ения языками, торговались, ударяли по рукам, вытаскивали и убирали здоровенные кошели с деньгами, щупали товар, пробовали на зуб, испытывали на прочность. Чтоб не потерять друг друга из виду, Иван с Петром держались рядом, не отходя и не отставая, перекидывались на ходу понятными лишь им одним фразами: - Боша? - спрашивал Петр. - Не бошай, - отвечал Иван, что означало: "воровать сейчас нельзя, время не пришло". Этому языку Ванька выучился у Петра не сразу, а по ходу дела, во время их долгих блужданий по московским базарам, когда надо было скрытно объясниться, подать знак, чтоб никто другой тебя не понял. То был общеизвестный воровской язык, который сам Камчатка усвоил чуть ли не с детства и великолепно им пользовался. А поживиться тут было чем: начиная от тех же кошелей, которые многие купцы выставляли напоказ или небрежно несли в руке, поигрывая ими, похваляясь один перед другим достатком, и кончая дорогими товарами, выставленными в лавках, на подводах, лежащими прямо на земле. Однако Иван Каин хотел действовать наверняка и поначалу приглядеться, выбрать жертву полегче, побогаче, а уж потом... - Купша бирс, - кивнул незаметно Камчатка на двух армянских купцов, стоявших подле открытых дверей своей лавки и спокойно пересчитывающих серебряные деньги, лежащие перед ними на круглом бочонке. - Бирс, бирс, - согласился Иван и, как завороженный, уставился на деньги, не сводя с них глаз. - Боша? - вновь спросил Камчатка. - Не бошай, - упрямо мотнул головой Иван. Потом сделал знак, чтоб Камчатка следовал за ним и быстро пошел в сторону постоялого двора. Вся их ватага была уже на ногах и поджидала возвращения атамана. - Леха Жаров и Гришка Хомяк со мной, а остальным покрутиться меж рядами, прикинуть, что к чему, поживка добрая нас ждет. Вечером опять здесь встречаемся. - А мне куда? - спросил обиженно Камчатка. - Рядом со мной будь на всякий случай, - подмигнул ему Иван. - К армянам пойдем? - шепотом спросил он. - К ним, - коротко бросил на ходу Иван. - Думается мне, дело выгорит. Вчетвером они вернулись обратно, к армянской лавке, и с независимым видом встали чуть в стороне, наблюдая за купцами. Один из них как раз собирался куда-то идти, а второй что-то говорил ему, напутствуя. - Стой здесь, - шепнул Иван Камчатке, - а вы за мной. Армянин неторопливо шел меж рядов, время от времени останавливался, разглядывал товары, осведомлялся о цене, качал черной курчавой головой и медленно двигался дальше. Вот он купил у молодой девахи связку баранок, улыбнулся ей, подошел к мужику, перед которым лежали горкой сочные, но недозрелые яблоки, начал о чем-то с тем разговаривать. - Забегите вперед и, как он мимо вас пойдет, орите во все горло, будто он у вас деньги стянул, - приказал Иван стоящим рядом Хомяку и Жарову. - Да смотрите, чтоб его в участок свели и подержали подоле там. Все поняли? - Как не понять, - сплюнул под ноги Жаров и ленивой походкой поплелся вперед, обошел армянина, глянул на него и остановился. Хомяк, не доходя нескольких шагов, встал неподалеку. Купец, ничего не подозревая, положил на место яблоко, которое не понравилось ему и двинулся дальше. В тот момент, когда он проходил мимо Лехи Жарова, окинув его равнодушным взглядом, тот схватился за карман и заорал, что было сил: - Караул! Деньги сперли! - Грабят! - поддержал его Гришка Хомяк и кошкой кинулся на армянина, вцепился, принялся колошматить, выкрикивая: "Отдай чужое, а то хуже будет! Вот гад какой!" Леха Жаров подскочил к ним и принялся помогать тузить купца. Мигом собралась толпа, обступила их, с ненавистью тыча кулаками армянину в бок. А тот лишь слабо защищался, пытаясь что-то ответить, совершенно не понимая, что от него требуют. Наконец появились привлеченные криком двое полицейских, расталкивая толпу, пробились к дерущимся и, узнав, в чем дело, повели всех троих в участок. - Теперь и нам пришла пора действовать, - шепнул Камчатке Иван и направился к армянской лавке. Второй купец все так же сидел у дверей, лениво поглядывая по сторонам, позевывал, ожидая возвращения ушедшего за покупками товарища. Судя по всему, они уже распродали свой товар и должны были со дня на день отправиться обратно на родину, потому что никакой торговли не вели, да и держались, как люди, у которых все дела закончены и делать им абсолютно нечего. Иван подлетел к армянину и затараторил: - Схватили! Взяли друга твоего в полицейский участок! Выручать надо! Беги! Поспешай! Купец недоуменно уставился на него, стараясь понять, о чем пытается втолковать ему незнакомый человек, и осторожно спросил: - Чего хотел? Нет ничего, товар продал, - и развел для убедительности руками. - Полиция! Друг твой в полицию попал! - вновь повторил все Иван и помахал рукой в ту сторону, куда увели первого купца. - Полиция...- наконец дошло до того. - Зачем, дорогой, так говоришь Моя честный купец, зачем полиция? - Друг твой в полиции, - Ванька начал терять терпение и опасаться, что полицейские, разобравшись, выпустят армянина, и тот вскоре явится сюда и испортит задуманное. Он умоляюще глянул на Камчатку, который стоял рядом и молчал. - В острог посадили, - попытался помочь тот и поднес к своему лицу перекрещенные четыре пальца, изображая решетку. - Острог?.. Полиция?.. - еще раз переспросил армянин и хлопнул себя по лбу, вскочил и кинулся в лавку. - Сейчас, погоди, выручать кинется, - самодовольно улыбнулся Иван. Вышло так, как он и предполагал: армянин выскочил из лавки с большим замком в руках, бросил торопливо взгляд на Ивана и Петра, благодарственно кивнул им и замкнул дверь, засунув ключ поглубже в карман, и припустился в сторону полицейского участка, находящегося на противоположном конце обширной площади, занятой под торговлю. Как только он затерялся меж других лавок и палаток, Каин кивнул на замок, приказав Петру: - А ну, покажи, на что ты способен. Сказывал, будто бы любой замок отомкнуть можешь. Вот и давай. - Мог бы и пораньше предупредить, - обиженно отозвался тот и, подойдя к двери, принялся рассматривать огромный замок, замыкавший толстую кованую щеколду. - Без инструмента не отворить, - покачал он головой через некоторое время. - Однако, мы иначе попробуем, коль получится, - с этими словами он вдел в дужку замка рукоять дубинки и круто повернул ее. Раздался треск дерева, но щеколда не поддалась. Тогда Камчатка изо всех сил навалился грудью на дубинку, и треск перешел в хруст, потом жалобно запищало дерево, и щеколда отвалилась от двери, обнажив развороченные доски. - Готово, - распахнул он дверь. - Стой здесь, - приказал Иван и, оглянувшись для верности по сторонам, проскользнул внутрь лавки. Ему сразу бросилась в глаза рогожа, лежащая подле деревянного ларя. Он приподнял ее и увидел толстый кожаный кошель, который чуть звякнул, когда Иван приподнял его и потряс. Спрятав его под одеждой, он быстро оглядел лавку, но, кроме грязной одежды, нескольких пар сапог, пустых кулей и мешков, ничего не обнаружил. Внутри был стойкий запах, тот, что остается после людского пребывания, когда в помещении живут не один день. Искать еще что-то не имело смысла, и Иван выбрался наружу, вновь глянул по сторонам; все было тихо. Никто не бежал к ним, не кричал о грабеже. - Ходу, - не разжимая губ, приказал он Камчатке, - встретимся вечером. - Понял, - ответил тот ему и, не оборачиваясь, направился в сторону торговых рядов. Иван шел к постоялому двору и явственно ощущал, как золотые монеты с каждым шагом становятся все более тяжелыми и даже как будто начинают жечь грудь. Ему вспомнились воровские рассказы о заговоренном золоте, которое, оказавшись в чужих руках, расплавлялось и прожигало насквозь грабителя. А армяне - известные чернокнижники... Они черны, как исчадие ада, настоящие колдуны... Про них всякое болтают... могли и заговорить монеты, кто их знает. Захотелось спрятаться в укромном месте и внимательно ощупать те монеты, а вдруг да они расплавляются не сразу, а постепенно. Ванька Каин закрутился на месте, огляделся, но найти на многотысячной ярмарке укромный уголок нечего было и думать. А монеты жгли и жгли грудь. Он передвинул их под камзолом поближе к животу и чуть не вскрикнул от боли, до того нестерпим стал жар. - Тетка, дай напиться, - попросил он пожилую женщину, что торговала холодным квасом вразнос. - На, мил человек, - протянула она ему с готовностью кружку. - Благодарствую, - Иван расплатился и, сделав несколько глотков, вылил остатки кваса себе за пазуху, - жарко чего-то, - пояснил раскрывшей от удивления рот торговке. - Ага, - согласилась она, не сводя глаз с мокрого парня, - печет нынче. Шел бы лучше на речку да и выкупался, сразу бы полегчало. - Далеко идти, - отмахнулся Иван, думая о своем. От монет надо было срочно как-то избавляться, иначе они довели бы его до сумасшествия. Расталкивая торговцев и покупателей, он круто врезался в толпу и пошел через всю ярмарку, ускоряя шаг. Наконец он нашел почти безлюдное место, недалеко от конного ряда, где имелась небольшая полянка для испытания лошадей, покрытая навозом, изрытая конскими копытами. Недолго раздумывая, он присел на корточки и осторожно извлек кошель. Теперь он казался ему необычайно тяжелым, не менее полпуда весом. Иван бросил его на землю и уселся сверху. - Эй, поберегись, - раздался сзади окрик, и мимо него прогарцевал верхом на вороном жеребце усатый наездник. - Затопчут ведь, - крикнул, не оборачиваясь. - Сам знаю, - ни к кому не обращаясь, ответил Иван. Теперь, сидя на кошеле, его стало беспокоить, что армян, наверное, уже отпустили, и они, найдя свою лавку ограбленной, могли кинуться искать его. А тот армянин, которому он объяснял, что компаньон его в участке, мог запомнить, да не то что мог, а наверняка запомнил его в лицо. Если купец не круглый дурак, то быстро сообразит, чьих это рук дело, и заявит о нем в полицию "Идти к себе на постоялый двор опасно, могут схватить, - подумал он, - надо бы где-то спрятать эти злополучные деньги. Но где?" И тут ему пришла в голову спасительная мысль, и он начал незаметно разгребать землю рядом с собой. Песчаная почва поддавалась довольно легко, и скоро была готова небольшая ямка, куда он и задвинул кошель и завалил его землей, прихлопал сверху и для верности воткнул веточку на месте своей захоронки. Облегченно вздохнув, он встал с земли, оглянулся по сторонам: вроде, никто не заметил, как он освободился от кошеля, все были настолько увлечены торгом, что, казалось, появись на ярмарке дикий медведь, и то не сразу обратят на него внимание. Иван расстегнул чуть камзол и увидел большое красное пятно на животе... Значит, не сказки это про заговоренные деньги?! Так оно и есть на самом деле! Вот те на! Но теперь он пальцем не дотронется до проклятых монет, пропади они пропадом, а поручит носить их тому же Камчатке или Гришке Хомяку. Вдруг через то место, где только что сидел Иван, проскакал все тот же верховой, горяча жеребца. Тот копытом попал точно в бугорок ванькиной захоронки и начисто снес веточку-метку. - Куда прешь! - заорал Иван и кинулся наперерез коню, чуть не угодив в очередной раз под копыта. - Уйди прочь, дурачина! - едва успел отвернуть жеребца мужик. - Откуда ты только тут взялся? Уйди от греха, - и умчался дальше. - А торгую я здесь, - крикнул ему вслед Иван. И неожиданно его оценило. Он торопливо пересчитал оказавшиеся с ним деньги и заспешил обратно, в сторону торговых рядов. Тут он первым делом перекупил небольшой полог у двух рязанских мужиков, что приезжали торговать пенькой и теперь готовились возвращаться обратно домой. Потом нашел коробейника и на гривенник накупил у него лент, тесьмы и со своими товарами отправился обратно к конному ряду. Через несколько минут на том самом месте, где он зарыл кошель с золотыми монетами, возвышался натянутый на колья полог, а под ним висели разноцветные ленты, и Иван, как заправский коробейник, подбоченясь, громко выкрикивал: - Кому ленты алые, совсем не линялые, красивые, недорогие, подходи, налетай, сколь хошь покупай. - Помолчал, огляделся, но желающих на его товар не было. - Ну, и черт с вами, не очень и нужны, - усмехнулся он и преспокойно отправился на постоялый двор. Там он застал прохлаждающегося без дела Давыдку Митлина и отправил его охранять полог и нехитрый товар от случайных воров. С теми деньгами, что они взяли у армян, можно было всей ватаге преспокойно жить лет пять, ни о чем не помышляя; хватило бы денег и на покупку доброго дома в Москве, что предложил сделать Гришка Хомяк. Остальные, правда, сходились на том, что добычу надо поделить, уступив Ивану одну четверть от всех денег. На том и сошлись. Но покидать уже через два дня Макарьевскую ярмарку никто не пожелал. Решили побыть еще неделю-другую и присмотреться к купцам, выбрать на будущее, завести знакомцев. Но Иван строго-настрого запретил заниматься мелкими кражами, предупредив, что, в случае чего, пусть каждый надеется сам на себя, выручать не будут. Все неохотно согласились с этим, но Камчатка, набычив большую голову, пробормотал: - Не по нашим законам поступаешь, Каин. У нас в беде друзей бросать не годится, нехорошо... - Чего хорошо, а что плохо, и без тебя, Петруха, знаю, - обрезал Иван, - помолчи лучше. Нас тут приметили уже, а коль все попадемся скопом, то чего доброго? Думаешь, на каторгу всем вместе идти сподручнее будет? - и громко захохотал, но никто его не поддержал. Лишь Леха Жаров криво усмехнулся, жуя острыми зубами травинку. - Нехорошо друга бросать, - упрямо повторил Камчатка. - А коль с тобой, Каин, чего случится? Тогда как? - Со мной?! - рассмеялся Иван. - Пока Бог миловал, проносило, пронесет и на этот раз. А коль не повезет, то сам как-нибудь извернусь. - Ой, ли... - покрутил головой Камчатка. Остальные молчали, прислушиваясь к их разговору. - Зарекался кувшин по воду ходить, да о камешек ударился, черепки остались. ... И ведь словно в воду глядел тогда Камчатка. Точно, зацепился за камень Иван Каин, взяли его с поличным в руках, избили жестоко и привели в участок. А там закрыли на крепкий засов, на шею железный ошейник одели, цепью к деревянному обрубку, стулом называемому, приковали. А ведь сам виноват, жадность погубила. Мало было армянских денег, позарился еще отхватить. Но не в одних деньгах дело, а желал Иван товарищам-друзьям доказать, какой он везучий да смелый, и средь бела дня из-под носа у купцов месячную их выручку попробовал утянуть, ан нет, не вышло... ... На третий или четвертый день шел он по колокольному ряду, где колокольцы, бубенчики на торг тульские мастеровые привезли. Знал бы, кто такие, то и связываться не стал. А их там стояло человек с полсотни, все друг дружку знают, за чужое, как за свое, стоят, не упустят. Вот и шел он по тому ряду и глядь: двое купцов в лавке своей деньги считают. Много денег. Иван шаг попридержал, вгляделся, отметил, что денег у тех мужиков ничуть не меньше, чем в армянском кошеле. А те преспокойно сочли выручку свою и ссыпали без опаски деньги в тряпочку, узелком завязали да и засунули куда-то вниз, под лавку. Прямо как с армянами! Точь-в-точь! У Ваньки ажно руки зачесались, коленки дрожмя заходили, как представил деньги те у себя за пазухой. Эти-то деньги наверняка не заговоренные, не армяне, не колдуны, а наши, русские мужики. Армянский кошель он поручил Петру Камчатке выкопать и схоронить где-нибудь до поры до времени. Тому руки не жгло, может, на него заговор не подействовал. Обо всем этом Каин передумал, пока перед лавкой стоял да пальчиком по колокольцам тихонько позвякивал. Потом в сторону отошел. Народу кругом тьма-тьмущая, все людьми запружено, не пробьешься. Решил дальше идти, не искушать судьбу. И надо ж такому случиться: прямо как на грех, купцы на тот момент из лавки своей оба вышли и пошли куда-то рядышком, спросить чего. А лавка незакрытая стоит. Искус, да и только! И себя Ванька не помнил, как дверь рванул и скок в лавку. Нагнулся, пошарил руками, схватил, что первое попалось, и бежать! Потом уж узнал, когда споймали, не деньги он схватил впопыхах, а серебряные оклады под иконы. Они, конечно, тоже цену немалую имели, но из-за них в лавку не полез бы. Не успел и нескольких шагов пробежать, как заорали сзади, в спину: "Караул! Вор! Грабют!" Хвать его за руку - вырвался, а тут со всех сторон туляки-колокольники бегут, у некоторых дубины в руках, иные с гирьками железными на ременной петле. Кто-то подножку подставил, кто-то по башке изрядно шмякнул... Упал. Помнит, что били, а кто - и не видел. Только голову руками закрыл да орал, словно резаный. На ноги поставили, повели в участок - с тычками, с затрещинами, с прибаутками. Все, кто навстречу шел, норовили или садануть побольней, или плюнуть. Так, мокрого, заплеванного и сдали в участок. Стал его полицейский начальник допрашивать: - Кто таков? Чего на Макарьевской ярмарке делаешь? - Плотники мы, - указал Ванька на поддельную бумагу, что лежала на столе перед полицейским, - наниматься на работу прибыли. - Врешь, все, как есть, врешь! - стукнул тот кулаком по столешнице так, что подпрыгнула бронзовая чернильница, в которую макал перо прыщавый писарь, записывающий ванькины слова. - В бумаге написано, - глядя себе под ноги, не сдавался Иван. - А я тебе сейчас такое на спине пропишу, что ты мигом у меня все вспомнишь, запоешь, как миленький, шелковым станешь! - кипятился, подпрыгивая в кресле, полицейский. Иван исподлобья смотрел на его обвислые щеки, колышущиеся на жирном лице при каждом слове, красные рыбьи глаза навыкате и большой сизый нос и еще до конца не верил, что попался, и попался, судя по всему, крепко. - Будешь правду сказывать? - продолжал кричать тот, - сказывай, где твои дружки, что в бумаге записаны? Здесь? На ярмарке? Где они? Как их сыскать? - Нет их здесь, в Вязниках меня ждут, - на ходу придумывал Иван, - как работу найду, то и за ними пошлю тотчас... - Врешь! Скотина! Опять врешь! Эй, позвать сюда Тихона, - крикнул он в дверь. - Добром не хошь сказать, под пыткою быстренько защебечешь. Тихон мой и не таким языки развязывал... Послышались тяжелые шаги и, обернувшись, Иван увидел здоровенного детину, на голову выше его и едва ли не в два раза шире в плечах. Тот глумливо улыбался, приглядываясь к Ивану, и мял в руках что-то, наподобие кнута, но, приглядевшись, Ванька понял, что вместо кожаного ремня к деревянной рукояти приделана тонкая металлическая проволока с небольшими узелками по всей длине. У него похолодело внутри, подкатила тошнота, когда представил, как эта плеть начнет клочьями снимать с него кожу, в глазах потемнело и, как сквозь туман, услышал: - Ну, станешь говорить, где дружки твои? - Иван молчал. Тогда толстомордый полицейский слегка подмигнул Тихону, и схватил Каина за плечи, легко кинул на лавку, сорвал рубаху и просунул руки в ременные петли, приделанные к ножкам лавки. Чуть повернув голову, Иван увидел, как Тихон, отступив на шаг, поднял плеть и глянул на толстомордого. - Давай, - приказал тот. Свистнула плеть, и Ивану показалось, будто его кипятком ошпарило. Он взвыл и, боясь потерять от боли сознание, закричал изо всех сил: - Слово и дело, - памятуя, что именно так он спасся когда-то от соседства с медведем и даже получил свободу. - Чего дуришь? - удивился толстомордый, но ударов более не последовало. - Чего еще выдумал? Говори мне, а уж я погляжу, что за дело у тебя, знаем мы вас... - Слово и дело, - пуще прежнего закричал Иван, надеясь, что его услышат и на улице и обязательно донесут в Тайную канцелярию. Не могли не донести. Таков закон... - Черт с тобой, - махнул рукой полицейский, - освободи его, Тихон, да сведи в канцелярию. Гляди, головой мне за него отвечаешь. Чует мое сердце, не простого вора мы словили сегодня, много разных дел за ним. В Тайной канцелярии заседал полковник Николай Иванович Редькин, о котором Иван наслышался, еще будучи в Москве. Говорили, мол, был тот Редькин из крестьянских детей, а в армии выслужился до капрала, потом попал в Сыскное отделение, где показал себя как ярый враг всех воров и жуликов, немало из которых казнили, а уж на каторгу отправили и совсем без счета. Имел полковник и своих доносчиков, которые и сообщали ему, за хорошую плату, разумеется, о всех воровских делах. Тогда он, выбрав день, с изрядной воинской командой вламывался в воровские дома и притоны, хватал всех, там обитавших и, случалось, ловил до полусотни человек зараз. От тех же доносчиков Редькин знал и о местах хранения краденого и безошибочно называл пойманным ворам, где и что они покрали, куда запрятали. А те, услышав из уст полковника про свои похождения, которые он описывал столь красочно, будто сам рядом при том находился, не долго запирались и сознавались во всем содеянном. Благодаря чему за Редькиным укрепилась слава провидца, будто бы знается он с нечистой силой, которая во всем ему и помогает. И действительно, полковник был сух телом, черен лицом и имел длинный крючковатый нос, кончик которого доходил почти до верхней губы. - Давно тебя поджидаю, - елейным голосом обратился он к Ивану, - сказывали мне, что сам Ванька Каин пожаловал к Макарию. Наслышан я о тебе, Каин, по Москве еще наслышан, милости прошу, садись, побеседуем. Принесите-ка нам чаю со знатным гостем испить, - приказал он денщику. - Отпустите меня, ваше благородие, - жалобно попросил Иван, - пригожусь, может, когда... - Ты мне и сейчас в самый раз, - рассмеялся Редькин, принимая из рук денщика чашку. - Попей чайку, пока я добрый. Ты, поди, знаешь куда попал? В Тайную государеву канцелярию, во! - поднял он кверху указательный палец. - У нас за просто так не то что чая, а и воды не дают. Только очень я на тебя надеюсь, расскажи-ка ты мне все о своих похождениях, Ванька Каин. - А чего рассказывать-то? - прикинулся дурачком Иван, радуясь, что полковник говорит с ним спокойно, почти доверительно, и не кричит, не тычет в морду кулаком, не грозится позвать палача. Рубаха на нем и так пропиталась кровью после одного лишь удара тихоновой плетью, и он зябко повел плечами, до того саднило содранную кожу. - Ну, заглянул я в лавку к ним, глянул - кулек валяется, взял поглядеть, что там внутри, а они тут налетели, бить начали... - Славно поешь, ой, славно, - блаженно улыбнулся полковник, - соловьем, прямо таки, канареечкой. Давай дальше, люблю слушать вашего брата. - И все, - с трудом улыбнулся Иван. - В чем тут моя вина? - Может, армянских купцов позвать? - все с той же ехидной улыбочкой спросил Редькин. - Они тоже много чего интересного расскажут. - Каких еще армян? - сделал удивленную физиономию Иван. - Я в ихних краях сроду не бывал, не видывал никаких армян. - Зато они тебя видели, обрисовали как есть, - хитро улыбнулся полковник. - И дружков твоих, что их в зряшней покраже уличили, тожесь обрисовали. Ну, будешь сказывать али до завтра подождем? Мне спешить особо некуда, - пощелкал пальцами полковник. - Да нечего мне на себя наговаривать, - завращал глазами Иван. - Плотники мы... - Ага, лавки купецкие тут конопатите, знаем мы вас, плотников... Коль будешь молчать, то придется тебя в Москву отправить, там тебе язык найдут как развязать, да жаль мне такого знатного вора отпускать. Посиди, Ванька Каин, до завтра, может, надумаешь чего, - и полковник приказал увести его в караульное помещение. Когда конвойный втолкнул Ивана в темную каморку, находящуюся в одном с канцелярией строении, тот успел шепнуть ему: - Слышь, браток, найди Петьку Камчатку, скажи ему, что здесь я. Он тебя отблагодарит от души. Слышь, Петьку Камчатку... - но дверь закрылась, он так и не понял, выполнит ли солдат его просьбу. Но уже на другое утро он услышал чуть картавый голос своего друга: - Прислали меня от христианских людей, богобоязненных, чтоб на помин души деда нашего, Прокопия Семеновича, передали всем, кто в узилище сидит, гостинцев. Пущай помянут деда добрым словом... - Какие там гостинцы? - нарочно строгим голосом спросил солдат. - Да калачи, плюшки, ватрушки, - отвечал Петька. - Давай сюда, - ответил солдат. - У нас нынче один лишь злодей сидит взаперти, ему хватит и калача, а булки сам съем. - Угощайся, служивый, угощайся, - поддакнул ему Камчатка, а потом быстро затараторил, - трека калач ела, страмык, сверлюк страктирила... - Чего сказал? - не понял солдат. - Присказка такая про калачи, - засмеялся Камчатка, но Иван уже понял, что тот сообщил ему на воровском языке о ключах, которые засунул в калач. Заскрипела дверь, и солдат через порог просунул внутрь каморки большой, пышный, увесистый калач, проговорил: - Возьми вот, тебе принесли. Не все люди воры на свете, есть и честные пока. - Благодарствую, служивый, - Иван радостно схватил калач и, едва дождавшись, когда солдат прикроет дверь, разломил его, торопливо начал щипать мякиш, пока не нашел металлический ключ и чуть не закричал от радости. Тут же вставил его в замок, который висел на металлическом ошейнике, с помощью чего он и был пристегнут к чурбаку, повернул... Замок щелкнул и дужка отскочила. Камчатка знал свое дело. Теперь он мог без труда снять с шеи проклятый ошейник, который накрепко приковывал его к деревянному обрубку. - До ветру хочу, - крикнул он караульному, - до ветру... 9. До сих пор, как только Ивану вспоминалась Макарьевская ярмарка и его пребывание в кутузке под стражей, когда он был на волосок, на самую малость от гибели, но ушел из-под самого носа у солдата через окно нужника, легко открыв принесенным ключом замок на цепи, становилось ему не по себе. А что же было потом? Все давние побеги, кражи, укрывательства настолько переплелись, перепутались в голове, что порой, оказавшись в незнакомом доме, чуть осмотревшись, он вдруг признавал что-то давнее, забытое, и хозяева начинали казаться похожими на тех, кого-то обворовал, обманул, и он, придумав очередную небылицу, спешил убраться подальше, пока его не опознали, не накинулись, не заголосили. ... В тот раз, бежав из-под караула, Иван быстро разыскал снующих по базару дружков и шепнул им, чтоб шли к реке, садились на паром. А сам быстро забрал вещи и деньги, припрятанные в укромном месте. Поддельная бумага на плотницкую артель осталась у полковника Редькина, а их, наверное, давно искали, и любой драгун или караульный мог опознать и схватить, а уж тогда ... Как и условились, встретились через час на пароме, переправились на другой берег реки и, поминутно оглядываясь в ожидании погони, заспешили в ближайшее село - Лысково, в котором уже приходилось бывать вездесущему Гришке Хомяку. - Есть там у меня одна деваха знакомая, - подмигивал он со значением атаману, - отсидимся до времени. - Без бумаги нам никак нельзя, - вздыхал Степка Кружилин, - заметут полицаи, как пить дать, заметут. - Не каркай, - оборвал его Иван, - со мной не пропадешь, придумаем чего. Не впервой. - Оно понятно, что не впервой, да не дай Бог случай второй, а то хуже прежнего выйдет, - пробовал бузить Степан, но Каин так глянул на него, что тот чуть язык не проглотил и надолго замолчал. - А мне бы где милую подружку сыскать по душе, по сердцу, да погостевать у нее недельку, отдохнуть малость, потешиться, - вздохнул Леха Жаров. - Тогда бы мне и полицаи не страшны были, зажил бы как турецкий султан, денежек хватит погулять, да еще и останется. - Найдешь себе еще подружку, - усмехнулся необычайно мрачный Петр Камчатка. Его явно что-то беспокоило, но он отмалчивался и лишь изредка недружелюбно взглядывал на Каина, и молчком вышагивал дальше, тяжело сопя под нос. - Чего надутый такой? - выждав удобный момент, когда их не могли услышать остальные, спросил его Иван. - А чему радоваться? - зло огрызнулся тот. - Связались с дурнями, которые ни украсть, ни покараулить не могут. Какой с них толк, скажи? Были бы с тобой вдвоем, нам бы тех денег, армянских, надолго хватило, чуть не на всю жизнь. - А ране отчего молчал? Почему в Москве не сказывал? - Иван, правда, и в Москве заметил трудно объяснимое дурное настроение своего товарища, но думал: пройдет, переменится. А теперь вон оно как оборачивалось. - Кто бы меня послухал? Они тебе уши маслом замазали, наобещали сорок коробов, шагу без нас ступить не могут. - Нехорошо друзей в беде бросать, - попробовал Иван урезонить Петра, - сам давеча толковал, мол, в беде воры один другого не оставят никогда. - но тот смачно сплюнул в дорожную пыль, ответил: - Сроду друзьями они мне не были! Так... поскребыши, прибились к нам, как банный лист к голой заднице, и бросить негоже, и тащить за собой мочи нет. - Так чего предлагаешь? Сказывай, - осторожно спросил Иван, вышагивая рядом с Камчаткой, с трудом поспевая за ним. - Разбежаться надо, пока не поздно. Сам по себе пущай каждый и добирается до Москвы. Не желаю им поводырем быть, надоело. - Перечить не буду, - помолчав, согласился Иван. - Может, так оно и лучше будет. Поглядим, как обернется все. В деревне Гришка Хомяк без труда нашел деваху, у которой останавливался года два назад. Жила она с двумя младшими братьями при отце, который постоянно бывал в разъездах, нанимаясь к купцам возницей, чем промышляли едва ли не все мужики из их деревни. Деваху звали Нинкой, и была она в доме за хозяйку, поскольку мать схоронили давненько и все бабье хозяйство легло на нинкины плечи. Судя по всему, с Гришкой у них была любовь, и теперь она была несказанно рада его появлению, легко шныряла по большой просторной избе, и улыбка не сходила с ее широкого румяного лица. Она усадила нежданных гостей на лавки в чисто прибранной горнице и даже не поинтересовалась, кто они, откуда прибыли. Помалкивал и Каин с товарищами, надеясь, что Григорий сам все объяснит своей подружке. А Хомяка было прямо-таки не узнать: он весь разомлел, размяк, и прежняя настороженность слетела с него, уступив место блаженной улыбке. Подобное настроение быстро передалось всем остальным, за исключением Петра Камчатки, который по-прежнему пребывал в дурном расположении духа. Молодые парни, постреливая в нинкину сторону озорными глазами, поинтересовались, есть ли у нее знакомые подружки, что согласились бы погулять, посидеть вместе с ними за столом. - Как не быть, - лукаво подмигивая, отвечала она, - полдеревни нашей в подружках у меня. Ой, озорные девки, не возрадуетесь. - А нам таких и подавай, - гордо выпятил грудь Леха Жаров. - Мы и сами мужики хоть куда, - облизал языком потрескавшиеся губы Данила Щелкан и шмыгнул носом. - Давно я бабьего запаха не чуял, соскучился уже. - И денежки у нас имеются, - брякнул кошелем Давыдка Митлин, и от глаз Ивана не укрылось, как неприязненно глянул на него Петр Камчатка. - Порастрясут мои подружки ваши денежки, - захохотала Нинка, - ох, порастрясут и нагишом отпустят. - Не на таковских напали, - отвечал Леха Жаров, - мы сами с усами, кого хошь потрясем, лишнюю денежку вытрясем. - Цыц, - оборвал его Иван, - попридержи ботало на... намотано. Больно самоед длинен стал, кто бы не укоротил. Жаров осекся, замолчали и остальные, но Нинка тут же, войдя в горницу, махнула в иванову сторону рукой и, смеясь, заговорила: - А ты, старшой али как тебя, мужиков своих не придерживай. Думашь, мне ваши чины неизвестны? Гришку я не первый год знаю. В последний раз от полиции его вместе с дружками у себя схоронила, а потом, ночью, за деревню вывела. Помнишь, Гришаня? - Как не помнить, - степенно кивнул тот. - Так и было. - Вот и не сокрытельствуйте от меня, ни к чему. Гришаня со мной всегда расчет верный вел, а я его ни о чем не спрашиваю, но и лишнего сроду не сбалтываю. И подружки мои той же породы, не охочи до бесед с полицаями или иными розыскными людями с Сыскного приказа. Тем и живем, что молчание блюдем. - А? Вишь, какова Нинка моя? - потянул ее к себе Гришка. - Золото, а не девка. Чего я говорил? - Пусти, - вырвалась она, - не время, отдыхайте пока, а я обед сготовлю. Пробыли они в доме у Нинки почти два дня, перезнакомились со всеми ее подружками, и все бы было хорошо, да под вечер оба младших Нинкиных брата вбежали в дом и что-то зашептали сестре на ухо. - А где они сейчас? - настороженно спросила она, выглядывая в оконце, и Иван мигом догадался: что-то случилось, не иначе как полиция в деревне. - У дома Журкиных стоят, с дядей Митей беседуют, - ответил старший, успев прихватить со стола капустный пирог и сунув его за спину. - Положи на место, не таскай со стола, - шикнула на него Нинка и, оборотясь к гостям, сказала, - пойду гляну, чего там... - Может, мне с тобой? - спросил Иван, но она покачала головой. - Не, сиди тут. Всяк поймет, что ты за гость. Сама все узнаю. - А что там? Что? - беспокойно заерзал на лавке Давыдка Митлин. - Драгуны по дворам ходят, - спокойно ответила Нинка, - пойду узнаю, кого потеряли. - Знамо дело, кого, - вскинулся Данила Щелкан, - уматывать надо, пока не накрыли нас тут... - Сиди! - стукнул кулаком по столу Иван. - Твое дело цыплячье - пшено клевать да раньше времени не кукарекать. Успеем уйти. Нинка скоро вернулась с испуганными глазами и быстро затараторила: - Не иначе, как вас ищут! Десять человек команда, от двора к двору идут, всех выспрашивают, не видели ли кого незнакомого. Двоих уже забрали каких-то мужиков, что у Снегиревых на постое неделю как стоят. Скоро и до нашей избы дойдут... - Так не пущай их! - с жаром выдохнул Гришка Хомяк и кинулся закрывать на засов входную дверь. - Хуже будет, - покачала Нинка головой, - знаю я их, так не уйдут. Да и видели вас, когда в дом входили. Не век же вам тут сидеть. - Это точно, - согласился Иван, поднимая с пола дорожный мешок и закидывая его за спину, - спрячь нас в амбаре до вечера, а там до леса проводишь. - Чуяло мое сердце, - зло запыхтел сзади Ивана Петр Камчатка, - накроют нас, рано или поздно накроют... - Хватит тебе, всю плешь проел, - попытался остановить его Иван, но Камчатка не желал успокаиваться и, бормоча ругательства под нос, первым вышел из избы. Нинка закрыла их всех в большом старом сарае, где были свалены старые телеги, сани, рассохшиеся колеса и кадушки, по стенам висела рваная упряжь, хомуты. В сарае они молча просидели до ночи, почти не разговаривая друг с другом. А по темноте Нинка провела их к устью глубокого лога и указала рукой вниз: - Там тропинка есть, к реке выведет, а там дорогу сами найдете. - Можется, останусь? - осторожно спросил атамана Гришка Хомяк. - Гляди сам, - ответил Иван и начал спускаться вниз по узкой лощине. Там, уже у берега, он решил, что Камчатка прав, обижаясь на товарищей, за которых все приходилось решать, заботиться, а у них одно на уме: как бы вволю повеселиться да поспать подольше. В кромешной тьме почти нельзя было различить лиц, но он и без этого понял: Гришка Хомяк остался наверху, возле Нинки. Так могли разбежаться и остальные. Что же он за атаман, коль слово его - все равно как писк комариный: все слышат, да никто не боится. Прикинув в уме, что самое лучшее для него будет, если сам распустит шайку, дождался, когда к нему подойдут остальные, и глухо проговорил: - Вот чего, браточки, не буду боле никого неволить, встретимся на Москве, коль удастся. А сейчас погуляли и будя. Айдате каждый сам по себе выбираться, а там - как Бог даст. Не взыщите, коль что не так... Прощевайте, господа хорошие, - и, круто повернувшись, пошел вдоль самой кромки воды, не оборачиваясь. Он переночевал один под старой рыбацкой лодкой, не зная, в какую сторону направились его дружки, а чуть свет был уже на пароме и переехал на нем обратно, на другой берег, где все так же не смолкала Макарьевская ярмарка. Что его влекло сюда? Сейчас он и сам не мог объяснить себе это. Желание встретить таких же, как он, удалых и отчаянных ребят, после того как разочаровался в прежних товарищах? Может быть. А может, влекла обратно на ярмарку возможность поживиться в очередной раз чужим добром, которое чаще всего бывает неправедно нажито? И это было. Но главное, главное... манила ярмарочная сутолока, бахвальство торгующих, веселость и бесшабашность сделок, шутки, смех, праздник во всем ярмарочном кругу. Именно радость происходящего и тянула Ивана к себе. Поднявшись по крутому косогору, он тут же угодил на стоянку то ли татар, то ли калмыков, которых несколько дней назад и в помине на этом месте не было. Они пригнали сотни три молодых низкорослых коней на продажу, и почти все пастухи находились в полуверсте при стаде, а возле потухших костров спал лишь один старый татарин с вислыми усищами до щек, надвинув на глаза мятую войлочную шапку. Под головой у него виднелся угол небольшого, обитого узорчатым железом деревянного сундучка, в каких приезжие купцы и прочий торговый люд обычно хранят деньги, расписки и иные ценные бумаги. Когда Иван увидел сундучок, то ноги словно тяжестью какой налились. Он сделал несколько шагов, но проклятые ноги не слушались, задеревенела шея, зажгло внутри. Он понял: пока сундучок не окажется у него в руках, покоя ему не будет. Так бывало всегда, стоило лишь увидеть сколько-нибудь ценную вещь, и сил для борьбы с самим собой найти он просто не мог. Иван подошел ближе к спящему татарину, протянул руку к сундучку, но ему показалось, старик не спит и сейчас ухватит его, заорет во все горло, сбегутся остальные татары и тогда... Что будет потом, и думать не хотелось. С противоположной стороны от погасшего кострища мирно стояла пегая лошадка, привязанная уздечкой к толстому сырому бревну, лежащему на земле. Иван поглядел на мирно дремавшую кобылу, на татарина, и вдруг шальная мысль пришла ему в голову. Не раздумывая, он отвязал лошадь и потянул за узду к спящему, затем быстро привязал уздечку к его правой ноге и хлопнул с силой по лошадиному крупу, и присвистнул. Та отскочила в сторону, рванула татарина, который с перепугу завизжал, будто его черти в ад волокут, чем окончательно напугал лошаденку, и та опрометью кинулась в сторону табуна, волоча за собой голосящего во всю мочь татарина. Сундучок остался там, где и лежал. Иван в два прыжка очутился возле него и бросился бежать вдоль реки, забирая поближе к торговым рядам, палаткам, где можно было бы быстрей затеряться. Оглянувшись, он увидел, что несколько татар бегут, размахивая руками, к очумелой лошадке и орущему старику. Еще через несколько минут они хватятся сундучка и кинутся в погоню за ним, надо было срочно искать место, где можно хоть ненадолго укрыться. Наконец, Иван смешался с толпой, неторопливо перемещающейся по всей ярмарочной площади, и ненадолго остановился вблизи хлебного ряда, где под огромными навесами лежали рогожные кули с зерном и холщовые, завязанные лыковыми вязками, с особыми хозяйскими меточками, мешки с мукой, насквозь пропитанные белой мучной пылью, которая была и на земле вокруг навесов, и на сапогах, и даже на лицах у двух заспанных мужиков, что, лениво развалясь, сидели в тенечке, прямо на кулях, и неторопливо жевали ситный хлеб, запивая его кваском из жбанчика, стоящего рядом на земле. - Эй, - окликнул один из них Ивана, - чего таращишься? - Потерял кого? - позевывая, спросил второй. - Бабу тут не видели? - сделал озабоченную рожу Иван. - Рыжая такая, толстая, с лукошком в руках... - Не-е-е... Таковской не видали, - ответил первый. - Давно потерял? - спросил второй, не сводивший глаз с сундучка, который Иван перекладывал из