- В самом деле, капитан... Генри боролся, сосредоточившись на ноге. Перебитое колено неудачно вывернуто. С правой ногой дело было совсем плохо. Он перебросил вес на левую ногу, пальцы скрюченной правой едва касались пола. Голова у него кружилась - а ведь ему удалось всего лишь только встать на ноги и прислониться к стене. Бартоломью хотел помочь ему. - Осторожно, капитан, вы не можете позволить себе упасть... Генри покачал головой, оттолкнулся локтями от стены, зашатался. О ГОСПОДИ, КАК ДЕТИ ВООБЩЕ УЧАТСЯ СОБЛЮДАТЬ РАВНОВЕСИЕ! Он выставил короткую ногу вперед и подпрыгнул. Нога его словно была сделана из мягкой глины. Бартоломью стоял, кусая губу, готовый ринуться ему на помощь... Снова правая нога, еще один прыжок. СМОТРИ-КА, НА ЭТОТ РАЗ ПОЧТИ НОРМАЛЬНО. - Замечательно, капитан. Пока довольно. Давайте я помогу вам вернуться назад, - он подошел, потянулся к его руке. Генри отодвинул его назад. СНАЧАЛА ЕЩЕ ОДИН ШАГ. Он сделал вдох, почувствовал, как глухо стучит сердце. К ЧЕРТУ БОЛЬ! ЭТО ЕРУНДА. ПЕРЕСЕЧЬ КОМНАТУ - ЭТО ВСЕГО ЕЩЕ ОДИН ШАГ. И ЕЩЕ ОДИН, И ЕЩЕ... - Капитан, мне не нравится этот ветер. Вам не следовало пытаться делать это сегодня. Завтра он, наверное, стихнет. Прошло два месяца, какую роль играет еще один день, - в глазах Лэрри было беспокойство. Укутанный в жесткое меховое одеяние, Генри натянул капюшон покалеченной левой рукой, схватился за палку правой. Удивительно, сколько всего можно сделать рукой, если сухожилия не перерезаны, хотя три пальца сломаны и неподвижны. Он двинулся ко входу своей подпрыгивающей походкой, прижав левый локоть к боку. Плохо сраставшиеся ребра болели под тугой повязкой. Шрамы на лице ныли под двухдюймовой бородой - сбившийся узел седых и белых волос. Капитан зашатался, когда через дыру ворвался ледяной ветер. Бартоломью вылез и вытащил его наверх, в секущий туман летящего снега. Генри прищурился от холода, который резал на части, словно огромный нож, капюшон слетел и хлопал по спине. Казалось, дыхание застревает в горле. Он сделал шаг, Бартоломью был рядом, поддерживая его под руку. - Будьте осторожны, капитан. Ветер довольно сильный. Бартоломью подтянул лямки рюкзака Генри. Тот пошевелил пальцами, почувствовал, как от левой стороны идет тупая боль. Плащ, который сшил ему Лэрри, сейчас казался намного удобнее, ботинки лучше сидели на ногах: меховые отвороты затолкали внутрь. - Капитан, вы действительно считаете, что не стоит ждать до завтра? Генри покачал головой, неуверенно пошел через долину к опушке леса. Лохматые самодельные башмаки Лэрри сметали снежную пудру с черных скал, которые вели вверх по крутому склону среди нагромождения валунов. Генри пробивался вверх, отталкиваясь одной рукой и локтем, нащупывая дорогу ногами, похожими на старые ботинки, заполненные ледяной водой. Перед ним было лицо Лэрри, рука его протянулась, чтобы помочь, голос Лэрри произнес: "Начало положено. Мы в пути". УГУ. МЫ ПРОШЛИ ПЯТЬДЕСЯТ ФУТОВ. А ПРОЙТИ НАДО ВСЕГО ДВЕНАДЦАТЬ СОТЕН МИЛЬ. Генри наклонил голову, пряча лицо от ветра, и отправился вниз по заметаемому снегом склону. ЗАБУДЬ О БОЛИ. ИДИ, БУДТО ТЫ ЗНАЕШЬ, КАК ИДТИ. В КОНЦЕ КОНЦОВ, ЧТО ТАКОЕ БОЛЬ. НЕБОЛЬШОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ ПРИРОДЫ. ЛАДНО. МЕНЯ ПРЕДУПРЕДИЛИ. ЗАСТАВЛЯЙ НОГИ РАБОТАТЬ И НЕ ДУМАЙ НИ О ЧЕМ ДРУГОМ, ВОТ И ВСЕ. Считать шаги было тяжело. Десять, затем пятнадцать. Затем двадцать. Пять раз по столько и будет сто. ЕЩЕ ДЕВЯТЬ СОТЕН И БУДЕТ ТЫСЯЧА. ЕЩЕ ПАРА ТЫСЯЧ - И Я ПРОЙДУ МИЛЮ. О ЧЕМ Я ДУМАЛ? ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ. ЧЕТЫРЕЖДЫ ПО ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ БУДЕТ СТО... К ЧЕРТУ ЭТО. ПОКА ВСЕ В ПОРЯДКЕ. ТРИДЦАТЬ ШАГОВ ОТ КОМНАТЫ. ТРИДЦАТЬ ДВА КРАБЬИХ ШАГА ОТ КОСТРА. ГОСПОДИ, КАК ЖЕ ВСЕ БОЛИТ! Рука Бартоломью поддерживала его. - Вы прекрасно идете, капитан, - ему пришлось кричать, чтобы его слова можно было расслышать сквозь свист ветра и окутывающий уши мех. Мальчик проделал неплохую работу. Он убивал животных, снимал с них шкуры. Неплохо для того, кто никогда в жизни не гонял ни за чем более живым, чем статистика. Лэрри смог бы сделать это, случаются и более странные вещи. Если бы он не паниковал. Если бы ему везло на охоте. Если бы он не заблудился. Если... Если бы он имел ковер-самолет, он мог бы полететь назад в Панго-Ри. Если бы, да кабы... Черт возьми! Он опять сбился со счета. ПУСТЬ БУДЕТ ПЯТЬДЕСЯТ. А Я ВСЕ ЕЩЕ НА НОГАХ. ПРАВДА, ОНИ НЕМНОГО НЕМЕЮТ, НО ВСЕ РАВНО ХОРОШО. Я УЖЕ НЕ ЧУВСТВУЮ ВЕТЕР. А МОРОЗ МЕНЬШЕ ВСЕГО МЕНЯ ВОЛНУЕТ. ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТЬ. СЛАВА БОГУ, ЗЕМЛЯ ЗДЕСЬ РОВНАЯ, НЕ НАДО ПЕРЕБИРАТЬСЯ ЧЕРЕЗ ОВРАГИ. ПРОСТО СТАВЬ ОДНУ НОГУ И ПРЫГАЙ, СТАВЬ НОГУ И ПРЫГАЙ. ЛЕГКО. ПРОСТО ПРОДЕЛАЙ ЭТО ДОСТАТОЧНОЕ КОЛИЧЕСТВО РАЗ И ТЫ СМОЖЕШЬ ОТДОХНУТЬ. ЛЕЧЬ В ЭТО ПРЕКРАСНОЕ, БЕЛОЕ, ЧИСТОЕ ВЕЩЕСТВО, И СОН УНЕСЕТ ТЕБЯ ТУДА, КУДА УХОДЯТ ЗАБЫТЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ. А ЛЭРРИ ПУСТЬ ЗАНИМАЕТСЯ ВЫЖИВАНИЕМ... Он почувствовал руку Бартоломью на своем плече. - Полмили, капитан. Боюсь, дальше идти будет немного труднее. Растрескавшаяся земля и куски скал... Нога Генри натолкнулась на выступ, он споткнулся, попытался напрячь ноги, они согнулись. Капитан осел, повиснув на руках Бартоломью. - Извините, капитан! Мне уже давно следовало остановиться для отдыха, но вы двигались вперед так хорошо... Генри повалился в снег. Грудь его горела, правое колено пульсировало, как огромный кипящий котел, вот-вот готовый взорваться. Его бок - проклятые ребра, они будто бы и не начали зарастать, острые концы терлись друг о друга... - Несколько минут отдыха... Вы будете себя чувствовать лучше... - Бартоломью порылся в своем чудовищных размеров мешке, что-то достал, повозился немного... В нос Генри ударил запах горячей говяжьей тушенки, его слюнные железы принялись за работу и словно горячая игла пронзила кусок плоти, лежащей за зубами. - Капитан, я сохранил это для перехода... Затем он жевал и глотал. Еда. Лучше, чем отдых, лучше, чем тепло, лучше, чем самые изысканные удовольствия, изобретенные в гаремах султанов. Генри закончил еду, сел, подобрал под себя ноги. Лэрри помог ему встать. Он стоял, все еще ощущая вкус удивительного тушеного мяса. - Теперь смотрите под ноги, капитан, - Бартоломью подхватил его под руку. Генри оперся о него, попытался сделать шаг. Получилось. Впереди, полускрытый в тумане летящего снега, простирался серый пейзаж. Он был немного похож на жизнь - туманная аллея, по которой вы торопились вперед и вперед, а когда прошли, сколько смогли и упали, и снег покрыл вас - неизвестная цель была также далека, также недосягаема, как всегда... С коленом было хуже всего. Лицо отлично обезболивал холод, а бок в конце концов, стал походить на глухой взрыв, который пульсировал попеременно с огнем в легких, а чередование подтяни - подпрыгни, подтяни - подпрыгни стало привычным, как дыхание, и казалось, происходит само по себе. Но колено... Наверняка в нем застряли осколки кости, которые теперь кромсали плоть на мелкие кусочки. Боль поднялась к бедрам и опустилась к ступне. Они остановились. Генри оглянулся, но не увидел ничего, кроме бескрайнего снега. - Мы преодолели полторы мили, капитан. Остановимся, чтобы чуть-чуть отдохнуть? - В голосе Бартоломью раздражение смешалось с равными частями агонии и терпеливости. Генри покачал головой: он сделал шаг, на мгновение закачался, затем снова вошел в ритм. Он сделал глубокий вдох. Это была ошибка - огонь взвился вверх, чуть не удушил его, медленно вернулся назад, в уютную постель из раскаленных углей. Это было неплохо. Это согревало его. Но колено... Как долго может идти человек на сломанной ноге? Существовал только один способ найти ответ. Потом он сидел, повернувшись спиной к метели, подперев больное колено. Боль стучала далекими глухими ударами, словно резиновый молоточек врача по деревянному протезу. Бартоломью что-то делал с его ногой. Капитан почувствовал острую боль от укола. Красный снег рассекали черные тени высоких деревьев. - Мы сделаем здесь привал, здесь можно хоть как-то укрыться, - сказал Бартоломью. Он поджаривал на крошечном костре покрытое чешуей причудливое существо с клювом и мясистым хвостом. - Это какой-то родственник тех кроликоподобных животных, которых я застрелил еще возле портала. Я уверен, оно окажется съедобным. Жаль, что оно пахнет, как горящий бутадион. Генри, не отрываясь, смотрел на маленькие голубоватые язычки пламени. Это был запоминающийся день. Он шел, падал, поднимался, шел... - По-моему, готово, капитан, - Бартоломью снял тушу с вертела, отрезал кусок, передал его Генри. - Думаю, с охотой теперь все будет в порядке, этих ребят здесь будет полно. Я убил трех, хочу их заморозить про запас. Умница. Продолжай заниматься пропитанием. Двадцать тысяч футов - это четыре мили, если напрямик. Учтем, что угол подъема в среднем составляет тридцать градусов... а в квадрате плюс в квадрате, назовем это девятимильным переходом к перевалу. Ну что ж, это, может быть, и получится. Все будет зависеть от глубины снега, ветра, незамеченных расщелин, лавин, снежной слепоты и маленьких неприступных скал, всего на несколько дюймов выше того, что может перепрыгнуть человек... Лучше сказать ему, что надо сделать несколько кошек - из чего? И как ему сказать? Вытаптывать буквы на снегу? Мясо было хорошим - немногим похожим не черепаху, только нежнее. Соли не было, не было сливочного масла, серебра, салфеток, тонкого стекла и фарфора, не было свечей и вина... - Еще, капитан? Довольно вкусно, правда? Интересно, легко было бы разводить этих животных с целью продажи? Просто загадка, чем они живут. Здесь ничего нет, кроме скал и льда... Бартоломью болтал и болтал. Генри слушал его вполуха, мысли его разбрелись в разные стороны. Старик Бартоломью, соблюдет ли он соглашение, если Лэрри все-таки вернется с заявкой на участок? Как плохо, что там нет Амоса, он бы отстаивал интересы Дульчии. Он так сильно хотел отправиться сюда. Бедный Амос. А может быть, ему в этом повезло. Его смерть не была легкой. Но несколько последних недель оставили Генри такие воспоминания, без которых можно было бы обойтись. - Сейчас нам пора укладываться спать. У нас длинный день впереди. Генри кивнул, сумел сдвинуться с места, проползти три фута к крошечной палатке. Бартоломью помог ему забраться внутрь. Господи, как она воняла! Но палатка ослабляла силу ветра и преграждала дорогу снегу. Капитан натянул свое меховое одеяло, улегся. ТАК ВОТ КАКОВ КОНЕЦ! ТЫ ОБЕДАЕШЬ И ЛОЖИШЬСЯ СПАТЬ... Генри закрыл глаза. ТАК ОНО И БЫЛО... Пахло жженой резиной, и на мгновение Генри снова оказался в городе на маленькой окраинной планете, которая называлась Нортроян... Он стоял в тенистом дворе кабачка и смотрел, как рабочий наваривает новые покрышки на изношенные колеса маленького, двухместного красного автомобиля, на котором он и Дульчия приехали из порта... - Капитан, завтрак почти готов, - силуэт Бартоломью проступал на фоне бледного света, проникавшего через прорезь в палатке. Холод вцепился в нос Генри, как щипцы. Он шевельнулся, острая боль пронзила каждую мышцу. ДОКТОР ПРОПИСЫВАЕТ ПАЦИЕНТУ ДЛИТЕЛЬНЫЕ, УКРЕПЛЯЮЩИЕ ПРОГУЛКИ ПЕШКОМ, НА ОТКРЫТОМ ВОЗДУХЕ; БЛАГОДАРЯ ИМ ОН ПОЙМЕТ, КАК ЧУВСТВУЕТ СЕБЯ МУМИЯ, КОТОРУЮ РАЗВЕРНУЛИ В МОРОЗИЛЬНОЙ КАМЕРЕ. Он лежал, прислушиваясь к ударам своего сердца, своему хриплому дыханию. Итак, все еще жив. Генри сделал пробное движение ногой. Свежая, отчетливая боль взметнулась вверх. О да, он действительно жив. Это шло вразрез с программой. Когда человек почти мертвый и у него больше полузалеченных ран, чем в среднем бывает из-за несчастных случаев за год по городу, недоедающий и плохо одетый, проводит целый день, перенапрягаясь при минусовой температуре, а затем ложится в снег спать, предполагается, что он, по крайней мере, замерзнет. А вместо этого он жив, проснулся, и по-прежнему мертвым грузом висит на шее Бартоломью, тогда как время, которого едва достаточно для того, чтобы здоровый человек успел пройти такой путь, иссякает. Генри сделал глубокий вдох, грудь послушно откликнулась острой мучительной болью. Он подсунул под себя руки, сел. На мгновение голова пошла кругом; огонь в груди вспыхнул с новой силой. Капитан покатился, выбрался из палатки, и сразу же ледяные пальцы порывистого утреннего ветра вцепились в него. Еда пахла получше; он начал привыкать к зловонному запаху. Помогало то, что Генри знал, какова она на вкус; как в случае с сыром. Капитан набрал полный рот снега, подождал пока он растает, стечет по горлу вниз. Бартоломью протянул ему кусок мяса. Генри впился в него зубами. Мясо было подгоревшим и застывшим внутри. Он жадно съел его. - Я спал на ломтях, приготовленных для завтрака, - весело сказал Бартоломью. - Не хотел, чтобы они замерзли. Мы рано выступаем. Солнце взойдет только через полчаса. Жизнь чертовски извращенная штука. Если бы сразу же за следующим подъемом его ждала награда: хорошенькая девушка, банковский счет, отпуск, оплата всех расходов... Он бы рухнул замертво в сотне ярдов от пещеры. Но единственное, что было впереди, это двенадцать сотен миль пустыни, ну, может быть, сейчас только одиннадцать сотен и девяносто пять. А он сможет продержаться еще час или два, или три, растягивая угасающую жизнь. - Ветер дует нам в спину, - сказал Бартоломью. - Конечно, это немного поможет, но мне кажется, что он принесет более холодную погоду. По-моему, уже сейчас около тридцати градусов мороза. Думаю, что еще пара градусов не имеет большого значения. ДА, БОЛЬШОГО НЕ ИМЕЕТ. ТОЛЬКО ЗАМОРОЗИТ ТЕБЯ НА ХОДУ МЕЖДУ ДВУМЯ ШАГАМИ; УБЬЕТ ОБНАЖЕННУЮ КОЖУ БЫСТРЕЕ, ЧЕМ ДЮЖИНА НЕОСЛАБЛЕННЫХ МЕГАКЮРИ. НО, ВОЗМОЖНО, ЭТО УПРОСТИТ ДЕЛО; БЫСТРАЯ СМЕРТЬ ВСЕГДА БЫЛА ВЕСЕЛЕЕ, ЧЕМ ЭТО ПОДДРАЗНИВАНИЕ. Бартоломью сложил палатку, надел на плечи свой мешок и подошел к Генри. Этот чертов дурак еще скалится. - Сегодня у нас будет хороший денек, капитан. У меня предчувствие. Он взял Генри под руку, тот оттолкнул его и сам встал на ноги. Какого черта мальчик должен тратить силы, поддерживая его, сохраняя ему остатки убывающей жизненной энергии? Как будто он вовсе не хочет умирать... Позже он понял, что так и было. И не то, чтобы появилась какая-то надежда: количество миль было бесконечным; с холодом состоялось лишь поверхностное знакомство. И если бы сейчас им встретился какой-нибудь водонепроницаемый Св.Бернард с ожерельем из чудес вокруг шеи... Он все равно остался бы немым, одноглазым калекой, безжалостно изувеченным, с ужасными шрамами, потерявшим много необходимых органов. Человек в таком состоянии не захотел бы жить, даже если бы он и не зависел ни от кого. Это достаточно ясно. Почему же тогда он шел и шел вперед, опустив голову и надвинув на лицо вонючий капюшон, сцепив от боли зубы, почему мысли о еде, теплой постели и блаженном отдыхе мучили его, как насмешливые бесята? Время утратило свое значение. Существует бесконечность бесконечностей внутри бесконечности; и бесконечность вечностей внутри вечности. Вечность прошла, пока он выздоравливал; потом он лежал в снегу, одурев от усталости, затем краткое, острое ощущение пищи, затем снова вечность. Солнце стояло высоко, бледный диск в сияющем небе; потом оно висело на западе, разбрасывая холодный свет без малейшего намека на тепло, и было меньше, чем ему следовало бы и слегка не того цвета. Бартоломью суетился, разводил костер, болтал. - ...по моим оценкам добрых двенадцать миль. А горы ближе, чем мы думали. Воздух непрозрачный. Из-за этого кажется, что все дальше, чем на самом деле. Мы почти добрались до подножия, последний час мы уже шли немного в гору. Голос включался и выключался. - ...вы согласны, капитан? Мальчик все еще задавал вопросы оракулу - хромому, изувеченному, полуслепому оракулу, умирающему у него на глазах. КОНЕЧНО. ВСЕ, ЧТО БЫ ТЫ НИ ГОВОРИЛ, НЕ ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЯ. ПОШЛИ. Генри глотнул, поднялся на ноги, сердито вырвался, когда Бартоломью попытался помочь ему надеть рюкзак. Юноша двинулся вперед, проваливаясь в глубоком снегу. Генри последовал за ним. Вершина маячила над ними, закрывая небо. Ветер снова изменился и теперь дул с запада, поперек склона, неся с собой острые градины. Сугробы здесь были глубже, сухие, как из пудры, расплывавшиеся под ногами, как пыль в пустыне; каждый шаг отправлял вниз маленькую лавину. Впереди шагал Бартоломью, длинноногий, высокий, он взбирался на склон, как олень, и ждал, пока Генри дотащится до него. - Капитан, мне не нравятся тучи, - крикнул он. - У них какой-то желтоватый оттенок. Боюсь, что это к сильному снегу... И очень быстро темнеет... Генри поравнялся с ним и пошел вверх, не останавливаясь. Перед ним лежал длинный склон, белый, гладкий, в пятнах голубых теней, стрелой поднимавшийся к вершине перевала. К чему тратить время на пустые разговоры о погоде? Просто иди вверх, вверх, в холод, в разреженный воздух, не думая ни о чем, кроме того, что, либо ты дойдешь до вершины, либо умрешь здесь. Он упал, Бартоломью стал тянуть его за руку. Генри встал на четвереньки, с трудом поднялся на ноги. Нельзя допускать, чтобы мальчик тратил силы попусту. Он должен идти вперед... Так долго, как только сможет... идти, пока не разорвется выскакивающее из груди сердце. Может быть, в один прекрасный день их тела найдут, глубоко вмерзшими в голубой лед, отлично сохранившиеся, молчаливое воспоминание о старых днях, давних временах, когда люди голыми руками пытались укротить чужой мир... Он снова упал. Руки Бартоломью потянулись к нему. Ветер выл, унося слова юноши. Генри покачал головой, тяжелый, мокрый снег залепил ему рот, зрячий глаз. Он оттолкнулся ногами от выступа, прополз еще фут. Так было легче. Уклон был крутым. Он вытянул руку и искалеченную клешню, подобрал под себя ноги. Еще фут. Где теперь Лэрри? Умница. Больше не тратит силы попусту. Ушел вперед... Теперь можно отдохнуть... Бартоломью вернулся, потянул его за руку. Опять за свое... По-прежнему намерен тащить мертвеца через гору. Нельзя допускать, чтобы мальчик изматывался из-за него... Умирай, тело... Умирай и дай нам обоим отдохнуть. Он не мог вспомнить, зачем была необходима операция. Она длилась уже так долго. Действие обезболивающего средства заканчивалось и он чувствовал, как врезается в него скальпель, врезается в глаз... Нет, в колено. Они вырезали его, а теперь на его место наварили стальной сустав. Идиоты. Нельзя наваривать сталь на плоть. И газ, которым он дышал: от электрода вспыхнул огонь; газ горел и он вдыхал бледное пламя, голубой огонь, который выжигал ему грудь... Черт знает что, а не похороны. Его несли вниз головой, даже без гроба. Человеку необходим гроб. Когда ты мертв, без ящика, сдерживающего ледяной ветер, холодно. К тому же они раздели тело. И кто-то отрезал ему ступни и кисти... Обрубки болели, но не так ужасно, как колено. Они и его хотели отрезать, но было слишком трудно. Потому что оно сделано из стали... Взрыв вернул Генри к жизни. Конец мира. Через мгновение другие тела, которые подняло в воздух на кладбище, обрушатся вниз... - ...сожалею, капитан... Вот и одно из них. Хотя это не тело. Но говорит. А что этот человек сказал? "Сожалею". О да, как жалеют, когда все закончено. Жалеют обо всех утраченных возможностях, обо всех жестоких словах, обо всех неиспробованных радостях, обо всех обманутых ожиданиях. - ...но нельзя... дальше... - услышал Генри. ДАЛЬШЕ... ДАЛЬШЕ... - ...минута... попробуем снова... Попробовать снова. Если бы только человек мог. Самое ужасное в смерти - это барьер, который встает перед тобой и всеми теми делами, которые тебе следовало бы сделать когда-то, давным-давно, когда ты был еще жив. Но если бы тебе удалось прорваться через барьер... Может быть, если бы ты попробовал... Существовало нечто такое, чего кто-то хотел. Это была какая-то совсем простая вещь, если бы только он мог вспомнить... - Пожалуйста, капитан. Просыпайтесь! Просыпайтесь! Он вспомнил. Он должен проснуться. А это значило открыть глаз... Нет, это было слишком трудно. Легче было притвориться, что он жив - кто заметит разницу? Это была разумная мысль. Генри хотелось засмеяться вслух. Он притворился, что он проснулся. Он пошевелил ногами - это важно, откуда-то он это знал, и руками... Одной руки не было. Да, кто-то ее когда-то отрезал. Но другая была при нем. Она оканчивалась стальным крюком, и он вытянет ее, ухватится за что-то, подтянется, затем вытянет снова... Зазвенели голоса, громко, ясно - и быстро оборвались. Генри подождал, прислушиваясь. Он слышал вой ветра, стук крови в висках и больше ничего. Он был на горе - он помнил это. И он ясно помнил похороны. Но кто-то кричал. Он был один здесь, на горе, куда взбираются мертвецы, и все же крик прозвучал где-то впереди. Его рука - железный крюк. Он выбросил ее, зацепился за что-то, подтянулся. Это был нелегкий способ передвигаться, но он почему-то казался правильным. Генри подтянулся, снова выбросил руку, но ничего не коснулся. Странно. Он оттолкнулся ногами, распрямился... Мир перед ним закачался. Повиснув в воздухе, он какое-то время удерживал равновесие, затем стал падать - затем шок, мгновение разрывающей на части боли - и бесконечная мягкость, окутавшая его в тишине, сквозь которую, издалека, позвал его голос. Пахло дымом и горячей едой. Генри приоткрыл один глаз. Он полусидел - полулежал, прислонившись спиной к покрытой мехом каменной стене. Над ним висел карниз, заканчивающийся занавесом из звериных шкур. Рядом с ним у маленького костра, подкладывая дрова в огонь, сидел на корточках Бартоломью. - Как раз время обедать, - прокаркал он. На огрубевшем лице, над черной, покрытой инеем, бородой блестели глубоко запавшие глаза. - Я выкопал вас из сугроба, он прервал ваше падение. Руки Генри болели. Он поднял одну, посмотрел на горящие, темно-красные пальцы. - Ваши руки сильно замерзли, но я отмассировал их у костра; думаю, с ними все будет в порядке. Я тоже немного обморозил ноги. Генри перевел на него взгляд, увидел окровавленные куски меха, обернутые вокруг ступней Бартоломью. Капитан откинулся назад и закрыл глаза. - Вы поняли, капитан, не так ли? - прохрипел Бартоломью. - Мы прошли через горы, преодолели перевал. Еще пара сотен футов вниз по южному склону. Мы дойдем, капитан! Мы дойдем... 8 Капитан Генри стоял на проталине. Он прижал онемевшие пальцы правой руки к бедру, боль прострелила его до локтя. Он нажал сильнее. Суставы неохотно поддались - пальцы согнулись на четверть дюйма. Со стороны леска послышался звук шагов. Появился Бартоломью, бородатый, широкоплечий, на его поясе болтались полдюжины тощих, с выпуклыми глазами, зверьков. Он бросил их на пол, снял лук и колчан, присел у огня, достав нож с коротким лезвием, которым всегда потрошил животных. - Паучьи крысы, - сказал он, - ничего другого нет. Генри неуклюже поднял лук, критически осмотрел его, затем показал на добычу и кивнул. - Я становлюсь довольно метким, - продолжал Лэрри. - Последнего я подстрелил более, чем с тридцати ярдов. Генри неуклюже вытащил из кобуры бластер, сомкнул вокруг него большой палец и мизинец и попробовал положить указательный палец на курок. Оружие упало на землю. Генри сердито покачал головой, с трудом наклонился, поднял его, сунул в кобуру и снова принялся разрабатывать пальцы. - Я видел следы от другого костра, - сказал Бартоломью. - Прошло не более недели. Генри поднял палку, разгладил грязь ботинком, нацарапал слова. Бартоломью склонил голову и прочитал: СЕГОДНЯ МЫ БУДЕМ ДЕЖУРИТЬ Бартоломью кивнул. Он вытянул руку вверх, ухватился за трехдюймовой толщины ветку, потянул, она с треском упала. Лэрри оборвал засохшие листья и сломал ее о колено. Его кожаная куртка треснула на боку несколько дней назад, через дыру Генри увидел, как играют под рубашкой крепкие мышцы. Лицо юноши почернело от солнца, мощная линия шеи поднималась над широкими, сильными плечами. Его мускулистые, сильные руки загорели. За эти последние месяцы похода он изменился. Под деревьями что-то шевельнулось, Бартоломью вскочил, натянул лук и одним движением приладил стрелу. Генри вытащил из кобуры бластер. Пальцы неуклюже сжались. Из рощицы выскочило длинноногое, длинношеее существо, стало карабкаться вверх по склону, выбивая копытами перегнившую траву. Генри поднял бластер, нащупал курок. В стволы ближайших деревьев ударила короткая вспышка. Тетива лука зазвенела. Раздался свист стрелы. Животное споткнулось, упало, покатилось, брыкаясь, и затихло. Его причудливо сочлененные ноги спутались. Мужчины пошли вверх. Стрела, пущенная Бартоломью, торчала из-под лопатки животного; очищенная от коры ветка белела на фоне гладкой серой шкуры. Над стволом дерева, развороченного неудачным выстрелом Генри, поднималась струйка дыма. Бартоломью вытащил нож и принялся за работу. Генри взял в более здоровую руку пустую бутылку для воды и пошел вниз. Пройдя сотню футов, он резко остановился и замер, вглядываясь через подлесок в хижину под деревьями. Она представляла собой кособокое сооружение, собранное из пластиковых панелей. Вокруг нее было тихо. В стене, обращенной к нему, виднелись два маленьких окна; темные, пустые квадраты из прозрачного пластика. Сбоку лежала куча сухих листьев, принесенных ветром; дикие весенние цветы пробивались из груды полусгнившего мусора. Генри бесшумно вернулся назад к прогалине, где Бартоломью поджаривал над огнем ломти мяса. Юноша поднял глаза и Генри махнул головой в сторону хижины. Лук мгновенно очутился у него в руке. Генри повернулся, пошел по глубокому слою перегноя. Мужчины обошли хижину, подкрались поближе. Через четверть часа они стояли у двери покинутого сооружения. На сморщенной пластиковой панели виднелся след от бластера. Дверь была распахнута, замок сломан. Генри шагнул внутрь. В нос ему ударил запах плесени и разложения. В углу лежал скрюченный, сильно разложившийся труп. Стоя за спиной Генри, Бартоломью смотрел на уродливое лицо. Генри подошел к покрытому пятнами комоду, выдвинул ящик: из него выпрыгнул двенадцатиногий паук и заспешил прочь. - Они намеренно уничтожили все, прежде чем покинуть это место... - Бартоломью открыл стенной шкафчик. На крючках висела покрытая пылью одежда. Он сдернул покрытый плесенью корабельный костюм, проверил контроль; ткань потеплела. - Вот капитан, теперь вы будете спать в тепле. Покрытое шрамами лицо Генри исказила кривая улыбка. Он принялся срывать с себя гниющий мех. Бартоломью взял с полки коробку, открыл ее. - Они оставили нам кое-какие полезные вещицы! Господи, разве это не чудо - вымыться и избавиться от этих ужасных бакенбард? Генри посмотрел в зеркало: из-под седых бровей на него смотрел один яркий глаз, вправленный в лицо из древней, покрытой шрамами, кожи. Прямые белые волосы падали на плечи. Сзади щелкал ножницами Бартоломью. Он поймал в зеркале взгляд капитана. - Капитан, я не знаю - шрамы... Я хочу сказать, ваша борода, на мой взгляд, очень примечательная! Губы Генри удивительно изогнулись. Он кивнул. - Я только подстригу ее немного... - Бартоломью осторожно обрезал косматую гриву Генри, затем придал форму трехдюймовой бороде и принялся за собственные черные кудри. Он коротко подстриг волосы, срезал бороду, затем намылил лицо и побрился старым лезвием. - Так намного лучше, - он взглянул на себя в потрескавшееся зеркало. - Я изменился, капитан. Не знаю, узнал бы я себя... Генри наблюдал, как Лэрри натягивает корабельный костюм, застегивает змейку; он как влитой сидел на его массивной груди и крепких плечах. - Одежда многое меняет, - сказал Лэрри. - Я вдруг вспомнил об удобствах, без которых мы обходились сто девяносто дней. Он бросил резкий взгляд в сторону капитана Генри. - По моим подсчетам, мы прошли более одиннадцати сотен миль. Нам осталось немного. Генри сухо кивнул. Он вышел из хижины, выбрал место, где землю устилал мягкий папоротник, и растянулся на нем. Бартоломью последовал его примеру. - А это мысль, капитан. Отдохнуть немного, - он пододвинулся к Генри. - Прошло более шести стандартных месяцев с тех пор, как мы покинули Панго-Ри, - сказал он задумчиво. - Они уже совершенно забыли про нас. Когда мы доберемся до порта, думаю, вы пойдете готовить наш отлет, а я зарегистрирую бирки. Генри поднял на него глаза. - Конечно, на оба наших имени, - добавил Лэрри. - Любой из нас может подать заявку, если одного убьют. Выживший получит все. Глаза Генри прищурились. Он не сводил глаз с лица Лэрри. Луч солнца упал на него, подчеркнув волевой подбородок, грубость черт. Генри нахмурился. Лэрри нахмурился в ответ. - В чем дело? Вы думаете, будут какие-то проблемы? Генри слабо улыбнулся. Сейчас глаза юноши были настороженными и недоверчивыми. Под взглядом Генри их выражение стало жестким и суровым. Впервые Генри заметил, что черные брови над этими глазами стали гуще и начали напоминать темные и сердитые брови старшего Бартоломью. Гонка делает человека жестким, но такой человек может стать как на сторону добра, так и на сторону зла. Лэрри еще предстоит показать, в какую сторону события, произошедшие здесь, на Коразоне, повернут его - станет ли он тем, кто подойдет Дульчии, или окажется "достойным" сыном своего отца. Если последнее, то сейчас его мысли заняты ценностью их участка... - Ладно, сейчас не будем об этом говорить, - сказал Лэрри резко. - Давайте хорошо выспимся. Поговорим утром. Солнце светило Генри прямо в глаза, и он проснулся. Рядом с ним ржавым кухонным ножом, найденным в хижине, был прижат к земле кусочек бумаги. Капитан развернул его. Я ОТПРАВЛЯЮСЬ ВПЕРЕД В ПАНГО-РИ. ОДИН Я СМОГУ ДОБРАТЬСЯ ТУДА БЫСТРЕЕ. ЕСЛИ БУДУТ КАКИЕ-ТО ПРОБЛЕМЫ, ТО МНЕ ЛЕГЧЕ ИХ УЛАДИТЬ, ЧЕМ ВАМ. К ТОМУ ВРЕМЕНИ, КАК ВЫ ДОЙДЕТЕ ДО ПАНГО-РИ, ЗАЯВКА БУДЕТ ЗАРЕГИСТРИРОВАНА. И МОЙ ВАМ СОВЕТ - БУДЬТЕ ОСТОРОЖНЫ ПРИ ВХОДЕ В ГОРОД. ЛЭРРИ. Генри яростно скомкал бумагу, отшвырнул ее в сторону. Затем схватил свой рюкзак, быстро затолкал в него еду, оставленную Лэрри, натянул его на спину и, взглянув на солнце, направился на юг. Два дня спустя он ступил на раскисшую немощеную дорогу, всю в ямах и бороздах, рассекающую густой лес, как ножевая рана. Через час в поле зрения появился грузовик, двигавшийся с севера. Из-под его воздушных подушек во все стороны летели широкие струи грязи. Он затормозил, шлепнулся в грязь. Из кабины высунулся краснолицый мужчина. - У тебя впереди долгая дорога, парень, если ты направляешься в Панго; до него сто тридцать миль. Лучше запрыгивай на борт, - он посмотрел на Генри и проговорил более тихим голосом. - Что с тобой случилось, братишка? Генри забрался на борт, одарил водителя быстрой улыбкой. - Осторожничаешь? Ну ладно. Не могу сказать, что я на тебя обижаюсь. Он отпустил сцепление, - грузовик рванул вперед, сопровождаемый воем изношенных турбодвигателей. Через пять часов Генри соскочил с грузовика на окраине разрастающегося нового города, который возник вокруг гудящего порта Панго-Ри. Водитель помахал ему рукой. - Удачи тебе, парень. Хоть ты и не ахти какая компания, но я все равно тебе это скажу - от разговора с тобой ухо не отвалится... Грузовик помчался вперед. Генри подождал, пока он скроется из виду, затем быстро, как только позволяло изувеченное колено, пошел в сторону убогих башен, выросших на том месте, где прежде был Палаточный Городок. Толпа из "Солнечной Короны" была другой. Торопящиеся женщины улетели, горластые оптимисты исчезли; пьяные искатели приключений нашли более веселое окружение для своих развлечений. Сейчас возле ободранной стойки бара, за которой неопрятного вида барменша с крашенными волосами наполняла стаканы из захватанной пальцами бутылки, сидело с каменными лицами несколько водителей грузовиков. За дальним столиком угрюмого вида мужчины потягивали напитки из больших стаканов. Шум, доносившийся с вечерней улицы, казался очень далеким. Генри занял место в кабинке посреди комнаты и дал официанту знак принести закупоренную бутылку, налил в стакан на дюйм жидкого желтоватого напитка и стал ждать. Один из мужчин поднялся из-да столика, прошел мимо Генри, бросил на него резкий взгляд и вышел через боковую дверь. Генри допил налитое, плеснул еще. Вышедший мужчина вернулся, снова посмотрел на Генри. Капитан внимательно рассматривал содержимое стакана. Прошли три медленных часа. Вдруг резко распахнулась входная дверь и в нее проскользнул узкоплечий седоволосый мужчина с близкопосаженными глазами и сжатыми губами. Он быстро прошел к столику в конце зала, наклонился к рыжему, с грубой шеей, громиле, и что-то прошептал. Рыжий прошептал что-то в ответ. Генри уловил кусочек фразы "...он похож..." Под столом Генри нащупал бластер, вытащил его из кобуры, неуклюже обхватил непослушными пальцами, положив указательный на курок. Коротышка отошел от стола; рыжий встал и направился к двери, остальные трое последовали за ним. Тяжелые бластеры покачивались на их бедрах. Когда они поравнялись со столиком Генри, он поднял пистолет и навел его на квадратную пряжку на поясе, перетянувшем внушительный живот рыжего. Громила замер, его веснушчатая рука потянулась к бедру, остановилась, упала вниз. Шедший за ним третий присел, схватился за бластер... Генри сдвинул свой пистолет на дюйм в сторону, пристально посмотрел в глаза присевшему. Тот медленно выпрямился, опустил руки. Генри повернулся к столу, бросив беглый взгляд на мужчин у стойки. Они согнулись над своими стаканами, не замечая происходящего. - Что это за игра, дедушка? - проскрипел рыжий. Генри едва повернулся, не сводя глаз с лица громилы. Бесцветные глаза того прищурились под густыми рыжими бровями. - Тебе что, жизнь надоела? - начал было он, но выражение его лица быстро изменилось. - Хоуд! - рявкнул он. Стоящий за ним человек осторожно вышел вперед, впился взглядом в лицо Генри. - Ты его видел раньше? - Нет, я... - Хоуд осекся, рот его открылся... - Господи Иисусе... - Угу... - сказал рыжий. - Ладно, папаша. Кто знает, может ты и не выстрелишь... Он медленно отступил, его люди за ним. Медленно они сели на свои места. Генри наблюдал за ними, положив бластер на стол и нацелив его на грудь рыжего. Сидя за своим столиком, Генри отлично видел и входную дверь, и четверых в конце комнаты. Медленно тянулись минуты. Мужчины о чем-то шептались. Хоуд встал, осторожно подошел к Генри, посмотрел на бластер. Его язык вывалился изо рта, облизал верхнюю губу. - Слушай, - начал он. У него был слабый, хриплый голос, как у человека, которого когда-то слишком сильно придушили. - Расти сказал... Он хочет заключить сделку... Генри взглянул на него одним глазом. - Сделка эта - что-то купли-продажи. У тебя есть, что нужно нам, понимаешь? А у нас есть то, что нужно тебе. Генри сидел в темной кабинке, не убирая пальца с курка бластера, нацеленного на грудь Хоуда, и молча ждал. - Ты отдаешь Расти бирки и получаешь ее назад - в целости и сохранности. Глаза Генри сверкнули из-под седых, косматых бровей. - Она у нас, вот так-то, - сказал Хоуд. Он попятился к своему столу, не сводя глаз с Генри. - Слушай, я только передаю послание. Я не тот, кто... Он порылся в кармане, извлек из него маленький предмет, завернутый в клочок грязной бумаги. Через мгновение Генри увидел в его руке золотую цепочку, на которой висел большой фиолетовый камень в оправе из золотой проволоки. - Расти сказал, что когда ты это увидишь, то поймешь... От качающегося камня разлетались цветные блики. Это был превосходный аметист, сорок карат, который отполировали, сохранив при этом его природную форму. В последний раз Генри видел его на шее Дульчии... Он встал, порывисто вышел из кабины. Хоуд снова облизал губу. - Так что, ты не будешь ничего делать, или... Генри изо всех сил ударил Хоуда по ключице стволом бластера, тот с пронзительным воплем отшатнулся, упал на спину. Капитан размахнулся и двинул его ногой под ребра. Хоуд встал на четвереньки, заполз под стол. Мужчины, сидевшие у бара, стали поворачиваться, их рты раскрылись от изумления. Генри подошел к столу, где его ждали Расти и двое его людей. Рыжий громила поднялся, шагнул в сторону капитана, остановился и стал ждать, засунув пальцы под ремень. Оставшиеся двое отодвинулись назад, не спуская глаз с бластера. - Успокойся, папаша, - тихо проскрежетал Расти. Когда дуло было в пяти футах от него, он сделал шаг назад. - Девочка у нас, ты это знаешь. Так что лучше давай сотрудничать. Генри обошел вокруг и встал так, чтобы держать в поле зрения дверь и мужчин у стойки. - Опусти бластер, - сказал Расти. - Теперь тебе не придется им воспользоваться. Положи его вот сюда на стол и пошли со мной. Я отведу тебя к девчонке. Прищурившись, он наблюдал за Генри. Капитан стоял, не двигаясь, нацелив оружие на рыжего. - Ради всего святого, скажи хоть что-нибудь, - рявкнул Расти. - Ты ведь не хочешь, чтобы малышку убили из-за каких-то вшивых бирок... Генри сделал резкое движение. Расти вздрогнул, руки его дернулись вверх. - Ну давай, черт тебя дери... Генри швырнул бластер на пол, повернулся и пошел к двери. За его спиной быстро зашептались. Расти, оттолкнув его, прошел к выходу, рука его сжимала бластер. Он с ухмылкой распахнул дверь и сделал приглашающий жест пистолетом. - Дедуля, я уж было подумал, что у тебя крыша поехала. А теперь пошли, повидаемся с человеком, у которого есть, что тебе сказать... Взгляд Расти переметнулся на мужчин у стойки, которые, открыв рты, наблюдали за происходящим. - А вы, придурки, ничего не видели, - рявкнул он. - В таком случае считайте, что вам повезло, поняли! Генри пошел вслед за рыжим на улицу, влез на пыльный, старый турбокад. Мотор заревел и машина поехала к огням громадных башен, возвышавшихся за портом. Когда они поворачивали за угол, взгляд Генри упал на высокую фигуру Бартоломью. Он стоял на обочине и смотрел им вслед. Они приехали в грязный отель, комнаты которого были нанизаны на кособокий каркас здания, словно картонные бусины. Войдя внутрь через заднюю дверь, они прошли мимо переполненных мусорных корзин, поднялись на скрипучем лифте на десятый этаж, прошли по наклонному полу к двери, перед которой расположились, сосредоточив все внимание на зубочистках, два неприятных типа в дешевой и яркой одежде. Их глаза впились в Генри. Расти прошел между ними, толкнул плечом дверь, не отнимая руки от бедра. - Я с тебя глаз не спускаю, папаша, - сказал он мягко. - Так что никаких выдумок! Убранство комнаты было кричащим. Поляризованные панели испускали пурпурный свет, падавший на сплетенные из ослепительно блестящего полиэтилена ковры. Стены были увешаны подлинными картинами, изображавшими сцены из ночной жизни на экзотических планетах. В каждом углу горела затененная лампа. На обитом желтым плюшем с высокой спинкой кресле восседал сенатор Бартоломью, на нем был тесный деловой костюм строгого покроя, застегнутый на все пуговицы. Он бросил быстрый взгляд на Генри, глаза его округлились от изумления, рот непроизвольно открылся. Стоявший за спиной капитана Расти хмыкнул. - Я вам говорил, что Таскер не предал вас, его вывели из игры, - сказал он. - Как-нибудь я попрошу папашу рассказать мне, как ему удалось завершить свой поход. - Где... - глаза