ый день -- Все без улыбки. И для тебя цветы Растут из черноты Твоей ошибки. Но ты же не бумажный змей И даже не воздушный шар, Да и не птица -- А все лететь, летать -- А нет, чтобы узнать, Как возвратиться. Ты не отводишь взгляд, А я не в лад, не в склад Твержу серьезно: -- Чем тут сидеть в клети, Снимайся и лети, Пока не поздно, Пока тебя не обошли Шары и змеи всей земли, Смеясь недобро, Пока лицо не обожгли Ветра и бури всей земли, И целы ребра. Хотя ты не бумажный змей, Хотя ты не воздушный шар, Да и не птица -- Но не молчи и не сиди, А собирайся и лети -- Чтоб возвратиться, Чтоб возвратиться. Воздушный транспорт Этот воздушный транспорт, Тот равнодушный голос: ``Караганда -- Франкфурт'', С полюса -- на полюс. Женщины, дети, старцы Рвутся в свою Итаку, Страшно, мин херц, страшно, Хоть и не по этапу. Птичий язык бьется В детском чумном крике, Их позабыл Гёте, Бросил в беде Рильке. Выучили казахский, Выучили б ненецкий -- И все это -- по--хозяйски, И все это -- по--немецки. Бледные эти маски, Скудные эти тряпки Надо бы сбросить в Москве На шереметьевском трапе, И прочитать победно Буковки на билете. Жили темно и бедно, Но все же рождались дети. Стихнет тупая брань, хоть Щелкает еще таймер, ``Караганда -- Франкфурт'' Пусть улетит лайнер. Хоть я держусь в рамках, Сбился и мой компас, Караганда -- Франкфурт, Караганда -- космос. Караганда -- Франкфурт, Караганда -- космос. Возвращение И приходит однажды ко мне человек, И становится на пороге моем. Я ему предлагаю еду и ночлег. Он благодарит, но говорит, Что не терпит нужды ни в чем. И продолжает стоять в темноте, И я предлагаю трубку ему. Он благодарит, но говорит, Что трубка ему ни к чему. И продолжает стоять, как стоял, И я наливаю ему вина. Он благодарит, но говорит, Что я ему ничего не должна, Что я ничего не должна. Тогда я тихо ему говорю, Что, видно, он просто мне не по душе. Он благодарит, прощай, говорит -- И нету его уже. Он благодарит, прощай, говорит -- И нету его уже. Возвращение к барабану Барабанное ты мое прошлое -- Я юна была и нежна. Барабанное ясное взрослое -- Никому теперь не нужна. Были палочки две точеные -- Только нужно ли их иметь? Милый мой, я теперь ученая, Я не стала бы так шуметь. Лотерейный твой братец н\'{а}званный -- Мы дружны с ним немало лет, Но боюсь -- опять, будто н\'{а}зло мне, Попадется пустой билет. Я -- обманутая обманщица, И скажу тебе, верь -- не верь, Барабан мой: я -- барабанщица, Барабаню в чужую дверь. А придется ли мне раскаяться, Иль некаянной доживать -- Как, мой бедный, ты будешь маяться, Будут бить в тебя, добивать. Но пока мы с тобою -- оба--два, А чужих -- миллион вокруг -- Так не будем же ставить опыты Друг на друге, мой милый друг. Так не будем же ставить опыты Друг на друге, мой милый друг. *** Все дело в Польше, Все дело все--таки в Польше, Теперь--то ясно -- из этого жаркого лета. А все, что после, а все, что было позже и после -- Всего лишь поиск того пропавшего следа. Но от субботы до субботы Быть может, я и доживу, Дожить бы, милый, до свободы. Да, до свободы -- наяву. Быть может, воздух -- рукой дотянусь -- все в шаге. Да, это воздух -- ах, вот как меня прищемило. А может, возраст -- в прохладной сырой Варшаве? Допустим, возраст -- но было смешно и мило. Но от субботы до субботы Быть может, я и доживу, Дожить бы, милый, до свободы. Да, до свободы -- наяву. Но как же -- больше? Где мы заблудились в Польше? И этот поезд -- на выручку и навырост. А все, что после -- то тоньше, гораздо тоньше, Душа не врет, и история нас не выдаст. Но от субботы до субботы Быть может, я и доживу, Дожить бы, милый, до свободы. Да, до свободы -- наяву. *** Вся Россия к нему звонит, Говорит ему: -- Извините. -- Ну конечно же, извинит. Если можете, не звоните. Вся Россия в дверях стоит, Плачет пьяной слезой калека. -- Ну, опять учудил, старик, Ну и выкинул ты коленце. Погляди любой протокол -- Там старшой уже все подправил. Допотопный ты протопоп -- На кого же ты нас оставил? Тут -- отравленная вода, Там -- подходят филистимляне, И рождественская звезда Сахаристо блестит в тумане. *** Я играла с огнем, Не боялась огня -- Мне казалось, огонь Не обидит меня. Он и вправду не жег Мне протянутых рук. Он горячий был друг, Он неверный был друг. Я играла с огнем Вот в такую игру -- То ли он не умрет, То ли я не умру. Я глядела в огонь, Не жалеючи глаз, Он горел и горел, А однажды погас. Я играла с огнем До поры, до поры, Не предвидив особых Последствий игры. Только отблеск огня На лице у меня, Только след от огня На душе у меня. *** Я развлечь вас постараюсь Старомодной пасторалью. От немецкой сказки в детской Веет пылью и теплом. Кто--то их опять читает И страницы не считает, И, незримы, братья Гриммы Проплывают за стеклом. Если ты меня не покинешь, То и я тебя не оставлю. К этой песенке старинной Я ни слова не прибавлю. Там на лаковой картинке Ганс и Гретель посрединке Умоляют под сурдинку: -- Спой, хороший человек. Этот облик их пасхальный, Их уклад патриархальный В наш нелегкий, в наш нахальный В наш ???невинный, добрый век. Если ты меня не покинешь, То и я тебя не оставлю. К этой песенке старинной Я ни слова не прибавлю. Но от этой сказки мудрой Тонко пахнет старой пудрой, Ветер треплет Гретель кудри, Вносит новые слова. Я сниму остатки грима. Что вы натворили, Гриммы? -- Вы--то там неуязвимы, Я--то тут едва жива. К этой песенке старинной Я свои слова прибавлю: Если ты меня вдруг покинешь, То я это так не оставлю. Я развлечь вас постаралась Старомодной пасторалью. От немецкой сказки в детской Веет пылью и теплом. Это я опять читаю -- Я их очень почитаю, И, незримы, браться Гриммы Проплывают за стеклом. *** Я сама себе открыла, Я сама себе шепчу: -- Я вчера была бескрыла, А сегодня полечу И над улицей знакомой, И над медленной рекой, И над старенькою школой, И над маминой щекой. Как ни грело все, что мило, Как ни ластилось к плечу -- Я вчера была бескрыла, А сегодня полечу Над словцом неосторожным, Над кружащим над листом, И над железнодорожным, Над дрожащим над мостом. То ли дело -- эта сила, То ли дело -- высота, Я вчера была бескрыла, А сегодня я -- не та. Кто--то землю мне покажет Сверху маленьким лужком, На лужке -- стоит и машет Мама аленьким флажком. Было время -- смех и слезы, Не бывало пустяков, Слева грозы, справа грозы, Рядом -- стаи облаков. Как ни мучались, ни звали Кто остался на лугу -- Я вчера была бы с вами, А сегодня -- не могу, А сегодня -- не могу, А сегодня -- не могу... *** Я теряю тебя, теряю, Я почти уже растеряла, Я тираню тебя, тираню -- Позабудь своего тирана, Вот -- бескровный и безмятежный -- Островок плывет Чистопрудный. Заблудился мой голос нежный Над Неглинною и над Трубной. Я теряю тебя, теряю, Просто с кожею отдираю, Я теорию повторяю, А практически -- умираю. И играет труба на Трубной, И поют голоса Неглинной Над моей головой повинной, Над душою моей невинной. Так идем по стеклянной крошке -- Напряженные, злые оба. Намело на моей дорожке Два совсем молодых сугроба. И оглядываюсь еще раз, И беспомощно повторяю: -- Ну, услышь мой дрожащий голос, Я теряю тебя, теряю. *** Я живу, как живу, я пою, как поется. Может быть, и могла б жить еще как--нибудь. У меня твоего ничего не остается. Ни на руку надеть, ни повесить на грудь. Ты живешь, как живешь, ты поешь, как поется. Может быть, ты бы мог жить еще как--нибудь. У тебя моего ничего не остается. Ни на руку кольца, ни цепочки на грудь. А пора бы -- понять, время, время -- научиться: Из всего выйдет толк, от всего будет прок. Что теперь, как песок, между пальцев просочится, То еще -- погоди -- соберется между строк. *** Я звоню тебе из Невинграда Сообщить, что я еще жива. В Невинграде все, что сердцу надо -- И невиноватость, и Нева, И моя премьерная простуда, И моей гримерной суета. Мне никто не позвонит оттуда, Если я не позвоню туда. Я себя сегодня постращаю, Теплый диск покруче раскручу. В Невинграде я тебя прощаю, А в Москве, должно быть, не прощу. Я звоню тебе сюжета ради, Я жива -- и тема не нова. В Невинграде все, как в Ленинграде -- И невиноватость, и Нева. Заклинание Спаси его, разлука, спаси его, разлука, Спаси его, разлука -- такая здесь морока. Войди к нему без стука, прильни к нему без звука, Возьми его за руку и уведи далеко. Храни его, надежда, храни его, надежда, Храни его, надежда -- всему первопричина. Ведь он -- юнец мятежный, не робкий и не нежный, А нам -- что ни мужчина, то новая морщина. Дай бог ему удачи, дай бог ему удачи, Дай бог ему удачи на каждом повороте. А в жизни той собачьей -- дай бог ему тем паче, Даруй ему, из прочих, -- дорогу покороче. Минуй его, сиянье, минуй его, сиянье, Минуй его, сиянье и почести земные. Он будет жить далёко, от нас на расстояньи, И будут с ним заботы, и женщины иные. Застывшие Фили Туда меня фантомы привели, Где -- нет, не ищут женщины мужчин. Привиделись озябшие Фили, Где я ловлю попутную машину, Чтоб через четверть, может быть, часа, Московское припомнив сумасбродство, Внутри себя услышать голоса Филевского ночного пароходства. Туда ведут нечеткие следы, Где люди спят и к сказочкам нечутки, Где я у самой глины, у воды, Приткнувшись лбом к стеклу какой--то будки, Звонила, под собой не чуя ног, Но знала -- выход будет нелетальный -- Подумаешь, всего один звонок От женщины какой--то нелегальной -- Так что ж, до самой смерти неправа? Весь город, как ладонь, уже изучен, Но выхватит судьба из рукава Гостиницу в сети речных излучин, Мужчину, прилетевшего с земли, И женщину, поверившую чуду... Привиделись застывшие Фили, Которых не было, не есть... Не буду. Зимняя прогулка Иду по улице зимой, И непонятно мне самой, Как не заносит снегом. Хотя погода хороша, Болит, болит моя душа Между землей и небом, Между землей и небом. А где--то светится окно, Так поздно светится оно -- Меня там не хватает. Хотя погода хороша, Болит, болит моя душа -- Ее ледок не тает, Ее ледок не тает. А скоро будет Рождество, Но это тоже ничего -- Потом пройдет и это. Хотя погода хороша, Болит, болит моя душа -- Ей облегченья нету, Ей облегченья нету. А можно так и дальше жить -- Спешить, грешить, людей смешить, Ни шатко и ни валко. Да и погода хороша, Но все болит, болит душа -- Ее--то вот и жалко, Ее--то вот и жалко. Мишка из манной каши Am Dm E7 Am Ах, какой он странный -- лапки, носик, ушки. Dm G7 C Я сегодня манной каши не докушал. A7 Dm G7 C Dm И со мною странный случай приключился: Am E7 Am Медвежонок манный из комков слепился. Он немножко странный -- глазки из смородин, Но зато на прочих не похож уродин. А чтоб был заметен труд мой не напрасный, Из брусники красной язычок прекрасный. Я сказал верзиле, дяде в магазине: ``Сколько бы медведей вам ни привозили, Нет у вас такого -- он ведь бесподобен, Он еще удобен тем, что он съедобен''. Дядя удивился, но спросил упорно: -- Почему твой мишка белый, а не черный? -- А что, он иностранный, -- я ответил гордо, -- Он из каши манной, и спина, и морда. Дядя был неглупый, это и тревожит: Он сказал, что взрослый так слепить не может. А почему не может -- никто не отгадает, -- Просто каждый взрослый кашу доедает. Цыганочка Аза 6/8 Dm Gm Цыганка, цыганочка Аза A7 Dm Жила здесь и зиму и лето, Dm Gm Теперь здесь спортивная база: A7 Dm Тяжело-- и легкоатлеты. D7 Gm Вот здесь поднималась в беседку, C F-A7 Вот тут примеряла наряды, Dм Gm Теперь здесь спортивная сетка, A7 Dm А также другие снаряды. Шумели, шумели аллеи, Отрада хозяйского глаза. Шалели мужчины, шалели, Плясала цыганочка Аза. ``Тоску позабудешь и Питер, Ты все у меня позабудешь! Я -- первый российский кондитер, Ты -- первой цыганкою будешь.'' Ах, что это, что это значит? -- Шампанское льется и льется, Цыганка смеется и плачет, И плачет -- как будто смеется. В деревне у нас перемены: Где старой часовенки конус, Теперь молодые спортсмены С утра повышают свой тонус. Цыганка, цыганочка Аза, Взбешенный влюбленный кондитер, Та самая, самая фраза: ``Поедем--ка, милая, в Питер.'' Теперь беговые дорожки, Теперь молодые аллеи, А раньше--то, господи, дрожки, А раньше коней не жалели.  * Имануил Глейзер. Вероника ДОЛИНА : ОТ ПЕРВОГО РОЖДЕНЬЯ ДО ВТОРОГО *  --------------------------------------------------------------- Напечатано: "Русский израильтянин" ноябрь-98 --------------------------------------------------------------- Все биографические справки единодушно утверждают, что Вероника До-лина занимается песенным творчеством с 1971 года, т.е с 15 лет. На ее недавнем концерте прозвучала песня, написанная в 18 лет на скамейке в московском метро в связи с чьим-то днем рождения и подаренная именин-нику в тот же вечер.1974 годом уже помечен цикл "Семь песен Жанны д'Арк". Есть, стало быть, все основания, не привязываясь к точной дате, от-мечать как минимум 25-летие ее бардовской жизни, ее -в высшей мере!- авторской песни. Оглядываясь слухом и памятью на эту четверть века, прежде всего невольно констатируешь невозможность дробления творчества Вероники До-линой на четко очерченные периоды, неприменимость либо искусственность деления ее пути на этапы типа "ранний" и "поздний". Когда она выходит се-годня на подмостки и начинает с "А хочешь я выучусь шить?", это воспри-нимается не как сознательное желание напомнить нам о давности нашего знакомства, а как подтверждение того, что никакой разлуки между нами не было и нет.Что же касается самой песни, то она звучит надвременно свежо, как и в пору своего появления на свет. Да, случай Вероники Долиной таков, что голос ее музы, никак не избе-гая и не обходя молчанием катаклизмы выпавшего на ее долю времени, остается верен себе, хранит свою органику, свое "лица необщее выраженье". Нет поэтому нужды напоминать о конкретно-историческом содержании этой последней четверти века, ибо нет ничего по-настоящему значительного в этом времени, что осталось бы непреломленным в ее творчестве, несмотря на его явно лирический характер. Думается, не будет преувеличением ут-верждение, что это как раз тот самый случай, к которому применимы слова Гейне о трещине мира, проходящей сквозь сердце поэта и слова Тютчева о том, что " Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые". Достаточно вспомнить ее песенные отклики на уход Высоцкого, ее песни на судьбоносно больную тему эмиграции от ранней "Серой шейки" до более поздних "Уезжа-ют мои родственники" и "Караганда-Франкфурт", чтобы раз и навсегда снять сугубо женский ореол с ее недюжинного таланта. Генетически восходящая к окуджавской традиции и прижизненно щедро окрыленная самим Булатом, не без гордости называющая себя "последней шестидесятницей", Вероника Долина в чисто поэтическом плане наследует своим великим предшественницам - Ахматовой и Цветаевой. При всей несхожести этих двух поэтических ключей, этих чуть ли не полярно разня-щихся стихий, нельзя не заметить, как в долинских текстах самобытно сплав-лены ахматовское пристрастие к "прозы пристальным крупицам" с цветаев-ским распевным началом и ее же рисковой раскованностью, как по-ахма-товски естественна долинская лирическая первозданность, приподнятая над землей чуточку книжным цветаевским романтизмом. И тут,кажется, самое время сказать о том, что Вероника Долина оп-равила в песни не только лирику сердца и приметы исторического времени. Она изначально включила в свой песенный контекст и самые разнообразные культурные пласты, расставив в них свои акценты и обозначив свои цен-ностные духовные ориентации. Будь то домик Чайковского в Клину или незабвенный образ историка Натана Эйдельмана, цветаевская проза или печальная судьба писателей-обереутов,отклик на письмо Наума Коржавина или письмо Василию Аксенову- по их живым контурам отныне струится ее высокое глиссандо под неповторимо тревожный перезвон ее аккордов. Ценно и то, что в обращении с культурными пластами у Долиной начисто отсутствует хоть какой-то намек на стилизацию, не говоря уже о подража-тельстве. В мир Булата Окуджавы мы входим, вернее вошли со старого Арбата. А вход в долинский мир означен на той же карте Москвы сретенскими воро-тами. Эта малая родина поэта, светящая отовсюду, служит не только визит-ной карточкой автора, но пожизненной подпиткой его творческой нивы. Уж десять лет, как открыт для российского человека земшар, как Варшава и То-кио, Париж и Конаково, Вильнюс и Бостон уравнены в правах на живую встречу с российским бардом, а Сретенка вновь и вновь диктует новые сло-ва и мелодии, и "не проходит, как родинка". И если в застойные времена эти песни можно было с явной коньюнктурной натяжкой обозначить как патрио-тические, то новые времена вернули им их истинный статус песен о собственном детстве и детстве собственных детей. "Везет сомнамбула сом-намбулу..." - и этим сказано все. Принадлежа к постокуджавскому поколению бардов, начав вместе с целой россыпью талантливых людей, Вероника Долина прошла четверть-вековую дистанцию не просто достойно, но хочется сказать по-лидерски. У тех, кого называли "каэспэшниками", кого награждали на фестивалях и слетах, сегодня тоже вышли "компакты" и книжки, но, увы, настоящего отрыва от "планки" КСП так и не случилось. Дело, разумеется, не в дележе каких-то лавров, а в том лишь, что о бардах продолжают говорить как о массовом явлении, как о бывшем движении протеста против официоза, не замечая при этом, что все это больше относится к бардовской публике, к тем тысячам, что заполняют амфитеатр грушинского фестиваля. Что же касается самой авторской песни, то она начинается с автора, и с этой точки зрения хочется говорить не о массовом явлении, а об авторе как о явлении в искусстве. Сегодня даже самые ярые апологеты массовой туристской песни признают, что явлением в искусстве Вероника Долина стала уже четверть века назад. И если прежде она естественно примыкала к духовной оппо-зиции против официальной эстрады, то сегодня, как и раньше без програм-ных деклараций, естественно противостоит той массовой эстрадной бездухов-ности, которая заполонила все подмостки и масс-медиа в постсоветской России. Даже до наших дальнезарубежных очагов все сильнее докатывается этот коммерческий хитпарадный дух, к сожалению поглощающий даже тех, кто вырос если не на Окуджаве, то на Бернесе и Шульженко. Нынешняя осень в творческой биографии Вероники явно особая: ее большое турне по Северной Америке отмечено двумя настоящими премье-рами. Буквально за пару дней до ее вылета из Москвы вышел новый компакт с двумя именами на титуле: Вероника Долина, Михаил Володин. На эту премьеру ушло двадцать лет жизни- дружбы, творчества, судьбы. Еще недавний минчанин, поэт и бард Михаил Володин перебрался в Бостон, концертно и дружески освоенный Вероникой Долиной с конца 80-х. Диск назван "Будто письма", хотя адресованы эти песни-письма не столько друг другу, сколько нам с вами. На редкость удачным оказался и буклет этого диска, в оформлении которого использованы прелестные композиции супруги Михаила Володина Екатерины Бессмертной и бостонско-московские фото авторов. И, наконец главная премьера этой осени. В конце семидесятых Вероника Долина, тогда уже широкоизестный бард, получила диплом препо-давателя французского языка. Этот язык был впитан ею с раннего детства, но лишь десять лет назад не без участия всеобщей перестройки она осме-лилась перевести полдюжины своих стихов-песен на этот столь песенный язык. Шло время. Поддержанная в этом своем начинании друзьями и поклонниками во франкоговорящих регионах планеты, Вероника Долина отва-жилась на полноценную премьеру - французский концерт в двух отделениях в Монреале, куда судьба не заносила ее последних 9-10 лет. И вот через день после прекрасного выступления перед русским Монреалем, на которое собра-лось не менее четырехсот слушателей, в широкоизвестном кафе-мастерской "На обочине", где регулярно поют знаменитые шансонье, в переполненном зале с микрофонами и телекамерами канадского ТВ Вероника Долина выда-ла- выдохнула более 25 своих песен на языке Вийона и Брассенса, Бреля и Эдит Пьяф. Случай, прямо скажем, беспрецедентный. Известны переводы стихов самими авторами от Пушкина до Бродского. Известны цветаевские пушкинские шедевры по-французски, но в мире авторской песни это насто-ящая премьера! За русской поэзией уже как минимум два века закреплена репутация непереводимой, либо переводимой ущербно, т.е. без "звучной подруги" - рифмы и т.д. и т.п. И вот звучит из уст вчера еще певшей это по-русски песня без натяжек и потуг, звучит, словно изначально на этом языке и родилась. Такому явлению есть только одно название - Чудо! Не станем вдаваться в детальный анализ этого чуда, обсуждать, где автор ближе к оригиналу, где чуть дальше от него, переводы это или вариации на темы собственных песен... Доверимся овациям тех, кто зачарованно затаив дыхание, слушал эти песни на своем родном языке, ни с чем их не сравнивая. Доверимся восторгам видавших виды радио и тележурналистов французского Монреаля, три дня одолевавших Веронику До-лину, еще неделю назад никому в этом самом Монреале неизвестную. По одной-две песни по-французски Вероника показывала на выступле-ниях перед русскоязычной аудиторией, и судя по тому, как эта аудитория принимала французские "Табак" или "Китайский ресторанчик", можно, положа руку на сердце сказать, что ее второе рождение - подарок не только фран-цузам, но и нам всем. ...И быть французскому компакту, и быть встречам с русским и фран-цузским Парижами! Но вне всякого сомнения быть и новым песням с гор-чащим привкусом-призвуком ее Сретенки, с безошибочно к месту ввернутым модерновым словечком, с немудрящей, но всегда по-долински пронзительной мелодией, придающей редкостное напряжение и удивительную окраску самым обиходным словам. И какое счастье, что от первого рождения до второго не тускнеет огонь ее богом данной свечи, который она так скромно определила как "маленький, но ясный". Imanouil GLEIZER 158 Harvard St. #1 Brookline, MA 02446 617.731-2570 imanouil@gis.net