вно он бывал здесь не раз. - Вот и ты, - кивнула она, точно они сговорились заранее, но он задержался в пути. - Наконец-то. - Ты ждала меня?! - поразился Ключников. - Я знала, что ты придешь, - ответила она спокойно, как будто речь шла о чем-то привычном. - Откуда? - недоуменно воззрился на нее Ключников. - А я сама тебя позвала, - она закрыла за ним дверь. - Как?! - опешил он и застыл у порога. - Проснулась и подумала: пусть он придет. Как видишь... - улыбнулась она, призывая его в свидетели, что задуманное сбылось. - Я сам пришел! - запротестовал Ключников. - Не-е-ет! - насмешливо передразнила она его. - Это я захотела. Сам ты бы поехал в Звенигород. Он остолбенел и глазел ошеломленно, не зная, что думать. Она за руку привела его в свою комнату, квартира поразила его простором и пустотой, - ни мебели, ни людей, голые стены, емкая глубина, чемоданы, постели, разостланные на полу. - Уезжаете? - спросил Ключников, обозревая чемоданы и дорожные сумки. Она кивнула с грустным смирением - что делать, мол, и объяснила, хотя он и не спрашивал: - Мои все на таможне. Багаж сдают. - Трудно? - поинтересовался он, потому что слышал об этом не раз. - Что у нас легко? - усмехнулась она. - Там такое творится... Второй день торчат, отлучиться нельзя. Посреди комнаты сиротливо стоял колченогий табурет, Ключников хотел сесть, но Аня подняла его. - Прими душ, - предложила она просто, как будто была уверена, что он не ослушается. Ключников покорно отправился в ванную и, раздевшись, стал под струю. Все, что происходило выглядело странно, как причудливый сон, но и наяву было странно, Ключников был смущен и скован, точно делал что-то, несвойственное ему. Однако он не строптивелся, понимая, что деться некуда: он обречен и от судьбы не уйти. Когда он вышел из ванны, Аня раздевшись, сидела на колченогом табурете и расчесывала волосы. Она поднялась навстречу, не стыдясь наготы, и обняла его. Как тогда, в машине, губы у нее были мягкие и влажные, она помогала себе языком, Ключников почувствовал легкую слабость, голова пошла кругом. Его опыт был ограничен одной женщиной, первой и последней, которую он узнал еще юношей, школьником, почти подростком, за все годы он не знал никого, кроме Гали, и не подозревал, что бывает иначе. Сейчас его ошеломила новизна. Аня была изобретательна, ее непредсказуемость и своенравие проявлялись в постели в полной мере. Она была раскована и свободна, Ключников иногда замирал от неожиданности, когда она без раздумий делала то, что взбредало ей в голову. Стыдясь, он цепенел, тогда как она без остатка отдавалась страсти, необузданных всплесков которой он страшился. Ему становилось неловко за свою сдержанность и смущение, а она была неистощима на выдумку, буйная фантазия била через край. В тот день, разумеется, он так и не поехал в Звенигород. И теперь Ключников жил под знаком страсти: Аня занимала все мысли, его тянуло к ней ежечасно. Улучив час-другой, он звонил ей и летел, как на крыльях. Вспоминая Звенигород, он испытывал угрызения совести, но призови его кто-нибудь к благоразумию, у него не достало бы сил совладать с собой. Правда, никто не призывал, никого пока не нашлось. Он был горд, что такая умная, яркая женщина принадлежит ему, однако ему мнились незнакомые люди, которых знала она, чужие дома, какие-то встречи, он угадывал у нее другое существование - помимо него; сомнения точили его что ни день. Ане нравилось разглядывать его, когда он был раздет: никогда прежде не встречала она такой физической мощи. С ним она чувствовала себя в безопасности. Ни один из ее высоколобовых знакомых, кто набрался пропасть всякой всячины и мог ответить на любой вопрос, не способен был дать ей такого чувства уверенности и покоя, какое она испытывала с ним. Он не знал малой доли того, что знали другие ее знакомые, но с ним она чувствовала себя, как за каменной стеной. Встречаться у Ани удавалось редко, дом был полон людей. Обычно она везла его к подруге, у которой была свободна квартира, но чаще они мчались за город и устраивались в машине или на открытом воздухе - в поле, на лугу, на опушке леса; повалив его на спину и оседлав, Аня изображала счастливую наездницу, которая на глазах у всего света самозабвенно скачет вдаль. Его постоянно жгло нетерпение, распаляло ожидание встречи, и если, позвонив, он не заставал Аню дома, то не знал, куда себя деть, томился, ждал, нетерпеливо названивал, слонялся, мрачнел и как будто заболевал. Его одолевали сомнения, травили едко, когда он думал о том, что для нее это всего лишь приключение, в которое она окунулась без оглядки, перед тем как уехать: укатит, и воспоминания растают вскоре, как свет на исходе дня. Он имел основания для сомнений, слишком разным было у них все до сих пор - среда, возможности, условия существования, вся жизнь, наконец. Она знала языки и читала книги, о которых он понятия не имел, и она была сведуща во многом, о чем он знал лишь понаслышке или вовсе не знал, ее изо дня в день окружали люди, с которыми он не мог знаться по той простой причине, что у каждого из нас свои пути-дороги. Иногда Аня везла его к своим друзьям. Большинство из них были образованными состоятельными людьми, радушными, хлебосольными и гостеприимными, однако Ключников чувствовал себя у них неуютно. Что он мог сказать им - он, который слыхом не слыхивал малой доли того, о чем они говорили? Он видел, что Ане интересно с ними, ее занимали их мысли, суждения, веселили их шутки, она была в своем кругу и чувствовала себя там непринужденно и легко, как рыба в воде, тогда как он ощущал себя чужаком. Впрочем, он и был чужаком. И чем дальше, тем сильнее зрела и копилась в нем неприязнь. По правде сказать, они не помышляли обидеть кого-то. Разговоры и споры, которые они вели, поглощали их целиком, но Ключникову нередко мнились скрытая насмешка или подвох, он долго потом испытывал досаду, будто опростоволосился или угодил в конфуз. Их разговоры, шутки, споры, застолья, посиделки, даже их богатые библиотеки вызывали у него злость. Разумеется, он не мог вступить с ними в спор, а тем более что-нибудь доказать или опровергнуть, и потому его подмывало грохнуть кулаком по столу, чтобы заткнуть им рты. Не говоря уже о том, что он изревновался весь, что было не мудрено: кому по нраву, если женщина с тобой лишь телом, а душой на стороне? Ключников долго терпел, но не выдержал, упрекнул ее, обуреваемый досадой, Аня удивилась, глаза ее округлились. - Ты ревнуешь?! - она смотрела на него с веселым недоумением, как бы не в силах уразуметь, чего он хочет. Аня была своенравна и быстра на язык и не задумывалась, что ответить и как поступить; она не выносила малейших посягательств на свою свободу и тотчас давала отповедь, нередко с перехлестом, чтобы не повадно было; язык у нее был, как бритва, за словом в карман она никогда не лезла. Это было необъяснимо. Где, когда эта молодая женщина приобрела свободу, не свойственную большинству людей, кто наделил ее такой независимостью и как жила она, неподвластная никому, как уживалась с нашим кромешным существованием? Спустя время Ключников понял, что привязан к ней. Это было похоже на серьезную болезнь: лекарства бессильны - ни избавиться, ни излечиться. Чем дальше, тем сильнее она привязывала его к себе, он удрученно думал о том, какую власть она взяла над ним. Случилось это само собой, Аня не прилагала никаких усилий, иногда он испытывал к ней ненависть за свой плен, но поднять бунт, освободиться не мог и не хотел. Между тем приближался день ее отъезда. Ключников не хотел об этом думать. Он знал, что отъезд неизбежен, но стоило представить, что ее нет, как становилось не по себе, жизнь мнилась пустой и тусклой, почти бессмысленной - представишь, свихнуться впору. В общежитии Ключников появлялся редко. С Буровым они не встречались, лишь однажды Ключников столкнулся с ним в коридоре. Сосед вперил жгучий пристальный взгляд, в котором светилось невысказанное тайное знание. - Тут тебе Галя звонила, - сообщил он хмуро, с обидой и внятным укором. Ключников кивнул - понял, мол, и прошел мимо. Он копался в шкафу, когда на пороге возник Буров. - Думаешь, я не знаю? - прищурился он, глядя в упор неукротимо горящими глазами. - Мы все знаем. - Что? - вяло поинтересовался Ключников, озабоченно роясь в вещах. - Все! - в голосе соседа прорезался торжественный металл. - От нас не скроешь! Не выйдет! Нам все известно! - Слушай, не темни... - поморщился Ключников. - Говори толком или заткнись. Я спешу. - К еврейке?! - с огнем в глазах и прокурорской медью в голосе натянулся, как струна, Буров. - Вот оно что... - понимающе кивнул Ключников. - Тебе-то что? - Мне?! Мне?! - выкрикнул Буров и задрожал мелко, затрясся. - Своих предаешь?! Ради жидовки?! Невесте изменил! Товарищей забыл?! Организацию бросил! - глаза его пылали неукротимо, он дрожал весь от возбуждения, голос звенел и бился, как огонь на ветру, в паузах он подвывал, словно заклинал кого-то. - Заглохни, Буров... Не до тебя, отвали, - устало попросил Ключников. - Ну да, конечно... У тебя теперь евреи друзья! Купили они тебя! На бабе поймали! Что - нет, скажешь?! Присушила она тебя! Между ног держит! Ключников не выдержал, выставил его в коридор. Буров вопил и упирался, Ключников выволок его за порог и повернул ключ в замке. Буров с криком бился в дверь, и когда Ключников вышел, по всему коридору из комнат пялились соседи; Ключников шел, словно сквозь строй. Было от чего помрачнеть, и пока Ключников ехал в отряд, он чувствовал позади внимательные взгляды соседей, спину жгли раскаленные глаза Бурова, его пронзительный крик все еще резал слух. ...по ночам отряд тщательно прочесывал подземную Москву. Все чаще они натыкались на бункеры и тоннели, весь центр был изрыт на разной глубине - Лубянка, Мясницкая, Старая и Новая площадь, Китай-город, широкие ухоженные тоннели вели в Кремль и в соседние ветки метро, мощные бункеры и коммуникации залегали на большой глубине рядом с Арбатской площадью и Пречистенским бульваром, на Таганке и на станции метро "Павелецкая", где за раздвижной стеной длинного перехода с кольца на радиус располагался резервный штабной бункер. Новые сооружения нередко соседствовали с древними подземельями, иногда они пересекались или соединялись в общую систему. Особенно тесно старые и новые постройки смыкались под Кремлем. Из Боровицкой башни древний, увешанный сталактитами ход, направлялся к руслу Неглинки, новый секретный ход был прорыт вдоль всего Тайнинского сада, где на месте подворья Угрешского монастыря и соседнего с ним двора Беклемишевых между Петровской и Москворецкой башнями за церковью Константина и Елены, от которой остались лишь подклет и фундамент, охрана Кремля поставила в угловой садовой низине приземистое здание, невидимое снаружи через кремлевскую стену и похожее на старинные палаты: кирпич, крутая кровля, кованые решетки... Отсюда старый ход вел под ров Калиты и дальше, под кремлевскую стену между Петровской и Безымянной башнями в сторону Москва-реки, а древний, обнаруженный еще в XVIII веке князем Щербатовым ход направлялся от Никольской башни к Лубянке. Современный, хорошо оборудованный тоннель шел под Красной площадью к Шевалдышевскому подворью, где соединялся с благоустроенными бункерами коммунистической партии, уходящими вниз на большую глубину. Поодаль бункеры имели замаскированные выходы в метро и на поверхность и сообщались с подземными этажами Лубянки. Весь Сретенский холм, один из семи московских холмов, был изрезан внутри, как муравейник, скрывая опрокинутый вниз загадочный город, подземное отражение Москвы, сказочный Китеж-град - с той лишь разницей, что существовал не в воде, а под землей. ...довольно часто Хартман приглашал Бирса на свою яхту. Стэн был хорошим яхтсменом, и Бирс, который никогда прежде не ходил под парусом, как прилежный юнга учился у шкипера ставить грот, стаксель и спинакер, управляться с такелажем и помалкивал, стирая шкотом в кровь ладони, лишь дул на них, когда они особенно горели. Оба они любили серфинг и нередко галсами носились под парусами на досках, а иногда выходили на катере Хартмана в открытое море и, надев акваланги и гидрокостюмы, ныряли с гарпунами, чтобы поохотиться под водой. Хартман пригласил Бирса полетать на собственном спортивном самолете, который он сам пилотировал. Раз в году Хартман отправлялся на охоту в Африку, во время сафари ему доставляло особое удовольствие встретить крупного зверя один на один, чтобы в полной мере пережить опасность и почувствовать риск. О, это была мужская жизнь! Бирсу не под силу было делать все наравне с Хартманом, однако тому не пришлось доказывать свое превосходство: узнав, что Антон новичок, Стэн успокоился и взялся его обучать; делал он это охотно и терпеливо. На уик-энд они втроем с Джуди отправлялись в горы и два дня катались на лыжах и загорали, попивая по вечерам у камина вино в принадлежащей Хартману альпийской хижине, сложенной из бревен и дикого камня. Это были два счастливых безмятежных дня. Ярко сияло солнце, цветные костюмы лыжников красиво выделялись на заснеженных склонах, белизна слепила глаза, и лишь свист лыж, взрезающих наст, нарушал плотную космическую тишину, которая лежала на склонах окрестных гор. На лыжах Антон чувствовал себя увереннее, чем в море, и все же он не мог тягаться с Хартманом, который катался, как профессиональный горнолыжник, что и не мудрено было: когда все к твоим услугам, грех не уметь. Как спортсмен, Хартман был сильнее Бирса. Стэн выиграл все партии в теннис и плавал он лучше, но в одном, Антон знал, он сильнее: в умении убить и выжить; об этом Хартман не подозревал, а Бирс помалкивал. Да, он умел убивать из всех видов оружия и даже голыми руками и умел выживать в любых условиях - научила родная страна, но чем тут хвастать, чем гордиться перед мирными дружелюбными людьми? И потому он помалкивал скромно о своих возможностях, словно в них заключалось что-то постыдное для него. В один из вечеров Бирс и Джуди, поужинав, сели в машину. - Сегодня нам предстоит бессонная ночь, - объявила Джуди. - Хорошая новость! - с воодушевлением одобрил Бирс. - Это совсем не то, что ты думаешь. - Жаль. Из-за чего тогда не спать ночь? - Сюрприз! - состроила рожицу Джуди. Они свернули на автостраду Сан Винсент и, набрав скорость, помчались на юг, минуя по дороге бульвары Олимпик и Пико. Машина на большой скорости шла по автостраде, в свете фар ярко фосфоресцировали дорожные знаки и разметка полотна, поодаль от дороги то с одной, то с другой стороны появлялись и уходили назад, как плывущие в ночном небе эскадры, светящиеся небоскребы. В кабине играла музыка, и казалось, музыка звучит над летящей навстречу дорогой, над обочинами, над окрестным пространством, над широкой зеленой долиной между океаном и горным хребтом и возносится вверх, высоко над грешной землей. Бирс рассеянно смотрел по сторонам, слушал музыку и думал о превратностях судьбы, занесшей его в морскую пехоту на Курильские острова, позже на войну в горы Афганистана, а теперь сюда, в калифорнийскую долину. Тогда он не знал еще, что причуды судьбы приведут его на войну в подземелья Москвы. Джуди выехала на бульвар Венеции, идущий от океанского побережья в сторону центра, и затормозила возле одноэтажного плоского белого здания Уилширского дивизиона городской полиции. - Понятно. Ты решила сдать меня в полицию, - сказал Бирс. - Да, сэр, - подтвердила она. - В чем меня обвиняют? - Вы уделяете мне слишком мало внимания. - Серьезная вина. За это полагается электрический стул. Начальником смены в дивизионе оказался высокий чернокожий лейтенант с тонким интеллигентным лицом, приятель Джуди. С его помощью она устроила Бирсу патрулирование по ночному Лос-Анджелесу. Лейтенант показал Бирсу помещение дивизиона - множество комнат, в которых за компьютерами работал дежурный персонал, а потом вызвал сержанта, широкоплечего крепыша с накачанными мышцами, и приказал ему повозить гостей по городу. - Давайте договоримся: что бы ни случилось, из машины не выходить. Я за вас головой отвечаю, - сказал сержант по имени Майкл, когда они сели в просторную полицейскую машину. Пока они ехали, Майкл показал, как работает бортовой компьютер: можно было связаться с компьютером любой другой машины, с картотекой дивизиона, городского полицейского управления, со штаб-квартирой ФБР в Вашингтоне, даже с Интерполом, чтобы получить необходимые сведения. - Смотри, - Майкл показал на пронесшуюся мимо светлую "тойоту". - Делаем запрос, - он нажал несколько кнопок, на маленьком светящемся экране побежала разверстка. - Машина в угоне не значится. Фамилия и адрес владельца. За ним ничего не числится. Ангелочек. Даже штраф не платил. - Здорово! - восхищенно покрутил головой Бирс. Они поспели на несколько происшествий, на пожар, на мелкую кражу в баре, но в целом вечер выдался спокойный, и они медленно объезжали криминальные кварталы, где проживали пуэрториканцы, китайцы и черные. Сидя за рулем, сержант ловко управлял машиной и дополнительными фонарями, расположенными на крыше машины, освещал верхние этажи, двери и окна подвалов и темные углы в стороне от дороги; он успевал вести переговоры по рации, поглядывал на планшет с планом города, а иногда вылезал и, придерживая кобуру с пистолетом, настороженно обходил подозрительные тупики и задворки. Из дивизиона по радио сообщили, что их разыскивает Стэнли Хартман, вскоре он и сам позвонил в машину и спросил, где они находятся. Поглядывая на планшет, сержант объяснил ему маршрут движения. - До встречи, - сказал Хартман и отключил связь. Драку на пустыре неподалеку от автострады Санта Моника они заметили еще издали, сержант прибавил скорость, резко затормозил и какое-то время наблюдал из машины, оценивая обстановку. Дрались двое черных - рослые парни в кожаных куртках, еще несколько человек сидели вокруг и, попивая из банок пиво, наблюдали за дракой. - Эй, кончайте! - крикнул сержант из машины, однако драчуны не подумали подчиниться. - Проваливай! - обернулся на мгновение один из них. - Сопротивление полиции! Сейчас заберу, - сержант показал им в оконце наручники и поболтал ими в воздухе. - Люди выясняют отношения. Не надо никого забирать, сами разберутся, - обратился к нему один из зрителей. - Кому сказал?! - железным голосом рявкнул на них Майкл и, прихватив дубинку, вылез из машины. - Что тебе надо? - повернулись к нему драчуны, а зрители лениво поднялись и, сделав несколько шагов отрезали путь к машине. В это мгновение сзади на большой скорости подкатил Хартман, резко затормозил и, открыв дверцу, выбрался из машины. - А это еще кто? - удивился один из зрителей. - Ты тоже полицейская задница? А ну, проваливай! - Что происходит?! - громко спросил Хартман, который не привык к такому обращению. - Сядьте в машину! - резко приказал ему сержант, кладя руку на торчащий из кобуры пистолет, но было поздно: Хартман опомниться не успел, кто-то схватил его и, понятное дело, словами уже было не обойтись. Бирс стремительно выскочил из машины, поймал в захват руку, которая держала Хартмана и, нагнувшись, бросил нападавшего через спину. Работая руками и ногами, он устроил им мельницу, после которой двое улеглись на землю, а третий скрючился и не мог разогнуться; остальные уставились на Бирса с уважением. Сержант между тем выхватил из кобуры пистолет и навел на компанию. - Эй, парень, где ты научился так драться? - миролюбиво поинтересовался один из драчунов. - В России, - ответил Бирс. - А еще я воевал в Афганистане. Они явно не поверили и уставились на него, тараща глаза, Бирс обратил внимание, какие у них яркие и огромные белки. - Он русский, - объяснил сержант, пряча пистолет. - Настоящий. Из Москвы. - Действительно? - недоверчиво глянул собеседник, а второй тут же предложил зайти в соседний бар, он еще никогда не пил с русским. - Нам некогда, джентльмены, мы с сержантом патрулируем по городу, - приветливо объяснил им Бирс. - Он мне помогает, - добавил Майкл. - У нас обмен опытом. Черные парни понимающе покивали, их белозубые улыбки сверкнули в калифорнийской ночи, как яркие вспышки. - Благодарю вас, - сдержанно сказал Хартман Бирсу. - Я хочу забрать Джуди. Это не женское дело. - Да, конечно. - Бирс показал на полицейскую машину, в которой, оцепенев от страха, сидела в полумраке Джуди. - Прошу вас. Он намеренно не стал подходить, чтобы они могли объясниться. Джуди отказывалась, Хартман настаивал, а потом сел в свою машину и раздраженно захлопнул дверцу; издали было заметно, что его разбирает злость. Хартман круто развернулся и помчался назад. Бирсу казалось, что даже улетающие в темноту красные стоп-сигналы машины выражают досаду. Он постоял, глядя вслед, и открыл дверцу полицейской машины, сел на переднее сиденье. Неожиданно сзади его шею оплели руки Джуди. - О Тони, я горжусь тобой! - воскликнула она, сияя. - Тебя опасно выпускать, ты нам всех клиентов разгонишь, - садясь за руль, проворчал сержант. - Без работы останемся. Они покатили дальше, и, как настоящий полицейский патруль, объезжали территорию Уилширского дивизиона. ...Першин установил наблюдение за всеми подземными ходами, но понять что-либо не мог: люди продолжали исчезать. По ночам то в одном, то в другом районе Москвы пропадали люди, рассказы убитых горем домочадцев сводились к набегу бледных, беловолосых, низкорослых людей в старых комбинезонах, каких давно уже, с послевоенных лет никто не носил. По описаниям выходило, что это те же альбиносы. Они проникали под землей в любое место Москвы, в любой дом и похищали людей; никто не знал, откуда они появляются, куда исчезают, где скрываются, куда уводят свои жертвы. Отряд не раз перехватывал их - группы и одиночек, однако взять живым никого не удалось: зная подземелья, как свой дом, альбиносы исчезали тотчас, а те, кому не удавалось оторваться, отчаянно сопротивлялись и в безвыходном положении, загнанные в тупик и обложенные со всех сторон, кончали жизнь самоубийством. Раненый между тем выздоравливал - креп день ото дня, но молчал. Уговорить его было невозможно, полученный им приказ застил все здравые доводы, как плотная штора свет. Альбиносу дали особые препараты, человек под их действием рассказывал все, что знал. То, что Першин услышал, ввергло его в растерянность, хорошо, что заранее вели съемку, не будь кассет, не поверил бы. 15 Когда он приехал, Аня сразу поняла: что-то стряслось. Ключников без утайки рассказал ей о Бурове, она внимательно выслушала, не перебивая. Он ждал от нее каких-то суждений, но она промолчала, лишь обмолвилась кратко: - Сам решай. - Что? - Как тебе быть. Больше они на эту тему не говорили. Аня была спокойна, ни тени насмешки или привычной иронии. Ни разу еще, с тех пор, как они сошлись, не говорили они о своих племенах, он о русских, она о евреях - не было нужды. В часы свиданий ни ей, ни ему в голову не приходило вспоминать, кто из них какой национальности, как не приходит это в голову тем, кто под огнем сидит в одном окопе или бок о бок идет в атаку: в любви, как в бою, национальность роли не играет. С самого начала Ключников с отчетливой ясностью понял, что говорить об этом нельзя, если он не хочет ее потерять: то был заповедник, запретная зона, нечто вроде минного поля, куда не стоит вступать - одно неосторожное движение и тебя разнесет на куски, даже пуговиц не останется. И по естественному в природе инстинкту самосохранения Ключников уразумел, что нельзя вторгаться на заповедную территорию. Вскоре он заметил в ней какие-то перемены - горечь в лице, печаль, заплаканные глаза; что-то происходило в ее жизни, чего он не знал: спросить не решился, а она не сказала. Спустя несколько дней, когда они на машине ехали в гости, Аня притормозила на красный свет у перекрестка и обронила как бы невзначай. - Если ты хочешь, можешь переехать ко мне. - Как? - не понял Ключников и повернулся к ней с невысказанным вопросом в лице. - Ты можешь теперь жить у меня, - ответила она, глядя на дорогу перед собой. - А твоя семья? - Ключников непонимающе морщил лоб. - Все уехали. - А ты? - он смотрел на нее и не мог взять в толк, что произошло. - Я осталась, как видишь, - усмехнулась она горько. Ключников оцепенел, не в силах постичь смысл сказанного. Нет, он понял, но не мог говорить, это было неправдоподобно. Теперь понятно было, откуда у нее эта печаль, заплаканные глаза, горькие складки вокруг рта, надо думать, ей несладко пришлось. Новость оглушила его, медленно, шаг за шагом он осторожно свыкался с ней, а иначе можно было задохнуться: тугая жгучая радость теснила грудь. Он еще додумался спросить, почему она передумала, и Аня несколько раз с осуждением покачала головой - ну и ну, мол, ума палата. Он поглядывал на нее, ждал ответа. В конце концов, он получил его. - Из-за тебя, дурак! - отрезала она, удрученная его тупостью. Ключников внезапно ударил себя по коленям. - Поворачивай! - решительно приказал он ей. Теперь недоумевала она: они ехали в гости, где их ждали - неделю сговаривались. - Поворачивай! - твердо и настойчиво повторил Ключников. - Быстро домой! - Нас ждут... - попыталась она урезонить его. - Обойдутся! - неуступчиво возразил он и ладонью отверг все доводы. - Ты что хочешь, чтобы я тебя посреди улицы уложил? Аня тотчас все поняла, вникла в самую суть. - Я не против, прохожие советами измордуют, - ответила она, но послушно развернулась посреди улицы, нарушив дорожные правила, и покатила назад. В тот день страсть захлестнула их с головой, могло сдаться, они угодили в невиданный шторм, волна за волной накатывались отчаянно, и жуть брала - выплывут или утонут? Он был горд, что она осталась с ним, его просто распирало от гордости, он готов был расшибиться в лепешку ради нее. По ночам Ключников спускался с отрядом под землю. Он возвращался на рассвете, Аня еще спала, он ложился с ней рядом, и она, сонная и теплая, улыбчиво и томно обнимала его. Каждое утро, несмотря на усталость и бессонную ночь, у него просыпалось желание, и каждое утро, прежде чем уснуть, они на рассвете любили друг друга. Это было похоже на медовый месяц, на свадебное путешествие. Судьба благоволила к ним: они одни жили в пустой квартире, никто не мешал им, не вторгался, даже в гости они перестали ходить. Одно лишь досаждало ему: телефонные звонки ее знакомых, которых у нее была пропасть; Ключников то и дело норовил отключить телефон. Квартира была похожа на необитаемый остров, на котором, кроме них, не было ни души. Они наслаждались уединением, но иногда тонкой иглой грудь Ключникова пронзал острый мимолетный страх: так не может продолжаться вечно. В один из дней они поехали в общежитие за вещами. Аня осталась в машине, Ключников направился внутрь. Бурова, к счастью, в комнате не оказалось, можно было спокойно собраться. Но видно, Провидению не угодны были покой и ровный ход событий. С двумя сумками Ключников вышел из общежития и направился к машине, когда увидел Галю. Она торопилась в потоке людей, видимо спешила в общежитие. Почти полтора месяца не виделись они, он не был в Звенигороде, лишь звонил иногда матери на работу, чтобы известить - жив, здоров... Мать каждый раз упрашивала его послать весточку Гале, которая тревожилась за него и, что ни день, забегала к ним в беспокойстве. Ключников страшился встречи, хотя понимал, что она неизбежна, рано или поздно надо держать ответ. Ему нечего было сказать Гале, как ни тщись, любое слово будет ложью. Он предполагал, они встретятся наедине, с глазу на глаз, но вот людная улица, толпа, час пик, гомон и толчея. Галя быстро шла, постукивая каблуками, углубленная в свои мысли, на лице внятно угадывалась озабоченность. Ключников понял ее тревогу и беспокойство и почувствовал страх перед неизбежной встречей. При желании он мог ее избежать, он увидел Галю раньше, чем она его, нырнуть в машину было делом мгновения. Но он оцепенел - шага не мог ступить. Галя неплохо смотрелась в городской толпе - миловидная, пушистые светлые волосы, чистая белая кожа, которая, казалось, излучает свет, что и понятно было: другой воздух, несуетная жизнь. Даже на расстоянии от нее исходило ощущение тишины, опрятной прохлады, свежести, душевного равновесия и здоровья. Но было в ней вместе с тем что-то неуловимо провинциальное, не поймешь сразу что, какие-то мелкие признаки - выражение лица, прическа, детали одежды... Наблюдательный глаз мог определить в ней приезжую, сродни тому, как даже издали определяют иностранца: слова не сказал, а понятно. Разумеется, она не случайно оказалась здесь, вероятно, спешила в общежитие в надежде что-то узнать. Она вдруг замедлила шаг и подняла голову, наверное, почувствовала взгляд, потом повела глазами по сторонам, словно кто-то окликнул ее. Галя заметила его, удивилась, обрадовалась, но тут же острым женским чутьем поняла, что он не один, и побледнела, замерла в растерянности, как ребенок. Она быстро совладала с собой, лицо у нее стало спокойным, молча и неподвижно смотрела она на Ключникова, словно обдумывала что-то и старалась понять. Вокруг шумно жила оживленная московская улица, они стояли в людском потоке, суетная толпа огибала их и текла мимо, тугой городской гул висел над мостовыми. Ни упрека не было в ее взгляде, ни осуждения, лишь тихая печаль и смирение, когда все ясно без слов и нет нужды объясняться. Никому в толпе не было до них дела, ни один человек не остановился, головы не повернул, никто их не замечал; гомон и шаги толпы, пестрая разноголосица, рев моторов и рокот колес шумным облаком взбухали над ними, однако для них сейчас не было никого вокруг, царила полная тишина; не замечая толпы, они смотрели друг на друга, словно в беззвучии остались на улице одни. Никто не знал, сколько длилась эта немая сцена. Сидевшая за рулем Аня заметила его, стоящего в столбняке посреди тротуара с сумками в руках, вышла из машины и открыла багажник. Ключников не двигался, Аня глянула на него удивленно, проследила его взгляд и уразумела все в тот же миг. Как опытная цыганка, Аня тотчас определила, что было, что есть, а что будет, она решила дождаться, не вмешиваясь в события. Оставив багажник открытым, Аня села за руль и ждала, не двигаясь. Ключников с трудом оторвал взгляд от Гали, оцепенело словно во сне, обошел машину, сунул сумки в багажник и захлопнул крышку. Галя не стала дожидаться, пока машина отъедет, быстро направилась к метро. Сергей скованно залез в машину и сжался, замер, словно окоченел на морозе; можно было подумать, что его разбила неведомая хворь. Аня повременила немного, как бы давая ему возможность подумать, он мог еще выскочить, побежать следом, настичь и объясниться. Но он сидел, горбясь, словно от холода, и она, помешкав, спросила: - Поехали? Вопрос с трудом дошел до него, наконец Ключников уразумел, кивнул рассеянно, оставаясь во власти раздумий. Аня завела мотор и покатила вдоль улицы, которая жила шумно, как прежде, впрочем - как вся Москва. Встреча оглушила Ключникова, он кротко сносил контузию, лишь отвечал иногда невпопад. Аня обращалась с ним, как с больным, и, чтобы развлечь, вечером взяла в гости. Они приехали в большую богатую квартиру, набитую книгами и гостями, книги стояли на полках и лежали повсюду, гости слонялись по комнатам и вели нескончаемые разговоры, от которых Ключников заскучал. Он видел, что Ане здесь интересно, она живо включилась в беседу и развеселилась вскоре. Неожиданно для себя Ключников заметил среди гостей своего напарника по отряду Антона Бирса. - Ключ, ты как здесь? - удивился Бирс. ...остаток ночи они провели в разъездах. Бирс удивлялся, как на любой вызов к месту происшествия со всех сторон, как гончие на звук рожка, слетались патрульные машины - иной раз с десяток и больше, кроме того, над местом происшествия нередко зависал полицейский вертолет, и яркий сноп света мощного прожектора, вспоров темноту, падал отвесно вниз. На исходе ночи сержант отправил гостей в дивизион, где они оставили машину. На прощание Майкл сделал несколько снимков "поляроидом", который тут же выдал готовые снимки: Бирс и Джуди стояли рядом на фоне полицейской машины. Отвезти гостей в дивизион сержант поручил Вилли, миловидной негритянке из парного патруля, а сам пересел в ее машину, на которой она работала с напарником. Бирс и Джуди сели на заднее сидение, Вилли неторопливо повезла их назад, на бульвар Венеции. Было еще темно, но близился рассвет, небо на востоке окрасила заря, и бледный холодный свет рос и набирал силу над вершинами гор. Вилли неожиданно притормозила возле стоящей на обочине в зарослях акации и жимолости темной машине. Осветив номер, Вилли набрала его на компьютере и озабоченно покачала головой: машина значилась в угоне. Придерживая кобуру с пистолетом, Вилли настороженно обошла машину, вызвала по рации буксир и, сев за руль, принялась ждать. Джуди вспомнила, что поблизости есть ночной бар, и предложила выпить кофе. Вилли отказалась, сославшись, что ей надо дождаться буксир, Бирс и Джуди вылезли, разминая затекшие ноги. Из низин за обочинами тянуло сыростью, вязкий туман заволок дорогу. Джуди ежилась от ночного холода, куталась в плащ, Антон обнял ее, и они медленно побрели в густом тумане. Дверь бара была закрыта, но не заперта, в слабо освещенном зале теплилась жизнь, в полумраке за одним из столов сидела пестрая компания - длинноволосые юноши и единственная девица. Все курили, передавая окурок из рук в руки, будь Бирс и Джуди повнимательнее, они заметили бы неестественную бледность лиц, странный блеск в глазах. Однако они не обратили внимания и направились к стойке, за которой дремал бармен. Джуди заказала два кофе и страшно удивилась, потому что бармен по непонятной причине отказал им и делал глазами какие-то знаки, как будто хотел о чем-то предостеречь. Джуди повторила заказ, бармен помешкал и, вздохнув, нехотя покорился. - Эй, парень, не одолжишь нам свою подружку? - поинтересовался один из длинноволосых юношей, остальные с интересом обернулись к стойке. - Тони, я прошу тебя, - Джуди накрыла его руку ладонью, и Бирс смирился, промолчал. За столом, хихикая, совещались, Джуди и Антон пили кофе, как вдруг тот же парень поднялся и направился к стойке. Он приблизился к Джуди и положил руку ей на плечо. - Если хотите, я могу заплатить, - сказал он, чуть покачиваясь, движения его были скованно-тягучими, Бирс понял, что компания курила марихуану. Поднявшись с высокого табурета, Антон вывернул курцу руку за спину, подталкивая, отвел к столу и, вернувшись, сел на место. Он услышал за спиной грохот отодвигаемых стульев и увидел испуганное лицо бармена. - Тони! - вскрикнула Джуди, обернувшись. Четверо курцов, поднявшись из-за стола, достали ножи и сообща направились к стойке. - Полезай в бар! - приказал Бирс, Джуди вскочила ногами на табурет и перемахнула через стойку. Все четверо медленно сходились к стойке, Бирс ждал, когда они приблизятся, как вдруг у входа зазвенел колокольчик и на пороге появилась Вилли. Она сразу все поняла, выхватила из кобуры пистолет и хладнокровно приказала им бросить ножи, потом поставила парней лицом к стене и держала под пистолетом, пока не прибыл вызванный барменом патруль. - Я тебе обещала бессонную ночь, - напомнила Джуди, когда они пересели, наконец, в свою машину. - Вы сдержали слово, мисс Джуди, - согласился Бирс. - Столько удовольствия и всего за одну ночь. В один из дней Джуди привезла Бирса в Диснейленд. Машину они оставили на необозримой, заставленной автомобилями стоянке, слева от которой высился отель "Диснейленд", справа монорельсовая дорога делала кольцо. Они направились к светлым, резным, похожим на русские деревянные теремки кассам, где играла бравурная музыка, и хотела купить билеты, но администратор объявил им, что они гости компании и выдал бесплатный жетон на аттракционы и на ланч в летнем ресторанчике "Голубой залив". На весь день они впали в детство, хохоча до упаду и радуясь, и когда под вечер, обессиленные, они сели в машину, само собой получилось, что они осторожно и целомудренно поцеловались, благодаря друг друга за проведенный сообща день. В следующий уик-энд они поехали к океану в поместье родителей. Прибрежное шоссе тянулось вдоль гряды холмов, на которых стояли виллы кинозвезд. Джуди показывала Бирсу, где чья вилла, но вилла ее родителей ничем не уступала прочим: огромный дом из валунов, дерева и стекла, стоящий на крутом склоне над океаном. Они проехали тридцать миль на север и свернули налево. Большой земельный участок террасами спускался к воде, дорожки были выложены галечником и деревянными кругляками, в некоторых местах склон подпирали отвесные стены из дикого, поросшего мохом, камня. Бирса определили в отдельный домик для гостей, тропический бунгало, стоящий на сваях под пальмами поблизости от воды. Весь день они с Джуди загорали на берегу, удили рыбу и плавали на доске под парусом, вечером ужинали при свечах в гостиной и расстались заполночь. Бирс спустился в бунгало и под плеск волны, лежа в постели, смотрел по телевизору ночные новости, когда неожиданно пришла Джуди. - Подвинься, - улыбчиво сказала она, отогнула одеяло и легла рядом. Выглядело это естественно и непринужденно, как все, что делала Джуди. Антон обомлел и скованно молчал, не в силах что-либо произнести; сквозь паузы в речи дикторов доносился мерный плеск волны. Бирс не двигался, чувствуя себя полным идиотом. Джуди с улыбкой взглянула ему в лицо. - Я тебе нравлюсь? - спросила она просто. - Очень, - чистосердечно признался он. - А тогда, что же? - она удивленно вскинула брови. - Я... понимаешь... - ему вдруг стало недоставать слов в английском языке, он мялся, не зная, как ей объяснить. - Я не хочу приключений... я хочу всерьез... - Да, всерьез. Я тоже всерьез, - подтвердила она и смотрела на него озадаченно, не понимая в чем дело. - Всерьез - мы слишком далеко живем: ты здесь, я там. - Ты можешь остаться, - предложила она. - Захочешь, я приеду к тебе. - Я не могу остаться, - возразил Бирс, сгорая от стыда. - А ты не сможешь жить у нас. - Почему? - на ее лице прочно держалось недоумение; она силилась понять причину и не могла. - Ты говорил, ты в разводе. У тебя там девушка? - Нет. У меня там сын. - Мы возьмем его сюда, - предложила Джуди, не мудрствуя лукаво. Любое препятствие мнилось ей пустяком, она искренне старалась понять, что мешает им быть вместе, и не могла. - Наверное, я просто тебе не нравлюсь, - сказала она огорченно. - Джуди! - он поцеловал ее ладонь. - Ты мне очень нравишься. Поверь, я ужасно хочу тебя. Она без промедления сунула руку под одеяло, пошарила там и, потешно округлив глаза, воскликнула: - О, Тони! В чем же дело?! Даже сейчас она была естественна и бесхитростна, ни намека на притворство. - Джуди, Америка - прекрасная страна, но жить я могу только в России. Там плохо, но там интересно, - попытался он ей объяснить. Она наморщила лоб, как будто решала трудную задачу и не могла решить. Не могла осилить своим американским умом, хот