрытого поля. - Зачем они? - спросил я хмуро. Чтобы непрошеные гости не совались куда не надо. - А кто сунулся, того башкой в землю. Да? - Я чувствовал, что начинаю ненавидеть Старика. Но он ответил мне мирно. - Кто же знал, что вы сунетесь сюда с размаху? Я просто не успел. Вы в чем-то и сами виноваты... Я сник. Прошептал: - Теперь я уже не смогу быть самолетом? Старик вздохнул: - Сможете. Но не сумеете взлететь. У вас повреждено крыло. Скажите спасибо, что хоть рука на месте... - И нельзя починить? Крыло-то? - В принципе можно. Только пришлось бы вызывать бригаду с авиазавода. А как это сделать? К тому же такой ремонт - на один раз. Когда станете мальчиком, а потом вновь самолетом, окажется, что крыло опять искорежено... Так что оставьте такую затею. Летайте уж лучше с этим... с вашим другом. Тогда я спросил в упор: - Почему вы не любите Сережку? - Я? - отозвался он с грустной усмешкой. - Не люблю? Кто вам сказал? - Но вы же прогнали его! - Да. Чтобы уберечь... - От чего? - От... его торопливости. Он, сам того не понимая, позволял себе такое, чему еще не пришел срок. И рвался туда, куда не следует... вроде вас... Он, безусловно, талант, но он ломал весь налаженный механизм. Мы пытаемся соединить в систему все Безлюдные Пространства, создать стройную теорию, построить модель, и вдруг... Представьте себе посудную лавку, а в ней... - Вот уж неправда! Сережка - не сдал! - Я не сказал про слона. Представьте... этакого кенгуренка, который не желает умерить свою прыть и ничего не знает о ценности тончайших бокалов и фарфоровых ваз, которые стоят повсюду... Впрочем, я несправедлив. Теперь-то я знаю, что у вашего друга была цель. - Какая? - Поставить на ноги некого Рому Смородкина... И этой цели он блестяще достиг... Но он пошел дальше - повел Рому за собой в неведомые миры. И тут вы оба не рассчитала... - Он не виноват! - Никто не виноват, Рома. Я не об этом... Старик замолчал. Я вдруг подумал: Он вежливый такой, говорит мне "вы", ничуть не похож на Евгения Львовича. И пахнет от него не одеколоном, а трубочным табаком и... да, машинным маслом, как от дяди Юры. Может быть, Старик смазывает этим маслом громадные механизмы, которые поворачивают Вселенную? Я спросил осторожно: - Скажите... Вы - Бог? Старик помолчал удивленно. Потом засмеялся. - Что вы, Рома! Ну какой же я Бог! Я одни из многих, кому поручено разобраться в этой каше из многомерности и параллельности миров. А конкретно - с Безлюдными Пространствами. Одна из самых трудных задач - отделить их от мертвых пространств. Внешне те и другие очень похожи, они покинуты людьми. Но мертвые пространства - это те, куда нельзя вернуться. Они смертельны для людей.... - Это после взрывов реакторов? И бомб? - Да... А Безлюдные Пространства ждут чего-то и кого-то... На первый взгляд это может быть самая безжизненная, выжженная территория, но если присмотреться - она не мертва. Есть в ней ожидание. А какое?.. Это все неясно, не укладывается в общее строение Мира. Безлюдные Пространства, как заметное явление, возникало неожиданно, и надо понять - зачем? - Значит, вы тоже не смогли бы пройти между башнями? Он опять засмеялся: - Ну, эта задача не из трудных... Кстати, ведь и вы пробились между ними. Хотя и не без урона. Да! Только тут я сообразил, что я - на заброшенный территории. Все же прорвался. Но... что из того? Так я и спросил: - А что из того? Какой прок? - Ну, кое-кто все-таки есть. Например, На берегу реки у деревни Дорожкино протянулась теперь полоса очень твердого песка. Вполне пригодная для посадки и взлета. Вы с вашим другом вполне можете прилетать туда. - Это хорошо, - вздохнул я. И подумал: "Но никогда я уже не взлечу на собственных крыльях". Старик, разумеется, прочитал мою мысль. - Это ничего, Рома. Главное, что вы не разбились. ...А дальше все было хорошо. Да, я не разбился! Не верьте, если вам скажут, что Рома Смородкин двенадцати лет погиб в катастрофе. Чушь! Я под утро вернулся домой, мама еще спала. Я запрятал подальше разодранные штаны и тоже лег спать. И дальше все было хорошо. Жизнь пошла день за днем. Год за годом. Я закончил школу, потом художественное училище, институт. Стал художником-дизайнером. Даже слегка знаменитым - после того как наша группа получила премию за оформление главного павильона Ратальского космопорта. Я женился на девушке Софье Петушковой, которую в детстве Сойкой. И у нас родилась дочка Наденька - славная такая, веселая. Любительница красок и фломастеров - вся в папу. Мама моя души не чает во внучке. Кстати, мама вышла замуж. Но не за Евгения Львовича, тот вскоре уехал из нашего города. Знаете, за кого она вышла замуж? За дядю Юру! Дядя Юра вернулся с далекой стройки, опять поселился неподалеку, стал захаживать в гости, и вот... Не знаю, появилась ли у мамы к нему большая любовь, но поженились и живут славно... Как видите, все со мной хорошо, вовсе я не разбился! Случилось гораздо более страшное. Разбился Сережка. Он погиб в том самом году, когда мы познакомились. В детстве. В сентябре. Тогда по южным границам там и тут гремели гражданские войны (словно людям хотелось оставить на Земле побольше Безлюдных Пространств). И вот Сережка надумал помочь там кому-то. Или продукты сбросить беженцам, или, может, малыша какого-то вывезти из-под огня. Не знаю, он со мной этими планами не делился. Он только насупленным, чужим каким-то делался, когда мы видели на экране "Новости" с южными репортажами. И однажды он исчез. Дня три я не волновался: Всяких дел было по горло: Школа, новые знакомства. Но потом встревожился, побежал к нему домой. Отец был "под мухой", улыбался и молчал, а тетка равнодушно сообщила, что уехал Сережка к бабушке. Не к той, что неподалеку от города, а к дальней, где-то в Краснодарском крае. Там будет, мол, ему лучше... Уехал? Ничего не сказав? Бред какой-то! Я так изумился, что сперва и горевать не мог по-настоящему. Нет, что-то здесь не то" А через день услышал в "Новостях", что над побережьем сбит еще один самолет. Неизвестно чьей ракетой, и сам неизвестный. С непонятными знаками. И показали хвостовое оперение, которое упало на прибрежные камни. С голубой морской звездой на плоскости руля... Днем я держался. В школу ходил, даже уроки иногда делал. А ночью просто заходился от слез. Старался только, чтобы мама не услышала. Иногда казалось даже, что сердце не выдержит такой тоски. Может быть, и пусть? Не могу, не могу я без Сережки! Не надо, чтобы делался он самолетом, не надо сказочных миров и Безлюдных Пространств. Пускай бы только приходил иногда. Живой... И он пришел. Ну да! Однажды ночью, когда я совсем изнемог от горя, звякнула решетка на балконе. И открылась балконная дверь. И Сережка - вместе с осенним холодным воздухом шагнул в комнату. В старом обвисшем свитере, с пилотским шлемом в руке. Сердитый. Я обомлел. Он сел рядом, на тахту. - Хватит уж сырость пускать... Даже разбиться нельзя по настоящему... - Это ты?! Ты снишься или живой? - Вот как врежу по загривку, узнаешь, снюсь или нет... Я прижался к нему плечом. - Не сердись... - Ага, "сердись"! Думаешь, это легко, когда тебя за уши вытаскивают оттуда? - А кто тебя... за уши? - Он еще спрашивает! Кто, как не ваша милость! - Сережка, ты больше не уйдешь? - Я есть хочу, - сказал он. Я на цыпочках, чтобы мама не проснулась, пробежал на кухню. Взял там хлеб и холодные котлеты. И скорее назад: вдруг вернусь, а его нет! Сережка по-прежнему сидел на тахте. Тощий, взъерошенный, в порванной майке. Свитер и ботинки сбросил. Котлеты и хлеб он сжевал быстро и без всяких слов. И чем больше ел, тем добрее делался. Заулыбался наконец: - Уф... наверно, лопну. - Ты больше не уйдешь? - опять спросил я. - Можно я у тебя переночую? Потому что куда мне теперь? - Конечно! До раскладушки было не добраться, мы легли рядом. Сережка был горячий, с колючим локтем и плечом. Живой... На плече - глубокий, едва заживший рубец. Я разглядел его прежде, чем выключил ночник. - Сережка, а что там было? Как?.. Он сказал глуховато: - Ромка, не надо об этом. Выволок ты меня обратно и ладно... - Но ты правда больше не уйдешь насовсем? - Насовсем - не уйду... Я зашмыгал носом от счастья. - Но встречаться нам придется только по ночам. Все ведь думают, что меня нет. Я был готов и на это. Но... - А где будешь жить-то? - Уйду в Заоблачный город, устроить как-нибудь... - А мы будем летать как прежде? - Будем... Только... - Что? - опять вздрогнул я. - Ты станешь расти и расти. А я теперь не смогу. Если разбиваются, после этого не растут... - Тогда и я не буду! Кажется, он улыбнулся в темноте. - Нет, Ромка, у тебя не получится. - Почему? - Ну, ты же... не разбивался насовсем. - Тогда я... тоже! - Только посмей! - Тогда... я не знаю что! Здесь я буду расти, а там всегда оставаться таким, как сейчас! Как ты! Он сказал очень серьезно: - Что ж, попробуй. Может, получится... У меня получилось. Мало того, я научился притворяться. Стал делать вид, что сплю в постели, а на самом деле убегал к мельничному болоту, где безотказные чуки жгли посадочные костры. И туда же приземлялся Сережка-самолет. Вот ведь какое дело: хотя он и грохнулся очень крепко, но все же умел превращаться в крылатую машину, как и раньше. Я всего-то лишь крыло повредил, а летать после этого не мог. Сережка же - пожалуйста! Наверно, в Заоблачном городе, где он теперь жил, сделали ему ремонт. Не разовый, а капитальный.... Кстати, Сережка помирился со Стариком. И они вместе колдовали теперь над новой моделью современных Безлюдных Пространств. Старик даже разрешил Сережке прилетать в Заоблачный город прямо в виде самолета, хотя это и нарушало какие-то правила... Итак, я рос, делался взрослым, но по ночам, при встречах с Сережкой оставался прежним Ромкой Смородкиным. Нас обоих это вполне устраивало. И мы летали все дальше и дальше - в такие Пространства, где Гулкие барабаны Космоса гудели, как набат. Всяких открытий и приключений у нас было столько, что хватило бы на десять книг! Иногда я рассказываю о наших приключениях своей дочке Надюшке. Она слушает мои рассказы с таким же интересом, как долгоиграющие пластинки со сказками про Маугли и Синдбада-Морехода. Бывает, что Сойка слушает. И улыбается чуть загадочно. Конечно, она все помнит. Но может быть, она думает, что сказка про полеты и ей, и мне приснились? Порой я и сам вздрагиваю: а вдруг ничего этого нет? И Сережки нет? Для доказательства, что все это правда, я ночью улетаю с Сережкой в далекую-далекую степь, где всегда светит луна, и причудливые камни - идолы и чудовища - чернеют среди высокой травы. Я рву там луговые цветы и сними возвращаюсь домой. Ромашки, клевер и розовые свечки иван-чая, появившиеся в доме февральским застывшим утром - это разве не доказательство? Надюшка от удивления смешно таращит глаза, а Сойка молча утыкается в цветы лицом... Вот и все. Теперь вы сами видите, что слухи оказались пустыми. А слезы - напрасными. "Сказка стала сильнее слез". Никто не разбился до смерти. Никто. Честное слово...