---------------------------------------------------------------
© Copyright Владимир Кунин
Spellcheck: Наталья Голышкина
---------------------------------------------------------------
роман
Как зритель, не видевший первого акта,
В догадках теряются дети,
И все же они ухитряются как-то
Понять, что творится на свете.
Самуил Маршак.
Итак:
вот уже полтора месяца я - мюнхенский КБОМЖ. Как говорится - Кот Без
Определенного Места Жительства. Когда-то Шура Плоткин писал статью о наших
Петербургских БОМЖах для "Часа пик", мотался по притонам, свалкам, чердакам,
подвалам, заброшенным канализационным люкам, пил водку с этими несчастными
полуЛюдьми, разговоры с ними разговаривал. А потом, провонявший черт знает
чем, приходил домой, ложился в горячую ванну, отмокал, и рассказывал мне
разные жуткие истории про этих бедных типов, каждый раз приговаривая:
- Нет! Это возможно только у нас! Вот на Западе...
И дальше шли, как я сейчас понимаю, не очень квалифицированные
упражнения на тему: "На Западе этого не может быть потому что не может быть
никогда".
Ах, Шура, Шура... Милый, ироничный, умный, талантливый Шура. Даже он не
сумел избежать нашей вечной российской идеализации Запада. Но я не из тех
Котов, которые, ущучив Человека на ошибке, начнут кидать в него камни.
Отнюдь. Я же понимаю, чем вызваны подобные заблуждения. Среднему россиянину
живется у себя дома так фигово, что автоматически срабатывает некий защитный
механизм, и Человек начинает думать, будто где-то есть такая "земля
обетованная", и называется Запад, где наших российских уродств днем с огнем
не сыщешь. Ну, просто сплошной парадиз, черт побери! Отсюда, я думаю, и
добрая половина ошибок в той повальной эмиграции, которой теперь славится
Россия на весь мир.
Так вот, находясь в здравом уме и трезвой памяти, я - Кот Мартын,
русский, неженатый, родившийся в Ленинграде, проживающий в Санкт-Петербурге,
в настоящее время случайно пребывающий в столице Баварии городе Мюнхене Без
Определенного Места Жительства, имеющий относительно постоянную базу в
Английском парке под "Хинезише Турм" (Китайская башня), - с полной
ответственностью за свои слова свидетельствую: не знаю, как - где, а здесь,
в Мюнхене, этих самых западных БОМЖЕЙ столько, что, как выражался мой
Водила, - "хоть жопой ешь" (то есть - "очень много". Дословный перевод с
Русско-Водительского).
Увидеть БОМЖей можно повсюду, особенно ночью, когда они дрыхнут под
каким-нибудь навесом прямо на земле, подложив под себя несколько слоев
картона из упаковочных коробок. Как правило, рядом стоит недопитая бутылка с
вином или пивом, и тут же лежит огромный, грязный лохматый Пес, зачастую
очень даже породистый. Хотя здесь, в Германии, я заметил, наличие породы не
обязательно. Впоследствии я наблюдал в баснословно дорогих автомобилях таких
"Самосерек", которых у нас в России можно встретить, наверное, только в
деревнях Псковской области, куда мы ездили как-то с Шурой на дачу к одному
редактору.
Ночью немецкий БОМЖ укрыт с головой лоскутным ватным одеялом или храпит
в спальном мешке, а его Псина валяется рядом.
Потом, днем я несколько раз встречал этих Псов и их опухших Хозяев за
"работой". Хозяин сидел с бутылкой пива в руке, на его груди висела картонка
с разными, наверное, жалостливыми словами, рядом спал его клочкастый Пес, а
в пластмассовую мисочку прохожие изредка бросали монетки - на Пса! БОМЖу
никто ничего не подавал, а вот "бедненькому Песику, несчастной Собачке"
хотели помочь многие... Поэтому, БОМЖ с Собакой - человек состоятельный и
уверенный в завтрашнем дне, а БОМЖ без Собаки - деградант и люмпен, как
выражается Шура Плоткин.
Вечерами БОМЖи со своими Псами-добытчиками, как правило, кучковались в
трех местах Мюнхена - в конце Леопольдштрассе на Мюнхенерфрайхайт, у
Зендлингертор на Герцог-Вильгельмштрассе, и, конечно же, у Хауптбанхофа - у
Главного железнодорожного вокзала! То есть в местах, густо посещаемых
туристами и разным приезжим людом. В этих трех местах БОМЖи собираются чуть
ли не со всего города, и пока их Собаки мирно спят вповалку, БОМЖи дуют
винище, накачиваются пивом, выясняют отношения, ссорятся, дерутся и любят
друг друга - Мужчины Женщин, Женщины Женщин, Мужчины Мужчин...
Короче, такая Человеческая помойка, что я, в поисках пристанища для
самого себя, выбрал все-таки Английский парк, куда БОМЖи почему-то не
заходили. Рассказом о Баварских БОМЖах я вовсе не хочу обидеть прекрасный
город Мюнхен! И в подтверждение моих симпатий к городу, заполненному таким
количеством колбас и сосисок, которое не может пригрезиться даже Рэю
Бредбери - любимому фантасту Шуры Плоткина, - так же ответственно заявляю,
что Бродячих, Бездомных, Безхозных Кошек, Котов и Собак здесь нет и в
помине! А это достижение цивилизации, достойное всяческого уважения.
Заблудших - видел, сочувствовал, но помочь ничем не мог. Ибо пока еще
плоховато знаю город, и название улицы, сообщаемое мне растерянным немецким
Котом или потерявшейся Кошкой, - мне ничего не говорило. Сами же они, в
общей своей массе, не имеют понятия, где находится их дом даже тогда, когда
они всего лишь перешли на другую сторону улицы. Полагаю, что это в них чисто
национальное. Уж больно часто я сталкивался с подобным явлением.
Заблудившихся Кошек зачастую удавалось трахнуть. В этом деле они достаточно
раскованны, но тоскливы. Почти всегда неясно - получает она физическое
удовольствие или всего лишь моральное - от добротного исполнения своих
дамских обязанностей.
С Котами же говорить практически было не о чем. Мои предложения вместе
перекусить (причем, я ориентировался только на свои запасы!) вызывали в них
довольно кислую реакцию. Во-первых, местные Коты воспитаны на Кошачьих
консервах типа "Ваша Киска купила бы "Вискас"!". У нас теперь пол-России
этим дерьмом завалено. Поэтому они вежливо воротили нос от куска нормального
мяса, отменной косточки или грудинки, или шматка курицы, которые я чуть ли
не ежедневно стяжал в "Биргартене" - такой пивной ресторан около моей
"Хинезише Турм", где прописался старым ленинградским способом. Притащил им
дохлую крысу, которую, к сожалению, пришлось ловить самому, и был обласкан и
накормлен.
Дня три я им таскал одну и ту же крысу, каждый раз выдавая ее за
"свежака", но в конце концов она протухла и завонялась так, что я сам не мог
к ней близко подойти! Пришлось отлавливать другую...
И пока не наступили холода, и "Биргартен" работал во всю ивановскую, -
я был сыт и мои запасы позволяли мне пригласить на ужин хоть пять
заблудившихся Котов. Но, повторяю, они ничего моего есть не хотели. Первую
причину я уже называл, а вторая, как я сообразил позже, заключалась в том,
что, приняв мое приглашение, местный Кот считал себя обязанным сделать мне
ответное приглашение. А ему этого страсть как не хотелось! Он бы и рад был
поболтать с иностранным Котом (это я-то иностранец!..), похвастать своей
квартирой, обстановкой, "песочницей", куда он гадит, и все его испражнения
под воздействием передовой германской технологии мгновенно превращаются в
бело-серые ничем не пахнущие каменные комочки...
- Как?!. У вас в России этого нет?!. - пугался такой Кот, когда я, не
веря что это возможно, просил медленно повторить мне про комочки еще раз.
Как же вы живете без этого?!!
Но приглашать к себе не торопился. Ибо такой прием требовал расходов.
Мои вопросы - не знает ли уважаемый местный Кот кого-нибудь, кто в
ближайшее время едет в Россию? Или, может быть, Хозяин уважаемого Кота
как-то связан с Людьми, ездящими в Россию, - сейчас это очень взаиморазвито
- я мог бы с таким же успехом задавать своей деревянной "Хинезише Турм", под
которой нашел себе приют и крышу.
Ни хрена эти Коты не знали, ничем не интересовались, никаких Контактов
со своими Людьми не имели, считая, что главное предназначение Людей -
кормить и холить своего Кота, возить его в отпуск - в Италию, Испанию и на
Канарские острова, и работать не покладая рук для того, чтобы Коту было
мягко спать и сладко есть это свое консервированное дерьмо с витаминами...
Несколько раз встречались мне и наши Коты и Кошки. Из случайных
знакомств с ними и ни к чему не обязывающей болтовни я разделил их на три
категории. В первую категорию, которой я безумно позавидовал, входила Кошка
одного нашего российского вице-консула - веселая, деловая и неглупая
москвичка Нюся, которая про Мюнхен знала все: где можно пожрать на халяву,
как пройти в нужное место кратчайшим путем через служебные двери и проходные
дворы, какому Коту имеет смысл ДАТЬ, а какому и нет.
Но вот тут всплывал один-единственный, но весьма существенный
недостаток этой Нюси. Знать она знала, но удержаться и не ДАТЬ кому угодно
она была не в силах! Тем не менее, а может быть, и поэтому с ней было не
обременительно, легко и спокойно.
Вторым был Кот (имя вылетело из головы), про которого Нюся сказала, что
он принадлежит Человеку, являющемуся "правой рукой" Генерального консула. На
какой-то момент мне показалось, что эти два знакомства для меня - прямой
путь к Шуре и Водиле. И я закатил им приемчик, как говорит Шура Плоткин,
"под большое декольте". Во всяком случае, пока я трахал Нюсю, она обещала
мне безграничную помощь и покровительство своего Хозяина. Кот же "правой
руки" Генерального консула оказался довольно мерзким типом, хотя и выглядел
крайне авантажно - красивый, ухоженный, с признаками породы какого-то
странного, специфического воспитания. Он все время делал вид, что ему
известно что-то такое, чего другим знать не положено. Ко всему прочему, он
постоянно взывал к честности, честности и честности, хотя Нюся клятвенно
уверяла меня, что большего ворюги, чем этот Кот, не знали ни Германия, ни
Россия!
Однажды, когда он уж слишком настойчиво призывал меня к честности и
расспрашивал о том, как я здесь оказался, а всем своим видом давал понять,
что не верит ни одному моему слову, я разозлился и начистил ему холеное
рыло. Больше он не приходил. Но, к сожалению, перестала приходить и веселая
вице-консульская Нюся. Видимо, эта сволочь Кот капнул на нее кому надо, и
Нюсю перестали выпускать из дому.
А позавидовал я им только потому, что и этот Кот-дипломат, и эта
вице-Нюся совершенно точно знали, что пройдет какое-то определенное время и
они обязательно вернутся в Россию. Чего, в отличие от меня, дико боялись и
не хотели!
Ко второй категории я отнес Котов-эмигрантов из Киева. Их было великое
множество. Они прибыли сюда под флагом "Киев и Мюнхен - города-побратимы!".
Кому пришло в голову когда-то "побратать" Мюнхен и Киев - ума не приложу.
Все равно, что насильно женить меня на овце и ждать от меня и супруги
ежегодного приплода "Котоягнят". Бред какой-то! Рассказать Шуре -
обхохочется.
Тем не менее, все киевские евреи, а также украинцы и русские, загодя
прикупившие липовые еврейские документы, и пожелавшие сначала послать
советскую власть, а потом и "ридну Украйну" ко всем чертям, оказались в
Мюнхене по так называемой "еврейской линии".
Обо всем этом я узнал от единственного пристойного и интеллигентного
Кота-киевлянина, принадлежащего одному симпатяге - инженеру по автомобилям.
В Мюнхене инженер спокойненько работал обычным автомехаником, а вечерами вел
со своим Котом разные беседы. Никогда не сталкиваясь с книгой доктора
Шелдрейса, они оба своим умом дошли до Телепатического Контакта. Не в полной
мере, но достаточно для доброй поверхностной трепотни, овладели этим
искусством и пребывали теперь в тихих радостях и заботах друг о друге.
Этот же Кот говорил мне, что под Мюнхеном, километрах в сорока, живет
еще одна чрезвычайно милая пара киевских художников - муж и жена. Они как-то
приезжали к этому инженеру чинить свой автомобиль и познакомились. Ни Кота,
ни Кошки у них, кажется, нет. Поэтому, сведения о них крайне скудны. О них
даже не сплетничают. А для киевско-мюнхенского круга это явление
поразительное и из ряда вон выдающееся. Или - "выходящее"? Как нужно
говорить? Ни черта не помню...
Все же остальные, с кем меня сводила судьба, были на редкость одинаковы
в своем наступательном провинциализме, необязательности, всезнайстве и
постоянных потугах сообщить всему миру - кем они были раньше, до приезда в
Мюнхен. Процент вранья в этих рассказах был удручающе высок, и если Кот
заявлял, что в Киеве у него была четырехкомнатная квартира с потолками в три
шестьдесят, а ЕГО Няма или Петя, или Жорик, или Арон были "Главными
инженерами", "Ведущими конструкторами", "Главными врачами Четвертого
управления", или "Выдающимся музыковедом" - это, в лучшем случае, означало,
что все они имели в Киеве аж двухкомнатную в блочном доме с потолками в два
сорок пять! И Няма никогда не был "Главным инженером", а занимал довольно
скромную должность техника. Жора служил не "Ведущим конструктором", а просто
чертежником. А "Главный врач Четвертого правительственного управления" Петя
полжизни оттрубил терапевтом в районной поликлинике, напрочь растеряв в ней
все знания, полученные еще в институте. Но вот "Выдающийся музыковед" Арон
был, действительно, хорошим настройщиком и очень неплохо зарабатывал. В
Киеве у него был даже раздельный санузел!
Когда я, в слепой надежде найти хоть какую-нибудь возможность вернуться
в Россию, спрашивал у каждого из них - не знают ли они Человека,
собирающегося в Петербург, они все в один голос предлагали мне ехать в Киев,
с удовольствием вспоминая - сколь прекрасен этот город, как хорошо было в
нем жить, где их знала "каждая Собака"! Поэтому мне были совершенно неясны
побудительные причины их переезда в Мюнхен.
Киевские Кошки были поразительно суетливы и постоянно пребывали в
состоянии полного восхищения собственными персонами. Отожравшись на
добротных немецких продуктах, они, действительно, стали неплохо выглядеть.
Морды у них разгладились, шерсть лоснилась от сытости, и единственное, что
можно было бы поставить им в упрек - это чрезмерное употребление сладостей и
излишне раннюю полноту, которую я ошибочно принимал за позднюю беременность.
А так как я обычно беременных Кошек не трогаю (я как-то уже говорил об
этом), то, как шутит одна моя знакомая киевская Кошка по имени Циля, я
несколько раз "пролетал, как фанера над Парижем..." Это у них такая острота.
Если перевести ее с южно-русско-еврейского хохмачества на нормальный
московско-ленинградский язык, это будет означать, что я "ошибался и проходил
мимо того, чем мог бы воспользоваться".
Кстати, о Циле. Циля была единственной изящной Кошкой-киевлянкой,
сумевшей сохранить вполне приличную фигурку. Как и все ее приятельницы, она
была в восторге от самой себя и постоянно рассказывала всем о своих победах
над немецкими Котами, не забывая намекнуть, что, дескать, владеет такой
техникой секса, перед которой не устоять даже молодому Тигру. Дескать, она
его затрахает в первые же три минуты. Был бы рядом Тигр - она бы всем
показала, как это делается!.. Я не испугался Цилиных обещаний и угроз, и тут
же влез на нее, чтобы немедленно испытать на себе всю мощь неведомой мне
доселе "техники секса", способной свести Тигра в могилу.
... Знал ведь, давно уже знал, что ни одной Кошке нельзя верить на
слово. Но такого разочарования не испытывал уже лет сто! Как сказал бы мой
Шура Плоткин, - "Об технике секса там не могло быть и речи!" Обычная
раздражающая любительская суетня, фальшивое раззевание пасти, якобы
страстное закатывание глаз, взвизгивания не тогда, когда нужно, и полное
неумение чувствовать партнера по траху!
От злости я чуть загривок этой Цили не прокусил. Меня удержало только
то, что я вовремя вспомнил миротворческую присказку Шуры, которую он говорил
каждый раз, когда сталкивался с проявлением любительщины в чем угодно:
- Знаешь, Мартын, - говорил в таких случаях Шура. - В американских
салонах Дикого Запада всегда висела табличка: "Не стреляйте в пианиста. Он
играет, как умеет".
Что, впрочем, не помешало мне остаться с Цилей в приятельских
отношениях.
И, наконец, третья категория - староэмигрантских Котов и Кошек,
выросших и воспитанных в семьях, смылившихся из Совка массу лет тому назад.
Наверное, наверное, и среди них есть уйма замечательных, добрых и
мудрых Котов и Кошек! Мой небольшой опыт общения со староэмигрантским
Кошачьим сословием не позволяет мне судить обо всех Котах, взращенных в
таких семьях. Думаю, мне просто не повезло. Те немногие, которых я случайно
узнал, произвели на меня более чем странное впечатление. Часть из них
принадлежала бывшим сотрудникам радиостанции "Свобода", уволенным при
переезде радиостанции из Мюнхена в Прагу. Несмотря на то, что Конгресс
Соединенных Штатов Америки достаточно щедро выплатил им выходные пособия,
исчислявшиеся доброй сотней тысяч марок, а то и больше, - оставшиеся не у
дел в Мюнхене все равно чувствовали себя униженными и оскорбленными. Чуть ли
не выброшенными на улицу...
Хотя, при том, что они заработали за эти годы, ведя идеологическую
войну с Россией с очень безопасного расстояния, да плюс бабки, полученные
ими при увольнении, вполне обеспечивали им спокойную жизнь до самой глубокой
старости.
Все это я узнал от их же Котов и Кошек, которые тоже были хороши
по-своему. При встречах они приветливо мурлыкали и облизывали друг друга, а
после расставания один из них непременно рассказывал мне гадости про
ушедшего. Или, наоборот: сначала гадости, затем появлялся тот, о ком эти
гадости говорились, а уж потом, сразу, без какого-либо перехода, -
облизывание и мурлыканье с тем, кого только что поливали жидким дерьмом!..
Про такое трогательное сообщество мой Шура Плоткин непременно
процитировал бы одного уже умершего поэта, которого Шура очень любил.
- Террариум единомышленников, - наверняка сказал бы Шура.
А Водила, помню, как-то про такую же компаху выразился попроще,
сохранив абсолютно тот же смысл:
- Ну чистый гадюшник, бля!
Но что бы эти Коты и Кошки не говорили друг про друга, все-таки это
было Сообщество! Объединяли их - относительная равность положения, примерно
одинаковый высокий жизненный уровень и общая давность пребывания за границей
своей родины, которой они видите ли, стеснялись, и между собой зачастую
разговаривали на плохом английском языке.
И, конечно же, все вместе не переваривали представителей последней
волны эмиграции. Глядя на недавно приехавших в Мюнхен Котов и Кошек, которые
поначалу на каждом шагу делали привычные советские глупости и попадали
впросак из-за элементарного незнания Запада, - староэмигрантские Коты,
наверное, вспоминали свое собственное ничтожество тех лет, когда они сами
впервые появились на этой заграничной земле.
Стоило хоть немного споткнуться Новоэмигрантскому Коту, как Старый
эмигрант презрительно цедил сквозь усы:
- Ах, как это все у вас по-русски!
Тем самым давая понять, что уж он-то никакого отношения к этой ужасной
стране не имеет.
- Уж если вы все-таки оказались на Западе, - назидательно говорил такой
Кот, - переехали, так сказать, в Свободный мир, так извольте...
Дальше шел поток бездарных нравоучений, примитивных сентенций,
банальнейших благоглупостей и невероятного количества примеров из "богатого
жизненного опыта" самого Кота-Староэмигранта. Вся это местечковая словесная
шелуха перемежалась английскими и немецкими словами, что должно было
показать - сколь Западен стал Староэмигрантский Кот, если он даже позабыл
многие русские слова, и их значение помнит только на двух других языках!
Правда, со мной они так разговаривать не рисковали. Они прекрасно
знали, что я тут временно, и вот-вот укачу в Россию, а во-вторых, явно
чувствовали, что я в секунду могу набить морду и оборвать хвост любому из
них. Мне лично было наплевать - кто сколько тут живет. Но однажды, когда у
меня в гостях под "Хинезише Турм" собралась компашка и тех и других, и
Староэмигрантские Коты начали хамить Котам вновь прибывшим, я не выдержал и
сказал:
- Даже и не знаю, чем больше гордиться? Тем, что ты смылился из Союза
кучу лет тому назад и все последующие годы жил под теплой крышей сытно и
спокойно, или тем, что все эти годы - один хуже другого - продолжал жить в
Совке, лазал по отравленным помойкам в поисках пищи, спасался в подвалах и
на чердаках от непогоды и разных шапочных дел мастеров, вместе со своими
Людьми переживал антисемистские митинги, а кое-кто и бесславные кровавые
войны на собственной земле...
Тут староэмигрантские Коты забыли про осторожность и стали наперебой
что-то мне орать. Но я только чуть-чуть прижал уши, слегка приподнял верхнюю
губу и совсем немного показал клыки. Правда, я еще выпустил когти передних
лап и легонько постучал кончиком хвоста по земле.
Этого оказалось вполне достаточно, чтобы все они быстренько стали
собираться по домам, не забывая на прощание сказать, что "прекрасно провели
вечер"...
Наступила самая настоящая осень. "Биргартен" - этот пивной ресторан на
свежем воздухе - свернул свою деятельность, сложил скамейки и столы в
штабеля; кухни, а их было предостаточно, закрылись; а весь биргартеновский
Люд перешел в рядом стоящее помещение - в так называемый "гастштет" под
вывеской "У Хинезише Турм". Куда мне заходить было воспрещено.
Теперь, лежа на пятом, нещадно продуваемом, ярусе своей дурацкой
Китайской башни, я уже не просыпался от стоящих столбом одуряющих запахов
жарящихся свиных ног, грудинок, потрясающих ребер, куриц, от перезвякивания
"массов" - литровых пивных кружек, и от непрерывного журчания десятков
кранов, безастановочно наполняющих эти "массы" темным пивом, светлым, мутным
- "вайсбир", и "радлером" - истинно баварским напитком - смесь светлого пива
со специальным лимонадом...
Теперь я просыпался от ночной сырости и голода с одной лишь мыслью --
где согреться и пожрать. Уже не играл под Китайской башней военный оркестр
свои марши, но слышался стук молотков, визжание электропил, и вокруг моей
башни шла какая-то неторопливая суетня. Возводились десятки временных
ларьков и ларечков, вроде наших, которыми забит весь Питер. Как объяснил мне
один весьма приличный Песик, - он здесь каждое утро выгуливал своего не
очень здорового Человека, которому было предписано почаще бывать на свежем
воздухе, - эти ларьки готовились к Рождеству Христову. А вот что такое
Рождество - Песик и сам не очень хорошо знал. Говорил только, что в это
время по всему городу в таких ларечках продают много ярких, не очень нужных
маленьких вещичек и уйму горячего вина - прямо на улицах!
Кстати, если уж говорить о здешних Собаках, то ко всем неоспоримым
достоинствам Мюнхена я бы приплюсовал то обстоятельство, что Мюнхенские
Собаки (а по Английскому парку их гуляет великое множество!) в отличие от
наших Петербургских, удивительно приветливы к Людям и к Собакам любых пород,
и очень спокойно, - я бы даже сказал, - с достаточной долей уважения
относятся к существованию Котов и Кошек.
Наши же засранцы сначала должны обязательно облаять ни в чем не
повинного незнакомого Человека, затем непременно перегрызться между собой, а
потом сделать все возможное, чтобы попытаться загнать какого-нибудь
несчастного Кота на дерево или в подвал. А убедившись в невозможности
достать его оттуда, еще час тупо рваться с поводка и оглашать окрестности
своим идиотским осипшим голосом.
Скорее всего, и здесь есть такие же Псы-кретины, которые не
переваривают других пород Животных. Считающие себя, как говорил Шура
Плоткин, - "стержнем и основой нации". Но если у нас в Советском Союзе это
явление десятки лет трогательно поощрялось и тщательно культивировалось, как
рассказывал мне тот же Плоткин, то здесь таких Псов совсем немного, и они,
при любом проявлении нетерпимости к другим видам Животных, достаточно строго
наказываются.
- Это уже наша сегодняшняя политика, - сказал мне тот Песик- симпатяга,
с которым я познакомился в Английском парке.
А еще этот Песик, сто раз извинившись передо мной, чтобы не оскорбить
мое национальное достоинство, сказал, что вся эта зараза идет от Собак
Германской демократической республики. Потому что до воссоединения с
Федеративной, Германская демократическая была очень близка по строю и по
духу Советскому Союзу.
Ни в коем случае не оправдывая этого уродливого явления, я попытался
объяснить милому интеллигентному Песику, что в нашей стране все это
происходит не от хорошей жизни. Что сегодня в России всеобщее Озверение
стало буквально повальным бедствием и распространилось почти на все слои
общества - не только Собачьего, но и Человеческого! Мало того, как в этом ни
грустно мне признаваться, но сегодня этой язвой заражена и очень большая
часть кошачьего сословия... А все от того, что жить стало невмоготу, и
каждый ищет виноватого не в себе, а в ком-то другом.
- Вот такие пирожки, уважаемый герр Песик, - сказал я.
- Я с вами совершенно согласен, майне либер герр...
- Мартын, - подсказал я. - Или можно просто - "Кыся"...
- Я с вами совершенно согласен, майне либер герр Мартин-Киса, - не
очень разобрался в наших русских именах этот Песик, и, посмотрев на
переминающегося с ноги на ногу своего Человека, смущенно добавил: - Но, к
моему великому сожалению, сейчас я вынужден извиниться и прервать наш
удивительно интересный разговор. Как видите, мой Человек уже просится в
туалет, а длительное воздержание в его возрасте... Сами понимаете. Кроме
всего, ему необходимо еще принять кое-какие лекарства, и я в меру своих сил
стараюсь, чтобы он это делал вовремя.
Мы любезно распрощались и я, дрожа от холода, помчался на промысел. Еще
когда стояли теплые дни и вовсю работал "Биргартен", а мои запасы жратвы
превышали самые смелые предположения, я как-то прогуливался по берегу
узенького ответвления Мюнхенской реки Изар, протекающего через весь
Английский парк. И неожиданно на поверхности воды увидел спинки довольно
толстеньких и крупных рыб, стремившихся плыть только против течения. А так
как течение в этой узкой парковой речушке было очень сильным, то глупые рыбы
почти стояли на месте.
Как объяснила мне тогда вице-консульская Нюся, эта рыба называется
"форель" и Людям ловить ее запрещено. Нюся сама слышала, как ее Хозяин
рассказывал жене, что для того, чтобы получить разрешение на ловлю рыбы,
нужно сначала пройти специальные платные курсы, затем за приличненькую сумму
сдать экзамен, а потом за семьдесят пять марок купить разрешение-лицензию. И
только после этого тебе позволят поймать несколько рыбешек в специально
отведенном месте под бдительным оком еще более специального рыбного
контролера.
Но самое забавное в такой рыбной ловле, что, поймав эту рыбу,
полюбовавшись на нее, ты обязан выпустить ее обратно в реку!
- Какой-то спортивный онанизм! - помню, возмущалась тогда Нюся. -
Представляешь, это все равно, как если бы мы с тобой сидели друг против
друга и сами себя удовлетворяли вместо того, чтобы немедленно слиться в
едином экстазе?!
Нюся обожала разные роскошные формулировки и объяснения своему
блядству.
- Да, - сказал я. - Действительно!
И чтобы никому в голову не пришло бы заподозрить нас в онанизме, мы тут
же как сумасшедшие слились с ней в этом, как его ... экстазе!..
Но тогда было еще тепло, работал "Биргартен", еды было навалом, и
разговор с Нюсей о рыбе носил чисто теоретически-познавательный характер.
Теперь холодно, Биргартен закрыт. Ни жрачки, ни Нюси, ни хрена этого нет, а
лопать хочется безумно. И я помчался к нашей парковой речушке сломя голову,
как только вспомнил о рыбе. Авось, повезет?..
Главное было не попасть под ноги лошадей. Здесь в парке есть такие
спецдорожки для верховой езды, и однажды, недели две тому назад, я
перескакивал через такую дорожку и чуть было не попал под эту Лошадину с ее
жуткими копытами. Я-то вывернулся, а вот эта огромная дуреха так испугалась
меня, что захрапела на весь парк, встала на дыбы, потом начала вскидывать
задницей, и, конечно, сбросила с себя всадника, который оказался каким-то
Мюнхенским тузом. Он так блажил на весь свет, что сейчас же позвонит
бургомайстеру Мюнхена, сегодня же напишет самому бундесканцлеру и вообще на
кой черт Германии столько партий и разных их вонючих лидеров, если ни один
из них не может оградить Его от нападения диких Котов в его родном
Английском парке, в то время, когда он платит такие умопомрачительные
налоги!!!
По выражению Шуры Плоткина - "Картинка маслом": я сижу на соседнем
дереве, подо мной на земле валяется этот Мюнхенский туз и несет по пням и
кочкам всю государственную систему Германии, а его кретинская Кобыла,
оправившись от первого испуга, спокойненько щиплет травку у ног своего
взбесившегося владельца.
Так что я теперь мотаюсь по парку с величайшей осторожностью.
Вот и сейчас - бегу к той речушке с запретной форелью, а сам как
заведенный кручу головой, оглядываюсь ежесекундно по сторонам, шарахаюсь в
кусты, словно на меня охотится целый табун Лошадей. На кой мне хрен эти
случайности в чужой стране, в чужом городе, где нет ни Шуры, ни Водилы, ни
моего бесхвостого дружка-приятеля Кота-Бродяги? Не дай Бог, какая-нибудь
огромная Коняга-мудила, рабски таскающая на себе своего Человека, наступит
на меня своим ужасным копытом - ко мне же здесь подойти будет некому! И если
я даже выживу и оклемаюсь - насколько затянется мое возвращение в Петербург?
- Нет, нам такой хоккей не нужен! - как часто говорил Шура, когда ему
что-то очень не нравилось.
Вот с этими мыслями я мчался за рыбой. Причем, клянусь, я никогда в
жизни сам рыбы не ловил. Но я откуда-то точно знал - как это делается.
Вернее, КАК ЭТО ДОЛЖЕН ДЕЛАТЬ КОТ... Я уже сейчас не помню, в связи с чем
Шура как-то сказал мне, когда я совершил какую-то небольшую оплошность:
- Странно, Мартышка... Как ты мог это допустить? (убей Бог - не помню
что!). Ты же на редкость образованный Кот. Я не шучу. Ты обладаешь широким,
полифоническим образованием, состоящим из трех могучих слоев -- домашнего
образования, к которому, смею надеяться, я имею некоторое скромное
отношение; уличного - достаточно посмотреть на твое рваное ухо и шрам через
всю морду; и телевизионного - самого распространенного образования для
широких слоев трудящихся. Но кроме этого, ты обладаешь потрясающим
комплексом инстинктов, ставящих тебя по отношению к половине народонаселения
мира - на высшую ступень развития. А это, Мартын, не хухры-мухры!
Так вот то, что я досконально знал, КАК НУЖНО ЛОВИТЬ РЫБУ, наверное,
относилось именно к области Кошачьих инстинктов. Потому что, клянусь еще
раз, я никогда сам не ловил рыбу, и ни разу в жизни не видел, как это делают
Коты и Кошки. И, тем не менее...
Свою первую в жизни форель я подцепил лапой и вышвырнул из воды метров
на пять от края берега. Я с трудом удерживался на скользком холодном камне
посредине ледяной злобной речушки, стоя чуть ли не по брюхо в воде. Конечно,
мне следовало отловить еще парочку рыбин - на вечер и на завтрашнее утро, но
во-первых, я так окоченел, что меня просто трясло от холода и нервного
перевозбуждения, знакомого, наверное, любому охотнику. А во-вторых, мне
элементарно хотелось как можно быстрее пожрать.
Поэтому я не стал ловить рыбу про запас, а перескочил с камня на берег,
отряхнулся и бросился на прыгающую по земле форель. Это была красивая,
крупная и сильная рыбина. Оказалось, что у нее только спинка темная, а к
брюшку и нижним плавникам она светлела до нежно-палевого цвета и по бокам
была вся покрыта коричневыми пятнышками, которые ей очень шли. Она скакала и
уворачивалась от меня, пока я не догадался намертво прижать ее к земле
передними лапами и быстро прокусить ей загривок у самой головы. Вот откуда я
знал, что для того, чтобы рыба перестала трепыхаться, нужно прокусить ей
загривок именно в этом месте?! Наш родной мороженый хек был всегда без
головы и поэтому не пытался трепыхаться. Уж сколько я его за всю свою жизнь
сожрал, а ведь до сих пор понятия не имею, как он выглядит в лицо!.. И живой
рыбы я отродясь не видел. Инстинкты, инстинкты, господа. Великая штука -
инстинкты! Ну, что я могу сказать про форель? Пусть никто не упрекнет меня в
предательстве Родины или в низкопоклонничестве перед Западом - я всего лишь
честно оцениваю свои ощущения на тот момент, когда я жрал эту форель. Так
вот, не скрою, - ихняя свежая, только что выловленная форель намного лучше
нашего древнезамороженого хека.
Подозреваю, что где-то, в пределах даже сильно сократившихся сегодня
границ нашей все равно огромной страны, - наверняка, плавает форель не хуже
немецкой. Но для кого она плавает, спрашивается?!..
Нам с Шурой, как представителям интеллигентской прослойки
среднерусского народонаселения, доступен только "Хек мороженый безголовый".
Да и то не всегда...
Размышляя таким образом, я доедал эту божественную рыбину уже лежа. С
голодухи я слопал ее почти всю. Мой живот вздулся как футбольный мяч, ноги
меня не держали, и в тяжелой сытой сонливости я прилег, лениво дожевывая
хвост форели...
Мог ли я подумать, что именно с этого момента начнется новая глава моей
жизни?!
Мог ли я хоть на секунду представить себе, что впервые отведанная
восхитительная форель в корне изменит все мое мюнхенско-парковое
существование одинокого КБОМЖа?!! Напоминаю: КБОМЖ - Кот Без Определенного
Места Жительства.
- Да, ни в жисть! - как сказал бы Водила. - Ну, нипочем, бля!
Каждый раз я влипаю в различные передряги, когда, забыв обо всем на
свете, самозабвенно предаюсь каким-нибудь своим животным страстишкам! Если
быть честным до конца, так я ведь не падал с ног от голода. Мог бы и не
трескать эту рыбину целиком и сохранить рассудок и врожденную осторожность.
Уж раз даны тебе инстинкты, так пользуйся же ими, дубина! Так нет...
Непременно нужно было обожраться форелью до такого свинского состояния,
чтобы даже не почувствовать, как тебя накрывают сачком!
Быстро, профессионально и бережно (не то, что эти наши злобные хамы -
Пилипенко и Васька...) я был блистательно отловлен двумя замечательными
жуликами, специалистами по фальшивым Кошачье-Собачьим породам, и не менее
фальшивым, но превосходно сделанным родословным для этих липовых
"аристократов", - тридцатилетним немцем Эрихом Шредером и его компаньоном -
сорокалетним итальянцем Руджеро Манфреди! А может мне не следовало так уж
корить себя за обжорство и потерю бдительности. Может, наоборот,
поблагодарить судьбу в лице этой прекрасной форели... Интересно, можно так
сказать: "в лице форели" или нет? Надо будет при случае у Шуры спросить.
Естественно, что имена, фамилии, возраст и профессию этих двух жучил --
Шредера и Манфреди, я узнал значительно позже того, как они меня прихватили
в состоянии полубессознательной обжираловки. Помню, что меня совершенно
поразила первая фраза Манфреди, которую он прокричал Шредеру по-немецки, но
с откровенным итальянским акцентом. Примерно так, как киевские Коты и Кошки
разговаривают по-русски.
- РУССКИЙ КОТ, Эрих!!! Считай, что мы наткнулись на золотую жилу!..
Более РУССКОГО Кота мы не сумели бы поймать даже в России!.. - завопил
Манфреди.
Батюшки! Да, откуда же они узнали, что я русский?! Может, кто-то из
Котов-эмигрантов настучал?..
От удивления и сытости я остолбенел и даже не рыпнулся, когда они
осторожно, бережно, я бы даже сказал - нежно, стали пересаживать меня из
сачка в клетку. Интересно, все-таки, откуда же они узнали, кто я?..
Но уже следующая фраза Шредера прояснила мне многое:
- Кто бы этот кот ни был - хоть малаец, хоть китаец, хоть баварец, мы
его сделаем РУССКИМ! Закажем ему потрясающие русские документы, и
богатенькие любители домашней экзотики будут драться за право купить у нас
этого Кота! А мы только цену будем набавлять... Ты вспомни, как у нас чуть с
руками не оторвали того тупорылого щеночка, крашеного в полоску, которого мы
продали за детеныша гиены?!. Вспомни какой был ажиотаж!..
- Правильно! Но то была Швейцария, Женева, и тот болван из Организации
обьединенных наций, который купил этого щенка, на следующий день улетал к
себе в Норвегию. Мы ничем не рисковали... А тут...
- А тут нужно работать на наших привычных немецких стереотипах, -
прервал его Шредер. -- Раз большой и страшный, раз дикий, значит, - РУССКИЙ!
А РУССКИЙ - это уже экзотика! Как крокодил, живущий в ванной комнате, или
друг семьи - трехметровый тигровый питон в спальне. Сейчас это жутко модно!
- Гениально! - воскликнул Руджеро Манфреди. - Мы должны дать понять
покупателю, что именно за этим котом стоит гигантская страшная страна --
вечные снега, Сибирь, тайга, мафия, белые медведи и миллионы немецких могил
времен Второй мировой войны... И вот, среди этих могил по жуткой русской
земле ходит такой дикий кот, способный разорвать в клочья белого медведя!..
- Точно! - подхватил Шредер. - Таким образом, мы резко вздергиваем цену
на этого якобы РУССКОГО кота, а во-вторых, снова повышаем интерес Германии к
России, сильно упавший после ухода Горби на пенсию. И черт его знает, может
быть, на плечах этого кота мы с тобой еще и войдем в большую политику!.. А
большая политика - это всегда большие возможности. А большие возможности -
это всегда...
- Большие деньги! - закончил Манфреди.
Тэк-с... Мало было мне уголовщины с наркотиками, со стрельбой и
трупами, не говоря уже о незаконном безвизовом пересечении границы, так
теперь меня хотят втянуть еще и в политические разборки! Вот тут у меня от
удивления и неожиданности просто отвалилась челюсть...
- Осторожно, Руджеро! - тревожно крикнул Шредер. - Смотри какие у него
клыки!.. Это же саблезубый тигр, а не кот... Ты только посмотри на его
клыки!
Руджеро Манфреди плотно закрыл за мной дверцу просторной клетки и
молитвенно простонал:
- Я не могу смотреть на его клыки, когда я вижу его яйца!.. Яйца
производителя! Могучего и неутомимого сексуала!.. Может быть не продавать
его, оставить себе и начать потом торговать его котятами?
- Слишком рискованно. Даже при таких роскошных данных он может
оказаться импотентом. Мало ли мы знаем примеров... - усмехнулся Шредер и
поднял клетку со мной. - О Боже... Какой тяжелый, швайне хунд!
У немцев "швайне хунд", то есть, "Свинячья Собака", считается жутким
ругательством. Это мне еще Коты-киевляне говорили.
- Что ты хочешь этим сказать? - недобро спросил Манфреди.
- То, что кот тяжелый.
- Нет, когда ты говорил про импотентов с роскошными данными!..
- Я имел в виду кота!
- А еще?!
- А еще, что он тяжелый, черт бы тебя побрал!.. А тяжелый он потому,
что в два раза тяжелее любого нашего кота! Достаточно?!
- То-то же! - уже спокойно сказал Манфреди. - У нас в Италии за такие
шутки стреляют.
- Ну, все, все! - примирительно проговорил Шредер и накинул на клетку
клетчатый платок, чтобы меня не было видно. - Идем...
И я почувствовал, что мы куда-то пошли. Сквозь клетчатый платок не было
видно ни черта, и мне ничего не оставалось делать, как улечься на бок и
слушать Шредера и Манфреди. То ли от количества сожранной форели, то ли от
необъяснимого предвидения, но я не испытывал ни малейшего волнения, ни
испуга, ничего такого, что могло бы меня вывести из равновесия. Кажется, что
я даже был немножко рад тому, что со мною случилось...
- Да, конечно, кот роскошный! И вес, и размеры... - восхищенно
проговорил Манфреди таким тоном, будто мой большой вес и мои нестандартные
размеры -- дело его рук и предмет его личной гордости.
- И тем не менее, чтобы сделать из него настоящего ДИКОГО РУССКОГО КОТА
- ГРОЗУ СИБИРСКОЙ ТАЙГИ, - нам придется над ним еще немало поработать, -
кряхтя, сказал Шредер. - Кстати, неплохое название для новой породы - "Гроза
Сибири"...
- Отличное название! - подхватил Манфреди. - Точно! Из него нужно
делать подлинного ВАЛЬДВИЛЬДКАТЦЕ!..
Это у них так по-немецки называется дикий лесной Кот. Я об этом узнал
еще от вице-консульской Нюси. В секунды восторженного оргазма она кричала
мне: "Ты - мой Бог! Ты - вальдвильдкатце!!! Я умираю!.."
Правда, потом я случайно узнал, что в эти мгновения Нюся кричит такое
любому Коту, которому она была не в силах отказать. Но это отнюдь не умаляло
ее достоинств, а лишь делало ее еще более привлекательной. С Нюсей даже
самый плюгавый Кот чувствовал себя половым гигантом!
Тэк-с... Значит, они хотят из меня сделать, во-первых, - "настоящего
русского", а во-вторых, к тому же - "дикого"... Забавно!
Интересно, как они представляют себе "настоящего дикого русского Кота"?
С рогом на лбу и с серпом и молотом на груди? Или еще как-нибудь
позатейливее? Ну, прохиндеи...
И тут, слышу, Шредер спрашивает у Манфреди:
- У тебя сохранились координаты того старика, который делал нам
документы на "русскую гончую"?
- Конечно! Я только не уверен - сохранился ли сам старик.
- А что с ним могло случиться?
- Эрих, просчитай ситуацию хотя бы на ход вперед! Если этот старик в
сорок пятом году в Потсдаме убежал из Красной Армии в чине старшего
лейтенанта, то сколько ему может быть сейчас лет?
- Семьдесят пять... Восемьдесят.
- Согласись, что это превосходный возраст для тихого перехода в другой
мир. Мы уже год о нем ничего не слышали. Вариант номер два: старик жив и
здоров, но сидит в тюрьме. Может быть?
- С чего бы это? - удивился Шредер.
- Да, правда! - развеселился Манфреди. - С чего бы это?! Старик всего
пятьдесят лет занимался мошенничеством, и только лишь шесть раз сидел во
всех тюрьмах Европы! За что бы это его сажать в седьмой раз?!
- Верно... - задумчиво согласился Шредер. - А какие он тогда сделал
документы на "русскую гончую"! Экстра-класс!.. Жаль, что она сдохла по
дороге в Лос-Анджелес у этого Американского актера... Ты не помнишь, как его
звали?
- Нет, Эрих. Я помню только то, что ее смерть - на твоей совести. Это
ты все время орал, что у русской гончей должен быть втянутый живот и колол
ей витамины вместо того, чтобы дать кастрюлю нормального супа. А этот
голливудский дурачок даже понятия не имел - какой живот бывает у настоящей
русской гончей!..
Тут я почувствовал, что мы остановились, и Шредер опустил мою клетку на
землю. А потом я услышал такие обиженные интонации в его голосе, что чуть
было не стал его жалеть
- Руджеро, Руджеро! - простонал Шредер. - Ты просто сукин сын после
этого! Будто ты не знаешь, что когда начинаешь формировать "русскую гончую"
из обыкновенной длинной и тощей дворняги с вытянутой мордой и таким
чудовищным врожденным пороком позвоночника, что ее спина становится круглой,
как у настоящей "русской гончей", - так можно ожидать чего угодно! Я лично
думаю, что она скончалась от радостного удивления, когда узнала, что отныне
будет жить не в Мюнхенском Берг-ам-Лайме, а в Лос-Анджелесском
Беверли-Хиллз...
- Господи! Какое счастье, что мы завязали с собаками и перешли только
на кошек! - воскликнул Манфреди, и я услышал, как он стал открывать
автомобиль.
- Насколько они экономичнее собак, насколько тише, насколько удобнее в
транспортировке...
Я почувствовал, как Шредер наклонился к клетке и снял с нее тряпку.
Холодное желтое солнце ударило меня по глазам. От неожиданности и пережора я
икнул и увидел, что автомобиль Шредера и Манфреда (куда там этой сволочи
Пилипенко и придурку Ваське с их обосранным "Москвичом"!..) стоит в узенькой
прелестной улочке, совсем рядом с совершенно незнакомым мне входом в
Английский парк. Я знал, что парк очень большой, но даже и не подозревал,
насколько он велик. Я был свято убежден, что за это время мы дошли до
другого конца города...
- Тем более, что цены на собак сейчас во всем мире падают, а на котов и
кошек - растут, - заметил практичный Шредер.
- По тем же причинам. По чисто экономическим соображениям, - сказал
Манфреди и поднял мою клетку, чтобы поставить ее в автомобиль. - О, черт его
побери!!! Какой он, действительно, тяжелый! Кошмар. Бедные кошки!.. Так
повезем, или пусть поспит?
- Пусть, на всякий случай, поспит. На кой черт нам нужно, чтобы он
запоминал дорогу!
- А в привидений ты еще не веришь?! - расхохотался Манфреди и достал
из-под сиденья небольшой кожаный портфельчик.
- Нет, Руджеро. До этого я еще не дошел, - серьезно ответил ему Шредер.
- Но, чем больше мы с тобой занимаемся кошками, тем чаще я начинаю
задумываться над некоторой жутковатой фантасмагоричностью этих созданий. Мне
иногда кажется, что мы у них - как на ладони. Вот посмотри на этого,
например... Какой у него
осмысленный взгляд, как он следит за твоими руками!..
- Ты кончишь в психиатрической клинике, - рассмеялся Манфреди. -- Коты
чрезвычайно любопытны и то, что он следит за моими руками - в этом нет
ничего удивительного.
Плевал я на любопытство! Еще бы мне не следить за руками этого Руджеро
Манфреди! Я и не пытался этого скрывать...
С возрастающей тревогой я смотрел, как Руджеро Манфреди вынимал из
портфельчика аккуратно уложенный одноразовый шприц, ампулу с прозрачной
жидкостью, ватку и небольшую пластмассовую бутылочку с кнопкой на горлышке.
А то я не знал, что это такое! Когда в прошлом году у меня заболел Шура
Плоткин воспалением легких, то к нам приходила молоденькая участковая
врачиха и сама трижды в день делала Шуре какие-то уколы. И трижды в день я
видел шприцы, иглы, ампулы и ватки...
Врачиха была прехорошенькой и лечила Шуру как для себя. И не ошиблась в
своих надеждах. Шура выздоровел и потом недели две день и ночь благодарил
эту докторишку так, что мне иногда от их стонов и воплей хотелось с балкона
выпрыгнуть. Так они меня достали своими благодарностями друг другу: Шура -
докторишку за то, что она его вылечила, а докторишка - Шуру, за то, что тот
выздоровел...
Поэтому я очень хорошо знаю, что такое шприц и ампула!
И если эти два жулика собираются сделать мне укол и усыпить меня - я им
сейчас покажу, что такое, действительно, НАСТОЯЩИЙ РУССКИЙ КОТ, который всю
свою жизнь - от рождения и до смерти - только и делает, что борется за свое
существование!
Пусть они только ко мне приблизятся, пусть только попробуют вытащить
меня из клетки!!! От них во все стороны клочья полетят!.. Уж если я
профессионального убийцу - Алика, с его длинным и почти бесшумным
пистолетом, не испугался, то...
Но ни Руджеро Манфреди, ни Эрих Шредер даже и не пытались открыть
клетку. Установив ее на заднем сиденье автомобиля, Манфреди вынул из того же
портфельчика небольшую кривую ручку, вставил ее в какое-то отверстие,
кажется, у толстого дна клетки - мне, находившемуся непосредственно внутри
клетки, это
отверстие видно не было. Я мог о нем только догадываться.
А потом Манфреди стал медленно поворачивать эту ручку вокруг своей оси.
Вначале я вообще не заметил ничего особенного, кроме скрипа под полом
клетки. А потом вдруг сообразил, что на меня неумолимо надвигается боковая
стенка всей клетки!
К моему ужасу, клетка становилась все уже и уже, и, наконец, стала
настолько узкой, что я просто не мог в ней пошевелиться!
- Не бойся, котик, не бойся, - приговаривал Эрих Шредер. - Это обычная
клетка - фиксатор. Мы тебе ничего плохого не сделаем.
Подонок! Как будто до этого он мне делал только хорошее!
Этот гад Манфреди крутнул еще полоборота ручкой, и теперь меня стиснуло
между стенками так, что я чуть не лишился сознания!
Манфреди отбил кончик у стеклянной ампулы, набрал оттуда в шприц
жидкость и сказал Шредеру:
- Кот зафиксирован. Ты будешь колоть?
- Коли, коли сам. Он на меня так смотрит... - отмахнулся от него Шредер
и ласково сказал мне: - Не пугайся, котик. Сейчас ты у нас поспишь,
отдохнешь...
- А представь себе, что кот тебе вдруг отвечает: "А не пошли бы вы,
герр Шредер, ко всем чертям?!." - разоржался Манфреди.
- Наверное, однажды так это и произойдет, - ответил Шредер.
Тут я ощутил легкий укол в задницу и почувствовал, как высвобождая
меня, стала отъезжать стенка клетки. Я попытался встряхнуться, но ноги меня
не держали и я рухнул на пол клетки.
Последнее, что я услышал, был смех Манфреди:
- Эрих, не затягивай с визитом к психиатру...
... А потом вдруг, откуда ни возьмись, я вижу Шуру Плоткина в нашей
ленинградско-петербургской квартире!.. Шура мотается по захламленным и
неубранным комнатам, бросает какие-то тряпки в чемодан, валяющийся на полу,
и раздраженно говорит мне так, будто не видел меня всего часа три:
- Ну, где ты пропадаешь, Мартын?! Я с величайшим трудом выбиваю в Союзе
журналистов путевки на Черное море, а ты и ухом не ведешь! Я пытаюсь
оформить документы на тебя тоже, а мне говорят: "Предъявите кота". Я им
говорю: "Он вот-вот явится...". А они мне: "Вот когда явится, тогда и будем
оформлять!" А ты шляешься черт знает где!
- Шура! Шурик!.. - в отчаянии кричу я, и вдруг понимаю, что кричу
НАСТОЯЩИМ ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ГОЛОСОМ!!! - Мы никуда не можем уехать! Ни ты! Ни
я!.. Я обещал Водиле, что ты присмотришь за его маленькой дочкой Настей!
Шура, мы не можем его бросить в таком состоянии... Мы должны их немедленно
разыскать! Шура продолжает метаться, собирает вещи и спрашивает меня:
- Ты свое кресло будешь брать с собой на море?
- Плевал я на кресло! Плевал я на море!.. - кричу я в ответ. - Я вообще
никуда не поеду!.. Что с тобой, Шурочка?! Что происходит?!
Шура неожиданно спокойно садится в мое кресло и говорит:
- Ты хочешь правды? Пожалуйста. Я отвык от тебя, Мартын. И ты сделал
для этого все! Своими собственными лапами.
- Что ты говоришь, Шурик?! - заплакал я. - Это невероятно...
- Вероятно. И прости меня, Мартын... Я должен сказать тебе все.
Случилось так... Короче, теперь у меня есть другая Кошка. Извини, Мартын, но
я хотел быть честным до конца.
И тут я вижу, как на спинку кресла, в котором он сидит, откуда-то
вспрыгивает та самая рыжая Киска, которая работала на этих страшных
Кошко-Собаколовов - Пилипенко и Ваську. На которой погорел и я!..
- Ты с ума сошел, Шура! - в панике кричу я. - Эта рыжая блядь -
примитивнейшая завлекуха! Известная Пилипенковская "подсадная утка"! Она
заложит тебя в три секунды!.. На нее, как на живца, Пилипенко и Васька
отлавливают лучших Котов, а потом умерщвляют их в институте физиологии или
делают из них шапки!.. Ты хочешь стать шапкой, Шура?!! Так эта потаскуха
тебе в два счета поможет!
- Мартын! - строго прерывает меня Шура. - Не смей говорить о ней в
таком тоне. Ты, в первую очередь, делаешь мне больно. Я этого не заслужил.
- А я - заслужил?!! - ору я своим жутким Человеческим голосом. - А
Водила -- заслужил?! Его маленькая Настя - тоже заслужила?!
Тогда Шура встает из кресла и снова начинает собирать вещи. И эта рыжая
стерва, не прекращая мурлыкать и тереться о Шурины ноги, помогает ему
укладывать чемодан!..
- Что ты так волнуешься за своего Водилу и его Настю? - усмехается
Шура. - Они сейчас в соседней комнате и ты можешь немедленно убедиться, что
с ними все в порядке.
Я как умалишенный мчусь в соседнюю комнату и вижу исхудавшего м а л е н
ь к о г о Водилу, завернутого в детское одеяльце. Рядом детский стеклянный
рожок с соской...
Водила лежит на пустом книжном стеллаже рядом с письменным столом. На
столе Шурина пишущая машинка без ленты. Все покрыто толстым слоем пыли. На
верхней полке стеллажа сушатся пеленки...
Вокруг стола в танце извивается полуголая здоровенная деваха лет
двадцати пяти. Выглядит она так, будто только что выпрыгнула из порнушного
журнала.
- Боже мой!.. - в ужасе я бросаюсь к Водиле. - Водила, родненький...
Что происходит?! Объясни мне - я ничего не понимаю...
- А... Это ты, Кыся?.. А я уж думал, что и не свидимся... Хорошо, что
ты вернулся, - тихо шепчет Водила.
- А это кто?.. - спрашиваю я и показываю на порнодевицу.
- Так это же моя Настенька!.. Неужто не узнал? А все говорят, что она
на меня похожа. Настенька, познакомься... Это мой корешок - Кыся. Я тебе про
него рассказывал...
Я, совершенно по-Человечески, протягиваю ей лапу и слышу, как говорю
стандартную фразу, которая у Людей в пятидесяти случаях из ста не
соответствует истине:
- Очень приятно!
Она ложится на тахту, тоже протягивает мне руку, но не пожимает мне
лапу, а сразу берет меня за ЭТО САМОЕ между моих задних лап, а второй рукой
затаскивает меня на себя!..
Я с трудом вырываюсь от нее, подползаю к Водиле и шепчу:
- Но ты же говорил, что она маленькая?!
- А она подросла, - тихо отвечает мне Водила. - Время-то идет, Кыся. И,
как говорится, диктует нам свои законы!
От ярости я подпрыгиваю чуть не до потолка и воплю в истерике:
- Нет! Нет!!. Нет!!! Я не хочу этих законов!!! Я хочу жить по своим
законам - они у меня одни на все времена!..
- Ну, бля, ты даешь, Кыся... - в своей обычной манере огорченно шепчет
обессиленный и м а л е н ь к и й Водила.
Я понимаю, что за время моего отсутствия в моей стране что-то должно
было измениться, но я так был свято уверен, что ни меня, ни круга моей любви
и моих привязанностей эти изменения никогда не коснутся, что теперь
находился в состоянии полной раздавленности. Я был буквально "по стенке
размазан", как сказал бы тот, бывший мой Шура Плоткин... И хотя в каком-то
затылочном участочке моего мозга билась мыслишка, что все происходящее
сейчас всего лишь сон, кошмар, наркотический бред, - состояние мое было
ужасным. Я оказался никому не нужен, и это меня сломило... Я тихо вышел на
балкон, мысленно попрощался со всеми и выпрыгнул с восьмого этажа.
Но почему-то не ощутил стремительного падения, не испытал страха перед
ударом об землю, а мягко и медленно поплыл по воздуху, зависая между
этажами, заглядывая в освещенные окна моих соседей по дому. Я посмотрел вниз
и увидел, что опускаюсь в знакомый район нашего родного мусоросборника, где,
задрав нос кверху, внимательно следил за моим полетом мой старый бесхвостый
друг - Кот-Бродяга и укоризненно говорил мне уже по-нашему, по-животному:
- ╗лки-палки, Мартын, сколько можно ждать?! Я специально на час раньше
отпросился со службы, а тебя все нет и нет! Давай, Мартын, не дури. Лети
быстрее.
Я плавно опускаюсь рядом с Бродягой и молча кладу ему голову на плечо.
В глотке у меня стоит комок слез и я слова не могу произнести - ни
по-Животному, ни по-Человечески...
Потом мы сидим в нашем старом, но чудодейственно преображенном подвале
- мягкий свет, чистота, тепло, уютно. На стенках фотографии Бродяги, чучела
крысиных голов - свидетельства Бродяговой охотничьей доблести. На вешалке -
странный черный жилет типа зимней собачьей попонки с застежками на
"липучках".
- Что это? - спрашиваю я Бродягу.
- Моя рабочая спецодежда - пуленепробиваемый бронежилет.
- Господи!.. Тебе-то зачем?!
- Я же говорил, что теперь служу. Охраняю одну совместную фирму - сутки
через трое. Ты кушай, Мартын, кушай!.. Вот хек, вот форель, вот прекрасная
суповая кость... Я так ждал тебя.
- Откуда это все у тебя?!
- Как откуда? Платят-то в ЭсКаВэ... А за ЭсКаВэ, Мартынчик, сейчас у
нас можно все купить - даже Слона в маринаде!
Мы с Бродягой года два назад мотались на Петроградскую сторону в
зоопарк - насмотрелись там! Поэтому я очень даже отчетливо представил себе
Слона в маринаде, и впервые за весь сон улыбнулся. Бродяга ужасно
обрадовался!
- Давай, Мартын, по три капли валерьянки за встречу! - говорит Бродяга
и достает с полки небольшой пузырек. - Настоящая, дореформенная! По случаю
мне достали. Один, в прошлом КаГеэБэшный, Кот - ты его не знаешь, - сейчас
вместе со мной в охране работает. Так он все свои бывшие связи сохранил и
даже усилил! Чего хочешь достать может!..
И в это мгновение с грохотом распахивается дверь и в подвал влетает
Шура Плоткин - босиком, в старых латаных джинсах и голый по пояс. А на груди
у него большая синяя наколка - "К Ы С Я"!..
- Мартынчик!.. - кричит Шура и заливается слезами. - Мартышка, любимый
мой! Дружочек мой единственный!..
Рыдания ему мешают говорить связно, и он падает на пол, ползет ко мне,
протягивает руки и плачет горючими слезами.
- Мартынчик... - всхлипывает Шура. - Ну не раздолбай ли ты?! Ну, как же
тебе могло ТАКОЕ ПРИСНИТЬСЯ?.. Может, ты перекушал на сон грядущий? Может,
нанюхался какой-то гадости?!. Да как же тебе ЭТО в голову пришло?!! Разве
можно позволять себе даже краем глаза ВИДЕТЪ ТАКИЕ СНЫ?!! Я же тут погибаю
без тебя, Мартышка... А тебя все нет и нет. Где ты, Мартынчик? Где ты?..
И Шура словно слепой начинает шарить вокруг руками, пытаясь меня
найти... В открытую дверь подвала неожиданно врывается страшный ветер,
подхватывает меня, Шуру, Бродягу, срывает со стен чучела крысиных голов,
фотографии, все ломает, крушит о корявые бетонные стены подвала, и я вижу,
как Бродягу в его пуленепробиваемом бронежилете (когда он его успел
напялить?) с дикой силой бросает о стену! Бродяга замертво падает на пол и
разбивается какими-то уродливыми глиняными осколками...
Ослепший и окровавленный Шура еще пытается сопротивляться, но сила
этого тайфуна так велика, что бедного Шуру впечатывает в бетонную стену, и
он застывает в ней - плоский, распластанный, с мученической гримасой на
совершенно непохожем на себя лице...
Я как-то умудряюсь преодолеть силу этого невероятного ветра, подлетаю к
Шуре, обламывая когти, пытаюсь выцарапать его из стены, но страшный вихрь с
воем подхватывает меня, отрывает от Шуры и выносит из подвала в холодную
черноту звездного неба...
И я лечу, лечу, лечу, и все время вверх, а рядом со мной, оказывается,
летит Таня Кох и спокойно говорит мне по-немецки:
- Послушай, Кот... Может быть, тебе все-таки лучше вернуться ко мне?
Проснись, проснись, Кот! А то очень трудно разговаривать со спящим Котом...
И я просыпаюсь...
Никакой Тани Кох. Никакой клетки.
Уйма незнакомых запахов. Слегка кружится голова...
Дико хочется пить!..
Первое, что я вижу - склонившийся ко мне сильно улучшенный вариант
физиономии Эриха Шредера в образе женщины.
Она ставит передо мной миску с водой и говорит:
- Пей. После этих дурацких транквилизаторов всегда ужасно хочется пить.
По себе знаю.
Я с трудом встаю на слабые еще ноги. С жадностью начинаю лакать воду.
Пытаюсь припомнить детали своего сна...
- Вот и прекрасно, - говорит женщина, похожая на Эриха Шредера. --
Давай знакомиться. Я - Хельга Шредер. Я сестра вон того жулика - Эриха
Шредера и подруга его бизнеспартнера - синьора Руджеро Манфреди. Вон они
сидят за столом и, как обычно, пьют пиво без меня.
- Не надо!.. Не надо прикидываться бедной овечкой! - кричит Манфреди
из-за стола. - Тебя приглашали пить пиво вместе с нами, но ты предпочла
кота!..
- Не обращай внимания, Руджеро, - лениво говорит Эрих. - Это - Хельга.
Ты ее знаешь не хуже меня. Это ее стиль.
- Пей, пей, кот. Не слушай их, - улыбается мне Хельга. - Я старше Эриха
на три года и моложе Руджеро на семь лет. Зато я умнее их обоих вместе
взятых, примерно, раз в десять.
Тут Хельга хочет погладить меня, но я инстинктивно прижимаю уши к
голове, поворачиваюсь к ней вполоборота и, на всякий случай, раззеваю рот и
делаю это свое отработанное "Кх-х-ха!..", чем обычно предупреждаю, что не
терплю чужих поглаживаний.
- Осторожней!.. - кричит ей Эрих и они вместе с Руджеро бросаются к
Хельге на помощь.
И вот тут я исполняю свой коронный номер, который обычно использую в
двух диаметрально противоположных случаях - или тогда, когда я хочу
понравиться окружающим, или тогда, когда хочу их слегка пугнуть и таким
образом поставить на место. Я уже как-то говорил об этом трюке - Неожиданный
Прыжок Вверх из непредсказуемого положения Сидя или Лежа. Овчарки в обморок
падают, а про Людей и говорить нечего...
Вы хотели иметь НАСТОЯЩЕГО ДИКОГО РУССКОГО КОТА? Пожалуйста! Как
говорится, извольте получить!
Без малейшей подготовки, со всех четырех лап сразу, я взвиваюсь на
двухметровую высоту и оказываюсь на верхотуре старинного резного шкафа.
Манфреди и Шредер - потрясены, что и требовалось. Несчастная Хельга не на
шутку испугана. Ее мне становится даже немножко жаль. Не переборщил ли я?
- Боже, какой громадный... Я таких еще никогда не видела, - бормочет
бедная Хельга и, пытаясь скрыть свой испуг, спрашивает у Эриха и Руджеро: -
Ребята! Где вы сперли этого Кота? Не в Олимпияспортхалле? Там сейчас, как
раз проходит чемпионат мира по бодибилдингу в тяжелом весе... Он, случайно,
не из состава участников?
У нас на границе Мюнхена свой собственный дом в Оттобрунне. После
крушения Берлинской стены родители Хельги и Эриха за гроши купили в
Германской бывшей демократической республике прекрасный и просторный дом под
Эрфуртом, а домишко в Оттобрунне оставили своим детям. Домик был, прямо
скажем, не бог весть что. Его построил дед Хельги и Эриха сразу же после
войны, и тогда этот дом олицетворял верх обеспеченности и благополучия!
Но сегодня, в сравнении с толпами новых роскошных и безумно дорогих
домов, домишко Шредеров выглядел жалкой конурой. Да здравствует добрая
память о дедушке, который догадался воздвигнуть вокруг дома и добротного
садового участка такую высоченную и толщенную ограду из невероятно плотных
растений, пахнущих мягкой хвоей, что со стороны улицы и боковых соседей
жалкость домика Шредеров была никому не видна. Да и все происходящее около
дома и на его участке было хорошо сокрыто от посторонних глаз. Для не всегда
праведных занятий Эриха Шредера и Руджеро Манфреди это было очень и очень
важно. Ибо при всепоглощающей любви немцев к порядку, любое доносительство о
"непорядке" считалось проявлением доблести, честности и гражданственности.
Дом естественным образом делился на две половины - одну из которых
занимала Хельга, а вторую - Эрих. Так как Руджеро Манфреди ночью спал с
Хельгой, а днем работал с Эрихом, то получалось так, что Руджеро,
волей-неволей, круглые сутки занимал целиком весь дом. Всех троих это вполне
устраивало, а мне было ровным счетом на это наплевать.
Я ждал своего часа. Безотчетно и, по всей вероятности, безосновательно,
я слепо верил в то, что наступит день, когда я вернусь в Петербург, разыщу
Водилу, и снова обрету СВОЙ ДОМ и СВОЕГО Шуру Плоткина! Просто нужно
запастись терпением. А как только представится малейшая возможность войти в
Контакт с Человеком, достойным доверия - уж я его на эту поездочку уговорю в
лучшем виде!.. Тем более, что сейчас вокруг меня идет невероятная суетня:
разыскан знаменитый старый русский мошенник - специалист по липовым
документам, бланкам, штемпелям, печатям и изготовлению бумаг любой эпохи.
Он, к счастью, не умер, слава Богу - на свободе, а не в тюрьме, и недавно
даже женился на какой-то эмигрантке-молодухе шестидесяти шести лет, которой,
как уверяет старик, никто больше шестидесяти не дает!..
Уже вторую неделю старик корпит над изготовлением моей фантастической
родословной, которая, оказывается, берет начало со времен исторической любви
личного Боевого Кота русского царя Петра Первого к любимой Кошке короля
Швеции - Карла Двенадцатого!
Руджеро колет мне витамины и, по-моему, какие-то стимуляторы, потому
что мне теперь снова постоянно хочется трахаться. Так как я сам чувствую,
как здоровею от этих уколов, то разрешаю Руджеро делать мне инъекции без
всякой клетки-фиксатора.
Хельга ежедневно расчесывает меня и раз в три дня моет специальным
составом, от которого шерсть блестит как полированная.
Эрих точно проследил, что я жру с большим удовольствием, и теперь
кормит меня только этим, не пытаясь даже впихнуть в меня то, что лопают все
остальные наши Коты и Кошки - всякие разные "Вискас", "Китекат", "Пурина",
"Кэт-Шоу", "Феликс" или "Имас"...
Уже несколько дней весь дом от келлера (подвала) до чердака, включая
всю прилегающую к дому территорию, чуть ли не круглосуточно оглашается
нескончаемыми спорами - оперировать меня или нет? Существует четыре мнения.
Честный Эрих считает, что продавать меня нужно в добротном
отреставрированном виде - то есть, с зашитым ухом, которое было разорвано
три года тому назад в Петербурге в драке с одним кретином-Ротвейлером. А
шерсть перед продажей можно на шов и начесать. Хельга это делает обычно
превосходно. Никто ничего и не заметит... Руджеро Манфреди день и ночь вопит
о необходимости прооперировать мне другое ухо и сделать его точно таким же,
как и разорванное. Тогда два разорванных уха у одного кота можно будет
выдавать за специфический признак породы ДИКОГО КОТА, что резко поднимет ко
мне интерес и цену при продаже! Хельга категорически возражает против
какой-либо операции и требует, чтобы меня оставили в покое. Она считает, что
шрам на морде и одно разорванное ухо - превосходный показатель несомненных
бойцовских качеств и мужественности кота, ведущего свой двухсотлетний род от
боевого окружения русского царя и скандинавской фаворитки короля Швеции.
Четвертое мнение - мое. Оно полностью совпадает с мнением Хельги и поэтому
не требует повторения.
Как только Шредеры и Манфреди убедились в том, что я пока не собираюсь
никуда смыливаться - мне предоставили ту степень свободы, которая меня
вполне устраивала.
Участок при доме был достаточно велик и в хорошую погоду на день сюда,
на свежий воздух, выносились из подвала клетки с разной отловленной и
ворованной живностью, предназначенной для перепродажи. Тут были и Кошки, и
Кролики и даже одна клетка с молоденькой Лисичкой, на которую никак не
находился покупатель и она целыми днями тоненько и тоскливо лаяла, словно
обиженная собачонка... Кошек мыли специальными шампунями, расчесывали,
делали им антивирусные и противолишайные прививки, иногда, для дела,
подкрашивали. Тут Хельга достигла такого уровня мастерства, что ни одним
даже очень сведущим кошатником такой подкрас ни разу не был замечен!
Иногда Кошек выпускали из клеток на редкое теперь солнышко, и они,
ошарашенные внезапной свободой, томно ползали по траве на брюхе и с перепугу
передвигались медленнее черепахи.
Вот тут наступал мой звездно-половой час!
Не торопясь, вдумчиво и сосредоточенно, я перетрахивал в один присест
четыре-пять элитных, высшего, так называемого "шоу-класса" Кошек, - от
"Британских ориенталов" и "Шотландских вислоухих" до "Голубых длинношерстых
Персианок", под восторженные крики Хельги:
- Руджеро!.. Руджеро!!! Я умоляю тебя, иди скорее сюда!.. Посмотри,
посмотри, КАК ЭТО НУЖНО ДЕЛАТЬ!
Обычно Руджеро Манфреди вылетал из дому с криком:
- Шайзе-Карамбо!.. Он нам всех кошек перепортит!.. - и рвался ко мне.
Но Хельга перехватывала его за шиворот и ласково предупреждала:
- Если ты хоть немножечко помешаешь ему, - я тебе тут же оторву яйца!
Смотри, смотри, как это делает настоящий мужик!
Под защитой Хельги я спокойненько дотрахивал последнюю Кошку,
отваливался от нее и, уже приводя себя в порядок, видел, как Руджеро и
Хельга чуть ли не бегом скрывались в доме на половине, принадлежащей Хельге.
Ровно через пятнадцать секунд оттуда начинали доноситься нежные немецкие
подвывания Хельги и страстно-итальянское рычание Манфреди...
Тогда из своей половины дома в сад выходил Эрих с откупоренной пивной
бутылкой, садился напротив меня прямо на траву и, пока я умывался и
прилизывался, Эрих прихлебывал пиво из горлышка бутылки и укоризненно
говорил мне:
- Ну, что ты делаешь?.. Ты знаешь, сколько стоят такие кошки? От трех
до пяти тысяч марок. А попадешь на лоха - еще больше можно взять. Ты же,
мерзавец, начиняешь их своими, черт знает какими, генами, не имеющими
никакого отношения к их редчайшим породам... А кроме всего, ты этой
демонстративной порнографией срываешь с работы и Хельгу, и Руджеро. Слышишь,
что они там вытворяют, насмотревшись на тебя? И это в двенадцать часов дня!
А каждый час их работы стоит достаточно дорого... Тем более, что нам нужно
менять в доме всю систему отопления. За полвека все сгнило к чертовой
матери!.. Крышу нужно перекрывать... А сколько стоят ваши кошачьи
медикаменты, ты думал?! За вас страховка не платит. Все из нашего
собственного кармана. Можешь ты это понять или нет?!..
Разговор со мной он почти всегда заканчивал этой фразой. И я,
естественно, каждый раз молчал и даже не думал ему отвечать.
Но однажды, когда мне его действительно стало очень жалко, и он в
очередной раз спросил меня:
- Можешь ты это понять или нет?!
Я ответил:
- Могу!
Причем, ответил так, чтобы он понял, что Я ЕМУ ОТВЕТИЛ. Уж слишком
хорошо в эту секунду Эрих был настроен на мою Волну. Ненароком, слишком
вплотную приблизился к КОНТАКТУ! Вот я и не удержался... Он в это время как
раз прихлебывал пиво из горлышка бутылки. Что с ним стало! Он захлебнулся,
поперхнулся, закашлялся, и, выпучив на меня потрясенные глаза, хрипло
спросил:
- Что ты сказал?!
Но тут же вскочил на ноги, попятился от меня, выронил бутылку и
закричал благим матом на весь Оттобрунн:
- Хельга-а-а-а!!! Руджеро!.. Хельга-а-а!!!
Два визита к психиатру ничего не дали...
Напичканный успокоительными лекарствами в количестве, способном
повергнуть трех бегемотов в летаргический сон (ничего себе словечко я
откопал?!), Эрих Шредер сутками шаркал заплетающимися ногами по дому и саду
с остановившейся физиономией и земедленной речью. Когда он сталкивался со
мной, он на несколько секунд столбенел, а потом искательно пытался заглянуть
мне в глаза в поисках хотя бы одного ответа на сотни мучающих его вопросов.
Я всеми своими печенками ощущал, что психически Эрих был раскрыт для
Контакта на все сто процентов. Я, правда, понятия не имею, что такое "сто
процентов", но все Люди - и немцы, и русские, когда хотят сказать
"полностью" или "целиком", говорят - "на сто процентов". Мне просто
понравилось это выражение своим хрустальным звучанием.
Так вот, возвращаясь к бедному Эриху... Мне стоило только шевельнуть
кончиком хвоста и он сразу же заговорил бы со мной на МОЕМ языке! Мне даже
чудилось, что я зрительно вижу его обнаженный мозг, отчаянно рвущийся к
общению со мной. Я понимал, что помимо сильного волевого излучения,
исходящего от меня (это не похвальба, а элементарная констатация собственных
ощущений), Эрих был достаточно неплохо подготовлен к возможному
Телепатическому Контакту со всеми Животными, с которыми он общался за время
недолгой учебы в ветеринарном институте - его выперли с третьего курса, - и
всей последующей жуликоватой деятельностью в компании с Руджеро Манфреди.
Вполне вероятно, что попадись Эриху в руки книга доктора Ричарда Шелдрейса,
он нашел бы в ней ответы на все вопросы, сегодня раздирающие его бедный, как
выяснилось, не очень подготовленный, мозг. Мало того, прочти он Конрада
Лоренца, он и сам бы мог войти в Контакт с любым неглупым Котом или хотя бы
мало-мальски мыслящей Кошкой. Но Эрих, как и Руджеро, никогда ничего нового
по своей "специальности" не читал. Только объявления в газетах, отчеты о
Кошачьих выставках и разные великосветские сплетни о Котах и Кошках Великих
мира сего. Ну, вроде того, что "... восьмилетняя Кошка канцлера Германии
Гельмута Коля по кличке "Киска Коль" (убить мало за такую кличку!) появилась
у канцлера уже давно, семь лет тому назад. (Тогда откуда известно, что ей
всего восемь лет?!. Это она ему сказала? Ручаюсь, что ей - все десять! Кошки
только и делают, что врут и скрывают свой настоящий возраст). Канцлер
Гельмут Коль когда-то подобрал ее у своего дома в Оггерсхайме. И с тех пор
она живет в доме Коля". Очень трогательно!
Я прошу прощения за собственные комментарии, но всему же есть предел!
Предел и мера вкуса. А я все-таки вырос в приличном доме и был воспитан
интеллигентным и талантливым Человеком - Шурой Плоткиным, и я обязан иметь
собственное отношение к печатному слову. А не безоговорочное доверие ко
всему, оттиснутому в
типографии.
Или такое: "Четырехлетний Кот Сокс принадлежит президенту Соединенных
штатов Америки Биллу Клинтону. Сокс живет в Белом доме вместе с президентом.
Несмотря на то, что у Билла Клинтона аллергия на кошачью шерсть, однако
любовь к Соксу сильнее боязни недуга..."
Ну и что? И все должны рыдать от умиления? Мне, например, гораздо
симпатичнее в Клинтоне то, что он играет на саксофоне...
Хотя, в то же время, Эрих иногда выуживает откуда-то сведения, под
которыми я и сам подписался бы всеми четырьмя лапами.
Недавно, кажется, в "Шпигеле", он вычитал, что у знаменитого модельера
и самого дорогого законодателя мод Джорджио Армани живет шесть Котов и
Кошек. Любимого Кота Армани зовут Аннибал. Так вот этот Джорджио говорит: "Я
люблю Кошек больше, чем Собак, так как они имеют качества, которые я очень
ценю в женщинах - элегантность, независимость и характер..."
По-моему, прекрасно сказано! Вот тут я полностью согласен с Армани. Ну,
а по поводу уже давно известного мне знаменитого изречения великого Леонардо
да Винчи - "Даже самая маленькая Кошка -- чудесное произведение", - остается
только развести лапами! Вот когда, действительно, хочется верить печатному
слову! И несмотря на то, что у этого Леонардо чего-то там не получилось с
крыльями для Человека, - это мне Шура рассказывал, - про Кошек старик сказал
гениально! Я не знаю, останется ли Гельмут Коль канцлером Германии, а Билл
Клинтон президентом Америки к тому времени, когда выйдет эта книга. Вполне
вероятно, что и нет. И если такое случится, то Люди уже через год забудут не
только клички их Котов и Кошек, но и имена самих Хозяев. Мало ли у нас было
подобных примеров? А вот Джорджио Армани и Леонардо да Винчи исключительно
благодаря их отношению к Котам и Кошкам, - останутся в памяти Людей
навсегда! В чем я совершенно уверен.
Конечно, я мог бы пойти навстречу Эриху Шредеру и установить с ним
Телепатический Контакт, взяв с него слово - не трепаться об этом вслух.
Чтобы еще Хельга и Руджеро не стали привязываться ко мне с разной
никчемушной болтовней.
Но тут против Контакта с Эрихом во мне неожиданно восстало обычно
несвойственное мне чувство скаредности. Этакой осторожной и расчетливой
бережливости, о существовании которой я в себе и не подозревал. Неужели на
меня так быстро и мощно подействовал Запад? Ну, надо же!
Я вдруг подумал: а на кой черт мне растрачивать свою нервную энергию на
этого Эриха?! Пройдет неделя-другая и он сам прекрасно оклемается. И
перестанет заглядывать мне в глаза, ища в них подтверждения, что он не сошел
с ума, а Кот, действительно, говорящий. Ну, дескать, извините, но вот такой
странный Кот... Ведь любой Телепатический Контакт - с Человеком ли, с
Животным ли другого вида, - поначалу, когда Связь начинает только
устанавливаться, - требует невероятных нервных затрат, дикого напряжения
всех сил. До полного опустошения! Это уже потом, когда мы оба на одной
волне, становится легче. Вспомним Водилу... Сколько раз мне казалось, что
связующая нить вот-вот оборвется! Сколько сил и нервов стоило сберечь эту
Связь... Но там на карту были поставлены Жизнь и Честь! Ради этого стоило,
как говорит Шура, "ломать копья".
Хотя Честь сберечь не удалось, - немецкая пресса и полиция все равно
объявила Водилу "единственным оставшимся в живых гангстером...", ну а
Жизнь... Если его не прооперируют как следует в Петербурге - так на кой ляд
нужна такая Жизнь? С вечными трубками и проводами... А если его все-таки
вернут из растительного существования к нормальному, так его и российское
законодательство упечет.
Кто там теперь докажет его невиновность? Бармен со своим ожиревшим
Рудольфом? Так Бармен постарается утопить Водилу еще глубже, только бы
самому выскрестись из этого дела. А Рудику замажут рот куском вестфальской
ветчины или страсбургским паштетом, - он и не мявкнет.
Помочь Водиле мог бы только я. Не знаю КАК, но я единственный свидетель
его невиновности с этим проклятущим кокаином. Однако я здесь! А мне нужно
быть там - в Ленинграде. В нынешнем, черт подери, Санкт-Петербурге. Уж
там-то я что-нибудь придумаю, чтобы вызволить Водилу.
Там, в конце концов, есть Шура Плоткин! А у Шуры голова - дай Бог всем
такую. Вот, когда я Контактирую с Шурой, - я не то что напрягаюсь, я
отдыхаю, словно на курорте! Час трепотни с Шурой Плоткиным заряжают меня
такой потрясающей энергией, что я могу сто Котов разметать и десять Кошек
оттрахать! Так на кой леший мне тратить свои душевные и психофизические силы
на Эриха Шредера? Как говорит наша ленинградская старуха-дворничиха Варвара
- "На всех не напасешси..."
Лучше я сберегу свою энергию на того Человека, который меня купит у
Эриха и Руджеро. Потому что еще неизвестно, какой идиот захочет иметь в доме
"ДИКОГО РУССКОГО КОТА - ГРОЗУ СИБИРИ"! Тем более, что Руджеро и Эрих
собираются заломить за меня как за Леопарда. А уж если все-таки меня купят -
вот когда мне понадобится с моим новым Хозяином такой могучий Контактище,
который потребует от меня всех сил без остатка! Ибо я пойду на любые
унижения - лишь бы заставить его совершить вместе со мной путешествие в
Санкт-Петербург. А там посмотрим...
... Размышляя таким образом, я вылез из своей просторной клетки и пошел
прошвырнуться по нашему подвалу. Клетку мою уже несколько дней не запирали.
Поняли, что гадить я буду только по-нашему, по-российскому - исключительно
на воле, на свежем воздухе. Как обычно говорит Шура: "Иди, Мартын, пройдись
до ветру..." Эти фольклоризмы у нас с Шурой от нашей дворничихи Варвары.
Была глубокая ночь. Я шел мимо клеток со спящими Кошками и Кроликами, и
голова моя буквально распухала от всех этих мыслей о Шуре, о Водиле, о
Петербурге...
И вдруг я понял, что в ночной тишине, в слабеньком Кроличьем
похрустывании, в редких, но тяжких вздохах сонных Кошек мне недостает еще
одного привычного звука - негромкого плачущего тявканья Лисички. Ночью она
наиболее усердно поплакивала, а днем отсыпалась, стерва. Нет, чтобы
наоборот!
Я подошел к ее клетке и увидел большую дыру в полу, наспех
замаскированную сеном и наполовину прикрытую миской с водой. Лисицы и след
простыл! Умудриться прогрызть в полу клетки такую дырищу - это достойно
уважения. Вот это зубы! Не дай Бог, они тебе в глотку вцепятся. А с виду
такая стройненькая, рыжая, хорошенькая, изящная! И мордочка всю дорогу
грустная... Я еще дня три тому назад смотрел на нее и думал, а не
попробовать ли мне ее трахнуть? Была же Дженни - карликовый пинчер. Так
пусть будет еще и Лисичка. В этом отношении я абсолютный интернационалист!
Но теперь, когда я увидел дырку в полу клетки, прогрызенную зубами этой
рыжей плаксы, я не на шутку перетрусил. С такой свяжись... Хорошо еще, если
только без хвоста останешься.
Я обежал весь подвал - Лисички не было. Принюхался - и точно! Лисица
воспользовалась моим выходом: через гараж. А там в воротах Руджеро
специально для меня внизу такое окошечко вырезал. Хочешь - входи, хочешь -
выходи. С территории сада все равно никуда не смылишься. Там такая плотная и
толстая ограда из хвойного кустарника - ни за что не продерешься наружу. И
ворота сверху специально загнуты внутрь - в сторону сада. При одном взгляде
на эти ворота мечты о побеге можно отложить до лучших времен. Вылез я из
гаража в сад и тихохонько пошел вдоль стеночки дома. Слышу, в углу сада
какая-то ритмическая возня: раз-два- три, пауза... Раз-два-три, пауза... Я
туда. Подползаю на полусогнутых, каждую веточку, каждую травинку сначала
передней лапой пошевелю, чтобы не треснула, не наделала бы шума, и
дальше чапаю таким манером. На звук ползу. На "раз-два-три" ползу, а на
"паузу" - замираю.
Подползаю и вижу, как эта рыжая курва подкоп под ограду делает! Да так
ловко, что уже успела до половины своего туловища углубиться в землю. И
торчат из этой норы лишь ее задние лапы, попка и хвост. А сама она с головой
и передними лапами в норе. И роет там, и роет. Только земля из-под брюха
летит: раз-два-три, пауза... И снова. Я как увидел эту позу - задние лапы
расставлены, попка вверх торчит, все, что нужно для ЭТОГО ДЕЛА открыто, и
запах от нее такой странный, непривычный, но жутко завлекушный. Чистая
порнуха! Тут мне эту Лисицу так захотелось! Морда у нее в норе, передние
лапы - там же, что она мне может сделать? А ни хрена! Я и потяжелее буду, и
поздоровее. А морда ее с этими жуткими зубками в норе, как в наморднике. Как
говорил Водила - "кто не рискует, тот шампанского не пьет"... Приподнялся я,
встал на задние лапы, навалился на нее, передними лапами обхватил всю ее
наружную заднюю часть фигуры, отодвинул в сторону ее хвост и...
Это, я вам скажу, было нечто!!! Картинка маслом: пол-Лисицы в норе,
пол-Лисицы снаружи. В саду. Я во всю трахаю ту половину, которая торчит
снаружи, а из норы уже никакая земля не летит, а только слышен негромкий
скулеж, но уже не с плачущими, а явно с восторженными интонациями. С таким
сексуальным захлебом и подвыванием, что я благодаря
Шредеровско-Манфредиевским стимуляторам и ежедневным инъекциям
поливитаминов, действительно, начинаю себя чувствовать "ДИКИМ КОТОМ - ГРОЗОЙ
СИБИРИ, ОТТОБРУННА И ВСЕЙ БАВАРИИ", черт меня побери!.. Трахаю ее, а сам
думаю - как только кончу, надо будет рвать когти и уносить ноги раньше, чем
она свою морду из норы высунет. Она же дикая, дура! Загрызет же к чертям
Собачьим!..
Но не вышло мое дело... Все ЭТО завершилось так бурно, что я свалился у
самой норы и лапой пошевелить не могу. Честно признаюсь - жду самого
худшего. Ни сопротивляться, ни бороться за жизнь сил нету...
А Лисица этак задом, задом выбирается из своего футляра - морда в
земле, передние лапы грязнущие, рот раскрыт, язык наружу. И разглядывает
меня, лежащего и обессиленного, и мне бы впору зажмуриться, попрощаться с
жизнью и ждать скорого конца, а я вдруг чувствую - она облизывает меня! И
тявкает так весело, так забавно... И катается по земле абсолютно как
Кошка... Я прибалдел! Вот это да.
Ну, я тоже лизнул ее раза два-три. Это мне еще Шура, помню, баечку
рассказывал про вежливость. Вроде бы английские короли утверждали, что
ничего, дескать, нам не стоит так дешево, и ничего не ценится нами так
дорого, как вежливость. И точно! Она меня в ответ как давай лизать, чуть ли
не взасос! Ну, я так поднапрягся, собрал остатки сил, и говорю ей по-нашему,
по-Животному:
- Ты, что, давно на просушке?
Вижу, она на меня так смотрит и не понимает, о чем это я. Ну, я ей
снова, в более доступной форме:
- Я говорю, с тобой ЭТОГО давно не делали?
А она мне и отвечает:
- Со мной ЭТОГО вообще никто никогда не делал. Я даже и не знала, что
ЭТО так прекрасно! Давай, еще разок, а?
- Погоди, - говорю. - Дай хоть отдохнуть немного.
- Зачем? - спрашивает она так наивно, что я даже рот раскрываю от
удивления.
- Ну, как тебе сказать... - мямлю я. - Мне, понимаешь, нужно немного
передохнуть, чтобы ЭТО сделать тебе еще лучше.
- ЭТО ты и так прекрасно делаешь! - убежденно говорит Лисица. -- И
"лучше" ЭТО делать не надо, а то я совсем с ума сойду...
И улыбается во все свои страшненькие зубки. И спрашивает:
- Мне, что, опять с головой в дырку лезть? Ты мне советуй, подсказывай,
а то ведь я с ЭТИМ впервые сталкиваюсь!
Я вспомнил дыру в полу клетки, поглядел на ее клыкастую мордашку и, на
всякий случай, говорю:
- Да, знаешь, пока лучше, как и в прошлый раз - передними лапами и
мордой туда, а все остальное пусть будет снаружи.
- Нет вопросов, любимый, - с готовностью отвечает Лисица и тут же на
полтуловища сигает в свою нору.
Я как увидел снова ее задранную вверх попку, расставленные, дрожащие от
нетерпения рыжие задние лапы, ее роскошный хвост - уже отведенный в сторону,
так в меня, откуда ни возьмись, стало вливаться такое неукротимое желание,
что я в одно мгновение взлетел на эти оставшиеся снаружи пол-Лисицы и... И,
как частенько кого-то цитировал Шура Плоткин - "Процесс пошел!.."
Ну, потом, сами понимаете, - разные там облизывания, взвизгивания,
мурлыканья. Всякие там шутливые покусывания, от которых у меня, честно
говоря, кровь стыла в жилах. Заверения в вечной любви, клятвы...
А под утро, после ее бессчетного ныряния мордой в нору, - совершенно
конкретное предложение, поразившее меня своей прямотой: она, Лисица,
прорывает эту нору под оградой насквозь к дороге, и мы уходим с ней вдвоем в
лес и начинаем жить там вместе в счастье и дикости.
И где бы мы потом ни поселились, она - Лисица, помимо подземного дома
со множеством помещений и несколькими выходами на свет Божий, обязательно
выроет рядом еще и вот такую короткую, всего на пол-Лисьей длины, "слепую"
нору, - раз уж я только ТАК хочу ЭТО с ней ДЕЛАТЬ. И это у нас будет
называться "Тупик любви". Но вот тут я был вынужден мягко и решительно
отказаться от столь заманчивого предложения.
- Почему? - искренне удивилась Лисица. - А мне мама когда-то говорила,
что из всех домашних животных Коты - самые независимые и вольнолюбивые
ребята!
- Так-то оно так, - согласился я. - Но на мне лежит ответственность за
жизнь двух очень хороших Людей, которым я просто обязан помочь! А для этого
мне нужно как можно быстрее постараться попасть в Россию. В Петербург...
- А что это такое? - простодушно спросила Лисица.
И я, зацикленный совковостью мудак, позабыв о всякой ироничности,
которую мы обычно напяливаем на себя, когда речь заходит о чем-то серьезном
и возвышенном, сам стесняясь своего ответа, но не находящий никаких других
слов, сказал Лисице:
- Родина...
А потом, устыдившись облезлой помпезности этого затертого и
исшарканного слова, добавил:
- Место, где я родился и вырос. Моя бедная и несчастная родина. Которую
я очень люблю...
Отоспаться после этой фантастической ночи мне так и не удалось. Уже
часам к девяти я был разбужен криками, шумом автомобильного мотора,
проклятиями и двумя незнакомыми мне голосами. Выяснилось, что пока я дрых
без задних лап, моя жутковатая рыжая хахальница все-таки прорыла ход под
оградой и навсегда покинула дом Шредеров, унося в своем сердце пламенную
любовь ко мне, а в зубах самого большого и толстого Кролика, у которого с
вечера забыли запереть клетку. Я понимал, что после ТАКОЙ ночи Лисица
обязана была бы подкрепить свои силы, но Кролика было все равно очень
жалко...
Два чужих голоса принадлежали знаменитому русскому старику-мошеннику -
специалисту по изготовлению любых документов, и его новой жене - симпатичной
толстухе, бывшей в свое время секретарем партийной организации отдела
народного образования города Кимры. Что за город, понятия не имею!.. В
разговоре она все время старалась напомнить обо всем этом, чтобы ее не
приняли на ранг ниже, чем, как ей казалось, она того заслуживает. Бойко
переводя эту чушь на немецкий язык для Хельги, Руджеро и Эриха, старик
тоже не мог сдержать тщеславно-горделивых ноток в голосе. Ему льстило
столь высокое бывшее положение его новой супруги, и он этого даже не пытался
скрывать.
Несмотря на холодный день, старик был разодет в национальный баварский
костюм, который ему очень шел: короткие кожаные штанишки, высокие шерстяные
чулки грубой вязки, толстые тяжелые башмаки, расшитая рубаха с
тесемочкой-бантиком вместо галстука, какая-то жилетка-расписуха, и
легкомысленная зеленая шляпчонка с короткими полями и веселым султанчиком.
То ли европейские тюрьмы закалили старика, то ли он с рождения был
такой двужильный, но - маленький, худенький, голенастый, - он был
удивительно деятелен, подвижен, и безумно хотел казаться моложе своих верных
семидесяти пяти лет. Что ему несомненно и удавалось!
Так же задорно и щеголевато выглядел его старенький "Фольксваген". На
таких древних "фольксах" даже у нас в России уже стесняются ездить. А этот -
сверкал, изнутри был обвешан разными куколками и обезьянками, а снаружи
обклеен яркими гербами других стран. Наверное, это были страны, в тюрьмах
которых когда-то сидел старик. А так - чего бы это ему их клеить, подумал
я...
Старик увидел меня, по-детски всплеснул руками и воскликнул:
- Какой прекрасный экземпляр!.. Какой экземпляр!
И, весело разглядывая меня выцветшими от старости голубыми глазками,
вдруг неожиданно добавил по-русски:
-- Ну, и Кыся!.. Ай да Кыся...
Тут я жутко зауважал этого нелепого суетливого старого живчика в шляпке
с султанчиком!
Хельга вчера как раз много о нем рассказывала. Ведь больше пятидесяти
лет человек не был в России. Онемечился вплоть до баварского костюмчика,
который сидел на нем в десять раз лучше, чем на многих настоящих баварцах. Я
их в "Биргартене" Английского парка навидался!
За полжизни отсидок старик изучил пять иностранных языков в тюремных
камерах чуть ли не всей Европы. По-немецки говорил, как доктор филологии
Мюнхенского университета! И ходил старик не в немецкую кирху грехи свои
замаливать, а в православную русскую церковь. И жены были все русские! И
своей последней женой - толстухой из города Кимры (кто-нибудь помнит, где
это?) гордился самым трогательным образом. Ее молодостью в сравнении с его
возрастом, ее прошлой секретарской деятельностью в родной когда-то
коммунистической партии, от которой он и улепетнул на Запад еще полстолетия
тому назад...
И за эти полвека не растерял русский язык. Не поднимал глазки к небу
вроде наших Котов-эмигрантов, не спрашивал фальшивым голоском "как это
называется по-русски?.." А, наоборот, назвал меня, как говорил Шура Плоткин,
"самым что ни есть, исконно-посконным" российским словом - "КЫСЯ". Не
"КИСА", а именно -
"КЫСЯ", сознательно сделав в этом слове фонетическую ошибку! Очень мне
это в старике понравилось!
- Сейчас снимем три фото, - сказал старик. - Два, как в уголовной
картотеке - в профиль и анфас, для русских документов, и еще одно фото - для
рекламы. Тут нужно, чтобы ваша Кыся выглядела посвирепее: с прижатыми ушами,
раскрытой пастью, клыки - напоказ... Ну, и так далее!
Он рысцой смотался к своей машине и приволок оттуда фотоаппарат. Я
такой в жизни не видел. У нас с Шурой в Петербурге был совершенно другой.
Старик подошел ко мне совсем близко, нацелился на меня аппаратом и нажал
кнопку. Послышалось легкое жужжание и прямо на меня стал выползать бумажный
квадратик.
- Раз! - сказал старик, перехватил квадратик, передал его Хельге и
спросил у Эриха: - Кто из вас с ним наиболее близко контактирует?
Эрих растерянно посмотрел на меня, попытался открыть было рот, но его
опередил Руджеро Манфреди:
- В основном, конечно, фрау Шредер. А что?
- Фрау Шредер, не могли бы вы попросить вашего котика сесть? -- спросил
старик. - А я бы его снял в профиль...
"Надо же все так усложнить?!" - подумал я и тут же сел, повернувшись к
старику в профиль.
Мало меня Шура фотографировал!.. А то я не знаю, как себя вести перед
камерой!
Эрих Шредер разволновался и стал заглядывать всем в глаза, словно хотел
сказать: "А я вам что говорил?!!" Хельга и Руджеро испуганно переглянулись.
- Грандиозный кот! - по-русски пробормотал старик и сделал снимок моего
профиля.
Из аппарата снова полез темный бумажный квадрат. Я присмотрелся к
первому квадрату в руке у Хельги и увидел очень хорошую цветную фотографию
собственной морды.
Вот это аппаратик! Нам бы с Шурой такой!.. Чтобы не мудохаться с
проявкой пленки, увеличителем, сушкой, - словом, со всем тем, с чем обычно
возится Шура, устраивая дикий бардак в ванной и кухне. Можно, конечно,
отдавать пленку в лабораторию, но, как говорит мой Плоткин, - "тут никаких
штанов не хватит..."
- Ну, а теперь, главный снимок - для рекламы! - торжественно сказал
старик. - Фрау Шредер, вы не могли бы попросить вашего Кысю оскалиться?
Причем, пострашнее.
- Как вы это себе представляете? - рассмеялась Хельга. - Я должна ему
промяукать что-то оскорбительное? Или промурлыкать какую-нибудь гадость,
чтобы он вышел из себя?
- Надо в него просто ткнуть палкой! - тупо предложил Руджеро Манфреди.
"Еще чего! Только попробуй, болван итальянский!"- подумал я и показал
Манфреди, что может с ним произойти, если он ткнет в меня палкой. Причем, я
не сделал ничего особенного. Я только раскрыл пасть, сказал это свое
"Кх-х-хааа!!!", дал возможность этому идиоту взглянуть на мои клыки и припал
к земле, словно собирался прыгнуть и вцепиться ему в глотку. Манфреди в
испуге отпрянул. Старик же страшно обрадовался и завопил на весь сад:
- Вот! Вот, именно так!.. Ах, если бы можно было это повторить еще
разок... И в мою сторону!.. "Господи!.. Делов-то!" - внутренне усмехнулся я
и повернулся к старику.
Для этого старика я был готов сыграть даже Крокодила! Мы как-то с Шурой
смотрели по телевизору передачу об этих жутких тварях, и мне показалось, что
ничего страшнее и отвратительнее в Животном мире не существует...
Как только я увидел, что старик принял стартовую позицию и направил
аппарат прямо на меня, я резко встал на задние лапы, передние поднял
врастопырку над головой, что было силы раззявил пасть, и скорчил такую
страшную рожу, что встреть меня в такой позе и с таким выражением морды тот
же самый Крокодил - он бы от страху обгадился!
- Осторожней!.. - тревожно крикнула старику Хельга.
Но старый жулик не испугался. Он все про меня понял! Он подмигнул мне и
стал делать снимок за снимком, восторженно приговаривая:
- Не волнуйтесь! Это гениальный кот!.. Он мне специально позирует!!!
К счастью, старик успел сделать три снимка, потому что уже в следующее
мгновение все внимание переключилось на Эриха Шредера. Выдрючиваясь перед
старым мошенником, я краем глаза видел, что Эрих напряженно следит за мной с
отвалившейся нижней челюстью и остекленевшим глазом. Я только упустил
момент, когда он начал терять сознание и падать плашмя на землю...
Ночью я сидел у него в комнате, прямо на его одеяле, в полуметре от его
растерянной и поцарапанной физиономии, и успокаивал его, как мог!
- Эрих, дорогой... Плюнь на всех врачей-психиатров. Не ходи больше к
ним, - говорил я ему, как можно мягче. - Психически ты совершенно здоров!..
- Тогда каким же образом мы с тобой разговариваем? - шептал Эрих. - Или
мне это снится?..
- Мы не разговариваем с тобой, Эрих. Ты просто понимаешь, что бы я
хотел тебе сказать. Это и называется Телепатический Контакт, - терпеливо
пытался я ему объяснить.
Я не мог оставаться верным своему решению - ни с кем не вступать в
Контакт и накапливать психическую энергию для Человека, который купит меня.
Чтобы впоследствии уговорить его на поездку в Россию. Но, когда Эрих упал в
обморок только потому, что не мог найти объяснения происходящему - я не имел
права молчать и заниматься расчетливой экономией собственных сил. Контакт с
ним я установил за считанные минуты - так он был подготовлен ко всем
"чудесам", так был нервно взвинчен, так раскрыт навстречу любому объяснению
- сошел он с ума или нет?! Или этот огромный Кот с рваным ухом, со шрамом
через всю морду, с яйцами, как у призового жеребца - выражение Шуры
Плоткина, - действительно, все сечет с полуслова, и в присутствии этого Кота
становится совершенно неясно, кого тут нужно считать "меньшим братом" -
этого Кота или, к примеру, Руджеро Манфреди?
- Эрих, - сказал я. - Все происходит из-за твоей, прости меня,
элементарной неграмотности. Ну как же можно было, занимаясь подобным
ремеслом, не почитать Конрада Лоренца - грандиозного специалиста по Котам и
Собакам?! Как можно было не заглянуть в восхитительную книжку английского
биолога доктора Ричарда Шелдрейса?! Ты, вообще, что-нибудь по своей
профессии читаешь? Ну, хотя бы на сон грядущий?..
- Да, читаю... - слабо сопротивлялся Эрих. - В прошлом году Хельга
читала нам куски из книги Чарльза Платта "Как стать счастливым котом". И еще
вторую книжку... Забыл фамилию... Называется "Кот без дураков"! Мы очень
смеялись...
- О Господи! - я почувствовал, что начинаю выходить из себя. - Эти
книжки ты мог бы и не читать. Я прекрасно помню статью в "Литературке"...
Это у нас в России газета такая...
- Ты, что, действительно, из России?! - поразился Эрих.
- Да. Но сейчас не в этом дело. Так вот, один мой друг иногда читает
мне вслух эту "Литературную газету". Там и была статья об этих двух книжках.
Кстати, второго автора звали... Дай Бог память!.. Терри Дретчер! И как мы
поняли из этой статьи -- книжки очень милые, смешные, но абсолютно
ПРИДУМАННЫЕ! А я тебе пытаюсь толковать о серьезных научных иссследованиях в
области Телепатического Контакта между Животным и Человеком...
- Значит, ты считаешь, что я здоров? - с надеждой спросил у меня Эрих.
-- И мне не кажется, что ты все понимаешь?
- Ты - здоров, и я - все понимаю, - ответил я. - Иногда, даже больше,
чем мне хотелось бы.
- И у тебя есть имя?
- Да. Меня зовут Мартын.
- Наверное, - МАРТИН? - поправил меня Эрих.
- Нет. Мар-тын! Это нормальное русские имя. Но ты можешь называть меня
просто "Кыся".
- А в документах как записать?
- Пиши "Мартын-Кыся". Или наоборот... Все равно. У вас же есть двойные
имена - Ханна-Лори, Мария-Луиза, Отто-Вильгельм...
- Да, да, конечно!.. - благодарно прошептал Эрих. - Я вот, например, -
Эрих-Готфрид...
- Ну, вот видишь!
- Значит, ты считаешь, что я психически здоров? - переспросил меня
Эрих. - Ты в этом уверен?
- Естественно!
- Боже мой... Как я тебе признателен!.. У меня просто нет слов... - в
глазах у Эриха блеснули благодарные слезы, и он двумя руками осторожно пожал
мне правую переднюю лапу.
Надо сказать, что я тоже не вынес благостности этой сцены, не удержался
и лизнул его в щеку. Что-то я стал излишне сентиментален
- Не знаю, как ты отнесешься к моему предложению, - робко и растроганно
произнес Эрих и приподнялся на подушках. - Но я хотел бы выпить с тобой по
рюмочке...
Тэк-с... "Ты меня уважаешь, и я тебя уважаю..." Начинаются эти
Человеческие заморочки! Мало я их насмотрелся на нашей кухне в Ленинграде,
когда Шура после развода с женой пил вмертвую с кем ни попадя! Мало я
попереворачивал наполовину недопитых бутылок с разной алкогольной дрянью,
делая вид, что нечаянно хвостом смахнул бутылку со стола... Неужто и здесь я
влипаю в ту же историю? Да, нет, пожалуй... Что ни говори, а Шура Плоткин
был настоящий РУССКИЙ человек! И "русскости" в Шуре было больше, чем в
разных там Пилипенках, которые обзывают Шуру жидом и евреем. Помню, что бы
Шура ни начинал делать - пить ли, сочинять ли, трахаться ли, - так все без
меры! Как пел его любимый Розенбаум - "... Гулять так гулять, стрелять --
так стрелять!.."
А Эрих все-таки - немец. Существо, как я посмотрел, более
дисциплинированное во всем. Начиная от трат, и кончая половухой. Нету в нем
той российской Шуро-Плоткинской широты и безудержности, которая кого-то,
наверное, пугает, а для меня чрезвычайно притягательна!
Я вот уже две недели здесь в Оттобрунне, а ведь Эрих всего
один-единственный раз куда-то смылился вечерком на пару часов, а когда
вернулся - от него ЭТИМ самым ТРАХАТЕЛЬНЫМ ДЕЛОМ пахло.
Да, разве б мой Шура вынес такое длительное воздержание?! Да ни в
жисть, - как сказал бы Водила. Да, и сам бы Водила тоже...
Так что, вряд ли Эрих-Готфрид Шредер с одной рюмки запьет на неделю.
Тут, наверное, я могу быть абсолютно спокоен.
- Ну, что ж, - сказал я ему. - Если у тебя есть немножко валерьянки...
Не скажу, что этой ночью мы с Эрихом так уж сильно надрались, но утром,
когда Хельга растолкала и вытащила нас обоих из-под одного одеяла, наши
головы - и у меня, и у Эриха, - были очень даже бо-бо!
Как обычно в таких случаях философски заметит Шура Плоткин: "Чем лучше
с вечера, тем хуже утром..."
А с вечера было, действительно, симпатично. Эрих принес для себя
начатую бутылку дешевого виски, лед и минеральную воду. Для меня пузырек
валерьянки, а на закуску целое блюдце сырого мясного фарша - уже
размороженного и приготовленного Хельгой на завтра для обеденных котлет.
Кончилось тем, что, выкушав полбутылки виски под одну минеральную воду, Эрих
посреди ночи дико захотел жрать! Что меня лишний раз убедило, что алкоголизм
ему не грозит. Тогда я решил научить Эриха делать настоящий "татарский
бифштекс", о котором он даже понятия не имел! Хотя, чего тут удивительного?
Я, например, всю жизнь прожил в Ленинграде и Санкт-Петербурге, и тоже ни
разу не был в "Эрмитаже". Короче, в половине четвертого утра я послал Эриха
на кухню за солью, соевым соусом, одним сырым куриным яйцом, половинкой
соленого огурчика и четвертушкой луковки. Сардинки, которая была бы очень
даже хороша в "татарском бифштексе", как говорил Водила, в доме не
оказалось, но зато Эрих притащил в постель весь остальной фарш,
предназначенный для завтрашних котлет. К пяти часам утра мы этот фарш и
прикончили. Эрих - с приправами, а я - без. Эрих - с остатками виски, но уже
без минеральной воды, а я докушал валерьянку из пузырька.
И чего, спрашивается, завелись? Я понимаю, иногда, после длительного
нервного или физического напряга - расслабуха просто необходима! Что Котам,
что - Людям. Тут никакой разницы. Но неплохо бы начинать расслабляться,
когда дело, на которое ушли все силы, - уже завершено. Удачно или неудачно -
не имеет значения. Важна строгая поэтапность: Напряженка, Дело, Ралаксуха!
Вот тут - "гуляй, Вася!.." Кто тебе чего скажет? Мы же с Эрихом
наподдавались малость преждевременно. В пике нашего обоюдного напряжения.
Практически, даже не приступив к основному делу - поиску клиента для
"SIBIERISCHEWILDKATZE", - потомка древнейшего рода, полученного от скрещения
"Сторожевой Кошки шведского короля Карла Двенадцатого и Боевого Кота
Государя Всея Руси Петра Великого", как было написано псевдославянским
шрифтом на "старинной" бумаге, кстати, собственноручно изготовленной старым
русским жуликом в баварском костюмчике.
Честно говоря, я даже не представлял себе, на кого рассчитана вся эта
"липа". Неужели никто не обратит внимания, что в документе почти
трехсотлетней давности вклеены совершенно современные цветные фотографии,
сделанные, как мне ночью объяснил Эрих, фотоаппаратом "Поляроид"?
А может быть я чего-то не понял? Или чего-то не знал!? Вполне вероятно,
что раз царь Петр был "Великим", он запросто мог быть и первооткрывателем
русской цветной фотографии.
Однако наша ночная поддача с Эрихом имела и свои положительные стороны.
Не говоря уже об очевидном - возвращении Эриху полной уверенности в
психической полноценности, - мы с ним успели этой ночью договориться и еще
кое о чем. Ну, во-первых, я взял с него слово держать язык за зубами! Ни
Хельга, ни Руджеро Манфреди о нашем с Эрихом Контакте знать не должны. Если
же между ними возникнут какие-то споры в отношении решения моей судьбы - я
всегда буду рядом и мысленно смогу помочь Эриху, и сделать так, как это
нужно ему и мне. А мне, как известно, было необходимо лишь одно - как можно
быстрее попасть в Петербург. Для этого был нужен состоятельный, независимый
и решительный Клиент, со склонностью к перемене мест, любовью к разным
женщинам, грехам и непредсказуемым поступкам.
Эрих заявил, что в ОДНОМ НЕМЦЕ такого созвездия черт характера нам
никогда не найти! Пара таких черточек сидит буквально в каждом, но девяносто
девять процентов сами успешно подавляют в себе эти черты, а если и проявляют
их изредка, то лишь по пьянке или во время отпуска вне родной Германии. Тут
нужен очень, очень, очень богатый... Эрих долго не мог найти подходящего
слова, а такого определения, как "распиздяй", которым зачастую пользуется
Шура Плоткин, в немецком языке отродясь не было.
Поэтому Эрих сказал: "... Очень, очень богатый несерьезный, свободный
человек". Желательно с родовыми аристократическими корнями. Тогда ему сам
черт не брат! Ибо в Германии это жутко ценится. Но у него, у Эриха-Готфрида
Шредера, на таких людей "выхода" нет. У него, конечно, есть парочка
интеллигентных знакомых, которые время от времени совершают разные
необдуманные поступки, но это совсем не то, что мне нужно. Люди, о которых
говорил я, - это совершенно другой слой общества! Это - небожители, и
рядовой немец никогда с ними не соприкасается.
- А вероятность случая равна... ноль, ноль, ноль... черт знает какой...
доли процента... - заплетающимся языком с трудом выговорил Эрих. - Тут ты,
Мартин, должен сам понять...
С нашей разгульной ночи в доме Шредеров стали происходить кое-какие
изменения. Внешне не очень заметные, но достаточно ощутимые внутренне.
Наиболее ярким внешним нарушением привычного домашнего уклада было мое
переселение из подвальной клетки в гостиную и комнату Эриха.
Сам Эрих, обретя во мне союзника и партнера, неожиданно почувствовал
себя Хозяином дома и Главой предприятия. Он недвусмысленно дал это понять
Хельге и Руджеро Манфреди, тем самым естественным образом проложив между
собой и ими некий барьер, четко разделяющий их положения. Растерянные и
потрясенные таким крутым поворотом, Хельга и Руджеро нашли единственно
верный выход из создавшейся ситуации - они еще теснее сплотили свои ряды и
сблизились настолько, что их женитьба, откладывавшаяся уже несколько лет по
целому ряду социально-экономических причин, стала вполне осязаемым ближайшим
будущим.
Трахаться они стали не только днем, насмотревшись на мою "предпродажную
подготовку" их Кошек, но и ночью, когда я уже к этому не имел никакого
отношения. Что лишний раз говорило об их возросшей близости и неотвратимости
ремонта не только отопительной системы, но и всего ветхого дома. Ибо
слышимость была - фантастической!
Кстати, именно эта слышимость, помноженная на вновь обретенную
уверенность в себе, плюс моя всесторонняя поддержка и возможность поделиться
со мной всем тем, что должно было бы быть сокрыто от глаз и ушей Людских,
подвигнули Эриха-Готфрида Шредера - доброго и скромного жулика-Кошколова с
незаконченным высшим ветеринарным образованием, - на целый ряд житейских
открытий. Во-первых, Эрих понял, что трахаться минимум пять раз в неделю
гораздо лучше, чем максимум один раз в две недели. Во-вторых, я привел ему
на память любимую цитату Шуры Плоткина из Публилия Сира, одного жутко
древнеримского поэта - "Где нет разнообразия -- нет и удовольствия". Эриху
это так понравилось, что кроме своей постоянной дамы сердца, дочки владельца
магазина поддержанных автомобилей "Хонда", он тут ж завел себе кельнершу из
"Виндервальда" - это такая куриная закусочная, и кассиршу из
Оттобрунновского плавательного бассейна "Халленбад".
К открытиям чисто экономического характера вконец расковавшийся Эрих
пришел уже своим умом. Путем простейших логических сопоставлений и при
некоторой помощи теории какого-то очень пожилого немца, в которой все время
повторялась заворожившее Эриха словосочетание - "товар-деньги-товар".
Поэтому все ворованные Кошки, лишенные возможности бороться за призовые
места и титулы на Кошачьих выставках в силу того, что там, на выставках,
запросто могут столкнуться нос к носу со своими бывшими владельцами, должны
быть немедленно распроданы по сниженным для скорости ценам! Согласно теории
того старого чудака - "товар-деньги-товар", средства, вырученные от продажи
этих Кошек, нужно немедленно бросить на нашего уважаемого "Вальдвильдкатце"
(это, значит, на меня!), которого он решил назвать старинным русским именем
- МАРТЫН. Не "Мартин", а именно "Мартын".
Нужно срочно дать объявления в газетах, напечатать рекламные листовки и
через специальное бюро распространить их по всему городу. Непременно
поместить сообщение о Мартыне в еженедельнике "Курц унд Фундиг", при помощи
которого можно не только продать Кота, но и даже приобрести подержанного
Слона в приличном состоянии!
И, конечно же, всенепременнейше засадить мощнейшую рекламу по
Мюнхенскому телевизионному каналу "Байерн-Бильд"! С фотографией "дикого"
Мартына, с его легендарной родословной, за изготовление которой старый
русский мошенник уже получил двести марок. И тогда он, Эрих-Готфрид Шредер,
гарантирует своим уважаемым компаньонам - сестре Хельге Шредер и почти
родственнику, ближайшему другу, Руджеро Манфреди такие дивиденды, которые
смогут покрыть не только ремонт отопительной системы дома, но и позволят
усилить межкомнатные перегородки. Ибо еженощные завывания Хельги и рычания
Руджеро теперь очень мешают ему, Эриху Шредеру, размышлять об укреплении и
дальнейшем процветании их общего предприятия.
Не скрою, к одному из предложений Эриха я довольно серьезно приложил
собственную лапу. Это я подсказал Эриху смену Кошачьего парка, как одну из
статей быстрого дохода - продать срочно этих и натырить других. Однако
теперь я могу признаться, что, предлагая Эриху эту комбинацию, я преследовал
еще и личные, как сказал бы Шура Плоткин,-- шкурнические цели. За последние
три недели мне так надоело трахать одних и тех же Кошек, что когда Эрих
нашел моему предложению и экономическое обоснование, я был ему чрезвычайно
признателен.
Поразительная страна! Есть деньги - никаких заморочек. Платите и
обрящете. Через два дня моя морда красовалась чуть ли не на всех углах
Мюнхена, а листовки с моими "дикими позитурами" и номерами телефона и факса
герра Э. Шредера торчали из всех домашних почтовых ящиков трех самых богатых
районов города - Богенхаузена, Харлахинга и, конечно же, Грюнвальда! Ау,
Дженни, где ты там?
Текстик, сопровождавший плакатики и листовки был, по выражению Шуры
Плоткина, - "я тебе дам!" Автором текста был Руджеро Манфреди. Редактировала
текст Хельга.
- Это текст для идиотов? - возмущалась Хельга.
- Правильно, - соглашался с ней Руджеро. - Любая реклама рассчитана на
идиотов.
- Но мы же хотим, чтобы Мартина (Хельга не выговаривала нашу букву "Ы")
купил бы богатый человек!
- А ты считаешь, что в вашей стране нет богатых идиотов?! По-моему, у
вас их гораздо больше, чем бедных!
- Ну, да! Конечно! - взвивалась Хельга. - У вас же в Италии каждый
крикливый итальянец, от мойщика окон до вашего проворовавшегося президента,
по меньшей мере Спиноза!
Ни я, ни Руджеро Манфреди и понятия не имели, кто такой Спиноза, но мне
было наплевать, а Руджеро обиделся за всю нацию:
- Ты не имеешь права оскорблять народ, давший миру автомобиль "Феррари"
и папу римского!
- Это все, что ты знаешь про свою Италию?! - презрительно хохотала
Хельга. - Так вот папу римского вам экспортировали поляки, а в разработке
"Феррари" принимали участие, в основном, наши немецкие евреи, бежавшие от
нацизма! Слышишь ты, неуч?!
- Эрих! Я убью ее! - орал благим матом Руджеро Манфреди и осторожно
бился головой об стенку. На стук выходил Эрих и спокойно говорил Хельге и
Руджеро:
- Мне абсолютно все равно, что вы сделаете друг с другом, но текст
должен быть у меня на столе через тридцать минут. Я уезжаю в редакции газет
и на телевидение.
В такие минуты я смотрел на Эриха с умилением и гордостью. Как
Пигмалион на Галатею. Помню, Шура при мне рассказывал одной девице эту
сказочку, и она мне жутко понравилась! Сказочка. Девица как раз оказалась
полная дура! Ни хрена не поняла...
... Еще через день мы все четверо - Хельга, Эрих, Руджеро и я, уселись
вечером в гостиной у телевизора и где-то, как говорил Шура Плоткин, когда
хотел подчеркнуть дальность расстояния, - "у Муньки в заднице", на
двадцать девятом канале нашли рекламную программу "Байерн-Бильд".
Через минуту, сразу же после объявления о продаже автомобиля "Ауди-100"
выпуска тысяча девятьсот семьдесят второго года - "ви нойе!" - дескать, "как
новый!", всего за восемьсот пятьдесят марок, однако - "ферхандлунгбазис",
как говорится, цена ориентировочная, можно и торговаться, на экране
появилась новая рубрика - "Антик-Тиере". В слове "Тиере" - ударение на букву
"и". То есть, "Антикварные животные".
Эрих горделиво улыбнулся и все трое замерли, с уважением посмотрев на
меня. А затем на экране телевизора возникла цветная фотография какого-то
кошмарного Кота-психопата, стоящего на задних лапах, нелепо растопыря над
головой передние, с одним торчащим рваным ухом, второе прижато к башке, с
раззявленной по-идиотски пастью и искаженной мордой злобного дебила. Это и
был Я!!!
Голос диктора нес какую-то несусветную бредятину про диких сибирских
хищных Котов, которых отлавливают в зауральской тайге с ужасной опасностью
для жизни отважных Котоловов, с невероятным трудом приручают их и делают в
таежных сибирских домах СТОРОЖЕВЫМИ КОТАМИ вместо самых больших и свирепых
Собак, которые этим Котам и в подметки не годятся!
Потом, слава Богу, фотография уменьшилась вполовину, освободив место
для творения рук старого симпатяги, русского мошенника. На экране возник
"мой" документ на собственноручно изготовленной стариком "древней" бумаге, и
пошел неслабый текстик из этого документа - и про шведского короля Карла и
про Петра Первого... Внизу справа на экране светились номера нашего телефона
и факса в Оттобрунне, и уж совсем по-российски, всего два слова: "Цена
договорная".
После меня на экране телевизора кто-то пытался толкнуть гигантского
попугая двухсот лет от роду и говорящего на семи языках, но Эрих был
вынужден выключить телевизор, так как вдруг зазвонил телефон.
Эрих взял трубку и стал с кем-то тихо разговаривать, поглядывая на
меня. Не скрою, у меня сердце екнуло...
Счастливый автор чудовищного телетекста Руджеро Манфреди, в полном
восторге от самого себя, размахивал руками и кричал мне и Хельге:
- Ну, что я говорил?! А если бы я занимался литературой с детства?!
Гениальный текст! Фантастика!.. Вот вам и первый результат!..
И Манфреди потыкал пальцем в сторону Эриха, который уже кому-то
диктовал наш адрес.
-- По-моему, реклама омерзительная, - горько сказала Хельга и
попыталась меня погладить.
Но я увернулся. От странного и смутного предчувствия я так
разнервничался, что чуть было не цапнул за ногу этого восхищенного собой
дурака Руджеро! Тем более, что мне, как и Хельге, реклама показалась
отвратительной.
- Нет, нет, - сказал Эрих в трубку. - Сейчас уже слишком поздно. Зверь
уже отдыхает. А вот завтра, начиная с десяти часов...
Но Эриха явно перебили, потому что он замолчал, будто наткнулся на
стену, и мы с Хельгой и Руджеро увидели, как Эриха округлились глаза,
приоткрылся рот, и он еле-еле выдавил из себя:
- Да... Да, конечно. Пожалуйста...
Трясущейся рукой перепуганный Эрих протянул мне телефонную трубку и
потрясенно прошептал:
- Мартын... Тебя к телефону...
Я так и знал! Я так и знал!.. Ну, кто может в Мюнхене позвать меня к
телефону?!!
На мгновение в башке мелькнула шальная мысль - мой Плоткин откуда-то
все узнал, прилетел за мной в Германию, тут его сведения пополнились
полицейскими и газетчиками, а теперь он еще и мою фотографию увидел по
телевизору... И вот, наконец!..
Но, как бы ни была заманчива и прекрасна эта мысль, - правде нужно
смотреть в глаза: у моего Шуры никогда не будет таких сумасшедших денег на
билет Петербург-Мюнхен и обратно. И он никогда ничего и ни от кого не
узнает, пока я сам не доберусь до Петербурга и не расскажу ему всю эту
историю...
Значит, кто это может быть? Правильно! Это может быть только Таня Кох!
А вот это мне уже совершенно ни к чему. Я от нее и тогда-то еле-еле ушел, -
так она мне пришлась по сердцу. И если теперь я дам слабинку и расклеюсь --
мне уже никогда не видать Петербурга, Водилу, Шуру Плоткина... Я тоже не
каменный! Черт меня дернул войти тогда с нею в Контакт!.. Теперь вот хлебай
то, что сам сварил!
Телефонная трубка лежала на журнальном столике, и я ВИДЕЛ, как там, на
другом конце провода, в хорошо знакомой мне маленькой однокомнатной
квартирке, называющейся здесь почему-то "апартаменты", сидит в домашнем
халатике Таня, и, всхлипывая, кричит мне в трубку:
- Кот, родной мой?.. Не бойся, я приеду за тобой завтра!.. Я тебя
выкуплю у этих людей! Я освобожу тебя... Я как раз получила "вайнахтсгельд"
четыреста марок! Это такие праздничные деньги к зарплате перед Рождеством...
Так что я теперь богатенький Буратино! Не волнуйся, Кот, я завтра у тебя
буду! Я тебя обязательно выкуплю. Мне без тебя так плохо... Скажи мне
что-нибудь, Кот...
Я почувствовал, что еще две-три секунды и я разревусь навзрыд - так мне
стало жалко ее, жалко себя, Водилу, Шуру, Кота-Бродягу, недоучившегося
Эриха, его милую и умную сестру Хельгу, доброго, глуповатого Руджеро
Манфреди, русского старика-мошенника, и по сей день постоянно рискующего
свободой. Мне даже его новую жену стало жалко - потому, что самые яркие
страницы ее жизни приходились на тот период, когда она была секретарем
партийной организации отдела народного образования города Кимры...
Но я взял себя в лапы, пристально посмотрел Эриху в глаза и мысленно
попросил его: "ЭРИХ, ПОЖАЛУЙСТА, ПЕРЕДАЙ ФРАУ КОХ, ЧТО Я ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ, НО
СЕЙЧАС РАЗГОВАРИВАТЬ С НЕЮ НЕ В СИЛАХ. А ЗАВТРА Я ОХОТНО С НЕЙ ПОВИДАЮСЬ..."
Эрих взял трубку, дождался паузы в Таниных всхлипах, и сказал мягко и
вежливо:
- Дорогая Фрау Кох, он просил извиниться и передать вам, что сейчас он
не может с вами поговорить. Но охотно повидается с вами завтра. Полагая, что
это шутка Эриха, у меня за спиной в голос заржал Руджеро. Но я мгновенно
повернулся к нему и показал ему свои клыки так, что он тут же заткнулся. А
Хельга вдобавок дала ему еще и подзатыльник.
- Спокойной ночи, Фрау Кох, - так же мягко попрощался с Таней Эрих. --
Мы ждем вас завтра с утра. Нет, нет, не волнуйтесь. До вас мы его никому не
отдадим. Спокойной ночи...
Все-таки, телевидение - великая сила! Как Человечество когда-то
обходилось без ТВ - ума не приложу.
Весь последующий вечер наш телефон трещал не умолкая. Если бы он был
железным - он раскалился бы до малинового цвета. Но он был белый,
пластмассовый, хрупкий, и совершенно непонятно, за счет каких скрытых сил он
в этот вечер выдержал по меньшей мере тысячи полторы идиотских вопросов?
Таких, например, как...
... - Не ест ли этот "Руссишезибириенвальдвильдкатце" маленьких детей?
Я должен на секунду прервать перечень вопросов и кое что объяснить.
Дело в том, что в немецком языке встречаются слова почти метровой длины и
килограммов пяти весом. Причем все они состоят из различных коротких слов,
соединенных между собой, но вместе, обозначающих один предмет или одно
явление. По-русски мы бы сказали: "Кот живет вместе с Шурой Плоткиным в
Петербурге в двухкомнатной квартире". По-немецки это прозвучало бы так:
"Петербургскоживущийдвухкомнатноквартирныйсовместносшуроплоткиновыйкот".
Простенько и со вкусом - в одно слово! А как экономично?! Поэтому сразу
поясню - "Руссишезибириенвальдвильдкатце" - "Русский Сибирский Лесной Дикий
Кот". Во как!
Итак, вернемся к вопросам лиц заинтересованных в приобретении
"Руссише... и так далее ... катце" в личную собственность.
... - Обязателен ли металлический намордник и ошейник с острыми шипами
внутрь при прогулке с этим "Руссишекатцем"?
... - Возможно ли скрестить этого русского "курцхааркатцен"
(короткошерстного Кота) с "лангхаархунде" (длинношерстной Собакой) молодой
сучкой "Колли", с тем чтобы получить от них потомство, способное выполнять и
сторожевые функции, и экономические - шерсть, очес, мохер...
Одна одинокая дама, мать двух дочерей - тринадцати и пятнадцати лет,
очень волновалась, не станет ли этот русский Кот проявлять сексуальную
заинтересованность к ее девочкам?
А другая дама - наоборот - хотела бы иметь в доме такого Русского
дикаря, чтобы он помимо всех своих Котовых обязанностей, еще бы три раза в
неделю удовлетворял ее эротические потребности! Еще до недавнего времени у
нее для этой цели был один молодой югославский массажист, но сейчас в
Югославии стало потише и он вернулся к себе на родину. А она от своей
соседки слышала, что Коты это делают очень квалифицированно...
От обилия непрерывных звонков, от нескончаемых ответов на гигантское
количество кретинских вопросов Эрих и Хельга от усталости были буквально без
чувств. Поэтому, на вопрос - "сумеет ли он еще три раза в неделю трахать
Хозяйку дома", отвечал полный сил Руджеро Манфреди. Первый час его не
подпускали к телефону, чтобы он по запарке чего-нибудь не сморозил.
Но тут трубку поднял Руджеро, внимательно выслушал даму и спросил
сколько ей лет. Та честно ответила, что возраст ее, к сожалению, уже даже не
бальзаковский. На что Руджеро мгновенно отреагировал резким скачком моей
изначальной цены вверх, заверив даму, что этот русский Кот -
"гиперсексуален" и неутомим, как паровая машина Джеймса Уатта!
Что, в общем-то, было недалеко от истины... Но от подобной перспективы
меня чуть не вытошнило. Эрих это понял, и заставил Руджеро прекратить с этой
дамой какой-либо дальнейший разговор.
Вечер закончился тем, что Эрих переключил телефон на автоответчик и мы
разошлись спать. Как стало понятно из всего произошедшего за последние три
часа, день завтра предстоял быть нелегким...
От вздрюченности и нервотрепки последних дней, а особенно сегодняшнего
вечера - Танин голос в трубке, ожидание ее завтрашнего визита, да еще
постоянные мысли о Шуре, о Водиле, о Петербурге, - не давали мне уснуть,
сколько я ни ворочался на своей подстилке.
Я пошел на кухню, попил холодной воды из своей миски и решил
прошвырнуться по дому.
Можно было бы, конечно, почти убрав звук, посмотреть телевизор в
гостиной. Я наловчился пользоваться телевизионным ручным пультом и мог
включать и выключать телевизор совершенно самостоятельно. Мало того, я мог
усилить и уменьшить звук, запросто переключать программы... Главное было
повернуть нужным концом к экрану лежащий на столе пульт. А там только
нажимай кнопки! Их всего-то, раз-два и обчелся... Препростейшая штука! Любая
дура-Собака может освоить этот нехитрый процесс. А про нас, Котов, и
говорить не приходится!
Но телевизор смотреть не хотелось. И вдруг я понял, что ноги сами меня
несут к комнате Эриха. Какого черта?! В конце концов, я тоже ОДИНОКОЕ
СУЩЕСТВО, и мне тоже необходимо нормальное обычное общение. А то все только
дела, дела, дела! Противно просто.
Из-под двери комнаты Эриха, слава Богу, пробивалась узенькая полоска
света. Тоже, видать, не до сна...
Я тихонько приоткрыл дверь и заглянул в комнату. Мало ли?.. А вдруг у
него кто-нибудь из его трех девиц? Последние дни они здесь частенько
пасутся. Но Эрих-Готфрид Шредер мирно лежал один под своей пуховой периной,
под которой задохнуться можно, и читал книжку! Вот это да! Вот это уже
прогресс...
Я негромко мявнул. Не "мяукнул" - этого я просто не умею, - именно
"мявнул".
Эрих отложил книжку, устало потер непривычные к чтению глаза, и сказал
негромко:
- Заходи, Мартын-Кыся... Я рад тебе... Еще с вечера хотел поговорить с
тобой, но увидел, какой ты взволнованный и усталый, и решил перенести
разговор на утро. Руджеро не забыл сделать тебе укол с витаминами?
- Нет, не забыл, - ответил я, - А что ты читаешь?
- Конрада Лоренца, - гордо и скромно ответил Эрих. - "Человек находит
друга".
- Батюшки! - сказал я. - Где же ты взял?
- В нашей Оттобрунновской библиотеке.
Ну, и как?
-- Потрясающе!.. Выпить хочешь?
"У-у-у!.. Вот это уже наше - российское!" подумал я и сказал:
- Нет. Не хочу. У меня завтра день трудный. А чего это тебе вдруг
выпивать сприспичило?
- Мне казалось, что так будет легче разговаривать...
- Ничего, со мной можешь разговаривать и без выпивки, - сказал я и
вспрыгнул к нему на перину. - Ну, что еще случилось?
- Видишь ли... - Эрих аккуратненько вложил красивую кожаную закладку в
книгу, закрыл ее и отложил на прикроватную тумбочку. - С тех пор, как мы
начали эту операцию - твои фото, изготовление документов, газеты,
телевидение, меня все время не покидает мысль: не делаем ли мы все вместе
какую-то ошибку? Ну, истратили мы на все это где-то порядка восьмисот марок.
Продать тебя можно тысяч за пять. Не меньше. Это я понял по количеству
сегодняшних звонков. Остается - четыре двести. Минус витамины, стимуляторы,
кормежку я не считаю. Еще марок двести... Чистого заработка - четыре тысячи.
На замену отопительной системы все равно не хватит. Там счетик будет тысяч
на семь...
От могучего храпа Руджеро Манфреди, спящего с Хельгой через две комнаты
отсюда, над головой у Эриха задребезжало неплотно укрепленное стекло в раме
с большой фотографией мамы и папы Шредер.
- Да еще стенки надо обесшумливать, черепицу на крыше менять, - добавил
я.
- Конечно! - подхватил Эрих. - Ты же сам видишь дом в отвратительном
состоянии. В него надо вкладывать тысяч пятнадцать - минимум! Вот я и
подумал... Прости, пожалуйста...
Эрих бережно отодвинул меня в сторону, свесился с кровати, открыл
тумбочку и вытащил оттуда бутылку виски. Достал широкий квадратный стакан,
налил себе четверть стакана, залпом выпил и все сложил обратно в тумбочку. И
закрыл дверцу. И закурил сигарету. И сказал:
- Вот я и подумал - а на кой черт все это нам нужно?! Почему мы должны
продавать тебя, если этих денег все равно ни на что не хватает! А на те
восемьсот марок, которые мы уже потратили - наплевать и забыть. Тем более,
что у меня есть к тебе совершенно деловое предложение... Прости, пожалуйста!
Он снова попытался отодвинуть меня в сторону, чтобы достать из тумбочки
виски, но я решительно положил лапу на его руку и немножечко придавил
когтями. Самую малость.
- Сначала предложение, - сказал я. - А потом уже все остальное. И без
меня. Мне от одного запаха твоего виски худо становится.
- Нет проблем! - легко согласился со мной Эрих. - Предложение такое: ты
остаешься жить с нами, как наш партнер по бизнесу!
- Ты в своем уме? - спросил я.
- Более чем. Я уже почти все просчитал. Во-первых, ты будешь нести
рекламные функции. Дом, в котором запросто живет настоящий Дикий Сибирский
Русский Таежный Кот, - уже любопытен! Резко увеличивается клиентура, резко
повышается интерес к тому, что же продается в этом доме?! А продаются здесь
замечательные Кошечки шоу-класса! Во-вторых, ты будешь обязан...
Я убрал когти и снял свою лапу с руки Эриха:
- Можешь не продолжать и пить свое вонючее виски. Я принимаю любое
предложение, только связанное с возвращением в Петербург. По-моему, я тебе
достаточно толково объяснил ситуацию в прошлый раз. Повторить?
- Нет, не нужно... - упавшим голосом проговорил Эрих.
- Я крайне сожалею, что ты не можешь получить за меня больше денег...
Но я здесь уже достаточно времени и успел заметить, что у вас тут халявы
ждать не приходится.
- Как ты сказал? - не понял меня Эрих.
- Это не я сказал. Это мой приятель Водила так говорил. В смысле, что
заработать у вас в Германии не так уж легко. И даже те четыре тысячи,
которые останутся у тебя после покрытия всех расходов, - это тоже большие
деньги за такого дворнягу, как я! Потому что я никогда не был ни Диким, ни
Сибирским, а Тайгу я только по телевизору видел. Единственное, что вы про
меня не соврали, это то, что я Русский. Поэтому я и рвусь туда, к своему
пустырю, к своему дому, к своим приятелям-Котам, к своим близким - Шуре
Плоткину и Водиле... Ты, Эрих, не обижайся. Я им там гораздо больше нужен,
чем вам здесь...
- Шайзе!.. - вздохнул Эрих и снова достал бутылку из тумбочки. - Ни
черта-то ты не понял, Кыся! Я ж про бизнес - так... Чтобы не говорить вслух
всего, что надо бы...
Он не стал наливать виски в стакан, а просто выпил из горлышка. Утерся
рукавом пижамы и сказал:
- С тех пор, как ты появился в нашем доме... Вон и Хельга с Руджеро уже
помолвку назначили, родителям в Эрфурт звонили. А ведь до тебя просто так
лет пять жили... Я стал себя по-новому чувствовать... Вот я о чем. А про
бизнес я просто так, чтобы тебя хоть чем-то заинтересовать.
Он еще отхлебнул из бутылки и сказал мне негромко:
- Ладно, иди спать. Завтра у тебя будет еще тяжелый разговор с фрау
Кох...
Сна не было ни в одном глазу. То ли я передергался так за последнее
время, то ли Руджеро мне стимуляторов передозировал...
В каком-то непонятном, взвешенном состоянии я продолжал шататься по
ночному дому, пока не очутился в подвале, где стояли клетки с нашими Кошками
и Крольчихой.
На Кошек, честно говоря, и смотреть не хотелось. После того, как я за
последние три недели перетрахал их всех по множеству раз, они для меня были
уже не вожделенные особы для сладостно-половых упражнений, а обычные, я бы
сказал, "боевые подруги". Соседки по казарме. Не больше. Поэтому мимо клеток
с Кошками я прошлепал более чем равнодушно, несмотря на их призывные
потягивания и очень выразительные мурлыканья. А вот у клетки с Крольчихой я
почему-то остановился... Кролик, которого уволокла моя Лисица, по-моему,
сутками не слезал с этой Крольчихи! Они только и делали, что напропалую
трахались и что-то жевали, что-то жевали и трахались! Теперь, потеряв своего
Кролика, Крольчиха только жевала. Трахаться ей пока было не с кем. И тогда я
вдруг от тоски подумал: "А почему бы и не Крольчиха?.."
Пораженные Кошки широко открытыми от удивления глазами смотрели из всех
своих шести клеток за тем, как я открываю клетку Крольчихи, вхожу туда,
ставлю безропотную, но жующую Крольчиху так, как это нужно мне, и...
Так вот нужно мне это было, "как рыбе - зонтик", - сказал бы Шура
Плоткин, а Водила бы добавил: "И на хрена Козе баян?"
Я же не Котенок-онанист, я же взрослый, умудренный огромным половым
опытом Кот - в самом прямом смысле этого слова. Я же точно знаю, что ЭТИМ я
доставляю наслаждение не только себе, но и партнерше по ЭТОМУ ДЕЛУ - будь то
любая Кошка, или собачка Дженни, или та же Лисица, черт подери!
Но с Крольчихой я, по выражению киевской Кошки Цили, "пролетел, как
фанера над Парижем"!..
Да, конечно, у нас с покойным Кроликом совершенно разная частота
фрикций (это слово я от Шуры знаю...). Кролик ЭТО делает, как известно, раз
во сто быстрее. Но я никогда не подозревал, что скорость движений вперед и
назад во время ЭТОГО будет иметь такое решающее значение...
Она ведь, эта длинноухая тупица, даже не обернулась, даже не
посмотрела, кто это ее трахает! Она же, кретинка короткохвостая, даже ЖЕВАТЬ
НЕ ПЕРЕСТАЛА В ЭТО ВРЕМЯ - так я ей был безразличен!
Ну, что может быть оскорбительнее?! Тут меня любой Мужик поймет! Эдак
на нервной почве недолго и импотентом стать... Не боюсь повториться - прав
был Шура, когда говорил: "Не доведут нас с тобой яйца до добра, Мартын!"
И точно. Я ведь, когда открывал Крольчихину клетку, не просто хотел ее
трахнуть. Я хотел хоть немножко приподнять свое настроение, слегка повысить
общий тонус своего организма. А потом отоспаться как следует, и встретить
завтрашний день бодрым, полным сил и обостренного внимания. Мало ли, КТО
меня захочет купить? А может быть ОН мне не подойдет! Тут надо тоже держать
ушки на макушке...
Оттрахал бы по-быстрому парочку Кошек, и все было бы нормально. А то
Крольчиху ему подавай! Растленный тип... Тьфу! Будто по морде надавали...
Нет, честно, за шесть лет моей сознательной сексуально-половой жизни,
клянусь, такое - впервые!
Проклиная себя последними словами, я доплелся до гостиной и,
раздавленный стыдом и униженностью, рухнул на свою подстилку. Я еще долго
ворочался без сна, приводил себя в порядок - злобно скребся, чистился,
умывался. И все мне мерещилось, что я от кончиков усов до крайней точки
моего хвоста пропитался запахами этой жвачной курвы-Крольчихи, вместо
которой для быстрого совокупления можно было бы с равным успехом
воспользоваться дверной замочной скважиной. Эффект - тот же, только менее
унизительный.
... А потом на меня навалился тяжелый и душный сон. Чудилось мне, что
эта гадина-Крольчиха жует меня ТАМ, между моих задних ног!.. А я лежу на
спине и в ужасе пытаюсь от нее вырваться, отбросить ее задними лапами, но
лапы у меня какие-то ватные, слабые... Я хочу извернуться и вцепиться в
Крольчиху клыками, но тело у меня какое-то деревянное - оно не подчиняется
мне, и вдруг, ко всему, я обнаруживаю, что во рту у меня нет ни единого
зуба!.. Чувствуя мою беспомощность, Крольчиха уже начинает ТАМ отгрызать это
все МОЕ, чем я гордился всю свою жизнь... То, что без устали служило мне в
любых, даже в самых неподходящих ситуациях, то, что приносило радость и мне,
и такому количеству Кошек, которое обычному Коту и во сне не приснится! И
теперь эта сволочь Крольчиха мне все ЭТО отгрызет?! О Боже...
Красные яростные глаза Крольчихи высверливали меня насквозь, длинные,
желтые, отвратительные зубы уже смыкались в последней хватке над моим
дорогим и любимым...
И тут я заставил себя проснуться! Мокрый, со слипшейся шерстью, сердце
колотится так же часто, как трахался, наверное, покойный Кролик, передние
лапы дрожат, задние непроизвольно дергаются, и между ними - боль!.. Я в
панике перевернулся на спину и взглянул ТУДА... Неужели сон в лапу?!! Нет,
нет, нет!.. К счастью, кажется, все на месте, все в порядке. Я попытался
обнажить ЕГО, понять - откуда боль. И увидел свой несчастный, бедный,
униженный, покрасневший и припухший... Зная, насколько воинственно
щепетильно-ханжеское отношение читающих Людей к напечатанным словам,
которыми они с легкостью пользуются в обыденной речи, я воспроизведу сухой и
неточный медицинский термин. Итак: я увидел свой несчастный, бедный,
униженный, покрасневший и припухший Член.
Первой мыслью было: а не подхватил ли я что-нибудь от этой
падлы-Крольчихи? Ей же все равно, КТО ее трахает, так что все может быть...
Но потом я вспомнил, как Шура Плоткин, когда переживал период серьезной
увлеченности изучения Животного мира, как-то с радостью сообщил мне две
странные и очень занятные подробности. Во-первых, у Животных женского пола,
в отличии от Людей, не бывает девственной плевры, и любая Кошка-Потаскуха
может запросто задвинуть любому доверчивому Коту, что он у нее самый-самый
ПЕРВЫЙ! А во-вторых, - ни одно Животное никогда не страдает венерическими
заболеваниями!
Именно это, помню, Шура сообщил мне с изрядной долей зависти. Он
только-только избавился от триппера, который привез с собой как сувенир с
Великой Комсомольской стройки, куда летал писать очерк о героических
тружениках Байкало-Амурской магистрали.
Вспомнив Шуру, его триппер, и его широчайшие знания Животного мира, я
успокоился - скорее всего, я просто натер свой бедный Член в непривычных для
него условиях и формах Крольчихости. Отсюда и боль, и припухлость. Не беда!
Залижем в лучшем виде...
С восьми утра начался дикий телефонный трезвон! Первым позвонил
полицейский овчар Рэкс - тот, который сначала нахамил мне тогда на автобане,
а потом, после тех жутких разборок со стрельбой и трупами, так искренне
извинялся передо мной, да еще и облаял одного из врачей, пытавшегося наорать
на меня. То есть, естественно, позвонил не сам Рэкс, а его Хозяин --
полицейский водитель Рэкса. Тот пожилой - он еще упросил тогда врачей не
отгонять меня от бесчувственного Водилы, за что я и ему, и Рэксу по сей день
благодарен. Правда, я печенками чувствовал, что этот звонок - дело лап
Рэкса! Это явно он настоял на том, чтобы позвонить по телефону, объявленному
на телепрограмме "Байерн-Бильд". И это тоже прекрасно! Значит, наконец-то у
них с
тем пожилым полицаем образовался Контакт по доктору Шелдрейсу...
Не скрою, полицейский звонок сильно напугал Эриха и Руджеро.
Разговаривая с полицией, они все время передавали трубку друг другу и
говорили с такими медовыми интонациями, что каждый звук их голоса хотелось
залить холодной водой.
В своей бурной деятельности они не слишком тщательно соблюдали
кое-какие положения Германского законодательства, а посему у них были все
основания опасаться звонков из полиции.
Но Хозяин Рэкса почувствовал явный перепуг, идущий с нашего конца
провода, и поспешил заверить "уважаемых герров", что его звонок совершенно
частный, что он просто был когда-то знаком с этим Котом. Правда, он не знал,
что этот Кот, ко всем его достоинствам - еще и Дикий, и Таежный, и
Сибирский! Он знал, что это Кот одного покойного русского гангстера, который
восстал против своей же русской наркомафии и погиб, уничтожая одного из
самых страшных наемных убийц в Европе. И вообще, когда было бы удобно
навестить этого замечательного Кота? Его песик Рэкс - тоже сотрудник
полиции, вместе с ним смотрел телевизор, и также очень хотел бы повидать
этого Кота...
Эрих и Руджеро еще больше перепугались, но марципаново-пряничными
голосами заверили герра полицейского и его сотрудника Рэкса, что те могут
приехать в любое удобное для них время. Адрес...
- Адрес не нужен, спасибо, - любезно прервал их пожилой полицейский. --
Ваш адрес у нас уже есть.
Руджеро и Эрих тут окончательно перетрусили и пугливо разглядывали
меня, пока мы с Хельгой готовились к приему посетителей и потенциальных
покупателей. Начала Хельга с того, что выкупала меня в теплой душистой воде
с каким-то роскошным особо-Кошачьим противоблошным шампунем, протерла меня
огромным махровым полотенцем и высушила электрическим феном с поразительно
теплой и ласковой струей воздуха. Я под этим феном разомлел и стал даже
подремывать. Но тут Хельга взялась меня расчесывать пятью типами разных
щеток и гребешков. Для лап - один тип, для живота - другой, для спины -
третий... Короче, как говорил Водила - красиво жить не запретишь!..
Она даже хотела чуточку подстричь мне когти специальной для этого
машинкой. Оказывается, в Германии это входит в обязательный перечень условий
по уходу за Котами и Кошками!
Но уж тут я воспротивился самым решительным образом. Я дал понять
Хельге, что мои когти - не для красоты, а для устрашения и боя! Иногда не на
жизнь, а на смерть. И поэтому позвольте иметь мне те когти, которые я считаю
для себя необходимыми... И Хельга меня отлично поняла.
Только мы закончили туалет, раздался звонок из вертолетной службы
"Скорой помощи". Вообще-то, здесь эта служба называется совсем иначе, но
суть - та же. Звонили "оранжевые" ребята доктора, с которыми я тогда летел
на вертолете с автобана в больницу. Они тоже узнали меня по вчерашней
телевизионной передаче, а один из них, живущий в Харлахинге, притащил на
службу даже листовку с моей фотомордой.
Они долго спорили - тот это Кот или не тот, и решили позвонить. Дело в
том, что если это тот Кот, который был у них в спасательном вертолете после
катастрофы на автобане, то тогда именно этот Кот обладает мощной и пока
неразгаданной способностью помогать существовать на этом свете любому живому
существу, к которому Он хорошо относится. Проверить это можно простейшим
способом: если у кого-нибудь из членов семьи нынешних владельцев этого Кота
резко повышенное или так же резко пониженное кровяное артериальное давление,
нужно положить на этого Кота руку, и давление, - каким бы оно ни было, -
стабилизируется.
- Пожалуйста, проверьте это, не кладя трубку телефона и не занимая
линию. Мы подождем, - сказали оранжевые доктора.
Руджеро тут же измерил давление у Хельги, сильно взволнованной всеми
этими звонками, и получил неутешительный результат - сто шестьдесят пять на
сто пять! О чем и сообщил докторам по телефону.
- Сколько лет вашей жене?
- Тридцать три, - ответил Руджеро.
- Очень хорошо! Пусть положит левую руку на этого Кота. Манжет
тонометра с руки не снимайте! Да! Самое главное!.. Кот к ней хорошо
относится?
- Настолько, что я даже начинаю ревновать! - рассмеялся Руджеро.
Доктора тоже посмеялись и сказали:
- Прекрасно! Тогда - руку на Кота...
Хельга положила на меня свою теплую руку и осторожно спросила:
- Ты, действительно, ко мне хорошо относишься?
И я, дурак, чуть не ответил "Да...". Но во время сдержался. И просто
МЫСЛЕННО пожелал ей спокойствия и, пока не поздно, ребенка.
- Сколько секунд рука вашей жены лежит на спине Кота? - спросили
оранжевые вертолетчики.
- Секунд пять, семь...
- Измеряйте!
Руджеро накачал воздух в манжетку, отвернул какой-то винтик, посмотрел
на круглый прибор со стрелкой, и завопил:
- Сто двадцать пять на восемьдесят!!!
- Все ясно. Это ТОТ самый Кот!.. Сколько вы за него хотите?
Я мгновенно подскочил к Эриху и, делая вид, что трусь о его ногу,
неслышно сказал ему:
- Пусть Руджеро спросит - не бывают ли у них командировки в Россию?
Конкретно - в Санкт-Петербург...
Эрих тут же повторил мой вопрос Руджеро. Тот задал его докторам.
Доктора посовещались и ответили:
- Нет, это исключено.
- Тогда пошли их подальше! - посоветовал я Эриху, а тот не замедлил
передать это Руджеро.
Но Руджеро Манфреди вежливо распрощался с врачами, обещая обсудить их
предложение на семейном совете.
Не успел он положить телефонную трубку, как раздался звонок из
Генерального консульства России в Мюнхене. Я чуть было не сказал - "звонила
Нюся...". Нет, конечно! Звонил наш русский вице-консул - Хозяин той самой
московско-дипломатической Кошки Нюси. В период моего мюнхенского БОМЖизма
Нюся частенько заглядывала ко мне в Английский парк на пятый ярус моей
нелепой "Хинезише Турм", где я обитал вплоть до того момента, когда меня,
обожравшегося форелью, отловили Руджеро и Эрих. Точно так же, как в случае
со звонком из полиции, я понял, что без участия Нюси этот телефонный
разговор никогда бы не состоялся. Неужто и Нюся сумела преодолеть барьер,
разделяющий наши Миры?! Тогда остается только воскликнуть: "Люди и Животные
всех стран - соединяйтесь!". Естественно, это не моя, а Шурина хохмочка.
Значит, все, что я пытался втолковать Нюське о Телепатических Контактах
между Людьми и Животными - легло на благодатную почву. Слава Богу! Хотя,
особенно тут удивляться нечему. Кошки всегда были умнее Котов (в общей своей
массе), они тоньше чувствовали, легче и артистичнее лгали, и были всегда
более восприимчивы в связях Животное-Человек-Животное.
Не мудрено, что Нюся - умница, хитрюга и прохиндейка, зная о Конраде
Лоренце и Ричарде Шелдрейсе только по моим рассказам в перерывах между
сексуальными упражнениями, все-таки сумела наладить прочную Телепатическую
связь со своим Хозяином - вице-консулом Генерального консульства России.
Результатом чего и явился его звонок к нам в Оттобрунн!
Как только я услышал, КТО к нам звонит, так сразу же взял этот разговор
в свои лапы. Я немедленно заставил Эриха отобрать трубку у Руджеро, и с этой
секунды с вице-консулом России практически разговаривал Я.
В то же время, меня не покидало ощущение, что вице-консул тоже
разговаривает не слишком самостоятельно. Не с голоса своей Кошки Нюси, но,
во всяком случае, под очень сильным Нюськиным влиянием. Понял я это потому,
что на мой вопрос, заданный Эрихом вице-консулу, - не смог бы Российский
консулат взять на себя заботу и материальную ответственность за отправку
этого уникального русского Кота, гражданина России, по месту его постоянного
проживания в Санкт-Петербург, Нюськин вице-консул ответил с откровенностью,
совершенно не свойственной дипломатам любых стран:
- О чем вы говорите, герр Шредер! Откуда у нас деньги на перевозки
Котов?! У нас, русских дипломатов, даже медицинских страховок нет! Случись
что-нибудь со мной, с женой, не дай Бог, с детьми, - мы же сдохнем или по
миру пойдем! У нас же месячная заработная плата здесь - самая низкая среди
всех дипломатических представительств других государств...
Тут я впрямую услышал чисто Нюсины интонации:
- Наше министерство иностранных дел удавится, если мы попробуем
отправить этого Кота за наш счет! Да и нас отсюда попрут вслед за этим
Котом, как миленьких!..
- Но этот же Кот - подданный России! - демагогически воскликнул я
голосом Эриха, а Эрих уже от себя добавил: - В конце концов, господин
вице-консул, такой Кот - достояние государства!
На что вице-консул горько сказал - то ли с подачи Нюси, то ли сам по
себе:
- Сегодня, уважаемый герр Шредер, в России так все неясно и смутно, что
думать о своих подданных, живущих за рубежом, нет просто ни у кого ни сил,
ни желания...
- Жаль, - жестко сказал Эрих-Готфрид Шредер без малейшего моего
участия. - И вас жаль, и ваших поданных.
- Погодите, погодите!.. - разволновалась Нюся голосом русского
вице-консула. - А если мы сделаем так? Вы отдаете мне этого Кота за какую-то
небольшую разумную сумму, он переезжает к нам в дом - у нас вполне приличная
двухкомнатная квартирка в Нимфенбурге. Нас в ней всего четверо - жена, я и
двое детишек... Ну, еще кошечка Нюся. Надеюсь, они подружатся... А когда
подойдет срок нашего возврата в Москву, мы его, конечно, заберем с собой. А
там я через кого-нибудь из друзей отправлю его в Петербург, по тому адресу,
который вы назовете... Идет?
- А когда кончается срок вашего пребывания в Германии? --
самостоятельно спросил Эрих.
- Скоро, - с грустью, и тоже без нюсиной подсказки, проговорил
вице-консул.
- Через год и три месяца.
- К сожалению, я вынужден вам отказать, - опять-таки сам сказал Эрих. -
Нашему Коту нужно попасть в Петербург в ближайшее время. Наш Кот столько
ждать не может.
Так заканчивать разговор с Нюсей и ее вице-консулом было бы свинством.
И я, устами Эриха Шредера, добавил:
- Но если этот Кот еще у нас немного задержится, то милости просим к
нам в гости с детьми и вашей Кошечкой Нюсей. Запишите, пожалуйста, адрес...
И Эрих продиктовал наш адрес русскому вице-консулу и его Нюсе. Когда
Эрих положил телефонную трубку, Хельга соскользнула с дивана на ковер,
улеглась на живот, взяла меня за передние лапы, притянула к себе и звонко
поцеловала в нос. И заявила:
- Если следующий звонок последует от английской королевы Елизаветы или,
на худой конец, от принца Чарльза, и к телефону попросят нашего Котика, - я
ужетничему не удивлюсь!..
Я был бы совсем не против, чтобы Хельга поцеловала меня еще раз - тут я
очень хорошо понимаю Руджеро Манфреди, но в это мгновение я вдруг
почувствовал, как к дому на автомобиле подъезжает Таня Кох! Не УСЛЫШАЛ, а
именно ПОЧУВСТВОВАЛ. Как в Петербурге, лежа в кресле, я чувствовал, когда
Шура входит в лифт, когда нажимает кнопку нашего этажа, когда роется в
карманах в поисках ключей от квартиры...
Последние годы я это так явственно ЧУВСТВОВАЛ, что даже ВИДЕЛ сквозь
двери, лестничные пролеты, толщенные стены, и даже через очень большие
расстояния! Это то, о чем я уже как-то говорил - НЕОБЪЯСНИМОЕ, присущее
только нам - Котам. ОНО в нас совершенствуется и обостряется под
воздействием взаимной ЛЮБВИ. Я вырвался от Хельги и помчался в сад к
калитке. На бегу промелькнула мысль - "А почему я так реагирую на Таню
Кох?.. При чем тут Таня?! Я понимаю - Шура Плоткин... Водила, наконец! Люди,
с которыми меня связывает черт знает как много!"
Доскакал до калитки и сообразил: Таня Кох была единственным и последним
звеном между мной и Водилой... А кем для меня теперь стал Водила, стоит ли
объяснять? Вот я и цепляюсь за это "звено", как утопающий за соломинку. Вот
почему, не отдавая себе в этом отчета, я стал воспринимать Таню, также как и
моего Плоткина, как Водилу. Как близкого мне Человека...
Сел у калитки, сижу. Жду. Слышу - подкатывает автомобиль. Ни хрена не
видно. Калитка - одно название. На самом деле - глухая высокая дверь с улицы
в сад. Чтобы никто не любопытствовал.
Остановилась машина, слышу - открылись дверцы и... Сразу же Танин
запах! У меня вдруг дыхание перехватило, сердце как застучит!.. Тут, слышу,
мужской голос по-немецки спрашивает:
- Вы не перепутали адрес, Таня?
- Нет, нет, что вы! - отвечает Таня и, наверное, нажимает на кнопку
звонка, потому что в доме заблямкали колокольчики. Это у Шредеров такой
звонок пижонский.
Вижу, Эрих идет открывать калитку. А я сижу и думаю: "Откуда я знаю
этот мужской голос?".
Калитка распахивается и здрасте-пожалуйста, как говорил Водила, - стоит
"Ягуар" профессора фон Дейна, сам профессор и Таня Кох.
- Герр Шредер? - спрашивает Таня у Эриха, не замечая меня.
- Фрау Кох? - улыбается Эрих.
- Да, - Таня нервно крутит головой, смотрит через плечо Эриха, сразу же
хочет отыскать меня взглядом. Потом спохватывается и представляет Эриху
профессора:
- Мой шеф, профессор фон Дейн.
- Здравствуйте, проходите, пожалуйста, - говорит Эрих и пропускает Таню
и профессора вперед, закрывая за ними дверь.
А Таня все ищет и ищет меня глазами... Вот тут-то я и совершаю свой
коронный номер! С места, со всех четырех моих лап, я взвиваюсь вверх, выше
Таниной головы, и сверху, будто с неба, с облака, мягко опускаюсь к ней на
плечо!
"Мягко опускаюсь" - это мягко сказано... Весу во мне все-таки - ого-го,
и поэтому Таня от неожиданности оступается и вынуждена ухватиться одной
рукой за профессора фон Дейна, а другой - за Эриха. А на меня неожиданно
накатывает такая волна нежности, что я, не помня себя от радости, начинаю
тереться мордой о Танину щеку, шею, нос, и урчу, урчу, урчу до хрипоты, до
стона!..
И Таня, дурочка, плачет чуть не в голос, путает русские слова с
немецкими, обнимает меня, гладит, зарывается лицом в мою шерсть, и все
что-то шепчет мне и шепчет на двух языках...
Спустя некоторое время, когда страсти улеглись, когда все волнения были
отодвинуты в сторону...
Секунду! Я должен кое-что пояснить. Когда я говорю, что "волнения были
отодвинуты в сторону", это совершенно не значит, что они исчезли насовсем.
Волновались все без исключения:
Таня, от того, что, наконец-то, встретив меня, была напрочь лишена
возможности купить "Дикого, Таежного, Русского, Сторожевого...". Как там
еще? Забыл... Короче, "Кота...". Я строго-настрого запретил ей это делать! Я
повторил ей то, что уже однажды сказал, уходя от нее в конце первой книги:
"Ты приехала сюда, чтобы остаться здесь, я - для того, чтобы уехать!". И
добавил: "Да, и не с твоими деньгами лезть в подобную авантюру. Лучше
попытайся сейчас помочь мне с Клиентом. Мои условия ты знаешь лучше всех -
Петербург! Может быть, у твоего профессора есть кто-нибудь из постоянно
путешествующих приятелей? Я смотрю, он к тебе очень даже не ровно дышит...".
Хельга была тоже взволнована. Она явно приревновала меня к Тане, и все
ее волнения были продиктованы именно этим состоянием. Из-за чего она почти
не обращала внимания на своего Руджеро, который пытался строить свои
итальянские глазки Тане Кох. Не потому что Хельга этого не видела, а лишь
оттого, что в это время Хельге гораздо важнее был я!.. Да, простит меня
Руджеро Манфреди.
Недоучившийся Зверячий доктор Эрих-Готфрид Шредер был искрение
взволнован присутствием в своем доме одного из известнейших светил
Германской медицины - знаменитого профессора Фолькмара фон Дейна, о котором
Эрих был наслышан со студенческих времен...
Руджеро Манфреди раздирал целый комплекс совершенно разных волнений. Он
несомненно ощущал некую таинственную связь между мной и Таней, так же, между
Эрихом и мною, и никак не мог понять, в чем она заключена! Кроме всего, он
волновался - не видит ли Хельга того, что ему очень понравилась фрау Кох? На
профессора фон Дейна ему было бы совсем наплевать, он о нем и слыхом не
слыхивал, если бы Руджеро не видел, что статный, спортивный, судя по
"Ягуару", наверняка, состоятельный профессор оказывает Тане Кох знаки
внимания, далеко выходящие за пределы рядовых отношений шефа и подчиненной.
Но, в основном, Руджеро волновался из-за неясности, которая заслоняла от
него все - просить за меня пять тысяч марок или семь? И если семь, то до
какого предела снижать цену при возможной торговле, чтобы не прогадать
самому и не потерять покупателя?
Профессор фон Дейн был одновременно и счастлив, и взволнован.
Взволнован нескромными волоокими взглядами этого смазливого и потертого
итальянца на Таню, и счастлив тем, что Таня не обращала на эти взгляды ни
малейшего внимания! А еще он волновался - согласится ли, наконец, Таня Кох
сегодня поужинать с ним в одном очаровательном испанском ресторанчике в
Швабинге? Она уже столько раз отказывалась от подобных предложений без
каких-либо видимых причин...
Я тоже был взволнован. Так же, как Руджеро - совершенно различными
обстоятельствами.
От того, что снова вижу Таню...
От того, что в случае моей покупки кем-нибудь, и последующего
естественного переезда черт знает куда, из моей жизни уйдут и Хельга, и
Эрих, и Руджеро, к которым я ничего, кроме благодарности и дружбы не
испытывал. А это очень-очень важно в наше сегодняшнее жестокое время --
время "Пилипенков и Васек" разных мастей и сословий нашего Российского
розлива... Да и Германия - самая сытая, самая богатенькая, как говорил
Водила, - только из-за бугра раем кажется. То и дело, особенно в бывшей
"демократической", вспыхивает погромная ненависть к "посторонним",
"ненемцам", и это каждый раз честно показывают по телевизору. И я -
посторонний Германии Кот, случайно оказавшийся здесь, вижу на экране
полыхающие общежития иностранцев, убежавших сюда, в Германию, в поисках
спасения от своих домашних "Пилипенков", вижу обгоревшие трупы детей и
женщин... Вот почему я так благодарен этому дому в Оттобрунне.
А еще я был взволнован тем, что не знал - как относиться к тому, что
профессор фон Дейн, вне всякого сомнения, со страшной, прекрасной и
запоздалой силой влюбленности - ну просто в открытую клеит нашу фрау Таню
Кох!
Как вы понимаете, в этой ситуации меня волновала только судьба Тани...
... Так вот, когда я говорил, "волнения были отодвинуты в сторону...",
я имел в виду то, что они в каждом из нас остались, просто разговор принял
общее деловое направление. Мы сидели в гостиной, обставленной стандартным
немецким способом: низкий стол с кафельной столешницей, с одной стороны
стола - диван на троих, с другой - диванчик для двух человек, а с третьей
стороны - кресло. Все в одном цвете, в одном стиле. С четвертой стороны
обычно ни черта не ставят. Чтобы не заслонять ничем и никем стоящий в
дальнем углу гостиной телевизор.
Почему я упомянул о немецком стандарте? Хельга регулярно получает на
халяву каталоги торговых домов "Отто", "Неккерманн", "Квелле", "Бадер",
рассчитанные, прямо скажем, на небогатых людей. А в этих каталогах все! И
шмотки, и игрушки, и причиндалы для Котов и Кошек, о которых я даже никогда
не слышал, и люстры, и мебель. Когда почтальон приносит новый каталог, мы с
Хельгой садимся и внимательно его разглядываем. Так вот наша мебель в нашей
гостиной стоит именно так, как она стоит во всех каталогах без исключения...
Таня, Хельга и я сидели на большом диване. Таня слева, я в середине,
Хельга справа от меня.
Напротив нас, на двухместном диванчике, словно школьники за партой,
уместились Эрих и Руджеро. В кресло, во главе стола был, конечно же, усажен
профессор фон Дейн!
На столике был кофе и фантастической, невиданной (мною) красоты
пирожные, которые мы с Хельгой купили в соседнем "ПЛЮСе". Это был мой первый
и единственный "выход в свет" из нашего дома.
"ПЛЮС" оказался недорогим продуктовым магазинчиком. Название его
состояло из первых букв четырех слов. Вроде - "СССР". Или - "КПСС". Или -
"ЛДПР".
Хельга расшифровала мне этот "ПЛЮС" и получилось "Прима Лебен унд
Шпарен". Что в переводе на русский означает - "Прекрасно жить и экономить".
Я сразу же представил себе реакцию Шуры Плоткина на это названьице.
Шура, наверняка, сказал бы: "Мать-перемать, так и разэтак! Как можно,
"ЭКОНОМЯ - ПРЕКРАСНО ЖИТЬ"?! Что за херня собачья?!"
Тем не менее, пирожные были превосходные. Нежирные, в меру сладкие, с
минимумом теста, и очень красиво придуманные. Нет, что ни говори, а пирожные
- одна из многих сильных сторон Германии!
Итак - Таня как покупатель отпала сразу же. Я еще заранее по-тихому
объяснил Эриху - почему, а он, уже в своей интерпретации, постарался
втолковать это Хельге и Руджеро.
Оставался профессор фон Дейн. Сочтя его основным возможным покупателем,
Эрих и Руджеро, перечислив все мои достоинства, наперебой стали рассказывать
ему о телефонных звонках из вертолетной службы "Скорой помощи", из
Российского консульства. Дескать, чуть ли не весь Мюнхен хочет иметь этого
Кота!.. Но у Кота, видите ли, герр профессор, ностальгия по родине, и если
бы будущий владелец этого уникального животного, просто так путешествуя по
миру, смог бы свозить Кота хоть на недельку в Петербург, то в лице этого
Кота он приобрел бы такого верного друга и защитника, что под опекой этого
Дикого, Русского, Таежного и так далее, Кота - владелец мог бы дожить до
глубокой и счастливой старости!..
Для ироничной Хельги, интеллигентной Тани, и несомненно умного и
честного профессора (я же отлично помню его разговор с усатым толстяком на
автомобильной стоянке у больницы, когда решалась судьба моего Водилы!..) -
все эти Эрихо-Руджерские рекламные заклинания и завлекухи-песнопения звучали
наивно и уж очень отдавали провинциальным базаром!
Таня и Хельга впервые сочувственно и понимающе переглянулись надо мной,
и Хельга начала было демонстартивно подкашливать, выразительно глядя на
брата Эриха и друга Руджеро, давая понять им, чтобы они заткнулись. Но
профессор сам мягко прервал этот предпродажный дуэт.
- Дорогие друзья, - негромко сказал он. - Я чуточку знаком с этим
Котом. Несколько раз я видел его у нашей клиники и знал, чей это Кот. Многое
о нем мне уже рассказала фрау Кох... - и профессор нежно и благодарно
погладил Танину руку. - К моему искреннему огорчению, я не могу приобрести
этого действительно замечательного Кота. В своем доме я живу совершенно
один. Фрау Шмидт, моя экономка - приезжает ко мне ежедневно на два-три часа,
привозит продукты, что-то готовит, что-то убирает. За те двадцать лет,
которые она у меня работает, я видел ее считанные разы. С восьми утра и
минимум до восьми вечера - я в клинике. И это может подтвердить мой
ассистент - фрау Кох...
Батюшки!!! Я чуть не свалился с дивана... Таня уже ассистент
профессора?!. Вот это да!..
Я ткнулся носом в ее локоть и мысленно спросил: "Они, наконец, признали
твой диплом?!" Она мне тут же так же ответила: "Молитвами фон Дейна. Но если
бы ты знал, сколько крови это стоило!..".
- Почти ежедневно я оперирую, стоя у операционного стола по нескольку
часов без секундного перерыва. Нейрохирургия... - продолжал профессор и
повернулся к Эриху: - Вам, коллега, это должно быть хорошо известно.
Эрих покраснел и польщенно мелко-мелко закивал головой - дескать, как
же, как же!..
- Я почти не бываю дома, - добавил профессор и вдруг неожиданно
рассмеялся: - Может быть, поэтому десять лет назад моя жена затосковала,
забрала нашего сына и уехала с ним в Калифорнию к человеку, у которого
оказалось гораздо больше свободного времени. А теперь, представьте себе, я
приобретаю живое существо, рассчитывая на его дружбу, и не могу с ним
общаться! Что происходит с этим мудрым и прекрасном Котом? Он впадает в
черную меланхолию и укатывает куда-нибудь в Австралию, предположим... И я
его очень хорошо понимаю. На его месте я бы сделал то же самое. Могу я
попросить еще чашечку кофе?
Честно говоря, вот так, за общим столом с Людьми, на равных, я сидел
впервые в жизни. Да еще за границей!
Обычно, если у нас в Петербурге собиралась какая-то компаха Шуриных
приятелей с девушками и без, я - или уходил из дому, чтобы никому не пришло
в голову погладить меня и потискать в угоду Хозяину дома, или валялся на
недосягаемой для гостей высоте. Под самым потолком. На предпоследней полке
книжного стеллажа между разрозненными томами Еврейской энциклопедии, в
которую Шура никогда не заглядывал, и тридцатитомным собранием сочинений
Максима Горького. Стихи его Шура не переваривал, а прозу, прочтя однажды в
юношестве, больше не брал в руки.
Там Шура выделил мне место для наблюдательного пункта и отдыха, и с
приходом гостей я или дремал там, или, наоборот, с интересом наблюдал за
происходящим, о чем мы потом, с моим Плоткиным, после ухода гостей с
удовольствием сплетничали.
Когда я говорю, что впервые сейчас сижу с Людьми за одним столом, я,
конечно же, совершенно не учитываю рядовую, повседневную совместную жрачку с
Шурой, когда мы вдвоем лопаем и треплемся о том о сем. И то, в Петербурге
для таких трапез у меня было свое место - у плиты, а у Шуры свое - за
кухонным столом.
С Водилой было еще проще. Кабина грузовика есть кабина грузовика, и от
этого никуда не денешься. Тут, хочешь-не хочешь, а все будет на равных!..
Или, к примеру, та самая ночная пьянка с Эрихом у него на перине, когда
- "Гуляй, Степа!..", и фарш из одной тарелки...
Короче говоря, богатый, распектабельный и известный профессор, тепло,
мило и элегантно объяснил, почему не собирается меня покупать. Роскошная
фальшивка с именами короля Карла Двенадцатого и царя Петра Первого, якобы
являющихся крестными отцами всего "моего" рода, тоже не произвела должного
впечатления.
И от этого мои замечательные торговцы - Руджеро и Эрих - заметно
приуныли. Я даже просек мелковатую мыслишку, промелькнувшую в голове
импульсивного Руджеро - не торопится ли он с женитьбой на Хельге? Ну, не
свинья ли?!
Но в то же время я неотрывно и внимательно следил за профессором фон
Дейном и ЧУВСТВОВАЛ, что это еще далеко не конец разговора!..
Почти три месяца тому назад профессор Фолькмар фон Дейн проиграл
каким-то смутным силам России ЗДОРОВЬЕ, а может быть, и ЖИЗНЬ СВОЕГО
ПАЦИЕНТА -- моего Водилы.
Кто-то там, в Петербурге или Москве, по неясным, но дурно пахнущим
причинам не дал профессору фон Дейну прооперировать Водилу и постараться
целиком вернуть его к СОЗНАТЕЛЬНОЙ жизни. Кто-то посчитал это для себя
опасным...
Профессор же, как и любой хороший и удачливый целитель, окруженный
аурой внимательного почтения и венками легенд, причисляющих его чуть ли не к
лику святых - был натурой безусловно артистичной. Причем, несомненно
талантливо артистичной! И второй раз уйти со сцены под звук собственных
шагов он не имел права...
Ни Хельга, ни Руджеро с Эрихом, ни даже я, вокруг которого вертелась
вся эта свистопляска, для него сейчас не имели ни малейшего значения.
В "зрительном зале" Фолькмара фон Дейна сидел один-единственный зритель
- Таня Кох. И для нее он был готов сделать все, что угодно!
Это я ощутил своим КОТОВО-НЕОБЪЯСНИМЫМ ПРЕДВИДЕНИЕМ, и ждал следующего
хода профессора. И дождался...
После того, как Хельга налила в чашку фон Дейна еще кофе, тот откинулся
в кресле и, задумчиво помешивая ложечкой сахар в чашке, негромко соврал:
- Вот что пришло мне сейчас в голову...
То, что э т о (?) пришло ему в голову гораздо раньше - я хвост кладу на
плаху!
- Неподалеку от моего дома, на самой окраине Грюнвальда, - продолжил
профессор, и я увидел, как вытянулись рожи у Эриха и Руджеро, а Хельга
иронически подняла брови. Грюнвальд - самый, что ни есть, миллионерский
район Мюнхена! - живет один мой старинный приятель и, в некотором роде,
пациент... Несмотря на ощутимую разницу в возрасте - он старше меня лет на
двадцать, нам никогда не бывает скучно друг с другом. В те редкие часы,
когда я бываю свободен. Он-то свободен круглосуточно. Он человек одинокий, с
очень серьезными средствами и может содержать целый штат прислуги - и
шофера, и садовника, и кухарку, и еще кого-то... Друзей у него, практически
кроме меня, нету. Он человек резкий, эксцентричный, высоко и разносторонне
образованный, и общение с ним, прямо скажем, несколько затруднительно для
посторонних. Так как у него уже многолетние и, с моей точки зрения, почти
непоправимые возрастные проблемы со здоровьем - без угрозы жизни, но
достаточно неприятные, - то у меня с ним отношения налажены. Хотя его
проблемы не совсем в моей компетенции... Так вот, он с наслаждением мотается
по всему свету, а совсем недавно говорил мне, что безумно хочет посетить
Россию в период стыка времен распада и возрождения! Я знаю, что он не
переваривает собак. А вот как он относится к Котам - я не имею понятия.
Может быть, попробуем ему позвонить?..
Наш диван - Таня, Хельга и я, в отличие от двухместного диванчика с
Эрихом и Руджеро, прекрасно понял, что это был монолог только для одного
зрителя -- для фрау Тани Кох.
Таня это поняла понятно почему - помимо того, что она была Главным и
Единственным зрителем, она была еще и Героиней этого небольшого спектакля...
Я - потому, что это - Я! Я про Людей иногда столько понимаю, что
половину этого ПОНИМАНИЯ хотелось бы зачеркнуть...
А Хельга все поняла про профессора и Таню своим Женско-Кошачьим чутьем,
которое намного выше любых Мужских деловых достоинств, и отчасти сродни
ПОНИМАНИЮ и ПРЕДВИДЕНИЮ среднего неглупого Кота...
Эрих и Руджеро выслушали весь этот монолог профессора с трепетным
волнением, восприняли все за звонкую монету, в масштабе один к одному, и
были совершенно очарованы готовностью профессора "помочь немецко-итальянской
фирме Шредер и Манфреди в ее коммерческих проблемах".
- Я могу воспользоваться вашим телефоном? - спросил профессор.
Эрих и Руджеро в четыре руки молниеносно подали профессору телефон и
снова замерли на своем двухместном диванчике.
- Этот телефон рассчитан на "громкую связь"? - спросил фон Дейн,
разглядывая аппарат.
- Да, герр профессор! Нужно нажать вот здесь... - и Эрих показал на
корпусе аппарата нужную кнопку.
- Я не хочу делать секрета из разговора с моим приятелем. Еще меньше
мне хотелось бы потом вспоминать, что он мне ответил и пересказывать это вам
своими словами, - продолжая спектакль, сказал профессор. - Поэтому я сейчас
нажму кнопочку и вы будете все сами слышать. Все, что ответит мой старый
друг на наше предложение...
Мы все замерли. В том числе и я. Согласитесь, что оставаться в позе
стороннего, иронического и бесстрастного наблюдателя в то время, когда
решается твоя судьба, - сложно до чертиков!
Профессор набрал номер телефона и нажал ту специальную кнопочку.
Секунда, другая, третья, и наша гостиная огласилась длинными гудками,
которые обычно слышит лишь тот, кто прижимает трубку к уху. Вот что такое,
оказывается, "громкая связь"!..
Затем последовал щелчок, и негромкий хрипловатый голос на весь наш дом
произнес:
- Фон Тифенбах!
Профессор оглядел всех нас победным глазом, будто его соединили с самим
Господом Богом, а я вдруг заметил, что не только у Эриха и Руджеро, но и у
мудрой и насмешливой Хельги округлились глаза и вытянулись физиономии.
Я быстро взглянул на Таню, но она почти незаметно сделала мне
успокоительный жест рукой, давая понять, что фон Тифенбах - это очень и
очень неплохо!..
- Здравствуйте, Фридрих, - сказал профессор. - Это фон Дейн.
- Фолькмар! Рад, что вы мне позвонили! - рассмеялся хрипловатый голос в
нашей гостиной. - Приезжайте ко мне.
- Что случилось?! - не на шутку испугался профессор. - Вам плохо?
- Нет, пока мне как раз хорошо. Но чтобы было еще лучше - я выписал
через фирму Терезы Орловских двух молоденьких филиппинок, которые, говорят,
делают чудеса!..
- Фридрих, простите меня, но я оперирующий хирург и не верю ни в какие
филиппинские чудеса, - очень серьезно сказал фон Дейн. - Вся их мануальная,
проще сказать ручная хирургия - по-моему, чистой воды надувательство и
шарлатанство. Ради Бога, не доверяйтесь этим филиппинкам! И вообще, что это
за лечебная фирма?! Как вы сказали - Тереза? А дальше?
- Вы святой человек, Фолькмар. Тереза Орловских - глава самой крупной в
Европе фирмы по производству порнографичесих фильмов, эротических журналов и
аксессории! И эти филиппинки - не хирурги, а, судя по цене, какие-то
фантастические проститутки, которые из любого старого, дряблого члена,
способного лишь на слабенькое мочеиспускание, делают Вандомскую колонну!
Таня рассмеялась, Хельга растерянно посмотрела по сторонам, Руджеро
оживился, а Эрих помрачнел.
Мне все было бы до лампочки, если бы мы с Шурой Плоткиным, как раз
перед его отъездом в Москву, не смотрели по телевизору целый документальный
фильм об этих филиппинских врачах. И мы с Шурой пришли к тому же мнению, что
и профессор фон Дейн. Так что я был в курсе дела. Что такое "член" и
"мочеиспускание" я тоже знал. А вот, что такое "Вандомская колонна" -
понятия не имел. И вообще, нам с профессором показалось, что разговор с этим
фон... Как его?!. ...принял нежелательное направление.
Я-то промолчал, а фон Дейн, испуганно глянув на Таню и Хельгу, поспешил
изменить русло беседы:
- Секунду, Фридрих... Мы это еще с вами обязательно обсудим! Дело в
том, что я сейчас не один, и не из дома. И звоню по совершенно иному, не
менее забавному, поводу. Как вы относитесь к Котам?
- Отвратительно! - заорал этот Фридрих на весь наш бедный дом, так
ждущий замены отопительной системы в подвале и черепицы на крыше. - Вторые
сутки все кому не лень пытаются мне сообщить про какого-то русского
невиданного Кота! Кухарка видела его в одной из программ нашего кретинского
телевидения, мой шофер читал объявление о его продаже в этом желтом листке -
"Абендцайтунг", а какой-то идиот наплевал на приклеенное к почтовому ящику
запрещение опускать туда какую-нибудь рекламу, и запихнул мне все-таки
листовку с изображением этого омерзительного чудовища!..
Я знал, что, прямо скажем, не блещу красотой. Если я внешне и отличаюсь
от остальных Котов, то только шрамом через всю морду, рваным ухом, ростом и
весом. Я имею в виду чисто внешние данные. На фотографиях, сделанных старым
жуликом, я выгляжу не Бог весть как. Типографии только ухудшили фото. На
этот счет у меня не было никаких заблуждений. Внешняя привлекательность - не
будем кривить душой, - не самая сильная моя сторона...
Но слышать о себе "ОМЕРЗИТЕЛЬНОЕ ЧУДОВИЩЕ" из уст Человека, никогда
невстречавшегося со мной, никогда не видевшего меня воочию - было ужжжасно
обидно и неприятно! Так бы и вцепился в его жирную задницу! Или в ляжку! Или
по его пухлому пузу всеми когтями сразу! Надо же, сволочь какая?! Я для
него, видите ли, "омерзительное чудовище"!
Да я... Да вы все - со своими шоферами и кухарками - одного моего
Водилы не стоите! Не говоря уже о Шуре Плоткине!!! Бездарности!.. Буржуины
проклятые! Устроить бы вам, гадам, наш семнадцатый год, чтобы вы потом лет
семьдесят кровью харкали и сами себя истребляли!.. Мне мой Шура Плоткин
порассказал про то времечко...
Почему-то я представлял себе этого Фридриха фон... - толстым,
трясущимся, задыхающимся от жира, который в окружении целой своры холуев
отвратительно и неопрятно обгладывает огромную кость, с жадным хрипом
отрывая от нее куски жил и мяса.
Понимал ведь, что я все это себе нафантазировал, насмотревшись в свое
время понашему совковому телевидению разных детских мультяшек про "Мистера
Твистера" и "Мальчиша-Кибальчиша"! Но избавиться от ощущения незаслуженной
обиды не мог никак!
Женским тонким чутьем... Ах, это прелестное качество! Хельга и Таня
поняли мое состояние и одновременно ласково погладили меня - Таня слева,
Хельга - справа.
А Таня еще и сказала мысленно:
- Смири гордыню, Кот. Фон Тифенбах - далеко не худший вариант. Со
своими тараканами, но... Сам увидишь.
Эрих тоже очень за меня обиделся. И уже на СВОЕЙ ВОЛНЕ, совершенно
отличной от Таниной волны, неслышно сказал мне:
- Спокойно, Кыся! Это обойдется ему в пару лишних тысяч марок. А я тебе
к вечеру достану такую Кошечку, рядом с которой принцесса Диана покажется
беспородной дворнягой!
Руджеро, обозванный "идиотом" (это он обеспечивал рекламными листовками
районы Харлахинга и Грюнвальда), совсем осатанел и уже собирался было
вскочить и что-то заявить, как Хельга рывком за джинсы вернула его на
диванчик и негромко прошептала:
- Заткнись!
Профессор фон Дейн ощутил напряженку, повисшую над остывшим кофе и
остатками пирожных, и быстро проговорил в трубку:
- Послушайте меня внимательно, Фридрих! Я звоню сейчас из дома, в
котором живут люди, продающие этого Кота. Мало того, этот Кот сидит сейчас
рядом со мной между двух очаровательных женщин. Одна - мой друг и ассистент,
вторая - существо очень близкое этому Коту. Я знаю про этого Кота
значительно больше, чем может сказать о нем любая реклама. Пока я сообщу вам
всего лишь одну подробность. Помните, я рассказывал вам о том, как
Санкт-Петербург не дал мне прооперировать одного русского гангстера из
международной наркомафии?
- Помню. И отлично помню весь этот скандал по газетам и телевидению...
- хрипло ответил этот Фридрих.
- Так вот этот кот принадлежал именно этому умирающему гангстеру. Этот
Кот участвовал в схватке на автобане, а потом, неясно каким способом,
сохранял жизнь своему Хозяину тогда, когда тот уже раз пятнадцать должен был
побывать на том свете! Вот, что это за Кот, - жестко сказал профессор, и я
услышал в его голосе те металлические интонации, с которыми он разговаривал
тогда на больничной автомобильной стоянке.
- Вы меня слышите, Фридрих?! - через паузу раздраженно спросил
профессор.
- Слышу.
- Так какого черта вы молчите?!. - разозлился фон Дейн.
- Я не молчу. Я думаю.
- О чем?! О филиппинских проститутках? - заорал фон Дейн.
- Нет, - совершенно спокойно ответил хриплый голос. - Я думаю - что мне
взять с собой: чековую книжку или наличные? И есть ли в доме достаточная
сумма?.. Ладно. Это уже мои проблемы. Фолькмар, пожалуйста, будте любезны,
извинитесь за меня перед Котом и дамами и продиктуйте мне адрес этого Кота.
Профессор фон Дейн облегченно вздохнул и стал диктовать наш адрес
этому... Вспомнил! Стал диктовать этому фон Тифенбаху наш Оттобрунновский
адрес, который ему подсказывали Таня и Хельга.
- Еду, - коротко сказал Фридрих фон Тифенбах.
____________
"Еду" - это он сказал месяц тому назад.
Теперь, спустя четыре недели, я могу очень четко оценить и осмыслить
все произошедшие тогда события.
...Через двадцать минут после того телефонного разговора к нашему дому
в Оттобрунне подкатил громоздкий старообразный, не идущий ни в какое
сравнение с роскошным профессорским "Ягуаром" белый автомобиль под названием
"Роллс-Ройс".
То, что он называется "Роллс-Ройс", и то, что он стоит дороже
фон-Дейновского "Ягуара" раз в пять-шесть, - я узнал значительно позже. Но
если мне тогда на это было плевать, то теперь, когда я чуть ли не ежедневно
езжу на этом баснословно дорогом рыдване - плевать и подавно.
Когда-то мы с Шурой мечтали хотя бы о "Запорожце", но Шурины заработки
все никак не могли угнаться за несущейся рысью инфляцией. Шура мне сто раз
объяснял, что это такое, но я так ни черта и не понял. Сообразил только
тогда, когда он перешел на наш нормальный, домашний язык.
- Система поставила весь российский народ и нас с тобой, Мартын, в том
числе, раком, - сказал тогда Шура. - И употребила... Или, если хочешь,
оттрахала всех нас по первое число, как хотела!
- Наплевать, - ответил я ему тогда. - Нам с тобой и без автомобиля не
так уж плохо.
- Верно, Мартышка... - помню, улыбнулся Шура. - Но с автомобилем нам
было бы еще лучше.
И ласково почесал меня за ухом. Люди почему-то считают, что нам, Котам,
это доставляет неописуемое наслаждение! Ничего похожего. Почесать себя за
ухом я могу и сам. И сделаю это гораздо лучше. Но Шуре я прощал это
заблуждение. Как впрочем, и многое другое.
Теперь, когда я в автомобилях разбираюсь лучше любого российского Кота
- здесь их (не Котов, а автомобилей!) такое количество, что порой бывает по
часу торчишь в пробках на Миттлерер-ринге, или на Леопольдштрассе, на
Эффнер-плац, на Принцрегентенштрассе, я все равно считаю, что нет лучше
автомобиля, чем огромный грузовой "Вольво" с длиннющим прицепом, с широкой
кабиной, в которой мог бы поместиться и Шура Плоткин, и я, и конечно же,
Водила за рулем!
Но это, так сказать, мое, личное, и я свои вкусы никому не навязываю.
Вам нравится ездить на "Роллс-Ройсах" - нет проблем. Будьте любезны!..
После этого своего - "Еду...", Фридрих фон Тифенбах еще попросил
встретить его на улице у дома, так как едет один, без шофера, а сам он
страдает топографическим идиотизмом и может заблудиться в ста метрах от
собственного дома.
Вот мы все и выкатили на улицу. Я, честно говоря, упирался и не хотел
ни в какую! С какой стати?! Он меня будет обзывать, а я его, видите ли,
встречать должен...
Но тут за меня взялись Таня и Эрих, каждый на своей волне, и я
сломался. В конце концов, пока этот блядский Фридрих был единственной
призрачной возможностью попасть мне в Петербург, и почти реальной
вероятностью заработать Эриху, Хельге и Руджеро на ремонт дома. А их я
"заложить" не мог. Как бы ни был
обижен.
Я вспрыгнул на стойку ворот двухметровой высоты и уселся там наверху,
демонстрируя, как мне казалось, полное пренебрежение к Человеку, которого
все, даже Хельга, ждали с таким трепетом и почтением! Кроме Тани Кох, к
слову сказать.
До того, как выйти из дома, только и разговоров было, что "фон
Тифенбахи" - знаменитый старейший германский род, - потомки королей,
принцев, баронов и еще черт знает кого!
И что этот самый Фридрих, страдающий, как сказал профессор фон Дейн,
"некоторыми возрастными необратимыми недомоганиями", обладает какими-то
несметными сокровищами и неисчислимым наследственным состоянием.
Что такое "несметные сокровища" и "наследственное состояние" - я ни
хрена не понял. Наверное, тоже что-то вроде старческих заморочек: там болит,
здесь болит, погадил - цвет не тот, пописал - струя кривая...
А вот, что значат "необратимые возрастные недомогания" - я просек сразу
же! Если по-нашему, по-простому, так это - "ПИПИСЬКА У НЕГО НЕ СТОИТ"!
Трахаться ему нечем.
Кстати, это и с Котами случается. Какое-нибудь нервное потрясение, или,
опять-таки, возраст... Жалкое зрелище. И смех и грех.
А этому жирному борову - так и надо! Не будет обзывать незнакомых Котов
"омерзительными чудовищами". И все его последующие извинения - мне до
фонаря. До лампочки, как говорил Водила.
Короче, подваливает этот белый катафалк с ангелом на капоте к нашему
дому, останавливается впритык к профессорскому "Ягуару", и из-за руля
выскакивает...
Я не оговорился. Именно, "выскакивает" этаким козликом - худенький
седенький мальчик среднего роста. Старая короткая потертая кожаная куртка на
белом меху, красная клетчатая байковая рубаха, сильно выношенные белесые
джинсы, пижонски заправленные в коротенькие ковбойские остроносые сапожки.
Только без шпор.
Так, думаю. Все-таки захватил Он своего шофера! Не понадеялся на
собственную сообразительность, тупица толстая. Сейчас из задней двери и Сам
вылезать будет, аристократ херов...
А оттуда никто не вылезает. Мало того, этот худенький пожилой мальчик в
джинсиках хлопает профессора по спине, галантно целует руку сначала Тане,
потом - Хельге (хотя Хельга как-то говорила, что у немцев это не принято!),
и по очереди представляется Эриху и Руджеро:
- Фон Тифенбах... Фон Тифенбах!
Елки-моталки! Неужели это и есть тот самый "фон Тифенбах", о котором,
по рассказам фон Дейна, чуть ли не вся Германия судачит?!
Гляжу со своей верхотуры - и глазам своим не верю! А где же
"Мистер-Твистер", мать его за ногу?! Я и раньше подозревал, что кое-что
лишнее я себе от злости нафантазировал, но чтобы до такой степени?! Полный
отпад...
И шестидесяти пяти ему не дашь. Максимум - пятьдесят. Ну, пятьдесят с
хвостиком...
М-да... Как выражалась киевская Кошка Циля - "тут я пролетел, как
фанера над Парижем"!
А этот фон Тифенбах размахивает рекламной листовкой с моим,
действительно, ужасным изображением, и спрашивает всех так весело:
- Ну-с, и где же этот ваш "Дикий, Сибирский, Русский, Таежный,
Сторожевой" - он же Гангстер, он же Крестный отец наркомафии?
Таня Кох берет его за руку, подводит к воротному столбу, на котором
сижу я, показывает на меня пальцем, и говорит ему:
- Знакомьтесь, - а мне мысленно добавляет: - Умоляю, веди себя
пристойно!
А меня уже и умолять не надо. Смотрим мы с этим фон Тифенбахом друг на
друга, и я вдруг неожиданно понимаю, что вижу перед собой безумно ОДИНОКОГО
ЧЕЛОВЕКА!
ЧЕТВЕРТОГО ОДИНОКОГО ЧЕЛОВЕКА В МОЕЙ ЖИЗНИ, поразительно раскрытого и
готового к КОНТАКТУ с самым глубоким проникновением в сознание реципиента.
Или "перцепиента"?.. Эти слова из книги доктора Шелдрейса я всегда путаю!
Короче. Я такого еще не встречал!..
И пусть никогда не обидятся на меня три близких мне Человека, с разной
степенью привязанности, но с одинаковым градусом ОДИНОЧЕСТВА - Шура Плоткин,
Водила, Таня Кох...
Для того, чтобы "приручить" каждого из них, для того, чтобы открыть
перед ними замечательные возможности Телепатического Контакта со мной - мне
пришлось потрудиться. Правда, нам с Шурой очень помогли доктор Ричард
Шелдрейс и Конрад Лоренц, Водиле очень помог я, Тане Кох помогла ее
врожденная интеллигентность и поразительное женское чутье! Эриха Шредера я
просто насильно заставил себя ПОНИМАТЬ...
Это была прекрасная, благодарная, но все-таки очень тяжелая работа.
А тут, в этом стареньком пареньке в джинсиках, я неожиданно открыл
мгновенную готовность к безграничному КОНТАКТУ! Как Человек с Человеком, как
Животное с Животным, - если, конечно, они не заражены видовой или расовой
ненавистью.
В потертой кожаной курточке, в этих стираных-перестираных джинсах и
нелепых ковбойских полусапожках я увидел не старческое желание казаться
моложе своих лет, а сопротивление чему-то, - некий вызов, протест. Словно он
постоянно ведет какую-то небольшую, но очень важную для него войну за право
быть таким, каким он хочет быть, а не таким, каким его хотят видеть!..
Мне это в нем так понравилось, что я без малейшей подготовки, на ВОЛНЕ,
недоступной для Тани и Эриха, сказал этому Тифенбаху:
- Слушайте! Я вас представлял себе совершенно другим!
- Вы разочарованы? - моментально входя в Контакт, спросил он.
- Нет, нет, что вы!.. Наоборот! - искренне заверил его я и мягко
спрыгнул со столба на крышу его "Роллс-Ройса".
Надо было видеть, как он по-детски обрадовался! У него даже глаза
увлажнились...
Он с трудом отвел от меня взгляд и повернулся ко всем, стоящим вокруг:
- Ну, как же можно было его так невыгодно фотографировать?! - фон
Тифенбах огорченно потряс рекламной листовкой с моим идиотским оскалом. --
Посмотрите внимательней - ведь этот Кот поразительно и мужественно красив!
Как удивительно идет ему его рваное ухо, как украшает его этот шрам через
всю физиономию, и как много говорит о его бойцовских качествах... Да такому
шраму позавидует любой бурш-дуэлянт!
Вот этого я о себе никогда не слышал! Остается только узнать, что такое
"бурш-дуэлянт" и будем считать, что до Петербурга мы с Фридрихом фон
Тифенбахом обрели друг друга.
Но, что?.. Что я мог поделать?! Там Шура Плоткин, а с ним - вся моя
жизнь! Там беспомощный, оклеветанный и неподвижный Водила... Там, в конце
концов, мой единственный и верный друг - бесхвостый Кот-Бродяга!
Там, перед Моим Собственным Домом - Мой Собственный Пустырь, населенный
Моими Собственными Приятелями и Собственными Врагами - Кошками, Котами,
Собаками...
Словно прося прощения за будущее предательство, я перепрыгнул с крыши
"Роллс-Ройса" на его теплый капот, и уселся рядом с Фридрихом фон
Тифенбахом, который продолжал вещать:
- И потом, фотография же совершенно не передает его потрясающие
размеры! Вы бы для сравнения хоть какую-нибудь кошку посадили бы рядом...
- Рядом с ним кошек лучше не сажать, - пробормотал Руджеро.
- Ах, даже так?! - воскликнул фон Тифенбах и уставился на меня с таким
нескрываемым завистливым любопытством, что я даже почувствовал себя неловко
за свои круглогодичные неограниченные сексуально-половые возможности, далеко
выходящие за рамки пресловутых мартовских нормативов.
Куплен я был самым роскошным образом! За столом - с остатками пирожных,
свежим кофе и каким-то фантастическим шампанским, которое оказалось у фон
Тифенбаха в его "Роллс-Ройсе".
Он вручил Эриху конверт с десятью тысячемарковыми бумажками и сказал,
что в доме, к сожалению, не было больше денег, а в его банке - обеденный
перерыв. Было всего девять тысяч, и ему пришлось взять у кухарки тысячу из
продуктовых денег. Но он посчитал, что лучше ему заплатить герру Шредеру
"кэш" - то есть наличными. Ибо, если он, фон Тифенбах, выпишет герру Шредеру
чек даже на большую сумму, то Шредеру придется уплатить государству
пятьдесят процентов налога! В итоге в руках уважаемого герра Шредера
останется значительно меньше десяти тысяч марок...
Он, фон Тифенбах, отлично понимает, что за такого Кота десять тысяч -
цена, прямо скажем, невысокая. Поэтому он хотел бы что-нибудь сделать для
всей столь симпатичной ему семьи Шредеров. При этом он так посмотрел на
Хельгу, что Руджеро чуть не прокусил ему сонную артерию.
Ошалевший от такой неожиданно большой суммы и от непосредственного
присутствия в его доме самого Фридриха фон Тифенбаха, Эрих пролепетал, что
он очень благодарен герру фон Тифенбаху, но больше им ничего не нужно. К
этим десяти тысячам они с сестрой и компаньоном постараются за зиму
приработать еще немного и тогда смогут весной начать ремонт дома - сменить
отопительную систему и перестелить черепицу на крыше.
Когда фон Тифенбах это услышал, он буквально просиял!
Он метнулся в прихожую, выхватил из своей старенькой меховой курточки
небольшую телефонную трубку без шнура и вернулся за стол.
- С тех пор, как появились вот эти спутниковые "сотовые" телефоны - не
могу запомнить ни одного номера наизусть! - рассмеялся он. - Я сразу же их
кодирую в память телефона и запоминаю всего одну цифру. Для старых
маразматиков вроде меня - неоценимая штука! Сейчас мы позвоним одному мому
знакомому -- он владелец крупнейшей в Германии строительной фирмы, и если мы
его разыщем, я попробую вам все-таки чем-нибудь помочь...
Фон Тифенбах нажал кнопку в своей маленькой трубочке, подождал
соединения исказал:
- Говорит фон Тифенбах. Пригласите к телефону герра Крюгера, не
откажите в любезности. Ах, он в Гамбурге? Превосходно! В таком случае,
разыщите его и скажите, что с ним хочет говорить Фридрих фон Тифенбах. Я
подожду у телефона...
Он разлил всем шампанское и спросил профессора фон Дейна:
- Как вы посмотрите, Фолькмар, если я выпью еще немного шампанского?
- Я - положительно, - ответил профессор. - А вот как посмотрит на это
полиция...
- Честно говоря, Фолькмар, в Мюнхене полиция меня вообще не
останавливает. По всей вероятности они знают все мои автомобили, и, кроме
всего, - у меня очень дисциплинированный шофер! А вот однажды, лет двадцать
тому назад, когда я сам сидел за рулем, во Франкфурте... Прошу прощения, я
потом доскажу эту забавную историю... Алло! Гюнтер? Здравствуйте, Гюнтер.
Это фон Тифенбах. У меня к вам маленькое поручение...
Фон Тифенбах порылся в карманах джинсов и вытащил скомканный листок
бумаги с адресом дома Шредеров и рекламную листовку с моей рожей и номерами
телефона и факса в Оттобрунне.
- Какого черта вы торчите в Гамбурге? Ах, вы проводите совет
директоров!.. Достойное и уважаемое занятие. Записывайте, Гюнтер.
Фон Тифенбах продиктовал в Гамбург адрес и телефон Шредеров, и сказал:
- Пожалуйста, Гюнтер, завтра пришлите своих экспертов по этому адресу,
предварительно согласовав с хозяевами дома удобное для них время. Составьте
проект и калькуляцию реконструкции всей отопительной системы, замены крыши
и... всего, что найдут необходимым ваши специалисты. И сразу же начинайте
работы. Все счета ко мне. И, пожалуйста, извинитесь за меня перед всеми
своими директорами... Вернетесь в Мюнхен - приходите ко мне ужинать. Я вас
кое-кому представлю. Чу-у-ус!..
Таня посмотрела на меня, усмехнулась и вдруг произнесла любимую
поговорку Водилы:
- Здравствуй Жопа-Новый-Год, приходи на елку!
Фридрих фон Тифенбах услышал русскую речь и моментально повернулся к
нам:
- Что вы сказали?
Таня рассмеялась и по-немецки пояснила фон Тифенбаху:
- Это шутливо перефразированная русская пословица - "Здравствуй,
Дедушка Мороз, приходи на елку!". Так у нас в России дети приглашают
Санта-Клауса на Рождественские праздники. А тот приносит им мешок с
подарками. Вроде вас, Фридрих.
Черт меня побери! Я даже и не подозревал, что Таня знакома с ним
настолько, что может называть его просто "Фридрих". Кажется, его
друг-приятель профессор фон Дейн прочно занял место, когда-то принадлежавшее
нейрохирургическому казаху со странноватой фамилией - "Левинсон"...
Фон Тифенбах внимательно выслушал Танино вольное толкование пословицы,
и, недобро ухмыльнувшись, жестко произнес:
- Вы ошибаетесь, Таня. Мне далеко не всем детям хочется делать подарки
к Рождеству.
Тогда, в тот последний день в Оттобрунновском доме Шредеров, я
буквально кончиком хвоста ощущал, как Фридриху фон Тифенбаху не терпится
послать всех, включая мою дорогую подругу Таню Кох, к чертям собачьим и,
наконец, остаться со мной вдвоем!
Уже тогда, когда при знакомстве мы обменялись с ним всего одной-двумя
ничего не значащими фразами, я сумел по достоинству оценить его подлинно
интеллигентную сдержанность.
Узнав, что мы можем с ним КОНТАКТИРОВАТЬ, - он не впал в мистический
восторг, как Таня Кох, не устроил паническую истерику, как Эрих Шредер, -
Фридрих фон Тифенбах воспринял КОНТАКТ как подарок судьбы, хвастать которым
перед посторонними людьми было бы элементарно неприлично.
Он внимательно и терпеливо выслушал все наставления Хельги по
"содержанию Кота в доме", кое-что даже записал и попросил разрешения изредка
звонить, если у него возникнут кое-какие вопросы. И мы стали прощаться.
Эриху и Руджеро я, при всех своих иногда возникавших претензиях, был
все-таки безмерно признателен и поэтому разрешил им слегка потискать меня и
потереться носами о мою морду. А плачущую Хельгу, к которой у меня не было
никаких претензий, я даже несколько раз лизнул в щеку, успев перехватить
ревнивый взгляд Тани Кох.
- Вы тоже в Грюнвальд, Фолькмар? - спросил фон Тифенбах уже у машины.
- Нет, Фридрих, - ответил профессор. - Мы с фрау Кох должны обязательно
быть в клинике. У нас вчера был тяжелый операционный день, и сегодня мне
нужно посмотреть парочку наших больных.
- Не занимайте вечер, - сказал фон Тифенбах и раскрыл передо мной
дверцу своего "Роллс-Ройса". - И не отпускайте фрау Кох. Вполне вероятно,
что у меня возникнет одно забавное предложение на вечер. Где вас искать?
- Клиника, автомобиль, дом... Все три мои номера есть в вашей волшебной
трубочке.
Профессор помахал мне рукой, а с Таней мы просто расцеловались. Я даже
успел спросить ее на ухо:
- У тебя так все серьезно с фон Дейном?
- А черт его знает... - ответила она. - Пока, вроде, да. Ты наворожил,
что ли?
- Нет. Этого я не умею. Тут я абсолютно ни при чем, - сказал я и
прыгнул на кожаное переднее сидение "Роллс-Ройса".
Интересно, можно ли от Мюнхена до Санкт-Петербурга доехать на
"Роллс-Ройсе" без парохода? Просто по суше...
- Я могу обращаться к вам на "ты"? - спросил меня фон Тифенбах, как
только мы отъехали от Шредеровских ворот.
- Да, конечно! - сказал я. - Только на "ты". А мне как быть?
- То есть?.. - не понял он.
- Ну, как я должен к вам обращаться?
- Ну, если я тебе говорю "ты", то, как ты должен обращаться ко мне?
Естественно, тоже на "ты" и по имени. "Фридрих" - и все! Да, кстати... В
этом умилительно фальшивом документе, который мне передал синьор Манфреди,
стоят два твоих имени - "Мартин" и "Кися". А на самом деле?
- Это единственные два слова правды, напечатанные в этой бумаге. И то с
ошибками. Не "Мартин" и "Киса", а "МартЫн" и "КЫся".
- Мар-тЫ-иин... - с трудом попробовал выговорить Фридрих и тут же
отказался от дальнейших усилий. - Нет! Это мне просто не по возрасту. А
нельзя ли мне называть тебя "Мартин"?
- Нет, - решительно сказал я. - Тогда попробуй - "КЫ-ся"... Это такое
простонародное имя. И, пожалуйста, смотри на дорогу. Мы сейчас чуть не
врезались в стоящий автобус...
- Ах, прости меня, ради Бога! Как ты сказал? Повтори еще раз.
- КЫ-ся.
- КЫ-ися... Так?
- Ну, почти так, - пожалел я его. - Попробуй еще раз. Без "и".
- Кы-ся... Кы-ся... Кы-ся!..
- Гениально! - сказал я. - А теперь не делай паузу между "Кы" и "ся".
Попробуй сказать слитно - "Кыся"...
- КЫСЯ! - превосходно выговорил Фридрих фон Тифенбах.
- Блеск! - восхитился я. - В качестве комплимента могу сообщить тебе,
что даже в России трудно найти образованного и интеллигентного Человека,
который с легкостью произносил бы русские слова или названия на
полуграмотном общенародном диалекте. Матерными ругательствами все овладели в
совершенстве, а вот подлинное просторечие - не дается! Все какая-то
анекдотичная стилизация. Порой это так раздражает...
- Как у нас в Баварии! - подхватил Фридрих.
- Возможно, - согласился я. - Я не так много сталкивался с баварцами.
- А, вообще, откуда ты так знаешь языки?
- Я их не знаю, - признался я.
- То есть как это?! - поразился фон Тифенбах. - А как же мы с тобой
разговариваем?! Я же не говорю по-русски!
- Телепатия, - сказал я. - Мы с тобой случайно и счастливо оказались
настренными на одну ВОЛНУ. Отсюда и телепатический КОНТАКТ. Большинство
Людей и Животных об этом понятия не имеет!
Вот тут-то я ему и поведал о теории английского доктора биологии
Ричарда Шелдрейса, о замечательном ученом Конраде Лоренце, и взял с него
слово завтра же достать эти книги и прочитать их самым внимательным образом!
Попутно, конечно, рассказал о Шуре Плоткине...
И почти до самого Грюнвальда мы занимались тем, что Фридрих говорил мне
что-нибудь по-английски, а я ему толково отвечал по-своему. Потом он вдруг
начинал говорить на французском языке, на итальянском, на испанском - мне
это было все до фени! Я чесал ему в ответ по-нашему, по-Шелдрейсовски, и он
был в таком восторге, что мы несколько раз чуть не влипли в серьезные
аварии...
Последнее время у нас в России почти по всем телевизионным каналам
стали шпарить "зарубежку". Американские, английские, итальянские фильмы. В
основном, американские. Так вот, если раньше, еще года два тому назад, Шура
почти каждый вечер куда-нибудь смыливался - то в Дом журналистов, то в Дом
кино, то на какую-нибудь тусовку или презентацию чего угодно, то теперь ему,
бедняге, было просто НЕ НА ЧТО выйти из дому! Мы с ним переживали
длительное, с каждым днем обостряющееся безденежье, и Шуре волей-неволей
приходилось вечерами торчать дома. Со мной. Или он вызванивал кого-то из
очень верных бывших подруг, и спрашивал: "Не согласится ли Анечка... (или
Лиза, или Катя, или Света...) в перерыве между двумя "Новыми Русскими"
заехать к одному не очень "Старому Еврею" по фамилии Плоткин?"
Так как моему Шуре почти никто никогда из его бывших девах не
отказывал, то Шура спешно наскребал на бутылку, варил готовые
мясокомбинатовские пельмени для себя и подруги, оттаивал кусок мороженого
хека для меня, и мы втроем усаживались у телевизора.
Смотрели только "боевики" - где все все время пуляют друг в друга, или
фильмы, как говорил Шура, - "из изящной жизни богатых людей за бугром,
которые иногда... тоже плачут". Обычно эти фильмы были желанием гостьи перед
тем, как нырнуть с Шурой в койку. И пересмотрели мы их великое множество!
К чему я это вспомнил? А вот - к чему.
Когда мы с Фридрихом фон Тифенбахом въехали на его "Роллс-Ройсе" в
Грюнвальд, медленно пропетляли по узеньким вылизанным проездам между
домиками, домами и домищами за высокими заборами из плотного кустарника, а
потом, уже где-то совсем на окраине Грюнвальда, у самого леса, остановились
у таких высоких ворот и такого забора, что за ними даже дома не было видно,
и Фридрих достал маленький пультик дистанционного управления, вроде
телевизионного (который я так ловко освоил у Шредеров), направил на ворота и
нажал кнопку, а ворота стали перед нами автоматически открываться - вот
когда я вспомнил все те фильмы "из изящной жизни"!..
Я не собираюсь захлебываться от нищенского восторга и обильного
завистливого слюнотечения, и описывать состояние среднерусского Кота,
выросшего, как ему казалось, в достаточно благополучных условиях, и внезапно
осознавшего всю мизерность своего прошлого существования и самых смелых
представлений о счастье из нашей постоянной и веселой игры с Шурой
Плоткиным, которая называлась: "Что бы ты сделал, если бы у тебя был
миллион?".
Всегда имелся в виду какой-то, как говорил Шура, "дореформенный
миллион", во времена которого один килограмм мороженого хека для меня,
якобы, стоил сорок восемь копеек, а автомобиль "Запорожец" для Шуры - четыре
тысячи двести рублей.
Когда за нами почти бесшумно, даже без применения дистанционного пульта
сами по себе закрылись ворота, и в глубине огромного, попросту необозримого
сада я увидел широкий приземистый распластанный на невысоком холме дом, я
понял - вот только что, буквально пять секунд тому назад, я въехал на
"Роллс-Ройсе" в совершенно ДРУГУЮ ЖИЗНЬ...
Не доезжая метров пятидесяти до дома, Фридрих остановил машину и сказал
мне:
- В моем доме постоянно работают несколько человек, с которыми тебе
волей-неволей придется общаться. Это герр Франц Мозер - мой шофер и, в
некотором роде, - секретарь. Милый, недалекий, но очень исполнительный
человек. Бывший чемпион Европы по авторалли. Кухарка - фрау Ингрид
Розенмайер. Поразительной доброты зануда и консерватор. Отсюда - несколько
раздражающее однообразие пищи. Хотя и превосходно приготовленной... Герр
Эгон Лемке - садовник и замечательный специалист по устранению всех мелких
технических неполадок в доме. И польская девушка Барбара Ковальска. Как ты
говоришь, в просторечьи - Бася. Она следит за чистотой в доме...
Фридрих невесело усмехнулся и добавил:
- Иногда, за отдельную плату, она выполняет мои некоторые стариковские
прихоти. Делает она все это достаточно старательно и умело, но... Но это уже
отдельный разговор. Так вот, у меня к тебе просьба, - пожалуйста, не вступай
с ними ни в какие Телепатические Контакты. Я им плачу настолько больше, чем
они могли бы получить в любом другом месте, что я вправе хотеть от них
полного незнания того, НА ЧТО ТЫ СПОСОБЕН. И, ради Бога, не посвящай фрау
Кох в подробности моего быта. Насколько я понял, с нею у тебя Контакт
налажен уже давно. Да?
Ну и молодчик! Такая проницательность сделала бы честь любому Коту.
То-то он так лихо, без малейшей запинки пошел на КОНТАКТ! Ай да Фридрих... В
шестьдесят пять лет так с ходу врубиться в ситуацию?! Нет, он мне
определенно все больше и больше нравился!
- Да, - подтвердил я. - Но абсолютно на другой волне. Все будет в
порядке, Фридрих. У нас в России на этот счет есть два выражения: "Там, где
живут -- не гадят" и "Своих не закладывают".
- Первое выражение я понял. А что такое - "не закладывают"?
- "Не закладывают", значит, "не предают". Для нас с Шурой всю жизнь это
было принципиальной позицией.
- Превосходная позиция! - с уважением проговорил Фридрих. - Поехали
знакомиться?
- Поехали, - сказал я.
Дом... Я, пожалуй, даже в кино таких домов не видел! Такой красивый
внутри, такой просторный, такой уютный и удобный - без малейшего выпендрежа,
и очень в то же время элегантный. Книг - больше, чем у нас с Шурой Плоткиным
раза в три.
А уж у нас с Шурой все стенки от пола до потолка в стеллажах с книгами!
И в каждом свободном простенке - книги, книги, книги... Правда, у нас
потолки не очень высокие.
Мы с Шурой однажды были у одного жутко богатого мужика в его
собственном доме, в Репино. Шура был с ним знаком давным-давно. Они еще
студентами на практике в "Ленинградской правде" месяца три ошивались. А
потом этот мужик - не будь дурак - ушел в какой-то сначала нелегальный
бизнес, а потом в открытый. Времена поменялись. Мы с Шурой все только играли
в "Если бы у тебя был миллион...", а этот мужик эти самые миллионы пек как
блины! И, как говорил Шура, не в рублях, а в долларах.
И у этого мужика была какая-то особая Кошка, вывезенная из Египта.
Наступила весна - Кошке приспичило. Она уже все персидские ковры в доме на
заднице изъездила, орет - житья нету, а приведут ей Кота - не дает, и все!
Ну, не сволочь ли?! Отшила она Котов семь-восемь, а сама вопит, дорогие
ковры пачкает, мебель красного дерева и карельской березы исцарапала,
шелковую французскую обивку в клочья измочалила...
Этот мужик моего Шуру случайно где-то встретил, пожаловался. "Я бы,
говорит, эту кошку выбросил на хер, но боюсь - жена на меня так наедет, что
меня потом по чертежам не соберут...". Шура ему и говорит - "Есть у меня кот
Мартын, он любую Кошку в три минуты "развязывает". А мужик отвечает: "Куда
там! Знаешь, какие ухари за мою брались?! Всем отскечь дала...". А Шура был
поддавший. И говорит этому мужику: "Спорим на сто баксов, что мой Мартын
твою "египтянку" за раз оприходует?" А мужик говорит - "Спорим!". Он же не
знал, что у моего Плоткина отродясь ста баксов не было...
Шура наутро проспался, рассказывает мне об этом споре, кается, просит
прощения.
- Да ладно тебе убиваться, - говорю. - Не боись!
Звонит этот мужик. Присылает за нами машину с охраной - два таких бычка
в кожаных курточках. Оружием от них за версту разит. Едем в Репино по
Приморскому шоссе. Бычки всю дорогу молчат, словно говна в рот набрали. А
может, служба у них такая...
Приехали. Стоит в лесу домина в три этажа за каменным забором и просто
лопается от денег! Уж на что я ни хрена в этом не понимаю, а вижу, что все
тут шелковое, плюшевое и золотое. И мебель вся старинная, но разная. По
запахам - только-только отреставрированная. Богатство невиданное прет из
каждого уголка. На столиках журналы иностранные, бутылки с яркими
наклейками. А книжки -- ни одной! Зачем ему был университет, думаю?.. И все
пропахло этой Кошкой. Ну, все, стерва, изгадила. В самом прямом смысле этого
слова.
Приводят ее. Вот, говорят, знакомьтесь - Египетская Миу. Бешеных бабок,
говорят, стоила!.. Но я вам скажу - ничего особенного. Рядовой вариантик.
Только уши гораздо больше, чем у наших. И вся пышет злобой.
Короче, прихватил я ее за шкирятник, придавил ее египетскую морду к
персидскому ковру и оттрахал за милую душу по самое некуда!.. Она, правда,
лезла потом лизаться и всякое такое, но мне это уже все было "до фени", как
обычно говорит Шура Плоткин.
Мужик с Шурой на радостях треснули по несколько рюмашей чего-то
заграничного, получили мы сотню долларов, и нас уже без охраны, только с
одним шофером, повезли домой в Петербург. Мы с Шурой потом так смеялись!..
Так вот я вам скажу - тот трехэтажный домина нашего русского
миллионера, упиханный хрусталем, старинной мебелью, картинами в золотых
рамах, обоссаными персидскими коврами, воняющий Кошачьим дерьмом, тот дом и
в подметки не годился удивительному дому Фридриха фон Тифенбаха!
Подкатили мы к дому, но в гараж заезжать не стали. Остановились у самой
веранды.
Тут нас, ну точно как в одном кино, все выскочили встречать! И
шофер-секретарь, и садовник - за все про все, и кухарка-консерватор, и
польская девушка для домашней чистоты и половых упражнений.
- Вылезай, Кыся, - прекрасно произнося мое имя, говорит фон Тифенбах. -
Сейчас я тебе всех представлю.
- Да не надо, Фридрих, - говорю. - Не трудись. Я и сам допер - кто есть
кто.
Но тут Фридрих очень твердо говорит:
- Я тоже, вроде вас с Шурой, проповедую некоторые принципы. Я спокойно
могу наплевать в физиономию равного себе или стоящего выше. В чем меня
постоянно и упрекает так называемая "элита". Я для них - некий "Enfant
terrible" -- позор высокородной фамилии. Однако в отношении людей, стоящих
ниже или по каким-либо причинам зависящих от меня - я обязан соблюдать все
правила приличия. Поэтому, Кыся, будь любезен вылезти из машины и принять
участие в маленькой торжественной церемонии.
- Нет проблем, - сказал я и выпрыгнул из машины.
Фридрих остался у дверцы "Роллс-Ройса", стоит, улыбается. Я вспрыгнул
на капот, уселся, грею хвост и задницу, разглядываю стоящих передо мной.
- Боже! - восклицает кухарка. - Это же он!!! Тот котик из телевизора!..
- Точно!.. Это я о нем читал в "Абендцайтунг"... -- удивился
шофер-секретарь.
- Дорогие друзья! - гордо и торжественно произносит фон Тифенбах. - Я
хочу представить вам нового обитателя этого дома - русского Кота с
удивительной биографией. Имя его - КЫСЯ. Я знаю, что для нас, немцев, это
достаточно сложнопроизносимое имя. Однако я надеюсь, что со временем вы
научитесь называть его правильно. А теперь, с вашего разрешения, я
представлю вас Коту Кысе. Фрау Ингрид Розенмайер - шеф кухни и страж
здоровья наших желудков...
Фрау Розенмайер - тетка лет сорока пяти, совершенно серьезно сделала
передо мной книксен и поклонилась мне. Я чуть не поклонился ей в ответ, да
во время спохватился. А про "книксен" я от Шуры слышал. Он одной нашей девке
показывал, а я был рядом...
- Фрау Барбара Ковальска, - слегка иронично представил мне Фридрих
молоденькую и жутко фигуристую польку. - Надеюсь, она не очень огорчится,
когда узнает, что за тобой ничего не надо будет убирать! Как у меня
записано, - фон Тифенбах вынул из кармана куртки блокнот и заглянул в него:
- Кыся все свои дела совершает только на свежем воздухе. Даже в
петербургские морозы! Фрау Ковальска сегодня же сочинит для Кыси хорошую
временную постель, а завтра мы поедем в одну из лучших фирм Кошачье-Собачьей
атрибутики и закажем там все, что нужно. Самого высшего качества.
Посмотрел я на эту гиперсексапильную (по Человеческим параметрам)
польку и вдруг увидел, как она мне нахально, по-блядски подмигнула. А вслух
сказала:
- Ничего!.. Мы с ним оба славяне - договоримся. Да, Кыся?..
Надо отдать этой Баське должное: "Кыся" она произнесла безошибочно.
Очень симпатичная девка! Была бы она Кошкой, я б ее... Тьфу, черт!.. Что за
бредятина в голову лезет?!
Фон Тифенбах вдруг удивленно посмотрел на меня и даже головой помотал,
будто хотел стряхнуть с себя какое-то наваждение.
Неужели он понял, что я подумал о Баське?! Вот это да... Мамочки
родные! Тут надо держать ушки на макушке! Такой восприимчивости я еще
никогда не встречал. Это доступно только Коту, и только с очень высоко
развитой нервной организацией!
А может быть, Фридрих фон Тифенбах в ПРОШЛОЙ ЖИЗНИ был Котом? Шура же
говорил, что существует такая теория - любое Живое Существо когда-то, до
своего рождения, уже имело ПРОШЛУЮ ЖИЗНЬ, в которой было совсем другим Живым
Существом. Но время от времени во ВТОРОЙ ЖИЗНИ этого Существа проявляются
признаки его ПЕРВОЙ ЖИЗНИ...
К счастью, Фридрих не поверил в то, что ему померещилось, и продолжил
представление:
- Герр Эгон Лемке - человек с золотыми руками, Кыся! Именно он сделает
для тебя маленькие окошечки внизу всех выходных дверей, включая гаражные
ворота, чтобы ты мог входить в дом и выходить из дому тогда, когда это будет
тебе необходимо.
- Сегодня же и займусь, - улыбнулся мне этот Лемке и я, не скрою, сразу
же почувствовал к нему тепло и расположение. На что Фридрих, черт его
побери, мгновенно отреагировал:
- Убежден, что вы подружитесь, - сказал он слегка тревожно, будто
чувствовал, что насильно вторгается в чье-то сознание. Но взял себя в руки и
широким жестом указал на хорошо одетого человека лет пятидесяти:
- Ну, и герр Франц Мозер - мой секретарь, шофер, мой добрый поверенный
и спутник во всех поездках. За редким исключением, вроде моего сегодняшнего
выезда. Герр Мозер очень не любит, когда я сам сажусь за руль. Он служит в
этом доме уже двадцать лет...
- Двадцать один год, - негромко уточнил герр Мозер.
- Прошу прощения! - улыбнулся Фридрих. - Двадцать один год, и считает
себя целиком ответственным за мою жизнь и мое благополучие.
А вот тут...
Тут я был вынужден изо всех сил удержать себя, чтобы не напугать
Фридриха!..
Ибо, глядя на Франца Мозера, я всей Котовой сущностью, всем Богом
данным мне ощущением ПРЕДВИДЕНИЯ и четким восприятием БУДУЩЕГО, увидел перед
собой улыбающегося, с мягкими и добрыми слегка стертыми округлыми чертами
лица, страшного Человека - неукротимо жаждущего смерти Фридриха фон
Тифенбаха!..
Но Фридрих все-таки что-то почувствовал, вдруг занервничал и МЫСЛЕННО
спросил меня:
"Что с тобой, Кыся? Тебе плохо?.."
"Неважненько, - ответил я как можно спокойнее. - Наверное, не нужно мне
было есть то пирожное с кремом..."
"Ах, только-то? - успокоился Фридрих. - А мне уже черт знает что
померещилось".
И сказал всем вслух:
- Итак, дипломатические церемонии закончены. Все остальное - в ходе
совместного существования. А сейчас - Бася делает Кысе славянскую постель,
герр Лемке - маленькие окошечки в дверях для свободного перемещения Кыси в
пространстве...
- Маленькими не обойдешься, - рассмеялся Лемке. - Вон какой здоровый
Котяра! Я таких не встречал.
- Я тоже, - сказал Фридрих. - Фрау Розенмайер занимается обедом, а вы,
Франц, идите за мной и Кысей в кабинет. Машину в гараж поставите позже.
И мы все пошли в дом. Каждый, куда ему было велено.
В кабинете, от величины которого у меня просто крыша поехала, Фридрих
негромко приказал Мозеру:
- Свяжитесь с представителем фирмы Терезы Орловских и перенесите приезд
тех двух филиппинок на следующую неделю. Это раз. Затем созвонитесь с
администрацией "Тантриса" и от моего имени закажите на сегодняшний вечер
стол для шести персон.
- На который час? - спросил Мозер.
- Часов на восемь, - ответил Фридрих.
Фридрих еще отдавал какие-то распоряжения по дому, но я уже ни во что
не врубался, а только смотрел на доброе расплывчатое лицо Франца Мозера и
видел перед собой убийцу Фридриха фон Тифенбаха!..
А за Францем Мозером... Но мне это уже наверняка причудилось на нервной
почве... стояла чья-то неразличимая тень - то ли Человека, то ли Явления, то
ли - сгустка еще не произошедших событий... Но как же так?.. Черт побери!..
Да, что же это?!. Ну, как же Фридрих - такой умный, с такой потрясающей
Контактной способностью, ничего не чувствует? Неужели двадцать один год
ежедневного общения с Мозером напрочь притупили в нем все инстинкты
самосохранения? И он по привычке скользит по поверхности сознания своего
"шоферского секретаря", не давая себе труда заглянуть туда хотя бы немного
поглубже...
Ведь почувствовал же Фридрих, когда я на мгновение нечаянно представил
себе эту польскую Баську Кошкой, которую я мог бы... А это куда более тонкий
и сложный процесс, чем проникновение в сознание Человека, с которым
общаешься двадцать один год. Вот ведь поразительное несоответствие - чем
дольше общаешься, тем меньше чувствуешь! Я всегда считал - наоборот...
Но что это за тень позади Мозера?..
Нет, братцы, пока я таким путем попаду в Петербург, я определенно
свихнусь в этом чудесном доме.
По старой домашней привычке я прыгнул в кресло, покрутился там,
перепрыгнул на подоконник, а затем снова вернулся в кресло.
- Ты что нервничаешь? - спросил меня Фридрих, когда Мозер, записав все
поручения, вышел из кабинета.
Я промолчал. Улегся в кресле и даже слегка прикрыл глаза, - дескать,
"ни хрена я не нервничаю, думаю, как бы подремать..."
- Кстати! - тут же откликнулся на мое вранье Фридрих. - Где бы ты хотел
спать?
Я моментально насторожился:
- А где обычно спишь ты?
- В своей спальне, на втором этаже. Рядом с ванной. Ты там еще не был?
- Нет.
- Пойдем, покажу.
- Не нужно. Потом. Просто скажи Басе, чтобы она постелила мне там же, -
сказал я и подумал: "На всякий случай..."
- У меня в спальне? - удивился Фридрих.
Он даже обрадовался этому, а я подумал - вот ведь странная штука наша
жизнь: сколько бы ни было вокруг тебя живых существ - Собак, Кошек, Котов,
но если нет настоящей привязанности, я не говорю уже о любви, ты - ОДИНОК!..
Я подраскинул умишком и сообразил, что если я соглашусь спать в его
комнате, и если, не дай Бог, что-то начнет происходить, я могу не успеть...
Что "происходить" и чего "не успеть", я себе пока не представлял.
- Нет, - сказал. - Спать я буду по другую сторону двери.
Не желая объяснять истинных причин моего отказа спать с ним в его
спальне, я прибавил, не солгав ни слова:
- Мы так всегда в Петербурге жили. Плоткин в одной комнате, а я в
другой -- у его дверей.
Фридрих рассмеялся. Я даже и не думал, что в таком возрасте можно
хохотать так самозабвенно!
- Потрясающая идея пришла мне в голову! - еле выговорил Фридрих. -- Как
только в моей постели окажется кто-то из дам, и я, как обычно, к сожалению,
буду вынужден признать себя несостоятельным, я же всегда смогу призвать тебя
на помощь! А, Кыся? По-моему, замечательная идея!
Я вежливо похихикал в ответ, а сам подумал: "Господи! Как говорится,
"Сохрани и помилуй!.." Как было бы прекрасно, если бы моя помощь
понадобилась только в этом случае!.."
Для того, чтобы скрыть свое смятение, я сделал вид, что разглядываю
висящую на стене небольшую картинку, кстати, действительно оказавшуюся мне
знакомой.
- Нравится? - продолжая улыбаться, спросил меня Фридрих.
- Очень! - искренне сказал я. - Это Матисс...
Фридрих фон Тифенбах покачнулся и чуть не рухнул на пол!
Он ухватился за спинку высокого кожаного кресла, стоявшего у
письменного стола, и неловко упал в него, вцепившись побелевшими от
напряжения пальцами в подлокотники кресла.
- Что ты сказал?!! - прошептал он, и я испугался, что его сейчас хватит
кондрашка.
Вот таких резких перепадов настроения у пожилых - что Котов, что Людей
-- я очень боюсь. Это просто невероятно опасно.
- Я сказал, что это картина Матисса. Был такой французский художник...
- попытался я его успокоить.
- Я-то это знаю!.. - негромко, и почему-то очень тонким голосом
прокричал фон Тифенбах. - А вот откуда это знаешь ТЫ?!.
Наверное, с того момента, как я что-то понял про Франца Мозера, я тоже
находился на таком нервном вздрюче, что как только посмотрел на эту
картинку, так в башке у меня открылась какая-то створка, и в памяти
неожиданно всплыла и картинка, и имя художника. У Шуры Плоткина было ужасно
много очень красивых цветных альбомов, и мы с ним иногда рассматривали в них
любимые Шурой картинки.
Я поспешил объяснить это Фридриху, и он понемногу стал приходить в
себя.
- Это подлинник, - слабым голосом проговорил он, и я почувствовал, что
он очень гордится этим словом.
Я понятия не имел, что такое "подлинник", но переспрашивать не стал.
"Подлинник" и "подлинник"... Подумаешь, невидаль! У нас с Шурой таких
подлинников в альбомах было несколько сотен...
Почему я, спустя месяц после моего вселения в дом Фридриха фон
Тифенбаха, так подробно рассказываю о первом... вернее, - о первых днях
своего пребывания в Грюнвальде?
Наверное, потому, что новизна увиденного, еще не притупленная привычной
будничностью, всегда требует некоего выплеска на аудиторию. Начинаешь
чувствовать свою исключительность. Вспомните то время, когда поездка нашего
Человека за границу была явлением редкостным и выдающимся. Этот же Человек,
нашедший в себе силы вернуться домой, рта же не закрывал минимум в течение
трех месяцев, рассказывая о своем пребывании ТАМ! От него же деваться было
некуда!..
А некоторые не умолкали до глубокой старости и самым естественным
образом уходили в мир иной со словами: "...помню, когда мы в шестьдесят
девятом году были в Варшаве..." И привет!
Ну, а во-вторых, потому, что все мои последующие открытия и ожидание
грядущих событий, захватили меня целиком и круглосуточно заставляли быть в
таком нервном напряжении, что я вокруг себя практически ничего, кроме ЭТОГО
- ГРЯДУЩЕГО, не видел и не слышал.
Признаюсь, как на духу - я даже про Шуру Плоткина, даже про Водилу стал
меньше думать... Тут я неверно выразился. Не меньше - реже. Но с такой же
тоской, с тем же беспокойством.
Вечером Фридрих переоделся в какой-то невзрачный костюмчик со
свитерком, сверху натянул старую спортивную куртку весьма и весьма
поношенного вида, сказал, что он эту куртку носит уже восемь лет и не
представляет себе жизни зимой без этой куртки.
Я вспомнил, как Шура истово отпаривал брюки, как тщательно завязывал
галстук, как бережно доставал из шкафа свой единственный "выходной" пиджак в
клеточку, когда собирался, по его выражению, "в люди". Эти сборы всегда
носили характер маленького торжественного и веселого ритуала.
Поэтому я спросил у Фридриха фон Тифенбаха - уверен ли он, что это та
самая одежда, в которой нужно ходить вечерами по ресторанам. На что он легко
ответил, что эта одежда ему максимально удобна, а на так называемое
"светски-общественное мнение" ему наплевать. Он не собирается уподобляться
мужу своей дочери - Хельмуту Краузе, который зимой ходит в норковой шубе
мехом наружу, чтобы все видели, как он богат!
- Более пошлого зрелища, чем мужик в норковой шубе - придумать нельзя,
- сказал Фридрих. - Увидишь - обхохочешься! Но если ты настаиваешь, я могу
надеть что-нибудь другое...
- Нет, нет! - поспешил я. - Мне лично ты во всем этом очень нравишься.
И куртка тебе удивительно идет...
Потом со второго этажа мы спустились на лифте(!) в широченный гараж,
где, кроме "Роллс-Ройса", стояли еще две машины - американский джип
"Гранд-Чероки" и черный "Мерседес-500". Хорошо, что Шура когда-то выучил
меня всем маркам автомобилей!..
За рулем "Роллс-Ройса" нас уже ждал герр Мозер.
Дом профессора фон Дейна действительно оказался совсем рядом. Очень
красивая, прекрасно одетая Таня и профессор в строгом черном пальто и с
"бабочкой" вместо галстука - уже ждали нас на улице.
Профессорский дом я увидел только из машины. В отличие от забора фон
Тифенбаха, профессорский заборчик был чисто символической оградой, а
небольшой участок перед домом ярко освещен.
Дом был, прямо скажем, - не слабый. Раз в десять лучше дома Шредеров,
но зато на несколько порядков пожиже Тифенбаховского!
Затянутый на зиму голубым прорезиненным брезентом бассейнчик, конечно,
не шел ни в какое сравнение с фантастическим бассейном фон Тифенбаха. Я
сегодня бегал пару раз гадить в сад (мне герр Лемке любезно показал, где это
лучше всего делать) и видел этот бассейн. Подогретая вода парит в морозном
воздухе и вплывать в этот бассейн можно прямо из домашнего бассейна
величиной во всю нашу с Шурой петербургскую квартиру. В саду же бассейн
такой, что в нем можно спокойно проводить Олимпийские игры по плаванию!
Когда Таня и профессор сели к нам в машину, Фридрих воскликнул:
- Таня, вы просто ослепительны! Интересно, Фолькмар понимает, какая
женщина согласилась считать его своим другом?
- Я еще не в полной мере осознал это, но уже беспредельно счастлив, -
сказал профессор.
- Прелестный ответ, - улыбнулся фон Тифенбах. - Да! Я позволил себе
пригласить на ужин еще и свою дочь с ее мужем. Надеюсь, вы не против? Тем
более, что Таня до сих пор с ними незнакома. Они приедут прямо в "Тантрис".
Им очень полезно изредка общаться с интеллигентными людьми.
Таня и профессор поспешили заверить Фридриха в том, что они этому очень
рады, а я, безоговорочно поверив в Танину искренность, сильно усомнился в
правдивости профессора. Что-то в интонациях фон Дейна дало мне право
заподозрить его в легкой и вежливой нечестности.
И еще одно немаловажное и случайное наблюдение! При упоминании о
приглашении дочери Фридриха и ее мужа затылок герра Франца Мозера сказал мне
гораздо больше, чем если бы я сейчас смотрел ему в глаза. Но в глаза я ему
посмотреть не мог, так как сидел сзади, между Таней и Фридрихом. Да мне это
и не нужно было...
Глядя в затылок Мозера, уверенно ведущего машину по сверкающему огнями
вечернему Мюнхену, я вдруг почувствовал странную, неясную, недобрую связь
между Мозером и мужем дочери Фридриха, которого я никогда не видел...
- Фолькмар, вы еще не были с Таней в "Тантрисе"? - спросил Фридрих фон
Тифенбах.
- Нет, туда мы еще не добрались...
- Какое счастье! Значит, для Тани и Кыси я буду первооткрывателем этого
роскошно-мещанского чуда света, этого парадиза нуворишей, заезжих
голливудских гастролеров и членов королевских фамилий карликовых государств
третьего сорта. Во всем мире ресторанов "Тантрис", кажется, всего четыре...
Не помните, Фолькмар?
- По-моему, пять.
- Небольшая разница. Так вот, эти рестораны сами выращивают для себя
продукты, скот, сами добывают в морях рыбу, лангустов, сами возделывают
поля... Все для себя делают сами! Поэтому цены у них невообразимые, а
тарелки такие огромные, что каждая из них могла бы служить
взлетно-посадочной площадкой для среднего вертолета. Так что, Таня и Кыся,
приготовьтесь к ресторанному аттракциону. Это такой "Диснейленд" для богатых
взрослых идиотов. Но вкусный "Диснейленд" ... Франц!
- Слушаю вас, герр фон Тифенберг, - откликнулся Мозер.
- Вы предупредили администрацию "Тантриса", что если в зале будет хоть
один репортер - я подам на них в суд?
- Предупредил.
- Превосходно, - сказал Фридрих и добавил, обращаясь к Тане и фон
Дейну: - А то стало противно выходить из дому! Мне абсолютно все равно, что
обо мне напишут в очередной раз, и как я буду выглядеть на фотографии,
напечатанной, предположим, в "Бильде". Но сегодня со мной вы - Таня, и вы -
Фолькмар, и мне совсем не хотелось бы, чтобы эти жалкие людишки трепали ваши
имена в своих косноязычных репортажах.
- Не думайте об этом, Фридрих, - очень серьезно сказала Таня. -- Мое
знакомство с вами, как и ваша дружба с Фолькмаром - делают нам честь,
которой мы рады гордиться.
Фон Тифенберг всплеснул руками и спросил меня:
- Кыся! В России все такие женщины, как Таня?
Я предусмотрительно промолчал. Фон Тифенбах благодарно поцеловал Тане
руку, и на этой благостной ноте мы подъехали к "Тантрису"...
В ресторане я не был никогда в жизни. Наша шашлычная на проспекте Науки
с ее хозяином и шеф-поваром Суреном Гургеновичем, где я частенько промышлял
жратву для себя и для случайных приятельниц-Кошек, конечно, ни в какое
сравнение с таким рестораном идти не могла! Как бы там Сурен Гургенович ни
тужился...
Один подъезд к "Тантрису" чего стоил! В маленьком дохлом закутке, рядом
с широченной и прекрасной Леопольдштрассе - главной улицей Швабинга - одного
из самых престижных районов Мюнхена, стояло специально выстроенное здание
ресторана "Тантрис" со своей автомобильной стоянкой.
Въезд на стоянку и вход в "Тантрис" был "украшен" группой огромных,
величиной в человеческий рост, уродливых цементных чудовищ с крыльями.
Спустя несколько дней, когда мы с Фридрихом вспоминали этот поход в
"Тантрис", Фридрих объяснил мне, что это сильно уменьшенные и очень плохо
исполненные копии с парижских химер и пифий, стоящих на соборе Парижской
богоматери. И даже показал фотографии этих отвратительных рыл в одной
большой книге про Францию.
...То ли полная смена обстановки, то ли неожиданный и резкий переход в
другой жизненный ранг, то ли мое неподтвержденное и подозрительное
"открытие" Франца Мозера и Явление неясной Тени за его спиной, причудившееся
мне сегодня в кабинете фон Тифенбаха, то ли все вместе взятое, помноженное
на дикую нервную усталость от напряженно прожитого дня, но к "Тантрису" я
уже подъехал в таком взвинченном состоянии, что задние лапы мелко дрожали,
уши невольно прижимались к затылку, по спине волнами пробегал холодок, а
клыки обнажались сами собой...
А тут эти мерзкие и страшные чудища с крыльями!
В тот момент, когда мы все вышли из машины, из-за этих жутких
французских крылатых гадов навстречу нам выскакивает какой-то тип и
сдавленным голосом вопит:
- Фон Тифенбах!..
Краем глаза я вижу, как этот тип двумя руками поднимает на уровень
своего лица какое-то оружие, что-то сверкает молнией, и я, ослепленный
вспышкой и яростью, наугад взвиваюсь навстречу выстрелу, как тогда на
автобане - на Алика и его бесшумный пистолет!..
Я лечу вперед всеми четырьмя лапами, с когтями, выпущенными на всю
длину, с одной мыслью в воспаленном мозгу: "Не промахнуться!.. И сразу
задними лапами - по горлу!.. По горлу!!!"
Но уже в воздухе я натыкаюсь на что-то
металлическо-стеклянно-пластмассовое, успеваю передней лапой располосовать
этому типу шею, а правой намертво цепляюсь за его одежду...
Эта хреновина, пахнущая не оружием, а чем-то вроде этого, падает на
камни, и я одновременно слышу звук разбивающегося стекла, хруст пластмассы,
панический визг этого типа, и Танин истошный крик по русски:
- Кыся!!! Отпусти этого идиота!.. Кыся, родненький, не трогай его!..
А у меня в глазах автобан, Водила с пулей в животе, залитый кровью
Алик, и его пистолет с глушителем, из которого продолжают сверкать
смертоносные вспышки...
Я чувствую, как Таня двумя руками отрывает меня от этого визжащего
болвана, и в ту же секунду понимаю, что принял вспышку фотоаппарата за
выстрел из пистолета...
Силы меня покидают, и я бессильно повисаю в Таниных руках как мокрая
тряпка.
С разных сторон одна за другой следуют еще несколько таких вспышек, но
я уже ни на что не реагирую. Даже на то, что фон Тифенбах забирает меня у
Тани, гладит меня, прижимает к себе, успокаивает.
А в это время разражается скандал с репортерами, профессор фон Дейн
грозится вызвать полицию, а Фридрих еще ласковее прижимает меня к себе и
тихо шепчет мне на ухо:
- Успокойся, Кыся... К сожалению, я уже привык к таким сценам. Просто
меня еще никто никогда не защищал. Ты - первый... Это из области - "Своих не
закладывают...", да, Кыся?
- А черт его знает, из какой это области!.. - я все никак не могу
придти в себя.
Потом мы вчетвером сидели в роскошном зале ресторана "Тантрис" и ждали
дочь Фридриха и ее мужа. Они опаздывали.
Скандал у входа в ресторан был замят. Фоторепортеры принесли герру
Фридриху фон Тифенбаху свои извинения, а фон Тифенбах - свои соболезнования
по поводу ранения одного из них и гибели его фотоаппарата. Пострадавший
прикладывал к шее носовой платок и с совершенно базарно-торгашескими
интонациями твердил, что погибшая камера была почти новая, и что он теперь
будет без нее делать, он понятия не имеет...
Правда, когда Фридрих из жалости выписал ему чек на тысячу марок, тот
схватил этот чек так, что сразу стало ясно: его камера стоила раза в три
меньше.
За столом я сидел со всеми - на высоком детском стуле. Таким образом, я
по грудь возвышался над скатертью и мог бы есть прямо из тарелки. Если бы
там хоть что-нибудь было!
Из-за соседних столиков на меня сначала поглядывали с недоуменным
раздражением, а потом узнали Фридриха, и между собой стали тихо говорить про
него и про всех нас гадости. Тексты были такие, за которые морду бьют!
Счастье, что никто из моих этого не слышал. Это мог услышать только я,
но затевать драку со всем рестораном было просто элементарно глупо.
- Что вы хотите?! Это же выживший из ума сам Фридрих фон Тифенбах, -
говорили за одним столом.
- Посмотрите, во что он одет?! Это при его-то миллионах?! - говорили за
другим столом. - Жалкий фигляр...
- Пусть это прозвучит кощунственно, но сегодняшние потомки наших
древних германских аристократических родов - вырожденцы! Достаточно
посмотреть на этого старого плейбоя - фон Тифенбаха! - злобствовали за
третьим столом.
- Слушайте! Но ведь это же тот самый Русский Кот, которого еще вчера
рекламировали газеты и телевидение!..
При всех предыдущих перешептываниях я сидел на своем стуле как изваяние
-- не шевельнув ни ухом, ни кончиком хвоста. Но последняя фраза Человека,
говорившего обо мне, автоматически повернула меня в его сторону. Еще Шура
говорил, что испытание славой и популярностью - самое тяжкое испытание...
Я повернулся, чтобы рассмотреть Человека, узнавшего меня, а увидел
входящих в зал "Тантриса"...
...ХОЗЯИНА И ХОЗЯЙКУ ДЖЕННИ - ОЧАРОВАТЕЛЬНОЙ СОБАЧКИ, КАРЛИКОВОГО
ПИНЧЕРА, С КОТОРОЙ Я, ПОСЛАВ К ЧЕРТЯМ ВСЕ УТВЕРЖДЕНИЯ УЧЕНЫХ О НЕВЕРОЯТНОСТИ
СМЕШЕНИЯ ЖИВОТНЫХ РАЗНЫХ ВИДОВ, НЕЗАБЫВАЕМО НЕЖНО ПЕРЕСПАЛ В ЕЕ СЕРЕБРИСТОМ
"МЕРСЕДЕСЕ", В ТРЮМЕ РУССКОГО КОРАБЛЯ, КОГДА МЫ ВМЕСТЕ ПЛЫЛИ ИЗ РОССИИ В
ГЕРМАНИЮ!!!
Я тут же вспомнил ночной корабельный бар, злую рожу Хозяина Дженни,
заплаканное лицо Хозяйки, и тоненький, захлебывающийся лай Дженни...
Мне даже показалось, что я слышу этот лай.
Фридрих тоже увидел входящих в зал и сказал Тане и фон Дейну:
- А вот и Моника с Гельмутом! Не помню случая, чтобы они не опоздали.
"Во, бля!.." - как говорил Водила, когда случалось что-то неожиданное.
И в большинстве случаев потрясенно добавлял: - Ну, ебть!!!"
Так, оказывается, Хозяйка Дженни - дочь Фридриха фон Тифенбаха? А ее
муж, этот жлобяра, у которого мы с Дженни золотую зажигалочку "Картье"
скоммуниздили - зять Фридриха?!..
Мне снова послышался голосок Дженни. Не хватает еще, чтобы у меня на
нервной почве начались слуховые галлюцинации!.. Мало того, я даже
почувствовал ЕЕ запах! Мамочки родные... Что творится на белом свете! Ну, и
ресторанчик!..
- Познакомьтесь, пожалуйста, - говорит Фридрих, и наши все встают из-за
стола. Один я продолжаю сидеть в полном охренении, потому что все сильнее и
сильнее начинаю чувствовать запах Дженни!
- Моя дочь - Моника фон Тифенбах-Хартманн и мой зять - Гельмут
Хартманн. С Фолькмаром вы знакомы уже тысячу лет, а это его приятельница и
ассистент, очень симпатичный мне человек - доктор Таня Кох, улыбается
Фридрих.
Все здороваются и знакомятся, а меня ну просто не покидает ощущение
присутствия Дженни, и все! Но тут Фридрих показывает на меня и говорит:
- А это мой друг - Кыся. И пригласил я вас, чтобы мы могли сегодня
отпраздновать его появление в моем доме!
Моника и Хельмут незаметно для всех (кроме меня, конечно!)
переглянулись, и Гельмут, усаживая Монику на стул и садясь сам, улыбнулся
(выяснилось, что этот засранец может заставить себя быть вполне
обаятельным!) и сказал:
- Я много раз бывал в "Тантрисе" и сидел за одним столом и с
английскими промышленниками, и с американскими кинозвездами, и с членами
французского правительства, и с австралийскими скотоводами, не говоря уже о
министрах и членах нашего бундестага...
"Но никогда сам не платил по счету!" - МЫСЛЕННО сказал мне Фридрих фон
Тифенбах.
- Однако я впервые сижу за одним столом с кошкой, ради которой мы все
сюда собрались, - весело проговорил Хельмут и слегка брезгливо переспросил:
- Как вы сказали ее зовут, Фридрих?
- ЕГО зовут Кыся, - жестко произнес фон Тифенбах. - Или, если вам
угодно - Мартын.
От злости фон Тифенбах неожиданно правильно произнес мое настоящее имя.
И тут происходит самое потрясающее событие этого вечера!
Не успевает Фридрих выговорить мое имя, как из большой модной сумки
Моники фон Тифенбах-Хартманн раздается уже не кажущийся мне, а самый
настоящий, истерически-торжествующий лай Дженни, в котором я слышу:
- Я знала!!! Я знала, что найду тебя!.. Мартынчик, любимый!.. Да,
выпустите меня, черт вас подери, из этой дурацкой сумки!..
Я уже собираюсь броситься вперед на освобождение Дженни, как Моника
сама открывает свою необъятную сумку и оттуда, буквально птичкой, прямо на
стол, выпархивает перемазанная пудрой и губной помадой, тушью для ресниц и
каким-то розовым кремом, вся в мельчайших обрывках бумажных салфеток моя
милая, умная и нежная подружка Дженни, с которой я провел в море всего лишь
двое суток, а уже месяца три вспоминаю о ней с такой благодарной теплотой,
какой не чувствовал, пожалуй, ни к одной Кошке.
Дженни бросается ко мне, я бросаюсь к ней, Моника с криком "Спасите
собачку!" бросается к нам, пять кельнеров бросаются к Монике, весь ресторан
в шоке, а какой-то мудак уже порывается звонить в полицию!
Но вновь вспыхнувшее чувство бросает нас с Дженни в объятья, и на
глазах всего "Тантриса", прямо на столе, мы начинаем так неистово облизывать
друг друга, что пятеро кельнеров застывают на полпути, как бетонные химеры у
входа в ресторан; женщина, сидящая с мудаком, вызывающим полицию, вырывает у
него из рук телефонную трубку; а Моника в растерянности шепчет:
- Боже... Что она наделала в моей сумке!..
Гельмут пытается извиниться за тот бордель, который мы с Дженни
устроили в явно неподходящем для этого месте, и все время трусливо
посматривает по сторонам, пытаясь понять - не повредит ли это ему в
дальнейшем?
От нагромождения событий Фолькмар фон Дейн пребывает в несколько
приторможенно-ошарашенном состоянии, а Таня и Фридрих - нормальные, я бы
даже нахально сказал, - наши Люди, - ржут как сумасшедшие!
- Прости меня, папочка, - чуть не плачет Моника. - Она с утра была так
возбуждена... Так не хотела оставаться дома...
- Значит, она что-то предчувствовала, - смеясь, сказал ей Фридрих фон
Тифенбах.
- Да, да!.. - кричит мне по-нашему, по-Животному, Дженни. -- Я
чувствовала!.. Я знала, что именно сегодня что-то должно было произойти!.. С
того момента, как Фридрих нам позвонил и пригласил Монику с ее идиотом в
"Тантрис" - я места себе не находила!.. Мартынчик! Я так счастлива...
Фридрих фон Тифенбах бережно пересаживает меня и Дженни со стола на мой
высокий стул, а кельнеры наперегонки бросаются к нашему столу -- сменить
скатерть и приборы.
- Я прошу простить нас, Фридрих, - кисло улыбаясь, говорит Гельмут. -
Честно говоря, когда я согласился взять Дженни с собой, я рассчитывал
оставить ее в вашей машине под присмотром вашего шофера Франца Мозера...
- Но, ты знаешь, папа, Дженни почему-то совершенно его не выносит!.. -
удивленно сказала Моника фон Тифенбах-Хартманн.
- Еще бы! - по-нашему сказала мне Дженни. - Я тебе потом кое-что
порасскажу про этого гнусного типа!.. Мартынчик, счастье мое, давай
смотаемся лучше под стол? А то я чувствую себя как на выставке...
- Подожди. В этом есть элемент некоторой неловкости. В конце концов,
Фридрих пригласил сюда всех ради меня... - ответил я ей.
- Я не знаю, как фон Дейну и его подруге, а моим - главное, чтобы папа
Фридрих оплатил это приглашение. Мой Хартманн за пфенниг удавится, - сказала
Дженни.
На секунду мне показалось, что Фридрих все-все понимает, о чем мы
говорим с Дженни! Он так точно ухмыльнулся вслед ее последним словам, что
мне даже не по себе стало.
- Ребята! - сказал он нам. - А почему бы вам не побыть вдвоем, раз уж
вы так нравитесь друг другу? Спрыгивайте под стол, а я прикажу подать вам
туда все, что вы пожелаете.
О, черт возьми! Неужели ему доступна и наша - Животная Волна?! Ведь это
совершенно иной способ общения! Ничего себе!.. Такого я еще не встречал ни у
Котов, ни у Людей.
В довершении всего я вспомнил точную реакцию Фридриха на мои утренние
греховные мысли о Баське Ковальской - "если бы та была Кошкой...",
внимательно посмотрел ему в глаза и сказал по-Шелдрейсовски:
- По-моему, ты перешагиваешь грани возможного.
На что он мне МЫСЛЕННО четко и внятно ответил:
- Ты мне льстишь, Кыся! Но слышать это приятно.
Скатерть была длинная, почти до полу, и как только мы с Дженни
оказались под столом среди пяти пар ног, Дженни тут же тяжело и часто
задышала, брякнулась на пол и предложила немедленно трахнуться!
К моему удивлению, она проявила такую, я бы сказал, агрессивную,
настойчивость, что мне ничего не оставалось делать, как поставить Дженни в
максимально удобное положение и незамедлительно приступить к
сексуально-половым действиям.
... Потом мы из-под скатерти видели еще ноги пять или шести кельнеров,
суетившихся вокруг нашего стола, слышали обрывки незначительных разговоров,
и за весь вечер были потревожены всего два раза.
Первый, - когда Фридрих нагнулся к нам и спросил, что мы будем есть, и
я заказал себе любимый теперь мною "татарский бифштекс", но без приправ. И
один из кельнеров еще минут десять пытался выяснить из какого мяса мне его
приготовить?
А бедная Дженни получила сверху от Моники заранее принесенную горсточку
какого-то сухого дерьма с витаминами, которое хоть и называлось невероятно
пышно - "Фолькорнфлокен мит Гемюзе унд Фляйш", - в рот его взять было
невозможно.
Поэтому, несмотря на строжайшие запреты есть что-либо кроме этого
"Фолькорн..." и так далее, Дженни с аппетитом волкодава стрескала половину
моего сырого фарша потрясающей свежести и вкусноты, сказав, что только со
мной она познает счастье, как в любви, так и во всем остальном...
Во второй раз Фридрих заглянул под скатерть и предложил мне посмотреть,
как подают здесь вино.
- Вылезай, не пожалеешь, - пообещал он мне.
Я позвал Дженни с собой. Но она, точно повторив мои словечки,
услышанные от меня еще на корабле, заявила, что все эти "понты" и "примочки"
она видела уже сто раз. Это занятие и зрелище для идиотов вроде ее Хозяина
-- Гельмута Хартманна. Лучше она, Дженни, пока немного передохнет, а вот
когда я снова вернусь под стол после того спектакля, который я увижу там
наверху, она мне такое расскажет, что у меня шерсть встанет дыбом!..
Я вылез из-под стола как раз в тот момент, когда Специальный Винный
кельнер, даже одетый иначе, чем остальные кельнеры, в белых перчатках,
показывал фон Тифенбаху бутылку, завернутую в крахмальную салфетку с
монограммой "Тантриса", но так, чтобы этикетка была видна.
- Нет, нет! - отказался Фридрих. - Истинный знаток - герр Хартманн. А
мне, пожалуйста, потом - доппель-водку.
Винный кельнер почтительно поднес бытылку Гельмуту. Тот с
преувеличенным вниманием прочитал наклейку, очень, ну очень важно кивнул
головой, а этот Спецкельнер открыл бутылку своим Спецштопором и подал
Гельмуту пробку. Гельмут понюхал пробку, поднял глаза к потолку и понюхал
еще раз, чтобы ничто не отвлекало его от истиной оценки того, что он нюхает.
И снова кивнул головой.
Тогда Винный кельнер налил в бокал, который привез на столике вместе с
вином, самую что ни есть малость этого вина, и стал разглядывать его на
свет.
Фридрих фон Тифенбах и Таня Кох сдерживались из последних сил, чтобы не
расхохотаться в голос. Профессор упрямо смотрел в стол, не поднимая глаз ни
на Хартманна, ни на Спецкельнера.
Но на этом спектакль не кончился! Спецкельнер глубоко вздохнул, и стоя,
у нашего стола, задумчиво, исполненный, как цитировал кого-то Шура Плоткин,
"титанического самоуважения", сделал крохотный глоток из бокала. Но не
проглотил, а как-то, пожевывая губами, втер это вино в полость всего своего
рта.
От этого зрелища меня чуть не вытошнило! А Хартманн смотрел на
Спецкельнера так, словно ждал, что тот сейчас упадет замертво.
Но этот храбрец выстоял, поднял глазки к небу, помедлил, убедился в
том, что вино не отравленное, и налил такую же лилипутскую порцию в бокал
Хартманна.
Хартманн проделал то же самое. Только сидя. И наконец изрек:
- Да!
И Спецкельнер в своих белых нитяных перчатках стал разливать это вино
по бокалам, стоящим на нашем столе.
Фридрих фон Тифенбах весело посмотрел на меня и МЫСЛЕННО произнес:
- Я не помню случая, чтобы Гельмут хоть когда-нибудь сказал - "Нет!". И
потребовал бы другое вино. Несмотря на все его состояние - дома, явные и
тайные банковские счета здесь, в Швейцарии, Люксембурге, несмотря на
удачливые миллионные махинации с налогами, - он раб! Он по сей день трусит
метрдотелей и кельнеров дорогих ресторанов, и независимо от своей врожденной
хамской жестокости - тоже, кстати, признак раба, - он заискивающе
разговаривает с шоферами такси, подделываясь под их, как он считает,
"простонародный" сленг. А это уже неистребимая рабская психология. Какое
счастье, что у Моники нет от него детей! Я был бы вынужден любить своих
внуков, зачатых пошлым, наглым и трусливым рабом, и с ужасом ждать, когда в
них проявится отцовская наследственность...
Он погладил меня по загривку и спросил, будто извинился:
- Не очень сложно для тебя?
- Нет, - ответил я ему. - Когда-то мы с Шурой о чем-то подобном уже
говорили. Конечно, без "банковских счетов" и "миллионных налогов", на
совершенно других заморочках, но суть была та же. А в России у нас этих
примеров - на каждом шагу!..
- Я бы хотел познакомиться с твоим Шурой...
Тут у меня даже сердце екнуло! Но Фридрих, слава Господу, ничего не
заметил и сказал:
- Ладно... Отправляйся к Дженни. Она - единственное пристойное существо
в той семье, - он рассмеялся и спросил: - Кстати, Кыся, а возможен роман,
предположим, между Котом и Собачкой?
- Возможен, - коротко ответил я и спрыгнул под стол.
Уж больно мне не терпелось услышать рассказ Дженни. Однако как только я
оказался под столом, отдохнувшая и нажравшаяся моего фарша, Дженни тут же
стала быстро дышать и валиться на спину. Кто ее научил этим Человеческим
глупостям?
Но я легонько прихватил ее зубами за шкирку, поставил на ноги,
встряхнул пару раз как следует, и сказал, что ни о каком сексе речи быть не
может, пока я не услышу то, от чего у меня должна "шерсть встать дыбом", как
она мне сама обещала!..
От первой половины ее рассказа не встала у меня шерсть дыбом.
То ли я уже интуитивно был подготовлен к чему-то подобному, то ли за
последнее время попривык к Человеческим подлостям. Как выражается Шура
Плоткин - "адаптировался". Начиная еще с того момента, когда в Петербурге
эти сволочи Пилипенко и Васька впервые отловили меня сеткой, чтобы продать
на смерть в институт физиологии... И до последнего жуткого кровавого ночного
боя на Мюнхенском автобане!
Нет! Тут я не прав...
Последней Человеческой подлостью в МОЕЙ жизни было требование каких-то
русских властей не оперировать моего Водилу в Германии, а срочно отправить
его подыхать в Петербург. Дескать, денег у них нет платить немцам за
операцию Водилы. А сгонять специальный самолет из Петербурга в Мюнхен и
обратно - на это у них, у подонков, деньги нашлись! Только бы мой Водила не
успел рта раскрыть!
История же, рассказанная моей подругой Дженни под столом одного из
самых дорогих ресторанов мира - "Тантриса", поражала своей банальностью, как
сказал бы умный Шура Плоткин. Правда, от этого она не становилась менее
подлой и опасной. Тем более, что почти все участники этого сюжетца или
сидели за столом, под которым Дженни все это мне рассказывала, или
находились неподалеку.
Я не оговорился, сказав "почти все участники". Одного из персонажей
назревающих событий не было ни здесь, ни поблизости.
По всей вероятности, как предположила Дженни, этот "персонаж" или
валяется сейчас у себя на кушетке в своей однокомнатной квартирке в
Берг-ам-Лайме - есть такой хреновенький райончик Мюнхена. Мы туда зачем-то
ездили с Хельгой Шредер. Он напоминает район старой Выборгской стороны в
Петербурге -- от "Крестов" до затурханного довоенного мрачного кинотеатра
"Гигант".
Или же, скорее всего, этот "персонаж" сейчас находится в Зальцбурге, в
Австрии. Это всего сто двадцать километров от Мюнхена, и там у этого
"персонажа" есть постоянный хахаль - молоденький торговец овощами и фруктами
на Ратушной площади.
Так вот, этот "персонаж" - Амалия Мозер, двадцатидвухлетняя дочь нашего
шофера Франца Мозера, еще год тому назад заодно, на всякий случай, спуталась
с мужем Моники фон Тифенбах-Хартманн - Гельмутом Хартманном и, как она
теперь утверждает, от него забеременела. Врет, мерзавка, без зазрения
совести!..
И вот тут Дженни поклялась чем угодно, что если Амалия и беременна, то
не иначе, как от того юного австрийского овощника, а не от Гельмута! Но
Зальцбургские мама и папа фруктового хахаля даже слышать не хотят об этой
мюнхенской шлюхе. Поэтому в смысле австрийского замужества Амалии ни хрена
не светит.
Вот она и наплела Гельмуту, что беременна от него! Но это, дескать, все
- фуфло и панама... От Гельмута даже травка не вырастет! Если бы он был
способен к деторождению, то у Фридриха фон Тифенбаха были бы уже
десятилетние внуки. И Дженни это очень хорошо знает, потому что вместе с
Моникой была уже сто раз у всяких "фрауенратцев" - женских докторов и
гинекологов, и те в один голос утверждают, что у нее - Моники фон
Тифенбах-Хартманн все в абсолютном порядке. А дело в ее муже, в этом слабаке
- Гельмуте. А тот сам идти к врачу не хочет, и орет на бедную Монику, что во
всем виновата она! Особенно он стал на нее наезжать после того, как эта
посикуха Амалия, дочка Франца Мозера, сказала, что она от него
забеременела...
От всех этих семейных сплетен у меня голова пошла кругом! Я уже почти
ни черта не понимал - кто может забеременеть, кто - нет, а от кого трава не
растет, и поэтому не выдержал и рявкнул на Дженни:
- Не отвлекайся, дуреха! Не замусоривай рассказ никчемными дурацкими
подробностями. Ближе к цели!..
- Это не дурацкие подробности, а необходимые детали сюжета! -
огрызнулась на меня Дженни с видом оскорбленного критикой автора. - Заткнись
и слушай!
Причем, надо отметить, огрызнулась так, что я даже почувствовал к ней
уважение, как к бескомпромиссному бойцу.
- Все, все!.. - я тут же сдал позиции. Слушаю в оба уха, раскрывши рот.
А еще через минуту рассказа Дженни у меня, действительно, оба уха
вытянулись как у осла, а рот сам по себе раскрылся от удивления по самое
некуда! Но это было удивление, смешанное с уважением к самому себе. Не
подвела меня моя Котово-Кошачья интуиция, не обмануло меня мое НЕОБЪЯСНИМОЕ
ПРЕДВИДЕНИЕ, когда мне причудилось, что Франц Мозер жаждет смерти Фридриха
фон Тифенбаха!
Оказывается, Мозер пригрозил Хартманну, что раздует такой скандал, что
Гельмут вообще лишится всего - домов в Швейцарии и Италии - ибо один по сей
день официально принадлежит фон Тифенбаху, а второй в качестве свадебного
подарка был преподнесен Фридрихом своей дочери Монике.
Грюнвальдский же дом Хартманнов, наверняка, отойдет "Хипо-Банку",
дававшему на его строительство достаточно жесткий и до сих пор невыплаченный
кредит. Ну, а то, что партнеры Хартманна по бизнесу немедленно постараются
от него избавиться - тут нет никаких сомнений! Во-первых, им надо будет
сохранить в чистоте имя своих фирм, объединенных в концерн мирового
значения, а во-вторых, пока Гельмут Хартманн был зятем Фридриха фон
Тифенбаха - это придавало сугубо коммерческому предприятию в кругах высшего
эшелона власти необходимый вес и иллюзию стабильности, несмотря на
достаточно одиозное звучание имени самого Фридриха фон Тифенбаха...
Но все же Гельмут Хартманн был членом семьи одной из древнейших фамилий
Германии, ведущей свой род с начала двенадцатого (!) века от поэта и
философа Генриха фон Тифенбаха, двоюродного брата Вольфрама фон Эшенбаха,
создавшего роман "Парцифаль", соратника и продолжателя
религиозно-мистических традиций в литературе Вальтера фон дер Фогельвайде,
близкого друга Готфрида Страсбургского, написавшего бессмертную книгу
"Тристан и Изольда"...
Я почувствовал, что еще мгновение, еще одно древнее немецкое имя, и моя
голова разлетится на тысячи маленьких кусочков!
- Заткнись! - заорал я на Дженни что было силы. - Умоляю, замолчи
немедленно!.. А то я тебе сейчас так наподдаю - своих не узнаешь!..
Тут же приподнялась скатерть, и к нам под стол заглянули встревоженные
Фридрих, Таня и... Моника!
Ну, Фридрих и Таня - понятно. Я с ними в Шелдрейсовском Контакте. На
разных Волнах, но тем не менее... И любой мой сильный эмоциональный всплеск
мог вызвать в них чувство тревоги. Но при чем тут Моника?!
- Вы ссоритесь? - вслух спокойно спросил меня Фридрих.
- Нет, нет, - быстро ответил я. - Не волнуйся!
А Дженни, умница, конспиратор маленький, демонстративно лизнула меня в
нос - дескать, "Аллес ин орднунг!" Все в порядке, по-нашему.
Таня и Моника облегченно улыбнулись, а Фридрих внимательно посмотрел
мне в глаза и не поверил ни мне, ни Дженни. Однако они тут же оставили нас
снова вдвоем.
Черт побери, а что если, действительно, еще до появления на свет того
философско-поэтического Генриха фон Тифенбаха - предка Фридриха
восьмисотлетней давности, - наш, сегодняшний Фридрих фон Тифенбах в ТОЙ
СВОЕЙ ПЕРВОЙ ЖИЗНИ - БЫЛ КОТОМ?!!
По характеру, по сообразительности, по мужественной независимости --
очень похоже! Ему бы еще чуточку нашего Котового ПРЕДВИДЕНИЯ. Но это уже
дело моих лап, и Я буду не Я, если...
- Продолжай, - сказал я Дженни. - И давай самую суть. Не отвлекайся,
малыш, ради Бога!
- Ну, вот... Я и говорю, как только Гельмут перестанет быть мужем
Моники фон Тифенбах - он сразу перестанет быть кому-нибудь нужен. И он это
сам отлично понимает...
- Короче, - прошипел я.
- Господи, Мартынчик... Да, что же это с тобой?
- Еще короче!
- Пожалуйста! Франц Мозер и Гельмут Хартманн сговорились взорвать
Фридриха фон Тифенбаха.
- Что-о-о?!! - мне показалось, что я ослышался.
- Они сговорились взорвать Фридриха, - повторила Дженни. - Старик
обожает новогодние фейерверки, и у него в гараже огромные запасы всяких
ракет, хлопушек, петард... Мозер сам привозил ему эти штуки из магазина. Так
что все подумают, что Фридрих собственноручно взорвал себя от неосторожного
обращения с этими новогодними радостями идиотов!
- Тэк-с, - сказал я. - И как же это они собираются сделать?
- А очень просто, - легко ответили Дженни, словно речь шла о
предстоящей прогулке. - Наш засранец еще в Петербурге очень скрытно
контактировал со своими русскими партнерами по бизнесу и был в дико нервном
состоянии из-за отправки какого-то груза в Германию. Именно тогда он устроил
этот хай в "Астории" по поводу той зажигалки от "Картье". Помнишь, я тебе
еще на корабле рассказывала?..
- Помню, помню, давай дальше!
- У этих же русских партнеров он приобрел большую деревянную куклу
"Матрешку", которую у нас в Германии называют почему-то "Бабушка"... Причем
эта "Бабушка" была с лицом вашего призидента. Так вот внутри этой куклы --
жуткой силы взрывающееся вещество с малюсеньким радиоприемником. И отдельно
от куклы он получил небольшой пультик, вроде радиотелефона. Это и есть
дистанционное взрывное устройство с радиусом действия свыше пяти километров!
Я сама слышала, когда его инструктировали русские.
- Значит, если мы с тобой здесь, в "Тантрисе", нажмем кнопочку, то в
Английском парке может взлететь на воздух Китайская башня?
- Запросто! - сказала Дженни.
- Но зачем, зачем все это?! Не проще ли развестись ему с Моникой и
жениться на этой курве, - дочке Мозера?! Почему нужно обязательно убивать
Фридриха?! - в отчаянии простонал я.
- Ну, Мартынчик... Ну, как же ты не понимаешь? - поразилась Дженни и
посмотрела на меня как на дефективного. - А наследство? Все эти картины,
разные безделухи, которые Фридрих покупает на всех аукционах мира за
какие-то сумасшедшие деньги?! А его родовой замок на Ригзее под Мурнау,
прямо на берегу озера?! В котором он, кстати, сделал бесплатный музей для
всех желающих, чего даже я понять не могу!.. Он там и служащих всех
оплачивает, и замок, построенный восемьсот лет тому назад, выглядит у него
как новенький... Да, в конце концов, ваш дом в Грюнвальде, где ты сейчас
живешь - это же все входит в наследство. А все вместе - это десятки и сотни
миллионов марок!..
- Но в случае смерти Фридриха это же все будет передано Монике! --
тихонько взъярился я, чтобы не пугать всех сидящих над нами.
- А Моника умрет от разрыва сердца на похоронах Фридриха, - спокойно
сказала Дженни. - Это у них уже все продумано и подготовлено. И выглядеть
это должно совершенно оправданно - дочь не перенесла смерти отца. И все
наследство получит Гельмут!
Я почувствовал, что эту фразу Дженни повторила с чужого голоса и тут же
спросил ее, слегка обнажив клыки от злости:
- От кого ты это слышала? Откуда ты все это знаешь?!
- С тех пор, как у Гельмута сорвался последний бизнес с русскими --
кажется по дороге из Петербурга в Мюнхен пропал ужасно ценный груз, за
доставку которого практически нес ответственность наш Гельмут, - у Франца
Мозера и Гельмута только и разговоров про то, как заполучить все наследство
Фридриха и Моники. А совсем недавно они написали завещания друг для друга.
- Кто? - не понял я. - Гельмут и Мозер?
- Мартынчик! Ну, при чем тут Мозер?! Гельмут написал завещание в пользу
Моники, а Моника подписала завещание в пользу Гельмута. У нас так всегда
делается...
- Конечно, это была идея Гельмута? - спросил я.
- Конечно! - подтвердила Дженни. - И насколько я поняла - все, что
останется от Фридриха и Моники, все будет разделено на две равные части -
Гельмуту и Мозеру с дочкой. Как бы то ни было, но они все станут невероятно
богаты!
Я так и присел на хвост!
Ах, не зря я сегодня утром в кабинете у Фридриха почувствовал... Или
ощутил?.. Или увидел?.. Пожалуй, и то, и другое, и третье. Я - своим
НЕОБЪЯСНИМО-КОТОВЫМ ПРЕДВИДЕНИЕМ, что ли, и ОЩУТИЛ, и УВИДЕЛ, и ПОЧУВСТВОВАЛ
чью-то ТЕНЬ за спиной Франца Мозера! Ах, не зря мне причудилась ЭТА ТЕНЬ!
И вдруг будто молния пронзила мне мозг!
Вот когда у меня встала шерсть на загривке и во всю забарабанил кончик
хвоста по полу!
"Стоп! Стоп!!! Стоп!!!" сказал я сам себе и срывающимся от волнения
голосом стал умолять Дженни:
- Солнышко мое!.. Деточка любимая... Девочка моя ненаглядная! Ради
всего святого, Дженни, пупсинька, вспомни, пожалуйста, когда твой Хартманн
узнал о том, что тот груз, за который он должен был нести ответственность,
исчез?
- Ну, Мартынчик... Это было так давно! Очень мне нужно помнить про дела
этого паршивца и хама! - капризно и легковесно отмахнулась Дженни.
Наверное, уважающему себя Коту такие штуки делать непозволительно. Но у
меня просто не было другого выхода! Я моментально придавил Дженни к полу
двумя лапами, не скрою, изрядно выпустив когти, навалился на нее и прошипел
в самое ее Собачье ухо:
- Если ты, сучка Грюнвальдская, не вспомнишь то, о чем я тебя
спрашиваю, то я в одну секунду перекушу твою тощенькую шейку, и первым
трупом во всей вашей фамильной истории окажешься ты! Ясно тебе, дура!?
Дженни испугалась и заплакала. Жалко ее было - сердце разрывалось! Но,
повторяю, у меня не было другого выхода.
И снова приподнялась скатерть, и к нам заглянул Фридрих. Все-таки,
интуиция у него развита безукоризненно! Любой старый Кот может позавидовать!
Я тут же сделал вид, будто трахаю Дженни. А что мне оставалось делать?
Тем более, поза уже почти соответствовала...
Фридрих удивленно и уважительно сделал брови домиком, пробормотал
почему-то по-французски "Миль пардон...", опустил скатерть и вернулся наверх
- в круг родных, друзей и врага.
- Ну?! - я наложил свои клыки на шею Дженни.
О, черт меня побери... Что же я делаю? Ну а если она действительно не
помнит? Не губить же такую девку понапрасну? Да еще такую симпатягу!..
- Сейчас... Сейчас!.. Я, кажется, вспомнила... - всхлипывая, провякала
полузадушенная Дженни. - Мы приплыли из Петербурга в Киль... Потом целый
день ехали в Мюнхен. А о пропаже груза он узнал на следующий день, рано
утром...
Теперь у меня не было никаких сомнений - Гельмут Хартманн, Хозяин
карликового пинчера дамского пола Дженни, муж Моники фон Тифенбах-Хартманн и
зять САМОГО Фридриха фон Тифенбаха - был одним из главных "заказчиков" по
переправке ста килограммов "нашего" кокаина из Петербурга в Мюнхен, а там
Бог весть еще откуда...
Это он, Гельмут Хартманн - один из тех, у кого руки по локоть в крови
моего Водилы!
Это на его совести должна лежать смерть нашего русского дурака-шоферюги
- Лысого, ради нескольких тысяч вонючих долларов ввязавшегося в гнусную
убийственную авантюру!..
Это он виновен в том, что милая худенькая еврейская мама Алика,
эмигрировавшая из бывшего Советского Союза из-за Афганистана и Абхазии,
из-за Карабаха и Грозного, мечтавшая уберечь единственного сына от всех
наших грязных политических разборок, потеряла своего обожаемого Алика -
холодного и профессионального убийцу, именно здесь, на такой благополучной,
сытой и якобы цивилизованной земле...
Я облизывал с ног до головы испуганную рыдающую Дженни, просил у нее
прощения - дескать, все от нервов, все от нашего российского дурацкого
неумения разрешать конфликтные ситуации путем мирных переговоров...
Я даже клялся ей в вечной любви (?!), а у самого в башке билась одна
мысль - не справиться мне самому со всей этой хреновиной на их территории!
Происходило бы это у нас на пустыре, или вообще в Питере, - другое дело. А
тут, наверное, придется подключать полицию. Эх, Рэкса бы сейчас сюда,
Рэкса!..
- Что же ты молчала до сих пор... милая? - как можно мягче спросил я у
этой великосветской дурочки, в последнее мгновение заменив слово "кретинка"
на слово "милая". - Владеть такой информацией!.. И спокойно сидеть и ждать у
моря погоды... А если бы ты меня не встретила? Это же страшно подумать!
- Я знала, я знала, что обязательно встречу тебя!.. -- восторженно
пролепетала она и снова стала валиться на спину.
Но поняв, что у меня сейчас нет никакого желания "слиться с ней в
едином экстазе", как когда-то говорил Шура, она перешла на совершенно
деловой тон:
- Боже мой, Мартынчик! Ну, подумай сам, кому я могу все это рассказать?
С Людьми я не умею разговаривать, а этому болвану, к которому по настоянию
врача меня все-таки водили на случку, - так ему бесполезно что-либо вообще
говорить...
- Какому еще "болвану"? - удивленно спросил я.
- К такому же, как и я, карликовому пинчеру - Принцу. И стоило это
пятьсот марок! Представляешь себе?! Только потому, что у него выставочных
медалей в сто раз больше чем мозгов. Полный идиот! Кстати, к тому же --
истерик и импотент. Я пыталась объяснить Монике, что она выбрасывает пятьсот
марок на ветер, но она меня не поняла. Меня вообще никто, кроме тебя,
Мартынчик, не понимает...
Придя в себя от испуга и неожиданности, Дженни еще что-то такое
болтала, но я уже слушал в полуха.
В голове вертелись и переплетались в тугой клубок мысли о том, как
защитить Фридриха...
...как уберечь Монику!
...как связаться с полицейским Рэксом?
...как, в конце концов, мягко выражаясь, "нейтрализовать" Хартманна и
Мозера?
- Скажи, пожалуйста, ты любишь Монику? - спросил я у Дженни, прервав ее
на весьма лестной для меня фразе, в которой она сравнивала достоинства и
размеры моего "мощного и роскошного члена" с "полустоячими и плюгавенькими"
достоинствами и размерами члена этого пинчера Принца, обвешанного медалями и
дипломами всех Собачьих выставок планеты.
- Что?.. - переспроила Дженни.
Она все еще пребывала в сфере половых оценок и размышлений, и не
слышала моего вопроса.
- Я спросил - любишь ли ты Монику? - разозлился я.
- Очень! - искренне воскликнула Дженни. - А Гельмута - видеть не могу!
Ох уж эти мне высокородно-экзальтированные особы! Проще надо быть,
милые дамы, проще...
- Прекрасно, - сказал я. - А как ты относишься к Фридриху фон
Тифенбаху?
- С грандиозным уважением!
- Тогда, как говорят в Одессе - слушай сюда! - сказал я ей.
Честно говоря, эта хохмочка моего Шуры Плоткина. Но я подозреваю, что
она появилась на свет еще до Шуриного рождения. Я за свои шесть лет
сознательной жизни слышал эту шуточку от самых разных людей сто тысяч раз! Я
просто Шуре об этом не говорил, чтобы не огорчать его...
- Даю тебе боевое задание, - продолжил я. - Узнать, где Гельмут хранит
"Матрешку" и пультик к ней, которые он привез из России. И упаси тебя Боже к
ним притрагиваться!.. Поняла?
Дженни закивала своей изящной головкой. Ну, как я мог пригрозить ей,
что перекушу ее тоненькую прелестную шейку?! Господи, ну не сволочь ли я
после этого?! Тьфу! Сам себе противен...
- Дженни, лапочка! И не затягивай, умоляю тебя...
- А как мне это тебе сообщить?
- Через пару дней я найду тебя сам.
- Аллес кляр! - сказала Дженни, что по-нашему, по-русскому означало -
"Все ясно!"
На обратном пути от "Тантриса" в Грюнвальд я мысленно попросил Фридриха
приказать Мозеру не обгонять машину Моники и Гельмута. Мне хотелось увидеть
их дом и запомнить к нему дорогу. Я же обещал Дженни, что наведаюсь к ним в
ближайшее время...
...А потом, уже к ночи, когда мы с Фридрихом остались во всем доме
только вдвоем, мы поднялись на лифте к спальне, у дверей которой стояла
миска с чистой водой и было постелено сложенное в несколько раз клетчатое
одеяло.
- Это для тебя, как ты и просил, - сказал мне Фридрих. - А теперь я
хотел бы тебя кое-чему научить. Идем.
Мы прошли в спальню. Над прикроватным столиком с очками Фридриха,
маленьким радиоприемником с часами, таблетками, книгой и бутылкой
минеральной воды, в стену был вмонтирован небольшой пульт с тремя кнопками
величиной с пиджачные пуговицы.
Две кнопки - красная и голубая, были расположены в ряд и чуть выше
третьей кнопки - желтой. Под желтой кнопкой в кружочке с кофейное блюдечко
было высверлено штук сто маленьких дырочек - словно небольшое ситечко.
- Эта прелестная женщина - фрау Шредер, с гордостью говорила, что ты
превосходно пользуешься дистанционным пультом управления телевизора. Сам
включаешь, сам выключаешь, сам меняешь программы. Это верно?
- Да, - ответил я. - Верно и удивительно несложно.
- Превосходно! В таком случае мои объяснения будут предельно лаконичны.
Красная кнопка - включение специальной системы полицейской охраны всего
дома, сада, прилегающих служб, ограды, ворот и так далее... Вплоть до
каждого окна в отдельности.
Фридрих нажал красную кнопку и она вдруг засветилась изнутри мягким
слабым розовым светом.
- Вот теперь мы с тобой - под охраной специального отдела нашей
грюнвальдской полиции. И пока мы с тобой не нажмем вот эту голубую кнопку, к
нам никто не сможет сюда проникнуть. Ну уж если ухитрится все-таки - его
здесь уже будут ждать очень решительные ребята из этого специального отдела.
Я надеюсь, что именно таким способом сумею сберечь и знакомого тебе Матисса,
и Пикассо, и Дюрера, и Сезанна, и еще многих и многих... И ряд работ Эгона
Шиеле - я его очень люблю! Прелестный был немецкий художник начала века. Я
тебе его потом обязательно покажу. Поразительно современен! Да мало ли что
хотелось бы уберечь от грязных вороватых рук... Мы с тобой смотаемся
как-нибудь в наш фамильный замок на Ригзее. Я там устроил небольшой музейчик
для местных жителей и туристов, и изредка пополняю его за счет своей
домашней коллекции...
- А что это за желтая кнопка? - спросил я.
- А эта кнопка - дань моей старческой трусости, - грустно сказал
Фридрих.
- Именно тебе я и хотел поручить эту желтую кнопку. Мне шестьдесят пять
лет, и я прожил бурную и прекрасную жизнь! По сей день меня не покинуло ни
одно желание молодого человека. К несчастью, мне уже недостает сил для
исполнения этих желаний, и это меня безумно огорчает и старит еще больше!..
Знаешь, когда я почувствовал себя стариком? Когда три года назад особая
летная комиссия отобрала у меня пилотское свидетельство, посчитав, что я и
так на два года превысил свой возрастной летный ценз. И я был вынужден
продать свой самолет...
- Ага!.. - подхватил я, лишний раз поражаясь своей догадливости. - И
этой желтой кнопкой ты теперь вызываешь наемный самолет, как такси? Да?..
И тут же понял, что "обгадился - по самое некуда!..", как говорил
Водила. А ведь Фридрих не рассмеялся надо мной, не заржал, как это сделал бы
Руджеро Манфреди, не ухмыльнулся, - как Шура, не огорчился моей ошибке, как
огорчились бы Таня Кох или Хельга. Вот что значит действительно воспитанный
и высокообразованный Человек! Я же видел, каких трудов ему стоило сдержать
улыбку, но он этого себе не позволил ни на миллионную долю секунды!..
- Нет, Кыся, - спокойно и мягко сказал мне Фридрих. - Наемный самолет я
вызываю обычно по телефону. А эта желтая кнопка - для моментального вызова
"Нотартца".
Это по-ихнему - "Скорая помощь".
- А вот эти маленькие дырочки - переговорное устройство, - добавил
Фридрих. - Как только мы нажмем желтую кнопку, нас тут же спросят: "Что с
вами, герр фон Тифенбах?". Если я буду в состоянии ответить, они приедут
минуты через четыре. Если я уже не смогу ответить, они примчатся сюда через
две минуты. Не больше. К сожалению, последнее время я стал почему-то больше
нервничать... Ночами, когда я остаюсь совсем один, в голову начинает лезть
черт знает что, - какая-то неясная тревога, мне становится трудно дышать...
И в сердце вползает страх смерти!.. Страх, разрушающий разум, логику
мышления, трезвость оценок... Я начинаю лихорадочно вспоминать всех, кто
умер, не дожив до моего возраста, тупо подсчитываю на сколько лет я пережил
того или иного своего приятеля, и это, я чувствую, действительно приближает
меня к смерти... Вот я и боюсь, что не успею нажать эту желтую кнопку.
Пожалуйста, Кыся, если ты вдруг увидишь, что мне плохо... Очень плохо, -
нажми эту желтую кнопку и отключи полицейскую сигнализацию.
Значит, он тоже в какой-то степени обладает Нашим даром ПРЕДВИДЕНИЯ!..
А то откуда бы эти ночные нервные всплески, ужас надвигающейся смерти?.. Он
недостаточно отчетливо понимает то, что ПРЕДВИДИТ, но на то он и Человек, а
не Кот. Но зато какой Человек!
- Не беспокойся, Фридрих, - максимально спокойно сказал я. - Все сделаю
вовремя. Тут, как говорят в России - "Муха не пролетит!". А если ты
почувствуешь себя неважненько (я сознательно употребил такое легкомысленное
словечко - для успокоения Фридриха) в гостинной или в кабинете, или в
биллиардной, или в келлере?
- Эта кнопка продублирована во всех комнатах, ваннах и туалетах, -
смущенно улыбнулся Фридрих. - Я тебе потом все покажу. Да, кстати, ты не
голоден? После "Тантриса" - это совершенно нормальное явление.
- Нет, спасибо, - отвечал я вежливо. - Как раз "Тантрисом" я абсолютно
сыт.
И улегся на свою клетчатую постель, зазывно пахнущую польской
сексапилочкой Баськой Ковальской. Фридрих присел передо мной на корточки,
осторожно погладил меня за рваным ухом и тихо сказал:
- Ты даже не представляешь себе, Кыся, как я тебе благодарен за
сегодняшний вечер... А теперь я пойду приму душ. Не возражаешь?
- Нет, - муркнул я ему в ответ и с жалостью проследил, с каким трудом
он разогнулся и выпрямил ноги.
Фридрих ушел в ванную, а я лежал и думал, что сыт не только
"Тантрисом", но и всей рухнувшей на меня сегодня информацией - и той,
которую я сам ПОЧУВСТВОВАЛ, и той, которую услышал от Дженни, да, пожалуй, и
той, которую только что мне грустно поведал Фридрих...
Как же мне связаться с Рэксом?! Неужели он не догадается внушить своему
Человеку, что меня следовало бы навестить?! Догадался же он позвонить к
Шредерам!.. После той чудовищной ночи на автобане, ей-Богу, я вправе
рассчитывать хотя бы на небольшое внимание немецкой полиции...
Теперь, самое главное, - не упустить момент вероятного взрыва! Точнее -
момент попытки убийства Фридриха. Естественно, что Фридриху я даже слова про
это не вымолвил! Достаточно того, что он сам что-то ОЩУЩАЕТ и пребывает в
достаточно нервном состоянии. Не хватает мне подливать масла в огонь...
Помню, как-то Шура с приятелем притащил домой свежей корюшки и литр
водки. Всю
ночь пили водку и жарили корюшку. Это такая рыбка у нас в Неве
водится... Так вот, когда они начали вторую бутылку пить, Шура - уже
хорошенький, - плеснул на сковородку подсолнечного масла чуть ли не целый
стакан. Но на сковородку не попал, а попал точненько на соседнюю горящую
газовую конфорку.
Что тут было!.. Огонь до потолка, я на буфете, Шура с приятелем сразу
стали трезвыми - заливают огонь водой, брызги во все стороны, потолок -
черный, на соседней конфорке на второй сковороде - корюшка горит уже синим
пламенем, как угли... Я на буфете под потолком задыхаюсь от дыма, кашляю,
Шура меня вниз стаскивает, окно распахивает, а на улице - холодрыга
жуткая!..
- Картинка маслом!.. - как сказал потом умудоханный Шура и добавил
счастливо: - Хорошо, что почти целая бутылка водки еще есть! Немедленно
наливаем и снимаем к черту этот пожарный стресс!..
Опять отвлекся... Не идет у меня Шура из головы. Водилу забыть не могу,
Питер...
Теперь вот, чувствую, с Фридрихом всякие душевные заморочки начнутся.
Как его оставишь в таком состоянии, рядом с этими суками? Мало мне было
своей российской преступности, я теперь, кажется, и в немецкую вляпываюсь...
Ладно, разберемся. Значит, эти гады хотят взорвать Фридриха в то время,
когда он в Рождественскую ночь станет запускать в небо эти огненные штуки...
Стоп! Стоп! Стоп!!! В какую ночь - в Рождественскую или Новогоднюю?!
Вот где нельзя завалить ухо! Ведь еще Таня Кох говорила, что между
Рождественской ночью и Новогодней - вроде бы целая неделя... Вот,
елки-палки, где можно пролететь "как фанера над Парижем"!..
Как бы не вышло, что я буду готовиться к взрыву в Новогоднюю ночь, а он
раздастся в нашем доме на наделю раньше - в Рождественскую!
Завтра же выяснить, сколько суток осталось до Новогодней ночи, а
сколько до Рождественской! Господи, да у нас в Петербурге ни одному Коту в
голову не придет даже думать - которая из этих ночей раньше, и чем они
вообще отличаются друг от друга!.. А здесь вот - приходится. И не просто
так, из пресловутого Кошачьего любопытства, а ради спасения Человеческой
жизни и самого себя - я же буду рядом с Фридрихом в момент взрыва. Да хотя
бы ради того, чтобы Моника фон Тифенбах-Хартманн не умерла бы от "разрыва
сердца" на могиле своего отца...
Честно говоря, после всего того, что я сегодня услышал под столом
"Тантриса" от Дженни, - я совершенно не против взрыва. Только взрыв должен
произойти чуточку раньше, чем Фридрих запустит свою первую ракету в ночное
праздничное небо. И совсем в другом месте. Ну совершенно не там, где
рассчитывают это сделать Гельмут Хартманн и Франц Мозер...
____________________
Уже на следующий день произошло маленькое событие, которое утвердило
меня в правильности моего решения...
Но сначала об обстановке в доме.
Во всех многочисленных выходах в сад, внизу дверей и гаражных ворот уже
были аккуратно вырезаны небольшие квадратные проходы, сквозь которые я мог
покидать дом и возвращаться в него, когда мне вздумается. Сверху этих
проходиков герр Лемке предусмотрительно прикрепил заслонки из плотных листов
резины против никчемушных сквозняков. Мне же было достаточно слегка надавить
головой или лапой на нижний край заслонки и она любезно отгибалась,
пропуская меня туда, куда нужно.
Каждый служащий дома фон Тифенбаха имеет свой автомобиль. Не очень
новый, не очень дорогой, но собственный. И когда служащие ездят на них по
Фридриховым делам, то Фридрих оплачивает им и бензин, и какую-то
"амортизацию". Что это такое - понятия не имею.
Так вот, фрау Ингрид Розенмайер - кухарка, уже с раннего утра успела
смотаться в ближайшую лавочку и накупила мне разных ихних немецких и
английских Кошачьих жратв...
Можно так сказать - "жратв"? Или нужно говорить "жратвы"?.. Ладно,
наплевать... Купила она "Катценменю алле зортен" - то есть, "Кошачье меню
всех сортов" и "Кэтс динер" - "Кошачий завтрак". И еще "Мультивитаминпасте"
фирмы "Гимперт". И бутылочку той же фирмы под названием "Тринкмильх". Что
значит - "Питьевое молоко". Кретины, а какое еще может быть?.. Кстати,
вполне приличное! Это был единственный продукт из купленных, который мне
хоть как-то подходил. На все остальное я, к огорчению фрау Розенмайер, даже
смотреть не мог.
Слава Богу, к завтраку в это время в столовую спустился Фридрих и
предложил на выбор пару венских сосисок или половину свежей форели. Здесь
эта рыбка в большой чести! Я сожрал и то, и другое, и выхлестал целую
бутылку этого "гимпертовского" молока для Котов.
Фрау Розенмайер увидела, сколько я сожрал только за один завтрак,
запаниковала и заперлась в кухне с карандашом, бумагой и электронным
калькулятором. У Шуры Плоткина - точно такой же...
А через час сложнейших расчетов она представила Фридриху новую
повышенную смету на питание, которую Фридрих, не глядя, утвердил.
Герр Лемке поинтересовался у меня - хороши ли размеры проходов в дом и
из дома, и я в благодарность теранулся своим рваным ухом о брючину его
комбинезона.
Баська, стерва, совершенно бесцеремонно опрокинула меня на ковер в
гостиной, где орудовала огромным пылесосом, и стала гладить меня по животу,
все больше и больше опуская свою блудливую ручищу в промежность моих задних
лап, прямо ТУДА!.. Да еще при этом, нахалюга, пришептывала:
- Ах, мне бы такого хлопака!.. Ну, и яйки!.. Как у хорошего мужика...
Зобачь, маш бабо пляцек!..
Я от нее еле вырвался. Лапы дрожат, хвост - трубой, ТАМ все звенит!
Поставь пять Кошек в ряд - ни одной мало не будет!!!
А что такое "маш бабо пляцек" я только потом сообразил. Это вроде
нашего - "Вот тебе бабушка и Юрьев день!".
Уже в саду, когда мы с Фридрихом выходили пройтись по Грюнвальду,
встретили мы и Франца Мозера. Они перебросились с Фридрихом двумя-тремя
ничего не значащими словами, и Мозер решил меня погладить. Но я
непроизвольно прижал уши к затылку, слегка приподнял шерсть на загривке и
совсем немножко показал ему свои клыки.
Мозер в испуге отдернул руку. И в то же мгновение я ПОЧУВСТВОВАЛ, что
он ПОЧУВСТВОВАЛ во мне ВРАГА!
Я отчетливо понимаю всю полуграмотность и нелепость построения
последней фразы. Наплевать! Стиль мне потом Шура выправит, когда я доберусь
до Петербурга. А пока - пусть будет так. Так хоть и неграмотно, но
максимально точно.
Перед выходом из дома, в прихожей величиной с гостиную Шредеров, из
высокой ажурно-литой круглой бронзовой корзины, в которой торчали зонты и
трости, Фридрих вытащил одну трость с желтой костяной ручкой, и сказал мне:
- Я хочу показать тебе наш Грюнвальдский лес. К несчастью, он излишне
цивилизован - водопровод, дорожки, туалеты, указатели, но все же это - лес.
И превосходный! У меня там уйма знакомых деревьев, которые состарились
вместе со мной...
И тогда я подумал, что Человек, способный искренне сказать такую фразу,
достоин счастливой и нескончаемой жизни! И мой долг Кота-гражданина...
Не хочу впадать в излишнюю патетику, но Я не буду Я, если я этим тварям
- Хартманну, Мозеру, и тому, ТРЕТЬЕМУ, не заделаю такую козу, как выражался
Водила, что чертям тошно станет.
Когда мы вышли за калитку, Фридрих меня сразу же предупредил:
- Кыся, не откажи в любезности, пожалуйста, иди рядом со мной. Не
убегай далеко. Здесь очень многие выгуливают своих собак и ...
- Не боись, Фридрих! - прервал его я в нашей с Шурой российской манере.
- Всех ваших Собак я видел в гробу и в белых тапочках.
- Как?! - не понял Фридрих. - В каких тапочках? Повтори, пожалуйста,
еще раз.
- Ну, это только так говорится, - поспешил я его заверить. - Дескать,
пусть только сунутся!..
- Прелестно, - сказал Фридрих. - Я ценю твою храбрость, но все же
попрошу тебя держаться рядом со мной.
Причем это было сказано тоном, противоречить которому просто не имело
смысла.
И я пошел рядом с Фридрихом, поражаясь такому отточенному сочетанию
интеллигентной вежливости с непреклонной волей Человека, привыкшего к
неукоснительному исполнению своих распоряжений.
Разные мелкие приключения начались сразу же, как только мы направились
к лесу.
Откуда ни возьмись перед нами вдруг возникла очень пожилая и очень
высокая дама с аккуратно уложенными букольками седых волос. Дама была
завернута в красное клетчатое одеяло - точно такое же, как и то, на котором
я спал сегодняшней ночью. В одной руке дама держала длиннющую коричневую
сигарету, вставленную в полуметровый мундштук, а в другой руке - туго
натянутый поводок, уходящий куда-то в траву.
Поначалу я подумал, что там в траве пасется или писает Собачка этой
дамы. А еще лучше бы - Кошка... Повел носом, принюхался - ни хрена
подобного! Ни Собакой, ни Кошкой и не пахло. А пахло каким-то неведомым мне
зверем. Причем запах был с явным оттенком опасности...
Дама вежливо поздоровалась с Фридрихом, тот поклонился ей, и в это
время на звук голоса дамы из травы вынырнуло НЕЧТО!.. Что-то коричневое,
узкое, длинное, очень хвостатое, стелящееся по самой земле, и с такими
злобными зубками в маленькой мордочке, что у меня мороз пошел по спине! Мало
того, ОНО лишь увидело нас, как тут же бесстрашно рванулось ко мне, сверкая
клыками и яростными глазками!
Не скрою, от неожиданности я шарахнулся метра на полтора вверх и
минимум метра на два в сторону! Но дама привычно оттащила от нас свою
зверюгу, извинилась и пошла. А эта узкая Меховая Гадина все оглядывалась на
меня, словно сожалела, что ей не дали мною перекусить...
- Что это?.. Кто это?.. - в растерянности спросил я у Фридриха.
- Это баронесса Штраль со своей ручной норкой, - ответил Фридрих. -- Не
обращай внимания. Ей уже за восемьдесят, она вегетерианка и один из самых
активных членов партии "Зеленых". Сейчас это очень модно, вот она и завела
себе живую норку... Ты испугался?
- Очень уж неожиданно, -- промямлил я. - Такого я еще никогда не
видел...
Я хотел было еще что-то сказать Фридриху, но в этот момент неподалеку
от нас остановился "Фольксваген-Пассат", и из-за руля вылез немолодой
человек со странно знакомым лицом. Он неторопливо обошел свою машину, открыл
пассажирскую дверь, и оттуда с громким лаем выскочила огромная овчарка и
помчалась мне навстречу!..
Тут-то и произошло то событие, с которого я начал свой рассказ о
следующем дне после посещения "Тантриса".
Вот когда я, наконец, понял подлинный смысл слова "Аристократ".
Не "аристократ" - владелец роскошных домов в Мюнхене, Италии и
Швейцарии...
Не "аристократ" - родовой наследник разных там озерных замков и
многомиллионного состояния, которое позволяет ему мотаться по всем аукционам
мира - по каким-то там "Сотби" или "Кристи", как говорил профессор фон Дейн,
и, не считая бабок, покупать все, что ему там приглянется...
Нет, это был истинный АРИСТОКРАТ ДУХА - боец и заступник, не ведающий
ни преград, ни страха! Как Шура Плоткин... Как Водила!
Но мне Фридрих фон Тифенбах показался еще более героичным - потому что
в отличие от Шуры и Водилы, он был маленьким, щуплым, нездоровым, и за его
худенькими плечами было шестьдесят пять лет навыхлест прожитой жизни!..
Когда Фридрих увидел, как на меня мчится огромная овчарка, он, ни на
секунду не задумавшись, заслонил меня своим телом, поднял над головой трость
и бросился вперед - на овчарку, превосходящую его и в росте, и в весе по
меньшей мере в два раза.
- Прочь!!! - грозно закричал Фридрих и замахнулся тростью на огромную
овчарку.
Но эта овчарка была, видать, так тренирована, что совершенно не
обратила ни малейшего внимания на замечательного и решительного Фридриха фон
Тифенбаха, грудью вставшего на мою защиту.
В гигантском прыжке она просто взвилась в воздух и сходу перепрыгнула
через моего Фридриха с его задранной вверх тростью!
Это было такое кино!.. Такое кино!.. Обалдеть!!!
По воздуху летит громадная овчарка...
...маленький Фридрих, как курица, спасающая своего цыпленка, заслоняет
меня телом и пытается поразить тростью летящую по небу Собаку...
...а от "Фольксвагена-Пассат" к нам троим прытью несется немолодой
полный человек со знакомым лицом и вопит на весь Грюнвальд:
- Кыся! Кыся!.. Ты что, не узнал?! Это же Рэкс! Это же Рэкс!
Потом, мы все четверо гуляли по Грюнвальдскому лесу.
Мы с Рэксом впереди, Фридрих с Клаусом (так звали полицейского хозяина
Рэкса) - чуть сзади.
Рэкс рассказал мне, что после первого звонка к Шредерам, на следующий
день Клаус позвонил им вторично. Но не с утра, лишь вечером, после работы.
Наверное, тогда, когда мы с Дженни ужинали в "Тантрисе".
Как я понял из описаний Рэкса, к телефону подошел Руджеро и с
презрительной гордостью лакея сообщил, что "интересующий вас Кот уже
приобретен ни больше, ни меньше, как самим герром Фридрихом фон Тифенбахом"!
И добавил, павлин несчастный, что адресов и телефонов своих постоянных
клиентов фирма "Шредер и Манфреди" никогда никому не дает. И с чисто
итальянским хамством повесил трубку.
Но Клаус только посмеялся, и через свою полицейскую службу в три
секунды узнал наши грюнвальдские координаты. Однако решил не звонить, а
просто подъехать в Грюнвальд на следующий день. Им с Рэксом дали отгул за
два лишних ночных выезда на задержание трех албанцев, пытавшихся ограбить
"Шпаркассу" - это вроде нашего "Сбербанка", и на усмирение не в меру
разбушевавшихся нескольких бритоголовых сопливых неонацистов в районе
Рамерсдорфа у общежития югославских и турецких беженцев.
Вот они с Клаусом и решили повидать меня в свой редкий выходной день.
Ну а если не удастся, - потому что про фон Тифенбаха всегда говорят черт
знает что, - просто погулять вот по этому Грюнвальдскому лесу. Подышать
свежим воздухом...
Но, на счастье, Рэкс первым увидел меня из машины, и, как он заявил,
чуть ли не сам остановил "Фольксваген"!
Тут он, по-моему, на радостях малость приврал, но я был так рад его
видеть, что не обратил на это никакого внимания.
- Знаешь, Кыся... Мне все время чудилось, что ты зовешь меня! Особенно
сегодня ночью. Поэтому я и настоял на этой поездке... - возбужденно
проговорил Рэкс.
- Рэксик! Корешок ты мой немецкий!.. Если бы ты только знал, как ты был
прав! Я мечтал о встрече с тобой...
И я рассказал Рэксу все.
Буквально все, начиная с того момента, когда посредине Балтийского
моря, в трюме фантастически громадного парохода, Водила расшнуровал заднюю
стенку своего фургона "Вольво", увидел меня, спящего на пакетах с фанерой, в
одном из которых было спрятано сто килограмм кокаина, удивился и сказал:
- Здрасс-сте, Жопа-Новый-Год, приходи на елку! Ты-то откуда здесь,
Кыся?!.
Я рассказал Рэксу все - вплоть до мельчайших подробностей своего
разговора с Дженни вчера под столом, вплоть до моих собственных ОЩУЩЕНИЙ и
недобрых ПРЕДВИДЕНИЙ.
Я только одного не сказал Рэксу - то, что я трахал Дженни. И тогда, на
пароходе, и вчера вечером, под столом в "Тантрисе". Я совершенно не знал,
как он к этому отнесется, и нет ли в Германии какого-нибудь специального
закона, запрещающего Котам трахать небольших Собачек, даже тогда, когда
Собачки этого хотят сами. А Рэкс, хоть теперь вроде и друг-приятель, а
все-таки - Полицейский. Так что насчет разных там отношений с Дженни пока
надо помалкивать в тряпочку. "Знакомая Собачка" - и все!
Рэкс очень внимательно меня слушал, ни разу не перебил, только все
время понемножку писал, то на пенек, то на кустик, то на дерево -- отмечал
территорию. Чтобы Грюнвальдские Собаки не очень-то задирали хвост. А когда я
закончил, Рэкс в очередной раз задрал заднюю лапу на какой-то куст и так
серьезно-серьезно говорит:
- Информация, Кыся, грандиозная! Теперь нужно подумать, как со всем
этим справиться. С тех пор, как с твоей легкой лапы у меня появился
ДВУХСТОРОННИЙ КОНТАКТ с Клаусом - работать стало неизмеримо легче! Но иногда
в нем происходят какие-то психологические срывы, он перестает меня понимать
так, как нужно, и начинает пороть отсебятину. Из-за этого, несмотря на его
очень серьезный опыт работы в полиции, мы нет-нет, а и попадаем в дурацкое
положение... Но тут я надеюсь, что мне удастся все объяснить ему с
максимальной для него доступностью, и мы сегодня же вечером займемся этим
делом. Тут уж, как говорится, поставлена на карту честь всей германской
полиции!..
Не прошли мы и двадцати метров, как Рэкс снова задрал лапу, сикнул пару
раз на поваленный и полусгнивший ствол сосны, и так задумчиво сказал:
- Единственное, что мне пока пришло в голову - то, что ты напрасно
попросил Дженни поискать эту "Бабушкину" бомбу в доме у Хартманнов. Я думаю,
что эта "Бабушка"... Или, как вы русские говорите, - "Матрешка" со
взрывчаткой, уже давно находится в вашем доме. Наверняка, Мозер ее спрятал
там, где герр Тифенбах...
- Фон Тифенбах, - поправил я Рэкса.
- Прости, пожалуйста. Где герр фон Тифенбах хранит свою новогоднюю
пиротехнику, - и, будучи неуверенным, что я понял это слово, пояснил: - Ну,
эти свои ракеты... Фейерверк. Поищи, но...
Тут Рэкс снова на что-то поднял заднюю лапу и дословно повторил слова,
которые я вчера сказал Дженни:
- Поищи, но упаси тебя Господь, - ничего не лапай. У нас этим
занимается специальный отдел. А там ребята с очень высокой квалификацией. И
то время от времени происходят трагические ошибки.
Спустя часа полтора, нагулявшись по лесу, мы все четверо оказались в
чистенькой придорожной пивнушке, где моего фон Тифенбаха знали как
облупленного, и хозяева пивной стояли буквально на ушах, только чтобы
поймать взгляд Фридриха. Не скрою, мне это безумно понравилось! Шура,
наверняка, обвинил бы меня в снобизме, и я был рад, что он никогда об этом
не узнает...
Кстати, выпить пива нас всех пригласил Клаус. На мгновение Фридрих
почувствовал себя неловко - у него не оказалось с собой денег, но Клаус даже
слышать ничего об этом не хотел и заплатил за пиво сам, из своей полицейской
зарплаты.
Мы с Рэксом, нашлявшись по лесу, набегавшись и, не скрою, наигравшись и
напрыгавшись, дико устали и теперь без сил валялись у стола Клауса и
Фридриха.
Рэкс вообще нахально похрапывал, а я, положив голову на могучую Рэксову
лапу, в сладкой полудреме слушал, как Клаус рассказывал Фридриху про всякую
там преступность...
Рассказал, как недавно в Мюнхен прилетал сам Бернд Шмидбауэр --
координатор секретных служб при Управлении канцлера Германии, собрал всю
Баварскую КРИПО - криминальную полицию, и горько сетовал на растущую
преступность и увеличивающееся количество террористических актов. Мне эти
цифры, которые называл Клаус, ни хрена не говорили, а Фридрих только
удрученно и скорбно покачивал головой. Особенно, когда Клаус стал
рассказывать о поджогах общежитий для беженцев, о погромных выходках новых
националистов, об уличных нападениях на иностранцев, разные там рыдания по
поводу годовщины смерти Рудольфа Гесса или празднования дня рождения Адольфа
Гитлера...
- Хотите забавную историческую справочку? - невесело усмехнулся
Фридрих.
- С удовольствием! - ответил Клаус и заказал еще по кружке пива.
- В начале века Мюнхен наравне с Парижем был культурным центром Европы,
- Фридрих отхлебнул свежего пива. - Со своими бредовыми теориями искусства и
политики сюда съезжались неординарные личности со всего света. Кыся,
проснись!.. Слушай! Тебя, как русского, это тоже касается. В то время здесь
работали Кандинский и братья Бурлюк, жили поэт Рильке и такой писатель, как
Томас Манн... И в тринадцатом году на Шляйсхаймерштрассе, тридцать четыре,
поселился молодой созревающий политический экстремист - "Адольф Гитлер -
художник архитектуры из Вены", как он представлялся. Но самое замечательное,
что несколькими годами раньше, на этой же Шляйсхаймерштрассе в доме номер
сто шесть уже жил совершенно созревший экстремист - герр Майер. Потом он
стал больше известен, как Владимир Ленин. Не помню, кто из англичан сказал,
что мировая трагедия заключалась в том, что и Россия, и Германия в лице
Ленина и Гитлера нашли двух исключительно одаренных политических гангстеров,
обладавших волей к власти, развитой до уникальной степени!..
Почему меня, русского Кота, это должно было касаться, я так ни хрена и
не понял... А вот Клаусу это показалось очень интересным.
- Я даже не знал, что они жили на одной улице! - признался Клаус. -
Согласитесь, что это достаточно символично...
- Возможно, возможно... - рассмеялся Фридрих. - Давайте вернемся в наши
времена. Судя по тому, что вы мне рассказали в лесу про это Кысино дело
скокаином, я понял, что в Германии во всю орудуют и иностранные банды. Кто
же это? Откуда? Если это, конечно, не секрет...
- Никакого секрета нет. Это было уже сотни раз опубликовано и нами, и
американцами... Каждое пятое преступление - дело рук российской мафии.
Каждое седьмое - польских бандитов. Плюс итальянцы, которые в Германии
попросту "отмывают" деньги... А албанцы, а чехи, а румыны?! Не выпить ли нам
по третьей кружечке, герр фон Тифенбах?
- Вы на меня-то посмотрите! Я вообще не понимаю, как в меня влезли уже
две кружки?! А вы еще и по третьей предлагаете...
- Но вы же баварец! - воскликнул Клаус.
- Черт с вами!.. Давайте по третьей. Только теперь плачу я!
- У вас нет денег. Вам нечем платить, - рассмеялся Клаус.
- Здесь мне поверят в долг. Здесь меня знают...
- Вас повсюду знают, - сказал Клаус. - Но платить буду я.
Неожиданно я услышал, как прекратилось похрапывание Рэкса, и
насторожился. И правильно сделал! Потому, что Рэкс, не открывая глаза,
мысленно спросил меня:
- Мой - по третьей заказал?
- Да, - ответил я.
- Пора выводить его на свежий воздух. К тому же он еще и за рулем,
засранец!
- Да ладно тебе, - возразил я. - Пусть выпьют. Смотри, как они дружно
треплются...
- Тебе-то ладно! Вы со своим вернетесь и спать ляжете. А мой еще дома
наверняка бутылку "Августинера" примет, и потом ничего не поймет из того,
что я буду ему объяснять про ваши дела! - огрызнулся Рэкс. - Лучше бы водки
выпил немного! Он от пива всегда тупеет. Это в нем чисто баварское...
На следующий день, ошиваясь в кухне в ожидании завтрака, я совершенно
случайно из разговора Баськи Ковальской с фрау Розенмайер узнал, что до
Рождества Христова осталось одиннадцать дней.
И хотя Баська мне изрядно мешала - все время норовила залезть рукой
между моих задних ног и с дурацким хохотом пощекотать меня ТАМ (пришлось
даже слегка куснуть ее!) - я все же умудрился сообразить, что до ПЕРВОЙ
вероятности взрыва осталось совсем немного времени. То есть у нас с Рэксовой
полицией в запасе было всего десять ночей!..
Сумел ли Рэкс рассказать все толково своему Клаусу или нет, я понятия
не имел. Отнесся ли Клаус серьезно к рассказу Рэкса - я тоже не знал.
Тем более, я категорически не был убежден, что даже если Клаус и поймет
Рэкса так, как нужно - сумеет ли он это объяснить своим
коллегам-полицейским? Что он им скажет?..
Что ему его Собака Рэкс сообщила то-то и то-то, а Рэксу это сказал один
его знакомый русский Кот, которого информировала другая маленькая Собачка?..
Это он им скажет?! Так его через пять минут его же коллеги упекут в
психиатрическую лечебницу, и бедный абсолютно нормальный Клаус выйдет из
этой "психушки" на волю не раньше, чем через три месяца. А за это время...
Ну, уж, дудки! Как говорил мой петербургский приятель бесхвостый
Кот-Бродяга - "Сам себе не поможешь - никто тебе не поможет!". Вот я и
решил, пока суть-дело, взять всю эту историю в свои лапы.
Сразу же после завтрака нам позвонила Моника и сказала, что позавчера в
"Тантрисе" папа говорил, что они с Кысей собираются в новый роскошный
Собачье-Кошачий магазин в Нойе-Перлахе, - что-то приобретать Кысе. А так как
Гельмут забрал "Мерседес" на целый день и вернется домой не раньше полуночи,
то не могли бы папа с Кысей заехать за нею и Дженни, чтобы вместе посетить
этот магазин. Говорят, что зима будет холодной, и Моника хочет купить для
Дженни меховые чулочки-сапожки на все четыре лапы и не обычную стеганую
попонку, а пальтецо на настоящем меху с рукавами и капюшоном. И для того,
чтобы нас не задерживать, они с Дженни будут ждать нас у дома...
Мне это было сильно на лапу - лишний раз повидать Дженни и кое-что
уточнить, и поэтому я попросил Фридриха согласиться на совместную поездку.
... Мы еще только подъезжали к дому Хартманнов, когда я увидел, что
Моника безуспешно пытается отогнать какого-то сексуально озобоченного
кудлатого Пса, крупнее меня раз в два, который нагло лез к Дженни под
хвостик своим тупым мерзким и похотливым носом!..
Я в машине прямо заметался от злости! Не буду скрывать, еще и оттого,
что мне показалось, будто Дженни не так уж активно сопротивляется половым
притязаниям этого лохматого говнюка...
Как только Мозер остановил машину у действительно чудовищно-безвкусных
ворот дома Хартманнов, я тут же выскочил из "Роллс-Ройса" и сходу дважды
врезал этому кудлатому раздолбаю по харе!
От неожиданности раздолбай перекувырнулся пару раз, а затем,
раздираемый неудовлетворенным желанием и жгучей обидой, с истошным лаем
бросился на меня.
Но для Собак среднего размера у меня есть специально отработанный
приемчик, после которого у них вместе с их Собачьей фанаберией и злобой
мгновенно исчезает желание продолжать драку.
В тот момент, когда распаленный Пес в бешенстве бросается на вас, вы
должны взвиться в воздух, и уже под воздействием обычного земного притяжения
(все знания по физике - от Шуры!) упасть сверху на загривок этого идиота
всеми четырьмя лапами с максимально выпущенными когтями. Можете тяпнуть его
еще и клыками за холку. А можете этого и не делать. Он уже ваш. В смысле,
что от боли и ужаса ему будет уже не до сражений, а уж тем более не до ЭТОГО
САМОГО... сами понимаете - чего.
Что я и сделал. Когда этот лохматый болван бросился на меня, я
подпрыгнул, он, естественно, пролетел подо мной, и я оказался у него на
спине. Для верности я его все-таки тяпнул клыками!..
С жутким визгом этот сексуал-террорист помчался вдоль забора в конец
улицы с такой скоростью, словно хотел выиграть первый приз на каких-нибудь
Всемирных Собачьих бегах!
Я, как жокей, проскакал на нем метров сорок, потом мне это надоело и я
спрыгнул с этого кретина. Аккуратненько привел себя в порядок и неторопливо
вернулся к дому Хартманнов с чувством исполненного долга и несколько
преувеличенным ощущением собственного достоинства...
Потом, по дороге в Кошачье-Собачий рай, в машине, - поцелуям, тисканьям
и облизываниям не было конца. Естественно, я имею в виду Монику и Дженни. Не
хватает еще, чтобы меня лизал Франц Мозер!
Фридрих, тот просто мягко и уважительно взял мою переднюю лапу в свои
теплые ладони и, глядя на меня восхищенными глазами, тихо сказал:
- Ах, Кыся, Кыся... Сколько отваги, сколько мужества!..
- Да, герр фон Тифенбах, с таким Котом нигде не страшно, - вставил свой
голос сидящий за рулем Франц Мозер.
Сегодня он был как-то странно одет - будто швейцар ресторана. Я таких
когда-то в Петербурге в телике видел. Только у тех форма была расшита
золотыми полосками по рукавам и воротнику. А у Мозера все было выдержано в
строгом стиле - фуражка, брюки и что-то похожее на морской китель, только с
отложным воротничком. И все темно-синее.
- Да, пожалуй, вы правы, Франц, - согласился с ним Фридрих. - А раз
так, то будьте любезны, Франц, поищите какое-нибудь солидное бюро
путешествий и закажите, пожалуйста, нам с Кысей поездку в Петербург, Москву
и обратно.
У меня чуть сердце не остановилось! Вот оно!!! Вот, ради чего я... Мне
даже просить не пришлось!.. Я даже не унизился ни разу, хотя ведь был... Был
готов и к унижениям, только бы!.. Ах, Боже мой!.. Да, неужели?!.
От неожиданности я очень невежливо отпихнул Дженни, которая не могла
прекратить своего благодарного облизывания моей морды, и уже начала было
даже так ЭРОТИЧЕСКИ ДЫШАТЬ, что на мгновение я подумал - наверное, в каждой
самой утонченной аристократке где-то на дне сознания гнездится примитивная
Потаскуха...
Но тут же я напрочь забыл о Дженни, и аж весь напружинился, когда
услышал дальнейший разговор:
- Папа, ты все-таки решил посетить Россию? - спросила Моника.
- А почему бы и нет - под защитой Кыси?.. - улыбнулся Фридрих и
погладил меня. - Вы же с Гельмутом были там совсем недавно. И, кажется, даже
брали с собой Дженни? И вернулись живые и здоровые.
- Но у Гельмута там были какие-то дела с русскими...
- Тем более! Говорят, что сейчас иметь дела с Россией опасно. И то у
вас все прошло благополучно. А мы с Кысей просто совершим экскурсию, - и тут
Фридрих сказал до боли знакомое словосочетание, которое я сотни раз слышал
по телевизору: - По местам его бывшей боевой славы... Мне, действительно,
очень хотелось бы посмотреть, во что превратился этот гигантский, чудовищный
монстр с огромной атомной дубиной в руках после того, как он распался на
враждующие между собою куски... Так что, Франц, предупредите райзебюро - все
по самому высокому классу: переводчики, автомобиль круглосуточно, отель
лучший, с пансионом для животных. Вдруг Кысе захочется от меня отдохнуть?..
И вообще, пусть пришлют мне из России ряд своих программ - я сам выберу.
Конечно, если бы я не узнал, что мы с Фридрихом поедем в Россию, я бы
так описал этот Кошачье-Собачий магазин, что читающие эти строки русские
Кошки и Собаки рыдали бы в три ручья от зависти и сознанья того, что,
оказывается, можно прожить жизнь, состариться и умереть, даже не подозревая
того, что только существует для западных Котов, Кошек и Собак, да что там
скрывать - для любой домашне-животной твари в этих специальных мюнхенских
магазинах!
"В голову не влазит!" - как говорил один знакомый мне киевский Кот
последней волны эмиграции.
Но моя голова была доверху переполнена известием о поездке в Петербург,
и ничто другое в ней уже, действительно, не умещалось...
Помню только, что Моника приобрела для Дженни меховую шубку с капюшоном
и рукавами и новую пластмассовую косточку, пахнущую (чтоб мне провалиться!)
настоящим мясом. И что-то еще, в большом пакете, сильно витаминизированное и
яркое. Что - понятия не имею.
Заплатила Моника за все это, как мне потом объяснил Фридрих, примерно
стоимость небольшого подержанного автомобиля. Но расплатилась не живыми
деньгами, а карточкой, похожей на календарик. Мало того, эту карточку ей
вернули обратно!
Что бы ни предлагал мне Фридрих, я от всего отказывался самым
решительным образом. Мне не нужны были ненастоящие кости, аляповатые игрушки
для Котов-идиотов, особая многоярусная мебель для Кошек, обтянутая
волокнистыми веревками или ковровым материалом для драпания когтями... И
тому подобные всякие ихние примочки, которым я даже названий не ведал.
Отказывался я от всего по двум причинам. Во-первых, мне не хотелось
менять образ жизни. Как говорят сегодня - терять свой менталитет, и при
помощи всех этих, наверняка, замечательных штук-дрюк, насильственным образом
становиться этакой Западной "штучкой"! Это раз. А во-вторых...
Вот, во-вторых, - было самым болезненным.
Моя благодарность Фридриху - границ не знала! И от этого было еще
страшнее то, что я собирался совершить в Петербурге. Я же, в любом случае,
должен буду его покинуть. Потому, что существуют Шура Плоткин, Водила,
Кот-Бродяга... Я уже говорил об этом.
Так какого же рожна я, как сволочь, буду заставлять Фридриха тратить на
меня деньги в этом очень недешевом магазине, чтобы потом совершить
предательство и уйти от него, как только мы пересечем границу Петербурга?!
Единственное, на что я согласился, - это на покупку сбруйки с поводком
для Котов и Кошек. Тут Фридрих достаточно жестко настоял на этой покупке.
- Как я с тобой выйду из самолета в Петербурге? Как ты себе это
представляешь? - строго спросил он. - Тащить тебя на руках у меня нет
достаточных сил, поручить кому-нибудь нести тебя в клетке - унизит тебя как
Личность. А так ты в последний момент перед посадкой надеваешь эту системку
- видишь, она вся подшита мягким материалом и не будет врезаться тебе ни в
живот, ни в подмышки, - и мы с тобой нормально, как два уважаемых
джентльмена выходим на трап в твоем родном Петербурге. Так что - никаких
возражений! Изволь примерить!
Но выяснилось, что в Кошачьем отделе на меня ни одна такая сбруйка не
лезла. Перемеряли штук пятнадцать! Чуть ли не все служащие магазина
собрались поглазеть на самого Фридриха фон Тифенбаха и на его Русского Кота.
Очень многие узнали меня по телевизионному объявлению. Да здравствует Хельга
и Эрих Шредеры и примкнувший к ним Руджеро Манфреди!..
После получаса безуспешных примерок и восторгов по поводу моих
размеров, нас с Фридрихом перевели в Собачий отдел. И там обнаружили
подходящую мне сбрую, а к ней был еще прикуплен и поводок с автоматически
регулируемой длиной.
Дженни была в восторге от моей популярности и старалась всем показать,
что она со мной в достаточно близких отношениях.
Главный Человек этого роскошного магазина сам тащил наши покупки до
"Роллс-Ройса" и бормотал, что в следующий раз герру фон Тифенбаху достаточно
будет только позвонить, и он сам привезет этому Котику все, что будет
необходимо!..
Уже в машине я только было собирался снова настроиться на нашу с
Фридрихом Волну и спросить его - когда же мы полетим в Россию, как Франц
Мозер проговорил, не отрывая глаз от дороги:
- Что мне сказать в бюро путешествий - когда вы хотели бы улететь в
Россию?
Фридрих посмотрел на меня, на секунду задумался и ответил:
- Наверное, в первых числах января. Дома, как и полагается, отметим
Рождество... Надеюсь, Моника, вы приедете с Гельмутом? Я приглашу еще фон
Дейна с Таней и закажу фрау Розенмайер омаров. Хорошо?
- Очень, папочка! Очень хорошо!.. - совершенно искренне воскликнула
Моника.
- Затем мы устроим фейерверк... - продолжил Фридрих.
Тут я увидел, как напрягся затылок Франца Мозера. Гадина!..
- Потом мы с Кысей на несколько дней съездим к нам в замок на озеро, к
Новому году вернемся в Мюнхен, а уже числа третьего января могли бы вылететь
в Петербург, - закончил свои расчеты Фридрих. - Да, Кыся?..
Я промолчал... Как же я, здоровый жлобяра, мог забыть про
"фейерверк"?!! Оглушенный известием о поездке в Россию, я совершенно упустил
из виду, что ни Фридрих, ни я - грешный дурак, можем никуда и не вылететь!
Разве только на тот свет...
Я тут же перестроился на Животную Волну и спросил у Дженни:
- Ты искала эту "Бабушку"-"Матрешку"?
- Искала, Мартынчик, искала!.. Все облазала. Нигде! Остатки ее запаха
были в гараже, а сама она как под землю провалилась! Зато я нашла этот
пультик управления взрывом. Он у Гельмута...
- Это меня уже не колышет! - прервал я ее. - Пусть этот пульт у твоего
Гельмута хоть из задницы торчит!.. Главное, ты к нему ни под каким видом не
прикасайся! Важно найти "Матрешку"!..
Значит, Рэкс был прав... Эта штука, которая должна разорвать нас в
клочья, уже в нашем доме. Осталось только в подходящий момент нажать
кнопку!..
Так когда же все-таки запускают эти фейерверочные ракеты - в
Рождественскую ночь или в Новогоднюю?! Мне необходимо было знать это
абсолютно точно!
Я совершенно не уверен, что за такой короткий срок полиция сумеет
что-либо предпринять. Во всех американских фильмах по телевизору я видел,
что полиция с воем сирен всегда приезжает тогда, когда главный герой уже все
сделал и всех победил...
В таком случае мне остался пустячок - тоже все сделать и всех победить.
А уже потом примчится Рэкс со своей полицией. Ничего себе задачка! Ах, как
мне сейчас не хватает моего корешка Кота-Бродяги...
Я плюнул на все условности и спросил Фридриха напрямую:
- Скажи, пожалуйста, а в какую ночь ты обычно запускаешь свои ракеты --
в Новогоднюю или в Рождественскую?
- А почему ты об этом спрашиваешь? - насторожился Фридрих.
- Последнее время я просто побаиваюсь стрельбы, - скромненько ответил
я.
- А-а-а... Я обычно устраиваю фейерверк в Рождество. Я привык к этому с
детства и мне не хотелось бы менять привычки. Иногда я это делаю и в Новый
год тоже, но самое главное для меня - это все-таки Рождество!
После обеда мы пошли с Фридрихом прошвырнуться по Грюнвальду --
опробовать новый поводок и эту систему удобных и ласковых ремешочков,
заменяющих неприятный и жесткий ошейник.
Первые метров двести я чувствовал себя невероятно скованным, а потом
пообвык и не скажу, чтобы ношение этой сбруйки доставляло мне удовольствие,
но и не приносило невероятного желания немедленно сорвать ее с себя. Если
недолго, то вполне приемлемо...
Однако когда я нашел подходящий непроницаемо-густой кустик и захотел
сделать под ним свои послеобеденные дела, я все же попросил Фридриха снять с
меня эту конструкцию. Ужжжасно не люблю, когда кто-нибудь видит, как я ЭТО
делаю! У меня, не к столу будь сказано (выражение Водилы), от постороннего
взгляда желудок отказывается работать!
...Когда я уже зарывал в землю все, что совершил, услышал посторонний
голос:
- Добрый день, герр фон Тифенбах! - и сразу же почувствовал резкий
Собачий запах.
- Добрый день, - ответил Фридрих, и по его интонации я понял, что он не
знаком с этим Человеком.
Я тут же вылетел из кустов, готовый ко всему. Но перед моими глазами
предстала вполне мирная картинка: немолодой Человек на трех поводках держал
трех тихих Фокстерьеров. Один - такой крупненький, почти как я, второй -
среднего роста, третий - вообще недомерок.
Все три Фоксика по первости шарахнулись от меня, а потом стали меня
разглядывать с каким-то странным интересом. А один из них - средний, даже
стал осторожно заходить сзади, с явным желанием понюхать у меня под
хвостом!..
Видимо, желая польстить Хозяину Фоксиков, интеллигентный Фридрих
вежливо сказал:
- Какая идиллическая, трогательная картинка - папа, мама и дитя. Просто
прелесть!
- Да что вы, герр фон Тифенбах! - воскликнул Фоксиковый Хозяин. - Ах,
если бы... А то ведь перед вами три самых отъявленных гомосексуалиста! Три
нормальных педика, которых водой не разольешь. Вы бы лучше придержали своего
котика, а то, я смотрю, они уже и им заинтересовались!
- Боже мой, какой ужас!.. - ошарашенно пробормотал Фридрих. -- Впервые
слышу... Неужели и такое бывает?!
- Бывает, бывает, - сказал я ему по-Шелдрейсовски. - Я в Петербурге
даже у Котов такое видел. Особенно среди молодежи... А Хозяину Фоксиков
скажи, что если они ко мне полезут, я им всем троим яйца поотрываю! А заодно
и их Хозяину!
Но такое Фридрих постеснялся сказать, а просто распрощался с Хозяином
педерастической семейки и мы пошли прочь, ни разу не оглянувшись на эту
странноватую компашку...
Весь оставшийся день я был как на иголках! Мне не терпелось начать
поиски этой смертоносной "Матрешки"... Почему немцы называют ее "Бабушкой"?!
Но, к сожалению, я все время был на глазах у Фридриха, а посему решил
дождаться ночи и пошуровать как следует. Чтобы сузить круг поисков,
необходимо было выяснить, где Фридрих хранит свои Рождественские ракеты. Как
говорил Шура Плоткин, "Если подраскинуть мозгами логически", - то,
наверняка, там и эта "Матрешка"!
- А где у тебя эти Рождественские штуки, которые ты запускаешь в небо?
- спросил я у Фридриха, стараясь придать своему вопросу самую невинную форму
праздного любопытства.
- В гараже, - тут же ответил Фридрих. - У задней стенки есть такой
продолговатый ящик, и когда герр Мозер по моей просьбе закупает для меня эти
достаточно опасные игрушки, я обычно прошу его складывать их туда. А что?
- Ничего, - сказал я. - Давай посмотрим телевизор? Сейчас как раз
"Битте, лехельн!" по восьмому каналу...
"Битте, лехельн!" - по нашему: "Улыбнитесь, пожалуйста!" или
"Пожалуйста, усмехнитесь!". Это такая ежедневная передача, где показывают
разные сюжетики, снятые любительскими видеокамерами, а потом присланные на
конкурс в эту программу.
В девяноста сюжетах из ста - как сказал бы мой Шура - юмор
неандертальский. Что это такое, я не знаю, но знаю, что это из рук вон
плохо! И, действительно, все приглашенные в студию ржут как умалишенные,
когда ребенок падает с лестницы, или старушка катится с горы, или тортом в
морду, или обожравшийся малыш пукнет папе в харю... А еще лучше, когда у
папы сваливаются трусы с голой жопы, или жених наступает на платье своей
невесты и они гремят кувырком по всем ступенькам церкви!..
Но из сотни есть парочка и вполне симпатичных сюжетиков. Как правило --
с Животными. Иногда очень даже смешные. А вот с Людьми у них явно не того...
- Без меня, - коротко сказал Фридрих. - Эту пошлятину я не могу
смотреть! Это апофеоз безвкусицы. Если хочешь - смотри. Твое дело.
Но в эту секунду позвонил профессор фон Дейн и попросил разрешения
заехать к нам на десять минут. Фридрих с радостью пригласил его.
Фон Дейн приехал один, к сожалению, без Тани, но зато передал мне от
нее привет, а Фридриху сказал:
- Мне сегодня звонила Моника по поводу своих головных болей, и заодно
сказала мне, что вы собираетесь в Россию? Это так?
- Да. Хотели бы. Недельки на две, - ответил Фридрих. - У вас есть к нам
какие-нибудь поручения? А, я знаю! Вы недавно хвастали, что один больной,
которого вы сделали здоровым, подарил вам обломок Берлинской стены... А
теперь вы хотели бы получить еще и небольшой кусочек Кремлевской! Да,
Фолькмар? Так это?
- Нет, нет! - рассмеялся фон Дейн. - Оставьте Кремль в покое. Мне
ничего не нужно. Рассказываю по порядку: сегодня по отделению дежурит Таня.
Я недавно позвонил в клинику - узнать, как там у нас дела, и насплетничал ей
про ваш российский вояж. Она тут же закричала, что у нее для вас есть одна
роскошная новость. Каждую неделю она ездит на Хауптбанхоф и в
"Интернэшенл-пресс" накупает дикое количество русских газет. Сегодня на
дежурстве она наткнулась на замечательное по своей сенсационности
объявление. Она тут же его перевела и факсом прислала мне домой дословный
перевод. Вот он! И фон Дейн вынул из
кармана куртки длинный лист бумаги:
- Читаю: ""Лавка жизни" предлагает "Царские таблетки" -- препарат
"Алисат" - лекарство номер один в мире, повышающее иммунитет, созданное по
древнерусским рецептам!.."
- Что за чушь?! - удивился Фридрих. - Вы сами когда-нибудь слышали про
такое?
- Впервые в жизни. Читать дальше?
- Читайте...
- "Изучая факты невероятной живучести и сексуальной силы знаменитого
Григория Распутина, ученые узнали: великий распутник пил отвар,
приготовленный по древнерусским рецептам. Это средство много раз описывалось
в летописях древней Руси, как "Царское снадобье", употреблявшееся в пищу
славянскими дружинами..." Дальше, бля-бля-бля, ерунда собачья... И, наконец!
"От результата испытания "Царских таблеток" - торговая марка "Алисат" -
захватывает дух! Двухнедельный прием препарата уникально повышает
потенцию!.." Слышите, Фридрих?! "Резко снижает заболеваемость, улучшает
самочувствие. "Эффект омоложения" организма на пять-десять лет...
Проконсультироваться и приобрести препарат можно..." Адреса, телефоны,
факсы... Ну как?
- Это вы меня спрашиваете "Ну как"? - удивился Фридрих. - Это я вас
должен спросить - ну как? Вы же профессор! Вы же, черт вас побери, светило
нашей Германской медицины! И вы меня спрашиваете - "Ну как"?!
Профессор фон Дейн слегка даже растерялся от такого напора. Но тут я
был целиком на стороне Фридриха! Действительно, свинство спрашивать то, на
что сам должен был бы ответить.
- На первый взгляд - обычная рекламная трепотня самого низкого сорта...
А вдруг поможет? Вы, Фридрих, купите там эти "Царские таблетки", а я их
здесь пропущу через наши лаборатории, и если там не окажется никаких вредных
веществ...
- То я стану могуч и гиперсексуален, как Григорий Распутин? -- невесело
усмехнулся Фридрих. - Что-то я читал про этого человека... В памяти осталось
только то, что он был достаточно гнусным типом.
- Да наплевать на этого Распутина! - сказал фон Дейн. - Важно, чтобы
таблетки вам помогли.
- Напрасно, Фолькмар, вы так откровенны с Таней по поводу моих
недомоганий, - огорченно заметил Фридрих.
- Ни о каких ваших недомоганиях я с Таней не говорил, - разозлился фон
Дейн. - И подозревать меня в этом по меньшей мере глупо. Прошу прощения...
Таня - достаточно хорошо образованный врач и отлично понимает, что Человеку
после шестидесяти лет вполне могут понадобиться любые укрепляющие и
поддерживающие средства!
- Все, все, все!.. - замахал руками Фридрих. - Простите меня,
Фолькмар... Простите меня, ради Бога! Я что-то раздражен последнее время,
чем-то взвинчен, и поэтому... Сам не знаю - почему. Давайте лучше выпьем и
чего-нибудь перекусим! Мои все ушли и мы могли бы устроить с вам маленький
мужской ужин. Вы, Кыся и я. Моя кухарка сегодня купила в "Дальмайере"
фантастический ростбиф!
Бедный, бедный Фридрих... Он, словно старый и мудрый Кот, чувствует
приближение опасности, но не понимает - что это такое. Отсюда - и
раздражение, и нервы на пределе, и страх смерти... Какое счастье, что я
оказался в этой ситуации рядом.
Уже к полночи мы с Фридрихом провожали через весь сад Фолькмара фон
Дейна к его "Ягуару", который он оставил на улице за нашими воротами.
Распрощались и пошли с Фридрихом обратно в дом.
- Ты не будешь возражать, если я еще немного пошляюсь? - осторожно
спросил я у Фридриха. - Здесь днем прогуливалась одна вполне симпатичная
Кошечка, и я был бы не прочь с нею познакомиться...
- Причина абсолютно уважительная, - сказал Фридрих. - Шляйся, сколько
тебе угодно. Кланяйся Кошечке!.. А я пойду спать. Что-то я сегодня себя
неважно чувствую...
Я пожелал Фридриху спокойной ночи, напомнил ему, что он должен принять
на ночь полтаблетки лекарства, регулирующего давление крови, и таблетку
"Бромазанила" - чтобы лучше спать. Об этом меня еще в "Тантрисе" попросила
Таня - напоминать, напоминать и напоминать Фридриху об этих вещах. Потому
что за своим здоровьем он не следит совершенно...
Фридрих поблагодарил меня и ушел в дом. А я остался в саду. Наверное,
впервые в моей долгой и путаной жизни, все Кошки мира мне были сейчас до
фонаря, до лампочки, как говорили Шура с Водилой. И про "дневную симпатичную
Кошечку" я наплел Фридриху самым бесстыдным образом! Кому, как не мне было
отлично знать, что немецкие Кошки по ночам не разгуливают вроде наших, а,
так же как и их добродетельные Хозяева, укладываются на боковую уже к девяти
часам вечера!.. Мне просто нужно было остаться одному, чтобы спокойно и
вдумчиво, без торопливости и боязни, что кто-то мне может помешать, поискать
бомбу в виде нашей обычной российской деревянной дурацкой "Матрешки", на
которые даже у самых зачуханных иностранцев уже мода прошла. Как на
балалайки. Как, впрочем, и на всех нас -- русских.
Но прежде, чем начать планомерный поиск этой жуткой "Матрехи", я не без
тщеславия подумал о том, насколько мы, Коты, созданы совершеннее, чем Люди!
Ведь возьмись за подобный поиск любой Человек, даже полицейский, он должен
был бы включить освещение, пользоваться разными приборами - от миноискателя
до газоанализатора (это я все по телевизору из криминальной хроники знаю),
короче, наделать столько шума, что свидетелями его "тайных" действий станет,
по меньшей мере, добрая сотня любопытствующих зевак... Мне же, нормальному
Коту, да еще выросшему в интеллигентной среде, ни хрена этого не нужно - ни
освещения, ни приборов! У меня все приборы - в моих глазах, в моей голове, в
моих ушах, носу, даже в кончиках моих усов!.. Уже не говоря об удивительном
и таинственном Котово-Кошачьем даре ПРЕДВИДЕНИЯ, умения ЧУВСТВОВАТЬ и ВИДЕТЬ
через необозримые расстояния... Например: если эта проклятущая бомба в нашем
доме, то путем тех же логических умозаключений, помноженных на наше
ПРЕДВИДЕНИЕ, я просто ВИДЕЛ, где она может лежать! Но помчаться сразу туда и
обнаружить эту дрянь - я не имел права. Кто поручится, что эта "Матрешка" не
продублирована, и что еще какая-нибудь взрывоопасная мерзость не лежит
где-нибудь в ворохе грязного белья в прачечном отделении подвала, или в
отопительном отсеке, где стоит фантастическая машина с автоматикой,
доведенной до уровня сказки! Она сама, эта железная тварь, повышает или
понижает температуру во всем доме в зависимости от понижения или повышения
температуры на улице. Мало того, она в разных комнатах поддерживает разные
режимы обогрева - в библиотеке один, в кабинете - другой, в столовой -
третий, в гостиной - четвертый, в спальнях - пятый... И это лишь малая часть
того, что может это подвальное чудо. Я уж не говорю, что она управляет
бассейнами, сауной, уборными, ваннами... Короче! Что там говорить?!
Фантастика!
Вот я все эти помещения и облазал. Облазал и обыскал. Ушло на это часа
полтора-два.
Слава Господу, что у этих подонков - Гельмута Хартманна и Франца Мозера
не хватило мозгов продублировать свою бомбу! А то я бы совсем запарился...
Нашел я эту страшную "Матрешку" там, где и ожидал. Где невольно подсказал
мне Фридрих - в гараже, у задней стенки, в деревянном ящике, под ворохом
очень красиво и ярко упакованных рождественских ракет.
"Матрешка" лежала в обычном полиэтиленовом пакете российского
производства, с нашим родным Адмиралтейством с одной стороны, и с надписью
"Русский сувенир" - с другой стороны.
Я попробовал осторожно ее приподнять за этот пакет, и убедился, что при
необходимости смогу перетащить ее туда, куда мне это будет нужно. Она была,
конечно, тяжелее любой такой "Матрешки", набитой своими родственниками мал
мала меньше, но все же для меня это был не рекордный вес... Но сейчас
трогать этот "Русский сувенир" не имеет ни малейшего смысла. В оставшиеся до
Рождества дни Мозер может проверить - на месте ли эта "Матрешка" с мордой
президента России и взрывчаткой внутри, и если ее там не окажется, эти гады
могут придумать что- нибудь другое. О чем мы и знать не будем!.. Пусть пока
полежит. А там, может быть, наконец, объявится Рэкс со своей полицией и...
Я вылез из гаража в сад и побрел по мокрым холодным остаткам уже
по-зимнему жухлой травы, в самый конец ограды, где герр Лемке отвел мне
участочек на все мои туалетные дела.
Ростбиф, которым мы ужинали вместе с Фридрихом и Фолькмаром фон Дойном,
показался мне солоноватым. С вечера я выхлебал чуть ли не целую миску воды,
и теперь на сон грядущий решил хорошенько прописаться, чтобы не вскакивать
каждые полчаса ночью.
Только я добрел до "своего" места, как вдруг почувствовал
неуловимо-знакомый запах, явное присутствие чего-то живого, и неожиданно
услышал тихое осторожное призывное тявканье!..
Боком, боком, на всякий случай, чтобы всегда иметь возможность
отпрыгнуть в сторону, я пошел на это жалобное тявканье и увидел под оградой
дыру, ведущую из нашего сада прямо на дорогу. Рядом со сквозной дырой была
вырыта и еще одна дыра, но "слепая", всего на полтуловища Лисицы. А между
этими двумя дырками - одной для воли, другой - для наслаждения, сидела моя
распрекрасная рыжая соседка по Оттобрунновскому дому Шредеров - Лисичка и
улыбалась мне всеми своими страшненькими зубками!..
- Елки-палки! - потрясенно сказал я по-нашему, по-Животному. - Ты-то
откуда здесь взялась, подруга?!.
- Потом, потом... - нетерпеливо проговорила Лисица. - Потом я тебе все
объясню, расскажу... Все - потом! А сейчас... Давай!!!
И она мгновенно нырнула мордой в "слепую" дыру, вырытую специально для
того, чтобы я мог ее безбоязненно трахать.
Мне, честно говоря, было совершенно не до ЭТИХ ДЕЛ, но когда я увидел
ее задранный хвост с беленьким кончиком, широко расставленные задние лапки,
нежный бело-золотистый пушок вокруг ЭТОГО САМОГО места, я не смог побороть
искушения и...
Выспаться мне, конечно, не удалось. В дом я вернулся только под утро на
дрожащих лапах, с висящим хвостом и невероятным головокружением. А уже через
два часа почувствовал Баськину руку у себя в промежности и, еще не открывая
слипающихся глаз, услышал ее голос:
- Ой, нагулялся, видать, парень! Ой, нагулялся!.. Ну-ка, просыпайся,
кавалер чертов! Мне тут пылесосить нужно. И потом, сейчас мастера из
"Телекома" приедут - какую-то новую телефонную систему нужно проверять - по
всему дому будут шастать. Вставай, Кыся, вставай!..
...От этих мастеров "Телекома" полицией пахло, по-моему, километра за
три! Хотя они все делали очень квалифицированно и ни у кого из наших
домашних подозрений не вызвали...
А я, за всем этим, чувствовал лапу Рэкса и руку Клауса, и был
одновременно и обрадован, и огорчен. Сейчас я попытаюсь объяснить мое
странное состояние.
Появление полиции в нашем доме уже само по себе создавало некую иллюзию
безопасности и успокоения. И это меня радовало. Хотя, вслушиваясь в их якобы
"веселую" и якобы "болтовню" с Баськой, с фрау Розенмайер, с герром Лемке, я
понимал, что они невероятно скованы своими ролями и попросту обыскать дом и
обезвредить бомбу пока ни за что не могут. А вот упустить момент взрыва --
это запросто! Что меня очень огорчало.
А еще меня огорчало то, что даже если полиция вовремя перехватит все
дело в свои руки и арестует Мозера и Хартманна, то начнется долгое
следствие, всякие там суды, защитники и прочая хреновина, которую я сотни
раз видел во всех телевизионных фильмах.
С моей же, Котовой точки зрения, эти два типа - Хартманн и Мозер,
заслуживали совершенно другого: вы жаждете чьей-то смерти?! Так понюхайте
сами, чем это пахнет!..
На какое-то время я даже слегка пожалел, что посвятил Рэкса во все
подробности. Но тут же отмел эту мысль, как несостоятельную и неблагодарную.
В конце концов, если бы не Рэкс со своей профессиональной полицейской
выучкой, я мог бы и по сей день не найти эту "Матрешку".
Теперь же я просто обязан взять дело в свои лапы, и, не дожидаясь
разных полицейских вывертов с обязательным соблюдением ихнего
законодательства, сочинить для Мозера и Хартманна что-нибудь свое.
Отвечающее моим, Котовым представлениям о законах чести и справедливости!
- Послушай, друг мой Кыся, - спустя три дня сказал мне Фридрих. - Для
нашей с тобой поездки в Россию все уже готово. Мы получили подтверждение от
русских, и сегодня я уже звонил в банк, чтобы они перевели кому следует
деньги за эту поездку - билеты на "Люфтганзу" экстра-классом, превосходный
отель в Петербурге с отменным, как они утверждают, пансионом для
путешествующих Котов и Собак, переводчики, автомобили с шоферами... Короче,
целая программа.
- Пансион-то зачем? - недовольно спросил я. - Только деньги на ветер...
- А вдруг я тебе ужасно надоем и ты захочешь побыть в одиночестве?
- Ну что ты, Фридрих... - фальшиво проговорил я, и подумал, что у меня
нет сил сказать ему, что я не вернусь вместе с ним в Германию.
Но увлеченный идеей будущего путешествия, обычно чуткий Фридрих не
уловил фальши в моей насквозь лживой фразе.
- А почему бы и нет? Я хорошо представляю ту нагрузку, которая невольно
ляжет на твои плечи. Тебе, наверняка, придется мне многое объяснять. То, о
чем я могу постесняться спросить переводчика. Или буду заведомо знать, что
он мне солжет. И ничего удивительного, если ты вдруг захочешь от меня
отдохнуть...
- Ох, Фридрих... Мы рано начали говорить об этом.
Мне хотелось как можно скорее прекратить этот разговор. Ибо меня уже
самого тошнило и от собственной фальши, и от того, что в Петербурге я
собираюсь его предать.
Если мы туда, конечно, попадем! Если в ночь с двадцать четвертого на
двадцать пятое декабря мы с Фридрихом не взлетим на воздух. Лишь бы день
рождения Иисуса Христа (это мне все объяснили Баська с фрау Розенмайер) не
совпал бы с днем нашей смерти. Моей и Фридриха. Потому что в эту ночь я не
собираюсь отходить от него ни на шаг.
На полицию у меня уже никаких надежд не было. После посещения нашего
дома теми псевдотехниками "Телекома" я больше никаких активных проявлений их
деятельности не видел и не замечал...
Разве что на наших с Фридрихом прогулках по лесу или по окраинам
Грюнвальда нам то и дело стали попадаться на пути два молодых паренька на
велосипедах. Это в такой-то холод!.. И однажды, когда они остановились около
нас, и один давал прикуривать другому, мне показалось, что от них попахивало
оружием. А может быть и просто велосипедами. Металл и смазка... Тут
перепутать - раз плюнуть!
А еще у нас герр Лемке, с разрешения Фридриха, на пару недель нанял
себе помощника - для работы в парнике и оранжерее. Чтобы приготовить нам
какой-то сюрприз к Рождеству. Помощник оказался вполне покладистым и
солидным дядечкой, на которого Франц Мозер поначалу очень косился, а потом
попривык, и даже стал его "одалживать" у герра Лемке - для всякой
автомобильной возни в гараже. А тот, безответная душа, даже ни разу не
отказал этому гаду...
И от Рэкса не было ни слуху ни духу. Тоже - свинья порядочная!
Наболтал, натрепался... С Собаками вечно так - полнейшая безответственность.
Как выяснилось, даже у Полицейских Собак, мать их за ногу!
В тот вечер мы с Фридрихом валялись у телевизора с экраном, примерно, с
наше кухонное окно в Петербурге. Фридрих на диване, я - в кресле. Это кресло
как-то само по себе закрепилось за мной, и в него, как и в ТО КРЕСЛО - в
Шуриной квартирке на Гражданке, - уже никто не садился.
Шли последние известия по программе РТЛ, и вдруг от одного сообщения мы
оба, уже совсем было задремавшие, встрепенулись как ужаленные!
На полутораметровом экране появился какой-то тип лет пятидесяти и
сказал, что криминальная полиция Баварии при содействии специальных служб
России вновь возвращается к расследованию "Русской кокаиновой трагедии",
произошедшей осенью на автобане номер девять под Мюнхеном. Как удалось
выяснить, оказалось, что эта трагедия, считавшаяся делом рук только одном
русской наркомафии, своими корнями уходит глубоко в почву Германии...
- О Боже!.. - вздохнул Фридрих и с жалостью посмотрел на экран. - Слова
в простоте не скажут... Нет, чтобы открыто заявить: в это деле замешаны и
наши немецкие бандиты - так нет же! "...корнями уходит глубоко в почву
Германии..." Как только полицейский, или любой другой чиновник, доберется до
поста общегосударственного уровня, - так ему сразу хочется говорить образно
и мыслить философски! А он по своему уровню - обыкновенный колбасник. И это
прет из каждого его слова, черт их всех побери! Кыся, по-моему, они хотят
раскрутить снова то дело, в котором ты принимал самое живое участие! Тебе не
кажется?..
- Да, вроде бы... - процедил я. - Бог им в помощь. Вот оно!
Проклюнулось, наконец! И подумал, что, может быть, я напрасно качу уж такую
здоровенную бочку на немецкую полицию?
Лишь бы они, увлеченные глобальностью проблемы международной
наркомании, не позабыли бы об одном, казалось бы незначительном, частном, но
очень важном для нас с Фридрихом пустячке - о двух наших жизнях! А то мы
можем не успеть узнать об успешном ходе их нового расследования...
Уже перед отходом ко сну, когда Фридрих пошел принимать душ, я
незаметно смотался в гараж, с невероятным трудом слегка приподнял крышку
ящика с Новогодне-рождественскими ракетами (этот гад Мозер навалил на крышку
ящика пустые коробки от каких-то "Роллс-Ройсовских" деталей!), убедился, что
"матрешка" на месте, и успокоился. Важно, чтобы этот гадючий Франц ее никуда
не перепрятал!
На всякий случай сбоку крышки, у самой стены, я сумел зацепить за
торчащую шляпку гвоздя небольшой кусок тоненькой веревочки, которую нашел на
полу гаража. А второй конец так аккуратненько запихал за чуточку
отколовшуюся планку на самом корпусе ящика...
Таким образом я освободил себя от необходимости ежедневно (вернее, -
еженощно) проверять - на месте ли бомба с лицом русского президента в пакете
под названием "Русский сувенир". Достаточно взглянуть сбоку на ящик и
увидеть, что веревочка на месте. Если же она будет выдернута из-за
отколовшейся планки - пиши пропало, и начинай поиски бомбы заново!..
На обратном пути хотел было выскочить в сад - погадить на ночь. Высунул
морду в "свой" проходик в гаражных воротах, сделанный добрыми руками герра
Лемке, а там - ледяной дождь со снегом, ветер воет, холодрыга - спасу нет!
Да еще из угла сада моя ненасытная подруга Лисичка тявкает - так
жалобно, так призывно, что хоть беги к ней с дымящимся членом наперевес!..
Ну уж нет, думаю! Я лучше утречком все свои дела сделаю. А до утра уж
как-нибудь перетерплю. Я лучше сразу сейчас спать пойду, чем в такую
омерзительную погоду Лисицу трахать. Ей-то хорошо, она почти вся в эту
трахательную спецнору залезет, только хвост и задние лапы наружу, а я -
давай, старайся на благо ее сексуально-половых потребностей на холодном
ветру под хлещущим ледяным дождем со снегом... Дудки, думаю! Обойдется
Лисичка. Может быть, какого-нибудь Лиса себе подыщет...
И пошел на свое клетчатое красное одеяло, сложенное вчетверо у дверей
спальни Фридриха.
Дверь в спальню была слегка приоткрыта, и я осторожно заглянул туда.
Все ли в порядке с Фридрихом? Фридрих, уже в пижаме, с мокрыми, прилизанными
после душа волосами, лежал в постели и читал книгу.
- Ты принял "Бромазанил"? - спросил я. Фридрих оторвал глаза от книги,
посмотрел на меня поверх очков, и ласково улыбнулся:
- Да, спасибо.
- А эти полтаблетки от давления?
- Тоже. Заходи, поболтаем...
- Да нет. Спасибо. Спать очень хочется, - и я убрал свою морду из
дверей спальни Фридриха. Но не притворил дверь, а оставил слегка
приоткрытой. На всякий случай. Мало ли что...
Ночью мне приснился жуткий сон! Зал суда...
Мы только накануне смотрели с Фридрихом какой-то фильм про судебное
заседание, и я очень хорошо запомнил обстановку.
У стены стоят, как вещественные доказательства, вскрытая упаковка
фанеры с кокаином внутри и "Матрешка" со взрывчаткой. На скамейке для
подсудимых, за загородкой - Гельмут Хартманн, Бармен, живой Лысый, но с
кровавой дыркой над бровью, еще не погибший Алик, незнакомые мне люди
иностранного и русского вида...
И мой окровавленный неподвижный Водила с остановившимися глазами!
А в зале сидим мы - Фридрих фон Тифенбах, Моника с Дженни, мой любимый
Шура Плоткин, Хельга и Эрих Шредеры, Танечка Кох с профессором фон Дейном,
Руджеро Менфреди, Клаус, Рэкс, несколько знакомых уже по Мюнхену Кошек, и
мой дорогой питерский друг, бесхвостый Кот-Бродяга... И я.
И вдруг я вижу, что за нашими спинами прячется Франц Мозер и ужасно
толстая девица - его дочь. Я в растерянности - почему он не на скамье
подсудимых?! Почему он в зале?
Судья снимает с головы свой парик с белыми завитушками, вытирает им
вспотевшее лицо и стучит большим деревянным молотком по столу. Он вызывает
меня как свидетеля... А Фридриха, Таню и Шуру - как моих переводчиков.
Эрих Шредер тоже рвется в переводчики, размахивает книжками Ричарда
Шелдрейса и Конрада Лоренца, на него никто не обращает внимания...
Я поднимаюсь со своего места на задние лапы, передней лапой сразу
указываю на Франца Мозера и спрашиваю, почему он не на скамье подсудимых?
Фридрих, Таня и Шура нестройным хором переводят мои слова на Человеческий
язык, но в эту секунду толстая девица и Франц Мозер выхватывают автоматы и
начинают нас всех расстреливать!..
Падает Фридрих, падает фон Дейн, Таня, Шура с простреленным животом
корчится на
полу... Я чувствую, как в мое тело впиваются несколько пуль, слабею, и
угасающим сознанием вижу Рэкса и Кота- Бродягу, летящих через весь зал на
толстую девку и Франца Мозера...
Слабо вижу рыдающую, почему-то мокрую и очень холодную Дженни... Она
старается зализать мои раны, но все время соскальзывает языком с
кровоточащих дырок в моем теле - вниз, к ЭТОМУ САМОМУ МЕСТУ!..
Я хочу сказать ей, что в такой момент это кощунственно и отвратительно,
но силы меня покидают, я не могу вымолвить ни слова - ни по-Животному, ни
по-Шелдрейсовски, и я, понимая, что умираю, в ужасе...
...ПРОСЫПАЮСЬ!
Сердце колотится так, словно вот-вот разорвется на тысячи частей! Но,
кажется, сон продолжается... Потому что около меня лежит мокрая и холодная
Дженни и что-то лепечет мне в ухо!..
Я окончательно открываю глаза. Рядом, действительно, Дженни!
Действительно, жмется ко мне, стараясь согреться в моей шерсти... И,
действительно, мокрая и холодная!
- Боже мой... Откуда ты, Дженни?! - шепчу я ей, боясь, что Фридрих
услышит нашу возню и проснется. А у Дженни зуб на зуб не попадает.
- Ма-ма-ма-мартынчик!.. - говорит она. - У ме-ме-меня жуткие новости!..
- Что?! Что случилось?! - испугался я и лапой прикрыл дверь в спальню
Фридриха. - Говори!
- Ма-ма-мартынчик, я так бежала... Дождь, снег, очень мокро, и я
пролезла под вашими воротами, а у вас в саду меня чуть не съела какая-то
ужжжжасная Собака! Вся рыжая, а кончик хвоста белый... Я чуть не погибла!..
Так страшно... Хорошо, что ты мне показал все проходы в дом!
(Дженни с Моникой позавчера к нам заезжали за чем-то, и я просветил
Дженни насчет всех моих входов и выходов в дом и из дома.)
- И эта рыжая Собака лает таким тоненьким голосом, а зубы у нее! Ты бы
видел эти зубы!.. Кошмар...
- Видел, видел! Это не Собака. Это одна моя знакомая Лисица. Что за
новости? Не отвлекайся!..
Дженни лежит у меня под лапой, жмется ко мне, трясется, бедняга, и
рассказывает следующее: с вечера Гельмут посмотрел по телевизору какую-то
передачу и ужасно разнервничался! А потом сказал Монике, что ему все равно
нужно заехать в одно место по делам фирмы и он может выгулять заодно и
Дженни. Моника была только рада! Но поехал Гельмут не выгуливать Дженни, а
прямо в Берг-ам-Лайм, к своей девке - дочке Франца Мозера...
- Она толстая? - тут же спросил я.
- Кто? - не поняла Дженни.
- Дочка Мозера.
- Нет, что ты! Тоненькая, с очень хорошей фигуркой. Слушай дальше...
Дальше было вот что: дочки Мозера в квартире не оказалось, а сидел там
ее отец - Франц. Слава Богу, Гельмут взял Дженни с собой, а не оставил ее в
машине! И она слышала все-все-все!
Незадолго до начала празднования Рождества Гельмут сделает вид, что у
него не заводится его серебристый "Мерседес", и позвонит фон Тифенбаху,
чтобы тот прислал за ними Мозера на любой из машин Фридриха. Когда Мозер
приедет за ними, Гельмут попросит Монику сесть за руль папиной машины и
вместе с Дженни ехать в дом Фридриха. А они с Францем Мозером, дескать,
все-таки попробуют завести "Мерседес" и подъедут двадцатью минутами позже...
Моника забирает Дженни, садится в отцовский автомобиль и уезжает, чтобы
помочь своему папочке приготовить фейерверочные ракеты к началу праздника.
Они всегда, еще с детства Моники, делали это вместе...
Гельмут с Францем рассчитают время, необходимое для проезда от одного
дома до другого, приплюсуют еще пятнадцать минут на поцелуи и вручение
рождественских подарков, а потом запрут Хартманновский дом и выедут на
дорогу. Там они на секунду остановятся, Гельмут вытащит свой замечательный
пультик, созданный русскими умельцами, и нажмет заветную кнопочку. В гараже
фон Тифенбаха раздастся мощный взрыв и сразу же унесет на тот свет и папу, и
дочь -- Монику фон Тифенбах! И не нужно будет травить Монику отдельно, чтобы
потом имитировать разрыв сердца на могиле отца...
Затем Гельмут с Мозером подъезжают к дому фон Тифенбаха - охи, ахи,
полиция... И так далее. Явная экономия сил и средств. Сведение риска - до
минимума. Во всем виноват этот несчастный взбалмошный старик фон Тифенбах со
своими идиотскими ракетами!..
Но для того, чтобы двадцать четвертого декабря "поломка"
Хартманновского "Мерседеса" выглядела бы естественно, Хельмут за пару дней
до Рождества заедет в Тифенбаховский дом будто посоветоваться с Мозером, и
во всеуслышание пожалуется на то, что его машина стала плохо заводиться. А в
мастерских перед рождественскими каникулами страшная очередь, и они могут
его записать только на конец будущей недели. Да еще и сдерут кучу денег!
Тогда звонок двадцать четвертого вечером с просьбой прислать к ним
Мозера с машиной будет самым лучшим алиби, которое можно только
представить...
- Я все поняла, кроме "алиби"... - сказала Дженни. - Ты не знаешь, что
это такое?
Что такое "алиби" - я не имел понятия, но сообразил, что настала пора
действовать и мне. Другого такого случая не представится.
Рано утром, в слезах и истерике, позвонила Моника - ночью пропала
Дженни! С вечера Гельмут ездил с ней прогуляться, они вернулись как ни в чем
не бывало, а потом Дженни исчезла...
- Папочка!.. - плакала в телефон Моника. - Гельмут уехал по делам, я
одна дома и могу тебе сказать, что жизнь с ним стала для меня невыносимой...
А тут еще это трагическое исчезновение Дженни! Дженни, которая была
единственной отдушиной в моей жизни...
- Успокойся, детка, - сказал ей Фридрих, и я увидел, как у него
задрожал подбородок. - Твоя отдушина сидит напротив меня и мы все втроем
завтракаем - Дженни, Кыся и я.
Тут Моника совсем разрыдалась, но уже от счастья, и попросила Дженни к
телефону. Фридрих положил трубку перед Дженни, и та, наклонив головку,
выслушала за одну минуту столько ласковых слов, сколько я не слышал за шесть
лет своей жизни!
Оставшиеся несколько дней до Рождества я был постоянно занят ожиданием
приезда Гельмута с "жалобами" на свой "Мерседес".
Только не нужно думать, что я просто так сидел и ждал, когда же приедет
этот вонючий Гельмут.
Каждую ночь я спускался в гараж и проверял сохранность своей
контрольной веревочки, и однажды днем, возвращаясь из сада в дом через
гараж, собственными глазами увидел, как Франц Мозер, порвав зацепленную мною
веревочку, поднял крышку ящика с ракетами и проверил - на месте ли русская
"Матрешка"! А потом зарыл ее поглубже, на самое дно ящика, и забросал сверху
пакетами с фейерверком...
Кроме всего прочего, в оранжерее, где стоял душный тошнотворный запах
цветов и влажной зелени, я случайно обнаружил под ящиком от рассады
маленькую радиостанцию с магнитофоном и наушниками. Я такие штуки во всех
полицейских фильмах видел еще в Петербурге. Причем все эти приборы были
пропитаны запахами нового помощника герра Лемке и слегка отдавали запахами
Рэкса и Клауса. Из чего я логически заключил, что наемный дядечка для работы
в оранжерее и парнике - полицейский, который время от времени общается и с
Клаусом, и с Рэксом. Это как раз было неплохо. В какой-то степени
успокаивало и вселяло надежду. Лишь бы они не сорвали МНЕ МОЮ ОПЕРАЦИЮ! В
конце концов, я в германскую полицию не нанимался. Я - РУССКИЙ КОТ, волей
случая посвященный в разные ихние немецкие и немецко-российские гнусности. И
я имею право действовать по своему усмотрению - так, как считаю нужным и
справедливым!
Поэтому в ночь с двадцать первого на двадцать второе декабря, когда
Баська Ковальска, перед отъездом на каникулы в свою любимую Польшу, спала в
постели Фридриха, и они там за дверью дышали как две Дженни, я спустился в
гараж, волоча за собой заранее украденный у фрау Розенмайер полиэтиленовый
пакет фирмы "Тенгельманн".
Я открыл крышку ящика, разгреб цветастые упаковки с ракетами и
осторожно вытащил "Русский сувенир" наружу. С чудовищном трудом я перекатил
эту ужасную "Матрешку" из русского пакета в немецкий, и спрятал его у самых
ворот, за летними колесами от джипа "Чероки". В "Русские сувенир" с
Адмиралтейством я умудрился запихать один лыжный ботинок Фридриха и снова
аккуратненько опустил пакет на дно ящика. Если не брать его в руки - нипочем
не поймешь, что там ботинок, а не бомба. По форме -- просто загляденье! Ну,
и, конечно, забросал пакет ракетами с фейерверком. Теперь, если Мозеру и
Гельмуту взбредет в голову проверить, - на месте ли их рождественский
подарок Фридриху и Монике фон Тифенбах, они будут полностью удовлетворены.
Не скрою, все действия, которые я совершил, для меня, Кота, - были
невероятно сложными! Для Человека, даже самого глупого - раз плюнуть... Я же
так умудохался, что у меня потом еще часа два лапы дрожали и в ушах стоял
звон. Наверное, тоже давление повысилось, как у Фридриха, когда он
перенервничает.
Теперь я ждал Гельмута...
Он приехал на следующий день, двадцать третьего декабря, выдал во
всеуслышание версию, - дескать, его автомобиль плохо заводится и попросил
герра Мозера посмотреть - что там такое...
Когда же они с Мозером пошли наверх к Фридриху спросить - может ли герр
Мозер уделить часок автомобилю герра Хартманна, и оставили серебристый
"Мерседес" с открытыми дверцами у гаража, я спокойненько вытащил
"тенгельманновский" пакет с русской бомбой из-за летних колес американского
джипа "Чероки" и запихнул его глубоко под водительское сиденье "Мерседеса"
герра Хартманна. Да еще и догадался прикрыть пакет задним накладным
ковриком...
Теперь осталось только предупредить Дженни, чтобы она попыталась любым
способом войти в Контакт с Моникой и, не говоря Монике ни слова правды,
заставить ее в ближайшие дни даже не подходить к серебристому "Мерседесу".
Что я в этот вечер и сделал. Смотался к дому Хартманнов, пролез сквозь
золотые завитушки ворот в садик и совершенно нагло, уже чисто Телепатически,
вызвал Дженни. Из дому ей было не выйти - у нее таких проходиков, как мне
сотворил герр Лемке, не было, и единственное, что она могла - встать на
задние лапки у окна гостиной, где еще не опустили жалюзи, и притиснуться к
толстому двойному стеклу своей заспанной мордочкой.
Я хорошо помнил именно этот раздел из книги доктора Ричарда Шелдрейса -
мы его с Шурой Плоткиным даже специально отрабатывали - и сделал все по
науке. Сосредоточился и Телепатически четко передал Дженни свое
предупреждение насчет серебристого "Мерседеса".
К счастью, Дженни все восприняла, как надо, закивала головкой и
засучила лапками по стеклу. Мне показалось, что я даже услышал ее ответ -
дескать, "...ВСЕ ПОНЯЛА... НЕ ВОЛНУЙСЯ, ЛЮБИМЫЙ..." И потом - неясно и
неразборчиво, типа - "ОЧЕНЬ ТЕБЯ ХОЧУ!.."
Вот этим разделом из Шелдрейса надо будет подзаняться с Дженни в
свободное время. А то она неважно рубит в Бесконтактной Телепатической
Связи...
И, тем не менее, я, успокоенный, потрюхал к своему дому, считая, что
программа сегодняшнего вечера выполнена мною на все сто процентов. Теперь не
нарваться бы на мою подругу Лисицу, и можно считать, что день прошел удачно.
Хотя, почему бы завершающим этапом удачного дня не трахнуть еще и
Лисицу?..
Ранним утром двадцать четвертого декабря герр Лемке со своим
оранжерейно-парниковым "помощником", под непосредственным руководством
самого Фридриха фон Тифенбаха, установили в гостиной, неподалеку от
удивительно уютного камина, напротив которого я теперь наладился валяться в
ленивой полудреме чуть ли не каждый день, - роскошную голубую елку, и
принялись ее украшать поразительно симпатичными игрушками и маленькими
цветными лампочками...
Фрау Розенмайер на кухне готовила соус для омаров. Это такие гигантские
раки, каждый величиной с небольшую Кошку. Живые - жуткие, черные,
отвратительные, с чудовищными безжалостными клешнями. Я их вчера первый раз
в жизни увидел -- у меня чуть сердце от ужаса не остановилось!.. Вареные же
омары - красные, вполне мирные, с очень миленьким рыбным запахом...
Баська еще вчера села в свой десятилетний задрипанный "фордик" и
укатила на нем в Польшу, получив от Фридриха рождественский подарок - тысячу
марок. Баська сейчас в Польше дом строит. Ей очень нужны деньги...
Францу Мозеру Фридрих вчера разрешил не приезжать с утра в Грюнвальд, а
попросил появиться лишь на час только к шести вечера - помочь ему с Моникой
подготовить рождественский фейерверк. А потом тоже сразу же уехать домой.
В этот день всех ждут дома семьи - дети, мужья, жены, родители, точно
такие же приготовления к празднику, поэтому как только фрау Розенмайер все
приготовит и разложит так "...как это умеет делать только она!.." - она
спокойно может ехать домой, не забыв забрать рождественский подарок от
благодарного ей Фридриха фон Тифенбаха.
То же касается и герра Лемке с его коллегой - только елка! И еще
цветы... И все! И вот вам подарки к Рождеству!
А на стол Фридрих фон Тифенбах при помощи двух дам - Тани Кох и Моники
-- все накроет сам. Это он ужасно любит делать с детства! Так что, мои
дорогие дамы и господа - вы свободны и дай Бог вам всем счастья! Вы этого
достойны!
В предпраздничной суматохе мне забыли дать пожрать. Пришлось даже
наорать на фрау Розенмайер! Правда, я это сделал так, чтобы никто, кроме
нее, моего хриплого мява не слышал. Компрометировать Человека в такой день
-- последнее дело. Ни в какой день этого делать нельзя, а в такой -
особенно.
Уж как она расстроилась! Так сожалела о своей забывчивости, что
мгновенно бросила в электрическую печку (называется "Микровелле") огромную
замороженную форелищу. И та через три минуты была уже мягкой, в меру теплой,
и такой вкусной, что я простил фрау Розенмайер все на свете и даже потерся о
ее ноги своей рожей. Не так чтобы очень, но... Как цитировал Шура кого-то из
английских королей: "Ничто не стоит нам так дешево и ничто не ценится нами
так дорого, - как вежливость..."
К двенадцати часам дня мы с Фридрихом, наконец, слава Богу, остались
совсем одни в нашем огромном и прекрасном доме. К приему гостей было все
приготовлено, и у нас оставалась еще уйма времени, чтобы привести себя в
порядок и отдохнуть перед началом Рождественских торжеств.
Я подумал, что, пока не раздался телефонный звонок от Гельмута
Хартманна с сообщением, что "ЕГО АВТОМОБИЛЬ ОПЯТЬ НЕ ЗАВОДИТСЯ", -
волноваться мне нечего, и у меня есть в запасе пара часов для болтовни с
Фридрихом. Тема сегодняшнего разговора должна была быть продолжением
вчерашней прерванной темы - почему Коты и Кошки лучше Собак. И почему Собаки
не любят Кошек и Котов? Еще вчера я пытался объяснить Фридриху, что Собаки
подсознательно ощущают собственный комплекс неполноценности и дико завидуют
независимым и гордым, свободным и не поддающимся дрессировке Котам и Кошкам!
То есть Коты и Кошки поддаются дрессуре, но только тогда, когда этого хотят
сами. Я даже пытался провести аналогию с Человечеством. Те Собаки, которые
ведут себя независимо и гордо как Коты - к Котам ненависти не испытывают...
То же самое и с Людьми. Независимые и гордые - интернациональны! Им не нужно
цепляться за пресловутое, пошло и искусственно выдуманное расовое, якобы,
превосходство над другими нациями... А это судорожное цепляние за
"превосходство своей расы" - от бездарности, от зажатости, отсутствия
душевной широты, от постоянного ожидания пинка в зад!.. А Коты раскованны с
детства. Они Любят, и их Любят. И в этой Любви они обретают Свободу!..
Мы как-то с Шурой Плоткиным говорили об этом. Кажется, после того
антисемитского митинга у Казанского собора, когда даже меня "жидом"
обозвали. В отношении Котов Люди очень часто заблуждаются.
Конрад Лоренц, великий Человек, написавший такую, с моей Котовой точки
зрения, гениальную книгу, как "Человек находит друга", - и то ошибся,
утверждая, что Коты привязаны не к Людям, а к Дому! Неверно это... Плевали
Коты на все Дома в мире! Коту важно, что за Человек живет в этом Доме, рядом
с этим Котом... Вот, что важно!
Только я было собрался с мыслями, чтобы продолжить этот разговор с
Фридрихом - мне были очень интересны его соображения на этот счет, - как
вдруг раздался стук в дверь гостиной!
Мы, свято уверенные, что пребываем в доме одни, потрясенно
переглянулись, и я тут же вспрыгнул на камин, оттуда на высокий резной
буфет, и занял максимально выгодную позицию для нападения.
Стук повторился.
- Да, да!.. Пожалуйста! - удивленно крикнул Фридрих. Дверь в гостиную
отворилась и вошел оранжерейно-парниковый "помощник" герра Лемке.
- Прошу прощения, герр фон Тифенбах, - мягко улыбнулся он. - Я капитан
криминальной полиции Гюнтер Шмеллинг.
Что у нас потом в доме творилось - просто не описать! Когда капитан
Шмеллинг, безо всяких там нагнетаний и запугиваний, очень спокойно поведал
уважаемому герру фон Тифенбаху, что сегодня в Рождественский вечер в его
доме может раздаться взрыв, Фридрих очень удивился и спросил - кому это
понадобилось?
- Сейчас это уточняется, - уклончиво ответил Шмеллинг и попросил
разрешения попытаться отыскать и обезвредить взрывное устройство, заложенное
в доме еще недели две или три тому назад.
- Какого черта тогда не взорвали меня раньше? - спросил Фридрих.
- Чтобы взрыв прозвучал в тот момент, когда вы займетесь фейерверком.
Тогда это могло бы выглядеть рядовым несчастным случаем.
Не скрою, я был просто поражен! Ведь существуют же Настоящие Собаки на
свете!.. Такие - как Дженни, как Рэкс!.. Я - Кот... Со мной - все понятно.
Но чтобы Собаки так грандиозно сумели передать важнейшую информацию, не
растеряв по дороге ни одной мельчайшей детали -- уму непостижимо! Ай да
Рэксик! Не Пес, а Личность!
- Делайте все, что вы считаете нужным, капитан, - сказал Фридрих. --
Вам помочь?
- Что вы, герр фон Тифенбах! Помощников у меня более чем достаточно.
Шмеллинг вынул из кармана телефонную трубку, нажал всего лишь одну кнопку и
сказал всего лишь два слова. И обратился к Фридриху:
- Я, с вашего разрешения, открою ворота на территорию, чтобы наши
машины не скапливались у вашего дома со стороны улицы.
- Поступайте так, как сочтете необходимым. За то время, которое вы
"работали" в этом доме, надеюсь, вы знаете, как открыть ворота?
- Конечно, - усмехнулся Шмеллинг.
- .Да... откуда вы так прекрасно постигли садово-оранжерейное ремесло?
- спросил Фридрих. - Герр Лемке не мог на вас нарадоваться!
- Дело в том, что лет тридцать тому назад, по студенческому обмену, я
заканчивал Лесотехническую академию в Ленинграде, в России.
- Так вы знаете русский язык?!
- Естественно. Поэтому я и работаю в русском отделе КРИПО.
И капитан Шмеллинг пошел к входным дверям, чтобы нажать кодовые кнопки,
открывающие изнутри наши ворота в сад.
Их было шестеро и Рэкс. И приехали они не на полицейских, а на обычных
частных автомобилях.
Это были два паренька, которые, как я понял, охраняли нас с Фридрихом
на прогулках всю последнюю неделю. (Недаром я почувствовал, когда они
выдрючивались вокруг нас на своих велосипедах, что от них пахло оружием!..)
Затем сам капитан Шмеллинг и уголовно-разыскной руководитель Рэкса --
мой старый и симпатичный знакомый Клаус. Можно сказать, друг еще с тех
автобановских времен, когда он единственный взял меня тогда под защиту и
запретил отлучать меня от Водилы... И, наконец, два очень серьезных мужичка
из того "взрывного" отдела, о котором мне в прошлую встречу говорил Рэкс.
Мужички были обвешаны кучей приборов и работали не за страх, а за совесть!
Не было уголка в нашем огромном доме, который бы не обшарила эта
бригада из шести специалистов и одного Рэкса.
Через два с половиной часа безуспешных поисков, особенно после того,
как Рэкс обнаружил в гараже, в ящике для рождественских ракет, петербургскую
пластиковую сумку с одним лыжным ботинком Фридриха, Людьми из КРИПО было
решено, что преступники чего-то испугались и решили отложить на время свою
убийственную акцию.
Тем более, что мужички из "взрывного" отдела своими умненькими
приборами точно определили, что бомба лежала именно в этом ящике!
Но вот, кто туда положил вместо бомбы один лыжный ботинок Фридриха фон
Тифенбаха - было для всех загадкой. Только не для Рэкса!.. Тот сразу же
незаметно загнал меня в угол кабинета, подальше от Людских глаз, и спросил
меня прямо в лоб:
- Твоих лап дело?!!
Я отвел глаза в сторону и с "понтом" стал умываться. Дескать, о чем это
вы, майн либер герр Рэксик? Впервые слышу...
Тогда этот настырный хам опрокинул меня на спину, прижал своей огромной
лапой к полу и сказал:
- Я же говорил тебе, чтобы ты не совался не в свое дело! Мы в нашем
отделе уже почти вышли на прямую - нащупали чуть ли не все связи, о которых
ты даже представления не имеешь, а ты у нас из-под носа уволакиваешь куда-то
одно из важнейших доказательств! Тогда на кой черт ты мне все это
рассказывал?! Конечно, я, даже лежа на спине, мог надавать ему по рылу -
особенно задними ногами. Но я не пошевелился. С точки зрения юридической -
Рэкс был абсолютно прав! Но с МОЕЙ точки зрения - прав был Я. И если все
пойдет так, как Я ЭТО задумал, то сегодня же вечером... Но я даже рта не
раскрыл!
Я вспомнил неподвижного окровавленного Водилу, застреленного дурака
Лысого, в клочья растерзанного Алика, рассыпанный и смешавшийся с лужами
крови кокаин на ночном автобане в десяти километрах от Мюнхена...
Я представил себе Фридриха фон Тифенбаха и его дочь Монику, да и себя
самого, а может быть и Таню Кох со своим профессором, разорванных взрывом
именно в тот момент, когда мы все должны были бы весело встречать Рождество,
и не сказал Рэксу ни слова.
Только постарался изобразить на своей морде такую искренность, которую
Рэкс вряд ли когда-нибудь видел в своей жизни, и жалобно просипел под его
тяжеленной лапой:
- Рэксик, родненький... Ну, о чем ты говоришь, браток? Разве бы я тебе
не сказал?! Ну, как ты можешь так обо мне подумать?!
Криминальная полиция уехала, взяв с нас слово ни с кем не разговаривать
об этом, никого из окружающих не подозревать и, вообще, вести себя так,
словно мы ничего не знаем и знать не хотим.
Несколько ошалевшие от почти трехчасового пребывания посторонних людей
в нашем доме, мы с Фридрихом наскоро перекусили. Причем Фридриху пришлось
даже шлепнуть пару рюмок коньяку, чтобы немножко придти в себя и оклематься
от свалившихся на него новостей. А потом, совершенно обессиленные, мы
завалились в гостиной у елки немного передохнуть перед началом приведения
себя в порядок и приходом гостей. Фридрих - на свой диван, я - в свое
кресло.
Задремать не удалось ни мне, ни Фридриху. Слишком велико было нервное
напряжение. Поэтому уже через час Фридрих встал с дивана и сказал:
- Кыся! Я оставляю тебя встречать и занимать гостей, а сам пойду приму
ванну и переоденусь. В конце концов, Рождество - есть Рождество, и никто не
имеет права нам его испортить!
- Только, пожалуйста, возьми с собой телефон, - сказал я ему. - Мало ли
что...
Я знал, что у Франца Мозера есть свои ключи от калитки, но если
позвонит Гельмут Хартманн, а он, по моим расчетам, обязательно позвонит
часам к шести, то пусть он лучше разговаривает с Фридрихом. Потому, что эта
"швайне хунд" в Человеческом образе, все равно меня не поймет...
По-моему, немцы придумали грандиозное ругательство - "швайне хунд". То
есть, "Свинячья Собака"... Абсолютно алогичное, нелепое, но для нас, Котов,
- очень даже выразительное! Впрочем, я уже раньше говорил об этом - когда
меня поймали с форелью жулики Шредер и Манфреди в Английском парке осенью.
Не вставая из кресла, я разглядывал свой "собственный документ",
изготовленный старым русским жуликом, осчастливившим разными сроками своего
присутствия почти все тюрьмы Европы.
Теперь этот документ, повествующий об "исторической" любви "моих"
предков - Кошки шведского короля Карла и Боевого (???) Кота Государя всея
Руси Петра Великого, был заключен под стекло, в очень дорогую старинную
рамочку красного дерева, окаймленную настоящим чеканным серебром.
Замечательная по своей наивности и наглости, моя "родовая грамота"
стояла на самом видном месте нашей огромной гостиной - на камине
темнокрасного мрамора, рядом с разными небольшими семейными реликвиями семьи
фон Тифенбах. Но стояла она там, как шутка. Как веселое напоминание о нашем
первом дне знакомства. И мне это ужасно нравилось! Да, и всем, кто к нам
приходил - тоже. Даже сегодняшней полиции...
Однако, сейчас я смотрел на эту дурацкую "грамоту", почти не видя ее.
Мне нужно было на чем-то остановить свой взгляд, и на глаза случайно
попалась эта рамочка красного дерева в серебре.
А в голове у меня все время проворачивалась МОЯ КОМБИНАЦИЯ сегодняшнего
вечера. Которую я противопоставил всей криминальной полиции Мюнхена. Только
бы не сорвалось... Только бы не разрушилось!..
Я просчитывал десятки вариантов, понимая, что срыв может произойти в
любом из звеньев - может быть, испугается Мозер; или перетрусит Гельмут; или
кто-то из них случайно обнаружит "Матрешку" под сиденьем серебристого
"Мерседеса"; или - что самое страшное, - Моника неожиданно согласится
подождать, пока Франц и Гельмут "починят" их автомобиль, и поедет к отцу
вместе с Гельмутом. А там еще и Дженни...
Голова у меня шла кругом, и я молился всем нашим Котово-Кошачьим Богам,
чтобы все шло так, как придумал Я, как это и должно было бы идти, если
подходить ко всему этому с мерками СПРАВЕДЛИВОСТИ.
Очнулся я только тогда, когда случайно заметил в окне идущих уже по
саду Таню Кох, Фолькмара фон Дейна и Франца Мозера. Сначала я подумал, что
прослушал звонок в дверь, а потом вспомнил, что у Мозера есть свои ключи от
калитки и гаража. Наверное, все трое одновременно подъехали к нашему дому и
звонка попросту не было.
А тут, кстати, в гостиную спустился и Фридрих. Но в каком виде?! В
смокинге (это мне когда-то Шура Плоткин объяснял), в белой "бабочке", с
маленьким ярким живым цветочком на черном шелковом лацкане, и в очень
строгих черных, почти без блеска, туфлях.
- Какой ты красивый, Фридрих! - восхитился я и увидел, что Фридрих
очень обрадовался моему впечатлению.
- Тебе, действительно, нравится? - смущенно спросил он, словно надел
смокинг впервые в жизни.
- Очень! - с удовольствием сказал я. - Ну, просто - отпад!!!
- Что? - не понял Фридрих, - Как ты сказал?..
На мое счастье, раздался звонок в дверь, и мне не пришлось объяснять
Фридриху значение слова "отпад". Для меня всегда это почти непосильная
задача - растолковывать ему то или иное наше выраженьице и переводить его на
удобоваримый язык. Поэтому последнее время при Фридрихе я опасаюсь
пользоваться нашим уличным жаргоном. Это я только сейчас, на нервной почве,
ухо завалил... Вот, кстати, попробуй, объясни Фридриху, что это такое - "ухо
завалил"! Себе дороже...
...Потом все друг друга поздравляли с праздником и дарили подарки.
Этому подонку Мозеру Фридрих вручил объемистый конверт с
"Вайнахтсгельд" - рождественскими деньгами.
Фолькмару фон Дейну - настоящий рисунок какого-то Дюрера, о котором я
никогда и слыхом не слыхивал...
А Тане Кох Фридрих преподнес коробочку с такой сверкающей цацкой
внутри, что когда Таня открыла коробочку, она чуть в обморок не упала!
Мне же Таня подарила красно-золотую жилетку с белой манишкой и таким же
бантиком, как у Фридриха. Чуть поменьше.
- Ты что, Таня? - тихо спросил я ее на Нашей Волне. - У тебя совсем
крыша поехала?! Я же никаких жилеток не ношу...
- Кыся, миленький... Ну, пожалуйста, надень жилеточку! - вслух
запричитала Таня. - Только на сегодняшний вечер! Я так старалась...
Пожалуйста, очень прошу тебя... Это сейчас ужасно модно! Все телевизионные
модераторы, и мужчины, и женщины, теперь только в жилетках! Причем, в самых
разных... Я помогу ее тебе надеть. Ну, пожалуйста, Кот!..
- Телевизионные модераторы, даже самые популярные и талантливые, -
далеко не образец хорошего вкуса, - заметил Фридрих. - Но тебе, мой дорогой
друг Кыся, эта жилетка действительно очень к лицу. Ты в ней так
импозантен!..
Я и сломался. Таня была так красива, так элегантна в своем вечернем
платье, а Фридрих посоветовал мне надеть жилет таким тоном, что я дал
слабину и позволил напялить на себя жилетку вместе с манишкой и белым
бантиком. Это было не Бог весть как удобно, но почти не стесняло движений. И
я смирился.
- Я, пожалуй, пойду в гараж, приготовлю фейерверк? - спокойно спросил
Франц Мозер.
- Конечно, конечно! Я же для этого и просил вас заехать сюда на
полчасика, - тут же согласился Фридрих.
А я с замирающим сердцем ждал телефонного звонка от Гельмута Хартманна,
и внутри у меня все дребезжало от нервного напряга. И в тот момент, когда
Мозер направился было к дверям, раздался звонок телефона!
Откуда-то я точно ЗНАЛ, что это звонит Гельмут.
Мало того, когда Фридрих взял телефонную трубку (заметьте, без "Громкой
связи"!) я УСЛЫШАЛ не только то, что говорил Фридрих фон Тифенбах, но и то,
что говорил ему Гельмут Хартманн с другого конца Грюнвальда. Вот ОНО, НАШЕ -
КОТОВОЕ, НЕОБЪЯСНИМОЕ!!!
- Фридрих, добрый вечер! У меня опять не заводится мой проклятый
"Мерседес", - сказал Гельмут. - Нет ли у вас герра Мозера?
- Есть, - ответил Фридрих и жестом остановил уже уходящего Франца.
- Фридрих, будьте любезны, попросите герра Мозера заехать за нами на
одной из ваших машин. А может быть, он мне и поможет завести мой автомобиль?
Он уже это несколько раз делал. Тогда вообще не будет никаких хлопот с
возвращением домой ночью...
- Хорошо, Гельмут, - коротко ответил Фридрих, отключил телефон и сказал
Мозеру: - У герра Хартманна опять проблемы с его "Мерседесом". Пожалуйста,
Франц, возьмите машину и съездите за ними.
- А как же фейерверк? - осторожно спросил Франц Мозер, и я почувствовал
его внутреннее ликование - все шло так, как они с Хартманном и планировали!
- Ничего страшного. Я думаю, пока фрау Кох накрывает на стол, мы с
профессором сумеем сами подготовить все ракеты к запуску. А так как сегодня
навалило много снега, возьмите "Чероки", чтобы у вас самих не возникало
никаких проблем по дороге.
- Слушаюсь, герр фон Тифенбах! - и Мозер вышел из гостиной. Я тут же
юркнул за ним. Лишь бы он не открывал ящик с ракетами! Лишь бы не лапал
мешок "Русский сувенир"! Если же он это попробует сделать, я постараюсь ему
как-нибудь помешать. Как - я понятия не имел, но надеялся, что в
экстремальный момент мне это придет в голову...
Как я и ожидал, спустившись в гараж, Мозер тут же открыл ящик с
ракетами, заглянул туда, увидел знакомый пластиковый пакет (недаром я после
отъезда полиции еще полчаса корячился - снова запихивал туда пакет с лыжным
ботинком!) и чтобы не дать Мозеру прикоснуться к нему и пощупать, на месте
ли бомба-"Матрешка", я неожиданно перед самым носом Мозера, даже хлестнув
его хвостом по лицу, вспрыгнул на крышу "Гранд-Чероки". Мозер в испуге
отпрянул от ящика, прикрыл его, и дрогнувшим голосом спросил меня:
- Тоже поедешь со мной, русская сволочь?
Но я сделал вид, что ничего не понял, и даже потерся брылями о плечо
Мозера. Можете представить чего мне это стоило!..
И когда Мозер открыл дверцу "Чероки", я первым прыгнул в кабину. Там, у
Хартманнов, я хоть смогу повлиять через Дженни на Монику - если она
заартачится и не захочет ехать сама на "Чероки".
Но мне этого делать не пришлось.
Нужно было видеть, как Моника и Дженни обрадовались, увидев меня в
красно-золотой жилетке и белой манишке с беленькой "бабочкой"! Дженни от
меня просто глаз не отрывала, а Моника тут же согласилась сесть за руль
"Чероки" и вместе со мной и Дженни ехать прямо к отцу. И там подождать
Гельмута с его капризным "Мерседесом" - герр Мозер утверждает, что починка
займет всего минут двадцать, - а потом уже сесть всем вместе за праздничный
стол!..
А пока Моника поможет Тане Кох накрыть на стол, а отцу - разобраться с
фейерверком.
Один я видел, как переглянулись Хартманн и Мозер. И если до какого-то
мгновения у меня, нет-нет, да и возникали сомнения - имею ли я право брать
на себя Суд на этими двумя Негодяйцами - то после того, как я еще перехватил
их взгляд, которыми они проводили нас, у меня отпали все сомнения...
В четыре руки Моника и Таня накрыли в столовой, благо фрау Розенмайер
перед своим уходом заранее все так красиво разложила на невиданно роскошное
старинной посуде (даже крахмальные салфетки скрутила башенками!), что Таня и
Моника затратили на сервировку стола не больше десяти минут. А я ждал
второго, "проверочного" звонка Хартманна... Дождался я его тогда, когда
Дженни, дыша, как Баська Ковальска, пыталась утащить меня в одну из пустых
комнат или ванную, или туалет... Ей сейчас было все равно где! Вот ведь
приспичило!..
Но мне было настолько не до нее, что даже Моника это почувствовала и
прикрикнула на нее:
- Дженни! Оставь Кысю в покое!..
Именно в эту секунду позвонил Гельмут. Трубку взяла Моника.
- Все в порядке! - УСЛЫШАЛ я бодрый голос Гельмута. - Мы завели
"Мерседес" и выезжаем к вам. Я только доброшу герра Мозера до стоянки, где
он оставил свою машину. А что делаете вы?
- Мы с Таней приготовили стол и идем с папой и Фолькмаром в гараж,
заниматься ракетами.
- Превосходно! - сказал Гельмут. - Еду.
Неожиданно для самого себя я вдруг почувствовал, что мне срочно
необходимо остаться одному. Тогда я смогу сосредоточиться как следует и
УВИДЕТЬ ВСЕ, ЧТО БУДЕТ ПРОИСХОДИТЬ В ДОМЕ ХАРТМАННОВ И В "МЕРСЕДЕСЕ"...
Я рванул вниз, в большую неотапливаемую комнату при подвале, где на
стеллажах хранились сотни бутылок самых различных вин, водок, виски, джинов
и стояли десятки пластмассовых ящиков с минеральной водой и соками всех
сортов...
Слава Богу, Дженни даже не успела понять, куда это я смылился. Влетев в
эту комнату, я непроизвольно, не отдавая себе отчета в собственных
действиях, почему-то нырнул под нижнюю полку винного стеллажа, быстренько
улегся на живот, спрятал голову между передних лап и закрыл глаза...
...И УВИДЕЛ ГЕЛЬМУТА ХАРТМАННА ВМЕСТЕ С ФРАНЦЕМ МОЗЕРОМ, СИДЯЩИХ В
СЕРЕБРИСТОМ "МЕРСЕДЕСЕ" НА ПУСТЫННОЙ И РАСЧИЩЕННОЙ АВТОМОБИЛЬНОЙ СТОЯНКЕ
ОКОЛО УЧЕБНОГО ПОЛЯ ДЛЯ ГОЛЬФА...
Я ничего не слышал... Ощущение было таким, будто я смотрю большой
телевизор, а звук выключен. Только видел...
...КАК ГЕЛЬМУТ ВЫНУЛ НЕБОЛЬШОЙ ПУЛЬТ ИЗ ВНУТРЕННЕГО КАРМАНА ПАЛЬТО.
ПОЛА ПАЛЬТО ОТКИНУЛАСЬ, И Я ЗАМЕТИЛ, ЧТО ГЕЛЬМУТ БЫЛ ТОЖЕ В СМОКИНГЕ И ТАКОЙ
ЖЕ "БАБОЧКЕ", КАК У МЕНЯ, ФРИДРИХА И ФОЛЬКМАРА...
Ах, как жаль, что я ничего не слышу!.. Как мне было бы важно сейчас
узнать, что говорил Франц Мозер Гельмуту Хартманну! Я заметил, что чем
сильнее я зажмуриваю глаза, чем плотнее прикрываю голову лапами, тем
отчетливее ВИЖУ НА РАССТОЯНИИ!
Вот, например, сейчас мне очень хорошо ВИДНО, как...
...ГЕЛЬМУТ, С ИСКАЖЕННЫМ ОТ СТРАХА ЛИЦОМ, НИКАК НЕ РЕШАЕТСЯ НАЖАТЬ
КНОПКУ НА ПУЛЬТЕ... И ТОГДА ФРАНЦ НАЧИНАЕТ ЕГО СПОКОЙНО УГОВАРИВАТЬ, ЯВНО
ВСЕ ПОВЫШАЯ И ПОВЫШАЯ ГОЛОС...
Я не слышу, я ВИЖУ, как он повышает голос! Я вижу ужас на лице у
Хартманна, и понимаю, что он не пожалел нас в последний момент, - он просто
перетрусил и сейчас отказывается нажать кнопку. И тогда...
...ФРАНЦ МОЗЕР ВЫТАЩИЛ ИЗ-ЗА ПАЗУХИ ПИСТОЛЕТ И СУНУЛ ЕГО ПОД ПОДБОРОДОК
ГЕЛЬМУТУ ХАРТМАННУ. ПО ЛИЦУ ХАРТМАННА ПОТЕКЛИ СЛЕЗЫ И ОН В ПАНИЧЕСКОМ УЖАСЕ
СУДОРОЖНО ЗАКИВАЛ ГОЛОВОЙ...
Потом... Ну, точно в кино, я УВИДЕЛ...
...ТОЛЬКО ТРЯСУЩИЕСЯ РУКИ ГЕЛЬМУТА. ОДНА ДЕРЖАЛА НА ЛАДОНИ НЕБОЛЬШОЙ
РУССКИЙ ПУЛЬТИК, А ВТОРАЯ РУКА ГЕЛЬМУТА ДРОЖАЩИМ УКАЗАТЕЛЬНЫМ ПАЛЬЦЕМ НАЖАЛА
МАЛЕНЬКУЮ КРАСНУЮ КНОПКУ...
Но взрыв... Взрыв чудовищной силы - я УСЛЫШАЛ!!! Я услышал, как
задребезжали все стекла в окнах нашего дома, и УВИДЕЛ...
...АВТОМОБИЛЬНУЮ СТОЯНКУ УЧЕБНОГО ПОЛЯ ДЛЯ ГОЛЬФА. ОНА ВСЯ БЫЛА
ОСВЕЩЕНА ГИГАНТСКИМ ФАКЕЛОМ ВЗРЫВАЮЩЕГОСЯ И ГОРЯЩЕГО "МЕРСЕДЕСА"!.. В
ЖЕЛТО-БАГРОВОЕ ВЕЧЕРНЕЕ НЕБО ЛЕТЕЛИ ОХВАЧЕННЫЕ ПЛАМЕНЕМ КУСКИ "МЕРСЕДЕСА" И
ТОГО, ЧТО ЕЩЕ ВСЕГО ЛИШЬ ОДНУ СЕКУНДУ ТОМУ НАЗАД БЫЛО ДВУМЯ ЖИВЫМИ ЛЮДЬМИ...
ОЧЕНЬ ПЛОХИМИ ЛЮДЬМИ, НО ЖИВЫМИ. А ТЕПЕРЬ...
А теперь звук будто бы стал сам по себе восстанавливаться, - я услышал
вой полицейских сирен и отдаленный грохот рушащихся и пылающих обломков
бывшего серебристого "Мерседеса" с кусками бывших очень плохих Людей на
расчищенную от снега автомобильную стоянку учебного поля для игры в гольф...
В Петербург я лечу один. Да, да... Я лечу один в Петербург. Фридрих не
может оставить Монику, свою единственную дочь, в таком состоянии, в котором
она пребывает все последние дни. Как бы не очень счастливо складывалась их
жизнь с Гельмутом, но десять лет совместной жизни бок о бок - это десять
лет, и за такой короткий срок, как десять дней, зачеркнуть эти десять лет
нет никакой возможности!..
Тем более, что от Моники и по сей день тщательно скрывается истинная
причина взрыва.
Сейчас Моника переехала к отцу, и на маленьком семейно-дружеском
совете, куда были приглашены только самые близкие - Фолькмар фон Дейн, Таня
и я, было решено вернуть "Хипо-Банку" дом Хартманнов и тем самым погасить
долги покойного Гельмута. А Моника с Дженни пока поживут у Фридриха, а там
будет видно. Теперь подробности, от которых так оберегали Монику.
Криминальная полиция Баварии вместе с какими-то русскими сыщиками докопались
и в Петербурге, и в Германии до настоящего положения дел с тем самым
кокаином, на котором я въехал в Германию.
Капитан Гюнтер Шмеллинг летал даже на пару дней в Петербург, а сюда
тоже на два дня прилетал из Петербурга один русский милиционер - специалист
по транспортировке наркотиков. Это я узнал от Рэкса.
Узнал, что Гельмут Хартманн и Франц Мозер - оба были завязаны на это
"кокаиновое дело", но со взрывом "Мерседеса" и последующей гибелью главных
"фигурантов" (полицейская лексика Рэкса), полиция культивировала две версии:
первая - Гельмут и Франц допустили ошибку и несогласованность в обоюдных
действиях, и совершенно случайно взорвали сами себя. Вторая - их двоих
взорвала неустановленная Личность, имеющая непосредственное отношение к делу
о "Русском кокаине". Полиции неизвестна эта Личность и версия находится в
специальной разработке. Однако один из служащих криминальной полиции Баварии
свято убежден в том, что обе первые версии не стоят и выеденного яйца, а
существует совершение определенный и всем известный Субъект, который
организовал взрыв и убил Гельмута Хартманна и Франца Мозера - во-первых, в
пределах "необходимой самообороны", а во-вторых, исполнил акт справедливого
отомщения в обход законодательства Федеративной республики Германии. Но так
как доказать Личность Субъекта, совершившего двойное убийство на территории
Баварии, практически невозможно, ибо ни один здравомыслящий юрист никогда не
поверит в возможность совершения преступления именно этим Субъектом, и
спорить с двумя первыми официальными версиями полиции - смысла не имеет.
Естественно, что этим служащим криминальной полиции был Рэкс, а
подозреваемым им Субъектом - Я!
Но как ни умолял он меня сознаться в этом только ему, Рэксу, как ни
клялся, что из него и под пыткой не вытянут ни слова, я помалкивал, делал
вид, что удивлен, обижен, оскорблен, наконец, но даже и не собирался ни в
чем признаваться. Только один Человек знал все до мельчайших подробностей -
по дням, по часам, по минутам. Это был Фридрих фон Тифенбах. От него я не
стал ничего скрывать. Я рассказал ему, что даже ВИДЕЛ, КАК ЭТО произошло. И
признался, что у меня ни на секунду не дрогнула лапа!
- Знаешь, Кыся, - сказал мне фон Тифенбах. - Я просто в отчаянии от
скудности и несовершенства Человеческого языка, и у меня не хватает слов,
чтобы выразить тебе, что я думаю по этому поводу. Мы все обязаны тебе
жизнью, и я благодарю Господа Бога за то, что он так счастливо и щедро
наградил меня знакомством и дружбой с тобой.
Мы сидели в кабинете. Фридрих у стола в большом вертящемся кожаном
кресле, я - у его ног, на ковре. Как мне было ответить Фридриху на ТАКИЕ
слова?
Я вспрыгнул к нему на стол, что-то муркнул и лизнул его в щеку. А что я
мог еще сделать?..
- Но вот я о чем подумал, Кыся, - продолжил Фридрих. - А не слетать ли
тебе в Петербург одному? Так ли тебе нужны разные вопросы немецкой полиции?
Следствие-то продолжается... Даже если они будут брать у тебя показания, как
у обычного свидетеля.
- Каким образом?! - удивился я.
- Таким же, как я сейчас разговариваю с тобой. Уж если твой приятель
Рэкс, по твоему же наущению, сумел установить со своим "Полицайхундефюрером"
Клаусом Телепатический Контакт, то почему тебе кажется, что в нашей полиции
не найдется еще один тонкий и умный Человек, который прочтет книгу доктора
Шелдрейса и не воспользуется его методологическими советами? Я считаю, что
сейчас -- самое время для твоего отлета в Петербург. Давай позвоним твоему
другу в Россию, чтобы он встретил тебя. Он владеет каким-нибудь языком,
кроме русского?
- Английским. Но очень неважненько...
- Ничего, договоримся, - спокойно сказал Фридрих. - Ты помнишь ваш
петербургский номер телефона?
- Нет, конечно, - смутился я. - У меня с цифрами вообще заморочки...
- Что?!
- Ну, цифр я не знаю! Вот что...
- А-а-аа... Не нервничай. Ничего страшного. Давай я запишу его фамилию
и полное имя. "Шура", как я понимаю, что-то домашнее?
- Да. Его зовут Александр Плоткин.
- Адрес не помнишь?
- Прекрасно помню! Проспект Науки, около шашлычной девятиэтажный дом с
одним входом и лифтом. Квартира на восьмом этаже. Перед домом - пустырь.
- Понятно, - улыбнулся Фридрих. - Ничего, ничего! Сейчас все будет в
порядке.
Он позвонил в специальную международную справочную и попросил разыскать
в России, в городе Санкт-Петербурге, на проспекте Науки, номер частного
телефона журналиста Александра Плоткина.
Спустя пятнадцать секунд Фридрих уже записывал наш петербургский номер
телефона. Несколько раз попытался набрать этот номер и соединиться с Шурой,
но разочарованно и горестно вздохнул:
- Никто не отвечает. Его нет дома...
В оставшиеся до моего отлета три дня мы звонили Шуре Плоткину в самое
разное время суток раз сто, и ни разу не застали его дома. Я высказал
предположение, что он на недельку уехал в Москву. Раньше он это делал
достаточно часто...
Несмотря на то, что Шура не откликался, было решено отправить меня в
Санкт-Петербург как можно скорее. От лишних полицейских расспросов, от
последствий возможной экзальтированной болтовни Дженни с посторонними
Собаками. Дженни и не захочет, а заложит - только из одного желания, чтобы
все знали, какую важную роль она играла во всем этом шумном деле. Ну, и,
конечно, не удержится и назовет мое имя!..
Мой отлет был обставлен самым деловым и шикарным образом. Все ранее
заготовленные документы для нашего совместного полета в Россию с Фридрихом
были аннулированы. Все необходимые документы только на одного меня -
получены в течение двух дней.
Надо сказать, что здесь очень сильно сработало имя самого Фридриха фон
Тифенбаха. Герр Лемке и фрау Розенмайер (Баська еще не вернулась из Польши)
сказали мне, что для обычного немца эти документы оформляли бы недели
три-четыре.
Компания "Люфтганза" получила заказ на авиационный билет
Мюнхен-Санкт-Петербург-Мюнхен, и на самое высокое обслуживание Кота фон
Тифенбаха в салоне высшего класса.
Немаловажная деталь - во всех документах я числился под фамилией
Фридриха как "Мартын-Кыся фон Тифенбах"! И это играло существенную роль -
здесь, в Германии.
Вместе со мной летели копии самых разных финансовых документов на
оплату счетов за:
1. Резервирование отдельного номера в пансионе для приезжающих Котов,
Кошек и Собак при самом дорогом и фешенебельном пятизвездочном отеле
Санкт-Петербурга. Пансион с парикмахерской для Котов и Собак, маникюром,
педикюром, серными ваннами, круглосуточным врачебным наблюдением и
четырехразовым питанием по заказу Кота-клиента. Расчеты только в
свободно-конвертируемой валюте.
2. Заранее было оплачено двадцатичетырехчасовое дежурство автомобиля
"Волга" - черного цвета, как нам сообщили в ответном факсе - для
персонального использования этого автомобиля Мартыном-Кысей фон Тифенбахом в
любое удобное для него время на любые расстояния.
3. Для поддержания постоянной и бесперебойной связи с Мартыном-Кысей
фон Тифенбахом при вышеупомянутом Клиенте всегда будет находиться
радиотелефон спутниковой связи с запрограммированными номерами в Германии
самого владельца данного Кота и его переводчика на русский язык - фрау
Татьяны Кох. Одно нажатие необходимой кнопки, которые может осуществлять сам
Клиент и любой обслуживающий Клиента персонал, включая шофера черной
"Волги", в любое время суток обеспечивает немедленную связь с Мюнхеном.
Инструкция по правилам пользования настоящим телефоном на русском языке -
прилагается.
4. Шофер автомобиля "Волга", закрепленного за Мартыном-Кысей фон
Тифенбахом должен по совместительству (за отдельную плату) выполнять
обязанности "бодигарда" - то есть телохранителя данного Клиента.
В Мюнхенский аэропорт имени Франца-Йозефа Штрауса мы выехали тремя
машинами. Грустный Фридрих, почти отсутствующая Моника, притихшая Дженни и
до предела взвинченный, но не подающий и признака нервозности Я -- в
"Роллс-Ройсе". За рулем - симпатяга герр Лемке.
Заплаканная Таня Кох и нежно-сосредоточенный на ней профессор Фолькмар
фон Дейн - на "Ягуаре".
И Клаус с Рэксом на своем "Фольксвагене-Пассате".
Для быстрого разрешения всех проблем, которые могут возникнуть в случае
беспрецедентного самостоятельного перелета Кота из одного государства в
другое, Клаус хотел было ехать в аэропорт в своей полной служебной форме и
на бежево-зеленом полицейском БМВ с мигалками.
Но Фридрих попросил его этого не делать, сказав, что с "Люфтганзой" у
него полная договоренность по всем пунктам перелета Кота, вплоть до
прикрепления к Кысе специальной стюардессы на время полета.
Оказывается, путь в аэропорт лежал по ближайшему отрезку автобана
Мюнхен-Нюрнберг, и волей-неволей я вторично оказался там, где поблизости
разыгрался тот самый кровавый и трагический спектакль, в котором несколько
месяцев тому назад я принимал такое бурное участие...
Волнение мое усиливалось с каждой секундой! Когда же мы достигли именно
того места, где мы с тяжелораненым Водилой догнали на своем сорокатонном
"Вольво" микроавтобусик "Тойота", на котором удирал от нас этот
профессиональный убийца, исполосованный мною - Алик, и впечатали его в
заднюю стенку огромного голландского рефрижератора так, что от его "Тойоты"
остался только разорванный металл вперемешку с тем, что было Аликом - я
вырвался из рук Фридриха, истерически заметался по "Роллс-Ройсу" и закричал
в голос:
- Остановитесь!!! Остановитесь, я умоляю вас!.. Да остановитесь же,
черт вас всех побери!..
Наверное, мой волевой напор был столь силен, что меня поняли
одновременно все - во всех трех машинах.
Герр Лемке, даже без приказания Фридриха, съехал на обочину. Следом
затормозил "Ягуар" профессора. И только "Фольксваген" Клауса и Рэкса проехал
чуть вперед и встал перед нашим "Роллс-Ройсом".
Клаус вынул из-под сиденья синюю полицейскую мигалку и поставил ее на
крышу своего совершенно "неполицейского" автомобиля. На всякий случай, как
мне потом объяснил Рэкс.
Я бросился открывать дверцу "Роллс-Ройса", но это оказалось мне не по
силам. Помог мне Фридрих, и я стремглав вылетел из машины. Вокруг все
выглядело совершенно иначе, чем тогда... Было раннее утро. А тогда была
ночь...
Сейчас все было покрыто холодным слежавшимся снегом, а тогда была
теплая немецкая осень. По существу - конец лета.
И по автобану сейчас спокойненько бежали машины - кому куда было нужно.
А тогда все автомобили стояли вокруг нас, рассекая темноту светом своих фар,
и в этом свете лужи крови на асфальте были черными, а лица убитых и раненых
сине-белыми...
- Тебе плохо, Кыся? - спросил меня Фридрих.
- Нет, нет!.. Постойте. Не ходите за мной!.. - ответил я.
И я бросился на другую сторону автобана, чудом выскальзывая из-под
колес мчащихся автомобилей. Я несся наперерез движению к знакомой полосе
густого кустарника и редких деревьев за противоположной обочиной... Слышал,
как Фридрих сказал всем остальным:
- Не волнуйтесь. Он сейчас вернется.
А Клаус негромко добавил:
- Он узнал это место. Вся та история с кокаином произошла здесь...
Помнишь, Рэкс?
А я уже лихорадочно разгребал смерзшиеся пласты грязного снега,
разбрасывал в стороны комья обледенелой земли под тем самым деревом, где в
ту жуткую ночь закопал золотую зажигалку "Картье", потерянную Гельмутом
Хартманном, найденную мною и Дженни. Которую мы так легкомысленно хотели
подарить моему Водиле... Но вот из-под мерзлой земли показался кусочек
тряпочной ветоши и я возблагодарил Всевышнего, что ветошь была промаслена!
Она не сгнила, не рассыпалась, не разорвалась, когда я, упираясь всеми
четырьмя лапами, скользя по подтаявшему подо мной снегу, тащил ее из мерзлой
земли.
- Тебе помочь? - Мысленно спросил меня Рэкс с той стороны автобана.
- Обойдусь... - ответил я ему и вытащил этот проклятый комок ветоши.
Раскатал его когтями и выволок из него золотую зажигалку "Картье"!
Прихватил зажигалку зубами и, совершенно обессиленный, вернулся на
обочину автобана. Дождался, когда поток машин слегка поредел, и неторопливо
пересек проезжую часть.
Подошел к Монике фон Тифенбах-Хартманн и положил эту зажигалку у ее
ног. В конце концов, Моника тут совершенно ни при чем... Аэропорта я
практически даже и не видел. Несмотря на то, что все окружающие меня, даже
Дженни, накануне прожужжали мне все уши, какой аэропорт в Мюнхене. И по
величине, и по комфортабельности, и по инженерной мысли. Последнего я не
понял, но сообразил, что это - что-то особенное!
Однако увидеть аэропорт мне так и не удалось, и только лишь по
собственной вине.
Я категорически отказался от поводка с системой ремешочков на фигуру, и
попросил, чтобы до самолета меня донесли в сумке, как это делал когда-то мой
дорогой Водила. В эту же сумку можно положить и все документы, следующие
вместе со мной, и спутниковый телефон с инструкцией, и какой-нибудь жратвы
на дорогу. Хотя Дженни уверяла меня, что в самолете обычно потрясающе вкусно
кормят, и, причем, абсолютно на халяву. У Дженни был большой опыт полетов...
За свое категорическое решение не надевать поводок я поплатился самым
жестоким образом - во-первых, сидя в сумке, я так и не увидел хваленый
Мюнхенский аэропорт, а во-вторых, Таня и Фридрих настояли на том, чтобы до
Санкт-Петербурга я летел в Рождественской красно-золотой жилетке! Они еще
хотели, чтобы я надел и манишку с "бабочкой", но тут я решительно положил
конец их тщеславным притязаниям и от манишки с "бабочкой" отказался наотрез.
С пограничниками была предварительная договоренность, что я не буду
проходить общий паспортный контроль, они и так проверят мои бумаги и меня
самого -- на оружие и наркотики. Такая проверка обязательна для всех,
садящихся в самолет. И если с этим делом у меня будет все в порядке -
Специальная стюардесса (кстати, очень красивая девушка в Специальной
замечательной форме и нелепой шапочке на голове) пронесет меня в сумке через
Специальный служебный проход по Специальному выдвижному коридору прямо в
самолет - на мое место в Специальном салоне первого класса для очень
высокопоставленных Специальных пассажиров.
Я вообще заметил, что словом "Специальный" немцы обожают выделять
любое, даже самое незначительное явление, хотя бы мало-мальски отличающееся
от обычного. И это должно подчеркивать исключительность положения,
доступного не каждому... Прощание было каким-то расслабленным, грустным -
словно ни у кого уже не осталось физических сил для достойного проявления
своих чувств и эмоций. Да так, наверное, оно и было...
Герр Лемке уважительно пожал мне лапу. Глядя куда-то сквозь меня,
Моника приложилась к моей морде сначала левой щекой, потом правой, и
перекрестила меня...
"Полицайхундефюрер" Клаус приподнял меня, поднес к самому своему лицу и
вдруг неожиданно прошептал мне на ухо на чистом Шелдрейсовском языке:
- Найдешь своего приятеля - шофера, передай ему, что он оправдан и
свободен от всяких подозрений. Это мне сказали ваши.
- Спасибо, - ответил я ему и неловко лизнул его в нос. Рэкс прижался ко
мне своей огромной мордой, а я обхватил его лапами за толщенную шею, и мы
немного постояли так, не сказав друг другу ни слова.
Профессор Фолькмар фон Дейн потряс мне обе мои передние лапы. Дженни
тихонько поскуливала, пыталась лизнуть меня в морду и чего-то вякала о
любви, хотя я четко видел, как она "положила глаз" на Рекса...
Таня Кох открыто плакала, тискала меня и шептала, что если бы не я... И
что я принес ей счастье!
А потом я просто прыгнул на худенькое плечо Фридриха фон Тифенбаха,
обхватил его голову лапами и, не помня себя от нежности и печали, стал ему
что-то бормотать и бормотать по-нашему, по-Животному!.. Я знал, что он не
понимает ни слова, но у меня тоже не осталось сил на Телепатию
по-Шелдрейсовски, и поэтому я весь в слезах, как какой-нибудь
маленький-маленький Котенок, продолжал прижимать к себе Фридриха, ставшего
мне таким родным и близким, как Шура Плоткин, как Водила, как все, что мне
безумно дорого на этом свете..
- Ты не вернешься, - тихо сказал Фридрих. - Я знаю. Я вижу тебя в
последний раз. Мне совсем немного осталось жить. И если когда-нибудь...
- Да! Да, конечно!.. - прошептал я все-таки по-Шелдрейсовски. - Я буду
звонить тебе... И, пожалуйста, не забывай - таблетку от давления и
полтаблетки "Бромазанила" на ночь. Я предупредил Дженни...
- Спасибо, - сказал Фридрих и мы с ним просто расцеловались самым
настоящим образом.
Описывать два с половиной часа полета от Мюнхена до Санкт-Петербурга -
вряд ли имеет смысл.
Первую половину полета я еще как-то бодрствовал: то меня кормили
(действительно, очень вкусно!) то поили, то каждый член экипажа по очереди
выходил из своей пилотской кабины - "с понтом", будто бы он идет в туалет, а
сам пялился на меня, числящегося по списку пассажиров как "Мартын-Кыся фон
Тифенбах" и находящегося на борту самолета под индексом - В.И.П.
Это, как мне еще вчера объяснил Фридрих, международный английский
термин - V.I.P. - "VERY IMPORTANT PERSON". Что по-русски означает "Очень
значительная персона".
Несколько раз меня напрягала красоточка-стюардессочка, которой я был
поручен. Она все время спрашивала, как я себя чувствую, и по моему телефону
сообщала это Фридриху или Тане в Мюнхен. Причем делала она это с разрешения
командира корабля, ибо в воздухе пользоваться спутниковыми телефонами
строжайше запрещено. Чтобы не мешать самолетной связи с землей.
Пару раз со мной пытались пообщаться мои соседи - сильно нетрезвый
русский мужик - глава какой-то профашистской политической партии в России.
Он даже предлагал мне выпить с ним.
И какой-то министр Баварии. Когда министр узнал от стюардессы, что я из
фамилии фон Тифенбахов, он тут же представился мне, но я, к сожалению, сразу
же забыл его фамилию...
Я вежливо уклонился от поглаживаний Баварского министра, а на
предложение главы русского фашизма выпить с ним на брудершафт так показал
ему свои клыки и когти, что он тут же протрезвел и попросил стюардессу
пересадить его от меня подальше.
И это было даже очень хорошо. Потому, что в этот момент мне было не до
фашистов, не до министров, голова моя работала только в двух направлениях -
что с Шурой, где он, почему не отвечает на телефонные звонки? Это - первое.
И второе - как мне найти Водилу? Не зная ни имени, ни фамилии, ни точного
адреса... Помню только, что как-то в разговоре Водила обронил, что теперь
живет в районе Невского. Где-то на улице Ракова, что ли? И все.
А потом я даже не заметил, как задрых в удобном и мягком самолетном
кресле, и помню только сквозь сон, что стюардессочка заботливо накрыла меня
теплым пледом...
...Проснулся я от того, что кто-то осторожно тормошил меня и
приговаривал по-немецки:
- Герр фон Тифенбах... Герр фон Тифенбах! Проснитесь. Мы на земле. В
Санкт-Петербурге. Вас уже встречают, герр фон Тифенбах!..
Когда меня вынесли на трап в сумке со всем моим багажом - телефоном и
кипой разных финансовых бумаг, я высунул голову наружу и увидел следующее:
Колючий ледяной ветер кружил поземку по летному полю, а у самого трапа
нашего самолета стоял белый "Мерседес-300" с распахнутыми дверцами. Около
него, несмотря на пронизывающий холод, с обнаженной головой, держа бежевую
пыжиковую шапку в руках - первый и крошечный признак нашего российского
благосостояния ее владельца, - в распахнутой дубленке мышиного цвета,
элегантно облокачивался о капот белого "Мерседеса" ни больше, ни меньше, как
раздобревший и разгладившийся сукин сын Иван Афанасьевич Пилипенко!!! Этот
ужасный и отвратительный Кошколов и Собакодав, ловец и убивец невинных Собак
и Котов, торговец "живым Кошачьим товаром", изготовитель уродливых шапок из
шкурок убиенных им несчастных и очень домашних Животных, Пилипенко -- автор
сотен трагедий семей, когда-то вырастивших Животное, ставшее членом семьи,
Пилипенко, подло кравшего и умерщвлявшего Животных на мраморных столах
Института физиологии или в дачном сарайчике самого Пилипенко где-то
неподалеку от города.
Об этом сарайчике, помню, среди нас, Котов, ходили чудовищные
легенды...
ИТАК - САНКТ-ПЕТЕРБУРГ НАЧИНАЛСЯ ДЛЯ МЕНЯ С ПИЛИПЕНКО. То есть -- круг
замкнулся.
Несколько месяцев тому назад с именем Пилипенко для меня кончился
Петербург, а сегодня Петербург, мой любимый и родной город, - начинается с
того же ненавистного мне Пилипенко! Просто мистика какая-то... Что же
дальше-то будет?
Когда мы с моей стюардессочкой спустились с трапа, Пилипенко поклонился
нам и на ужасающем английском начал было:
- Хай ду ю ду! Вилкоммен ту Санкт-Петербург!.. Айм вери глэд ту си ю...
Тут он запнулся и крикнул по-русски внутрь машины:
- Васька! Как там дальше?
Сидевший за рулем Васька (тоже - хорошая сволочь!), удивился и сказал:
- Ну, Иван Афанасьевич, ты даешь, бля! Откуда я-то знаю? Ты - хозяин,
ты и знать должен.
Но тут стюардессочка сказала на вполне приличном русском:
- Получите, пожалуйста, вашего клиента и распишитесь в этой бумаге.
Копию оставьте себе.
Пилипенко подписал бумагу, вернул оригинал стюардессе и протянул руку
за сумкой. Но стюардесса сказала:
- Момент, герр Пилипенко. Я должна подтвердить Мюнхену наше прибытие в
Санкт-Петербург.
Она пошарила рукой в сумке, достала из-под меня спутниковый телефон и
нажала Мюнхенскую кнопку. Подождала несколько секунд и залопотала
по-немецки:
- Фрау Кох? Все в порядке. Мы в Санкт-Петербурге. Очень холодно. Нас
уже встретили. В полете все-все было в порядке. Передаю телефон...
Пилипенко снова протянул руку, теперь уже за трубкой, но стюардесса
отвела его руку в сторону и попросила к телефону меня:
- Герр фон Тифенбах - вас!
Я в своей Рождественской красно-золотой жилетке наполовину высунулся из
сумки и
краем глаза заметил, что у Пилипенко от изумления просто отвалилась
челюсть! Так тебе и надо, гад... Я приложил ухо к трубке и услышал голос
Тани:
- Ну, как ты, Кыся?
- Нормально, - по-Шелдрейсовски ответил я. - Поцелуй Фридриха. Успокой
его. Я еще буду звонить...
И сам лапой отключил телефон. Пилипенко увидел это, впал в
полуобморочное состояние и покачнулся...
Ах, как мне отчетливо вспомнился полный бессильной злобы монолог
Пилипенко,
когда, провонявшийся оружием, потом и похмелюгой, милиционер остановил
раздолбанный "москвичонок", на котором они везли нас на закланье в институт
физиологии, и отобрал у Пилипенко десять долларов ни за что ни про что. Да,
еще и обматерил с ног до головы!
"Будет и на нашей улице праздник! - сказал тогда Пилипенко Ваське. --
Сейчас время революционное - кто был ничем, тот станет всем!.."
А я еще тогда подумал - все может быть... И вот вам, пожалуйста! Белый
"Мерседес", пыжиковая шапка, дубленка - которая ему раньше и во сне не
снилась... И Васька прикинут - будьте-нате! Кожаный куртон фирменный, руки в
специальных автомобильных перчатках с дырочками, французским одеколоном от
него разит. Курят они исключительно "Данхилл". Так это он - Пилипенко Иван
Афанасьевич - хозяин самого дорогого и престижного пансиона для иностранных
Котов и Собак самого высокого ранга? Это на ЕГО банковский счет Фридрих фон
Тифенбах перевел все суммы на мое содержание!
- Иван Афанасьевич, а Иван Афанасьевич! - окликнул его Васька. - А не
сдается тебе, что у этого мюнхенского Котяры - рожа вроде знакомая, а?
У меня сердце замерло... А вдруг они узнают меня, развернутся прямо
вокруг Исаакиевской площади, да и отвезут меня прямиком на Васильевский
остров, в институт физиологии!.. Благо тут это рядышком!
- Ну тебя, Васька, - неуверенно проговорил Пилипенко. - Быть не может!
За него нам такие бабки перевели, что подумать страшно! Хотя - похож... Ты
про какого вспомнил?
- А про того - с проспекта Науки. Который нас в последний раз тогда,
осенью, чуть по миру не пустил. Весь наш улов разогнал и сам смылился.
Помнишь? И ухо рваное, гляди! И шрам на роже...
- Не знаю, Василий. Не могу сказать. Но если этот Котяра,
действительно, того самого еврейчика, и он за это время сумел ТАК
приподняться, что может позволить себе жить по люксу и летать со спутниковым
телефоном - я ни о чем вспоминать не хочу!
- А если я тебе напомню, как он в позапрошлом годе тебе всю фейсу
располосовал, когда мы его отлавливали в очередной раз? - ехидно спросил
Васька.
- Слушай! - строго сказал ему Пилипенко. - Ты говори, да не
заговаривайся! Я сейчас возглавляю коммерческое предприятие мирового уровня.
И на за какие прынцыпы не держусь. Мне - абы гроши и харч хороший, как
говорят в народе. А гроши за этого Котяру плотют, как за прынца! И ежели ты
его хоть словом обидишь, или еще как, я из тебя душу выну и без порток
выкину. Понял? А на твое место любого генерала-отставника возьму, и он за те
бабки, которые я тебе сейчас плачу, - будет мне служить, как Иосифу
Виссарионовичу Сталину!
И тут мы подъехали к роскошной гостинице.
То, что гостиница была роскошной, я это сразу просек по тем
автомобилям, которые толпились у входа в этот русский рай богатого туризма и
очень крупных деловых контрактов. Мне еще Водила на корабле рассказывал про
такие гостиницы у нас в Питере. А я все никак не мог поверить, что в одном и
том же городе, где есть наш с Шурой дом и мой пустырь перед ним, существуют
такие гостиницы. Причем автомобили были не хуже грюнвальдских! А уж
Грюнвальд был пастбищем, на котором паслись самые дорогие автомобили Мюнхена
- самого богатого города в Германии...
Пилипенко не доверил Ваське нести сумку со мной, телефоном и
документами. Нес сам. И принес меня черт знает куда!
Розово-голубые салоны с высокими потолками, с кондиционерами, как у нас
в грюнвальдском доме Фридриха, с поилками на подставочках - чтобы не дай
Бог, Кошечке или Собачке не пришлось бы низко наклоняться над чашечкой! Это
может привести к искривлению шейных позвоночничков, как когда-то мне
объясняла Дженни...
Повсюду розовые и голубые подушечки, на коврах валяются искусственные
косточки,
игрушек - не счесть! Специальные деревца, по которым можно лазить, а
внизу - мягкое утолщение. Чтобы драть когтями, если так уж приспичит...
Вокруг этих Кошечек и Собачек так и вьются очень интеллигентного вида
Люди в шелковых голубых и розовых халатах. Кто по-французски говорит, кто
по-английски, кто по-испански... Чтобы каждый Клиент в пансионе имел бы тот
язык, к которому он привык у себя на родине. Да и с Хозяевами Клиентов так
общаться легче.
Отвели мне небольшую комнатку - голубую. В одной плошке - кристально
чистая водичка, в другой - некиснущее свежее молочко. На всякий случай.
Потому что столовая для нас, Котов, - в другом месте. Ну, и конечно, постель
- потрясающая! Пушисто-мягкое корытце с уймой подстилочек и крохотных
подушечек.
Ничего нашего российского! Все заграничное. Я даже кучу всяких немецких
примочек узнал, которые видел в том Мюнхенском Кошачье-Собачьем магазине в
Нойе-Перлахе, где мне покупали поводок, а для Дженни меховое пальтецо с
капюшоном.
И по этим салонам тоскливо и важно шатались наманикюренные и невероятно
причесанные Кошки, прилизанные и спесивые Коты - вперемежку с
растерянно-истеричными Собачками, постриженными так, будто они секунду тому
назад вернулись из циркового манежа.
Мы как-то с Фридрихом смотрели по "Цвайте Дойче Ферензее" - это такая
немецкая телевизионная программа - цирковое представление из Женевы, и там
выступали так постриженные Собачки. Мы с Фридрихом, глядя на них, чуть не
обхохотались! Так это выглядело нелепо и претенциозно...
Однако скажу без ложной скромности - когда Пилипенко выпустил меня в
этом великосветском салоне из сумки, и я появился в своей Рождественской
красно-золотой жилетке, - все окружающие меня Коты, Кошки и Собачки замерли
и уставились на меня, как на седьмое чудо света. В воздухе густо запахло
нескрываемой завистью. Да здравствует моя подруга Таня Кох - очень-очень
русская немка!
Меня оформили, сличили копии документов, которые были у меня с собой, с
теми, что уже имелись у Пилипенко, прочитали внимательно мое любимое меню,
тут же изготовили мне "татарский бифштекс" из свежайшей телятины, и пока я
пожирал его прямо в кабинете Пилипенко, все остальные служащие, оказавшиеся
действительно интеллигентными и высокообразованными Людьми (не дурак был
Пилипенко -- сумел подобрать кадры!), изучали инструкцию пользования моим
телефоном для связи с личным переводчиком "герра Мартына-Кыси фон Тифенбаха"
в Мюнхене - фрау Кох.
Пожрав, я решил тут больше не задерживаться и немедленно отправиться
домой -- к Шуре. А вдруг у него просто испорчен телефон и нет денег его
починить? Или у него отключили телефон за неуплату абонентных сумм? У нас
уже такое бывало!.. И наверняка Шура сидит сейчас в тоске и одиночестве при
мертвом телефоне дома, за своей старенькой пишущей машинкой, в которую уже
месяц как вставлен чистый лист бумаги...
Я растолкал столпившихся у моего телефона, вскочил на стол Пилипенко и
сам нажал "Мюнхенскую" кнопку. Все ахнули! Послышался стрекот набора номера,
два длинных гудка, и сразу же - голос Тани:
- Доктор Кох.
- Это я, - сказал я ей мысленно, по-Шелдрейсовски.
- Кыся! Миленький!.. А мы уж тут волнуемся... Ну, как ты там? Тебе не
холодно?
- Нет. Таня, пожалуйста, скажи этим обалдуям, чтобы они дали мне машину
и отвезли на проспект Науки, к шашлычной.
- Как?! Они тебя там даже не покормили? - возмутилась Таня.
- Нет-нет... С этим все в порядке. Просто там, у шашлычной, находится
мой дом с Шурой Плоткиным.
- Понятно. Передай трубку главному. Я все скажу. И не забывай, что
между Мюнхеном и Петербургом - два часа разницы.
- А что это такое?
- Ладно. Я тебе потом объясню. Давай их шефа!
Я пододвинул лапой телефон к обалдевшему Пилипенко и УСЛЫШАЛ, как Таня
пересказала ему мою просьбу.
- Бу-сделано! Бу-сделано!.. Сей минут!.. - только и отвечал Пилипенко.
-- И водитель наш будет ждать герра Кысю сколько нужно. И телефончик я ему
ваш передам для связи... Не беспокойтесь, водитель у нас - человек
проверенный! Он же осуществляет безопасность Клиента, хе-хе, так сказать.
Все будет в ажуре... Передаю трубочку!
Пилипенко мизинчиком развернул ко мне телефонную трубку и сладко
вымолвил:
- Вас...
Я приложил свое рваное ухо к трубке.
- Кыся, - сказала мне Таня. - Телефон возьми с собой. Связь - через
твоего водителя.
- Я слышал, - сказал я.
- Тебя тут все целуют!..
- Я всех тоже, - сказал я и сам отключил телефон.
На большом настольном аппарате со всякими примочками Пилипенко нажал
кнопку и проговорил в микрофон грозным голосом:
- Водителя черной "Волги" - ко мне, сей минут!
И точно! - сей минут открылась дверь пилипенковского кабинета и в
знакомом запахе пота, оружия и "послевчерашнего" перегара, вошел тот же
самый милиционер из Государственной автомобильной инспекции, который в
прошлом году осенью остановил засранный Пилипенковский фургончик, набитый
нами - приговоренными к смерти, - и слупил
с Пилипенко десять долларов, да еще и обозвал их с Васькой по-всякому!
Ох, умная сволочь - этот Пилипенко! Все его пророчества сбываются -- настало
время, наконец, и для Пилипенков! Еще год-два, он и в Президенты
баллотироваться будет...
Милиционер вошел в гражданском, но встал по стойке "смирно", приложил
руку к форменной милицейской шапке-ушанке, только без кокарды, и знакомым
хриплым голосом доложил:
- Слушаю, Иван Афанасьевич!
- Вот, Митя, твой Клиент из ФыыРГе, с самого Мюнхену. Вот евонный
телефон. Глянь сюда: эту кнопочку натиснешь - сразу с Мюнхеном соединяет, с
ихней переводчицей. Она тебе будет говорить - куда ехать, чего Клиент хочет.
Мы с тобой это уже вчера прорабатывали. Понял?
- Так точно!
- За каждый ихний волосок, - Пилипенко снова мизинчиком показал на
меня, - головой отвечаешь! Надо будет применять оружие - применяй. Отмажу по
всем статьям. Ты меня знаешь.
- Так точно!
- Вот ихняя сумка, ихний телефон. Ложи телефон в сумку, Клиента - туда
же, и счас поезжай на Гражданку, на проспект Науки к шашлычной. Там Клиент
сам сориентируется. И глаз с него не спускай, Митя! И слова всякие
употреблять не вздумай! И только на "Вы"!
- Так точно, Иван Афанасьевич!
- Выполняй!
Милиц ионер Митя положил мой телефон в сумку и хотел было взять меня на
руки, но я сам впрыгнул в сумку и уселся там.
- Во бля, какая животная умная! - не удержался Митя.
- Я тебе что про разные слова говорил?! - заорал на него Пилипенко. -
Извинись немедленно!
- Извиняюсь, - буркнул Митя, взял сумку и вышел вместе со мной из
кабинета Пилипенко.
Черная "Волга" блистала чистотой и благоухала Митиными запахами.
Мы ехали по зимнему Ленингра... Тьфу, черт! Мы ехали по зимнему
Санкт-Петербургу и внутри меня от волнения все дребезжало, и я был в таком
нервном напряжении, что временами, когда мы останавливались под красным
светофором, мне казалось, что я сейчас выпрыгну из машины и помчусь на всех
своих четырех лапах вперед, чтобы как можно быстрее добраться до нашего с
Шурой дома!..
Наверное, мое состоянии как-то передалось милиционеру Мите, потому что
он, с величайшим трудом удерживаясь от матюгов, вдруг сказал мне вслух:
- Ну, прямо ..... не знаю, что ..... сегодня со мной?! ...... Может,
вчера ..... перебрал? А может, ..... наоборот?
И тут я неожиданно понял, что если я своим нервным состоянием смог так
вздрючить этого, казалось бы, толстокожего Митю, значит... Значит, мы с ним
случайно настроились на ОДНУ ВОЛНУ! Вот так номер! А это значит, что...
А-а-а... Чем черт не шутит! И под очередным светофором, чтобы с Митей ничего
не случилось во время движения, я пустил первый "пробный шар": я вылез из
сумки, сел на спинку переднего пассажирского сиденья, точно так же, как я
обычно сидел в нашей громадной "Вольво" - у правого уха Водилы, и осторожно
сказал Мите по-Шелдрейсовски:
- Митя...
Митя удивленно оглянулся назад, никого не увидел, и стал осматривать
все машины, стоявшие рядом под светофором. Искал - кто это его позвал?..
- Митя, - повторил я. - Не пугайся. Это я с тобой разговариваю - Кот из
Мюнхена.
- Да, ты чо-о-о-о?!! - в ужасе завопил Митя.
- Точно, - мягко произнес я.
- Ох, бля-а-а... - Митя открыл рот и снял руки с рулевого колеса.
Над нами уже давно горел зеленый свет, всю Петроградскую сторону
разрывал возмущенный хор автомобильных сигналов за нашей спиной, а Митя все
никак не мог сдвинуться с места, пока я не сказал ему:
- Поезжай, Митя. Потом где-нибудь остановимся - я тебе все объясню.
Остановились мы только у Торжковского рынка. Митя выключил двигатель,
повернулся ко мне и спросил меня вслух:
- А это у меня не с пережору?
- Нет, - сказал я.
- А то мне последнюю неделю, понимаешь, каждый вечер приходилось
квасить... Вполне может крыша поехать!
- Нет-нет, - заверил я его. - Просто я умею Мысленно разговаривать.
Только Пилипенко об этом не говори.
- Да вы что?! Этому козлу?!! Да ни в жисть, блядь буду! Извиняюсь.
- Можешь не извиняться. Говори, как хочешь. И называй меня на "ты". --
Я подумал, что для Мити проще будет не "Мартын", а "Кыся", и добавил: -
Меня, например, зовут Кыся...
- А я - Митя.
- Я знаю. А теперь, Митя, гони на проспект Науки к шашлычной! Там я
тебе дом покажу. Перед домом огромный пустырь...
Не было никакого пустыря перед нашим домом! Сотни полторы самодельных
лавок и
магазинчиков заполнили мой любимый пустырь, а между ними еще стояли
Люди и с рук продавали всякую всячину - от сигарет "Мальборо" и детских
колготок до меховых шуб и автомобильных колес, включая глыбы мороженой
трески... Я и так был на нервном пределе, а тут чуть было не заплакал!
- Вот мой дом... - тихо сказал я Мите и показал наши окна на восьмом
этаже.
- Тебя проводить? - спросил меня Митя. Он понял мое состояние и не
задал ни одного бестактного вопроса. Он мне еще тогда, в прошлом году,
понравился.
- Нет, не нужно, - сказал я ему. - Ты только сними с меня эту жилетку.
А то еще Шура не узнает меня. Да, и неловко как-то...
- Напрасно. Она очень тебе идет, - Митя с сожалением помог мне снять
жилетку и спросил еще раз: - Сходить с тобой?
- Подожди меня лучше здесь. Мало ли что...
Дверь в дом была наглухо закрыта и на ней красовалась новая кодовая
установка с кнопками и номерами шифра на них.
В это время, слава Богу, я услышал, как кто-то открывает дверь изнутри.
Я приготовился проскользнуть на лестницу, но дверь отворилась, и первое, что
произошло - я получил оглушительный пинок в бок, и кувыркаясь, отлетел чуть
ли не под колеса черной "Волги". Вслед мне послышалось злобное:
- Только гадят по лестницам! А потом нюхай их ссаки!
Боль была ужасной! Такой здоровенный мужик, оказывается, живет теперь в
нашем доме...
Но тут из "Волги" молнией вылетел Митя! Я не успел охнуть, как он
ухватил этого мужика за горло, бросил его спиной о стену дома, а под нос
пихнул ему неизвестно откуда взявшийся пистолет.
- Ты что животную забижаешь, сука?!! В рот тебе, в Господа, в душу, в
Бога мать ети!!! Я вот счас наделаю в тебе дырок, козел вонючий!.. Для
верности Митя еще раз шарахнул мужика головой об стенку:
- Говори шифр, падлючий твой рот!
- Пять... семь... один... - заикаясь от страха, выдавил из себя мужик.
- То-то! - Митя дал мужику ногой в зад и спихнул его со ступенек
подъезда. - Чтоб я тебя не видел здесь, курва!..
Потом Митя нажал пятую, седьмую и первую кнопки на кодовом устройстве,
сам открыл дверь и пошел со мной к лифту:
- Хрен чтобы я тебя теперь одного оставил, - сказал мне Митя, пропуская
меня в кабину лифта. - Какой этаж?
- Восьмой... - с трудом сказал я. Боль в боку была нестерпимой, но я
ждал встречи с Шурой и готов был терпеть любые муки только ради одного
первого мгновения этой встречи!..
Мы поднялись на восьмой этаж, вышли из лифта и я показал Мите нашу
дверь. Тот порылся во внутреннем кармане куртки, достал свое милицейское
удостоверение и сказал мне негромко:
- Наверное, ксиву придется показывать. Счас все боятся всех. Никто тебе
просто так не откроет.
- Мой откроет, - сказал я. - Мой никогда никого не спрашивал "Кто
там?".
- Ты, видать, давно дома не был, - сказал Митя. - Посмотрим.
И нажал кнопку звонка. Меня аж затрясло! Сейчас, сейчас...
- Кто там? - спросил из-за двери женский голос,
- Милиция! - и Митя приставил свою книжечку к дверному глазку. Книжечку
долго разглядывали - может, у Шуры гостит кто-нибудь? А потом послышались
звуки отпираемых замков - один, другой, третий... Батюшки! Да, у нас и не
было никогда столько замков...
Я было засомневался - может, этажом ошибся? Стал внимательно
разглядывать дверь. Да нет, - дверь наша. Шура сам ее обивал... Наконец
дверь осторожно и боязливо открылась. На пороге стояла молодая женщина с
ребенком на руках. Это еще что такое?!
- Вам кого?
А я еще в машине Мите назвал Шурину фамилию.
- Нам бы гражданина Плоткина, - сказал Митя.
- А он тут уже не живет, - напряженным голосом сказала женщина.
- Та-а-ак... - проговорил Митя и вопросительно посмотрел на меня.
Как это "не живет"?! Быть того не может! Вот же - наша вешалка, наше
зеркало...
Я тут же прошмыгул в квартиру. Заплакал ребенок. Женщина стала его
успокаивать, говорить: "А вон к нам киса пришла!.. Давай с кисой поиграем?..
Ну, не плачь, не плачь..."
Это была и наша, и не наша квартира! Остатки нашей мебели были
перемешаны с незнакомыми столами, диванами... Мое любимое кресло завалено
стираными пеленками и детским барахлишком. Наши книжные стеллажи стояли
совершенно без наших книг. На их пустых полках громоздились нераспакованные
коробки, посуда, детские игрушки...
А книжек, наших с Шурой книжек, не было ни одной. Не было и любимых
Шуриных картинок на стенах, не было большой моей фотографии, которую Шура
сделал два года назад и очень гордился ею...
И запахов наших уже почти не было. В нашей квартире пахло только чужим
ребенком.
- А где же он сейчас живет? - спросил Митя у женщины.
- Кто? - не поняла женщина.
- Гражданин Плоткин.
- А-а-а... А он уже месяц как в Америку уехавши. Насовсем.
Как мы спустились к машине - не помню... Шли по лестнице вниз пешком --
на лифте почему-то не ехали. Шли мимо знакомых соседских дверей, мимо
сызмальства известных мне запахов, мимо всего того, к чему я так рвался
последние несколько месяцев.
По лестнице брел наугад - глаза полные слез, все двоится, в глотке
комок застрял.
И только одно желание в голове - умереть. Взять и перестать жить.... А
Митя идет рядом, бубнит чего-то, успокаивает.
- Не убивайся, - говорит. - Айда ко мне жить! Прокормимся. Я ж теперь
на двух работах...
Спустились на первый этаж, вышли на улицу. Я сошел со ступенек
подъезда, лег в грязный снег, закрыл голову лапами, и думаю: "Господи, как
же мне умереть? Помоги мне, Господи, не жить больше!"
Слышу, кто-то мне говорит по-Животному:
- Мартын, а Мартын!.. Ну-ка, подними голову! Убери лапы с морды!
Я одну лапу убрал, открыл один глаз - мамочки родные!.. Сидит напротив
меня мой ближайший кореш - бесхвостый Кот-Бродяга. Такой сытый, гладкий,
весь лоснится, и так приветливо на меня смотрит. Тут, не буду скрывать, я
просто в голос разрыдался. Нервы не выдержали...
Облизались мы, обнюхались, Бродяга и говорит:
- Кончай плакать! Идем ко мне! Безвыходных положений, Мартын, как ты
помнишь, на свете не бывает! Это твой Человек?
И показывает на Митю.
- Да, - говорю. - Знакомый. Но хороший...
- Ты ему скажи - пусть с нами идет. Жратвы на всех хватит.
Но Митя деликатно отказался. Сказал, что в машине подождет, радио
послушает. У него, дескать времени - навалом, он специально в своей милиции
двухнедельный отпуск взял на случай моего приезда. Пилипенко обещал хорошо
заплатить...
Зашли мы с Бродягой за дом со стороны мусоросборника, а там дверь в
подвал открыта. Я и говорю Бродяге:
- Это чего же тут дверь открыта? Видать, наша дворничиха Серафима ухо
завалила!
- Серафиму еще в ноябре прошлого года похоронили, - печально сказал
Бродяга. - С тех пор никто эту дверь и не закрывает. Мне-то это на лапу. Не
надо через разные дырки в подвал корячиться. А Серафиму очень даже жалко.
Она меня часто подкармливала, пока я на работу не поступил...
- На какую еще работу?! - поразился я.
- В охрану, Мартын, в охрану. Сейчас кто хорошо живет? Или тот, КОГО
ОХРАНЯЮТ, или тот, КТО ОХРАНЯЕТ!
И Бродяга рассказал мне, что сейчас он работает у Сурена Гургеновича в
шашлычной по охране ее от крыс. Их там сейчас развелось - чертова уйма!
Правда, сам Бродяга уже крыс не ловит, нанимает разных знакомых и
незнакомых Котов за харчи, которые ему Сурен специально выделяет.
Естественно, и самому Бродяге остается немало! Вот рыбка, вот колбаска, вот
курочка - прямо с гриля! Только остыла... Ешь, Мартын! Не стесняйся. Молока
- хоть залейся!..
С Кошками вопрос сам по себе решился. То на него, бесхвостого, никто из
них смотреть не хотел, а то теперь от Кошек отбою нет! Если хочешь, можем
сегодня позвать парочку - прибегут как миленькие. И устроим такой
междусобойчик со сменкой в процессе, что чертям тошно станет! По случаю
твоего, Мартын, возвращения!.. А?
- Нет, - говорю. - Спасибо. Ты мне лучше про Шуру расскажи...
- А что про Шуру рассказывать? Шура, когда из Москвы вернулся и не
нашел тебя - чуть с ума не сошел! Весь город объездил, всех знакомых обегал,
даже к бывшей жене заглядывал. Людей нанимал на поиски тебя, мальчишкам кучу
денег переплатил! В газеты давал объявления - у нас сейчас за бабки что
хочешь напечатают! На столбах всякие бумажки расклеивал. А на телевидении,
где у него полно знакомых - объявление не взяли! Сказали, что у них на носу
какие-то выборы, и про Кота - это несерьезно. А Шура сказал, что ему его Кот
гораздо серьезнее, чем любые выборы! И запил...
- Ты-то это откуда знаешь?! - спросил я, и поймал себя на элементарной
ревности. -- Тебе-то это откуда известно?
И это объяснил Кот-Бродяга - предприниматель хренов. Шура знал, что мы
дружим, и все просил Кота-Бродягу помочь ему в поисках. Бродяга его понимал,
но рассказать про наше последнее приключение - побег из Пилипенковского
фургончика, - не смог. Образования не хватило...
От тоски Шура стал иногда приглашать Бродягу к нам домой. Кормил моим
хеком и разговаривал с ним обо мне всякие разговоры. А сам пил водку.
А потом однажды сказал, что теперь в этой стране его больше ничто не
удерживает!..
Пару месяцев оформлял документы, держал Бродягу в курсе всех своих дел.
А месяц тому назад зазвал его в гости - Бродяга по этому случаю слямзил у
Сурена палку твердокопченой колбасы для Шуры, пришел не с пустыми лапами, и
Шура сказал, что завтра он улетает в Америку. В самый ее большой город...
Бродяга забыл, как называется этот город, потому что в эту ночь Шура
надрался так, что его потом до утра выворачивало! А Бродяге было не до
названия американских городов...
Наутро Шура уехал, оставив Бродяге свою старую визитную карточку, где
трясущейся с похмелюги рукой записал название этого города в Америке.
- Где эта карточка?! - рявкнул я.
- Не рычи, - спокойно сказал Бродяга-предприниматель. - Вот...
И вытащил откуда-то замызганную Шурину карточку. Я ее сразу узнал. Они
у нас на
письменном столе в коробочке всегда лежали.
На карточке было что-то накарябано Шуриным пьяным почерком. Но что -- я
прочитать не смог. Тут уже у меня образования не хватило...
- И все? - спросил я.
- Нет, - ответил Бродяга. - Он просил, если я случайно встречу тебя или
ты сам откуда-нибудь вернешься, передать тебе на словах следующее: МАРТЫН! Я
ТЕБЯ БУДУ ЖДАТЬ ВСЮ ЖИЗНЬ!..
Все! Все!! Все!!!
Никаких слез! Никаких рассопливаний!.. Взять себя в лапы, успокоиться,
наметить конкретный план действий, и не ждать у моря погоды, а вкалывать,
вкалывать, вкалывать! Пахать, не разгибаясь, пока я не совершу все, что
наметил, все, что мне необходимо, все - без чего мне другой жизни
просто-напросто на хрен не нужно!
Первым делом - необходимо выяснить, что там на этой Шуриной визитке
накарябано?
- Митя, посмотри, что я принес от своего кореша. Ну, того, без
хвоста... Это визитная карточка моего Шуры. Он там рукой написал, где он
будет жить в этой Америке. Ты можешь прочесть?
- "Нью-Йорк", - прочитал Митя.
- Это далеко?
- У-у-у... Бляха-муха, не то слово!
- Дальше Мюнхена?
- Раз в десять!
- А как туда попадают?
- Кто как. На самолете - часов пятнадцать-двадцать лететь, на пароходе
- недели две плывут, минимум... Хрен его знает. Но, если тебе нужно...
- Очень, Митя!
- Нет вопросов. Выясним. А как ты его найдешь в этом Нью-Йорке?
- Не знаю.
- Там, говорят, одних жителей двенадцать миллионов!
- Я, Митя, в цифрах не того... Это много?
- Как три Петербурга!
- Ох... - только и сказал я. - Давай-ка, Митя, посоветуемся с Мюнхеном.
Доставай мой телефончик...
Наша черная "Волга" стояла на углу улицы имени Софьи Ковалевской и
проспекта Науки, почти напротив кинотеатра "Современник". То есть, мы даже
не выехали из района, где мы с Шурой шатались сотни и тысячи раз. Мы всего
лишь немного отъехали от моего бывшего дома и остановились на маленькое
совещание.
Митя достал мой сказочный телефон, нажал нужную кнопку, приложил
телефон к своему уху, и через несколько секунд мы оба услышали голос Тани:
- Доктор Кох. Я-а, битте!
Митя откашлялся и сказал напряженным голосом:
- Здравия желаю! Младший лейтенант милиции Сорокин Дмитрий Павлович.
Соединяю с господином Кысей!..
И Митя приставил трубку к моему уху.
- Какой ужас, Кыся! Что случилось?! Почему ты попал в милицию? -
взволновалась Таня.
Я быстренько успокоил ее, объяснил - кто такой Митя и как мне с ним
повезло, и рассказал всю историю посещения моего опустевшего дома...
- Немедленно возвращайся в Мюнхен! - закричала Таня. - У тебя
оплаченный билет на самолет в оба конца! Здесь у тебя есть дом, и не один, и
тебя здесь все любят и ждут! Пусть они сейчас же везут тебя на аэродром!..
- Подожди, Таня! Не торопись... - прервал я ее с легким раздражением.
-- Ты можешь со мной говорить? Я не в больницу к тебе попал?
- Нет, говори сколько хочешь. Мы только что с Фолькмаром вернулись из
клиники. У нас была сегодня очень серьезная операция и я боялась, что ты
позвонишь именно в то время, когда я буду ассистировать Фолькмару... Когда
ты вылетишь? Мы тебя встретим!..
- Таня! Таня... Я не могу сейчас никуда вылететь... Я не знаю, смогу ли
я в ближайшее время вообще попасть в Мюнхен. Мне в Нью-Йорк нужно! А до
этого...
Я вспомнил своего несчастного Водилу и сказал Тане в Мюнхен:
- А до этого - у меня здесь еще куча дел!
Таня чуть не заплакала:
- Кот, родненький... Чем я могу тебе помочь? Может быть, тебе дать
Фолькмара?
- Нет, - твердо сказал я. - Соедини меня с Фридрихом.
Мгновенно в трубке что-то тихо щелкнуло, и я услышал спокойный
хрипловатый голос Фридриха фон Тифенбаха:
- Здравствуй, мой дорогой.... Я подключился, как только услышал вызов.
Я так и думал, что это звонишь ты. Вот видишь, как многому я у тебя
научился? А так как у нас с Таней телефоны скоммутированы - можешь не
повторять всего того, что ты говорил ей. Я слышал. Ты убежден, что твой Шура
живет в Нью-Йорке?
- Так он написал на своей визитной карточке. Здравствуй, Фридрих!
Прости меня, пожалуйста, у меня здесь совсем голова кругом пошла...
- Я слышу. Не нервничай. Я не могу немедленно позвонить в Вашингтон к
одному своему приятелю-конгрессмену - сейчас в Америке еще очень раннее
утро, и он, скорее всего, еще спит. А ночью - нашей Мюнхенской ночью я
позвоню ему и посоветуюсь с ним по всем твоим проблемам. О'кей?
- О'кей... - тихо сказал я. - А это удобно?
- Что? - не понял Фридрих.
- Звонить конгрессмену...
- Удобно. Мы с ним когда-то вместе кончали университет в Гарварде.
Делай, пожалуйста, свои дела спокойно и без лишней экзальтации. Тебе еще
нужно найти своего больного приятеля - шофера.
- Да, - сказал я.
Сердце мое разрывалось между Мюнхеном и Петербургом!
- Вот и ищи. А завтра в это же время позвони мне и Тане, пожалуйста.
Хорошо?
- Хорошо... - еле выговорил я, и слезы сами потекли у меня из глаз. Ну,
что я за слабак стал?! Так бы сам себе и набил морду!..
- Бис морген, Фридрих, - сказал я. - До завтра, Танечка. И сам нажал
кнопку отключения. Митя спрятал телефон в сумку, осторожно погладил меня по
голове:
- Я слышал, они с тобой, вроде, не по-нашему разговаривали? --
уважительно спросил он.
- По-немецки, - ответил я.
- Ну, ты даешь!.. - в голосе Мити я услышал интонации Водилы. - А еще
по-какому можешь?
- По-всякому.
- И по-английски?!
- И по-английски.
- Тогда-то что?! - радостно воскликнул Митя. - Тогда тебе прямо туда и
надо. Хули здесь-то делать, пропади оно все пропадом. Мог бы я, как ты -
по-всякому, хер бы меня кто тут увидел! Куда едем, командир?
- Давай, Митя, сейчас на Невский. Не на самый Невский, а на улицу
Ракова, между "Пассажем" и Музкомедией. Там где-то один мой друг живет...
По дороге я коротко рассказал Мите про моего Водилу, признался в том,
что не знаю ни его имени, ни фамилии, ни точного адреса, но очень-очень его
люблю! И, что мне обязательно нужно сообщить ему, что он целиком и полностью
оправдан в том кокаиновом деле. А если наши продолжают еще здесь катить на
него бочку, - то я позвоню в Мюнхен одному Человеку, с которым мы только что
разговаривали, моему старшему другу, - он свяжется с самим Полицейским
министром Баварии, а тот, в свою очередь, с нашими органами, и еще
посмотрим, кто от этого всего выиграет... Как бы кое-кому из наших русских
по шапке не надавали!
- Ох, Кыся! - весело рассмеялся Митя. - Знаешь, кто ты? Ты -
Кот-идеалист. Я тебе так скажу: наши сейчас никого в мире не боятся. На нас
управа одна - доллар! И так - снизу доверху... Ладно. Задержишься здесь на
месячишко -- все сам поймешь. Как мы твоего дружка-то искать будем? Ты об
этом подумал?
Я смутился. Точного плана поисков Водилы у меня еще не было. Честно
говоря, я надеялся на случайность. Дескать, Митя посидит в машине, подождет
меня, а я часок покручусь там по дворам, поговорю с Котами и Кошками. И так
дня за три-четыре, может, и найду своего Водилу.
Когда я, запинаясь от сознания идиотизма такого плана, предложил этот
вариант поиска Водилы, Митя посмотрел на меня с нескрываемым презрением:
- Чокнутый, что ли? - сказал он. - Ты от того, что своего Шуру в
Америку упустил, совсем головкой тронулся! Кто ж так ищет?! Что это за
самодеятельность?! Так и за десять лет не управишься. Нет, браток, эту
позицию мы с тобой малость переиграем - ты мне счас хорошо опишешь своего
Водилу, сам посидишь в машине, а я со своей милицейской ксивой разыщу там
ихнего участкового и покалякаю с ним по-свойски. Понял?
- Спасибо тебе, Митя, - сказал я.
- "Спасибом" не отделаешься! - засмеялся Митя. - Будешь в Америке -
пришлешь мне вызов... Не боись, шучу я так!
Полтора часа спустя, в быстро сгущающейся темноте и поздно зажигающихся
фонарях, мы с Митей подходили к дому Водилы.
Я сидел в сумке и без жилетки, чтобы Водила мог меня сразу узнать.
Сумку на плече нес Митя, а в руке держал бумажку со всеми Водилиными
данными. Впервые услышанные мною фамилия и имя Водилы оказались мне
настолько чуждыми и непривычными, что нет смысла их здесь даже называть. Для
меня он так навсегда и останется "Водилой" - дай Бог ему здоровья!..
От Мити попахивало водкой, луком и котлетами. Это он дома у участкового
уполномоченного милиционера за компанию принял.
Участкового он нашел с большим трудом. Ходил по дворам, спрашивал, пока
не наткнулся на какую-то разбитную бабешку, которая сразу же сказала:
- А, Витька наш? Так он уж поди лыка не вяжет. Счас сколько?
- Шесть, - ответил Митя.
- Точняк! - хохотнула бабешка. - Он к шести уже второй пузырь
приканчивает. Вона его лестница! Второй этаж, направо - первая дверь.
Но это был злостный поклеп на участкового Витьку, как сказал мне Митя.
Витька только-только начал было первый "пузырь", как тут к нему явился Митя,
и Витька был трезв, как стеклышко. Митя представился, показал удостоверение
и описал моего Водилу. Витька сразу же сказал, что такого очень даже хорошо
знает, но дать о нем сведения категорически отказывается, пока коллега Митя
с ним не примет по стакану. Пришлось принять. После чего Витька выразил
сильное сомнение, что Митя сможет поговорить с Водилой. Потому что Водила в
настоящий момент не Человек, а - Растение...
Он так и сказал - "РАСТЕНИЕ". Не разговаривает, ничего не понимает,
движения - ноль, полный паралич. Дочка двенадцатилетняя его с кровати на
коляску пересаживает и обратно. Однако под себя не ходит. Дочка как-то
научилась понимать - когда ему судно подставить, когда "утку" подать. В доме
чисто. Жена - на ладан дышит...
А недавно пришла бумага из следственного Управления Министерства
внутренних дел, что Водила во всем оправдан - истинные виновники дела номер
такого-то установлены, и Министерство внутренних дел приносит Водиле свои
извинения.
- Ему эти извинения - как собаке пятая нога, - сказал участковый Витька
и налил по второму стакану. - Или как рыбе зонтик. Его лечить надо, а не
извиняться перед ним! А они...
Дальше пошел такой мат, что даже Митя не понял, что хотел сказать
участковый Витька. Понял только, когда тот на весь дом прокричал:
- Кому служим, Митя?!! От стыда сдохнуть!..
Вот тут Митя отказался пить второй стакан, поблагодарил за все сведения
и адрес моего Водилы, и ушел, сказав, что, во-первых, он, Митя, за рулем, а
во-вторых, в машине его ждет один Клиент.
- Я хотел сказать - "приятель", но побоялся, что этот Витька сразу же
заорет: "Давай сюда и приятеля!" Поэтому я и сказал - "Клиент". Не
обижаешься? - спросил Митя.
Дверь нам открыла Настя - дочь Водилы. Я ее сразу узнал по Водилиным
рассказам. Мы, когда по Германии с ним ехали, все уши мне про нее прожужжал.
Настя была в кухонном переднике, со столовой ложкой в руке. Митя сказал, что
один старый друг хочет повидать ее папу.
- Проходите, - сказала Настя. - Он как-раз сейчас ужинает.
Митя снял куртку и теплые ботинки в прихожей, и в одних носках прошел
со мной в комнату. Я сидел в сумке и сердце у меня колотилось, как
сумасшедшее! Я даже задыхаться стал, а битый мой бок разболелся еще сильнее.
- Здравствуйте! - бодро сказал Митя и я выглянул из сумки.
То ли Насте показалось, что я высунулся из сумки на это Митино
"здравствуйте", то ли вообще мое появление показалось ей таким уж смешным,
но, увидев меня, Настя весело расхохоталась!
Честно говоря, я приготовился к трагической ситуации, а Настя сразу же
внесла в наш визит какую-то свою легкость, свое смирение перед Судьбой, свою
самоотверженность, что ли... Хотя то, что я увидел - у меня никакого веселья
не вызвало. В жутком больничном кресле на колесах, не идущим ни в какое
сравнение с такими же инвалидными колясками в Германии, сидел мой Водила -
худой, с серым, землистым лицом, с запавшими щеками, в повисшей на нем
знакомой мне клетчатой теплой рубашке и с такими бессмысленно потухшими
глазами, что мне чуть худо не стало!
На шее у Водилы был подвязан детский клеенчатый слюнявчик, прикрывающий
грудь от вываливающейся изо рта каши.
- Папочка, - негромко сказала Настя и повернула голову отца в нашу
сторону.
- К тебе гости пришли, проведать тебя.
Это было страшное зрелище. Водила смотрел сквозь нас с Митей, и мне
казалось, что меня уже нет в этом мире... Что сквозь меня можно смотреть,
проходить, проезжать... Что я вижу и ощущаю все это откуда-то совсем из
иных, внеземных сфер...
И ледяной ужас стал заполнять все мое существо! Неужели меня уже нет?!
Но я нашел в себе остатки каких-то неведомых сил, о которых я даже не
подозревал, стряхнул с себя кошмар оцепенения и выскочил из сумки прямо на
безжизненные руки Водилы! Обхватил его передними лапами за шею и завопил
истошно и исступленно - сначала от растерянности, по-Животному, а потом,
опомнившись, по-Шелдрейсовски:
- Водила!!! Водилочка!.. Это я - Кыся!.. Твой Кыся! Помнишь?!
Балтийское море! Германия!.. Собачки на таможне!.. Бармен.. Лысый!..
Мюнхен!!! Очнись, Водила!
Я лизал его щеки, нос, глаза, я кричал в его уши, и вел себя как
умалишенный, а окаменевшие от неожиданности и испуга Настя и Митя стояли как
вкопанные с открытыми ртами.
Я весь перемазался в каше, которая выпадала из безжизненного рта
Водилы, но в какой-то момент я вдруг почувствовал, как шевельнулись его
пальцы!
Я не поверил самому себе, отстранился и уставился Водиле прямо в
глаза... И увидел, что глаза Водилы ОЖИВАЮТ!..
- Водила! - закричал я еще сильней и даже укусил его за ухо!
А Водила...
Ну бывают же, черт вас всех побери, замечательные чудеса на нашем
паршивом белом свете!!!
А Водила все сильнее и сильнее прижимал меня к себе оживающими руками,
уже почти осмысленно разглядывал меня широко открытыми глазами и вдруг...
И вдруг лицо его исказила мучительная гримаса, будто от очень сильной
боли. Мне даже показалось, что я СЛЫШАЛ, как в его голове что-то тихо-тихо
щелкнуло, а по спине (но это уже видели и Настя, и Митя) прошла судорога с
едва слышным хрустом.
Неожиданно Водила сам себе вытер рот, и превозмогая какие-то
таинственные внутренние тормоза, сипло, скрипучим голосом, как очень долго
молчавший Человек, запинаясь, раздельно проговорил:
- К... Кы-ся...
Лицо его стало постепенно разглаживаться, словно боль начала затихать,
и он, уже куда более уверенно, снова проскрипел:
- Кы-ся при-шел... Родной... мой... Кыся!.. Где мы, Кыся?!
Я смотрел в оживающие глаза Водилы и МЫСЛЕННО молясь Господу Богу,
Ричарду Шелдрейсу и Конраду Лоренцу, умолял его:
"ВСТАНЬ, ВОДИЛА! ВСТАНЬ!!! ТЫ УЖЕ ШЕВЕЛИШЬ РУКАМИ, ТЫ ДАЖЕ ДЕРЖИШЬ МЕНЯ
- А Я ВЕДЬ ОЧЕНЬ ТЯЖЕЛЫЙ... ТЫ УЖЕ РАЗГОВАРИВАЕШЬ!.. ТЕБЕ ОСТАЛОСЬ ТОЛЬКО
ВСТАТЬ! ВСТАНЬ, ВОДИЛА! УМОЛЯЮ ТЕБЯ!
Завороженно глядя мне в глаза, Водила глубоко вдохнул и с хорошо
слышным хрустом во всем своем отощавшем, но по-прежнему очень большом теле,
с невероятным трудом приподнялся из своей инвалидной коляски и ВСТАЛ НА
НОГИ, держа меня на руках!..
- Мамочка! Мамочка!.. - закричала Настя. - Папа заговорил!.. Папа
заговорил и сам встал на ноги!!!
А я упал в обморок... Так и повис на руках у Водилы.
Кто бы мог подумать, что от очень сильного нервного перенапряжения Коты
могут упасть в обморок?! А вот, оказывается, могут.
Ночевал я все-таки в своем пятизвездочном Котово-Собачьем пансионе
господина Пилипенко И. А., потому что когда меня откачали и я пришел в себя,
Митя -- мой верный шофер и телохранитель, настоял на том, чтобы я не
оставался ночевать в Водилином доме, а немедленно ехал бы в Пилипенковский
пансион. Там, дескать, круглосуточно дежурят врачи-ветеринары - не ниже
доцентов и докторов наук, и он, Митя, не имеет права оставить меня сейчас
без врачебного присмотра после всех тех нервных стрессов, которые свалились
на мою голову в первый же день пребывания в Петербурге. На этом он
настаивает и как Друг, и как Человек, отвечающий за каждый мой волосок своею
собственной головой. Тем более, что на дворе уже почти ночь, а завтра у
Кыси, как он понимает, очень и очень нелегкий день...
Мы вернулись в Пилипенковский пансион. Митя зарегистрировал наше
возвращение и немедленно потребовал врача для "господина Кыси фон
Тифенбаха". Тут же появился доктор в шуршащем крахмальном халате с очень
изящной повозочкой, которую он катил перед собой, держа за длинную ручку.
Меня положили в эту повозочку и покатили в медицинскую часть пансиона.
Везли меня через общий Котово-Кошачий салон (у Собак был свой салон - во
избежание всяких недоразумений), где с десяток Котов и Кошек смотрели по
большому телевизору американские мультяшки из серии "Том и Джерри". Когда
меня провозили мимо них, многие проводили меня совершенно равнодушным
взглядом, а одна Кошка - из породы "Персидских-Длинношерстых", бросила на
меня такой взгляд, что я уж подумал, а не отменить ли мне визит к доктору?
Во врачебном кабинете Митя с тревогой пересказал доктору весь мой
сегодняшний день - от удара ботинком того идиота мне в бок до моей потери
сознания на руках у Водилы.
Доктор встревожился, осмотрел меня и с радостью сообщил, что ребра мои
целы, хотя имеет место сильный ушиб, а потом стал выслушивать мое сердце. Он
извинился, что не может воспользоваться новым японским кардиографом для
Собак и Котов, ибо господин Пилипенко купил эту установку для своих клиентов
и забыл попросить у фирмы инструкцию для нее хотя бы на английском языке. Не
говоря уже о русском! Японцы же прислали описание прибора только лишь ихними
иероглифами, и тут доктор развел руками...
Однако он считает, что все, что со мной произошло - в порядке вещей.
Перелет, нервы, усталость, смена климата... Доктор привел еще с десяток
причин, от которых я мог бы свободно окочуриться, но всего лишь потерял
сознание. Ибо, как сказал доктор ветеринарных наук, профессор и Лауреат
Государственной премии, "у господина Кыси фон Тифенбаха" - поразительный
запас жизненных сил, которых хватило бы не на одного Кота, но и еще на
несколько Человек!
- Вот это точно! - с удовольствием подтвердил Митя и подмигнул мне.
Все же доктор дал мне очень вкусную успокоительную пилюлю и посоветовал
выспаться.
Митя проводил меня в мою голубую комнатку и распрощался со мной,
сказав, что приедет за мной часам к восьми утра. И чтобы я наметил
дальнейший план действий. А он со своей стороны узнает, как Коты попадают в
Америку...
Не успела закрыться за Митей дверь, как в мою комнатку тихо вползла та
самая Длинношерстая Персианка - узнать, как я себя чувствую.
Отрекомендовалась она как Личная Кошка нового губернатора острова Борнео,
который хочет организовать в Санкт-Петербурге свое представительство. При
этом она все время ерзала задом и недвусмысленно задирала и отворачивал в
бок свой роскошный пушистый хвост.
А у меня, надо признаться, слипались глаза и жутко хотелось только
спать, спать и спать... Тут меня, наверное, еще и эта докторская пилюля
доконала. Короче, к великому неудовольствию этой губернаторихи, трахнул я ее
крайне некачественно и единожды. После чего уже вообще ни хрена не помню, -
ни как она уходила, ни как я засыпал. Я будто провалился в какую-то черную
яму и продрых до тех пор, пока не стал лопаться мой мочевой пузырь. А это
начало происходить уже тогда, когда свежевыбритый Митя стоял на пороге моей
комнаты и говорил мне:
- Кончай ночевать, господин-товарищ Кыся! Подъем!.. "Утро красит нежным
светом стены древнего Кремля..." Мать его за ногу... Вставай, вставай, Кыся!
На завтрак всем Котам и Кошкам давали разные специальные заграничные
витаминизированные концентраты, от одного вида которых мне становилось худо
еще в Германии. Но так как в пансионе были только "иностранцы", то они
лопали это за милую душу.
Я же быстренько смотался к Мите и сказал ему, чтобы он попросил для
меня кусок нормального оттаявшего хека, по которому я тосковал уже несколько
месяцев.
Пилипенко подозрительно посмотрел на Митю и спросил:
- Ты-то откуда знаешь, что Они хека хотят?
- С Мюнхеном согласовано, - не моргнув глазом, ответил Митя.
- Где ж я Им оттаявшего хека сейчас достану? - задумался Пилипенко. -
Интересно, а свежую осетрину Они жрать будут?..
- Будут! - уверенно сказал Митя. - Только сырую.
И я получил замечательный шмат сырой осетрины. После завтрака, как
только мы с Митей оказались в нашей черной "Волге" вдвоем, я сразу признался
ему, что никакого плана действий выработать не успел - с вечера меня сломала
докторская
таблетка, но вот утренняя осетрина навела на одну забавную мысль...
Погоди, - прервал меня Митя. - Потом выскажешься. А счас послушай, чего
я разнюхал. Я тут по утрянке одному знакомому мужику из транспортного отдела
милиции позвонил. Он наш аэропорт обслуживает. Так он сказал, что Коты без
сопровождающих лиц ни за какие бабки на борт самолета не допускаются! Или
Кот летит с Хозяином, и тогда его нужно оформлять честь по чести -- прививки
разные, хуе-муе с бандурой, и тогда - пожалуйста. Нет Хозяина - сосите лапу!
Ищите другой вид транспорта... Правда, есть еще один способ попасть в
Америку - морем. Но в порту у меня никого знакомых нет и посоветоваться не с
кем...
- Зато у меня есть! - сказал я Мите. - Если он, конечно, сейчас не в
плаванье, а на берегу.
Когда я говорил, что осетрина навела меня на одну мысль - я имел в виду
Барменского Кота - толстого, ленивого, вальяжного Рудольфа с того теплохода,
на котором мы с Водилой плыли тогда в Германию.
У меня Рудольф все время ассоциировался то со страсбургским паштетом,
то с куском осетрины... Хотя под конец пути я обнаружил в нем массу других
достоинств. Он мне тогда так помог своей информацией!
- Давай, Митя, в порт, - сказал я. - Поищем одного моего приятеля. Не
найдем - созвонимся с Мюнхеном, чего-нибудь да придумаем.
Я вспомнил бесхвостого Кота-Бродягу и сказал его любимую фразочку:
- Безвыходных положений, Митя, на свете не бывает!
- Уважаю, - сказал Митя и мы поехали в порт.
В порту, у причала не было ни одного русского судна. Стоял какой-то
пароход, но Митя сказал, что это "чухонец". Так у нас в Питере называют
финнов.
- Наверное, Рудик в море, - расстроился я. - Плывет, наверное, сейчас
толстожопый и страсбургский паштет трескает со своим подонком-Барменом!
Митя почувствовал мое состояние и так успокоительно говорит:
- Что на твоем Рудике свет клином сошелся? Во-первых, я могу кое-чего
совершенно официально узнать, а во-вторых, сам оглянись, пошуруй глазками -
нет ли какого другого местного Кота или Кошки? Их порасспрашивай...
Я и оглянулся вокруг себя. И точно! Смотрю, так деловито и безбоязненно
какая-то жутко грязная, тощая и клочкастая Кошка чешет. Явно - местная,
портовая. Но уж такая замызганная!.. Прямо какая-то АнтиКошка! Я б такую
даже на необитаемом острове не стал бы...
Ну как можно так не следить за собой?! Поразительно! Тем более в таком
месте, как пассажирский порт Санкт-Петербурга. Морские ворота России, можно
сказать! Вот по такой Кошке-грязнуле любой вшивый иностранец будет судить
обо всей нашей стране...
Но я превозмог свою брезгливость, догнал ее, а она, дура, сразу спину
выгнула, уши прижала и свои грязные клыки мне показывает! Будто я собираюсь
ее насиловать...
- Ладно тебе, - говорю. - Не скалься. Ты местная?
- А что? - говорит, но уши не поднимает и спину не выпрямляет.
- Ты здесь такого Кота - Рудольфа не знаешь? Толстый такой, пушистый...
В Германию со своим Барменом плавает. Может, встречала?
- Может и встречала, - говорит эта портовая курва. - А тебе зачем?
- Друг я его, - говорю. - Повидать хотел, покалякать...
Она посмотрела на меня так подозрительно и спрашивает:
- Ты -- "Кыся", что ли?
- Кыся... - говорю. А сам думаю: "Ни хрена себе, как я популярен! Ну, в
Мюнхене - оно понятно: телевидение, газеты, фамилия фон Тифенбах... А
здесь-то, в Питере, с каких дел?!"
- Иди за мной, - говорит эта грязнуха. Привела она меня в какой-то
теплый подвал - там по верху толщенные трубы шли. От них все тепло и было. И
повела меня в самый конец подвала, к грязному маленькому окошечку. Чувствую
-- Котом пахнет! И Котятами. И пылью. И еще чем-то... Пригляделся - в
тусклом свете крохотного окошка, действительно, Кот сидит. Худющий - прямо
скелет один с хвостом и усами! От недоедания - шерсть без блеска, но лапы
жилистые, мускулистые.
А вокруг него четверо тощеньких Котят играют, напрыгивают на него, за
облезлый хвост его таскают.
Меня Кот не видит, я в полоску света не попадаю, но и не чувствует, вот
что странно!
- Достала что-нибудь? - спрашивает Кот Кошку.
- Нет, - говорит Кошка. - Любка-буфетчица на склад поехала товар
получать, буфет закрыла. Потом, попозже сбегаю еще разок...
- Ох-хо-хо... - горестно так вздыхает Кот и с жалостью оглядывает
Котят.
А вокруг - нищета беспросветная! Подвал моего бесхвостого кореша
Кота-Бродяги по сравнению с этим подвалом - просто Дворец роскоши и
изобилия!
Я жду в полутьме. Что тут скажешь?.. И вдруг эта грязнуха-Кошка
говорит:
- Рудольф! А к тебе твой друг явился не запылился. "Кыся" твой
разлюбезный...
Гляжу - батюшки, да ведь этот скелет с хвостом и ушами и впрямь -
Рудольф!..
- Рудик... - говорю я растерянно. - Это я - Кыся.
...На третий день после того, как мы с Водилой съехали с корабля в
Киле, и после того, что с нами случилось по дороге в Мюнхен, когда пароходу
оставалось всего несколько часов ходу до Санкт-Петербурга, ночью в
закрывшийся уже бар вошли двое бычков - один русский и один немец, и сказали
Бармену, что "товар" погиб под Мюнхеном. Поэтому Бармену тоже нечего делать
на этом свете, и на глазах ошалевшего от ужаса Рудольфа в упор расстреляли
Бармена из своих длинных и тихих пистолетов.
Заперли бар изнутри и взломали все, что можно было взломать. Искали
деньги и какие-то бумаги. Бумаги нашли и тут же их сожгли. А деньги --
только двухсуточную выручку бара. И все.
Так и не купил Бармен домик на юге Франции. Лежат теперь три миллиона
его долларов где-то без малейшего движения и пользы...
- Жадность фрайера сгубила! - желчно вставила Кошка. Наутро уже в
Петербургском порту был страшный шухер! Народу понаехало - из бывшего
КаГэБэ, из милиции!.. Ходят по бару, прилипают подошвами к полузастывшим
кровавым лужам, фотографируют, записывают, всех допрашивают, обыскивают..
Перепуг на судне - ужаснейший! Все же контрабанду везут - и командный
состав, и рядовые матросики... А ну как найдут и с корабля спишут?!. Как
жить тогда?..
Рудольф не стал дожидаться, пока и его за жопу возьмут, и смылился с
судна. Но так как города не знал (практически уже сколько лет на берег не
сходил!) то так и остался жить в порту. Хорошо вот Кошка Маня взяла его к
себе... Теперь вот Котята у них. Живут, перебиваются. Маня жратву достает,
Рудик Котят воспитывает...
- Погоди, Рудик! - сказал я ему. - Я сейчас вернусь...
Пулей промчался по подвалу на выход, рванул за рекордное время к нашей
черной "Волге", говорю Мите:
- У тебя деньги есть?
- Есть, - говорит Митя. - Сколько тебе?
- Мне-то они на кой?! - говорю. - Ты смотайся в лавочку, купи сосисок,
рыбки какой-нибудь, и молока побольше. А потом скажешь Пилипенко, что на
меня истратил. Он тебе эти деньги отдаст. Так в контракте договорено...
- В гробу я видал этого Пилипенко! Жди, - Митя сел за руль, завел
машину и рванул с места. Вернулся минут через десять с огромным пластиковым
пакетом. Выскочил из "Волги", спрашивает:
- Куда нести?
- За мной, - говорю. - Сейчас я тебя с одним Котом познакомлю. Я с ним
вместе из России в Германию плыл...
Маня увидела, что принес Митя и даже заплакала! Давай кормить Котят
сосисками и молоком, сама стала приводить себя в порядок, умываться взялась,
прилизываться.
Митя ей помогает с Котятами управиться, мы с Рудиком беседуем.
Рассказал я ему вкратце свою историю, и говорю:
- Теперь мне в Америку надо, Рудик. В город Нью-Йорк.
- Задачка... - говорит Рудик. - От нас, из Пассажирского порта, в
Америку никто не ходит. Только из Торгового - за зерном. Но условия там,
конечно, не такие. Попроще.
- Черт с ними, с условиями, - говорю. - Как туда попасть?
- Я ж и говорю - задачка. Торговый порт - это у черта на куличках!
Через весь город...
- Ничего, - говорю. - У нас с Митей машина есть.
Раньше бы, точно, не удержался, сказал бы - черная "Волга"! А теперь,
наездившись на "Вольво", "Опеле", на "Роллс-Ройсе", "Мерседесе" и "Чероки",
даже и не заикнулся. Сказал просто - "машина", и все.
- Тогда-то - запросто! - говорит Рудик. - То есть, конечно, не
запросто, там еще нужно одного типа отловить и уговорить. От него в том
Торговом порту очень многое зависит. Он и судно может хорошее подобрать, и
капитана приличного, и команду - не хамскую.
И рассказал мне Рудольф, что в Торговом порту есть один Кот без имени,
который все и всех знает, крутит свои дела, как хочет, но в лапу берет со
страшной силой, а без этого даже усом не шевельнет.
А так как он, страшное дело как упакован и избалован, то с чем к нему
соваться - Рудольф понятия не имеет. На что он клюнет - неизвестно...
Тут Кошка Маня возьми да и подскажи:
- Я помню, ему кто-то теплую попонку на зиму из Норвегии привез, так он
из этой попонки до августа месяца не вылезал. Уже вся пропотевшая была,
вонючая, а он все в ней выпендривался. Пижон, каких свет не видывал!.. И
взяточник.
Как только Маня это сказала, так я сразу понял - я уже одной лапой в
Америке!
- Поехали! - говорю. - Все поехали! Котят берите тоже. Мы вас обратно
привезем в лучшем виде, а Котятам проехаться в автомобиле - одно
удовольствие. Не возражаешь, Митя?
- Ноу проблем, ребята! - отвечает Митя. - Вперед!!!
Этот жлобяра, этот взяточник из Торгового порта, Котяра без имени - с
меня ростом, за счет ожирения - раза в полтора тяжелее, как только увидел
своим воровским глазом мою Рождественскую красно-золотую жилеточку - так и
выпал в осадок!
Он от нее глаз не мог отвести! Он за нее готов был весь Торговый порт
отдать, только бы заиметь ее в собственное пользование!
Он даже хотел ее сразу же на себя и напялить, но тут Рудольф с Маней
очень решительно ему воспрепятствовали:
- Кыся - на борту судна, идущего в Нью-Йорк, ты - получаешь жилетку. А
сейчас лапы прочь!
И пока Митя в машине играл с Котятами, мы обо всем договорились с этим
жучилой.
Выяснилось, что времени у нас не так уж много. Ровно через два часа
один наш грузовой пароход под свеженьким названием - "Академик Абрам Ф.
Иоффе" (раньше он назывался "Заветы Ильича") уже загружен карельским лесом и
отчаливает в Америку, именно в Нью-Йорк, в чем этот Котяра-жулябия клялся
чем угодно. И капитан там - изумительный, и команда - двадцать семь Божьих
ангелов, а кок - Человек с большой буквы!..
И если уважаемый господин Кыся согласен отдать свою красно-золотую
жилетку, то он господину Кысе устроит отплытие в Америку в ближайшие
тридцать минут...
Все переговоры с Котом Торгового порта происходили у нас в машине, что,
не скрою, тоже сыграло свою положительную роль и произвело должное
впечатление на этого жулика. Всем своим видом он показывал, как приятно
иметь дело с серьезными и солидными Котами, даже если их просто зовут
"Кыся". Ах, если бы он знал, что я теперь еще некоторым образом и "...фон
Тифенбах!.."
Так как времени до отплытия оставалось совсем мало, а судно стояло
где-то на дальнем причале, я попросил Митю немедленно соединить меня с
Мюнхеном. Рудик и Маня с трудом утихомирили всех своих Котят, чтобы они не
мешали "телефонному разговору дяди Кыси с заграницей", и Митя нажал
Мюнхенскую кнопку.
При всей своей решительности и здоровом цинизме, взращенном в Мите
службой в Государственной автомобильной инспекции, при телефонном соединении
с другим государством Митя вдруг начинал чувствовать повышенную
ответственность за свою страну, и это придавало его голосу оттенки
благородного волнения. Вот и сейчас...
- Доктор Кох? Здравия желаю! Младший лейтенант Сорокин Дмитрий
Павлович! С вами тут господин Кыся поговорить хотят...
- Здравствуйте, Димочка! - услышал я Танин голос в трубке. - А мы уж
тут ждем-ждем вашего звонка. Дайте ему трубочку, пожалуйста!
- Говори! - сказал Митя и подсунул трубку мне под ухо.
- Танечка!.. Это я. Можешь подключить к разговору Фридриха?
- Я уже подключен, - услышал я Фридриха фон Тифенбаха.
- У меня новости... - сказал я упавшим голосом, совершенно не
представляя себе, как я им сообщу о своем отъезде в Америку.
- У нас тоже, -- сказал Фридрих. -- Выслушай их, пожалуйста. Как я
полагаю, тебе потом будет легче сообщить нам свои новости. Мы разыскали
твоего Александра Плоткина в Нью-Йорке через Конгресс Соединенных штатов.
Помог мой вашингтонский приятель.
- Ой... - сказал я, уж и не помню по-какому.
- Мы также выяснили, что из Петербурга пассажирские суда в Америку не
ходят. А на самолеты, вылетающие за пределы России, Котов без сопровождающих
их Людей, почему-то не сажают. Может быть, ваши власти боятся, что Кот может
угнать самолет в другую сторону? Так он и так вроде бы летит "ИЗ", а не
"В"... Не знаю. Мы поняли только одно - тебе, наверное, придется плыть
грузовым пароходом. Завтра у меня назначены телефонные переговоры с каким-то
очень важным господином из Балтийского морского пароходства, и я надеюсь...
- Не нужно, Фридрих! - прервал я его. - Через полтора часа я уже
уплываю именно на таком пароходе.
- Ах, Кыся! Я знал, что ты - гениальный Кот! Но то, что ты еще и такой
администратор...
- Это не я, - честно признался я Фридриху. - Тут очень помогли мои
друзья и один новый знакомый Кот из Торгового порта.
- Как называется судно? - тут же деловито спросила Таня.
- Как называется судно? - переспросил я у Кота Торгового порта
по-Животному, от волнения напрочь забыв название своего парохода.
- "Академик Абрам Ф. Иоффе"... - почтительным шепотом подсказал мне
этот жулик.
- Судно называется "Академик Абрам Ф. Иоффе"! - повторил я уже в трубку
по-Шелдрейсовски.
- Записываю... - сказал Фридрих. - Странное, правда, название для
российского флота, но... Времена меняются, и мы надеемся, что к лучшему.
Итак, Кыся, слушай меня внимательно! Мы сейчас же снова свяжемся с твоим
Плоткиным, и он будет встречать тебя в Нью-Йоркском грузовом порту. В
регистровом отделе компании Ллойда я постараюсь точно выяснить сроки вашего
прибытия в Штаты, чтобы твой Шура не бегал бы в порт каждый день. Так что
плыви спокойно. И я позволю себе дать один небольшой совет - помоги своему
Шуре, поддержи его... Первые год-полтора эмиграция - очень трудная штука.
Важно, чтобы кто-то был все время рядом. Ты меня понял?
- Я тебя очень люблю, Фридрих... - сказал я. - Я вас всех очень, очень
люблю!
Мой телефонный разговор с Мюнхеном прямо из машины окончательно добил
Кота Торгового порта...
Когда же после долгого пути к нужному причалу, потом проскок на судно
по трапу при помощи разных отвлекающих маневров мимо вахтенного и
пограничника, после поиска наиболее укромного и теплого местечка в машинном
отделении, куда, как сказал Кот Торгового порта, "даже таможня не
заглядывает", я был спрятан глубоко за пазухой этого "Академика...", и Кот
Торгового порта получил мою Рождественскую красно-золотую жилетку из моих
собственных лап, он мне выдал последние инструкции:
- Полсуток - не высовываться! Почувствовал под собой открытое море,
сразу же вылезай и иди представляться капитану. И постарайся ему
понравиться. Как -- это уже твое дело. Ну, а дальше, как говорится, -
счастливого плавания... Чао!
- Погоди, - спросил я его на прощание. - А почему ты сам сидишь на
берегу, а не плаваешь на этих судах по всему свету? При твоих знакомствах,
связях, возможностях.
- А на хрена мне это?! - усмехнулся этот Кот, пытаясь напялить на себя
мою жилетку. - Во-первых, я с детства боюсь воды, а во-вторых, зачем мне
плавать, когда ко мне все само плывет? Как видишь, за такой жилеткой мне
совсем не обязательно было плыть в Германию...
А еще через полчаса я из своего теплого закутка услышал отрывистые
команды, веселый мат, смех, разные технические крики, и резко усилившийся
грохот корабельных двигателей.
Затем сквозь все эти звуки - еле слышный плеск воды за бортом, кто-то,
кажется, что-то запел, и я понял, что мы отошли от причала. Я лихорадочно
стал вспоминать - все ли я сделал в Петербурге, обо всем ли сказал Мите -
младшему лейтенанту милиции Дмитрию Павловичу Сорокину, по совместительству
- водителю черной "Волги" и телохранителю высокопоставленных Котов дальнего
зарубежья?
То, что Митя выполнит все мои просьбы в лучшем виде, сомнений не было.
Важно - не забыл ли я сам поручить ему что-то важное, вот в чем дело! Потому
что прощание происходило в какой-то торопливой сумятице дел и чувств, при
постороннем Коте Торгового порта, и я вполне мог что-либо упустить из
виду!..
Первое! Спутниковый телефон я оставил Мите. Вдруг нужны будут
какие-нибудь лекарства для Водилы. Митя позвонит в Мюнхен и Таня все
лекарства пришлет с "Люфтганзой".
Второе. О Рудольфе и его семействе Митя сам обещал позаботиться. Я
втихаря предложил было Рудику - давай, мол, вместе в Америку! А он показал
глазами на Котят, на Маню, и только лапами развел...
Третье. Моему бесхвостому корешу Коту-Бродяге передать привет! Ему
помогать не надо. Очень самостоятельный Кот, тонко чувствующий и момент, и
ситуацию...
Четвертое. Спустя месяц позвонить в Мюнхен, узнать у Тани наш
Нью-Йоркский адрес и прислать все свои данные, чтобы мы с Шурой могли бы
выслать Мите приглашение в Америку. Хоть он и шутил, но, по-моему, шутил
совершенно серьезно. Кажется, все... Вроде бы ничего не забыл.
А вот уже и двигатели работают не так громко, и вода за бортом слышнее,
и в моем закутке под ремонтным верстаком на дне инструментального ящика
тепло и уютно, и спать хочется - сил нет! Видать, умудохался я за эти два
петербургских дня, передергался.
Я улегся на бок, прижал лапой свое рваное ухо и на секунду прикрыл
глаза...
...И сразу же увидел своего любимого Шуру Плоткина! Шура стоял на
сверкающем желтом берегу и смотрел в синюю океанскую даль, из которой я
должен был приплыть к нему...
А вокруг него сидели штук пятнадцать потрясающих, соблазнительных и
невероятно сексапильных АМЕРИКАНСКИХ КОШЕК!.. И все они, вместе с Шурой,
ждали меня!
Last-modified: Wed, 29 Dec 1999 18:53:32 GMT