дать ему выход. И это зависит от тебя и от того, нас- колько он тебя поймет. Ты обязан говорить так, чтобы тебя поня- ли те, на кого ты собираешься повлиять. Ты обязан делать так, чтобы поняли тебя и поняли твою любовь. Ты должен заразить сво- ей любовью людей, дать понять людям, плохим людям, что они тоже хорошие, только еще не знают об этом. Я говорю о себе, потому что я очень люблю жизнь, люблю страну, в которой живу, и не мыслю себе жизни без нее и без тех людей, которых я просто ви- жу. Я всех люблю на самом деле, даже тех, кого ненавижу. Едва ли я смогу изменить их своими песнями, я отдаю себе в этом от- чет. Но ничего не проходит бесследно. И пусть это будет капля в море, но это будет моя капля и именно в море. То есть я ее не выпью сам. Если я брошу свое зерно, и оно даст всходы, и будет не од- но зерно, а -- сколько там в колосе зерен, десять, или трид- цать, или пятьдесят, -- я считаю, что прожил не зря. Это и есть цель. Я пытаюсь, слушая свою душу, не глушить ее и петь так, как поется. И ничего не придумывать! Это моя беда, если есть цель и не поется. Так бывает, потому что не всегда хватает та- ланта сочинять музыку, стихи и заниматься творчеством. Но это невероятно вредный предрассудок -- связывать любовь и талант со сферой искусства. Все, что сделано без любви, не нужно жизни. Ты хочешь делать музыку, а у тебя это не получается. И тут не- чего плакать. Просто надо понять, что это не твое место, и найти свое. Не знаю, где, но там, где не хватает честных людей, а честных людей не хватает везде. Если ты чувствуешь в себе лю- бовь, ты люби и рассказывай о ней. Если ты что-то ненавидишь, а, как мы поняли, это тоже любовь, рассказывай об этом. Но честно, слушая себя, не пытаясь придумывать какие-то немыслимые образы, совершенно самопаловые культуры создавать. Жизнь есть жизнь, и она не простит тех, кто думает о ней плохо. Только тех она не простит. Жизнь свое возьмет. И поэтому мне не нужны пес- ни, в которых я не слышу любви. Это пустые песни, даром убитое время, даром прожженная жизнь. Это называется "коптить небо", действительно сжечь себя, свои дрова, но сжечь их впустую. Ни- чего у тебя на плите не стояло, и ты просто прокоптился. Это и называется "коптить небо". А небо коптить не надо, его цвет нас пока устраивает. Ю.: А из тех песен, которые ты слышишь, ты хоть где-то на- ходишь то, что можешь взять? Б.: Конечно. Я очень люблю Бориса Гребенщикова, хотя мы с ним совершенно разные люди. Ю.: Он поет о любви? Б.: Безусловно. Он поет о своей любви. А я уважаю любую любовь. Понимаешь? Любую. Ю.: А у Макаревича? Б.: И у Макаревича тоже о любви. И у негров с Ямайки о любви. Я нахожу это у всех, у кого о любви. Ю.: А глум может быть любовью? В наших корнях та же час- тушка, подчас там и глум есть, и ерничество. В наших корнях не только любовь и не только ненависть. Или только любовь? Б.: Не существует чистой любви во плоти. Всегда что-то примешивается. Невозможно играть на одной ноте, скажем так. Есть некая доминанта и вокруг нее масса того, что составляет из себя музыку. Любовь, скажем, как тональность. Если задать как тональность любовь, взять некую верную ноту-любовь, которая бу- дет единственно верной и определяющей нотой, то все, что вокруг нее, -- все это и будет жизнь. Но на одной ноте ничего не сыг- раешь. Точно так же как одной любовью совершенно невозможно жить. Это определяющая сила, самая великая сила. Любовь в каж- дом из нас есть любовь к одной и той же жизни. Но в каждом из нас и все, что плюс к любви, что в тебе еще есть. Поэтому можно долго рассуждать: глум -- любовь или не любовь. Это уж какой замес, какое в тебе тесто! Тесто же бывает совершенно разное, смотря для чего -- пирожок испечь, или длины, или белый хлеб, или черный. Все это нужно в жизни. Но в основе все равно зерно. И любовь есть зерно, а все остальное зависит от того, какую за- дачу ты перед собой ставишь. И надо понять, какая задача перед тобой стоит, какая дорога тебя ведет, куда тебя дорога ведет. Она же тебя именно ведет, ведет за душу. Как тебя мама за руку ведет, так и дорога ведет тебя за душу. И ты иди, шагай. Ю.: Ты хочешь жить по своей дороге. Скажи, вот ты сейчас как затеял свою жизнь? Б.: Да знаешь, я дышу и душу не душу. Я стараюсь не врать ни в песнях, ни в жизни, я стараюсь не предать любовь. Это са- мая страшная потеря -- потеря любви, любви к миру, к себе, к людям, к жизни. Я это только обретаю. Я жил всю жизнь больным человеком, темным, слепым, глухим. Я очень много не понимал. И вот я просто понимаю тех людей, которые занимаются музыкой. Ю.: А встречались ли тебе гении-разрушители? Которые на вопрос: имеешь ли право? -- могут ответить: нет, не имею, но могу. И разрушает он гениально. И, может быть, в этом разруше- нии он открывает какую-то жизнь? Б.: Любое разрушение естественно. Истина рождается как еретик, а умирает как предрассудок. И этот предрассудок иногда нужно разрушать. Я убежден, что человек, имеет ли он право на разрушение или даже не имеет, он наверняка разрушает предрассу- док. Ни один нормальный человек не станет разрушать ту или иную истину, не станет топтать росток. Сухие деревья он будет дейс- твительно обрубать, чтоб дать дорогу новым. Ю.: Он может уничтожить себя как предрассудок? Б.: Понимаешь, в конце жизни каждый уничтожает себя как предрассудок. Ю.: Все-таки ты рассказываешь бой. Если он идет... что бу- дет дальше? Б.: Если пользоваться сравнением с боем, то каждый нахо- дится на линии фронта, буквально, действительно на передовой. Каждый музыкант находится так или иначе на передовой. Но самое главное -- не быть слепым и не ждать ни от кого приказов. Ты можешь сидеть в окопе, и все уйдут вперед, а ты все будешь ждать приказа. Каждый должен сам себе скомандовать: вперед! в атаку! А для того, чтобы атаковать, надо знать, куда бежать, нужно знать цель. Видеть реальную цель, которую ты должен пора- зить. Но, конечно, у всех свои функции, свои задачи -- есть са- перы панк-рока, есть гусары, есть пехота, есть истребители, есть бомбардировщики. И единого фронта быть не должно. И поэто- му я несчитаю, что все должны заниматься тем, чем я или Борис Гребенщиков. Таким образом мы просто оголим остальные участки фронта. Но речь идет о том, чтобы все-таки держаться этой линии фронта, видеть пред собой цель и не сидеть в окопе. Ю.: Ты хочешь быть с гитарой или с группой? Б.: Я не могу решить сейчас, нужно ли мне создавать груп- пу. Из кого? Я не могу делать это формально, не в туристическую поездку собираемся. Лично у меня нет таких людей, они ко мне как-то не пришли. Если появятся, я скажу -- очень хорошо, если придет человек и сыграет так, что я почувствую, что он меня по- нял душой, у него душа в унисон с моей. Если получится, я буду рад, это будет богаче... Если будут друзья и они будут любить то же самое, значит, мы будем сильнее. Но я могу петь с гита- рой. Ю.: Мир, в котором ты живешь, -- какой он? Или каждый из нас существует в своем мире? Б.: Я тебе скажу еще раз, что начал ответ на этот вопрос год назад. На этот вопрос нужно отвечать всю жизнь. И человек, взявший в руки гитару, начал ответ, начал беседу с теми, кто рядом с ним. То есть он решил, что его душа вправе говорить в голос. Вот, собственно, зачем? Затем, чтобы ответить на этот вопрос -- "зачем?". И я буду отвечать на него всю жизнь. И в каждой песне я пытаюсь ответить, и каждым поступком, каждой встречей. С утра до вечера, каждый день. Это работа души -- от- вет на вопрос, в каком мире ты живешь и каким ты хочешь его видеть. Ну и давай я еще так отвечу. Я скажу, что живу в мире, где нет одной волшебной палочки на всех, у каждого она своя. И если бы все это поняли, мы смогли бы его изменить. Мир стал бы для каждого таким прекрасным, какой он и есть на самом деле. Как только мы поймем, что в руках у каждого волшебная палочка, тогда она и появится в этом мире. Это утопия, казалось бы. Но за этим будущее. Ю.: А скажи, ты мог бы уйти, вот как в этой пьесе... У те- бя бродячая жизнь сейчас. Б.: Да, конечно, я у жизни в гостях. Ю.: А ты хотел бы получить вдруг такую дачу с аппаратурой? Б.: А кто против? Никто не говорит о том, что нужно отка- заться от еды, от одежды, надеть вериги и ходить по мукам. Но какой ценой? Вопрос. Конечно, я был бы рад, если бы мне не пришлось задумываться о том, где я завтра запишу свои песни. Но раз это не так, я принимаю все как есть. Мир прекрасен. Жизнь прекрасна. Ю.: А как тебе кажется, в этой стране вообще возможен рок? Б.: Есть формы рок-н-ролла, блюза, и мы должны вырасти из них, любим-то мы все равно немножко другое, это естественно, мы должны петь о том, что любим, но при условии, что время не кон- чается за границами нашей родины. Везде один и тот же ветер -- попутный. Ю.: Я встречал таких людей, которые стали играть нью-вейв до того, как услышали его с Запада. Значит, они могут существо- вать на этих формах? Б.: Но в этих формах, как правило... Пожалуйста, я не спо- рю, дайте, покажите, но ведь этого не происходит. И, естествен- но, я делаю вывод, что в этих формах наше содержание не держит- ся. Ю.: То есть нужна какая-то принципиально русская? Б.: Это настолько же принципиально, насколько и нет. Вот слово времени, время говорит свое слово. Там его легче словить и назвать его -- дать какую-то форму. Они дух времени поймали верно. И, конечно, он нас касается. Но словили-то они его в своих формах! Нам надо тот же самый дух времени словить просто в своих. Ю.: Но ведь дух времени -- это не дух нашего времени. Б.: Но почему? Ю.: В этой комнате один дух; если она заперта, дух стано- вится еще более терпким. А если мы откроем двери и окна, тогда дух этой комнаты станет духом улицы или пространства вокруг до- ма. Но пока это пространство спертое, и дух здесь спертый. Б.: Правильно, все правильно. Но ведь и там, и и там воз- дух, все равно любой дух замешан на воздухе. "Дух времени" как воздух. Тут все очень спорно. Какова любовь? Кто как представ- ляет себе любовь, жизнь, у всех свои комплексы, проблемы, лич- ные там, детство трудное... Это все другое дело. Если говорить о каких-то принципах, все-таки... Зачем ты играешь музыку рег- гей, ты живешь в Норильске. Раз ты играешь реггей, так ты давай снимай с себя тулуп и ходи в набедренной повязке в Норильске. Ты должен прожить песню, проживать ее всякий раз. Но в паруси- новой шляпе по снегу, по тайге никто не пойдет. А раз не пой- дет, значит, надо петь песни ушаночки и вот этого тулупчика. Ты не должен делить себя на себя и песню, это не искусство, это естество. Для меня вот это -- критерий. Ты не можешь внедрить в себя инородное тело, как бы оно тебе ни нравилось. Я бы, может быть, хотел, чтоб у меня вырос хвост. Может быть, мне было бы удобно отгонять им назойливых мух. Но он у меня не вырастет. Кто-то, видимо, рванет вперед, кто-то покажет форму новую, естественную. Тут мы не должны форсировать. Понимаешь, истина никогда не лежит между двумя противопо- ложными точками зрения, они всегда истинны. Всегда существуют две противоположные друг другу истины, и каждая из них абсолют- но верна по-своему. То, что истина лежит где-то посередине, -- это вздор. Между ними -- не истина, между ними -- проблема. И как только ты ее решаешь, эти две истины примиряются естествен- ным образом. К проблеме сразу возникает контрпроблема, и так далее. Утверждая то или иное положение, мы просто должны пом- нить, что существует контристина, которая безусловно важна. И когда я говорю, что мы не должны форсировать намеренно, это правильно, но также правильно и то, что мы должны вести посто- янный поиск. Слушать свою душу. И когда мы говорим, что мы должны на национальной почве что-то делать, это так же верно, как и то, что мы не должны. Почему, например, я, русский чело- век, терпеть не могу славянофилов? Потому что любое фильство предполагает какую-то фобию. А я не в состоянии мириться ни с какой фобией, я вне фобий. То же самое и с формами. Надо учиты- вать эти две истины и решать проблемы между ними. Найти содер- жание сначала. Ю.: Сашка! А как ты произошел? Я не знаю, как точно сфор- мулировать, чтоб вопрос звучал не совсем банально... Б.: Ясно. Почему я решил писать песни? Да? Или что? Ю.: Да, вот как это случилось? Б.: А почему человек начинает обычно сочинять песни? Я по- лагаю, только потому, что он живет, живет, и вдруг понимает, что ему хотелось бы слушать такие песни, которых нет. Или ви- деть картины, или смотреть спектакль. И человек думает: "Почему же до сих пор никто этого не сделал?". А потом думает: "А поче- му бы мне не сделать это самому?". И пытается так или иначе. Надо трезво просто понимать, можешь или нет. Если не можешь -- не делай, найди в себе силы, это гораздо сложнее. Вот у тебя душа вырастет в тот момент, когда ты поймешь, что тебе не стоит этого делать, тебе просто надо работать с собой -- не книжки там читать, а понять, кем ты должен быть. Просто быть хорошим, добрым человеком, честным по отношению к своим близким, знако- мым. Это главное, это просто. Если любишь постоянно, с утра до вечера, каждую секунду, это просто то, что дает тебе счастье, дате тебе силы жить, силы радоваться. И быть нормальным, открытым, честным человеком. Это единственная вещь, которая всегда с тобой. Тебе должно быть стыдно делать дурной поступок, потому что любовь всегда с то- бой, как ты можешь ее обмануть, глушить в себе жизнь. Глушить талант, то, что у тебя болит, то, что тебя беспокоит. Может, ты боишься понять, боишься почувствовать это, боишься справиться с собой. А душа-то в тебе болит, душа-то в тебе говорит: давай, шагай, что ты сидишь в своем окопе, все в атаку идут. А душа у тебя болит потому, что она чувствует, что она не на месте, и ей надо найти свое место. А ты ее глушишь, не слышишь. А она все равно не уйдет, все равно в конце концов раскаешься. Дай Бог, чтоб было не поздно, потому что это трагедия -- не услышать вовремя душу. У тебя -- душа, любовь над тобой. И должно быть просто стыдно. Если всем станет стыдно... Ю.: Может ли быть в твоей жизни история, когда свет по- меркнет? Б.: Нет, такого не может быть. Еще раз говорю|: это только от меня зависит. Ю.: Ты уверен в том, что ты его удержишь? Б.: Конечно. Я удержу его в своих руках. Потому что я только этим и занимаюсь, и все мои песни, поступки направлены на то, чтобы удерживать свет, и они с каждым днем должны быть все более сильными, чтобы его удерживать. Тут не проедешь на- легке с пустым разговором. Я не верю тем людям, кто не страдал. И даже тем, кто очень страдал. Тут вопрос в том, что кровь ль- ется либо напрасно, либо нет. И если даже собственная кровь с человека льется как с гуся беда, ты ничего не понял в жизни. Ты не извлек урока, твои страдания бессмысленны. А все через стра- дание -- когда душа болит, значит, она работает. "Объясни -- я люблю оттого, что болит, Или это болит оттого, что люблю?" Невозможно объяснить -- потому что это одно и то же. Ю.: Ты говоришь о двух истинах. А свет и тьма -- это не две истины? Б.: Да, конечно. Что такое свет и тьма? Тут очень легко можно разобраться. Все, что впереди тебя, -- это всегда свет. Сначала ты пройдешь половину пути через тьму. потом ты по- лучишь ровно столько же света. Человек не расплачивается ни за что совершенно. Не бывает, чтобы человек получил что-то в дар, а потом ему приходится за это рассчитываться, отрабатывать. Ничего подобного. То, что человек получил, -- это заработано. Тень -- она всегда сзади. Если ты обернешься, сзади будет тьма, а впереди всегда будет свет. Понимаешь, о чем речь? То место, по которому ты идешь, всегда тьма. Свет всегда впереди. Граница проходит прямо по твоим ногам. Если ты шагнул, ты шагнул во ть- му, но одновременно ты ее и одолел. Почему любой удар ты должен принимать как великий дар? Потому что если меня ударило, я должен знать, что это -- удар судьбы. И его важно понять. По- нять, для чего нужна эта жертва. Любой удар -- тебе в спину, и не нужно оборачиваться, выяснять и сводить счеты, не нужно, не стоит -- ты обернешься, а там тьма. И опять ты вернулся к себе, к прежнему -- любой отрезок пути, каким бы светлым он тебе ни казался, автоматически превращается в темный, как только ты его прошел -- ты отбрасываешь тень назад. Это дар -- любой удар. Раз тебя бьет, значит, тебе дается возможность больше пройти, дальше. А если ты не сделаешь, собь- ешься с курса, ты все равно вернешься по кругу на то же место. В другой ситуации, естественно, с другими, может быть, людь- ми... Но все равно будешь обязательно пытаться ту же задачу ре- шить. Душа все равно ведет тебя за руку. Но ты иногда не пони- маешь, куда она ведет, и немного сворачиваешь. Это ничего, мож- но сворачивать. Тут милосердие. Как сам себя показал, ничего кроме этого не получится, никто тебя не накажет больше. Это очень трудно -- всякий раз по одному и тому же месту. Как только человек начинает чувствовать боль, он сразу начинает бояться этой боли. Это талант, талант-то в нем режется, душа в нем режется для того, чтобы прорвать себя и ощутить себя частью целого. Не то чтобы слиться, а по формуле Я + все, каждый -- центр, совершенно индивидуальный, совершенно неповторимый. Ю.: Вот ты сейчас рассказываешь движение, а в этом движе- нии остаются песни, они этим движением рождаются? Б.: Они не остаются потому, что они входят в чужие души. Вот перед тобой песня. И раз ты ее понял, значит, твоя душа захватила пространство и стала больше, то есть душа твоя рас- тет. А вот потом, когда человек поймет, что он не просто инди- видуальность, данность какая-то, а часть всего, когда душа рва- нет из тела... Ты поймешь, что ты совершаешь еще один шаг в це- лой цепи шагов, поймешь, что ты часть всего и что все будет хорошо. Только не навреди себе, живи, работай, не думай, что тебя лифт довезет. Лифт никого никуда не довез. Я же, собствен- но, об этом пою и буду петь. Тут вопрос стоит так: знает ли истину тяжкий путь позна- ния, который нам предстоит пройти? В принципе, каждый из нас знает эту истину изначально, эту истину знает душа. И пытается тебе сообщить каждый день с утра до вечера. А ты должен ее слу- шать, она тебе все скажет, все даст, даст силы любовью. Твоей же любовью. Чем больше ты отдашь ей, тем больше будет даваться тебе -- чтоб больше отдавал. Она тебе постарается сообщить всякими путями. В том числе женщина. Что такое женщина? Это еще один из языков, на которых с нами говорит мировая душа. Ю.: Господь. Б.: Ну да. Язык. Один из самых важных Его языков. Он с на- ми говорит всякими разными приметами, все сообщает, и ничего лишнего. Рисунок на этой пачке сигарет для кого-то наверняка сыграет свою роль. Или песня -- сидишь ты вечером и слушаешь Битлз. И врубаешься, что песня написана именно для этого вече- ра, об этом вечере. Разговариваешь ты с человеком, а она совер- шенно точно попадает в нерв вашей беседы. Можно даже не разго- варивать, а послушать, какие там будут песни дальше, и понять, чем у вас все кончится. Это просто многофункциональность. Это просто потенциал, который еще раз перевел себя в кинетику, стал реальным действом. Просто из века в век, из года и год, изо дня в день общую мировую идею мы переводим в форму за счет таланта. Талант -- способ перевода. А если говорить о программе... то когда люди садятся играть в шахматы, всем ясно, что игра так или иначе кончится матом. Или если ты сядешь играть с Каспаро- вым, проиграешь в любом случае. Это, казалось бы, детерминиро- вано, да, исход, результат, да. Но остаются подробности, ты же сам решаешь, и он решает, какой пешечкой ходить. А для того чтобы перевести потенциал, есть шахматы, есть коробка, и мы должны сыграть. Перевели все это, реализовали ку- сок потенциала. Все. Но для того чтобы игра шла, кто-то должен играть белыми, кто-то черными, а иначе все перепутается. И поэ- тому мы виноваты перед тем, кто вынужден быть плохим. Допустим, я хороший, считаю себя хорошим, добрым, честным, умным вроде Кука. Все правильно. Но кто-то ведь должен быть плохим в таком случае. Иначе как, если все будут хорошими? Это будет когда-нибудь. И это будет довольно страшно. Но будет. Мы виноваты перед ними, они виноваты перед нами. Почему понятие общей вины -- конечно, только поэтому. Надо добиться, чтобы душа смогла говорить со всеми, чтобы тебе было что-то дано. Надо показать, что у тебя чистые руки, чтоб тебе можно было что-то вложить. Иначе тебе никто ничего не вложит, потому что душа откажется, твоя же душа. Она тебя будет сначала заставлять вымыть руки, и только потом она тебе что-то в них даст. А ты всегда пытаешься что-то цапнуть, она не дает -- значит, ты цапаешь чужое, раз она тебе свое не дает. Это ес- тественно. Значит, ты берешь чужое. А чужое в твоих руках ни- когда не будет живым, оно сразу мертвеет. Потому что ты только часть своей души можешь нести вот так. Живую воду. А все ос- тальное, что ты будешь где-то там черпать, будет мертвая вода из чужих рук. Душа тебя сначала научит вымыть эти руки, чтобы ты был готовым к тому, что она тебе должна дать. И только через страдание. Это же очень мучительно осознать вдруг, что вроде как я гитарист, у меня ансамбль, мы там играем, у нас название есть, и нам свистят, хлопают, а потом понять, что ты дерьмо в общем-то еще. В принципе, понять -- это не обидно. Это ни в ко- ем случае не обидно. Это великая честь для человека -- понять, что он дерьмо.