Оцените этот текст:



---------------------------------------------------------------
     © Copyright Игорь Свинаренко
     Email: isvi@mail.ru
     Date: 31 Oct 2002
     Изд. "Вагриус", 1999
---------------------------------------------------------------




     Массой всякой дряни
     и абсурда в себе я обязан книгам.
     Более извращенного представления о действительности, чем в книгах,
     невозможно найти.
     И.Малашенко

     Пара слов для начала
     Смысл -- в энергии.
     А она или есть, или ее нет


     Люди, характеры --  это в жизни самое  интересное, -- учили нас в школе
на  уроках литературы.  Но мы тогда  не очень  верили  и подозревали подвох,
ведь, казалось, отношения полов -- куда интереснее!  И вот проходит двадцать
с чем-то  лет  этих  отношений, из них  выветривается  свежесть и нездоровая
экзотика. Оглядишься однажды вокруг -- и точно: люди интересней секса! Слава
Богу...

     Конечно,   интересные   собеседники,   яркие   личности   всем   иногда
встречаются. Но мне таки чаще, чем среднестатистическому гражданину,  потому
что я этих встреч  настойчиво искал. Как в личное, так и в рабочее время. И,
встретившись  с  таким вот могучим человеком, я не ограничивался ведением  с
ним  одних  только  деликатных светских  бесед, свойственных  частному лицу,
воспитанному и тактичному, -- но задавал  суровые прямые вопросы о серьезных
вещах вплоть до  смысла жизни.  Ибо деликатность репортеру без надобности, и
этикет не  ему писан: он же  не только собственное,  пусть иногда даже  и не
очень скромное, любопытство удовлетворяет, но и -- общественный интерес!
     Так  что, интересны все люди подряд -- или только знаменитости? Ну, тут
дело скорей не в славе, но в энергии. У кого  она бьет через край, тот, чтоб
потратить лишние силы, развивает бурную  деятельность, часто ему  все равно,
чем заниматься, не зря ж говорят: "Талант, он во всем талант".
     Может,  самое притягательное  и впечатляющее в  жизни великих  то,  как
много они делают  для других. Для  друзей, близких, для случайных людей, для
народа  или,  бери  выше,  для  человечества.  Это не  потому (или не только
потому), что они такие  альтруисты -- просто и тут  вырываются наружу лишние
силы.  Нам  на себя не  хватает энергии,  мы  свою жизнь  в порядок не можем
привести -- а им еще и на глобальные проекты остается...
     Как только в человеке пробуждается  эта сверхнормативная, сверхплановая
энергия  (такая  часто бывает у детей,  отсюда разговоры  о  том, что каждый
ребенок талантлив и интересен), он  сразу нечаянно, сам собой выскакивает из
общего  ряда  и, сам  того не  желая, привлекает к  себе внимание,  на  него
смотрят открыв  рот и  шлют  ему вдогонку  наемных безжалостных папарацци. И
есть на что посмотреть! Он  не  такой, как все; они, эти все, слабые, вялые,
противные, а он сильный, а потому  и смелый, и ловкий,  и красивый -- такого
легко и удобно любить!
     Для нас тут главное -- не сбиться в зависть, в депрессию, не спиться от
невыгодности своего с ним сравнения. Надо постараться спокойно это пережить.
Ни нашей вины, ни их заслуги нет в том, что  мы так разнимся. Вот посмотрите
на этот отрывок моего интервью с академиком Федоровым, бизнесменом и великим
врачом:

     "--  Сколько  в достигнутом вашей  заслуги и сколько -- данных природой
способностей? Почему один лежит на диване, а другой преобразует пространство
и время?
     -- Посмотришь, столько вокруг вялых  людей... Но они не виноваты! У них
просто сил нет. Потому что надпочечники выбрасывают в кровь мало адреналина.
А гипоталамус выделяет мало  гормона энергии (этот  гормон,  правда,  еще не
могут  толком  ухватить).  Так  что  все  предопределено  --  может  человек
сворачивать горы или нет.
     -- А каких сколько, вы прикидывали?
     --  Думаю, активных,  энергичных  людей -- 2-3  процента.  Трудоголиков
больше -- 15-18 процентов. Они и при социализме, при фашизме будут работать,
при любой диктатуре,  независимо от  оплаты. Столько же, 15-18  процентов, и
бездельников,  они не будут  работать  ни при  каком режиме.  На  этих людей
устройство экономики не  влияет. Им все равно,  какая  формация. Трудоголики
будут  вкалывать  даже при  уравниловке, а бездельника  ни за  какие  деньги
работать  не  заставишь.  А  большинство людей то  сюда клонится,  то  туда.
Выгодно работать -- они работают, нет -- сидят без дела. Это болото! Вот для
этого-то болота и нужен рынок".

     Люди,  разговоры с которыми тут пересказаны и собраны,  -- все как один
сильные,  яркие  и  умные, они все,  кажется, из этих  счастливых  двух-трех
процентов...
     Что  еще?  Надо  сказать, что  собеседников  я  выбирал не  столько  по
признаку  знаменитости,  сколько  по глубине  взгляда на жизнь в стране,  по
особой точке зрения на то, что тут происходит. Иногда они пускают и нас чуть
постоять на  той точке,  с которой  открывается совершенно  особая картинка,
видная не каждому...
     Как делалась книжка? Как это все было? Само интервью обычно длится часа
три-четыре,  ну  пять.  А  потом  еще три дня  или  целую неделю  ходишь под
впечатлением,  думаешь  про  них  не  переставая,  обсасываешь  какие-то  их
словечки  и фразы, -- видно,  они способны  заряжать других своей  энергией.
После проходит еще месяц-другой  -- и ты  внезапно  ловишь себя на  том, что
дошел до смысла каких-то слов, сказанных тебе при встрече...
     В  общем,  беседы с  такими  людьми --  это весьма  сильный наркотик. В
ощутиморазбавленном виде --  через вторые руки, вас ведь  не было со мной на
этих интервью -- я пытаюсь донести его до вас.

     Примечание.  Тексты  написаны  в  разное  время,  некоторые  --  давно.
Обновлять их я не стал. Люди выглядят именно такими, какими  были  в  момент
нашего разговора,  дата которого -- в конце каждой главы. Да, прошло  время.
Кое-что  поменялось...  Артем  Тарасов  из дорогой  ему  России  поехал жить
обратно  в  свой  Лондон.  Святослав  Федоров   прошел  через  президентскую
кампанию. У Шемякина  сгорела выставка. Никулин  приказал долго жить.  Эрнст
Неизвестный  сочетался законным браком  со спутницей  жизни Анной...  Зыкина
справила юбилей. Так и что?  Бульон все  тот же, продолжает булькать, просто
жизнь в него подсыпает все новые и новые специи, тут не угонишься...










     Артем  Тарасов --  самый  знаменитый  русский  бизнесмен  кооперативной
эпохи.
     С тех пор страна повидала ребят покруче и  побогаче. Но уж ни у кого не
было  такой  славы,  такого  красивого  и такого безумного  поступка, как  у
Тарасова. Артем  прославился тем,  что еще при советской власти заплатил  90
тысяч рублей партийных взносов -- с трехмиллионной прибыли. По  сути, он  --
первый советский легальный миллионер!
     По  собственному почину, не дожидаясь занудных напоминаний и плакатов с
портретами жалких  старушек,  он  заплатил  все,  что был должен, -- стране,
народу и  даже коммунистической партии. Заплатил и  спал спокойно -- до  тех
пор, пока  в 1991-м вице-президент Руцкой, второй человек в  государстве, не
обвинил  его в краже 30 миллионов долларов. В  ответ Тарасов уехал на  ПМЖ в
Лондон. А в начале 1994-го вдруг вернулся, как ему казалось, навсегда. Тогда
как  раз надвигались очередные выборы в  Думу, и  он приехал выставлять свою
кандидатуру.
     Мы встретились с ним перед тем, как он снова оставил Россию  и вернулся
в  Лондон.  Он  тогда уверял,  что хочет бросить бизнес --  ради  политики и
Лондон -- ради Москвы. Встреча происходила ночью на конспиративной квартире:
неприятности,  которые  начались  у  него  в  девяносто  первом,  так  и  не
рассосались, депутатского иммунитета не было -- ну  и приходилось быть очень
осторожным.

     -- Артем, зачем вам это все  надо? Вы же были уже  один раз  российским
депутатом (это еще в Верховном Совете). И ушли из депутатов добровольно; мне
Сергей  Филатов  осенью  1991-го  показывал  в  Белом доме ваше  депутатское
удостоверение и значок -- вы это ему вернули  по  почте, с  сопроводительным
письмом. Теперь опять баллотируетесь. Как вы пришли к этому решению?
     -- Мне в  Лондон  позвонили друзья: "Хотим  тебя  выдвинуть  депутатом,
соглашайся!"  Я решил  попробовать. Они  за  пять  дней собрали  пять  тысяч
шестьсот  подписей, что  стоило,  конечно, огромного труда. Я до  последнего
момента не верил, что это удастся.
     -- То есть это была идея ваших друзей?
     -- Ну, идея была как бы общая.
     -- Можно спросить, кто эти ваши энергичные друзья?
     --   Пожалуйста.   Это   ребята  из   фирмы   "Милан"   (инвестиционная
деятельность)  --   там  руководит  Александр  Яновский.  Это  и  ассоциация
"Нефтегаз"  -- структура, которой я помог выйти на  внешний рынок (президент
Рафиков, коммерческий директор Садеков).  И  отдельные  люди участвовали как
частные лица. Миша Борисов, например,  с  которым  я  знаком с  институтской
скамьи. Сейчас он преподает в Щукинском училище.
     -- У вас уже есть какие-то мысли о том, что вы в Думе будете делать?
     -- Я  очень  хочу  участвовать  в  создании  законодательства,  которое
охраняло бы права  человека. Нужно, чтоб человек чувствовал себя защищенным.
Это самое главное! Потому что,  если человек не  чувствует  себя защищенным,
ему плевать, сколько он пожрал, как он одет...
     Я хочу  сказать о том,  что считаю главным.  Вот  что главное: вся наша
жизнь  до  того  августа девяносто  первого -- цепь нарушений закона.  Но  и
дальше шло беззаконие: путч, разгон  Советского  Союза, снятие Горбачева  --
законно  избранного президента.  Все,  что делает Гайдар,  -- беззаконие,  и
последний  разгон парламента  -- тоже.  Нельзя  человеку жить  там,  где  он
беззащитен! Возникает мысль: надо защититься от этого. Каждый защищается как
может.  Кто-то начинает платить чиновникам  и  покупает  полмилиции.  Другой
просто берет чемодан и уезжает. Ну  какая еще реакция может быть на  то, что
завтра вам оторвут голову и никто за это не понесет ответственности? То, что
я тогда уехал, -- это совершенно нормальная самозащита.
     Руцкой обвинил его в краже
     30 миллионов долларов
     --  Вы  тогда,  в  феврале  девяносто  первого,  думали,  что  навсегда
уезжаете?
     -- Нет. Я так думал: отсижусь, поработаю на Западе, а когда в России не
то  чтобы   восторжествует  правда,  но   хоть  элементарные  законы   будут
соблюдаться, вернусь. Я  рассчитывал,  что  коммунизм еще  лет на десять, не
меньше. На десять лет я закладывался.  И решил это время провести с пользой:
поступил учиться в Wharton school в  Пенсильванском университете в  Америке,
где  учатся  президенты  компаний.  Это типа наших  бывших курсов  повышения
квалификации.  Проучился там два года, и теперь у меня много друзей по всему
миру -- выпускников этой school.
     -- Когда вы  уехали, тут вас  долго обсуждали  --  было много серьезных
обвинений против вас, против "Истока"...
     -- Да, я все помню. У компетентных  товарищей были претензии к "Истоку"
по  программе  "Урожай". Но дело в том, что вся история  разворачивалась уже
после того, как я ушел из "Истока" -- а ушел я в марте девяносто первого. То
есть я не мог отвечать  за "Исток", поскольку не  имел к нему  отношения. Но
нервы мне, конечно, потрепали.
     -- Сейчас все эти неприятности кончились?
     -- Куда там!  Меня  по-прежнему обвиняют в незаконном вывозе  из страны
тридцати миллионов долларов (на этой цифре настаивал вице-президент Руцкой).
Ко мне  в Лондон приезжал бандит, человек,  видно,  с большими  связями -- в
подробностях  знал  многое  об "Истоке", обо мне, о  ходе следствия. Хочешь,
говорит, завтра  министр  выступит по  ТВ, по радио,  хочешь  -- генеральный
прокурор, и скажут, что ты честный человек.
     -- Много просил тот бандит?
     -- По-моему, очень много:  три миллиона долларов. Я  ему  сказал: давай
сначала  снизим цену в  десять раз,  а потом  посмотрим,  что за  товар. Вот
Ряшенцева обелили (а ведь обвиняли  в продаже танков), -- думаю, после того,
как он заплатил. Это  опасные игры... Я  пока  не  вижу  способа бороться. И
потому готов ладить даже  с этими людьми. Пишите об  этом, не пишите --  мне
все равно. Если вы  прочтете когда-нибудь, что я очистился, -- значит,  мы с
ними сошлись в  цене. Да... Все-таки слишком разбогатеть -- это плохо. Хотя,
может, настало время, когда мы можем что-то сделать...
     --  "Вы" --  это кто? Депутаты Думы? Да и что можно сделать -- известно
же, что в бедной стране обычно не бывает законности.
     -- Ну... Согласен.  Но бороться с преступностью можно! Я знаю, как  эту
проблему решить в Москве.
     -- Так скажите нам!
     -- Это  просто. Надо, чтоб  москвичи каждый  год  скидывались по десять
тысяч рублей, а  предприятия  -- по  сто тысяч. Тогда на каждого милиционера
выйдет девятьсот пятьдесят тысяч в месяц. Хорошая  зарплата!  (На 1994-й год
приблизительно  600 долларов. --  Прим.  авт.) За такие  деньги  люди  будут
работать, будут серьезно бороться с преступностью.

     -- Красивая идея! Но чтоб ее воплотить, надо бросить в Лондоне все ваши
четыре фирмы и сидеть в  Думе. Неужели наша  российская политика  интереснее
английского бизнеса?
     -- Я пробовал  и то и другое  и потому  могу со  знанием  дела  судить:
политика   --  это  более   интеллектуальное   занятие,  чем   бизнес.   Она
многограннее, интереснее... В бизнесе для меня нет ничего  нового! Все было:
я рисковал, меня надували, я вылезал... Я знаю, что хорошо и  что плохо, что
сколько приносит и что чем кончается. Я знаю в России дела, за которые здесь
никто еще не брался и которые могут принести сотни миллионов долларов... Но!
Бизнес для меня потерял прелесть: я его весь просчитал.
     -- Как так?  Ведь даже миллиардеры заботятся об умножении  капиталов, и
это им не кажется скучным.
     -- Деньги ради  денег?  Сначала -- да, это может  увлечь. Но дальше, на
каком-то  этапе, когда  ты  удовлетворишь  свои  потребности, это становится
неинтересным. Я пожил бога-а-то... И понял, что особенно много мне не нужно.
Я не хочу  развивать  свои потребности в сторону  невероятных  богатств. Вот
один  мой знакомый (не хочу называть его имя)  коллекционирует виллы. У него
идея иметь по одной в каждом  североамериканском  штате,  так вот -- он  уже
купил в двадцати восьми штатах по вилле. Ну,  на фига  это? Другой  построил
себе трехэтажную роскошную  яхту,  там у него  к  дверям  приделаны  золотые
ручки. А у меня яхты нет -- я, когда мне надо, лодку рыбацкую беру напрокат,
и это гораздо интереснее...

     -- Много?
     -- Да не в этом дело...
     -- Может, и не в этом. Но все-таки -- сколько?
     -- Ну, я увез из России несколько своих личных миллионов долларов,  они
сейчас  работают хорошо. На  жизнь  мне  хва-а-тит. И на  интересную  работу
хватит.
     -- Как вы устроили свою жизнь в Лондоне?
     -- Я  принадлежу  к типу людей, которые обладают капиталами,  но личной
собственности  не  создают. У меня ничего  своего до  сих пор нет.  Ни дома,
ни...  Да  в  Лондоне  и  не  нужна своя машина.  Там  кебы  идут  по  улице
непрерывным  потоком,  да и  лимузин  можно вызвать -- его через две  минуты
подадут. А с домом вот что... Сначала я его не заводил по формальной причине
--  мне  ж  отказывали в  резидентстве. Ведь  мной  занимался  Интерпол,  по
российской  наводке. И  вид на  жительство мне  дали  вот только  недавно. А
теперь опять дом не нужен -- нам  ведь возвращаться  в Россию; ну и снимем в
Москве квартиру.
     Вообще я понял, что это для меня органично -- не иметь собственности. Я
могу  купить  дом.  Но  не  хочу. Вот у  меня знакомый приобрел в  рассрочку
пятикомнатный  дом за шестьдесят тысяч фунтов (стерлингов) и  выплачивает по
триста фунтов в месяц. А я за аренду  двухкомнатной квартиры плачу четыреста
пятьдесят фунтов в неделю. Вот такая разница между нами.
     -- Квартира у вас двухкомнатная -- в русском понимании?
     --  Ну  нет,  все-таки  в  зарубежном. В  нашей  квартире две  спальни,
кабинетик  и  большая-большая  reception  room. Квартира  эта  в  престижном
районе.  Я там живу с  женой: ее  зовут Каштанова Елена Анатольевна. Она  со
мной  давно.  Мы расставались  на какой-то период,  потом  снова  сходились.
Однажды, когда мы расстались, она вышла замуж. А у меня была другая женщина,
которая родила мне ребенка. Потом  мы с Еленой снова сошлись. Она работала у
меня  в "Истоке". Я  ее забрал сюда к себе, когда  уехал. Елена абсолютно не
работает:  неудобно  это,  потому   что  наше   общество  --  это   общество
миллионеров.  Она  сидит  дома  и вышивает  гобелены: она  художник.  Еще --
фотографирует, делает прекрасные слайды.  У  нее масса  аппаратуры,  которая
стоит дороже, чем "Lexus". И еще Елена --  член  всяких  женских  клубов.  В
клубах она встречается  с модельерами,  обсуждает важные  темы: макияж и как
похудеть.
     -- Как изменился ваш быт после Москвы там?
     --  Очень  сильно. Главное  отличие  в  том,  что я  там  чувствую себя
защищенным,  -- видите, опять возвращаюсь к той же теме. В Англии нет рэкета
(уж тем  более государственного), нет ограблений, можно всю ночь  бродить по
центру Лондона, и ничего не случится.
     -- Какие еще удовольствия вы получили в Лондоне, из тех, что не имели в
Москве?
     -- Два-три раза в  неделю хожу там в нормальный спортивный зал. Работаю
над собой, снимаю жир  с  живота  (вот сейчас, правда, я обрюзг,  прибавил в
весе  килограммов десять, к  сожалению).  Я  когда уезжал,  в России  ничего
подобного не было. Была, когда я еще тут жил, какая-нибудь баня, с пивом и с
воблой, и то это был дефицит...
     В Лондоне я не хожу на пьянки в баню. А хожу, например, в свои клубы; я
там в нескольких состою. Это,  вообще, интересно.  Там прекрасные рестораны,
бассейны,  спортзалы,  библиотеки,  в  которых  я  люблю  смотреть  шикарные
старинные книги.  Когда  приезжают  друзья,  веду их в клуб --  как  водят в
музей. Есть клубы с казино, есть танцевальные, "Амадей" например.  Интересно
ходить в клуб  "Trump", в нем столы неотесанные, а вступительный взнос  5000
фунтов. Там, кстати, собираются самые красивые женщины.
     Еще я там  в театры хожу  --  люблю мюзиклы.  Читаю,  по-английски. Про
жизнь принцессы  Дианы, Маргарет  Тэтчер,  Джеральда  Форда. Там  это  самые
популярные книги -- биографии, и я тоже стал такие книги любить.

     -- А какие у вас там любимые рестораны? Клубные?
     --  В рестораны практически не  хожу. Только когда необходимо  --  если
приезжают гости. Мы дома питаемся. Но жена абсолютно не готовит, хотя раньше
прекрасно  готовила. У нас  там микроволновая  печь: купил  какой-то  пакет,
сунул,  разогрел, и все. Меня это устраивает.  Прекрасная еда!  Я не гурман.
Мне не нужно этого -- терроризировать женщину, чтобы она что-то там стряпала
необыкновенное...
     -- Что ж у вас в Москве не было микроволновой печки?
     --  Нет,  не было: руки  не  доходили!  Я  в Москве  ел полунатуральные
советские сосиски с  бумагой и  пельмени  из пачек, это была у меня основная
еда. Какой же это  кайф!  Я  не кривлю душой. Нет, я  говорю честно. Я такой
человек,   такого   склада.  Не  могу  адаптироваться  к  новому   миру.   Я
адаптировался к России за те тридцать девять лет, что тут прожил, а потом за
три года не смог перестроиться. У меня  остались прежние потребности, весьма
скромные.  Я  и водку  предпочитаю всяким мартини (хотя пью мало  и  завидую
пьющим -- им легче расслабиться).
     Одним словом, я совершенно нормальный "совок".
     Я так скучал в Лондоне по простой русской еде -- по пельменям из пачек,
по  соленым огурцам, по  гречневой каше. В  Англии почему-то  нет селедки  и
сала,  говорят, это вредно для здоровья, -- а я  это люблю.  Там нет  многих
видов еды, к которым мы привыкли.
     -- Не может быть, чтоб не было!
     -- Ну, есть. Я там  в  конце  концов нашел  польский  магазин,  который
продает что-то похожее на русскую еду.

     -- В одежде у вас тоже простые потребности? К примеру, что за костюм на
вас?
     -- Да обыкновенный  костюм.  Двести  двадцать долларов,  я  его  в ЦУМе
купил. В смысле, в простом универмаге, в лондонском аналоге ЦУМа. Конечно, у
меня есть black tie, бизнесмену нельзя без смокинга с блестящими лацканами и
черной  бабочки!  Я  должен  это  иметь, мне положено.  Но  для меня  это не
представляет никакого интереса. Я слышал, в  Москве есть костюмчики  по пять
тысяч долларов -- таких не продают ни в  одной  стране мира,  потому что они
никому  не  нужны.  Ботинки мои, правда, от  Баркера, это мой  друг,  за сто
двадцать  девять фунтов.  Потрясающая обувь, хотя  такого жуткого  вида: она
принимает  форму  ноги,  обтекает  ее.  Когда  ко  мне  приезжают гости, они
покупают по десять пар ботинок из крокодиловой кожи, а это семьсот фунтов за
пару.  Но если  мне  жена покупает  галстук  за  сто  восемьдесят  фунтов, я
поднимаю скандал! Как-то мне удалось предотвратить покупку рубашки  для меня
за тысячу двести  пятьдесят  фунтов  --  это было  на New  Bond  Street, где
дорогие магазины. Я вовремя заметил и вытащил жену оттуда за рукав. На черта
мне такая рубашка?

     -- Но  за  хороший спиннинг, от Hartly или Folles,  я могу  отдать  две
тысячи долларов. На это мне  денег не жалко. Я снасти покупаю по всему миру.
У  меня южнокорейский спиннинг, шведские мормышки,  английский сторожок. Это
единственное, что меня  очень радует.  Вот,  собственно, и  все мои  большие
траты.
     -- Вы коллекционируете спиннинги?
     -- Нет,  я их  использую, я  ими рыбу  ловлю. Рыбалка у  меня  -- самое
важное занятие в жизни! Куда б я ни ехал, в поездку всегда беру свои снасти.
Я ловил рыбу везде,  по всему миру.  Самый  мой серьезный трофей я добыл  на
Гавайских островах  (я  туда  летал  на съезд клуба  миллионеров). Это  была
меч-рыба, голубой марлин -- сто  восемьдесят два килограмма. Он длиннее меня
метра  на  полтора!  Даже фотография  есть, жаль, с собой не  захватил.  Мне
предлагали  сделать из той рыбы чучело, я отказался (неохота было тащить), а
теперь жалею.
     -- И в Россию прилетели со спиннингом?
     -- Конечно. Вот на Волгу собираюсь. Удочки для подледного лова  у меня,
правда, нет, но ребята дадут взаймы. И штаны ватные обещали одолжить. После,
если получится, съезжу  на  юг порыбачить. Заодно и  дела сделаю  --  мне по
бизнесу необходимо в Иран, в нефтяную фирму на самый-самый Персидский залив.

     -- Вы говорили, что вам трудно адаптироваться к новому. Вам трудно было
поначалу на Западе, неуютно?
     --  Нет, мне  с  самого  начала было  легко. Я нисколько не страдал  --
потому   что  я   член  разных   международных  сообществ.   Самое  из   них
представительное  -- это  Международный  клуб молодых  президентов компаний,
иначе говоря, миллионеров.  Он объединяет  семь  тысяч членов  из семидесяти
стран. Эти семьдесят  человек контролируют капитал в три триллиона долларов.
Это второй  в мире  капитал! (А первое место занимают США, где  собрано пять
триллионов.) Представляете, что это  за команда?  И я в ней --  единственный
русский!
     В этот  клуб  я  попал чисто случайно. В восемьдесят  девятом тогдашний
президент клуба (они меняются каждый год) приехал в Москву и пришел в МГУ на
встречу бизнесменов.  Мы с ним  познакомились, завели беседу, в ходе которой
он случайно узнал, что капитал моего кооператива "Техника" -- семьдесят пять
миллионов  рублей. По официальному курсу -- шестьдесят две копейки за доллар
--  это было  сто миллионов долларов. "Да ты же наш! -- говорит он. -- У нас
как  раз  стомиллионный  ценз!  Я  тебе даю рекомендацию!"  Ну, меня туда  и
приняли.
     Выдали  мне,  как всякому члену  клуба,  секретный  каталог со  списком
посвященных и их  домашними телефонами.  А наши ж везде!  В какую  приличную
страну ни приедешь  -- там  обязательно кто-то есть из клуба.  Ну и запросто
звонишь  человеку  домой:  "Хэлло,  Джон,  это  Артем  с   двадцать  восьмой
страницы!" Он меня  встречает как  родного, еще  ничего обо мне не  зная  --
кроме того,  что  мы оба из этого  клуба,  --  но этого достаточно!  Или,  к
примеру, узнаешь  по  этому каталогу, кто  в какой стране занимается нефтью,
звонишь...
     Потом, еще бывают съезды членов клуба, раза четыре в  год. Проводятся в
разных  странах  --  Тайвань,  Америка,  Австралия... А  один  съезд  вообще
проходил  на  пароходе "Queen Elizabeth" -- мы плыли по океану  и  заседали.
Съезд  -- это  что?  Лекции,  знакомства, общение, отдых.  Приглашаем туда в
гости самых  интересных людей  мира. Однажды  Горбачева  позвали выступить у
нас. Он потребовал пятьдесят тысяч долларов. Мы не дали, и он не приехал. Ну
и  зря.  Отказался  от  возможности пожить  в пятизвездочном  отеле, увидеть
несколько тысяч миллионеров -- от молодого Крайслера до президента "American
Express". А вот Джеральд Форд, в отличие от Горбачева, прилетел  и выступил,
причем бесплатно.  Хорошая  вещь  -- этот клуб!  Правда,  в пятьдесят лет ты
автоматически вылетаешь из клуба, ведь он для молодых президентов.
     Этот наш клуб  что-то  вроде  масонской ложи. Я не  могу о нем особенно
распространяться.  Скажу  только, что  встречался  там  с  принцем Чарльзом,
обедал за одним столом с Дэном Куэйлом, вице-президентом США. Ездил в Женеву
к своему приятелю Эдмонду, его фамилия -- немножко Ротшильд.
     Так что  -- нет,  одиноко  мне  там, на Западе, не было.  Я поехал туда
домой, у меня большая семья международного бизнеса.

     --  Кстати,  о семейных делах:  помню, когда вы уезжали в разгар  своих
неприятностей, то сильно переживали за сына, -- он ведь оставался в Москве.
     -- Сын -- это боль страшная. Я такую сентиментальную вещь скажу, может,
конечно, не поверят.  Когда я уехал, одно из самых острых впечатлений, самое
осязаемое воспоминание, как  Филипп меня на прощание обнял. Я чувствовал его
руки  на  своих плечах очень  долго.  Это  страшно  осязаемое  воспоминание.
Конечно,  сейчас он просто  чужой ребенок, и чужой папа к нему приехал  (ему
было полтора года, когда я уезжал), хотя смотрит в глаза родственно. Но я не
поцеловал,  не  обнял  его,  мне  показалось,  что  мальчишке  это  было  бы
неприятно:  пришел чужой  дядька  лысый и лезет с нежностями. Поэтому -- что
говорить? Я хотел бы здесь быть, как  вы понимаете. Да... Я ему  звонил сюда
из  Лондона, спрашивал: "Что тебе привезти в подарок?" Он  говорит: "Привези
мне  дом".  -- "Какой  дом?"  --  "Ну, -- говорит, -- дом,  чтоб  я мог  там
прятаться.  У  нас теперь в Москве столько плохих  дядей, я их боюсь, от них
прятаться надо..."
     Для  меня это был шок! Я пошел  на Regent  Street, в большой игрушечный
магазин, и купил игрушечный дом,  сборный, куда помещается  ребенок. Привез,
собрал его в центре квартиры -- мальчик был просто счастлив.
     Вот  такое  у меня было  настроение, когда я собирался в Россию. Я  все
знал  про  то, как тут живется, -- но  ничего я  так остро не переживал, как
этот разговор с сыном. О чем еще тут говорить?..
     -- Может, вас только из-за ребенка в Россию тянет?
     -- Ничего подобного. Не  только!  Моя жизнь --  здесь. Я здесь родился,
жил. Та жизнь -- хорошая, но чужая. Там  многого мне не хватает. Да, там нет
сына, но там мог бы появиться другой сын, не в этом дело. Я вам говорю: я не
к сыну -- к себе приехал.
     -- У вас нет чувства, что за время эмиграции вы отстали от жизни?
     --  Абсолютно  нет.  Потому что все  мои вечера  --  это  наушники. Это
"Свобода", это российские станции, которые удается поймать. А фильмы русские
почему-то не привозят. Кого я только не просил -- никто не везет!
     -- А как вашей жене нравится эта идея -- переехать из Лондона в Москву?
     -- Конечно, она  не хочет сюда возвращаться.  Говорит: "Куда  я  поеду,
зачем?"  У  нее с первого  дня в Англии началось перерождение. Теперь жена в
десять раз лучше меня по-английски говорит, хотя, когда приехала, понимала в
два   раза  хуже.   Она   сейчас   больше  англичанка,  чем  россиянка.  Это
физиологическое: женщины быстрее адаптируются.
     Но, конечно, она меня не оставит и вернется из-за любви ко мне.
     -- Как вам  показалась  Россия?  Как  вам  нравятся  русские  --  после
разлуки, после всего?
     --  Я  ж  говорю  --  я к  себе приехал. Американцы  и  англичане  тоже
интересные, я согласен, но русские -- это свои, а те чужие. Чужие --  и все.
Это беда моя или что... "У  нас -- хорошо, наше  -- лучшее в мире!" -- это ж
нам  с  детства вдалбливали. И мы впитали российский стиль жизни...  Там, на
Западе, люди ставят в квартире джакузи в шестидесятиметровой ванной комнате.
Зачем,  ну  зачем? Не понимаю  я этого...  Не надо мне джакузи.  Мне  больше
нравится туалет с гвоздем и чтоб к гвоздю была приколота газетка...

     1994
     HHH Святослав Федоров HHH

     Новые  времена мало  изменили  Святослава  Федорова. Он все такой же --
глыба, матерый человечище, титан. Несколько  поменялся только его статус: он
теперь  не  просто выдающийся  хирург,  но  и  по  совместительству  крупный
капиталист.  Будучи несомненным  хроническим трудоголиком,  он с  не меньшей
страстностью  развлекается: лошади, мотоциклы, путешествия по планете, охота
на разных зверей...
     С  Федоровым  мы  беседовали  у него  на  работе,  в институте.  Там  у
профессора очень удобные апартаменты: кабинет, а при  нем еще комната отдыха
с  книжными   полками,  картинами  и  охотничьими  трофеями  на   стенах,  с
тренажерами и двухпудовыми гирями -- и ванной.
     Такое впечатление, что хозяин тут живет...

     -- Святослав Николаевич, вы действительно живете тут?
     -- Нет, но времени  провожу немало: ведь я трудоголик. Работа  мне не в
тягость: я  -- существо творческое,  я себя  ощущаю художником. Я  как будто
рисую  картины  и  наслаждаюсь  ими;  только  вместо  картин у  меня другое:
сделанные мною дела. Их много!
     Вот сейчас, например,  я  становлюсь адмиралом. Купил  пароход  "60 лет
Октября",  его  заканчивают  переоборудовать под  плавучую  клинику. Беру  в
аренду  еще  одно судно --  "Алексей  Толстой",  приценяюсь  к  "Константину
Симонову".
     Еще мы открываем клинику в  Сан-Марино,  создаем новый  крупный  банк и
свое предприятие по переработке древесины, будем гнать  ее на  Запад.  Кроме
того, у меня сельскохозяйственное производство в Протасове -- семьсот коров!
Я провожу в деревню газ и канализацию. Квартиры даю сотрудникам -- по двести
метров общей площади. Виллы им строю -- по двести пятьдесят метров.
     Ну, институт и операции -- это само собой.
     Все, что я делаю, -- это такой великий социальный эксперимент: могут ли
люди в России работать и жить не хуже, чем весь остальной мир?
     -- И какой же ответ?
     -- Могут, конечно. Если б только нас не грабила мафия...
     -- Какая именно? Их ведь много сейчас.
     -- Я имею в виду самую главную мафию, с которой труднее всего бороться,
-- у нее ведь и армия, и милиция с ОМОНом. Эта мафия хуже гангстера, который
встречал бы меня каждый вечер после работы и отнимал все.
     --  Да, про ваше недовольство и  правительством,  и  лично Чубайсом все
знают. И все помнят, что вы отказались от кресла премьер-министра.
     -- Это  старая  история. Я с ними, с  этими, работать не  смог бы.  Они
проводят антирыночную политику. Более того, они нас грабят! У нас забрали на
пять триллионов долларов собственности на  земле, на двадцать триллионов под
землей -- забрали в революцию и до сих пор  не отдают, морочат голову. (Если
посчитать исходя из этих цифр, то на каждого жителя России приходится по 160
тысяч  долларов. -- Прим. авт.) А вместо этого дали ваучеры общей стоимостью
всего  полтора  миллиарда долларов.  Это  ж  копейки!  Они  нам отдали  0,03
процента нашей собственности и думают, что хватит.
     А где остальное? Остальным распоряжаются двадцать миллионов чиновников.
Никогда их столько не было! Они уже весь ЦК заняли, а сейчас  и Белый дом, и
бывший Дом политпросвещения, -- они плодятся со скоростью клопов!
     -- То, что раньше называлось "диссидент", -- это вы и есть?
     -- Да, я диссидент. Я представитель нового  класса, который возник, как
это ни странно, в Америке. Это --  класс общественных  предпринимателей. Для
такого предпринимателя главное, чтобы сначала коллектив получил  максимум  и
только потом сам хозяин. То есть я планирую сначала сделать всех сотрудников
института богатыми, а потом уже самому стать побогаче. Обыкновенный же дикий
капитализм, он  такой: "Я  -- богатый, а остальные меня не  волнуют". Но вот
сейчас  там, в  Америке, возникло  одиннадцать  тысяч предприятий,  где  все
рабочие и  служащие имеют акции,  -- это что-то  типа народного капитализма.
Так у них реализуется программа ИСОП (индивидуальная собственность на орудия
производства), про  которую у  нас даже не слышали.  Ее  придумали сорок лет
назад,  но долгое время она  всерьез не воспринималась:  как это так, отдать
рабочим акции? Рабов  сделать хозяевами? Капиталисты ведь жадные, они всегда
стараются  людям отдать минимум, а себе забрать максимум. Но так подрывается
покупательная  способность людей: товар производится, а он никому не  нужен!
Америка стала заходить в  тупик.  Тогда-то и стало ясно,  что  сначала  надо
создать  платежеспособного  покупателя,  а  потом  делать  для  него  товар,
продавать и получать прибыль. Тут-то и вспомнили про ИСОП!
     В Америке  эта  программа  пошла,  а у  нас  не  идет.  Я  хочу  отдать
собственность коллективу, но не могу! Все из-за Чубайса. Он тянет время и не
дает мне  ответа!  Пусть  он скажет: доля государства  в институте такая-то,
коллектива  -- такая-то, и пусть  назначит арендную плату. Если  цена  будет
нормальная, мы  согласимся. А нет, так у нас есть земля в Протасове, возьмем
в  банке кредит и  построим  себе новую  клинику  на своей земле. А это  все
оставим товарищу Чубайсу, может, он под офисы сдаст, сейчас это модно.

     -- И что же, вы погрязли в трудоголизме, непрерывно  работаете и ничего
больше в жизни не видите?
     -- Ну нет,  фанатиком быть  нельзя,  это  плохо. Жизнь,  в  которой нет
ничего, кроме работы, теряет смысл! Надо зарабатывать много денег интересным
образом и честным путем. А после эти деньги тратить интересным же образом. В
основном,   конечно,  на  покупку  новой   информации;  человек,   он   ведь
информационное  животное.  Ведь что  самое приятное  в деньгах? Они дают нам
возможность получить огромное количество информации, впечатлений -- о других
странах,  о жизни в этой стране, наконец, о  жизни природы.  Но чтоб все так
устроилось, надо в работе найти какую-то новую эффективную технологию.
     А ее  ученому  удается  --  если вообще удается -- оседлать лет в сорок
пять  --  пятьдесят,  когда  большая часть  жизни  прожита...  А ведь  после
требуется еще лет двадцать пять--тридцать, чтоб технологию признали -- люди,
общество,  правительство, рынок. Это очень  долгий процесс,  успех  приходит
тогда, когда ничего уже успеть нельзя... А вот мне повезло -- я освоил новую
технологию в тридцатилетнем возрасте. Я еще в шестидесятом начал делать свои
искусственные   хрусталики!   Потребовалось   восемнадцать  лет,   чтоб  эту
технологию признала Америка, -- это случилось в семьдесят восьмом. А широкое
распространение  эти  операции  получили  только  в восемьдесят четвертом --
восемьдесят пятом. Вот видите, понадобилось ровно двадцать пять лет. То есть
совсем недавно моя  технология стала давать свои плоды...  Да, самое главное
-- это изобрести новую технологию  в молодом возрасте, до тридцати пяти лет.
Тогда  она даст  тебе интересную  жизнь:  деньги,  известность,  возможность
передвигаться по миру, не считая центов...

     --  Я очень интересно живу! Я  предаюсь захватывающим  развлечениям. Да
взять хоть мою конюшню,  -- вы  про нее, конечно,  слышали. Еще в  семьдесят
восьмом году я  приобщился к конному спорту, совершенно неожиданно. Это было
в Америке, в  Детройте. Мой  приятель,  глазной врач,  повез меня  на скачки
показать свою дочку -- а она чемпионка штата Иллинойс по конкуру. Посадили и
меня там на  жеребца, и вот я, как мешок с сеном, на этой лошади. Но в то же
время  я  испытывал  огромное  наслаждение.  Я понял,  что это  колоссальный
симбиоз -- человек и лошадь! Мне подчиняется это прекрасное животное,  такое
теплое  и красивое! Рождается какое-то новое качество... Я почувствовал себя
кентавром. Когда я спрыгнул с лошади, у меня было яркое ощущение счастья.
     Я понял, что должен купить себе лошадь. Но мне  сказали, что есть закон
тридцать  второго года, по  которому советский человек не имеет права купить
лошадь, поскольку она  -- орудие  производства. (Исключение там было сделано
только для горцев,  бездорожья  и еще чего-то.) Так что лошадь мне  пришлось
приобретать нелегально. В горкоме  партии  про  это  узнали, вызвали  меня и
спрашивают: "Зачем вам это? Вы  же  член  партии, что ж вы будете скакать по
полям,  как  английский  лорд!"  Я им  ответил:  "Так для  чего  ж  я  делал
революцию? Именно чтобы скакать, как лорд, вообще жить, как король! Получать
удовольствие от свободы, от контактов, вообще от жизни". Они отстали.
     Сначала я завел  двух  лошадей.  Но поскольку мне было  неловко, что  я
скачу, а другие нет, то я купил еще двадцать лошадей.
     От нашей конюшни до  Сергиева Посада пятьдесят восемь километров, места
удивительно красивые. Так вот, у нас есть проект -- поставить на этой дороге
пару постоялых дворов, с небольшими кабачками, с комнатами наверху, --  чтоб
отдыхать. И тогда можно будет на  лошади совершить путешествие  от Москвы до
Сергиева Посада!
     (Кстати, когда землю будут возвращать народу, я потребую от парламента,
чтоб  между  земельными  участками  оставляли 5  метров  -- чтоб можно  было
проехать  на  лошади. А то в Америке вдоль дорог идет сплошной  забор, вы не
можете никуда свернуть, вокруг сплошь частные владения.)
     С лошадью что может сравниться по удовольствию? Ну  разве что мотоцикл.
У меня их три, все марки "Хонда"  -- кроссовая, шоссейная и самая большая --
шестьсот пятьдесят  кубов --  это  дорожная.  Мчишься  со  скоростью  двести
восемьдесят километров в  час и получаешь колоссальное наслаждение. Ощущение
близко к езде на лошади: так же ветер хлещет тебе в лицо, чувствуешь могучую
силу,  которая несет  тебя  вперед,  сливаешься с  природой. Чувствуешь вкус
ветра, все вокруг видно, и можно проехать по лесу по любой тропинке.
     Мотоцикл -- это вещь! А машина --  не то. В ней как в комнате сидишь --
неинтересно.  Поэтому  машин  у меня  мало,  всего  две.  Одна --  вездеход,
"Ниссан-Петроль". Это  мне подарил  принц Саудовской Аравии, я  там когда-то
осмотрел всю  королевскую  семью  и  сделал тридцать шесть  операций. Вторая
машина  -- "Мерседес-280S" -- тоже подарок. Я на нем мало езжу, просто держу
как  память.  Это  в семьдесят пятом  врачи из Офтальмологического  общества
Нью-Йорка скинулись по сто  долларов,  купили и подарили мне, за то что я их
научил   своей  технологии  искусственных   хрусталиков.  Подарок,  конечно,
богатый, но, по моим расчетам,  американцы на мне куда больше заработали  --
шесть миллиардов долларов.  Я  им  отдал технологию  бесплатно;  в  медицине
методы  лечения не продаются,  только приборы  и  аппараты --  иначе  бедные
страны не могли б лечить людей.
     --  А вот  эти  олени  с  кабанами,  чьи головы у  вас  тут  по  стенам
развешены, -- они откуда?
     -- Сам добыл.  Я  же заядлый охотник!  Обязательно езжу на охоту четыре
раза в год, а то и пять. Весной и осенью, значит, на уток, осенью на кабана,
зимой на оленя.  Утиная охота! Сидишь утром, никого кругом,  только рассвет,
слышишь  -- крякают,  и из  тумана выплывают красавицы  утки... Только охота
дает возможность  видеть, как  живет природа ночью  или на рассвете. Мы  это
видим,  когда влюбляемся, да еще  на охоте  -- и  все... А на глухаря? В три
часа ночи -- темнота, тишина.  И  вдруг слышишь --  раздаются такие странные
трели. Подкрадываешься, --  он, когда  поет,  ничего вокруг не слышит. И вот
глухарь прямо над тобой, на дереве, огромный такой, поет. Если попадешь, эта
громадина рухнет к твоим ногам -- великое наслаждение! Прекрасна и охота  на
куропаток,  это  я ездил в Ухту.  Идешь по снегу,  вдруг  прямо  из-под  ног
вырывается ракета -- это она,  куропатка, и  есть.  Еще  езжу  в Саратов,  в
Вологодскую область, Костромскую, Ростовскую -- на Маныч, в горы под Нальчик
--  на горных  козлов. А на марала -- это  в  Казахстан, в  Талды-Курганскую
область.
     Ружья   у  меня  роскошные:  три  английских,  несколько  замечательных
тульских,  американских,   еще  красивые  браунинги.  Их  берешь  в  руки  и
понимаешь: это просто произведения искусства! Вообще оружие очень люблю, оно
всегда  меня привлекало.  Когда  мне было три года, самой любимой игрушкой у
меня был  боевой наган,  мне отец давал,  и я  катал  его по полу --  он так
замечательно клацал. Это был как бы танк, я на нем возил шахматные фигуры.
     -- А  что  вы,  как бывалый путешественник,  можете сказать о России --
если ее сравнить с другими странами? С той же Америкой?
     --  Да что Америка!  Скучно  там.  У нас намного  интереснее. Я  там, в
Америке, был раз сорок, и все по делам. Посмотрел я, как живут американцы, и
понял, что я живу  интереснее. Там настолько врачи  заняты добыванием денег,
так много им приходится работать, чтобы поддерживать приличный уровень жизни
и солидно выглядеть в глазах пациентов, что им уж не до творчества.  У врача
бесконечные больные,  ему некогда отдохнуть, обменяться  мыслями с друзьями.
Нету у  них времени  на  общение, они это потеряли. Они не могут понять, как
это я, кроме отпуска,  еще и на охоту езжу, а каждый раз это три-четыре дня,
-- это ж, говорят, можно операций сделать на шестьдесят тысяч долларов!
     Одним словом, жизнь в Америке неинтересная,  я не смог бы там жить. А у
нас -- интересно. Радость общения -- это я очень ценю.
     -- Общение -- это застолье? Любите хорошо посидеть?
     -- Поесть,  выпить, закусить --  да, это  раньше было  удовольствием. А
сейчас наоборот:  думаю, как  бы  не поесть,  как  бы увильнуть от похода  в
ресторан; надоело это все! Ну, могу в компании выпить бутылку вина или грамм
двести водки, но не больше, а  то теряю нить  беседы. Ем я все, хоть гвозди,
только  б соусом полить. Но сегодня  мне  интересней  без застолья -- просто
поговорить с интересным человеком, провести время в хорошей компании.
     В  этом  смысле   я   идеальный  человек,  меня  мало  что  волнует  из
материального -- ни еда, ни  одежда...  Чтоб  я  гонялся  за модой? Нет, мне
интересней новые идеи!
     --   А   вот   дача,   на   которой   вы   живете,   --    это    такая
двухсотпятидесятиметровая вилла, которые вы строите своим врачам?
     -- Нет, дача  у меня старая, я ее  строил сам. Потихонечку, постепенно,
на  двадцать лет  стройка растянулась.  Сначала  поставил  деревянный домик,
пятьдесят  квадратных  метров,  после каменный  гараж,  а  уж  потом к  нему
пристроил две бревенчатые комнатки...
     -- Отпуск вы на даче проводите или на экзотических курортах?
     --  Зачем лететь далеко, когда  у  нас  замечательное море,  прекрасная
природа?  Я обычно езжу недели на две на  Черное море. Раньше  -- в Пицунду.
Теперь -- в Сочи. Там  останавливаюсь в санатории "Русь", он еще при Сталине
выстроен.
     --  Святослав Николаевич! Получается, вы живете полноценной, невероятно
интересной  жизнью и  давно себе ни  в чем не  отказываете.  А когда  власти
отдадут вам  институт  и вы  получите  еще  свою  долю  прибыли,  какие  еще
удовольствия себе придумаете?
     -- Я, пожалуй, куплю себе еще несколько хороших мотоциклов.
     -- А если деньги останутся?
     -- Тогда... --  Он  задумывается. -- Тогда...  куплю вертолет!  Хорошая
идея! Это будет новый опыт! И еще скорость, я буду двигаться еще быстрее. На
машине я на дачу еду час, а вертолетом за двенадцать минут доберусь. Кстати,
самое важное в жизни, после владения информацией, -- это экономия времени. А
времени  человеку  мало дается, в среднем  27 318  дней. Это всего  шестьсот
тысяч часов. Мне, по моим расчетам, осталось -- по крайней мере до окончания
активной  работы -- где-то  3200 с небольшим  дней. Это время тает, и каждый
день,  особенно  после  пятидесяти  лет,  становится   все  более  ценным...
Стараешься  сэкономить время, чтоб выполнить все задуманное. Наверно, отсюда
тяга к скоростям...
     -- Вы  добились многого. Но  давайте  определим доли, паи (как вы этого
добиваетесь  от  Чубайса): сколько в достигнутом вашей заслуги и  сколько --
данных  природой  способностей?  Почему  один  лежит  на  диване,  а  другой
преобразует пространство и время?
     -- Да, тут наследственность  важна, гены... Конечно, свою  активность я
получил в наследство от отца. У него образование было всего-то четыре класса
церковно-приходской школы, но он  поступил в  Академию  Фрунзе и  в тридцать
шестом окончил ее с отличием, и стал командиром дивизии. У него огромный был
запас энергии! Энергия -- да... Или она есть, или ее нет. И  тут  ничего  не
сделаешь. Посмотришь, столько вокруг вялых  людей... Но они  не  виноваты! У
них просто  сил нет, потому что их  надпочечники выбрасывают в кровь слишком
мало адреналина,  а гипоталамус выделяет недостаточно гормона  энергии (этот
гормон, правда, еще не могут толком ухватить). Так что все предопределено --
может человек сворачивать горы или нет.  Кому-то действительно Бог не дал, и
все. И я к таким людям отношусь снисходительно -- они не виноваты.
     -- А каких сколько, вы прикидывали?
     --  Думаю, активных,  энергичных  людей два-три процента. (Вот у  нас в
институте на  1500 работников найдется человек тридцать с моей энергией, это
как  раз  и   будет  2  процента.)  Трудоголиков  больше  --  пятнадцать  --
восемнадцать процентов. Они и при социализме, и при  фашизме будут работать,
при любой  диктатуре, независимо от  оплаты. Столько  же (15-18 процентов) и
бездельников, которые не станут  работать ни при каком режиме. Ни на первых,
ни на вторых, ни  на третьих  устройство экономики не влияет.  Им все равно,
какая формация, она  их  жизненную позицию  не сможет изменить.  Трудоголики
будут вкалывать даже при уравниловке, а  бездельника ни  за какие деньги  не
заставишь.  В сумме  эти самые активные, да трудоголики, да бездельники дают
процентов тридцать  --  тридцать  пять.  Большинство  же населения  то  сюда
клонится, то  туда. Выгодно работать -- они работают, нет -- сидят без дела.
Это болото! Вот для этого-то болота и нужен рынок.
     -- То есть выходит, что  работящих людей очень мало. А вы хотите,  чтоб
люди работали. Но ведь это недемократично -- перестраивать жизнь в интересах
меньшинства?
     -- Нет, нет.  Я  думаю, что подавляющее большинство  -- за ИСОП, что за
мной пойдет семьдесят --  семьдесят пять процентов населения: все работяги и
часть  болота.  А  тех  бездельников,  которые  не способны  работать,  надо
попросту  взять  на иждивение, чтоб  не мешали. Если чиновникам  платить  их
зарплату, но на работу не пускать, получится прямая выгода для общества!
     -- Я опять про ваши заслуги. Выходит, что вы просто выиграли в лотерею,
а потом вам посчастливилось еще  и выгодно вложить свой выигрыш в правильное
дело?
     -- Совершенно верно. Мне повезло...  Меня вытянула эта идея хрусталика,
которую я случайно  ухватил.  Она меня заставляла  идти вперед,  тянула, как
локомотив,  я не  мог остановиться. И вот с  чем еще мне повезло: я дожил до
воплощения идеи... А мог не успеть. И прожил бы скучную жизнь.
     Интересно -- получилось бы у него?

     1994
     HHH Эрнст Неизвестный HHH

     ...Он отважился  поссориться с Хрущевым,  когда тот  был  у  власти,  и
помирился с  ним, когда вождь был  свергнут,  а после  поставил памятник  на
могиле бывшего  генсека. И упорно отказывался  от гонорара,  но  сын, Сергей
Никитич,  настаивал, совал  пачку денег --  это  когда они в  машине ехали с
Новодевичьего.  И Эрнст наконец взял  пачку -- для того чтобы  швырнуть ее в
открытое  окно "Волги". В  правдивость  этой истории  мало кто верит,  но он
упрямо  рассказывает, что  банкноты летели  за  машиной,  кружась  наподобие
листьев. Красивый жест? Глупый жест? "Пусть Москва помянет Никиту", -- якобы
сказал тогда Неизвестный.
     Вообще  всемирная  слава художника --  это не самое главное, что у него
есть; слава, она  кому только не  выпадает!  Эрнст  больше впечатляет не как
автор скульптурных произведений,  но как могучий мужчина, железный человек с
бычьей  энергией  и  таким  же  упрямством, с  "темпераментом  убийцы"  (его
собственный термин)  и  звериной  живучестью, пророческим даром  и  талантом
рассказчика.  Его русский, да, разбавился  там  американскими словечками: он
произносит "КГБ" через "джи", свой  участок возле дома называет  property, в
банке берет  не  заем,  но  loan, -- однако  уважает пельмени  и  по русской
привычке разминает и без того  нежные слабенькие американские  сигаретки. Но
как же художественно сплетается в нем высокий штиль с изысканной нецензурной
бранью!   И   в   этом   --   какая-то  глубокая,   нутряная,   литературная
интеллигентность.
     Сюжет   его   жизни  очень  ярок  и   контрастен:  смертельно   опасное
происхождение  (дед -- купец, папа -- белый офицер), хулиганское отрочество,
фронтовая юность,  трибунал, расстрельный приговор -- но штрафбат (причем он
не  любит  слово  "мужество", считая,  что  оно  --  "для девочек"), тяжелая
инвалидность -- но  непрестанный тяжкий труд, та  самая судьбоносная ссора с
Хрущевым, дружба с  самим Андроповым  --  но  в то же время конфликт со всем
остальным  КГБ, и своя,  ничья больше  позиция в искусстве и в  жизни.  Этой
позиции он не оставил, предпочтя оставить СССР.
     Мы встречались с Неизвестным не раз и подолгу беседовали -- и в России,
и Америке.

     --  Эрнст Иосифович, вы прекрасно  выглядите для своих  семидесяти лет.
Человеку   непосвященному  ни   за  что  не   догадаться,  что   вы  инвалид
Отечественной войны, что у вас  были тяжелые ранения  -- вплоть  до перелома
позвоночника... Это потому, что у вас сильные гены?
     -- Мне повезло, что во мне есть и русская, и татарская кровь, хотя я  и
еврей.  Я, как  и Ельцин, уралец. Дед мой был купцом на Урале, отец -- белым
офицером, адъютантом у Антонова. Один мой дядя служил у Колчака, другой -- у
Деникина. Когда пришли красные, они решили моих деда и отца  расстрелять. Но
бабка вспомнила, что при прежнем режиме дед тайно печатал в своей типографии
коммунистические брошюры.  Она тогда нашла бумаги, которые это подтверждали,
и отнесла "товарищам". Те расстрел отменили.
     -- Что вы думаете теперь про дедушку, который помогал большевикам?
     --  Думаю,  что дурак он был...  Мой отец после гражданской спрятался в
Сибири, вы-учился на врача и стал хорошим специалистом. До последних дней --
а  прожил он восемьдесят четыре года -- это  был очень  деятельный и сильный
человек. Ничто не могло  его сломить -- ни поражение белых, ни те опасности,
которым  он  как  офицер подвергался  при коммунистах. Он был верен  себе  и
оставался  настоящим  джентльменом, несмотря на все хамство  окружения. Отец
переодевался к обеду, повязывал галстук, ел вилкой и ножом даже тогда, когда
весь обед состоял  из кусочка хлеба, поджаренного на каком-то подозрительном
масле.
     --  Ваша мать надолго пережила отца, на десятом десятке выпустила книгу
стихов.
     -- Да, до  такого возраста  она сохранила удивительную ясность мысли. У
нее сильные стихи:
     День ото дня все суше мой язык,
     И звуков гордых в горле не осталось.
     В движениях замедленных сквозит
     Суровость, одиночество, усталость.

     Хорошо  сказано! Вася Аксенов  это назвал  "шекспировскими строками". В
России  маме не  удалось  опубликовать  свои стихи. Это все шло в  стол. Там
издавались только ее  научно-популярные  (она  биолог)  книжки. Только когда
мама переехала  в Америку -- после смерти моего  отца, -- удалось напечатать
книгу "Тень души". Иллюстрировал ее, кстати, я сам...
     -- Кстати, об  отцах и детях. У вас дочь, она тоже художница. Вы на нее
влияете?
     -- Когда я уехал,  она была большой девочкой... В России я был  слишком
занят, чтобы заниматься дочкой вплотную. Но я могу гордиться тем, что она не
повторяет путь родителей. Я не  навязывал ей своего метода и своей ауры, она
нашла в себе силы стать художником самостоятельным, даже несмотря на влияние
родителей.  Ее  мама  Дина  Мухина  --  известный  скульптор,  блистательный
керамист, -- исключительно талантливый человек. Дочь могла поддаться влиянию
отца или матери... Как-то я предложил ей устроить выставку вместе со мной --
она  не  захотела... Может, она права!  Ведь  это был бы  патронаж.  Оля  --
хороший художник,  и я это говорю не потому, что она моя дочь. Ей  уже можно
выставляться. Лучше всего в Скандинавии:  она, как уралка, близка к северной
школе, я знаю, а у меня ведь в Швеции музей и студия...
     "Я перевел уголовную энергию
     в интеллектуальное русло"
     -- У  меня буйный, необузданный  темперамент.  Когда  я был мальчишкой,
меня не звали драться стенка на  стенку -- но вызывали, когда  били наших. Я
бежал, схватив цепь или дубину, а однажды  и вовсе пистолет, --  устремлялся
убивать.  Я был  свиреп, как испанский идальго. Но мне удалось перевести мою
уголовную, блатную  сущность  и энергию  в интеллектуальное  русло. Если  бы
Пикассо или Сикейросу не дали проявить себя в искусстве, они бы стали самыми
страшными террористами. Я знаю, что говорю, я ведь был с ними знаком. В юные
годы  -- мне было  лет четырнадцать  -- я начитался книг про великих людей и
задался  вопросом:  как  в  этом   циничном  мире  может  выжить  человек  с
романтическим сознанием? Я тогда  решил на себе проверить, что может сделать
человек, который отверг законы социума и живет по своим правилам. Солженицын
поставил социальную  задачу,  а я -- личную. Мой лозунг -- "ничего или все".
Или я  живу  так, как хочу, или  пусть  меня убьют.  Не уступать: никому  --
ничего -- никогда! Я столько раз  должен был умереть... Я и  умирал; в жизни
было  столько  ситуаций,  из которых невозможно  было  выйти  живым, я  в те
ситуации попадал потому,  что ни от чего не  прятался,  -- но  какая-то сила
меня хранила и спасла. Я удивляюсь, что дожил до своих лет.
     Так чем  же  я  взял?  Смею  вас заверить  -- абсолютным  безумием (мне
показалось, что этот  термин маэстро  употребляет  вместо слова  "гений". --
Прим. авт.) и работоспособностью.

     -- У вас наколки на руке по вашему рисунку?
     --  Нет,  рисунок не  мой. Я был десантником, и все мы  бабочек кололи,
чтоб  порхать. Бабочек и  цветочки. А  вот синее пятно  -- видишь?  Тут  был
выколот  номер войсковой части, то есть это было разглашение военной  тайны,
-- так что начальство приказало заколоть... Эти наколки,  конечно, глупость.
Мы  были мальчишки...  Я  приписал  себе год и в  семнадцать лет уже  кончал
военное училище, это был ускоренный выпуск. На фронт!
     Но,  не  доехав до  фронта,  младший лейтенант  попал под трибунал.  За
убийство офицера Красной Армии, который изнасиловал его девушку.
     -- Я в войну  шестьдесят  два дня сидел приговоренный к расстрелу. Жопу
подтирали  пальцем, бумага ж была в дефиците,  а я сказал -- давайте сделаем
карты. Сделали! И шестьдесят два дня сидели играли в карты. В буру и в стос.
И только благодаря этому не сошли с ума.
     Его  не  расстреляли  --  сочли, что  это  слишком расточительно. Всего
только разжаловали в рядовые и отправили в штрафбат.
     -- Вы не жалеете, что так вышло? А если б можно было переиграть?
     -- Была б возможность убить его еще раз, я убил бы его снова...
     Ты вообще  знаешь,  что  такое  смелость? Смелость  -- это юность,  это
уверенность: "Мы не умрем". Это какая-то генетическая,  блядь, ошибка, и  от
нее  --  мысль  про бессмертие. Это  болезнь!  И щас я  физической смерти не
боюсь. Я боюсь одного: недосовершиться.
     На фронте мне сломали позвоночник, выбили три межпозвоночных диска, три
года после войны я мог ходить только на костылях -- были страшные боли, я от
боли даже стал  заикаться. Боль утихала только от морфия. Чтоб отучить  меня
от  наркотика, мой папа, врач, прописал  мне  спирт.  Я стал  пить. Уж лучше
спирт...

     -- Как начинается разговор про меня, так сразу  вспоминают Хрущева. Как
будто  я не  был художником до встречи  с ним! --  кипятится Неизвестный. --
Хрущев! Да его  будут  вспоминать  потому,  что  он  поссорился  со  мной. А
Брежнев?.. Да, я  пил водку  с ним.  Мой товарищ  из  ЦК как-то позвал  меня
пострелять по тарелкам с  большими  начальниками.  Постреляли, выпили. После
меня включили в правительственную охоту: "Должен же там в компании быть хоть
один интеллигент". Мне был куплен роскошный "Зауэр", которому нет цены, чтоб
не стыдно  было ездить  на  охоту  с Брежневым.  Но  я ни  разу не  съездил:
сказывался  больным.  Они  там  обижались: "Как же  без  интеллигента,  имей
совесть,  сам  не  едешь,  так  хоть  порекомендуй  кого-нибудь!"  Так я  из
интеллигенции им посоветовал Вознесенского позвать.

     -- Вы можете подробней рассказать, как вы уезжали?
     --  Я  никогда не был диссидентом, принципиально.  Хотя неприятности  у
меня были вполне диссидентские. Мне не давали  работы, не пускали на  Запад.
Против   меня  возбуждались  уголовные   дела,   меня  обвиняли  в  валютных
махинациях, в шпионаже и прочем.  Меня постоянно встречали на улице странные
люди и избивали, ломали  ребра, пальцы, нос. Кто это был? Наверное, Комитет.
И  в милицию  меня забирали. Били там  вусмерть  -- ни  за  что. Обидно было
страшно  и больно  во  всех  смыслах:  мальчишки бьют  фронтовика,  инвалида
войны... А утром встанешь, отмоешь кровь --  и в мастерскую;  я ж скульптор,
мне  надо лепить. Нет,  нет, я не  был диссидентом -- готов был служить даже
советской власти.  Я  же монументалист, мне нужны большие  заказы.  Но их не
было.  А хотелось работать! Я  шестьдесят семь  раз подавал  заявление, чтоб
меня  отпустили  на Запад, я хотел строить с  Нимейером, он звал. Но меня не
пускали! И тогда я решил вообще уехать из России. Андропов меня отговаривал:
"Не уезжай, дождись мальчиков из МИМО, они подрастут и сделают все как надо,
все будет!" Но я не мог терять время. И думал, что умру... ну, в шестьдесят.
Надо было спешить, чтоб что-то успеть.
     И я уехал... Это было десятого марта семьдесят шестого года.

     -- Вы приехали на  Запад новичком с шестью-десятью долларами в кармане.
И  встретили там  Ростроповича, который  давно уже был успешным, знаменитым,
богатым...
     -- Слава  Ростропович  сделал меня членом американской элиты, в которую
всю жизнь  стараются  попасть  самые богатые и  знаменитые люди,  да не всем
удается. И сделал он это на третий день моего пребывания в Америке. Мы тогда
открывали мой бюст Шостаковича в Кеннеди-центре, и там Слава меня представил
всем-всем-всем, кого он "наработал" за те  тридцать  лет, что  он  связан  с
Америкой.  Я  сразу вошел  в  эту среду. Энди  Уорхол,  Пауль  Сахар,  Генри
Киссинджер,  Артур  Миллер,  Рокфеллер,  принцесса Крей  --  я  могу именами
бросаться  сколько  угодно. Я  был  как  свой  среди  самых модных  светских
снобов... Но! Эта светская жизнь  затормозила мое творчество на многие годы!
Я понял, что быть там социальным человеком -- это вторая профессия. А у меня
времени на вторую профессию нет.
     И тогда я...  бросил этот  клуб избранных. Взял все визитки и  сжег  --
чтоб не было соблазна вернуться.
     -- Ростропович на вас тогда обиделся?
     --  Не  обиделся,  но... Он  меня  не  до  конца  понимал.  Я  выглядел
неблагодарным человеком. Он как друг сделал для меня все что мог, а я как бы
пренебрег помощью.
     Может, это было  чересчур  экстремно, но я экстремист  по духу. С точки
зрения социума я себя этим поступком откинул на дно -- опять! Я откинул себя
на многие годы назад. Это сильно  снизило мой рейтинг и затруднило мои дела.
Но в итоге-то я оказался  прав!  Если бы я мотался  по этим  parties, то  не
успел бы сделать так  много. И,  в конце концов, вес  моего творчества начал
перевешивать  мою несветскость!  Как  и Солженицын --  я не сравниваюсь, это
разные судьбы, разные таланты, -- я заставил их принять меня таким,  какой я
есть.  Все те люди, с которыми меня познакомил Ростропович и которых отверг,
начали ко мне приходить -- не как к светскому человеку, но как к скульптору!

     --  Вы раньше в интервью говаривали,  что склонны  к аскетизму.  Как вы
сейчас живете, каков ваш быт?
     --   У   меня   стало  больше  желаний,  потому  что  появилось  больше
возможностей, --  но  все  равно  я  аскетичен.  Моя  жадность  не превышает
нормального  лимита   человеческого  существования.  Не  то  чтобы  я  любил
бедность, но... я  склонен к некоторым  формам самоограничения. Мне кажется,
что  это  проявление  определенного  вкуса.  Миллионер,  который  ест  кашу,
пренебрегая устрицами,  --  это  вкус,  это  снобизм,  это бегство.  Я люблю
беглецов  из стана победителей!  Тот же Ростропович, если б принял в  Москве
правила игры, мог бы там  хорошо жить. Солженицын, Сахаров... Могу  сказать,
что и я тоже. В силу разных причин -- генетических, биографических, вкусовых
-- мы стали беглецами из стана победителей!
     Я  раньше аскетически пил бутылками  водку,  закусывая  пельменями  или
шпротами. Водка... Не надо врать,  было  поначалу  на Западе... И  сейчас  я
выпиваю  дай Бог... иной  раз.  Раньше я  как жил? Бывало, по три недели  не
выходил из мастерской. Там же и  ел, варил себе пельмени. Бывало, подумаешь:
"За окном Сохо, все гуляют, там праздник  жизни -- что ж это я в стороне  от
праздника?" Бреюсь,  переодеваюсь, выхожу --  и  чувствую, что мне никуда не
хочется.  Сворачиваю  в  ближайшее заведение,  выпиваю стакан водки,  сжираю
что-нибудь -- и бегом-бегом обратно.
     Но  позже я понял  некоторые  другие вещи. Благодаря  Ане  (на  которой
Неизвестный впоследствии женился. -- Прим.  авт.) постепенно начал понимать,
что  вино --  это тоже неплохо. (При том что "Бордо" -- это  не предмет моих
внутренних  забот,  я  все-таки  не  гедонист.)  Я теперь  ем не одни только
пельмени.  Аня, когда у  нее хорошее настроение, делает замечательные блюда.
Вот Женька (Евтушенко) пришел, сожрал во-о-т такую тарелку сациви  и сказал,
за это  можно простить все.  Андрей Вознесенский -- бывает у нас в гостях --
любит наше харчо.
     -- А в одежде вы тоже аскет?
     --  Да я этому внимания не уделяю. Если что-то надо купить, я беру, что
мне нравится. Лишь бы вещь не была дешевой. Если нравится и дорого --  тогда
покупаю. Если можно органично надеть костюм за пять тысяч, а не строить этот
костюм,  не закладывать душу черту,  чтоб его иметь,  -- почему нет? Хороший
костюм лучше, чем плохой. Но это не должно стать фетишем и символом.
     -- Вы как-то не по-американски живете -- машину не водите... Не хотите?
     -- Что  значит -- не хочу? Я же инвалид Отечественной войны. У меня был
перебит позвоночник. В России врачи запрещали машину  водить (хотя я в армии
научился) -- меня же в аварии может парализовать. А тут Аня водит, и все мое
окружение водит.  Я, бывало,  садился  тут за  руль,  но у меня  совсем  нет
чувства  самосохранения,  я,  еще  не научившись заново ездить, сразу жму на
педаль... Так что Аня испугалась и перестала меня учить.

     -- Хорошее у вас тут место!
     --  Помните, у  Набокова -- "Облако, озеро, башня"? Там персонаж  искал
идеальное  место на Земле. Вот и у меня тут озеро, облака тоже есть, а башня
--  это  --  видите? --  моя  мастерская.  Я  очень  не  люблю ссылаться  на
русскость, меня  от  a  la  russe тошнит,  --  но это действительно  русский
пейзаж, посмотрите! Видите, пар  поднимается с озера...  Я как глянул, сразу
купил,  не торгуясь. И пол-озера  тоже купил... Не  сразу,  правда, продали:
тут,  на острове,  в  этом заповеднике богачей, есть  выборный орган,  вроде
кооператива, они заседают и решают -- кого пускать жить, кого нет, и никакие
деньги не помогут. Меня сначала не хотели пускать, когда узнали,  что у меня
будет  студия: думали, раз  студия, так богема, беспокойство,  индустрия. Но
потом им принесли книги, журналы, "New York Times", где про меня, и они, как
люди тщеславные, согласились. Но мне это влетело к копеечку...
     -- У вас тут сколько соток?
     -- Соток? Было  три  гектара,  но  куда  мне столько. Два я отдал,  вот
остался один гектар.
     Я здесь прячусь от всех, работаю. Хорошо!

     -- И дом вы тут замечательный построили.
     -- Да, дом огромный! А спальни в нем всего две. Американцы мне говорят:
"Зачем вам такие высокие потолки, это ж не церковь -- лучше  устройте второй
этаж и  сделайте  двенадцать комнат, гостей  будете селить  или  постояльцев
возьмете!" Это действительно проблема: приезжают гости, а  оставаться негде.
Но это мелочь!  Этот дом вообще не  бытовой. Я специально так спроектировал.
Дом должен ассоциативно напоминать северную архитектуру, а с другой стороны,
храм. И конечно, студию скульптора, аскетическое логово художника. Чтоб вещи
были дорогие,  но  не  кричащие (в Америке  чаще наоборот). Поэтому я выбрал
дерево, я же уралец. Дуб,  ясень и другие, я  не помню, как все по-английски
называется.
     Самая  дорогая  часть  дома  --  это  колонны до  потолка,  из  цельных
деревьев. Их  же надо было вырубить,  привезти! Все думают, что они клееные,
из частей, здесь все так делают. Но у меня все настоящее.
     Я сделал дом, который соответствует моему духу,  где мне легко дышится.
Я имею право на такой дом -- огромный, красивый, дорогой, -- ведь  я  на всю
жизнь оскорблен советским мещанством! Это попытка хоть как-то ностальгически
компенсировать эстетическую недостаточность всей моей жизни.
     Обычно трагедия художника -- в несовпадении его внутреннего ритма с тем
ритмом,  который  ему  задают  среда,  социум,  жена,  дети  и  прочее.  Это
противоречие  между внутренним состоянием и окружающей средой страшно! Вот я
и попытался это противоречие преодолеть...
     Да... Сколько  говорено о  строительстве голубых  городов,  о  создании
новых цивилизаций! А я вот -- всего-то домишко построил.
     Этот дом будет моим музеем; потом, после...

     --  Вы сейчас  работаете  больше  или меньше или  столько  же,  сколько
всегда?
     -- Я работаю, как  всегда, -- очень много. Но в силу  многих причин, да
вот хотя бы из-за недавней операции  на сердце, чуть-чуть  реже бросаюсь  на
дзот  грудью.  Я работаю много, при том что  это  невыгодно.  Ведь я,  когда
работаю,  слишком  много  трачу:  материал,  отливка,   помощники   --  идет
омертвление огромных  денег. В эти  скульптуры, которыми заставлен мой парк,
вложено  несколько миллионов  долларов,  --  если  считать  одну отливку.  Я
богатею, когда не работаю: деньги не расходуются, а дают дивиденды.
     В последние годы я стараюсь давать минимальные тиражи  --  два, ну  три
экземпляра. При  том  что  статус  оригинала  имеют  двенадцать  экземпляров
скульптуры. Смысл тут такой: когда  идет затоваривание, психологически очень
трудно работать. А  маленький  тираж расходится быстрей,  и  это создает мне
перспективу жизни, есть для чего жить -- для работы.
     -- Так у вас проблемы с продажей работ?
     -- Не буду врать -- продать  очень трудно.  Особенно в последнее время.
Сейчас recession. Однако же, несмотря ни  на что,  я на плаву. Причина моего
успеха -- в  моей  нежадности,  в моей  консервативности.  Например,  иногда
западные галерейщики, которые безответственно относятся к художнику, создают
прецеденты  продажи какого-то автора за  большие цены  (такое  происходит на
"Сотбисе"). Но запредельные цены  удерживать невозможно, они  падают,  а это
бьет по репутации  художника. Я с  галерейщиками боролся против высоких цен.
Окружение давило: "Продавай подороже!" Но я не позволяю продавать скульптуры
дороже ста -- двухсот пятидесяти тысяч.  Круг моих покупателей узок, это, по
сути, международный клуб.  Тем не  менее цены на  мое  творчество растут, но
органично. У  меня  стабильное  положение на  рынке! Когда мне  понадобилось
четыреста  семьдесят тысяч долларов, чтоб достроить этот дом, банк легко дал
мне кредит  -- под залог  моих скульптур. Я брал  в долг не  потому, что был
беден, -- просто не было свободных денег. А  так-то  все знают,  что у  меня
миллионы  долларов  вложены  в  отливку скульптур из бронзы... Я  только  на
Западе понял, что свободу  творчества  дают деньги,  это  кровь  творчества;
нужно вкладывать очень много денег, чтобы создавать скульптуры.

     -- Свобода творчества -- вы ее получили только на Западе?
     -- У меня сейчас намного больше свободы, чем было тогда  в России. Хочу
отлить в бронзе -- могу. Моя фантазия безгранична, а жизнь ограничивает нас,
в том числе и материально. Но я ближе к тому, к чему стремился.
     -- А стремились вы всегда к тому, чтобы...
     -- Делать скульптуры и отливать их в бронзе.
     -- А теперь не только в бронзе, но  уже и в золоте, правда, с переменой
масштаба -- я о вашем увлечении ювелирными изделиями.
     --  Да,  я начал  делать ювелирные  изделия.  Это ни  в  коем случае не
является бизнес-задачей: мои  скульптуры в бронзе  стоят не меньше, а иногда
намного    больше,   чем   ювелирка.    Но   дело   в   том,   что   я    --
скульптор-монументалист. Средний  масштаб  всегда меня раздражал. После того
как в Асуане я поставил  скульптуру  высотой восемьдесят семь метров,  как в
моих  глазах  может  выглядеть  полутораметровая  отливка?  Она  может  мной
восприниматься только как  заготовка.  Поэтично  только  большое  и малое, а
среднее -- ни туда ни сюда.
     Что  легло  в  основу  моих  ювелирных  коллекций?  Скульптура  "Сердце
Христа". Это восьмиметровое распятие, которое я  сделал для одного монастыря
в Польше.  У меня  осталась  бронзовая модель, сантиметров  шестьдесят. Папа
Римский, который в то время лечился после ранения, захотел ее у меня купить.
Но я, конечно, продавать не стал, я не взял с Папы  денег, --  а сделал  ему
подарок.  Потом из канцелярии Папы мне пришло письмо с благодарностью. Вот и
вся история.
     -- Вы это сделали как человек религиозный?
     --  Я  верующий,  но не  католик. Это  был  скорее  просто человеческий
поступок.

     -- А что, по-вашему, происходит с Россией? Что будет со страной?
     --  Ничего не  могу  сказать. У меня нет ни  концепции, ни  знания,  ни
ощущений.  И более  того:  поучать  Россию  из  безопасного  далека я считаю
безнравственным. Хочешь поучать -- поживи в России, поучаствуй в битвах.
     Для примера  я напомню про свой разговор с Сартром, который обожал Мао.
Это было у меня  в  мастерской.  Я  ему тогда сказал: "Что ж вы  своего  Мао
любите издалека! Любите  его -- так поезжайте в Китай, как  Дин Рид поехал в
Россию, и там служите себе делу маоизма сколько  хотите!" Сартр ответил, что
поехал бы, но не может -- он же нужен Франции. Я ему на это сказал: "Вы себя
переоцениваете, вы -- маленький французик из Бордо".
     -- Он обиделся?
     --  К чести его, нет. Он даже написал обо  мне замечательную  статью, в
которой представил меня экзистенциалистом из России.
     -- Вот скажите, Эрнст Иосифович! Вы ведь уже не советский,  не русский?
Вы уже больше человек западный?
     -- Мне  трудно  судить.  Вот я  приезжал недавно в Магадан,  работал на
лесах,  общался с работягами,  когда мы  там  строили монумент... Мой старый
опыт --  армия, стройплощадка,  завод, я все-таки был рабочим, грузчиком  --
работает. Когда я общаюсь с  работягами, то не чувствую больших изменений. В
личном общении -- те же шутки, те же примочки, та же феня. Работяги  --  да,
прежние.  Но  вот  новые  деловые  люди  меня  потрясли.  Думаю,  что  новые
бизнесмены  --  надежда  России.  И  новые  российские  дипломаты   --  люди
международного  класса.  У них  хорошие  лица, походка, одежда... Впервые  в
жизни  мне практически  не  стыдно за  русских политиков, за  представителей
России.  Это началось  с Горбачева, с  его  окружения, и  сейчас открываются
блистательные люди.  Я  встречался в  России с политиками. Ну  вот Александр
Николаевич  Яковлев. Я его знаю давно,  и он потрясающе не изменился. У  нас
была очень хорошая человеческая беседа, мы встретились  без цели, просто как
друзья. Но он пообещал помочь с моими проектами.
     -- Вы приезжаете в Россию из Америки по делам -- строить монументы...
     -- Я много сделал, но очень мало из этого -- на исторической  родине. А
хочется  строить  в  России.  У  меня  в  планах  --   построить  и  отчасти
профинансировать такие памятники: Сахарову, Высоцкому,  Тарковскому, маршалу
Жукову. Надеюсь в Петербурге поставить композицию "Кресты", напротив входа в
тюрьму, и  там  же  памятник Ахматовой.  Буду строить  в  Ашхабаде,  мы  уже
договорились с Ниязовым. Про  Элисту я уже говорил... Очень хочется в Москве
поставить монумент "Древо  жизни" -- это моя главная работа. Вообще в России
мало моих работ. Вот в Швеции есть мой музей, в России -- нет. Не знаю... --
Он  замолкает.  И  про-должает  после  паузы:  --  Очень  медленно  движутся
памятники  жертвам  утопического сознания! В  Воркуте и Свердловске (так  он
упорно называет  Екатеринбург. --  Прим. авт.) работы  давно были начаты, но
сейчас все замерло, ничего не делается... Памятник в Магадане долго не могли
достроить.  Якобы  не  хватало   денег  --  после  того,   как  я  отдал  на
строительство  свой гонорар за скульптуру, а Ельцин --  за  книгу,  и многие
другие  пожертвования были  сделаны... Куда делась вся огромная  сумма?  Мне
трудно  это понять!  Говорят, не  хватало  двести тысяч долларов. Но это  же
копейки  для  такой  страны, это  стоимость  четырех маленьких квартир! Я уж
хотел на  свои  достроить,  но это  что б было?  Вышло  б, что  американский
гражданин  построил  памятник жертвам  в  России на  свои  деньги.  Господа,
совесть у вас есть? Или уж совсем жвачными стали?.. Не могу понять...

     --  У вас  на  столе Фромм, Юнг,  Хейзинга,  Флоренский, Гумилев, "Роза
мира" Андреева... Для чего вы их читаете? Для развлечения? Что-то ищете?
     --  Для чего я читаю?  Это  огромный грех с точки  зрения православного
сознания  -- любознание, желание  много знать... Но  мне нужны подтверждения
моим догадкам. Меня радует, что я  в итоге своей жизни пришел к чему-то. То,
до  чего я додумался, уже было сформулировано  раньше --  более четко, более
умно. С  точки  зрения "Розы  мира"  все  объяснено. Эту книгу  я  не только
изучил,  но знаю наизусть. Я  записываю свои мысли... Один мой  друг почитал
как-то  мои  записи  и говорит: "Это  же плагиат  из Флоренского!" Меня  это
обидело,  ведь я это все сам придумал. Но после я понял, что надо радоваться
совпадению  текстов. Эти текстуальные  совпадения не только делают мне честь
-- они делают меня подлинником и  хозяином Универсума! Сознание того, что  я
не  один,  что  я  соборен,  дает  мне  огромную  силу. Кроме  того,  чтение
замечательно  подтверждает,  что невидимое гораздо  лучше видимого и гораздо
существенней.
     -- А кино вы любите?
     --  Я  и тут  экстремен. Я очень люблю, с  одной стороны,  кич,  этакую
вульгарную кинопродукцию, где бегают, стреляют, где ужасы, с другой стороны,
чтоб уж было очень высокое качество. А среднюю продукцию я не люблю.

     -- Вы о чем-то жалеете в жизни?
     -- У меня про это "Упущенные  возможности"  -- так  называется одна  из
глав моей  новой  книги.  О чем  там? Ну вот,  например, когда я оказался  в
Европе, канцлер Крайски выдал  мне австрийский паспорт,  а их  правительство
отдало мне лучшую в стране студию. Что было бы, если бы я остался в Австрии?
Не  знаю.  Но  я уехал  из  Австрии. В Швейцарию. К Паулю  Сахару, одному из
богатейших людей мира.  Он купил в Базеле  казарму,  чтоб оборудовать ее под
мою студию. Майя Сахар, его жена, меня  просто боготворила.  Они  прелестные
люди, интеллектуальные, деликатные. Очень, кстати, влиятельные. К ним шли на
поклон Пикассо и Генри Мур. Сахар вывел в люди многих из сегодняшних великих
(Слава Ростропович написал об этом  книгу "Спасибо, Пауль"). И вот  эти люди
позвали  меня  к  себе  жить!  Значит,  я  у  Сахара...  Почет  и  уважение,
замечательные  условия для работы,  кроме того,  у меня были кухарки, лакеи,
шофер,  охрана. По  вечерам Пауль приглашал  меня на скрипичные концерты под
своим управлением, которые он устраивал на дому. После за стол.  Это  был не
просто  прием пищи, нет, --  а  целый  ритуал! Со свечами, с  церемониями, с
лакеями в белых перчатках... Иногда мне хотелось взять в руку сосиску и есть
ее, читая какую-нибудь книгу. Но я вынужден был идти слушать концерт и потом
часами просиживать за  столом с  соблюдением  всех этих  формальностей!  Мне
приходилось  каждый вечер делать  не то, что мне хочется, а то, чего от меня
ожидали другие!  Я этого не выдержал и уехал  из  дома Пауля Сахара. Страшно
его этим обидев. Вот  она,  упущенная  возможность! Сейчас,  задним  числом,
думаю  -- какой же я был дурак! Остался бы -- может, у меня была бы выставка
в галерее "Бобур", возможно, я бы заставил скульптурами весь мир...
     Можно  сказать,  что я  о многом жалею, и все мое  окружение мне всегда
говорило, что я глуп, --  в  этом  смысле. Но -- не судьба!  Как говорится в
Библии,  чего  нет,  того  не  счесть.  Вот  так  я  отношусь  к   упущенным
возможностям.

     Эту  свою самую знаменитую работу  Неизвестный  делает не  в  городской
студии, но вдали от манхэттенской суеты, на острове Шелтер.
     От нью-йоркского Сохо  туда добираться  часа два или три, -- это смотря
какие  пробки.  Проезжаешь  насквозь  весь Лонг-Айленд,  а  дальше  паромом.
Груженный машинами кораблик  тарахтит  по чистой морской воде,  летят свежие
соленые брызги, до близкого ухоженного островка всего десяток коротких минут
плавания. Шелтер -- приют тихих снобов, ушедших на покой миллионеров, важных
молодых людей с дорогими манерами -- и знаменитого русского скульптора.
     К дому Неизвестного пристроена студия -- высокий цилиндрический  зал  с
галереей поверху. К балкам галереи привязаны канаты, они поддерживают "Древо
жизни", которое  пока  гипсовое и  потому хрупко.  Если смотреть на  "Древо"
издалека, с лужайки, через открытые ворота, невнимательным глазом -- так оно
такое же, что и четыре года назад, когда я  его видел  в прошлый раз.  А как
подойдешь поближе,  видишь новое: фигура  Христа, например,  вставлена,  еще
женские  фигуры, из  которых  одна  просто вылитая  Венера  Милосская, и еще
головы,  и маски.  А  в углу  кишиневский  беженец Коля Мельников,  помощник
Неизвестного,  шлифует  здоровенную  розу, высеченную  из  метровой гипсовой
глыбы. Похоже, что на эту деталь скульптора вдохновила  его известная любовь
к "Розе мира" Андреева.
     У двери из дома в студию стоят запачканные мелом стоптанные кроссовки и
изношенные туфли,  пар  пять; Эрнст совершенно  по-советски  заставляет всех
переобуваться, чтоб не таскали гипсовую пыль в дом.
     --  Тут  уж тысяча  фигур! -- хвастает Неизвестный. И уточняет: -- Я не
считал, но, думаю, семьсот точно уже есть.
     -- Это искусствоведы будут считать.
     -- Это не искусствоведы будут считать, это литейщики будут  считать.  А
искусствоведам надо будет изучать это. Всерьез.
     Эрнст, в  перепачканной  мелом  рабочей  куртке,  присел  на деревянный
раскладной стульчик под сенью "Древа". Наверху,  на  лесах, под его надзором
трудится  зубилом  американский  студент,  он  учится на  скульптора  и  тут
подрабатывает.  Внизу,   у  не  нанизанного  пока  на  свой  стебель  бутона
ослепительной гипсовой розы, старается Коля -- в шляпе,  сложенной из старой
газеты. В  высокие окна, которые по  всей окружности  студии,  льется мощный
южный  свет: Шелтер вместе  с  Нью-Йорком,  вот ведь повезло, разместился на
теплой широте Баку (наравне с Мадридом, Неаполем и Пекином).
     -- Коля, можно у тебя стрельнуть сигареточку? -- кричит маэстро.
     Коля приносит тонкую слабенькую "Мальборо лайт".
     -- Когда я даю интервью -- а я этого не люблю, -- мне трудно не  курить
и не пить. Пить я не пью, сдерживаюсь, так хоть  закурю, -- оправдывается он
и начинает свой рассказ:
     -- Я начал эту работу еще во  время венгерских событий. Тогда  она  мне
как бы... действительно приснилась.  Когда я  говорю  "приснилась", не нужно
это воспринимать прямо. Я вообще работаю  вот так вот... я лежу, допустим, и
где-то между явью и сном вижу какую-то картинку. Это не сон -- это мой метод
работы.
     Как сын утопизма, как студент Татлина, я мечтал о строительстве голубых
городов.  Грандиозные  утопические  идеи  меня  захватывали.  Я мечтал,  что
поставлю свое "Древо жизни"  к двухтысячному году человеческой  цивилизации.
Это, думал я, будет огромное сооружение, в котором разместится ООН...  Жизнь
делает  поправки, -- видимо, не  стоит строить вавилонские башни.  И  теперь
будет наоборот  -- не ООН в нем, а оно  в ООН;  я для UN сделал вариант. И в
этом, может, есть какая-то истина.
     Эта  скульптура  делается  необычайно тяжело... Здесь мной  была задана
идея --  семь  мебиусов  в виде  сердца, высотой семь метров. Этот  сквозной
архетип не менялся. Но внутри этого  архетипа все менялось в зависимости  от
моего состояния и фантазии. Одно дело -- стереть  с холста, а другое дело --
вылепить  скульптуру и  потом  менять куски (у  меня полный  гараж  убранных
деталей).  Свободный   поток  сознания   продолжается!   Это   необычно  для
скульптуры, ведь скульптура -- дорогостоящее дело... Сейчас я подсчитал, что
вложил восемьсот тысяч в эту работу -- своих денег. Да, в скульптуре так  не
работают. Я один так работаю!
     Роден  сказал  одну  забавную  вещь.  Его  спросили:  "Когда скульптура
считается  оконченной?"  Он  ответил: "Когда  приходит форматолог,  человек,
который будет отливать".
     Сейчас  эта моя модель  приближается к  концу!  Вот-вот  должен  прийти
форматолог.  Как  только  придет,  я  объявлю работу законченной.  Это будет
скульптура, остановленная на бегу.
     "Не собираюсь занимать
     в России ничьего места"
     --  Эрнст  Иосифович!  Было  объявлено, что  ваше "Древо"  высотой семь
метров будет установлено в  Москве,  напротив здания мэрии на Арбате. А  как
дело-то было, как это решение принималось?
     -- Я нашел понимание у Лужкова. Я с ним на дне рождения Зураба Церетели
познакомился.  Когда я был гостем мэрии на восьмисот пятидесятилетии Москвы,
я   с  ним  говорил  об  этой   работе.  Она  была  показана  некоему  очень
представительному совету, и  там этот  проект  был утвержден единогласно. На
этом же совете было  решено ставить монументы  Булгакову  и  Окуджаве, будет
конкурс.  И  одновременно  была  утверждена моя  работа.  Я попал  в хорошую
компанию!
     -- Церетели знает об этом решении? Он не возражал?
     --  Кажется,  знает,  но  мы об  этом  не  говорили  с  ним.  Абсолютно
исключено, чтоб он был против. Зачем, почему?
     -- У  него  ведь  свой  подход  к  установке  памятников!  Вы, наверно,
слышали, как его в Москве ругают?
     -- Вы знаете,  я в это  вмешиваться не хочу.  Во-первых, я  не видел, а
во-вторых, не люблю  оценивать коллег. Я сам настрадался от нападок коллег и
потому всегда уклонялся  от  оценок чужих работ. Не хочу  высказываться ни в
положительном, ни в отрицательном смыслах.
     -- Не видели? Как, неужели вы не видели "Царя на стрелке"?
     --  Видел...  Но  это очень серьезная  проблема. Ее нельзя так  с  ходу
решить, на уровне противостояния... Надо разобраться.
     Он задумался и продолжил мысль, -- только не мою частную, про Церетели,
а свою общую о месте художника на родине:
     -- Ежу понятно,  что я не собираюсь  занимать  в России  ничьего место.
Чтоб  в России занять чье-то место, надо находиться там. В среде, в ситуации
-- художественной, социальной... Мне все-таки за семьдесят... И мне есть что
делать здесь, в Америке.

     -- Вот вы говорите -- "здесь"; вы и отливать хотите в Америке?
     -- Да, я собирался отливать здесь,  а потом везти в Россию по частям. Я
думал,  что  российская  технология  недостаточно  созрела  для  того,  чтоб
отливать  такие  сложные  вещи. Но ведь Церетели для  Храма Христа Спасителя
сделал  же   двери  в  России!  Они,  конечно,  менее   сложные,  но  отлиты
замечательно.
     -- А расходы прикидывали?
     -- Нет... Смету, деньги -- это должно дать правительство России.
     -- А что со сроками?
     --  Здесь отливать собираются  два года. А  Юрий  Михалыч  сказал:  "Мы
отольем в год". Он очень компетентный человек в этом плане. Храм построил...
     -- Вы, кстати, что про Храм Христа Спасителя думаете?
     -- Да за одно это Лужкову надо поставить памятник! Достаточно построить
этот Храм, чтоб войти в русскую историю.
     Я не сравниваю свою работу с  Храмом  Христа  Спасителя, пускай история
даст оценку. Но  если  "Древо" встанет, это будет  еще одним  свидетельством
того, что  невидимое гораздо важнее видимого. Ломайте,  сволочи, не ломайте,
-- а  мы  все восстановим, построим  заново, все равно будет по-нашему!  Моя
скульптура  будет стоять в Москве,  где были разрушены все мои работы, где я
столько претерпел. Это будет очередным доказательством того, что  никогда не
надо подчиняться логике карьеры...

     -- Как ваше самочувствие сейчас, Эрнст Иосифович?
     --  Да я  за  последние годы  пережил две  операции  на сердце.  Bypass
surgery, как  у  Ельцина,  --  как это  по-русски? Один раз я даже умирал на
столе, клиническая смерть.
     --  Это  даже   на  обыкновенных   людей  сильно  действует,  а  уж  на
художников-то...
     --  Конечно, это влияет на всю жизнь, на отношение к жизни. Но я уже не
один раз в жизни  подходил к этому, так что... ничего нового для меня в этот
раз не было.
     Вспоминаю первую операцию. Три межпозвоночных диска выбито, шесть, нет,
семь ушиваний диаграфмы, полное ушивание легких, открытый пневмоторакс и так
далее,  не буду  всего перечислять. Меня уже в морг выкинули...  А спас меня
гениальный русский врач, я не знаю  его имени, это было на фронте, в полевом
госпитале. Вот, посмотрите, я сейчас сижу живой! Это удивительно... Думаю, в
России настала пора поставить монумент Безвестному фронтовому врачу.
     Теперь вот эта  операция... Сделали  ее,  и через четыре  дня  я  начал
работать.
     -- Кто оперировал вас? Дебейки?
     -- Нет. Оперировал меня замечательный доктор Саша Шахнович.  Он не хуже
Дебейки, просто молод. Когда я узнал  о болезни Бориса Николаевича, я хотел,
чтобы  Саша... Но  это  сложно оказалось  здесь.  Кстати,  Шахнович и Ресину
сделал операцию. То есть  теперь мы с Ресиным  -- сердечные братья.  Мы даже
устроили вечер, на котором с Ресиным чествовали этого доктора.
     -- В Москве?
     --  Нет, в  Нью-Йорке. Саша  -- он еврей, русский, мальчиком приехавший
сюда. Давно; то есть его надо считать американцем.

     -- Вы сейчас работаете с Феликсом Комаровым. У него в галерее на  Пятой
авеню  (с этим бизнесом ему  пришлось расстаться, сейчас  бывший  галерейщик
руководит рестораном "Москва" в Манхэттене.  -- Прим. авт.) и  выставлены на
продажу ваши работы. Что у вас с ним общего?
     -- Я его ощущаю как своего непродажного парня. Может,  это единственный
человек, кому я верю. Он никогда не был по-настоящему бандитом. Я думаю, что
его блатное, бандитское прошлое -- это почти что его выдумка... Похоже,  это
просто  его  интеллигентский  гимик.  Мне  очень  редко  приходилось  любить
кого-нибудь.  А Феликса люблю, как  младшего брата. Он  замечательный нежный
полуеврейский мальчик, который по ошибке захотел стать уркой.
     Вот  такая деталь к характеристике Комарова. Раньше  я всегда платил за
стол,  не знаю почему, а сейчас  Феликс платит,  с ним  невозможно  бороться
просто.
     Это  самый верный хороший друг, которого  я встретил  после шестидесяти
лет.  (После  отношения между  Неизвестным и Комаровым испортились. -- Прим.
авт.)
     -- Это сильная рекомендация.
     --  Вот  говорят  --  бандит...  Но  что  такое  --  бандит?  Тут  надо
определиться.  Один русский  человек мне  задолжал четыреста  семьдесят  тыщ
долларов. Я не знаю, как привести в действие русский закон так, чтоб вернуть
хоть половину этих денег. А бандит -- он такую услугу оказать  может.  О чем
это  говорит? О том, что  русский бандит  рожден несовершенством  российских
законов!  Да  и сам я,  по  правде  сказать,  по  темпераменту --  настоящий
бандит... Мне гораздо  понятней и ближе человек, который  идет на риск, чтоб
получить  свою  прибыль. И  вообще,  пока  нет закона,  то  анархия  -- мать
порядка.
     -- Вы говорите про Россию сейчас?
     -- Не только. Я говорю о Венеции пятнадцатого века, об Америке  периода
становления капитализма. От жизни  не  убежишь.  Бляди рождаются, когда есть
потребность в блядях, -- точно так же и бандиты  рождаются тогда, когда есть
потребность в бандитах. Общество всегда борется с этим... Но оно само должно
обладать  бандитским  темпераментом. Когда у него  такой  темперамент будет,
общество официально доверит бандитам сбор налогов.

     --  За те три года, что  у  вас не был, у  вас не  только "Древо жизни"
продвинулось. У вас много чего случилось!
     --  Да... За это время я поставил "Магадан". Сделал  "Элисту". Поставил
"Золотого ребенка" в Одессе. Закончил монумент для Тбилиси -- памятник моему
ближайшему  другу  Мерабу  Мамардашвили. Он скоро  уедет  в Грузию.  Хотите,
кстати, коньячку?
     -- Хорошая  у вас ассоциация  со  словом  "Грузия"  -- коньяк.  Неужели
грузинский?
     -- Нет, французский...
     Я хотел было отклонить коньяк  под предлогом нездоровья и  возраста, но
вовремя спохватился и  молча выпил; а то хорош бы я был со своими жалобами в
глазах инвалида Второй мировой...

     -- И еще вы ведь женились!
     -- Да! Мы с Аней поженились в 95-м.
     Когда я уезжал  из России, жену  и дочь со мной не  пустили... С Аней я
познакомился в Америке, мы вместе с восемьдесят девятого. Она русская, давно
эмигрировала. По профессии -- испанистка.
     Я очень  признателен Ане,  за  то  что она мне открыла  другую  сторону
жизни,  которую  я практически не знал: быть мужем, нести ответственность за
семью.
     -- Позвольте, но вы были же раньше женаты!
     --  Да,  но...  я  никогда  этого  не  ощущал.  Возможно, просто в силу
специфики моей биографии.
     -- Анина дочка -- как у вас с ней складываются отношения?
     --  Она  меня  еще  немножко  не  то  что  смущается,  но...  дистанция
существует. А в принципе  у нас  прекрасные отношения. Девочка -- красавица,
она невероятно талантлива, у  нее  очень  высокий  IQ, да  что  там  --  она
гениальна! Занимается балетом, музыкой.
     Я никогда раньше не видел, как растут дети. Хотя у меня выросла дочь...
Это  все выпало из моего поля зрения. В  России была  собачья жизнь,  не  до
этого было. И вот  я впервые в жизни наблюдаю, как растет ребенок. Это очень
интересно! Изменения происходят почти толчковые. Буквально в  течение недели
-- уже другой человечек.  Я в зрелом возрасте  познаю  то, что  люди  должны
познавать в тридцать лет...

     -- Не люблю, когда художники оправдывают свое  хулиганство тем, что они
творческие люди. Думают, что могут себя  вести как угодно. Один мой помощник
говорил,  что изменяет  жене,  поскольку он  художник. А что,  бухгалтер  не
изменяет, что ли? При чем тут -- "художник"?
     Он продолжает свою мысль афористичным  экспромтом (вспомнив,  наверное,
противопоставление "художник -- толпа"):
     -- Толпа не умна. Если б толпа была умна, все б имели деньги, и хорошую
семью, и счастье.
     -- Скажите, а великий художник-атеист бывает?
     -- Великих художников-атеистов  не было. Дело в том, что нужно обладать
некоторой  скромностью.  Не надо  себя считать исключительным, оторванным от
полета уток, от изменения звезд, от приливов и отливов. Что за... твою мать,
даже звери  это чувствуют,  а  единственное  существо, которое вдруг  о себе
возомнило  невесть что, --  это  человек.  Человек думает, что  он  назначен
Богом! Это глупости, Бог никого не назначает.
     -- А что он делает?
     -- Принимает...

     -- Самое большое творческое чувство,  которое может испытать человек --
притом  что,  наверное, я не испытал  творческого чувства  Микеланджело  или
Бетховена, -- это чувство  не  бунта, но  покорности. Дело в том, что  самое
высокое  человеческое переживание  --  это  чувство  иерархии.  Не  иерархии
социальной, а... Как бы это  объяснить? Вот -- дерево растет; я родился -- я
умру; в этой плоскости иерархия...
     Я  непростой человек, знай. Все, кто против меня, они или  забыты мной,
или подохли. Я попал в Америку с шестьюдесятью  долларами -- и построил этот
дом. Я скажу  так. Я умру,  возможно, скоро. Но  вы  будете распутывать  мое
"Древо жизни" еще много-много лет.
     Я  -- человек уровня  Толстого, уровня Данте. Я  прожил в  России жизнь
настолько жестокую,  что  Солженицын -- это  просто  лепестки роз. Я глубоко
верю  в  свою интуицию. Представь  себе сперму,  запущенную в  матку. Бегут,
бегут сперматозоиды,  каждый наделен своей  волей  от Бога, от  космоса, это
космическое дело! Один прорывается,  начинается зачатие. Что он, победитель,
может думать о тех сперматозоидах, которые не добежали?..
     -- Что вы хотите этим сказать?
     --  Что мы рождены не просто так, а в результате космической победы.  И
можем  этой  победе  соответствовать,  а  можем  и  не   соответствовать.  Я
практически  ни  одной  секунды,  даже   когда  я  чищу   ногти,   не   живу
неспиритуально. Мне  сказал  один академик:  "Эрнст, мы вам признательны, вы
дали работу аспирантам на двести лет. Заработок на двести лет".
     -- Двести лет -- хороший срок!
     -- Нет, ма-аленький...

     -- А что б было, останься вы тогда в России?
     -- Если бы остался в России, то было бы следующее, -- не задумываясь, с
готовностью  начал отвечать он.  -- Я  бы умер или  от скуки, или  от водки.
Почему?  В  свое  время мне  хотелось  быть Микеланджело в России. Для этого
нужны  были заказы от  высшего  эшелона власти. Но когда я столкнулся с этим
эшелоном (хорошо  сказано. -- Прим. авт.),  понял, что не  смогу  работать в
этой среде, с этими куркулями, не  смогу принять их правила  игры. Надо было
ржать с ними, когда они ржут,  пукать с  ними, когда  они пукают, выпивать с
ними и  говорить  с ними на их языке! Что ж, я  этому  научился и делал  это
вместе с ними, -- но это было такое насилие над собой! Я начал  чувствовать,
что просто морально умираю. Вот я бы и умер давно...
     Нет, если б  я  был  писателем или поэтом, я,  может,  с  легкостью  бы
вернулся.   Но   вы   понимаете,  работа   скульптора  связана  с   большими
организационными и материальными издержками. Здесь, в Америке, я создал базу
для работы, у меня материалы, помощники, бронзолитейка. И снова все начинать
с нуля в России  -- невозможно, ведь мне  семьдесят. И слушайте, может, пора
заканчивать нашу  беседу? Я  ведь  неисчерпаем... Если вы  еще  день со мной
проговорите, вам придется писать книгу...

     1994, 1997
     HHHH Михаил Шемякин HHHH
     "Все мы -- смешные актеры в театре
     Господа Бога"
     Сын  советского офицера-кавалериста  -- кавалера шести орденов Красного
Знамени -- и петербуржской  актрисы. Любит подчеркивать,  что происходит  из
князей.  Грузчик  Эрмитажа,  пациент  психушки,  алкоголик  и  дебошир,  муж
художницы -- все  это в сочетании  со  словом "бывший".  Отец  художницы же.
Освободитель  русских пленных  из Афганистана,  он же  защитник  моджахедов.
Житель разных  стран -- сперва советское  детство с военным папой  и Красной
Армией в Германии, после скандальное изгнание во Францию (1971), далее тихий
бытовой  переезд в США (1981),  -- он активист Общества американо-российской
дружбы. Почетный доктор  трех  университетов. Пожизненный член Академии наук
Нью-Йорка.  Шевалье изящных  искусств (французское звание).  Пару лет  назад
Шемякин получил еще  один титул -- он  теперь лауреат Государственной премии
России.  Лауреатскую  медаль вручил ему Ельцин, но  --  и это  странно --  в
Америке, куда наш президент заехал как-то по делам.
     "Говорить,  что Шемякин  плохой художник, --  все равно что утверждать:
Ростропович не умеет играть на виолончели"  --  так  он  о себе. Он  мэтр  с
международной  славой, что не мешает ему искать новые способы самовыражения,
ходить в простеньком военном х/б, заводить новых незнаменитых друзей и вести
аскетический образ  жизни  в  своем  американском поместье,  раскинувшемся в
горах на шести  гектарах. Ему кажется, что история человечества, если нажать
кнопку fast forward, должна рассмешить: люди суетятся, прыгают  туда-сюда  и
комично размахивают руками. "Все мы смешные актеры..." -- этот заголовок для
интервью он сам и придумал.

     -- Михаил Михайлович!..
     --  Ну зачем  так?  -- Он кривится. --  Зовите меня  просто  Миша.  Мне
нравится   высказывание   Маяковского:  "В  творчестве  нет   отчества,  ибо
творчество -- всегда отрочество". Вообще-то если художник  говорит о себе  с
большим респектом и считает, что он уже сложившийся мастер, это начало конца
его пути.
     -- Извините... Миша. Вы в Россию по делу?
     --  Да. Вот  в Петербурге  был,  вел переговоры об установке нескольких
памятников -- архитекторам,  которые похоронены в Санкт-Петербурге на бывшем
Свято-Самсоньевском  кладбище  для иноземцев.  Это  громкие  имена:  Леблон,
который  построил Версаль  и  создал  план  Петербурга, Растрелли,  Карло  и
Бартоломео  Трезини,  Шлютер  и  другие.  Есть  договоренность  о  памятнике
политзаключенным:  это два  сфинкса,  которые  будут  стоять  на  набережной
Робеспьера   напротив   "Крестов".  В   Аничковом  саду   будет   двенадцать
двухметровых карнавальных скульптур.
     -- Известны ваши скульптуры из золота и серебра. Ювелирное искусство --
это вам близко, или вы им занимаетесь для денег?
     -- Если  работаешь с  душой, всюду  можно  найти  что-то  любопытное  и
приятное  для  выхода  творческой  фантазии. А  ювелиркой занимались  многие
мастера,  Дали  например.  Я   к  этому  пришел  так:   как  члену  Общества
американо-русской дружбы,  мне  дали заказ --  сделать  медаль к юбилею Вана
Клиберна,  к его  шестидесятилетию.  Я сделал. Это довольно большая  медаль,
сантиметров десять в диаметре. Из золота, платины, декорирована изумрудами и
рубинами.  Медаль Клиберну вручали жены  президентов  двух великих держав --
госпожа Ельцина и госпожа Клинтон.  Интересно, что, передав им эту медаль, я
тут же  поехал получать другую медаль  -- как  лауреат Госпремии России.  Ее
вручал  мне  Ельцин,  это  было  28  сентября  1994 года.  Вот так  я  начал
заниматься  ювелиркой.  Буду  продолжать:  начну  делать  серию  медалей  --
галантные  сцены  восемнадцатого  века  и петербуржские  карнавалы. Надеюсь,
что-то интересное получится... Вообще это  увлекательно! Я прочел много книг
по средневековой бижутерии, по  древнеегипетским  изделиям. Каждый год бываю
на ярмарке,  на  которой индейцы из резервации, безымянные мастера,  продают
свои вещи из серебра и камня.
     -- Как вы себя чувствуете в России после двадцати пяти лет жизни в иных
странах?
     -- Я знаю, что в стране много перемен, но что  я могу увидеть из окошка
автомобиля? Разве то, что публика вроде от голода не падает. Слышу, конечно,
много страшных  историй  про  то,  что всюду стреляют, взрывают.  Ситуация в
России немножко тревожная, но я с большой долей иронии отношусь к паникерам,
которые кричат, что хуже никогда не было: бывало и хуже.
     -- Вам, наверное, трудно привыкнуть к тому, что  сейчас здесь художнику
все можно. При вас было нельзя, а теперь -- пожалуйста...
     --  Да,  сегодня  выставляют  что хотят.  А нас за  простые  натюрморты
бросали в  психушки или отправляли  в места... Забыл, как это? В "отдаленные
места"?  Помню,  в  шестьдесят  четвертом  мои  работы  были  на выставке  в
Эрмитаже.  Так  ее  на второй день  закрыли, а нас с Артамоновым  выгнали  с
работы. Притом что он был директором Эрмитажа, а  я  всего лишь грузчиком --
помои там грузил, колол лед,  мыл плевательницы.  Нас, участников  выставки,
объявили идеологическими диверсантами,  а  наши  картины арестовал КГБ. Меня
еще и в психушку посадили. И судимость у меня была...

     -- Вы,  Миша,  выглядите моложе своих лет.  Это оттого,  что  перестали
водку пить?
     -- В свое время я глушил со страшной силой, поражая немощных французов.
Это не  секрет,  не хочу себя обелять. Как  говорил мой друг Володя Поляков,
"хватит, напили с тобой на легенду; море-то не  выпили, но Байкальское озеро
осилили".     Володя     Поляков     (он     родной     брат     знаменитого
художника-абстракциониста, ныне очень ценимого, -- Сержа  Полякова)  и Алеша
Дмитриевич  --  мои любимые  цыганские певцы.  Они  пели  тогда в знаменитом
русском кабаке  "Царевич".  Когда я приехал в Париж, то решил запечатлеть их
талант для России  -- и  начал записывать их на  пластинки.  Я долго с  ними
работал. А  работа  с цыганами -- это вещь специфическая. Общались  мы  чаще
всего в кабаках, и общение всегда выливалось в выпивку. Это описано в песнях
у Володи Высоцкого, с которым мы были друзьями.
     -- Но вы ведь давно уже бросили пить.
     -- Да,  потом... Много моих  друзей, которые пили  и с  которыми я пил,
умерли.  Володя  Высоцкий,  которого  я  пытался  удерживать...  Я  уже  лет
пятнадцать не употребляю "тяжелую артиллерию" -- коньяки, виски, джины и тем
более водку. Так,  только пиво  иногда. У  меня столько  работы, что  я  уже
просто не могу себе позволить такую роскошь -- расслабиться, как бывало. Моя
работа -- я много занимаюсь графикой -- требует очень четкой руки.
     Впрочем, бывало и бывает еще иногда то, что называется "срывами"...
     --  Все  обращают  внимание  на  ваши  шрамы.  Есть  всякие  версии  их
происхождения. Я могу вас спросить, эти шрамы откуда?
     -- Ну, что... Не  хочется много  об этом говорить,  есть они и  есть. Я
начинал свою жизнь в Нью-Йорке на Бликер-стрит, ближе к Сохо, а этот район в
начале восьмидесятых славился  своими  баталиями; это сейчас там все чинно и
благородно! А  в те времена "ангелы ада" устраивали там настоящую "чернуху"!
Я никогда не выходил на улицу без ножа за голенищем и без дубины под мышкой.
Было много драк, стычек, столкновений  с тамошней  публикой. Лимонов написал
про  один  бой  с  "ангелами  ада",  что  я  с  честью  вышел  из  него,  --
действительно, мне  одному пришлось сражаться с целой компанией, они дрались
цепями, а я бутылкой. Да, было много стычек. Да  и травм я немало получил  в
литейной мастерской, где  я  свои скульптуры  отливаю. Шрамов у меня гораздо
больше, чем видно. Многие художники,  которые  связаны и  с алкоголем, и  со
скульптурой, меченые. Поскольку это для русского читателя,  можно  добавить,
что и господин Бахус где-то сыграл большую роль. Поймут.

     -- Расскажите про ваше американское поместье.
     -- Это шесть гектаров земли к северу от Нью-Йорка, в двух часах езды, в
горах --  рядом с городом  Хадсон. Я купил здание бывшей  консерватории  и в
концертных  залах  устроил  мастерские.  Я  там  теперь  живу  --  устал  от
Нью-Йорка, от шума.
     -- Вы могли б там  жить как в башне из слоновой кости.  Но вам дома  не
сидится, вы в разъездах. Вам так нужны встряски?
     -- Зачем я везде  летаю? Приходится! Несмотря на кризис последних лет в
искусстве, у меня много контрактов с галереями. И они,  зная мою  нелюбовь к
суете, специально оговорили в контрактах,  что я должен лично присутствовать
на вернисажах. Конечно, они  оплачивают билеты  и  отели, еду -- все высшего
класса --  не  только мне,  но даже и  моим  друзьям. Я со  злости  стараюсь
нагреть галерейщиков. Однажды мы с Володей Буковским, моим старым другом еще
по  России,  гуляли  всю  ночь.  Он,  как  гурман  и  тонкий  ценитель,  пил
коллекционные вина, я,  как человек непьющий, налегал на  черную икру, -- мы
за ночь нагрели их на две  тысячи  долларов.  И тем не менее  галерейщики...
этот пункт не вычеркнули. Это было нам странно и горько. Зря старались!
     -- Но когда вы в поместье, то уж там-то сидите в уединении?
     -- Нет.  У меня там часто  собираются  ведущие американские,  немецкие,
английские ученые. Мы с  ними  обсуждаем проблемы психологии, нейрохирургии,
пытаемся добраться до тайны творчества.  Проводим за  столом бессонные ночи.
Это и утомительно, и интересно.
     Меня там часто навещают друзья и подолгу живут -- места хватает. Володя
Буковский у меня  бывает. Из Петербурга часто приезжает друг юности Владимир
Иванов  --  он  теперь  священник. (Володя,  кстати,  большой специалист  по
русской средневековой иконе.) Часто посещает поэт Костя  Кузьминский -- тоже
друг юности. Сейчас у меня живет один из моих учеников -- Юрий Иванов. Много
народу  и  много  друзей  живет  у меня.  Приезжают  из  России  мои  друзья
"афганцы", они моложе меня, но мы с ними тесно повязаны тем же Афганистаном.
Я легко схожусь с людьми, если они близки  мне по духу, и тогда кажется, что
духовное братство длилось десятилетиями. Так что мне трудно делить друзей на
новых и старых. Если я кого-то полюбил, то он мне сразу как старый друг.
     --  Вы  вот  в  Москве купили  щенка бладхаунда.  И что, повезете его с
собой? Отчего было в Америке не купить?
     --   У   меня   дома  семь  собак,  так  что  это  будет  восьмая.  Два
неаполитанских  мастифа,  бостонский терьер, шарпей, мопс, их я там купил. А
бультерьера  и французского  бульдога из Москвы привез, они тут дешевле. Все
мои собаки  живут в поместье. Великих  хлопот на природе с собаками нет. Вот
только с неаполитанскими мастифами, естественно,  приходится возиться. Но за
ними следит специальный человек.
     Мне тут в Москве всегда так грустно от шума и  сутолоки, от интервью, я
от  этого  рвусь  на  Птичий  рынок:  животные восстанавливают  мое душевное
равновесие.  Когда покупаю собак,  конечно,  смотрю родословные. Я  довольно
неплохо разбираюсь в собаках...

     -- Интересно, зачем вы переехали из Франции в Америку?
     -- Я десять лет прожил в  Париже  и очень его люблю, но терпеть не могу
парижан.  Русским  вообще  трудно  контактировать с  французами,  хотя  те и
приветливые, может, даже  чересчур.  Мне  легче с американцами,  они русским
ближе по характеру. К тому  же Нью-Йорк  --  один из  самых красивых городов
мира. После него Париж кажется таким маленьким, интимным...
     --  То  есть вы туда перебрались  по  житейским  причинам или  все-таки
больше из-за работы?
     -- Все-таки  больше из-за искусства. Нью-Йорк в то время  был  столицей
искусств. Правда, теперь опять она возвращается  обратно в Париж.  Там очень
много всего происходит.  Парижская FIAC --  самая  серьезная  в мире ярмарка
современного  искусства. Хочешь  не  хочешь, а  приходится  бывать в  Париже
постоянно...  Я  с  французами  начинаю   интересные  проекты.  Они  мне  за
символическую цену продали один монастырь на Луаре, с  тем чтоб я там создал
центр искусств. Там будут проводиться выставки, конференции, концерты.
     --  Нью-Йорк  --  он  почему перестает  быть столицей искусств,  вы как
думаете?
     --  Отчасти  это  из-за  неприятной истории  с  аукционами  "Сотбис"  и
"Кристи".  Галерейщики  вздували цены,  картины уходили  за  огромные суммы.
Потом, во время экономического кризиса, публика понесла  эти  работы обратно
на  аукцион, а тех цен уж не дают.  Скандал!  Оказалось,  что  реальные цены
намного ниже.  Вот, к примеру, история с  Джасперсом  Джонсом. Во время бума
его  работу продали за  семнадцать  миллионов  долларов,  а  когда  принесли
обратно, за  него и миллиона не давали. Скандал! Так называемые американские
коллекционеры были  очень испуганы. Они  сильно отличаются от европейских: у
них комплекс, потому что они -- молодая нация и доверия к своему вкусу у них
нет. Над ними, с  их карманами, полными денег, не зря смеются  в Европе. Они
покупают картины так, как покупают часы от Cartier, -- им важна марка, а  не
содержание.
     Как  вздуваются  цены?  Вот  Лео  Кастелли,  крупнейший  деятель  рынка
искусств.  Да, это он  сделал суперзвезд из Энди  Уорхола, Раушенберга, Тома
Вессельмана.  И  Джасперса  Джонса,  которого  я  очень люблю. Потом,  когда
немного иссякли таланты, Кастелли продолжал гнуть ту  же линию. Я восхищаюсь
этим  человеком  --  он великий  психолог!  Он  заставляет  этих  несчастных
нуворишей покупать все что угодно,  всякую дрянь. Баночки с дерьмом уходят с
аукциона за десятки тысяч долларов, их выставляют крупнейшие  галереи!  Один
из  таких  авторов  фотографируется  на фоне  туалета  --  это  как  бы  его
мастерская. Кто купит такую банку, сразу попадает в high  society, или,  как
его Иосиф Бродский  называл,  "х.. сосати". А кто это дерьмо  не ценит, тот,
значит,  не  дорос.  Голое  платье  короля!  Я  это  понятие  даже  ввел   в
искусствоведение.  "Дерьма  не стоит" -- забудьте эту поговорку. Вот  сейчас
такая баночка на "Сотбис"  стоит от  шестидесяти пяти до восьмидесяти  тысяч
долларов.
     -- А большая банка-то?
     -- Маленькая! В том-то все и дело. Граммов на сто.

     -- Да... А серьезное искусство продавать  трудно. Вот Эрнст Неизвестный
мне говорил, что сам не знает, как держится на плаву.
     -- Да-да, именно так. Галерейщики заинтересованы в том, чтобы купить за
копейку, а продать за сто рублей. Но нам приходится с ними работать.
     -- То  есть они вас, конечно,  грабят. Но, по крайней мере,  можете  вы
сказать, что занимаетесь тем, чем хотите, и  делаете все, что хотите, что вы
свободны -- в работе, в жизни?
     -- Нет,  конечно, это далеко  не  так...  Не всегда в моем творчестве я
могу делать  то, чего бы мне хотелось. Ведь я повязан многими контрактами. Я
выполняю  вещи  в  рамках программы той  галереи, которая мне  заказала  ряд
работ.  Уже  это  одно  говорит  о  небольшой  свободе творчества.  Но  если
выполнять  заказы  честно   и  с   душой...   Это  единственное,   что  меня
поддерживает... в добродушной форме. А зачастую мне приходится так же, как в
России, работать в стол.
     --  То  есть  такого нет, что  вот  поставил  Шемякин свою подпись  под
картиной -- и ее с руками отрывают?
     -- Нет... Серьезные поиски, которыми я  занимаюсь и в области живописи,
и в  области  скульптуры,  к  сожалению,  пока малопонятны,  как  говорится,
широким слоям населения. Галерейщиков эти  вещи явно не устраивают. Никакого
коммерческого  успеха  с  теми  моими работами,  которые  французы  называют
sophistique, не предвидится.
     -- Не ожидал от вас такого услышать...
     -- Это продолжение мучений всех тех серьезных художников, которые ведут
нескончаемый   поиск.  Я  эти  работы,  которые   американские   галерейщики
отказываются   выставлять,  складываю.   Иногда   публикую.   Вот   Общество
американских  нейрохирургов  выпустило   книгу  "Метафизическая  голова".  В
предисловии  к ней известный ученый  доктор Летчер написал: "Работы Шемякина
помогли мне найти ответы  на те вопросы в области нейрохирургии,  которые  я
долгие годы не мог разрешить".
     -- Какие именно?
     -- Спросите его сами, он говорит прекрасно по-русски.
     (Пока мне такого случая не представилось. Зато один из друзей художника
рассказал,  что Летчер однажды публично  сравнил  Шемякина  аж с Леонардо да
Винчи. -- Прим. авт.)
     -- Не поладить  с галерейщиками  --  это  страшно.  Вот  мой  сосед  по
поместью  Леонард Баскин --  знаменитейший классик  фигуративного искусства.
Его работы во всех музеях  Америки! Если у меня три доктората (за открытия в
области  искусствоведения и истории  искусства), то у него  их четырнадцать.
Тем не менее эта художественная мафия, как он  сам  говорит, похоронила  его
двадцать  лет назад. Все  это время он работал!  Но никто об  этом ничего не
знает.  Публика  двадцать   лет  не  видит  его  новых  работ!  Мне  удалось
заинтересовать им своих американских галерейщиков. Они устроили выставку его
работ. На  вернисаже  к нему подходили потрясенные  американцы и спрашивали:
"Как, вы живы? А мы думали, вы умерли давно..."

     --  Вы всюду  берете с собой вашу подругу Сару. Она и  в  Афганистане с
вами была, и в Москве на баррикадах в октябре девяносто третьего...
     --  Да, Сара  де Кей --  моя подруга. Мы  с ней познакомились много лет
назад,  когда Сара переводила  тексты  Высоцкого для  телефильма о нем;  она
отлично говорит по-русски, научилась в американском университете.
     --  Сара,  а как  вы,  к примеру,  перевели  на  английский  "Если друг
оказался вдруг..."?
     -- Это все очень трудно... Я давала скорее подстрочник.
     -- Мы с Сарой везде ездим вместе. Она ведет большую работу -- учет моих
работ,  и  картотеку,  и  финансовые дела.  Я  заставлял  ее  несколько  раз
рисовать, но результаты оказались плачевными. (Оба смеются. -- Прим. авт.)
     -- Первая ваша жена, Ребекка Модлен, -- художник.
     --  Я  после этого  больше  не женился,  я  ее  именую супругой.  У нас
сохранились  хорошие отношения.  Мы  с  ней  и в  творческом контакте  (есть
совместные  проекты)  --  она  замечательная  художница  и  скульптор,  и  в
дружеском, да и нашим чадом повязаны  навсегда. Она почти  ежегодно гостит у
меня. Она старше меня, ей за шестьдесят, но она прекрасно выглядит  и  полна
энергии.
     -- Ваша дочь Доротея ведь тоже художница?
     --  Да.  Ей  сейчас  тридцать  лет.  Живет  в  основном в  Афинах.  Она
профессионально  работает.  Часто  и  подолгу  гостит  у  меня  в  имении...
Путешествует по всем континентам, где проходят ее выставки.

     -- Пожив в Америке, вы, наверное, стали заядлым автомобилистом?
     -- Какой же русский не  любит быстрой езды, -- будучи  подшофе, хочется
куда-то нестись, забыв  обо всем на  свете...  Поэтому  я сам  себя уговорил
обойти автошколу стороной. Так что машину я сам просто не вожу. Вот  -- Сара
меня возит.
     -- А машина у вас какая?
     -- У меня машины нет... Сара, Сара! Твоя как называется?
     -- "Тойота-кэмри", -- кричит она из другой комнаты.
     --  Вы  одеваетесь  по-особенному,  не как  все. Чувствуется,  что ваши
туалеты не случайны.  Мне кажется, что вы  не можете  не заниматься дизайном
одежды...
     -- Да, занимаюсь, но не очень много.  В основном для себя. Фуражка, мои
парадные сапоги, галифе, куртка со вставками  из кожи -- все это мой дизайн.
Для  Сары  я  придумал  пальто.  А сделано  это  в ателье Бориса  Чемери,  в
Нью-Йорке,  все в одном  экземпляре.  Брайтонские  дамы  хотели  это  пальто
растиражировать ("и мы такое хотим!"), но я вовремя вмешался.
     -- А вот эта черная спецовка, что сейчас на вас, тоже ваш дизайн?
     -- No, no.  Это обыкновенная солдатская форма, по-моему десантная.  Она
очень удобна. Много карманов, и цвет черный -- грязь малозаметна. У нас  там
в горах живет много ветеранов вьетнамской  войны и все так одеваются.  Такую
форму у нас на каждом шагу продают, она удобная и дешевая.
     -- А как насчет Валентино, Сен-Лорана?
     -- Нет, я туда нос никогда не совал, мне это чуждо. Они сами по себе, я
сам по  себе. Вот мой галерейщик Серж Сорокко  разодевается в  самых  модных
магазинах, он у нас пижон -- это меня слегка потешает.
     -- Костюм, галстук?
     --  Вот  это  я  терпеть не  могу.  Но  иногда  приходится даже смокинг
надевать. Как-то  мне позвонили  из  российского посольства  -- зная,  что я
всюду хожу в "зеленке",  -- и вежливо говорят: "Михаил Михайлович, мы знаем,
что вы  к одежде относитесь  по-особому, но на  приеме,  куда вы приглашены,
будут  Ельцин  и Клинтон.  Все во  фраках придут, ну  и  вы  уж, пожалуйста,
арендуйте". Ну и пришлось нарядиться!
     -- Насколько вы вообще привязаны к роскоши?
     --   Я   всегда   живу   просто,   как   солдат.  Человек   я  довольно
непритязательный, надо мной  из-за этого даже  смеются.  Любимая моя  еда --
черный хлеб и селедка. Бифштекс, картошка... Пивали мы все, от одеколона  до
"Дом Периньона", но привычки к роскоши у меня быть не может.

     -- Никто вам не поверит, если вы скажете, что никогда не задумывались о
том, возвращаться в Россию или нет.
     -- В Россию?.. Ну, если  б мне  было лет тридцать...  Я с удовольствием
наезжаю в Россию, да.  Но  вернуться  насовсем,  снова с  чем-то бороться --
зачем это  мне? Да и  всего  в Россию не перетащишь. Одни только  мои макеты
книг,  наброски  и  репродукции, необходимые  мне для работы, на сегодняшний
день занимают семь тысяч квадратных метров. А связи с западными институтами,
с учеными? Нет, я могу больше помочь  России,  живя  на  Западе.  Печатать в
России книги, издавать журналы...
     -- Вы можете назвать самое доброе дело, которое вы сделали в жизни?
     -- Трудно сказать... Допустим,  я  помогаю инвалидам-афганцам -- но это
моя естественная потребность. Я могу распропагандировать художника,  который
мне нравится, помочь издаться поэту, причем необязательно другу, могу издать
журнал... Или, бывает, хочешь кому-то дать по физиономии, а не даешь  -- это
ж тоже доброе дело.
     -- А вызволение советских пленных в Афганистане?
     -- Ну, это одно из дел. Я занимался и моджахедами. Еще до того, как ими
занялись  американцы, я  сделал аукцион, выручил  несколько  десятков  тысяч
долларов  и передал их на радио  "Свободный Афганистан", чтоб  оно вещало на
весь  мир о  той  нелепой  войне. После  я столкнулся с  русскими  ребятами,
побывавшими в плену, понял их трагедию.
     -- Вы читаете сейчас что-нибудь для души или это прошло?
     --  Когда  выкраиваю  немного  времени,  то да.  По-русски.  Философия,
психология,  искусствоведение,  поэзия. Любимый мой поэт -- Бродский.  Очень
люблю Рильке и Рембо, я их  не столько читаю, сколько перечитываю.  Вообще я
не столько читаю, сколько вычитываю (это формулировка одного моего друга).
     -- Ваши любимые строчки из вашего любимого поэта Бродского?

     -- Он верил в свой череп, верил.
     Ему кричали: нелепо!
     Но падали стены. Череп,
     оказывается, был крепок, --

     это из стихотворения о художнике.
     --  Вот вы  сказали, что  читаете главным  образом по-русски.  А  языки
прочих стран проживания? Вы ими всерьез овладели?
     -- No, no. Я хотя и говорю по-немецки,  по-английски, по-французски, но
не могу сказать, что иностранными языками владею блестяще. Мыслю я, конечно,
по-русски. В разговоре стараюсь придерживаться классического русского языка,
чисто    петербуржского    стиля.   Иногда,   правда,    иностранные   слова
проскальзывают, когда расслабишься.
     -- Известно, что вы человек религиозный. Вот сейчас пост, и как вы?..
     --   От   постов   я   был   освобожден   еще  в   юности,  настоятелем
Псково-Печерского монастыря отцом Алипием. Когда мы с Женей  Есауленко, моим
другом,  тощие и  заморенные, приезжали  к настоятелю,  он  поддерживал наши
животы щедрыми  дарами  из своего холодильника. "Какой,  --  говорит, -- вам
пост,  вы  и так еле на ногах держитесь!" Человека снимают  с поста, если он
слишком много трудится, также освобождаются странствующие.
     В этом монастыре я был когда-то  на  послушании. Человек я с  юных  лет
довольно  религиозный, и было такое юношеское желание -- уйти в монастырь от
суеты мирской, от коммунистической...
     -- Ушли бы -- иконы бы там писали...
     -- Одна из самых  высочайших задач художника -- написать  образ. И тема
распятого Христа. К ней я иногда тайком подкрадываюсь. Но это безумно сложно
для  меня -- пока.  Скажу без ложной скромности: сегодня я не  чувствую себя
подготовленным к этим высоким сюжетам...

     Кроме  всего прочего, Михаил  Шемякин известен  как  давний любитель  и
постоянный участник венецианского карнавала. Однажды он зазвал туда  и меня.
Я  написал  про  карнавал  заметку, треть  которой  была  про Шемякина.  Вот
отрывок:

     "...На  следующий  день  -- он  выдался  особенно  сырым,  дождливым  и
пасмурным  --  пошли к  Шемякину. Он поселился  со своей обильной свитой  на
Campo  Arsenale, под  совершенно  кремлевской, с  точно  такими же  зубцами,
стеной красного кирпича.  Давний, уж лет тридцать, любитель Венеции, Шемякин
тут  все  знает,  не   раз  выставлялся.  Никаких  отелей:  "В  апартаментах
выгодней!" --  то есть  он снимает  частную квартиру. Он  как раз был дома и
раскладывал на столах маски, привезенные из Америки. Маски  он снял со своих
деревянных  скульптур.  Шемякин размышлял,  прохаживался по комнате  в своем
камзоле офицера Измайловского полка и дымил.
     -- Вы не правы,  Миша,  -- говорил я ему. -- "Мальборо" так  не идет  к
вашему костюму. Отчего вы не курите трубку?
     -- Да все  спешка  проклятая,  -- оправдывался  он.  --  Семь  сундуков
упаковать, куча костюмов! Ну и забыл  столько всего... У меня дома  и трубка
заготовлена, и очки специальные, под старину... Ну ничего, я тут куплю.
     И точно, он исправился. Я встретил  его потом на  площади Сан-Марко: он
прогуливался  в  своем   черном  плаще,  из-под  которого  виднелся   костюм
венецианского купца из  толстенного местного  шелка,  и курил трубку. За ним
шла  его  свита. Жена Ребекка, дочь Доротея (прилетели специально  из Афин),
мать  художника,  подруга  Сара, лейб-фотограф  Львов (из  Америки),  другой
лейб-фотограф,  по  фамилии Сато (из  Токио добирался), русский  художник из
Берлина Николай Макаренко,  француз-галерист Игонне  (этот в Венеции живет),
потом еще  Марк Нобель,  американец-биолог из  Лондона,  который  пишет  про
Шемякина книжку, а с ученым его жена и все дети, и еще и еще кто-то. Вся эта
процессия  -- в  старинных серьезных  костюмах,  в  масках,  которые Шемякин
изготовил  собственноручно.  Это  было очень  солидно.  Туристы бесцеремонно
отпихивали лейб-фотографов ("карнавал -- это для всех, а не для вас одних!")
и сами запечатлевали редкое зрелище при помощи "мыльниц"...
     Шемякин  объявил  своей  труппе  антракт,  мы  пошли  в  кафе  "Quadri"
передохнуть. Выпили (чаю; он же непьющий), и он признался:
     -- Почему я так люблю этот карнавал? Да потому что  я, мягко выражаясь,
ненавижу современный мир. Ненавижу технику, ненавижу пластик: с изобретением
синтетических  вещей  столько  традиций   распалось,  началось  опустошение,
исчезают характеры, расы... Меня как художника это  раздражает и  печалит. Я
вынужден жить в современности, потому  что выброшен  в это  чужое время, мой
век -- восемнадцатый! Кто-то  явно не на ту кнопку нажал.  Я приземлился  не
там...
     Уж кстати -- от этого ни один участник карнавала удержаться не может --
Шемякин высказался  по поводу разных погибелей. Но...  крайне  оптимистично.
Венеция  может утонуть  к 2000 году,  но  ее  можно и  нужно  спасти русским
кедром, которым  ее в давние времена  и укрепляли.  Раз тут скучно ("Как там
Аристотель говорил: из  бочки вытекло вино, осталась лишь бурда... Это я про
карнавал"), так Шемякин  в  следующий раз  сюда привезет из  Питера огромное
количество  художников и музыкантов, и тут станет весело. Он еще задумал тут
организовать  процессию  из  карликов, которые  будут тащить здоровенный нос
имени Гоголя: "Надо вообще вдохнуть  в  Венецию новую  жизнь,  дать им новое
карнавальное ощущение".".

     1994, 1995





     Она  могучая  характерная  актриса,  которая  с  годами   не  меняется,
оставаясь такой же, какой и была всегда, -- трогательной и симпатичной.
     На встречу Инна Чурикова шла чуть прихрамывая: только что сняли гипс.

     -- Инна Михайловна, как нога? Поклонники таланта ведь волнуются.
     -- Кажется, вполне зажила. Мне в театре еще делают  лечебный массаж, но
я  уже не  только хожу,  но даже и репетирую  в "Чайке"  -- у меня там  роль
актрисы Аркадиной.
     Ногу  сломала   из-за   ерунды.  У  меня   роль  в  продолжении  фильма
Кончаловского  "Ася Клячина, которая  любила, да не вышла  замуж, потому что
гордая  была". Там  моя героиня залезает  на кузов машины. Кузов  сделали из
двух сдвинутых  столов, но соединили их плохо. Я залезла -- они разъехались.
Перелом,  гипс.  Фильм-то  про  Асю-хромоножку,   вот  и  я  теперь  хромаю.
Кончаловский расстроился сильно. Я  же, как  человек  деликатный,  позволила
себе  сломать ногу  только  на  последних  дублях --  когда  фильм  был  уже
закончен.  Ничего,  ничего!  Это полезная история:  с этой ногой я выпала из
суеты.  Сидела дома -- как бы под арестом, вела тихую жизнь,  читала Чехова,
разговаривала с  сыном, мужем.  Анализировала  свои  отношения  с людьми  и,
кажется, многое поняла.
     --  То, что вы поняли, -- это совсем  интимно  или вы можете поделиться
этим с миром?
     -- Интимно. Но про одно  я, пожалуй, могу  сказать.  Я теперь знаю, для
чего людям посылается болезнь: чтобы они  что-то поняли, чтоб до них  что-то
дошло.  Например, вот что:  вокруг  много беззащитных людей, они попадают  в
ситуации, из  которых не могут выбраться без посторонней  помощи. И когда  я
сама попала в такую ситуацию --  ситуацию зависимости от других людей, -- то
поняла, что  перед многими виновата. Люди часто думают: "Самому б как-нибудь
прожить, куда уж до  других". Я вспо-минала себя и свои  грехи, тех, кому не
помогла.  У меня были ситуации,  в которых я могла бы вести себя по-другому,
быть чуткой, а я как бы... занималась  своими делами! И теперь я  боюсь, что
поправлюсь и снова начну бегать, суетиться.
     -- Но вы смогли себя простить?
     -- Не знаю... Но собой я очень недовольна.

     --  А  что  будет  в продолжении  "Аси..."?  Вроде в  первой  серии был
завершенный сюжет...
     -- Та Ася, из первой картины, грандиозной, была мне родственная душа --
прекрасный  благородный ангел Ия Саввина. А во второй  серии, через двадцать
лет,  Ася стала  партийной. Она секретарь  парторганизации, завидует, мешает
всем жить и пьет. Может ли жизнь такое сделать с замечательным человеком? Но
потом в Асе пробуждается совесть -- как болезнь, начинается стыд  за себя, и
этим кончается картина.
     Вот  я вам рассказывала  про свою ногу,  что  я  испытала... А однажды,
когда мы еще жили в  Ленинграде,  со мною было вот что. Глеб ушел ненадолго,
кажется, в булочную. Я жду его, жду, а внутри  какой-то жуткий страх: что-то
сейчас должно произойти. Вдруг слышу, кто-то скребется у двери, -- открываю,
а  это  Глеб. Он на  коленях,  скорчился  весь от  страшной  боли  (это, как
выяснилось потом,  была  почечная  колика). И мы оба думаем, что это  конец.
Все. А он повторяет только одно: "Что  теперь  с тобой будет, что  теперь  с
тобой будет?.." В эти  мгновения он  думал обо  мне, он жалел  меня. Никогда
этого не забуду! В этом была истина его отношения ко мне. Он с этим уходил!
     Пережитая боль, испытания душевные и физические -- они меняют человека.
Он как бы лишается суеты, его уже  только очень важное может беспокоить. Вот
как Евгений  Леонов  играл  в  "Поминальной молитве"  --  он играл  о  самом
главном... Мы действительно на короткое время приходим в этот  мир, на очень
короткое.
     Да, так про фильм. Я там ругаю демократов, курю, пью и гоню самогон.
     --  Вы  знаете,  я  раньше  тоже гнал.  Увлекательнейшее  занятие!  Это
искусство, близкое, понятное и нужное людям!
     --  Нет, я в жизни  не гоню. Если что и  готовлю, то еду. Когда  ничего
нет, можно быстро и вкусно приготовить каравайцы. Это такие тонкие блины без
дрожжей,  по рецепту  моей  бабушки.  Она жила  в  деревне  Максы  Рязанской
области.  Помню ее дом: бедная  изба  в одну  комнату, щели между  бревнами,
кровать, печь, длинный стол...
     Еще я очень вкусно готовлю щи,  пельмени,  большие пироги, пирожки -- с
мясом, с капустой. Я отношусь к  этому не как к  рутине, а как к  искусству.
Иногда,  бывает, даже перекрестишь пирог, чтоб получился.  Пироги и пельмени
люблю: это  что-то живое, это дает ощущение дома. Я чего из любимых  блюд не
умею готовить, так, например, фаршированную рыбу.

     -- Вы все домашние работы сами делаете?
     -- У меня были раньше домработницы, а сейчас нет. Работала у меня  одна
женщина,  так, бывало, сядет и часами рассказывает про свою  тяжелую  жизнь.
Говоришь  ей: "Дорогая, любимая,  пожалуйста,  возьмите вот  это и  сделайте
то-то!" Сделает  и  опять рассказывает... А  где найти человека,  который бы
работал,  делал свое дело  и ничем другим на работе  больше  не занимался?..
Найти бы  такого замечательного человека, который будет ценить и свое время,
и мое! Как бы мне этого хотелось... А  пока домработницы нет, мы сами. У нас
такой бригадный метод. Глеб, например, тянет на себе  всю стирку, стиральная
машина -- это его дело. Ваня  же пылесосит. И готовит! Настолько хорошо, что
он меня  просто избаловал. Он может  рыбу запечь в  сметане, курицу на гриле
приготовить...

     --  Знатоки всегда отмечали ваш неповторимый стиль в  одежде. Как бы вы
сами его описали?
     --  Ну, это  не то чтобы строгая  элегантность, не  то чтобы изысканная
простота...  Знаете,  мне нравится такой  французский стиль,  как  у  Катрин
Денев. Вроде простой  костюм, но как там  все продумано, как хорошо сделано,
никакой небрежности -- и безумно элегантно! Какая линия, ах ты Боже мой!
     -- Так у вас откуда такие вещи?
     -- У меня почти все от моего любимого модельера Саши Шешунова. Конечно,
есть и купленные вещи, типа итальянских пиджаков.
     (Голос актрисы теплеет.)
     -- А какие дома, фирмы вы считаете "своими"?
     -- У меня таких нет, не могу похвастать, -- я была бы неискренней. Я не
жила на Западе так подолгу, как, допустим, Алла  Демидова, которая там имеет
возможность основательно  что-то  подбирать.  У меня деловые поездки, всегда
очень мало  времени.  Мне  редко  удается  купить  что-нибудь  интересное из
одежды. Найду, бывает,  что-то  хорошее -- а  на  мне  это не смотрится. Это
каждый раз так сложно, даже, я бы сказала, мучительно...

     -- Эти ваши короткие поездки -- в основном на фестивали?
     -- И на съемки: снималась в Венеции, в фильме "Плащ Казановы". Ну разве
там было у меня время ходить по магазинам? Я там работала... Помню, как мы в
Канн возили "Мать". Идем по этой лестнице на набережной Круазетт, волнуемся,
фотографы  вокруг  суетятся,  не знают, кого  снимать --  неизвестно  ж, кто
получит главный приз...  Потом  я  там  была  членом  жюри;  это уже  другая
история.  Уж  никакого  волнения  при  подъеме  по  знаменитой  лестнице  --
быстро-быстро по ней, чтоб на утренний просмотр не опоздать!  Кино  я просто
обожаю. Смотрела все конкурсные фильмы, а потом  еще Куросаву  и  Гринуэя. А
великий фильм "Рiano" о глухонемой пианистке!  Я в нее влюбилась так, что  в
какой-то момент  просто начала  рыдать. Замечательная картина! Как это было!
Какие там съемки, какой удивительный завораживающий голос у Харви Кейтеля, и
эта музыка! Вот это картина...
     Она  кончается, уже титры, жюри ушло, а я стою и рыдаю.  И один критик,
очень известный, тоже стоит рядом  и рыдает. Мы взялись за руки,  как брат с
сестрой, и вместе вышли. А вечером я опять пошла на  "Piano": хотела узнать,
как  зритель принимает  фильм (очень хорошо,  кстати)  и  кто  режиссер. Это
оказалась женщина, австралийка Джейн Кемпион.  Ее поцеловал Бог  --  так она
талантлива. Но что-то  Бог дает, а  что-то и забирает. Во время съемок Джейн
была беременна, но роды были неудачны. Ребенок умер. Такая вот плата.
     -- Да-а...
     --  В этом мае в  Канн повезут  нашу  картину, "Асю  Клячину-II". Канн!
Прелестный городочек, не очень большой. Средиземное море, май, еще не жарко,
вечерами  и  дождичек,  и  ветер  --  разная  погода. Можно даже замерзнуть.
Грандиозные  отели  пятизвездочные.  Когда  мы туда  возили  "Мать", жили  в
"Карлтоне",  а когда была  в жюри  -- в  "Мартинезе".  Там красиво,  весело,
бесконечные  soiree,  суета,  всюду приглашают --  на  корабли,  на  пляж, в
ресторан, столько всего происходит, все в  смокингах --  без них на вечерние
просмотры,  которые  после  четырех часов,  не пускают.  Можно  гулять  ночи
напролет, балбесничать, целоваться -- делать что хочешь. Можно знакомиться с
людьми.
     -- Вы с кем там познакомились?
     -- С Майклом Дугласом,  например. И еще  был смешной  случай: я думала,
что беседовала с Элизабет Тейлор. Это поразительно:  она лечилась в  клинике
от алкоголизма,  легла  туда женщиной  в  возрасте,  а  вышла  молодой!  Она
выкарабкалась. И  вышла  замуж  за  человека  почти на двадцать пять лет  ее
моложе.  И  вот  я  ее  встретила  в  Канне,  на  благотворительном  приеме.
Пропорхнула молодая леди вся в белом,  с итальянской стрижкой, с загаром  --
ну, конечно, это Лиз! Я подошла вместе с Ванечкой, стала ей говорить хорошие
слова. А после  мне  сказали,  что это  не  Тейлор, а  ее двойник.  Это  так
поразительно -- двойник! Заведенный специально  для официальных мероприятий!
Но я думаю, эта дама-двойник ей мои слова передала.

     -- А  вы,  наверное, в отличие от Элизабет Тейлор ходите на мероприятия
лично?
     -- Ну естественно. Разве можно найти двойника для меня? И потом, куда я
хожу? Когда я работаю, я бесконечно занята, хожу на съемки, в театр. Да и не
очень все это люблю. Это так бесконечно суетно.  И потом -- люди как мозаика
там,  я не люблю таких мозаичных встреч: быстро немного о чем-то,  полезного
человека увидеть, переговорить. Это хорошо  для деловых людей, которым нужно
много полезных разговоров провести.
     -- А у вас как бы другой стиль, так?
     -- Да. Я люблю сидеть дома, думать, читать...
     -- Как вы сказали? Читать? Сейчас?
     -- Ну что вы, что вы! Литература для меня всегда много значила! Это для
меня было  все! Литература меня  ориентировала, формировала  мой  вкус. Я  и
сейчас читаю.  "Евгения Онегина" перечитываю.  Ну,  он  такой!.. Ой, ну  так
хорошо! А Бродский, как его Юрский читает! "ГУЛАГ" бы я сейчас не осилила, а
"Живаго"  перечитываю -- это хорошо,  это  гениально. Если раньше я  прятала
того  же  Солженицына  под матрас  и  даже  Аксенова  читала как запрещенную
литературу, то сейчас... Я, правда, не знаю, чем это все закончится... Читаю
страшные истории в газетах... Неизвестно, что нас ждет... А вот Ванечка мало
читает, и меня это немного беспокоит.
     Зато он готовит, я уже говорила. И таскает домой разных зверей. Ванечка
завел  собаку  -- Джек,  спаниель  русский.  Иногда люди обижаются,  что  --
"русский":  думают,  я  поднимаю  национальный вопрос.  Но это  просто такая
порода! Джек рыжий,  такой умный, что иногда кажется: в него  вселилась душа
Моцарта  или Пушкина. Понимает все! Добрый, не кусает,  не ворует. Иногда  я
думаю: если  бы  люди относились друг  к другу  так, как наша  собака к  ним
относится!
     Еще есть  кролик Филимон. Он ест с утра до ночи, а если ему не  спится,
то  и ночью ест. Ване кто-то подарил. Этот  кролик -- бесстрашный. Бродит по
квартире,  по пути перекусывая всякие провода. Он любит  смотреть телевизор.
Наш  Джек  кролика очень  любит, он его  буквально  облизывает. Это, видимо,
проявление отцовских  чувств:  наш русский  спаниель, видимо,  полагает, что
когда Филимон вырастет, станет кобелем.
     -- Но по  должности  он  не  кролик, правильно?  А то бы вы  его вкусно
приготовили, как это у вас в доме водится.
     -- Нет-нет. Думаю, что кроликов мы теперь  не будем есть всю оставшуюся
жизнь, никто из нас. С крольчатиной покончено. Это невозможно.

     -- Куда вы ездите в отпуск?
     --  В Икшу. У нас там в кооперативе  "Искусство"  квартирка,  на правах
дачи. Река, лес,  уединение, для Глеба это очень ценно. Как выдается два-три
дня, так туда.  Ничего  особенного у  нас  там  нет -- так, розочки, укропы,
петрушки, сельдерюшки. Это Ване удается, у него  легкая рука:  какую семечку
ни посадит, обязательно вырастает.
     В  Икше хорошо  смотреть из окна:  луг, река,  за  рекой откос, на  нем
деревенька и поезда вдали, как игрушечные, а сверху поют птицы и синее небо.
Как  в раю. Когда предвесенняя пора, когда снег такой  мокрый,  как  влажный
сахар, -- можно пойти в лес и умереть от счастья...
     -- Семья, работа, природа -- что еще?
     --  Люблю встречаться  с интересными  людьми.  Вот  я  познакомилась  с
драматургом Александром Галиным. Я просто радуюсь, когда с  ним общаюсь. Это
же фантастический человек, изумительный, светлый, с большим  чувством юмора.
Он пишет свои  ироничные истории и сам смеется от того,  что  пишет!  Он мне
подарил  замечательную роль,  в  которой я снималась  в Венеции.  На съемках
собрались прекрасные люди,  там была замечательная атмосфера. Вот это -- мой
мир...  Или  вот  я познакомилась  с режиссером  Арановичем.  Летчик,  лихой
человек: понимаете, он падал  на самолете, с  самолетом вместе. Этот человек
способен на риск. Снимали с ним в Волхове. (Меня поразило, что там в  городе
из  крана течет черная вода, она ванны отбеливает! Эту отравленную воду пьют
люди...)
     Я работала  с  Игорем Скляром, это грандиозный актер. Ну и что, что  он
поет "Комарово до второго"? Он -- глубокий и серьезный человек!
     Случайно  я  познакомилась  с одним  бизнесменом,  который  раньше  был
простой инженер...  Умница, делает большие дела, рискует, у него корпорация!
У него мозги из ценного металла или драгоценного камня.
     Это  производит  на  меня  впечатление.  Такие ребята сейчас  приходят!
Может, оттого, что я становлюсь  старше,  мое  чувство жизни еще обостренней
стало.  Жизнь  для меня  более  ценна, и люди более  ценны, и  чувства к ним
острее.

     -- Вы  романтическая  женщина,  не  любите  обсуждать  материальное,  и
все-таки: насколько богат нынче актер?
     -- Не богат. В театре платят мизер. Это теперь как хобби. Если работать
только в театре, то это  -- нищета. Кто снимается в кино,  тот  еще получает
деньги. Хотя на большое кино денег не хватает. У  Кончаловского и то не было
денег!  На  "Асю..."!  Потому  что ему  эта картина нужна,  а  какому-нибудь
богатому  американцу  или французу  --  ему  плевать на эту  "Асю...".  Глеб
несколько лет  писал замечательный сценарий  о царе и  семье Романовых, ищет
сейчас деньги, а найти не может...
     -- А помните, какая  вы были  Жанна д'Арк  в "Начале"! Жаль, что  тогда
Панфилову не дали снять фильм об орлеанской деве.
     -- Конечно, помню, у меня же есть память... А  вот  французы  сняли про
нее. Может, у них хорошо получилось.
     -- Добрый вечер, пора на сцену! -- заорал динамик в гримерной.
     Она встрепенулась, выпрямилась, выкинула  из  головы  все суетное  -- и
интервью сразу кончилось.

     1994





     Он  не делит свои дела,  свои  процессы на важные и неважные: поскольку
"маленький  человек,  оказавшись на  скамье подсудимых, страдает  ничуть  не
меньше,  чем   какая-нибудь  знаменитость".   Он  чаще  вспоминает   старые,
тридцатилетней давности дела, которые молодым специалистом вел в  российской
глубинке, в  пыльных поволжских городках, -- а не громкие процессы последних
лет с участием важных персон. И, как ни странно, при всей своей известности,
при могучем  опыте он  вовсе  не  считает  себя  большим  знатоком  людей  и
инженером человеческих душ. Он думает, что слишком мало отгадал этих загадок
(куда  уж тогда  нам?..). И  полагает,  что слава его  куда  больше, чем его
заслуги...
     Генрих Падва -- человек из адвокатской элиты. Как обозначить его  место
на пьедестале: он кто -- адвокат номер  один в России? Или из первой тройки?
Негде взять точный ответ: в этом ремесле нет табели о рангах, нет погон, нет
даже  званий "народного" и  "заслуженного",  как  в  иных  искусствах.  Одни
адвокаты защищают -- спасают  -- людей так, что никто, кроме самих спасенных
и еще профессионалов,  об этом не знает, и  невидимые миру слезы проливаются
вдалеке  от широких  масс. Другим  --  счастливцам? --  выпадает  делать эту
работу на глазах  у восхищенной публики. Почти  всякое дело, за  которое они
берутся,  оказывается  в центре общественного  внимания.  Или  наоборот,  --
только  большим  мастерам и  доверяют вести такие процессы? Что тут причина,
что следствие?
     Генрих Падва.  Он  долго,  очень  долго  занимался кропотливой  трудной
работой: защищал бытовых убийц,  мелких  воришек, хулиганов,  помогал честно
делить  бедные  советские  наследства,  вступался  за   "социально   чуждых"
спекулянтов... Он был широко известен -- в узких кругах, среди  юристов (как
будто этого мало!). А  потом  -- началась  громкая слава, за-гремели громкие
дела: ГКЧП, Вайнберг, Якубовский, убийство Александра Меня. Мы знаем теперь,
кажется, про все процессы, в которых он участвует...
     Он живет в трехкомнатной квартире в тихом центре.  Живет один... Иногда
собирается  с  силами и  самолично принимается наводить в доме  порядок.  Он
генеральный  директор  советско-американского  СП,  но  в  дела  бизнеса  не
вникает:   за  ним   только  юридические  вопросы.  Заядлый  автомобилист  с
сорокалетним  стажем, бывший  раллист,  Падва отказался  от  давней привычки
ездить на советских машинах и купил себе наконец иномарку -- "Ниссан-санни".
Да, он  гурман,  тонкий  ценитель лобстеров  и испанских вин (особенно Rioja
Faustino V), но  в будничной текучке не считает  зазорным обойтись случайным
бутербродом  с  чаем. Впрочем,  иногда день  проходит  даже без  бутерброда:
забывает.

     -- В вас есть что-то испанское.
     -- Да, говорят, что мои предки из  Испании.  Они жили там  когда-то. Но
потом во времена инквизиции начались гонения на евреев, и они начали уходить
на восток.  Один из  моих  предков,  раввин,  осел в Италии, в Падуе.  Падуя
по-итальянски  пишется  Padova;  и  постепенно,  в  русском  варианте,   это
превратилось в Падва.
     -- А какая же была настоящая фамилия этого вашего предка, раввина?
     -- Катценелленбоген (в переводе с идиша это означает "кошачий  локоть".
-- Прим. пер.). Потом предки перебрались в Брест-Литовск. Прадед мой был там
известным талмудистом... А Генрихом, по  настоянию деда, фармацевта, который
очень любил Генриха Гейне, меня назвал отец -- он был простой служащий.

     -- Зачем вы  пошли в адвокаты?  Вы просто чувствовали склонность к этой
работе или вас вела мысль о служении, некая идея?
     -- Нет-нет. Никаких особых высоких материй. Все было очень просто. Я  в
юношестве, в школе  еще, получил от одной  родственницы -- Нины  Севрюгиной,
ныне покойной, подарок -- книгу "Судебные речи известных русских юристов". Я
читал эту книжку и просто по-мальчишески  стал мечтать: убеждать,  говорить,
защищать людей... Мечтал, мечтал -- и  пошел после школы в юридический, чтоб
стать адвокатом. Я, конечно, совсем не знал, что  это за профессия,  как она
реализуется в нашей стране...
     После окончания института я, как  человек добросовестный и  не  имевший
никаких блатов, поехал по распределению в Калининскую  область. И проработал
в самой глубинке России семнадцать лет -- с пятьдесят третьего  по семьдесят
первый. Торжок, Лихославль,  Погорелое Городище... В  Ржеве работал, потом в
самом Калинине.
     Знаете, я очень люблю этот период своей жизни. Он очень много дал мне и
по-человечески, и в профессиональном смысле.

     --   Генрих   Павлович,   вот  вы  скажите:   как  адвокаты  становятся
знаменитыми?
     -- Отчасти,  я вам  скажу,  это еще и везение. Все адвокаты -- рядовые.
Ну,  один  более   известен,   другой   менее.   Причем  некоторые  известны
незаслуженно, а  иные заслуженные -- несправедливо в тени!  Некоторые  люди,
которые входят  в рейтинги лучших, вообще приличными адвокатами не являются.
Да, Резник -- блистательный адвокат. Очень хороши Клигман, Иванов. Штейнберг
-- молодой, но очень перспективный адвокат. Они имеют  заслуженную  славу. А
замечательные адвокаты Сергей Зурабов и  Таисия Лемперт почему-то  мало кому
известны! В рейтинги почему-то не попадает  очень достойный, явно входящий в
тройку лучших адвокатов по уголовным делам Семен Ария. Это безобразие!
     -- Ну а вы лично как прославились?
     -- С  моей точки  зрения, это была случайность. Было  очень  интересное
дело,  защита  чести  и достоинства.  По публикации  в  "Известиях".  Я стал
защищать интересы газеты. Газета начала  писать о ходе  процесса. "Известия"
--  отчасти в своих интересах -- писали, что адвокат я известный, маститый и
так  далее. Так  впервые  я получил  этот  титул --  известный  адвокат. Это
случилось в конце восьмидесятых годов.
     -- С кем тогда судились "Известия"?
     -- Я сейчас вам не могу сказать.
     -- Вы забыли?
     --  Не-ет, я не забыл! --  Смеется.  -- Но адвокаты очень  щепетильны в
отношении информации  о своих клиентах. Я не уверен,  что "Известиям" сейчас
было бы приятно, если  бы я упомянул ту  фамилию. Могу только  сказать,  что
вопрос, который там затрагивался, был серьезен настолько, что рассматривался
в Политбюро в то время. А  моя кандидатура утверждалась одним из  секретарей
ЦК.
     -- А как "Известия" на вас вышли?
     -- Редакция обратилась в президиум Коллегии  адвокатов  с вопросом: кто
сейчас более-менее  грамотно и квалифицированно ведет дела о  защите чести и
достоинства?  А  я был один из немногих, чуть  ли не  первым, кто стал вести
такие дела. Вот на меня и указали.
     -- Вам удалось выиграть тот процесс?
     -- Ну, он закончился к взаимному удовлетворению сторон.
     -- И вы наутро проснулись знаменитым?
     --  Нет-нет. Просто начался новый этап  в жизни. Потом я  создавал Союз
адвокатов,  я  возглавил полулегальный комитет  по его созданию,  это  шло в
борьбе с ЦК партии, с Министерством юстиции, и мы победили. Адвокатура тогда
вспрыгнула  на одну-две ступени вверх! Нас  зауважали. А  до  этого адвокаты
были в общественном сознании чуть ли не пособниками преступников -- ведь они
защищали разных убийц!
     Меня тогда выдвигали  в президенты  Союза  адвокатов,  но  я снял  свою
кандидатуру.  Я хотел  быть адвокатом, а не президентом, никакого желания не
было  становиться  чистым  администратором.  Потом  меня избрали  --  в знак
признания заслуг нашей  адвокатуры --  вице-президентом Международного союза
адвокатов в Париже.
     После меня выдвинули кандидатом в депутаты Верховного  Совета -- но,  к
счастью,   не  избрали.   И  слава  Богу.  Я  не  гожусь  для   политической
деятельности.
     -- Это вы-то не годитесь?
     --  Ну,  я  не  хочу  ею  заниматься.  Лучше я буду адвокатом!  В  этой
профессии я кое-что  понимаю,  я  ее  обожаю  и могу в ней  приносить пользу
людям.

     -- Есть такое народное  поверье, что  преступники  никогда  не  трогают
адвокатов. А вашу квартиру несколько лет назад обворовали...
     --  Ну,  это  раньше   профессиональные  воры   придерживались   такого
правила... А сейчас кто  попало ворует. Ко мне вот  в это окно воры залезли.
После   этого  я  вынужден  был  поставить  решетки.  Что-то  украли  тогда,
видеоплейер  "Schneider", например. Но мне после этого друзья подарили новый
-- видите, вот "Sony".
     -- А поймали вора, судили?
     --  Это  отдельная  история.  Страшная   история!  Они  поймали  пацана
пятнадцатилетнего, заставили его признаться, наговорить вранья. Мне говорят:
"Признался!" Я спрашиваю:  "А  адвокат у  него  был?" --  "Нет". -- "Как так
нет?" Начали меня уговаривать: "Мы же с  вами  заинтересованы  раскрыть". Но
мне не нужно  было туфту какую-то, я хотел знать правду.  Нашел  я мальчишке
адвоката, который  выяснил и документально подтвердил,  что мальчишка был  в
день кражи в  Нижнем Тагиле, занимался в школе. Но его придавили и заставили
говорить бог знает что. А настоящего вора так и не нашли...

     -- Многие -- даже очень многие -- представляют себе адвоката человеком,
который за  деньги защищает интересы клиента  любой ценой и придумывает, как
обойти законы, повернуть все в свою пользу и прочее.
     -- Вы меня извините, но то, что вы  сказали, это  вообще чудовищно! Это
ни в  какие  рамки не укладывается! Как это --  за  деньги обойти  закон? Вы
извините, но  вы такие  ужасные вещи  говорите!  Все  не так, по-другому: мы
отстаиваем права  клиента -- у каждого гражданина есть комплекс гражданских,
человеческих,  естественных   прав,  предусмотренных  законом  и   правовыми
нормами. Вот эти права  клиента  я и буду отстаивать, зная  закон,  умея его
применять, трактовать, объяснять и так далее.
     Для меня закон превыше всего, а вы говорите -- "обойти закон". Я требую
и добиваюсь, чтобы его не обходили, не пренебрегали им, потому что закон как
раз  построен  так, что он  ваши  права защищает.  Правоохранительные органы
часто нарушают эти законы и, таким образом, ущемляют наши права. А я стою на
страже этих прав.
     Обходить закон?!  Я всю жизнь работал,  не забывая о  нравственности, о
морали, о совести! Я не очень понимаю, как во  имя  интересов своего клиента
можно втаптывать кого-то в грязь, оскорблять, убивать, ломать и так далее.
     Нравственные  основы!  Они  присущи  многим,  а  может,  и  большинству
адвокатов  старшего  поколения.  Впрочем, да, согласен,  младшему  поколению
нравственные основы присущи, увы, в меньшей степени...
     -- Самое главное, что сделали в жизни и чем гордитесь -- это что?
     -- То, что я стал адвокатом. Это главное, и я этим горжусь.
     -- Красивый ответ. А если все-таки о достижениях?
     -- Ну, не знаю, столько всего было... Вот я помню  одно дело, оно  было
лет двадцать  назад,  никого  оно  особенно не заинтересует. Это был простой
человек, фамилия его Плетнев -- это было в Калязине, если не  ошибаюсь.  Ему
предъявили  банальное обвинение  -- обыкновенное хищение... Но я добился его
реабилитации,  и это запало мне в память на всю жизнь. Там было много всяких
трудностей  и неожиданных поворотов и  мало надежд, но  удалось опровергнуть
его вину. А настоящего преступника после нашли...
     Помню,  было  потрясающее  дело  --  обвиняли одного цыгана.  Он и  его
"сообщники" по дешевке скупали в колхозах бросовых, что называется, лошадей,
откармливали  их,  потом  меняли  в  колхозах же на бычков,  последних  тоже
откармливали  и  сдавали  на  мясокомбинат.  Так  вот,  цыган  привлекли  за
спекуляцию,  скупку и  перепродажу  с целью наживы! Это был честный  бизнес,
председатели колхозов на допросах объясняли выгодность сделки:  все равно бы
скотина сдохла от бескормицы, а тут живые деньги  ни за что. Там была долгая
история, но в итоге суд этих цыган освободил. Я это запомнил по очень многим
причинам. Само дело было  интересное. И потом, замечательный был этот цыган,
мой  подзащитный   Назаров!   Абсолютно   неграмотный:   когда   надо   было
подписываться под протоколом, он крестик ставил. Ну, невероятной красоты был
парень!  И  какого-то удивительного, мне казалось, благородства.  И вот  все
было закончено, все обошлось, и  они меня... в табор пригласили. В настоящий
цыганский табор! Они хотя и  осели, но шатры держали. И я  в  этом таборе...
Они мне  пели  песни  -- не городские романсы какие-нибудь,  псевдоцыганские
иногда, а народные, настоящие цыганские, по-цыгански.
     -- И они вам пели: "К нам приехал наш любимый Генрих Палыч дорогой!"
     Он сначала принимается подпевать и после спохватывается:
     -- Нет, такого я как раз не помню... Это как раз пошлятина немного, мне
кажется.
     -- А подносили стакан: "Пей до дна, пей до дна, пей до дна!"?
     --  Ну конечно,  конечно, подносили, было дело.  И костры жгли, шашлыки
делали.
     -- И плясали для вас?
     -- Танцевали.  Ну,  не  совсем  так  специально  для меня,  они  просто
веселились. Понимаете, табор! Но, конечно, и для меня тоже. Вот такие были у
меня интересные дела! Интересны не обязательно только те процессы, о которых
пишут все газеты. Хотя, конечно, безумно интересным было дело ГКЧП. Убийства
у  меня были очень  интересные. Между нами говоря,  я же и знаменитого Славу
Япончика, который в Америке теперь, защищал дважды.
     -- Ну и как?
     -- Один раз удачно,  а другой -- нет: он получил огромный срок, и лично
я  ничего  не  смог   сделать.  Хотя  это  был  совершенно   несправедливый,
неправильный приговор... Никакой это был не рэкет! Они просто выколачивали у
должника его долг, и больше ничего! С моей точки зрения, тут было всего лишь
самоуправство.   А   квалифицировали  это   как   разбой.   Это   совершенно
неправомерная  позиция, которая  тогда  торжествовала, и мы ничего не  могли
сделать -- это было давно, лет пятнадцать назад.
     --  А дело ГКЧП  вы назвали как-то через запятую... Я-то думал, что это
была заметная веха.
     -- Знаете,  в деле ГКЧП есть одно  обстоятельство, которое  не дает мне
возможности говорить о нем как о деле, которое... Ну, как вам сказать... Оно
ведь не окончено. Его прекратили  по амнистии, на полуслове.  Моя работа  не
кончилась итогом! Я-то хотел, чтоб Лукьянов был оправдан, я был убежден, что
так оно и случится, как это случилось с Варенниковым.  Если бы дело дошло до
завершения...
     -- Так как сказать о деле ГКЧП в двух словах?
     -- Никакой измены  Родине ни у кого не было, смешно и кощунственно было
говорить об этом.  Если  кто-то  и  допустил формальные нарушения,  так  они
никакого  отношения  к измене Родине  не имели.  Изначально искусственно  из
ничего создавали  дело.  Совершенно абсурдно: ведь того  государства, против
которого совершались действия, уже к тому времени не было! Дело  чрезвычайно
интересное, одиозное и  так  далее, но  оно для меня  чисто  профессионально
кончилось не совсем тем результатом...

     -- Говорят, вы иногда ведете дела бесплатно.
     --  Ну, что значит --  бесплатно? Ну, с небольшой  оплатой, практически
бесплатно.  Вот  дело  Ивинской  практически  бесплатное.  Это,  вы  знаете,
возлюбленная  Пастернака, которая четырнадцать лет с ним прожила, она дважды
сидела из-за него в тюрьме. Ну, что значит "из-за него" -- благодаря связи с
ним, не из-за него, а из-за КГБ, конечно. Ивинская была арестована последний
раз сразу после смерти Пастернака, у нее был изъят весь архив. Бумаги эти не
конфисковали,  к  делу  их не  приобщали --  а просто  забрали на  временное
хранение --  до ее освобождения.  Ивинскую после реабилитировали,  признали,
что она дважды сидела ни за что. Казалось бы, чего проще -- извиниться перед
ней и вернуть изъятое! Но -- уже десятилетия прошли, а она не может получить
архив. ЦГАЛИ не  хочет его отдавать, придумывает разные  предлоги: якобы эти
бумаги -- достояние народа, то-се, третье-десятое.
     В общем, я  не беру  денег, когда  дело мне  профессионально интересно,
когда я  убежден, что  попрана справедливость  и ее нужно отстаивать.  Когда
есть эти два момента, я пренебрегаю вопросом материального обеспечения.
     -- А вообще размер вашего гонорара -- это коммерческая тайна?
     -- Об этом не принято говорить. Это  вещь достаточно  интимная.  Клиент
может  скрывать  свое  богатство  или  не  хочет показаться жмотом.  Ну  вот
Ивинская -- откуда у нее деньги? Пенсионерка... Я и не взял бы от нее денег,
я  считаю, это мой  нравственный  долг перед  памятью  одного из  величайших
поэтов.  Но, с другой стороны,  если приходит ко  мне современный нувориш...
Бывают случаи,  когда  я назначаю гонорар, а  мне  отвечают: "Ну что вы,  мы
больше будем платить!" Ну, что же, платите больше, пожалуйста.
     -- А наоборот? Если гонорар кажется клиенту слишком большим, он уходит?
     --  В принципе это, наверное, возможно.  Но я не помню  конкретно таких
случаев.

     -- Вы живете один...
     -- Да... Моя жена была врачом, мы познакомились в Калинине. Я ее увидел
случайно на набережной Волги. И сказал себе: вот женщина, которая мне нужна!
Я потом ее нашел -- чудом...
     -- Как, вы не стали с ней сразу знакомиться?
     -- Сразу -- не мог: она была не одна. Потом у  нас начался очень бурный
роман,  который  продолжался всю  жизнь  --  до последнего  ее дня.  Она,  к
сожалению, очень долго и тяжело болела; злокачественная опухоль.  Вот. У нас
была  достаточно счастливая  жизнь. Взаимная  любовь! У  нас  многое  удачно
получалось... Прошло уже много лет, с тех пор как ее не стало.
     -- Известно, что ваша дочь Ирина со своей семьей живет за границей. Она
эмигрировала?
     -- Нет, это не эмиграция. Мой зять Игорь Ковалев работает  по контракту
на   студии   в   Лос-Анджелесе,  что  называется,   в  Голливуде.   Он   --
художник-мультипликатор, автор "Пластилиновой вороны", "Его жена -- курица",
"Следствие   ведут   колобки".   Игорь   --   один   из   самых   выдающихся
мультипликаторов. Он там уже дважды получил золотые медали, международные. А
моя дочь -- профессиональная переводчица. С ними и моя внучка Аля.
     -- Кто ваши друзья?
     -- Всю жизнь я был богат друзьями. Врач Владимир Гельман, физик Николай
Лотоев,  нейрохирург  Мурат  Саламов -- это  старые  друзья.  Но, как это ни
странно,  большинство моих  друзей -- молодежь, это  мои ученики:  Александр
Гофштейн, Эдик Моргулян, Элеонора Сергеева... Я очень  люблю молодых, я себя
с ними хорошо чувствую.
     -- В прессе сообщалось, что вы начали вести модную ночную жизнь...
     --  Нет,  я  так  немножко  посмотрел,  чем  живет Москва  ночью...  Не
понравилось мне. Не  заинтересовало меня это. Сходил  в  пару ночных клубов.
Мне было скучно. Что именно скучно? Все!

     -- Вы жалеете о чем-то, что вы по работе сделали не так, как следовало?
     -- Конечно, конечно! Очень много  было сделано  не  так. Вы знаете, что
такое "философия на лестнице". Это когда острый разговор  кончился, уходишь,
и на лестнице приходят самые умные мысли: "Эх, что ж я того-то не сказал!  А
другое  не так  сказал!" Вот так часто кончается  процесс  -- после того как
выступил,  идешь  домой  и думаешь... Редчайшие  случаи,  редчайшие, когда я
доволен был своими выступлениями. Чаще извожу себя: "Ах, зачем же,  как же я
забыл сказать что-то, эх..."
     --  То  есть  совершено  множество   ошибок,   но  вы  это  мужественно
переживаете?
     -- У меня было несколько дел, воспоминания  о которых  заставляют  меня
страдать.
     -- Мы их не сможем назвать?
     -- Одно из этих дел было связано с обвинением в убийстве. Это еще когда
я работал в Калинине. То дело слушалось много раз -- и в областном суде, и в
Верховном  суде... Я  был  убежден  --  да  и  теперь  убежден, --  что  мой
подзащитный не убивал. Я много лет бился, боролся, я многого достиг: удалось
перейти  на другую  статью,  вместо  первоначальных двенадцати осталось пять
лет, -- но  я  не  успокаивался. Я считал,  что они должны быть оправданы, и
боролся  за  это.  Дело  интересное,  о  нем  надо  долго  рассказывать, оно
заслуживает отдельного описания... В  те  годы безумно трудно было  добиться
оправдания... Мне не удалось. Это дело до сих пор доставляет мне страдания.
     --  Страдания  в тюрьмах, судах  -- можно  ли к этому  привыкнуть,  как
привыкают врачи?
     --  Профессиональная  холодность? В  большей  или  меньшей  степени,  к
сожалению, это у многих бывает.  Должен честно  признаться,  в первые годы я
страдал  вместе со своими  подзащитными несколько больше,  чем  сейчас. Нет,
чувство  сопереживания  у  меня  не атрофировалось  полностью, просто я стал
чуть-чуть меньше подвержен этим мучениям. Чуть-чуть.
     -- Вы никак не могли -- за все эти годы работы --  не вникать в природу
человека, не думать о  природе зла,  о том, может ли человек чем-то искупить
свои   проступки  и  преступления...  Вам   глубоко  удалось   проникнуть  в
человеческую душу?
     --  Вы  знаете,  самый  главный мой вывод вас едва ли устроит.  Вот он:
человек -- это сплошная загадка. Мы, к сожалению, часто судим о явлениях,  о
людях по их  внешнему виду. По-моему,  у Ницше есть блестящее выражение: хам
оскорбляет иногда, когда хамит, а тот, у кого хамская физиономия, оскорбляет
всегда. Насколько же обманчива внешность! А в суть  влезать мы не хотим, это
безумно трудно. Бывают такие лица... Сфинксы! Помню  одного убийцу, это  был
один из самых странных и жестоких  убийц, которых я за свою жизнь  встретил.
Поразительно,  но  у него была  просто ангельская внешность! Это был молодой
ангелок: голубые глаза, ясные, чистые,  веселый, такой плакатный  мальчик...
Что я могу сказать? В душу человеческую проникнуть безумно трудно.
     --  То  есть опыт, образование,  чтение,  каждодневные  усилия  --  все
бесполезно?..
     --  Дело  в   том,  что  я  имею  один  огромный  недостаток.  То  есть
по-человечески это, может, достоинство, но профессионально это недостаток: я
очень  доверчив. Я  изначально иду к  человеку  с доверием. Я  открыто иду к
человеку. Я ему верю первоначально. Конечно, могу заподозрить, перестать ему
верить, но для этого нужен факт...
     -- У вас комплекс презумпции невиновности?
     -- Да,  да,  да!  Вы  очень  точно  поймали мою мысль. Это присущее мне
качество.
     -- Как у вас со здоровьем?
     -- Гневить Бога не будем, пока ничего, живой.
     -- Вы часто поминаете Бога. У вас с ним какие отношения?
     -- Я вспоминаю поездку в Иерусалим --  меня все это в трепет приводило.
Мысль  о Христе,  о  Боге... Это безумно волнует. Но  я неверующий. Прийти к
вере, к Богу -- это очень ответственно и трудно.
     -- Какой вы человек? Как бы вы себя сами описали?
     --  Я добрый.  Очень добрый. Не  хитрый -- к сожалению,  бесхитростный.
Доверчивый, я уже говорил. Но в чем-то я, конечно, хитрый,  в  моей работе у
меня есть тактика, которая невозможна без некоторой хитрости. Мне кажется, у
меня легкий характер, но когда я об  этом  говорю  при дочери,  она начинает
громко хохотать. Темпераментный -- да.
     Я мягкий слишком иногда. Вот мы договорились, что интервью закончится в
четырнадцать сорок пять, но уже четвертый час, а я все продолжаю отвечать на
ваши вопросы...

     1995
     HHHH Елена Образцова HHHH

     У   нее   редчайший  диапазон  голоса:  две   с  половиной  октавы,  от
контральтового "соль" до сопранового "до". Герберт фон Караян утверждал, что
голос ее "прекрасный и дикий". Этот дар она  шлифовала и демонстрировала так
успешно, что  незамеченным он не  остался: звание  народной  артистки  СССР,
Ленинская премия, приз "Золотой Верди",  невероятно почетный титул "Лучшая в
мире Кармен" -- это далеко не полный список ее регалий.
     Она рано стала известной  -- еще студенткой второго курса Ленинградской
консерватории; тогда на фестивале в  Хельсинки она взяла свою первую золотую
медаль. Все еще студенткой она победила на Конкурсе вокалистов им. Глинки --
и была принята в Большой.
     Она привыкла  петь  на  лучших  оперных  сценах  мира, рядом  с  самыми
знаменитыми  певцами  планеты, --  но очень любит гастролировать в маленьких
русских городках и исполнять старинные романсы.

     -- Какой  бы ни была,  ни  становилась  наша страна,  волей-неволей вам
приходилось быть ее представителем за рубежом. Как, тяжкая это ноша?
     --  Что  такое представлять страну? Помню, я пошла  в "Карнеги-холл" на
выступление  Володи  Спивакова   --  решила  посмотреть,  как  там  проходят
концерты. И  вот  когда он  играл "Чакону"  Баха,  вижу, что-то полетело  из
публики -- и вдруг у Спивакова вся манишка красная.  Он побелел лицом, но не
остановился,  продолжал играть.  И  что-то  красное --  я была уверена,  это
кровь! --  стекало  на эстраду,  а  он все продолжал играть. Потом, когда он
закончил,  ушел  за кулисы.  Я  прибежала туда к нему...  Оказалось,  в него
бросили  банку  с  краской! Это какие-то  кретины  таким  способом  выражали
протест против Советского Союза...
     Володя мне тогда  рассказывал:  "Я  ощутил  дикую боль,  у меня дыхание
сорвалось, в поддых же попали!  Было ясно, что меня застрелили -- но я решил
играть, пока не умру". Потом он много лет не играл "Чакону", потому что  она
ассоциировалась с болью, со страхом.
     А на следующий день  была  моя  очередь петь! Вышла  на сцену... В  тот
вечер я была необычайно хороша: на мне потрясающее платье из синего шифона с
шелком, у меня красивейшая прическа, каждая  волосинка уложена! Я  подумала:
"Неужели у кого-то поднимется рука в меня кинуть что-то?" Меня охватил такой
страх!
     -- Вы, наверное, больше всего боялись за платье?
     --  Ну конечно, конечно, без сомнения даже.  Но никто в меня ничего  не
кинул. Мой концерт прошел спокойно и с громадным успехом.
     -- И часто вы так подвергались опасности?
     -- Помню, был случай в Майами. Я на сцене, пою -- и вдруг вижу: по залу
идет какая-то волна возмущения, с задних рядов -- на меня. Думаю: "Боже мой,
что  же  это  катится?  Может  быть,  бомбу  кинули?  Да  нет,  если  бомба,
разбежались бы все, а  то только  поднимают руки". Продолжаю петь... В  зале
сидели один испанский критик, очень  строгий, и Пласидо Доминго,  -- так что
мне для них хотелось спеть получше. И вот в этот момент  на сцену взбирается
туча  белых  мышей. Я  их  увидела  и говорю: "А,  бьютифул майс..."  А сама
думала, что умру:  мыши бегали  по сцене, сновали по моим  ногам. Оказалось,
это все  устроили куклуксклановцы.  Мне тогда сказали: "Вы можете прекратить
выступление, гонорар все равно будет выплачен". Я не согласилась:  ведь люди
собрались!  И допела до  конца.  Благодаря  этим "бьютифул майс" я  получила
колоссальный успех! Публика аплодировала!
     С  того  концерта  я  выходила  сквозь  строй полицейских,  они  стояли
плотными рядами. В машине меня ждал Пласидо Доминго. Мы поехали в ресторан и
там напились белого вина. Такие были страсти в то время! Но  -- да, конечно,
выходя на сцену, я чувствую большую гордость за русский народ, за  то, что я
русская.

     -- Ну,  да это все в прошлом. Ведь сейчас вы  отгорожены  от всех  этих
волнений...
     -- Конечно, невозможно все время заниматься  приятным, но я стараюсь по
мере  возможности  абстрагироваться  от  современной  жизни.   Хотя   совсем
абстрагироваться  не  удается...  Я вижу, как  живут наши  артисты --  очень
трудно,  мало зарабатывают.  Мне  жалко людей, и низкий  мой  поклон  им  за
терпеливость. Я вот только удивляюсь, что народ такой терпеливый. Да, тяжело
слышать разговоры о деньгах,  видеть нищих. В церкви у Никитских ворот, куда
я хожу,  сейчас  делают  большой  ремонт, на который тоже не хватает  денег.
Возможно, я дам концерт в фонд восстановления храма.
     -- У вас есть какие-то политические пристрастия?
     --  Нет,  вся  политическая жизнь меня раздражает,  я  устала от вранья
бесконечного.  Я уж  несколько  лет  назад  от  этого устала -- и  перестала
смотреть  телевизор,  читать  газеты. Я первое  время  даже была  счастлива,
оттого что не  вижу ни одной газеты. Хотя, надо сказать, вранье было всегда.
Вот, помню, в  детстве я мечтала выйти  замуж за негра, чтобы его  спасти от
рабства. А  когда я приехала в  Америку  и  увидела, как негры разъезжают на
лимузинах, то  это была  для  меня какая-то страшная психологическая травма.
Что ж меня так обманывали?

     --  Моя  творческая музыкальная  жизнь  сложилась счастливо:  я пела  с
Паваротти, с Доминго, с Каррерасом, с Краусом, с Френи, я работала с Клаудио
Аббадо и Дзеффирелли. Все они -- мои друзья...
     -- А в Москве есть друзья?
     -- Я вообще не очень общительная. Да и работа забирает почти все время.
Даже со своей подругой Маквалой Касрашвили (она, кстати,  прекрасная певица)
редко вижусь.
     -- Вы ведь особенно нигде и не бываете?
     -- У меня накопилась такая  жажда побыть дома, что, если я в Москве, из
квартиры  почти никуда не выхожу. Свой дом я очень люблю. Наверное,  потому,
что  у  меня  долго-долго не  было  дома!  В  войну  наша  семья  уехала  из
Ленинграда.  Когда мы  вернулись, оказалось,  наша квартира  заселена чужими
людьми, а нам оставили только три комнаты. Потом мы  жили в Таганроге, после
в  Ростове, оттуда я уехала в Ленинградскую консерваторию. Все эти переезды,
поездки, гастроли... Такое ощущение, что я никогда не была дома.
     -- Расскажите что-нибудь о своих близких.
     -- У меня взрослая дочь -- Елена Макарова. Я ее обожаю! Она поет,  поет
очень прилично.  Правда,  оперного голоса у нее нет, но  она  будет  хорошей
камерной певицей. Недавно я разрешила себе такую вольность: взяла  ее в свой
концерт. Она имела свой первый успех.
     -- У вас ведь сложные отношения с дочкой?
     --  Лена очень тяжело переживала мой развод --  мы  с мужем  развелись,
когда она  только окончила школу. Со мной она не захотела остаться, уехала с
отцом. Страдала она очень сильно, а я -- еще больше. Разрыв продолжался  три
года. Ну а теперь она меня поняла и мы с ней дружим.
     Развод... У  меня остались  самые хорошие воспоминания о жизни с первым
мужем, за  многое я ему очень благодарна. Развод -- это  тяжелое мучительное
испытание.  Я выходила  на сцену, надо было петь,  а сердце  разрывалось.  Я
очень много  плакала. Но что  делать? Я просто полюбила  другого --  Альгиса
Жюрайтиса. И вышла замуж второй раз.
     -- Вы свободное время как проводите?
     -- Слушаю музыку,  много. Читаю, но это в  основном по  работе. Первое,
что я  стала покупать, когда,  как говорится,  еще  штанов не  было,  -- это
пластинки.  А  потом книги.  Мне  нужно  было знать  историю костюма, разные
стили, эпохи. Вот книги  --  это  все  мои  дружочки, с которыми  прошла моя
жизнь, -- показывает она на полки.
     -- Сейчас, правда,  трагедия с чтением. Несколько лет назад  я  упала с
велосипеда, повредила  глаз. Пришлось  делать  операцию. Так  что  сегодня я
одноглазая почти. (Смеется.) Читаю с лупой.
     Еще  я очень много пишу. Вот сейчас --  книгу о технике пения. Я  пишу,
только когда пишется, а сидеть и выдавливать из себя не могу.  Потом, у меня
есть  всякие смешные рассказы о животных. У  меня жили и черепаха, и заяц, и
еж, и птицы, и собаки, и коты, и у  каждого был свой характер. Я думаю, что,
когда перестану петь, работа над книгами  будет моим основным занятием. Хочу
написать  книгу о  своей жизни. У  меня  очень много  записей  для  нее  уже
заготовлено...
     -- А когда не пишется, вы что делаете?
     -- Гуляю по лесу.  Люблю  лес, в  нем брожу  одна, ничего и  никого  не
боюсь. А когда поют соловьи, я могу не спать ночами -- слушаю их.

     -- Вы поете на разных языках. Сколько вы их знаете?
     --   Свободно   --    французский,   итальянский.   Фразы   на   уровне
"поесть-попить" могу сказать на множестве разных языков. Пою  на  девяти.  Я
знаю много  певцов, которые легко поют на языке, которого не знают. А у меня
так не получается: я должна знать, о чем пою. И сама перевожу, чтоб знать.
     Вы помните собаку, описанную Ильфом  и  Петровым, -- ту, которая  умела
петь  по-немецки? Жаль, что  я на нее  не похожа: не  могу  петь на немецком
языке. Не могу петь Вагнера. Это моя музыка -- Вагнер, но я не могу ее петь!

     -- Елена Васильевна, вы можете рассказать о своей диете или это секрет?
     -- Вы знаете, я расположена к полноте. Мой папа был  высокий, стройный,
красивый и  породистый дядька,  а мамочка -- маленькая и полная.  Они  очень
смешно смотрелись, как Пат  и Паташон. И у меня вот все конечности папины, а
вся середина -- мамина. Поэтому дважды  в год  сажусь на диету. Вот сейчас я
толстая, но  это не типично. И  то  уже  сбросила двенадцать  килограммов. В
последние годы я себя запустила, потому что у меня мама болела и мне было не
до того. А потом мама умерла,  и  тоже было  не до  того. Сейчас  двенадцать
килограммов спустила, и осталось еще десять.
     -- Какая у вас, интересно, диета?
     -- Очень простая: мясо,  рыба, яйца, цитрусовые. И все это  --  сколько
хочешь,  до потери сознания.  Но!  Все нужно есть  отдельно. Не мешать  ни с
картошкой, ни с чем. Знаете, это хорошо и быстро помогает.
     -- И пению это тоже помогает?
     -- Мне очень  важно  выглядеть красиво,  чтобы выйти на сцену. Когда  я
толстая -- я страдаю. Считаю неприличным выходить на сцену такой.
     -- А разные физические упражнения?
     --  Нет, этого  я  не делаю.  Хотя раньше любила ходить на лыжах.  И  в
школе, помню, выступала на соревнованиях.

     -- На вас смотрит весь мир, и вы, наверное, переживаете из-за туалетов?
     -- Одежда...  О, как мне  хотелось хорошо одеться! Конечно,  не  всегда
получалось.  Помню, в Москве  появились английские платья из джерси. В одном
таком  я пришла  петь  в  "Метрополитен",  чувствуя себя  в нем  чуть ли  не
английской королевой. Но Соломон Юрок --  он тогда только  начал работать со
мной -- отверг мое джерси и принес другое платье. Я была страшно оскорблена.
"Это только для  "Метрополитен", --  только так  ему  удалось меня  немножко
успокоить.
     -- Это было ваше первое настоящее концертное платье?
     --  Нет,  первое   мне  сшил   Жорж  Ставропулос.  Перед  моим  сольным
выступлением в  "Метрополитен".  Ставропулос был большим  мастером  и одевал
всех знаменитостей.  К  ним  он  причислил  и  меня.  Жорж  сшил  мне  самое
прекрасное платье на свете -- из синего шифона.
     Вообще же мне  нравится одежда фирмы "Escada". По-моему, она хороша для
больших женщин: скрывает всякие недостатки фигуры.

     -- Где за границей вам уютней всего?
     -- В Японии! Я туда езжу каждый год, мне нравится там жить. Я там очень
хорошо себя чувствую: у меня ничего не болит, даже  давление не поднимается.
Мне очень нравится  японская кухня,  я с удовольствием ем там всякие морские
травки.
     Я  там преподаю,  веду  там мастер-класс.  И  все,  что  нужно  сказать
студентам, я перевела на японский, на котором я уже начала говорить. Сначала
читала  по  тетради,  а  сейчас выучила  свой  текст  наизусть.  Студенты  в
восторге! Кажется, мой японский нравится им больше, чем мое пение.

     --  Вы всегда очень высоко отзываетесь о Каллас. Вы  ее  называете  mon
Dieu...
     -- С Каллас у меня было две  встречи. Впервые я  ее увидела на конкурсе
Чайковского. Она сидела где-то далеко в жюри, и у меня поджилки тряслись. Не
знай я, что Каллас в  жюри, думаю,  лучше  бы пела  (куда ж лучше, в тот раз
Образцова и так получила золотую медаль. -- Прим. авт).  А настоящая встреча
была в Гранд-опера. Когда  я вошла в  зал, представление уже  началось. Меня
посадили в ложу и сказали: "С вами рядом Мария Каллас". Я смотрела на  нее с
восхищением. Помню, она была в курточке такой, из ободранного зайца. И я еще
удивилась:  "Каллас -- и в ободранном зайце?" После, правда, оказалось,  что
это шиншилла...  Сидим,  сидим  мы так рядом и вдруг...  нечаянно стукнулись
коленками, -- и меня будто током  ударило!  Мария сразу начала быстро-быстро
говорить: "Все думают, я с ним  встречаюсь из-за его  богатства. Нет! Я  его
очень  люблю,   по-настоящему   люблю.  Это  единственный  мужчина,  который
доставлял мне удовлетворение как женщине..." Я была шокирована!  Не  сразу и
поняла, о  чем она говорит.  А это она  про Онассиса,  который тогда как раз
только  оставил Каллас, женился на Жаклин Кеннеди... После оперы мы  пошли в
"Максим". Я вернулась домой в четыре часа утра и  все  рассказывала Маквале,
своей подруге, про Каллас  -- какая она, как говорит, как  поворачивается...
Встречу с  Каллас  я никогда не забуду. Она была  какая-то  очень  странная,
какая-то космическая, из других измерений...

     -- Что вы можете сказать о Галине Вишневской?
     -- Да... Последнее время сильной жажды встречаться нет. Она сделала для
меня... очень много плохого сделала. Может, то была творческая ревность? Это
единственное, что ее могло бы оправдать...
     Я же ей никогда ничего плохого не делала. (Все, что говорится об этом в
прессе, --  вранье.) Ведь я  ее очень  любила. А когда я люблю  --  я  люблю
навсегда.

     --  Вы  были признаны лучшей в  мире Кармен... Это потому,  что вам так
близка ее роль?
     -- Очень  близка!  Мне понятна любовь до конца! Конкурс этот проходил в
Барселоне.  Несколько вечеров подряд шли  спектакли с разными  исполнителями
главных ролей. Все были большими мастерами: Розалинда Элиас, Джойс Давидсон,
Грейс Бамбри. Моим партнером был Доминго. Я молилась перед  образом Мадонны,
пела ей: "Я люблю  его, обожаю" -- и думала при  этом о Хозе. Помню, Доминго
поднял меня на руки и пропел: "Арестуйте меня, я ее убийца" -- и очень долго
держал меня на  руках на авансцене;  тогда я была  очень худенькая. Для меня
это был  незабываемый спектакль... Тогда-то я и поняла,  прочувствовала, что
значит любить до конца.
     Я  человек очень  эмоциональный,  я живу в образе, музыка которого меня
"забирает". Мне и  режиссера не  надо, я  сама вхожу,  вливаюсь в  музыку, а
музыка берет меня  к себе. Это не всегда бывает -- но... почти всегда. Когда
"берет", "забирает",  я  растворяюсь в музыке,  образе. Когда, например, пою
графиню, то  так  стараюсь, чувствую себя такой дряхлой,  что срочно хочется
омолодиться... Там  и петь-то почти нечего, но  драматически роль  настолько
сильна, что я потом плохо себя чувствую.
     Помню,  я  страшно  переживала, когда молоденькой девчонкой,  ничего не
зная о любви (я полюбила впервые в двадцать шесть лет, моего первого  мужа),
должна была петь "Кармен", все  эти страсти-мордасти...  Я  ничего этого  не
знала,  еще  не  понимала  этого!  Мне   приходилось  полагаться  только  на
интуицию...
     Помню,  был очень смешной случай:  в двадцать  шесть лет я пела старуху
графиню в "Пиковой даме". А Германном был Зураб Анджапаридзе, дивный тенор и
красавец, в  нем  чувствовалась  порода.  Изумительный  был  человек,  очень
мудрый, солнечный, он очень многому меня научил в Большом театре...
     Да.  Так  пою  я графиню,  ту сцену, где она умирает и ко  мне приходит
Германн (обратите  внимание  --  "она",  но  "ко  мне" --  Прим.  авт.).  Он
бросается  передо  мной  на колени и  поет: "Если бы  вы  знали..." -- и всю
меня... трогает! А  я еще  девчонка, со мной первый  раз такое делают,  я  в
шоке!  Но  реагировать  было  нельзя,  я  ведь  сидела  лицом  к  публике! Я
продолжала  играть старуху графиню... Потом Зураб мне  сказал: "Ах, Леночка,
как  бы  я  хотел  иметь такую бабушку"  (она  произносит это  с  грузинским
акцентом. -- Прим. авт.).

     -- Однажды  в  Милане, в церкви  Сан-Марко,  на празднике  двухсотлетия
театра Ла Скала, я пела свой первый "Реквием" Верди. Со мной пели Паваротти,
Гяуров, Френи, хор Ла Скала, дирижировал Аббадо. Все желающие не вмещались в
церковь, на площади собралась  толпа... После "Реквиема" должен был начаться
концерт, но начало задерживалось, никто не понимал почему. И только потом мы
узнали причину. Оказалось, еще  во  время нашего исполнения  в церковь вошел
какой-то дедулька, сказал: "Боже, красота какая!" -- и тут же на месте умер.
Получилось, что это ему мы пели "Реквием"! Его несли из церкви через  толпу,
а мы в это время пели...

     -- Елена Васильевна, вы думаете о том  времени,  когда уйдете со сцены?
Вас это страшит?
     -- Нет-нет. Думаю, если мы в жизни что-то теряем, страдать нельзя. Если
теряем, значит, имели. Не  все люди  имели  что терять,  не всем  было о чем
жалеть! Сколько у нас талантливых людей,  которые ничего не  увидели, ничего
не совершили  и  даже  не  сделали  карьеру!  У меня  же  жизнь  была  очень
интересная.  Я была счастлива!  Да  я  и  сегодня счастлива... Мне  кажется,
теперь я  знаю, что такое  ад и что такое рай. Думаю,  после смерти мы будем
совершенно прозрачными. И  если ты человек плохой, все  будут видеть, что ты
плохой, -- это  ад. А если ты хороший, все будут видеть, что ты  хороший, --
это  рай.  Надеюсь, я умру прежде, чем  перестану петь. Когда я умру, я буду
петь -- в раю...

     1995





     Он был могучий клоун. Кроме того, были также Семен Семеныч Горбунков  в
"Бриллиантовой руке", Кузьма Кузьмич в "Когда деревья были большими", Балбес
в "Псе  Барбосе и  необыкновенном кроссе". Без этих  бессмертных  персонажей
галерея образов советских людей выглядела бы по меньшей мере обворованной.
     Он собирался дожить до  ста лет, но последним его  прижизненным юбилеем
стало 75-летие.
     У него были неимоверные заслуги перед цирком, то есть в деле воспитания
подрастающего  поколения,  и  перед  отечественным кинематографом.  А  также
большие  достижения в  деле коллекционирования  анекдотов. Вот один из  них,
рассказанный  им  мне  в  ходе  интервью  (дело было  как  раз  перед зимней
сессией).


     "Бог  с двумя  ангелами пролетают  над  Землей.  Как  раз  в институтах
готовятся  к  сессии.  Летят над одним институтом  --  там  студенты зубрят,
шпаргалки  делают.  Ангелы спрашивают:  "Боженька,  эти  сдадут  сессию?" --
"Не-е, не сдадут".  Другой институт. Там профессоров слушают, конспектируют,
не спят ночами... "Сдадут?" -- "Нет, -- отвечает  Бог. -- Не сдадут". Третий
институт. А там пьянка-гулянка, музыка играет, какие-то бабы пришли...  "Ну,
эти-то уж точно не сдадут?" --  "Эти?  Эти сдадут". -- "А почему, Боже?"  --
"Они ж только на меня надеются!"

     В 1926 году,  в пятилетнем  возрасте,  Никулин впервые  попал в цирк  и
захотел стать клоуном.  В  тот первый раз  -- и после  всю  жизнь  -- "пахло
опилками  и, конечно, конюшней.  Этот стойкий запах цирка  ничем  невозможно
перебить". А привел его в цирк отец -- веселый и юморной  человек, любитель,
ценитель  и собиратель анекдотов, сочинитель  цирковых  реприз  и  эстрадных
миниатюр. Потом,  правда,  Никулин повзрослел  и какое-то  время  сомневался
насчет цирка: "Уже в первом классе я стал понимать, что есть профессии более
интересные, чем клоун. Например, пожарник или конный милиционер".
     Хотя  нет;  не положено  конному  милиционеру иметь  впечатлительности,
воображения  и  уж  тем более  доверчивости.  А именно эти  качества проявил
школьник младших классов Юра  Никулин, когда в  Смоленской  крепости, вокруг
площадки, где якобы обедал Наполеон, он ползал и искал остатки исторического
обеда --  особенно почему-то рыбью  кость. Как бы  совершенно всерьез. Хотя,
конечно, это была чистейшей воды клоунская реприза.
     Жизнь потом всеми средствами пыталась  отвлечь Никулина от этого  плана
--  сделаться клоуном. Например,  двумя войнами -- финской  и Отечественной.
Армейская служба  растянулась у него на семь лет; сама война, да два года до
войны,  да еще  год  после.  Что  такое  армия, война для  великого артиста,
разумеется, кроме тягот, различного героизма,  боевых  наград и  возможности
каждую минуту  быть убитым? Это работа  над  собой,  наблюдение за жизнью  и
крепнущая уверенность в том, что жизнь уж точно игра.  "Где-то казалось, что
я продолжаю играть, как играл когда-то с ребятами во дворе",  -- писал он  в
своих мемуарах, в детстве у него тоже было ружье, правда, сломанное. А какие
контрасты! Получив  под готовым к войне Ленинградом винтовку и буденовку, он
потрясенно  говорил себе:  "А ведь всего-то  десять  дней  назад  я в Москве
смотрел в  театре "Женитьбу Фигаро!" Как  быстро в жизни могут  перемениться
декорации...
     А что  он взял  с  собой  из  дому? Книжку про  Швейка  (одна  из самых
любимых)  и тетрадь с  полутора  тысячей  анекдотов. Отсюда  был один шаг до
конфераньсе  дивизионной самодеятельности,  каковым  он  и стал  на  встрече
нового, 1943 года. Потом, в госпитале -- после контузии -- он отращивал усы:
"придают  лицу  мужественный  вид". В свободное  от выращивания  усов  время
учился играть на гитаре и таки пять аккордов выучил.
     Вот окопная импровизация, готовая реприза --  их у него много раскидано
по  жизни.  В  бывшем  немецком  блиндаже  -- его  только что  захватили  --
обнаружилась   ручная  мышь.   Военнослужащий  Петухов  замахнулся  на   нее
прикладом: "Мышь-то  немецкая.  -- Да  нет, --  ответил я. -- Это наша мышь,
ленинградская.  Что, ее из Германии  привезли? Посмотри на  ее  лицо..." Все
рассмеялись. Мышь осталась жить" (цитируется по книге "Почти серьезно".)
     А  как-то пошли рыть  траншеи.  "Инструмент  взяли?" -- спрашивает  про
лопаты  майор. "Взяли!"  --  бодро ответил я и вытащил из-за голенища сапога
деревянную ложку. Все захохотали, майор тоже. Настроение у нас поднялось".
     В конце 1944 года замполит  наконец заметил и придумал: "Никулин, ты  у
нас   самый    веселый,   много   анекдотов   знаешь,   давай-ка   организуй
самодеятельность".
     Никулин  подобрал  рыжую косу  (из  разбитой  парикмахерской), грим  из
губной помады,  изготовил нос из  папье-маше,  взял у старшины ботинки 46-го
размера -- и вышел клоуном.
     День Победы Никулин отметил широко,  ярко, с огоньком: он  с товарищами
сжег полуразваленный сарай -- от чувств и для иллюминации.
     В  это же самое  время в Москве  его ждали родители.  "Всю  ночь отец с
матерью  гуляли, хотели пройти на Красную площадь,  но там собралось столько
народу, что они не сумели  протиснуться".  Это вам напоминание о том, что за
время   было  и  какой   накал  эмоций,  какая  коллективность;  чувствующие
индивидуалисты, художественные натуры были  тогда не очень кстати. Никулин с
его  странными повадками,  с печалью  на лице -- это  все так  подозрительно
должно  было выглядеть. Не спрячься он так счастливо  в цирке,  что б с  ним
было?..
     Разве один только Чаплин мог бы вернуться  с войны  таким негероическим
способом, каким это сделал  Никулин. Представьте себе для начала победу 1945
года: кинохроника с Белорусского вокзала, толпа с цветами, оркестры, слезы и
объятия. Далее титры:  "Прошел год"  (его  не пускали домой целый  год после
победы). Из вагона  на пустой  перрон --  как  на манеж -- выходит Никулин с
героическими -- по  крайней  мере,  по  его  замыслу  -- усами. Никто его не
встречает... Он пешком идет по Москве домой на Разгуляй. Первым делом мчится
к  девушке,  в которую  влюбился в  шестом классе,  он  с ней всю  войну вел
интимную переписку, ее  письмами набит его дембельский чемоданчик. Фронтовик
ожидает награды, он всерьез рассчитывает на давность и верность своей любви,
на "героические" усы. Но девушка признается грустному клоуну, что собирается
замуж --  за  героического несмешного летчика.  Летчик, видно,  с  войны  не
опоздал...
     Это еще не конец сюжета.
     Никулин в тот же день идет на стадион смотреть какой-то выдающийся матч
-- отец раздобыл  билеты.  А после -- это как  клоунская пародия  --  он  "с
подростками соседнего двора играл  в футбол.  Старушка, у которой мы разбили
мячом стекло, горестно говорила:
     --  Ну  я понимаю, эти  школьники -- шалопаи,  но Юрий-то, воин усатый,
куда он лезет?"
     Завершающая бабушкина реплика разоблачает  эти  давно уже участвующие в
репризе усы...
     Было ему тогда  аж  25 лет. Без  работы, без  ремесла, без образования.
Жизнь на  иждивенческую скупую карточку!  Сочувствие  и  жалость окружающих!
"Как же так, -- думал тогда он, --  в самодеятельности ведь я блистал, а тут
в театрах морщатся?.."
     Начальник  66-го  отделения  милиции  попрекает его тунеядством и, чтоб
решить вопрос, зовет к себе работать.
     Но он не  идет в  "ментовку",  потому что проходит конкурс сразу в  два
места! И в Камерный  (теперь -- имени Пушкина)  театр, и в  цирк. Так куда ж
идти? "В цирке  легче и быстрее можно проявить себя,  найти новые интересные
формы клоунады, и решил идти в цирк", -- решил  он, в основном поддавшись на
уговоры отца. И политически это было безупречно: "Стране нужны были клоуны",
после войны-то.
     На клоунских этих курсах его хвалили и  ставили в пример:  "У вас такой
глупый вид, вы так хорошо испугались, молодец!" А за успешную сдачу экзамена
после 1-го курса цирковой местком выдал Никулину награду -- ордер на покупку
галош. Семья была в восторге от такой роскоши, от такого успеха.
     Семья  -- это долго  были только родители. До  того  момента, когда  по
счастливой  случайности  он сломал  себе ногу -- попав под лошадь, которых в
цирке,  кстати,  полно.  Студентка  Таня,  которую он, только  успев  с  ней
познакомиться, пригласил на  представление, была при этом "леденящем  кровь"
аттракционе  и,  конечно,  получила  приличный  заряд эмоций  и впечатлений.
Буквально перед этим  "дорожно-транспортным происшествием"  девушка спросила
Никулина: "А ты в цирке чем  занимаешься?"  Со словами "сейчас увидишь" он и
попал  под эту стремительную лошадь... Таня потом стала навещать Никулина  в
больнице, они вместе преодолевали трудности и в итоге, конечно, поженились.
     Таня потом долго играла мальчиковую роль (пока сама не родила мальчика)
в  одном   аттракционе   --  на   темы  французской   классовой  борьбы.   И
девочки-зрительницы, таких смешных клоунских историй полно в цирке, слали ей
записки -- звали на свидание.  А если серьезно, то это было  удобно и вообще
замечательно  --   на  многомесячные  гастроли  по  стране  (всю  объездили)
отправляться с молодой женой.
     Жизнь на  колесах --  такими словами даже  называлась одна глава  в его
книге. "Мы любили ездить. Вещей с собой брали немного -- чемодан  да мешок с
постелью.  В  поезде  я  с удовольствием  знакомился  с  попутчиками,  любил
посидеть  в   компаниях  и  послушать  интересные  истории,  разные  случаи,
анекдоты.  Во  время стоянки поезда  выбегал  на перрон купить что-нибудь  у
местных торговок".
     Однажды в  такой  ситуации он увидел, как поймали  жулика. Тот  работал
очень интересно: влетал на остановках в пижаме и с чайником в купе и занимал
полсотни -- "курицу купить, отдам  через  пять минут, я  из соседнего купе".
После Никулин много размышлял о том, что  среди жуликов вообще много людей с
актерскими способностями. У него с тех сих пор вошло в привычку выискивать в
газетах описание  техники разных  афер,  это были для  него уроки актерского
мастерства.
     А однажды на гастролях  в Киеве он познакомился со священником Ивановым
--  бывшим  клоуном.  Тот приходил иногда  в  цирк...  И очень  боялся,  что
прихожане  узнают  о  бывшей его профессии.  Те же  удивлялись,  отчего  это
батюшка агитирует их заготавливать сено для цирковых  лошадей.  Это чудесное
превращение клоуна в священника  привело Никулина к совершенно  справедливой
мысли  о том,  что  пути  Господни  неисповедимы,  а вовсе не  к  бесплодным
размышлениям о том, что-де одно дело и те и другие делают.
     Дальше, как  известно, был триумф, гастроли  по СССР и всему остальному
миру. Странные, ни на что прежде известное не похожие роли в кино, к которым
он  отнесся  с  необычайной трепетностью.  Из  фильмов  с  Никулиным  народу
запомнилось множество летучих фраз, а это же не зря.

     --  Юрий  Владимирович! Жизнь меняется, кругом разное происходит,  а вы
все  тот  же  приятный,  честный,  порядочный  человек.  Это  удивительно  и
поучительно...
     -- Как  сказать... Совершенно честных людей  ведь нет. Нет, не  хочу из
себя делать  святого. "Я ничего не украл, я никого не обманул, я несу только
добро  и радость людям" --  это было бы ужасно, если так написать. Такого не
бывает, к такому можно только стремиться...
     Ну  да, кто-то узнал,  что я много помогаю артистам цирка  (каждый  раз
проезжая  мимо  любой   больницы,  вспоминаю,  сколько  хороших  людей  туда
устроил), и тон у меня искренний,  и глава в книге у меня  называется -- "Не
ври!". И вот  уже у меня, к  сожалению,  создался имидж добрейшего человека,
такого, который никогда не врет. И никому не отказывает.
     -- Да что ж тут плохого?
     --  Так я  ведь очень переживаю. Все  эти  годы, начиная с перестройки,
меня  на  улице караулят  люди: "Я  приехал специально к вам, потому что мне
больше не к кому обратиться,  а вы  людям помогаете". Ну если б я  был  хоть
депутат,  мог  бы через правительство что-то сделать...  Но  я не депутат. И
потом, у  меня ж  работа. Если все бросить и добиться  какой-то ерунды, чтоб
человека  приняли или хоть взяли  у  него  заявление, -- так  на это  полдня
уйдет.  Для меня самое  тяжелое  -- говорить  "нет",  отказывать. Ко  мне  и
проходимцы  приходят,  и жулики, и нахалы, их сразу  видно.  Просят денег на
билет, дескать, обокрали, а им ехать. Непременно вышлют. Даю. Так ни один не
прислал. Ни один.
     Никулин бесстрашно,  мужественно рассказывал про себя нелепые клоунские
истории.  Вот,  например, одна.  Он долго  собирал почтовые марки, накопил 6
тысяч штук. И страшно расстроился потом, случайно узнав, что не следовало их
приклеивать  к страницам  альбома  столярным клеем --  намертво.  Совершенно
клоунская ситуация! "Смешное и трагическое -- две сестры, сопровождающие нас
по жизни".
     Он понарассказывал -- и устно,  и в книге -- множество историй, которые
его представляют не в лучшем  свете. Таких дурацких историй у каждого полно!
Но другие помалкивают...
     -- Я про  это писал, чтоб показать -- я абсолютно такой же, как все, --
объяснял мне Никулин. -- Я вот описал, как меня выгнали из тира за то, что я
стрелял по лампочкам. Ну, по лампочкам. А другие, может, кошек вешали, это ж
куда хуже...
     -- Вот вы в книжке пишете: "Многие старались  себя показать  друг перед
другом как можно выгоднее. А Гайдай -- нет". Что, и Никулин -- тоже нет?
     -- Когда кто-то себя начинает показывать выгоднее, чем есть, мне стыдно
становится, неловко и неудобно за него. Пускай про тебя другие говорят...
     Я, например, редко рассказываю про войну. Когда меня просят  что-нибудь
вспомнить,  как  я  воевал, я  рассказываю  обыкновенно  следующий  анекдот.
Демобилизованный солдат вернулся домой, созвал родню и три  часа рассказывал
про то, как воевал. А когда закончил, его маленький сын спрашивает: "Папа, а
что на фронте делали остальные солдаты?"
     А нет, так другой. Внук спрашивает  деда, воевал ли тот. Дед  отвечает:
"Ну". -- "Что "ну"?" -- "Ну, не воевал".
     Когда снимали юбилей Гердта, режиссер мне  говорит: наденьте награды. А
я  этого  не  люблю. Так, надеваю  по  праздникам Красную Звезду, а  на День
Победы колодки.
     Он вспоминает в книге про  то время,  когда со своим партнером Михаилом
Шуйдиным работал ассистентом у знаменитого Карандаша: "Служащие, артисты нас
в  глаза называли холуями,  прихлебателями, мальчиками на побегушках... Меня
не смущали подобные разговоры".
     -- Точно не  смущали! --  вспоминает  он.  --  Карандаш был для меня --
святой, я многое ему  прощал, притом что характер у него был не сахар. И еще
я  чувствовал,  что многого  не  знаю  и  надо  учиться. Сколько талантливых
клоунов провалилось  из-за незнания  технологии цирка! Покойный  Тенин,  или
Мозговой, который чуть не повесился...
     Мой  отец --  я  не  писал  об  этом  в  книге  --  был  человек  очень
талантливый, очень остроумный. Но гордый! Вот надо пойти к человеку, который
утверждает репертуар, ему не  то чтобы взятку дать, но что-то подарить -- не
идет! Надо кого-то взять в соавторы -- не берет! Чуть что не  так -- хлопнул
дверью, ушел. Мы без денег сидели...
     И  еще он часто опаздывал.  На важные встречи, где должна была решиться
его судьба! Из-за этого его не принимали...
     --  А  вы  оказались  более  гибким, чем ваш  отец.  Научились  смирять
гордыню... Да?
     -- Да. Конечно...

     Эпиграфом одной  из  глав  своей  книги  Никулин поставил слова  своего
любимца  Станислава  Ежи  Леца: "Когда  обезьяна рассмеялась,  увидев себя в
зеркале, -- родился человек".
     И дальше от себя: "Я всегда радовался, когда вызывал у  людей смех. Кто
смеется добрым смехом,  заражает добротой и других. После  такого смеха иной
становится   атмосфера:   мы   забываем   многие   жизненные   неприятности,
неудобства".
     В книге он еще написал:
     "Наверное,   чтобы  идти  в  клоуны,  нужно  обладать  особым   складом
характера,  особыми  взглядами на жизнь. Не каждый  человек согласился бы на
то, чтобы публично смеялись  над ним и чтобы каждый вечер его били, -- пусть
не очень больно, но били, -- обливали водой, посыпали голову мукой,  ставили
подножки.  И  он,  клоун, должен падать, или, как говорим мы в цирке, делать
каскады...  И  все  ради того, чтоб вызвать смех.  ...Почему люди  смеялись?
Думаю,  прежде всего потому,  что я давал им  возможность почувствовать свое
превосходство  надо  мной.  ...Окружающие понимали,  что сами они  на  такое
никогда не пошли бы". Это, бесспорно, мудрая мысль.
     Он рассказывает:
     -- Одно упоминание о  цирке уже людям приятно! Скажешь им: "Я из цирка"
-- улыбаются. И это даже когда  я не был еще известным клоуном!  Это гораздо
лучше, чем сказать -- "Я работаю на кладбище". Или в ОБХСС.
     А рассмешить -- это  трудно. Вот представьте, выходит клоун, а  публика
не  смеется.  Такое  бывало  со  мной!  Когда  не  так  выходил,  не  с  тем
настроением,  не  так двигался, не  то говорил, не так  пел. А  вот  однажды
запел, голос  сорвался  -- смеются.  Ага! Я  это  беру  на  вооружение.  Или
придумал выходить с  авоськой  (молодые  уж не помнят) --  тоже  смеялись. С
чекушкой -- смеялись. Так постепенно, по крупицам выуживал смех у публики.
     Не скрою, в  школе  все меня  приглашали на дни  рождения,  потому  что
знали, что я всех буду смешить. Розыгрыши, рассказы, игры какие-то. Я всегда
испытывал  радость от  того,  что  люди смеялись.  Наука  доказала:  если  в
больницу  запускать  клоунов, дети  выздоравливают  быстрее. Про  это  я  не
рассказываю -- это я не придумываю, это научный факт.
     -- Может, вам потому удается смешить людей, что вы экстрасенс?
     -- Нет.  С экстрасенсами я встречался, они  отметили мою хорошую ауру и
доброту, но и отсутствие у меня экстрасенсорных способностей тоже.
     --  Анекдоты  в  вашей  жизни.  Похоже,  это  вы  вызвали  моду  на  их
коллекционирование  и  публикацию  сборников...  Клоунада  -- это  ведь что?
Материализация анекдота?
     -- Да, да,  конечно. Комедия ситуаций  и положений. А к анекдотам  меня
приучил отец. Он часто встречался с артистами эстрады  -- он ведь  писал для
них -- и приносил с  этих встреч анекдоты.  Я каждый раз ждал с нетерпением,
когда он вернется и начнет рассказывать...
     У отца была особая клеенчатая тетрадь с анекдотами, еще с гимназических
времен, с  ятями. Мне  было лет двенадцать,  когда я  впервые ее  раскрыл...
Некоторые  анекдоты  были  зашифрованы.  Отец  сказал,  что  будет   мне  их
рассказывать постепенно.
     Он передал мне секрет, как рассказывать анекдоты.
     -- Так скажите же этот секрет!
     -- К слову. К месту надо рассказывать. Тогда любой анекдот выигрывает.
     -- А-а... А я-то думал...
     -- То, что я  люблю анекдоты, юмор, это не случайно, это связно с  тем,
что  стал клоуном.  Я всегда  любил рассказывать анекдоты, смешные  истории.
Когда я заставлял людей смеяться,  то  чувствовал, что  делаю полезное дело.
"Вызвать смех -- гордость для меня".
     А если меня кто-то рассмешит,  для меня  человек  становится богом. Как
Райкин, Хенкин, Чаплин. "Огни большого города" я десятки раз ходил смотреть.

     --  Наверное, самое страшное  наказание -- это  когда человека сажают в
одиночку. Я представлял себе таких людей, сидящих в Шлиссельбурге...
     Для  чего  я  живу,  рассказываю истории,  смеюсь?  Для  людей.  Обожаю
смотреть комедии  в хорошей  компании.  Чтоб быть  соучастником этого  дела,
смотреть, как люди  реагируют. Они же заражают! Не надо смотреть фильм по ТВ
--  надо идти в кино. Люди настраивают  вас, и вы все воспринимаете так, как
нужно. Серьезный фильм -- зал молчит, и  это молчание вас тоже организует. А
если по телевизору, то в самый  драматический момент сюжета бабушка говорит:
"Передайте мне соль, пожалуйста..."
     -- А  помните, как вы в пятьдесят первом году восхищались телевидением?
"Весь  вечер  никто  ни  о  чем  не  говорил.  Все смотрели  телевизор.  Это
действительно чудо!"
     -- Так  я ж ничего не говорю...  Я счастлив, что могу  посмотреть по ТВ
футбольный матч. Тем более  --  сейчас невозможно смотреть  на стадионе. Все
узнают: "Никулин  пришел!"  Как забьют гол, встает  публика  и смотрит мне в
лицо: как реагирую? И на  пляже в Сочи -- толпа собирается. Я снимаю  штаны,
кругом гомон: "Трусы-то, трусы, смотрите, в полоску!"
     Но мне  все же  лучше,  чем Магомаеву. Того однажды  с  пляжа  пришлось
увозить на лодке, когда поклонники начали рвать на части его одежду.

     "Я  же   придерживался,  как  всегда,  политики  уклончивых  ответов  и
откровенных споров старался избегать", -- написано в книге.
     -- Когда вышла знаменитая книга  Карнеги,  многие говорили, что там про
подхалимов и  для подхалимов.  Но  я  там нашел много вещей, которые  в свое
время  сам  придумал  и испытал.  Как сделать, чтоб  человек ко мне  отнесся
лучше,  сказать  что-то, чтоб  человеку понравилось, расположить его к себе,
где-то деликатно промолчать?
     И большей  частью я сам додумался! Это все ведь было  и  до Карнеги, он
просто суммировал и обобщил.
     Я, например, никогда не скажу, что фильм плохой или что реприза плохая.
Зачем говорить: "Эта картина  говно"? Я лучше  скажу: "Мне не нравится".  Не
люблю обижать людей!
     Как-то  Игорь Ильинский  позвал  его  работать  в  Малый  театр, с  тем
прицелом, чтоб передать некоторые свои роли. Никулин ему ответил: "Скажу вам
откровенно,  если бы это случилось  лет десять назад, я пошел бы  работать в
театр с удовольствием.  А начинать жизнь заново, когда тебе уже под сорок --
вряд ли есть смысл".
     -- Так у вас  что ж, были сомнения,  что  цирк  выбран  правильно? И вы
могли сменить амплуа?
     --  Нет, я это сказал,  чтоб его не обидеть. Я очень хорошо знаю, что в
театре я б ничего не сделал.

     -- А что ваши внуки? Они вас воспринимают как клоуна?
     -- Нет, они меня  воспринимают как простого дедушку. Они маленькие и не
могут себе представить, какой я был и какой стал.
     -- Здоровье позволяет выпивать?
     --  Позволяет, хотя сахар в крови и  повышенный. Я  люблю это дело.  Не
вино, не пиво -- а  водку. Получше -- московского завода "Кристалл". Я в нее
верю.
     Мы там  ведь снимали  сюжет, на  "Кристалле". С первого раза  не вышло.
Директор стол накрыл,  посидели...  Ну и не до съемок  стало. Потом пришлось
еще  раз приезжать.  Вот, раз зашла  речь, анекдот про  выпивку.  Милиционер
спрашивает: "Мальчик, а твой отец самогонку варит?" -- "Нет, не варит. Он ее
сырую пьет".
     А закуску люблю самую простую. Селедочка, колбаса вареная  (копченую не
люблю).  Вообще мое любимое  блюдо  --  котлеты с макаронами. А  из супов --
лапша куриная, суп из потрохов.
     К  сожалению,  столько   людей  ушло,  с  которыми   мне  было  приятно
встречаться и выпивать. Таких людей осталось очень и очень мало...
     В последнее время я полюбил вот как проводить свободные вечера. Садимся
с женой, устали, под выходной день, выпиваем вдвоем. Никто не мешает. Выпили
по  рюмке -- и  начинаем разговаривать.  Что-то вспомнили.  Кто-то  пошутил.
Кто-то позвонил.  Обсуждаем.  Смотрим вместе фильм какой-нибудь. Книги любим
читать.  Это удивительно...  Вот это  оказалось  в теперешнем положении моем
самое приятное...

     Он был  в КПСС. Клоун-коммунист -- это  же многообещающее противоречие.
Как этого раньше никто не замечал?  Можно придумывать анекдоты -- и репризы,
начинающиеся с ситуации: "Вступил как-то клоун  в  партию..." Или: "Приходит
клоун на партсобрание..." Но -- поздно уже, это сейчас не смешно.
     -- Я счастлив, что не стал депутатом! Может, и стал бы, не уйди я тогда
в  89-м  с  предвыборного собрания. Мне стало  обидно за  Коротича, которого
решили тогда провалить. Я сказал, что это нечестно,  и ушел. И он тоже ушел.
Теперь думаю: "Если б прошел, то что бы я там, в парламенте, делал? Зевал бы
там, терял время?"
     А то, что сегодня  происходит, -- разве может этому всему быть какое-то
оправдание? Нет,  не  может.  Не имели  мы  права  доводить страну  до  того
состояния, в котором она сейчас. А как газеты врут! В письмах больше правды.
Я их много  получаю, в основном -- денег просят. Фронтовики  спрашивают: "За
что же воевали?  Чтоб сейчас помирать с голоду?" И  Чечню  я  не прощу нашим
правителям, не прощу...

     Идет  фотосъемка  Никулина  с  юбилейным  тортом,  со  свечками.  Сюжет
степенный, серьезный, но я  не могу удержаться от хохота. Потому  что  когда
вблизи торта оказывается клоун, когда он с тортом тет-а-тет, лицом к лицу...
     -- Юрий Владимирович!  Ну  это же  несправедливо, что  клоун уходит  от
торта целым и невредимым! Вы сами разве не чувствуете неловкости?
     Он оживляется  и начинает рассказывать, как это должно выглядеть. В его
воображении действие отклоняется от обычной схемы:  движется человек, а торт
неподвижен. Он дает раскадровку.
     Клоун  над тортом, наклоняется  ниже, еще  ниже, вот  он уже в торте, и
последний  кадр  (это  он  объясняет фотографу)  -- с  кремом  на удивленном
клоунском  лице... Фотограф делает стойку...  Но  Никулин, вместо того чтобы
сыграть  по  придуманному  им же сценарию,  встает  и  одевается -- ехать  в
цирковой интернат,  служить  примером  для молодежи.  Если б  не  эта вечная
спешка... А  с  другой стороны, так он уже и не клоун, но -- директор, пусть
даже и цирка. И ему иногда приходится жертвовать смешным ради солидности.
     На торте было, разумеется, 75 свечек.
     --  Я жду от медицины новых успехов -- таких, чтоб можно было дожить до
ста лет.
     -- До ста? У вас что, есть на двадцать пять лет расчерченный план?
     -- Нету плана. Просто  -- жить. Мне это интересно! А про возраст у меня
любимый анекдот  такой. Одесский. Две подруги встречаются, одна  спрашивает:
"Ну  как  поживаешь,  старая  блядь?"  Вторая  отвечает:  "А при  чем  здесь
возраст?" Вы же  помните, анекдот надо рассказывать к слову... Ах да, вам же
это  публиковать...  Как  же быть? Вы знаете  что... вместо  "блядь"  можете
написать "курва".
     -- Юрий  Владимирович, вы извините, но мне кажется, что  "курва" -- это
обидней, по смыслу неточно, да и как-то менее празднично... Так что с вашего
позволения оставим "блядь". И кстати, забыл вас спросить: в чем смысл жизни?
     -- Да если б я знал, разве б я с вами сейчас разговаривал?..

     1996
     HHHH Людмила Зыкина HHHH

     "Людмила Зыкина"  --  это звучит емко и смачно.  Это имя с  документной
достоверностью передает  настроение и  вкус советской русской жизни, которой
все  мы -- одни больше,  другие меньше  --  жили и дышали, и дышали  тяжело.
Партия, война,  работа, Ленин  -- да, всего этого  было больше,  чем  надо в
жизни; про  все это Зыкина пела много  и искренне. А еще  --  про молодость,
любовь, вообще чувства, про различную красоту и разного  рода чистоту. Вслед
за Евгением Онегиным Людмила Зыкина тоже энциклопедия русской жизни. И,  как
Онегин,  может вызвать странные  чувства у тех, кого неосторожно перекормили
ни в чем не виноватой классикой.
     Слушаем  ли  мы Зыкину?  Вы скорее всего  не поняли  вопроса;  нет,  не
мимоходом  по  радио  "Маяк",  не  в  старинных  документальных  фильмах,  а
по-настоящему -- чтоб сесть, поставить  диск (а то и вовсе пойти на концерт)
и погрузиться, вникнуть... Нет, мы,  похоже,  не  балуем ее своим вниманием,
потому  что кажется,  будто  мы  ее  слышали  достаточно, что  она  везде  и
всегда...  Между  тем как Зыкина  не только эмблема эпохи, не только полпред
всего советского и русского, но и просто великая певица с редчайшим голосом,
с могучими  чувствами, которая способна не только испытывать, но  и доносить
до нас...
     Сейчас, когда  эта мода -- ругать  все  советское  -- вроде  прошла (мы
могли  это  предвидеть, глядя на восточных немцев в  единой теперь Германии,
которые давно уже с неожиданной теплотой вспоминают ушедшую в небытие ГДР) и
на  слово "совок" глупо  обижаться, когда никто уж  не пойдет жечь  по ночам
демократические  костры  у Белого дома, даже на московских концертах Зыкиной
ей теперь аплодируют стоя.
     Ее пока что никому  еще не удавалось перепеть.  А поет  она ни много ни
мало 50 лет.

     Среди многих заслуженных регалий Людмилы  Георгиевны  Зыкиной, которая,
кажется, получила  все  мыслимые звания и награды,  несправедливо не хватает
одной: медали "За  спасание на водах". Но тут Зыкина сама виновата -- отчего
она такая скромная? Отчего не дала ход тому делу? А дело это было так:
     -- Как-то в Австралии пошли мы с  Гридиным (это был  мой муж)  на пляж.
Зашли в воду, отплыли от берега. Неподалеку от нас еще какой-то купальщик. И
вдруг  он  весь  исчезает  под  водой,  только рука торчит! Я  говорю  мужу:
"По-моему, человек тонет".  Ему тоже так показалось. Ну, мы и вытащили этого
иностранца -- он был вроде англичанин.
     -- Вы с ним как-то объяснились?
     -- Куда! Он такой был несчастный. Не мог поверить, что остался жив. Ему
было  не до "спасибо".  Да  и я далека от этого --  чтоб  ждать  от  кого-то
благодарности...

     Самый  понятный  (в хорошем  смысле  слова)  теоретик масс-культуры  (в
хорошем смысле и этого слова тоже) сегодня -- Леонид Парфенов. Именно к нему
автор обратился за  профессиональным  разбором творчества Зыкиной и  научным
объяснением причин ее славы.
     И вот что рассказал культуролог:
     "Зыкина  --  это  такой  песенный Василий  Теркин.  Это  наша Монсеррат
Кабалье. Это Кабаниха русской эстрады -- величественная, царственная.
     Проще  всего  было бы  сказать:  это китч, рядящийся  в  псевдонародный
костюм. И было время, когда яйцеголовые к  этому относились как к убожеству,
мещанству, пошлости.  Да, это  лубок, -- ну и  что? Все  жанры хороши, кроме
скучного.  А менее всего можно  этим песням приписать скучность. Слава Богу,
мы  дожили до постмодерна,  который  все  признал  искусством и все  признал
состоявшимся.  Такие вещи,  как  "На  побывку  едет  молодой моряк", "Ивушка
зеленая, над рекой склоненная", "Оренбургский платок", "Мама, милая мама" и,
конечно же, "Течет река Волга", -- это  абсолютные шедевры, где ни  слова не
убавить, не прибавить.
     Это часть  русского  послевоенного  космоса,  это  часть  образа  жизни
страны. Шла  российская урбанизация. Люди  массово переезжали  из деревни  в
город, селились в слободах -- и Зыкина обслуживала  эту слободскую культуру.
Когда "На  побывку едет молодой моряк", то  он держит путь как раз в поселок
городского типа. Песню слушали и любили миллионы пролетариев.
     И  все это  время у власти в  стране были люди,  в эстетическую систему
которых  Зыкина  входит  неизбежно.  Что такое высокая лирика, например, для
Черномырдина? Не что иное, как зыкинское пение.
     А является ли это строгим искусством? Не важно. Этот вопрос  выходит за
рамки  настоящего  исследования.  Важно, что  Зыкина  вошла  в  историю  как
классик.  Мне, как  человеку,  занимающемуся  ТВ, невозможно  не  принять во
внимание вот чего: граждане этой страны не могли не слышать Зыкиной: дома по
радио, во дворе из окон рабочего общежития, у бабушки на пластинке или еще в
какой-то  ситуации. Они  непременно  знали про "оренбургский платок"  и  что
"издалека  долго...".  Люди,  которые  этого  не знают,  меня  абсолютно  не
интересуют  --  не  являясь  гражданами этой  страны, они  не являются  моей
аудиторией. До той степени, до какой мы -- дети своих родителей (а мы на сто
процентов  их дети), до той степени мы и аудитория Зыкиной, нравится нам это
или нет".

     Откуда есть, пошла Зыкина Людмила Георгиевна?
     Она родилась в рабоче-крестьянской семье, небогатой и  работящей. Семья
была далекая от мыслей насчет чистого искусства и из всех видов труда хорошо
себе  представлявшая   только   физическую  работу:  отец   --   рабочий  на
хлебозаводе,  мать  --  санитарка.  Петь --  это  у  них  было  для души  и,
разумеется,  совершенно  бесплатно.  Когда  Зыкина   стала  профессиональной
артисткой,  родня   страшно   удивлялась,   что   такое   сугубо  застольное
времяпрепровождение  может называться работой и оплачиваться лучше, чем труд
даже молотобойца.
     Пением  семья  интересовалась  и  увлекалась   до   самой  невероятной,
неправдоподобной степени.  Чуть  что --  сразу  петь,  причем с фанатической
самоотдачей. Главной певуньей  была бабка.  Зыкина вспоминает: "Бабка моя из
рязанского  песенного  села,  знала  сотни  припевок,  частушек,  свадебных,
хороводных песен, заплачек и шутовин.  Мать тоже любила и умела петь. И отца
моего они в дом приняли  по главному для них принципу --  он понимал пение и
сам пел,  пел всегда  --  и когда грустно, и когда  радостно".  Насчет отца,
которого брали по вокальному цензу, -- это, кажется, не шутка.
     Бабка ей объясняла: "Песня, Милуша (домашнее  прозвище Зыкиной),  лечит
всякую тоску-печаль..."  То  есть процесс пения оказывал на  них  совершенно
наркотическое  воздействие!  (Сейчас  профилактику  такого  рода  наркотиков
успешно проводит телевидение, которое есть отрезвляющая пародия на настоящее
искусство.)
     Не  одна  только  семья  Зыкиных  пела  --   соседи  тоже  этим   делом
интересовались. "Давайте, Зыкины, петь", -- и в  праздники, и в будни с этим
приходили. Как видим, это  были  идеальные условия для  раскрытия певческого
таланта. Зыкина и запела...
     Первое публичное  выступление (не считая пения  на семейных  застольях)
состоялось  в  третьем  классе, на  спектакле "из  старинной  жизни" в  Доме
пионеров: "Белой  акации гроздья душистые". Но, разумеется, никаких мыслей о
профессиональном пении. Она хотела стать летчицей, для чего в  парке прыгала
с парашютной вышки. Петь она рассчитывала в свободное от полетов время.
     Не успев выучиться  на летчицу, на войну Зыкина пошла  токарем. Ей было
12 лет (на  заводе  наврала, что  старше, -- поверили из-за большого роста).
Она тогда полагала, что "токарь" -- от слова "ток".
     Ей случайно удалось, посчастливилось из своей самодеятельности попадать
в художественный мир -- в фойе кинотеатра "Художественный" она перед фильмом
танцевала чечетку. Заработок был  невероятно  богатый, сейчас  его  никакими
тыщами не уравновесишь:  за вечер -- буханку хлеба  давали. Без очереди, без
карточек,  без  какого  бы  то ни  было Торгсина! На руки!  Это было  просто
невероятно... Плясала и, разумеется, как легко догадаться, пела. Не только в
"Художественном", но  и  по  госпиталям.  "Синий  платочек"  в  обязательном
порядке. Сейчас  точно  другая эпоха, как другая планета;  революции, путчи,
выборы и  войны бывают, но  чтоб песни вызывали всенародную слезу  --  такое
разве возможно? Теперь чтоб хоть какая-нибудь слеза, мало четырех куплетов и
трех аккордов -- дай сериал в сто серий, да и то...
     Зыкина тогда пела и частушки, вот замечательный образчик:

     Кто военного не любит,
     я советую любить.
     Образованный парнишка,
     знает что поговорить.

     В  1945-м ей 16 лет.  Выбирать жизненный путь? Да  нечего тут выбирать.
Попела, развлеклась, а  утром на работу.  Надо трудиться на  производстве  и
иметь  рабочую  специальность.  "Актеры,  считала я  тогда, --  это  особый,
избранный  народ,  и внешне  красивый, и обязательно  одаренный, и  все  ими
восхищаются". (Из ее мемуаров.)
     То  есть  после войны  она  ходила  в  "Ударник", смотреть  выступления
артистов   в   фойе   перед  кино  --  как,   бывало,   сама   выступала   в
"Художественном", -- но для нее это  были два разных мира с пропастью между.
Кому  большие сцены, а  ей  хороша  и самодеятельность в деревянном  клубе в
Черемушках.
     И  тем  не  менее.  Как-то   гуляла  Зыкина   с  подругами  по  площади
Маяковского,  и  вдруг  видят  -- объявление  о конкурсе.  Она  поспорила на
мороженое, что "не слабо" сходить на этот конкурс в хор Пятницкого;  ну петь
же  все  умеют,  подумаешь. Спела.  Владимир Захаров, руководитель  хора, ее
тогда спросил:
     -- Ты где работаешь?
     -- В швейной мастерской.
     -- Переходи к нам.
     -- А у вас разве есть пошивочная? -- Ведь  надо ж голубую кровь, чтоб в
артисты.
     Комиссия рассмеялась.
     -- Да речь не об этом. Петь в хоре будешь.
     Из полутора тыщ желающих взяли ее -- и еще трех парней.
     Фантастическая удача! Впрочем...
     -- Подумаешь, артистка!  Лучше  б стирать как следует научилась! -- Так
откликнулась бабка Зыкиной на это известие.
     Зыкина,  конечно, самородок.  Но  на  одном  голом таланте ж  далеко не
уедешь, тому  есть  куча доказательств. Когда ее  в хоре  учили на настоящую
Зыкину, не миндальничали:
     -- Вы же на концерте не пели, а вчерашнюю  прокисшую кашу ели. Вам и не
хочется есть,  а  надо,  заставляют. Так  вы и пели --  с кислым  видом,  --
говорил суровую правду в лицо руководитель Захаров.
     Приходилось работать над собой.
     Русланова ей однажды  сказала:  "Девочка, ты спела  "Степь", а ямщик  у
тебя не замерз.  Пой  так,  чтоб  у всех в  зале  от  твоего  пения  мурашки
побежали. Иначе -- и на сцену не стоит выходить".
     А может, и правда, не стоит? В 1949-м  умерла ее  мать, и после похорон
Зыкина потеряла  голос -- странно сегодня это читать, про умолкшую, непоющую
Зыкину. А тогда она  не сильно и расстроилась. Как так? А всерьез не верила,
что  будет точно артисткой.  Так, просто пробовала. (А любовь к пению тут ни
при чем, другое.)
     И,  не  видя  в  потере голоса  особенной  трагедии,  пошла  работать в
типографию  брошюровщицей,  как  бы  на  "настоящую" работу. Там, кстати, ее
выбрали  комсоргом. Совершенно  не случайно:  характер, темперамент  и запас
энергии были заметны невооруженным глазом без всякой чечетки.
     Потом, как уже догадался проницательный читатель, голос к ней вернулся.
Случайно, не-ожиданно. Опять  пение и хор -- народной песни, на радио, далее
везде. Такой была предыстория. Так  все  шло до  тех, пока она  не сделалась
той,   какая  она   сейчас  --  великая,  могучая,   никем   непобедимая.  И
перекрывающая своим  голосом всю  теперешнюю молодежную  тусовку, которая ей
аплодирует.
     -- Когда вы впервые осознали себя примадонной?
     -- Да я и до сих пор не чувствую -- что я, кто я? Меня это не волнует.

     Само  собой разумеется, у Зыкиной особенный, очень  редкий,  уникальный
голос. Но это  далеко не  всегда так само  собой разумелось!  Поначалу  были
очень  большие  сомнения. После  нескольких  лет профессионального  пения --
"голос  (Зыкиной.  -- Прим. авт.) казался  несильным".  Мнение  было  вполне
авторитетным: оно принадлежало Анне  Рудневой,  художественному руководителю
хора  русской песни Всесоюзного  радио.  Это  было  настолько серьезно,  что
Руднева  "в первые месяцы Люсиной  работы в хоре  не была  уверена,  что она
останется  певицей...  знала,  что  за  плечами  у  нее  страх  перенесенной
болезни... сомневалась, будет ли Зыкина петь".
     То есть  ее запросто могли по  профнепригодности  того...  И  пошла  бы
Зыкина  обратно на  родной завод имени  товарища  Орджоникидзе, и мы  бы  ее
увидели как-нибудь в передачке типа "Алло, мы ищем таланты".
     Но тут  вдруг  откуда ни  возьмись  --  Аграфена  Глинкина,  знаменитая
"слагательница  и  исполнительница  чудесных  песен".  Приехала попеть перед
хором, поучить молодежь жизни. И  тут "Люся, слушая Аграфену Ивановну, вдруг
как заплачет, -- вспоминала после Руднева. -- Забыть не могу этих ее слез. В
тот день  поняла  я, что не  права  в  своих сомнениях.  Человек,  так остро
живущий внутри песни, так ее чувствующий, не может перестать петь...".
     И хеппи-энд в изложении  прозревшей  (в  акустическом смысле) Рудневой:
"Через год  я услыхала, что голос  Зыкиной  окреп, диапазон его расширился".
Расширился  до  такой  степени, что Родиону  Щедрину  не  оставалось  ничего
другого, как сказать буквально следующее: "Торжественный  и светлый, широкий
и сильный, нежный и трепетный,  неповторимый зыкинский  голос.  ...Не  часто
природа наделяет человека таким сокровищем... Ее многогранность, непохожесть
трудно   поддается   классификации...  Голосовые  возможности  ее  оказались
поистине неисчерпаемыми".
     А вот  что  говорит Щедрин про  свои  сложнейшие  в музыкальном  смысле
оратории и  Зыкину: "Я написал их для особого уникального инструмента -- для
певицы Людмилы Зыкиной -- и оркестра. Повторимы ли мои оратории с кем-нибудь
иным?  Не  знаю.  Просто не рассуждал  об  этом.  ...Поющая Зыкина  обладает
редкостным  сверкающим тембром -- белым звуком.  Здесь  все вместе -- голос,
его звуковая сила, отношение к слову, драматическое искусство пения. Генезис
этого  явления   непонятен,  иначе   его  можно   было   бы  культивировать,
"воспитывать".  Но  "белый  звук"  единствен  и  возникает  вне  певческих и
музыкальных школ".
     Другие специалисты говорят и вовсе про трехэтажность зыкинского голоса:
"свободно льющиеся верхи, красивая середина,  бархатные грудные ноты нижнего
регистра". Иными словами, "голос Зыкиной убедителен  и в низких нотах, когда
спокойно "садится" на грудь, он красив и состоятелен, когда мелодия, подобно
жаворонку, взлетает в высоту. Верхние ноты в голосе Зыкиной имеют необычайно
легкий полет... Голос Зыкиной создан самой природой для русской песни".  Это
мнение поэта Виктора Бокова, кстати, автора слов к "Оренбургскому платку".
     И вот, пользуясь  редкими особенностями своего голоса,  Зыкина  сделала
следующее: изобрела новый  способ петь  русские народные песни. То есть тыщу
лет их пели исторически сложившимся способом, а Зыкина совершила  революцию.
Сама  она об этом  пишет довольно  скромно:  "Меня часто  спрашивают,  в чем
заключается секрет воздействия моих песен на  слушателя. Должна сказать, что
никакого секрета  в моем пении не было и нет. Просто  с самого детства  я не
принимала "открытый" звук,  столь характерный  для традиционной  фольклорной
манеры пения. Я предпочитаю более прикрытое, мягкое звучание. (Перечтите еще
раз последние  два  предложения! Возможно, именно  в этом вся соль. -- Прим.
авт.)  В  русском пении  мне  дороги именно "украшения",  когда  одна  нотка
нанизывается на другую".
     Всякий  бы рад совершить  приличную революцию,  да  не  каждому  это по
силам.
     Ну, отчасти тут есть бабкино  влияние. "Пели, как бабка Василиса учила.
На  Рязанщине  это  называется  "петь  волнами"  -- легкая  вибрация  голоса
украшает каждый звук, мелодия кажется от этого кружевною. Как заведут "Цвели
в поле  цветочки"  -- и смеяться  хочется, и плакать  --  все вместе". "Пела
бабушка, как сама любила  говорить,  "нутром"; песня  буквально клокотала  в
ней, хотя она почти не повышала голоса".
     Иллюстрируя свою теорию игры голосом, Зыкина учила и меня петь:
     -- Как  правильно спеть "я  тебя люблю"?  Сейчас большинство певцов это
делают  неправильно,  неграмотно.  Они  так  споют, скажут:  Я  тебЯ  люблЮ.
(Прописными здесь  обозначены  ударения.  -- Прим. авт.) Понимаете?  Я  тЕбЯ
лЮблЮ. Вот так надо.
     Хоть и для примера сказано, а все приятно  слышать слова любви от такой
фемины...
     Еще о  зыкинском голосе, о  манере  пения. "Мой  излюбленный  вокальный
прием --  контрастное сопоставление  на одном дыхании громкого и тихого, как
бы  засурдиненного,  звучания  с  незаметными  переходами".  "...Я старалась
находить свойственные только мне одной вокальные краски, добавочные нотки --
форшлаги, мелизмы".
     А откуда эти мелизмы брались?  Она  вспоминает, как поехала в деревню к
тетке, в Орловскую область, ходила  там в  лес и  целыми  днями в чаще пела,
экспериментировала.
     И вот что там, в лесу, выяснилось: "Когда возле берез поешь чуть ли  не
шепотом, голос кажется звонким. А в еловом лесу --  приглушенным.  Где травы
высокие -- голос звучит мягче.  Если дождей давно не  было, сушь стоит, то у
песни четкое эхо. А после дождя эхо будто размыто,  как  акварельное водяное
изображение..." Как видите, все очень просто -- можете сами проверить.
     Еще она писала: "С детства -- от бабки и матери -- люблю  петь вот  так
на природе и без аккомпанемента, негромко. ...Часто так начинаю первые пробы
песни.  А в старину ведь  только  так и  пели. Когда я прочла у  Тургенева в
"Певцах" про пение Яшки: "Он пел, и от каждого звука его голоса веяло чем-то
родным и необозримо-широким, словно знакомая  степь раскрывалась перед вами,
уходя  в  бесконечную даль", то я сразу  поняла, что  этот  Яшка часто пел в
степи один, шел не разбирая дороги и пел".
     Еще  цитата  из  какой-то  рецензии, я ее  тут  привожу  из-за  смачных
терминов:  "Она  контрастно  сопоставляет  звуки  --  на  одном  дыхании  то
усиливает, то чуть  заглушает голос: техника крещендо и диминуэндо хорошо ей
известна".
     Пару лет назад на съемках новогодней  передачи на НТВ Зыкина пела песню
"Есаул",  а   потом   подпевала   солистке   "Квартала",  которой   достался
"Оренбургский платок". Как свидетельствует очевидец, "фурор был полнейший. У
нее оказался мощнейший голос, она сорвала самые сильные аплодисменты".
     Поклонники таланта Зыкиной  шлют ей самодеятельные стихи. К примеру: "В
саду птенец на веточке от зависти умрет". То есть  вот так лапидарно, своими
словами народ раскрыл тему мелизмов, крещендо и даже диминуэндо.

     Сегодня  Зыкиной,  которая поет то  же, что и при  советской власти,  в
Москве  аплодируют стоя.  Отчасти и потому,  что Зыкина, как о ней, выходит,
верно  писали коммунистические газеты, -- "полпред советской песни" и вообще
"высокая  представительница  Советского  Союза".  Надо сказать, что сама она
этого  никогда   не   стыдилась,  даже   в  те  времена,  когда   московская
интеллигенция увлеченно маршировала под триколорами.
     История    Зыкиной    неправдоподобна,    она    как     бы    сочинена
верноподданническим  борзописцем  из  сугубо  идейных  побуждений и  снята к
некоему юбилею сталинскими  кинематографистами.  Вот, смотрите, все слеплено
из готовых надоевших деталей примитивного конструктора.
     Итак, сюжет. Деревенская девчонка поет русские раздольные песни, потом,
в войну, прибавляет себе годков и поступает на завод, чтоб ковать победу для
фронта, и поет в госпиталях. После прославляется талантом и  упорным трудом,
выступает в  Колонном зале,  а в  Кремле  ей дают Звезду Героя.  Всенародная
любовь   как   само   собой   разумеющееся,  причем,   это  невероятно,  без
телевизионной раскрутки!
     Более того, она гастролирует по планете и на ходу прославляет советскую
родину, причем везде аншлаги.
     В  ряду  таких вещей,  как космические  полеты, милитаризм,  социализм,
интернационализм,  нефть, водка,  борьба  за  мир  и прочее,  Зыкина -- а  в
особенности на Западе -- выглядела самой подлинной, безусловной и бесспорной
представительницей  и эмблемой страны.  Может,  более  убедительной, чем  ее
личные друзья  Гагарин и Терешкова (инициалов которых сегодняшние тинейджеры
России запросто могут не знать).
     Слава  -- да,  но и, безусловно, скромность и простота:  таково условие
излагаемого мифа.
     Но  этот странный, непохожий  на  жизнь сценарий есть не что  иное, как
изложение реальных событий!  Зыкина  в своей  книжке  писала  полную правду:
"Приятно  получать  каждый  год к  Женскому  дню  поздравления  от  работниц
оренбургской фабрики пуховых платков... А однажды открываю я  почтовый ящик,
смотрю  --  письмо с поздравлениями к Новому  году  из Министерства  внешней
торговли:  благодарят за рекламу пуховых изделий оренбуржцев. Что ж, значит,
песня, делая свое дело, даже торговать помогает".
     Но и это  еще не все.  Есть повыразительней случай! Античная  ясность и
простота, чистое доверие к жанру мифа: "В октябре 1970 года газета "Сельская
жизнь" опубликовала мое  приветствие к  Дню  работника сельского  хозяйства.
...У себя дома  я храню  письмо коллектива тракторной  бригады колхоза имени
Ленина  Глобинского района  Полтавской  области.  Механизаторы  обещали  мне
выполнить  свои обязательства  и обеспечить высокий урожай". Но даже на этом
история не кончилась, сюжет продолжал развиваться. Через неделю  в  редакцию
пришел  ответ:  "Мы  просим  вас  передать ей,  что  свои  обязательства  мы
выполнили.  Пятилетний   план  по   производству  продукции   полеводства  и
животноводства колхоз перевыполнил". Какая красота! Какой роскошный миф!
     А вот какая  яркая лубочная картинка:  советские  пионеры принялись  за
сочинения на тему "Как творчество Людмилы  Зыкиной учит нас любить Советскую
Родину  (на  примере   песни   "Течет  Волга"),   а   заграничные   любители
экзотического вокала присвоили ей звание  "Мисс Волга". Одно из  сочинений о
том,  как  Зыкина  учит  любить  родину,  ей,  кстати,  поднесли  как-то  на
гастролях. "Не ожидала я этого, конечно, и порадовалась от всей души".
     1967 год. С точки зрения любви народа к родине  он  сильно отличался от
прочих, спутать с  другим было нельзя --  если кто помнит, это было 50-летие
первого в России  октябрьского путча. Страна была переполнена  напоминаниями
про  эту магическую  круглую дату, чего иностранные  репортеры  не  могли не
заметить. Они про это расспрашивали и Зыкину. Она  объясняла. Те не  верили,
что  кто-то всерьез может относиться к таким вещам.  Засомневался и японский
журналист,  с  которым  Зыкина  делилась  творческими планами:  "К  50-летию
революции  собираюсь выпустить  тематическую программу об историческом  пути
русской женщины".
     Японец ей -- в тех терминах, которые запомнились Людмиле Георгиевне, --
отвечал: "У нас  в Японии певцы  сплошь  аполитичны.  Их искусство  строится
исключительно  на  коммерции".  Н-да... Странно  вспоминать про это сегодня,
когда юные рок-музыканты зарабатывают больше Зыкиной...
     В 1970-м  -- тоже, между прочим, навязчивый  и  громкий  был юбилей  --
Зыкиной пришлось исполнять  сочиненную Родионом Щедриным ораторию с лживым и
сентиментальным,  как  иностранный  телесериал,  названием: "Ленин в  сердце
народном". В той оратории содержалось страшное предсказание,  к  счастью, не
сбывшееся, кладбищенская мрачная угроза:
     Мы с тобой, Ильич, не расстанемся.
     Вечно будет про тебя споминаньице.

     Несмотря  на  это все,  работа  оказалась  интересной --  оратория была
специально сочинена  настолько  сложной,  чтоб  певцы  могли  показать  свои
голосовые данные,  эффектно преодолевая трудности. Было даже  не важно,  что
там про Ленина; поют же и слушают многие итальянские  оперы,  вовсе  не зная
языка и не понимая, о чем речь...
     Как  будто  в  соответствии  со   сценарием  воображаемого  фильма  про
деревенскую девчонку, которая делается звездой, в ночь  накануне  присвоения
звания  народной  артистки СССР  Зыкина  не  спала  и  вспоминала 1941  год:
"Холодно в цехе, темно на  московских улицах, а в душе поет какая-то смешная
счастливая птичка: я нужна, работаю для фронта".
     "Но  и  сейчас,  объездив  полсвета, прихожу я на свой  завод  по самой
искренней  душевной  потребности. И  пропуском заводским горжусь..." --  так
описывала  Зыкина  свою  заводскую жизнь в книге,  напечатанной двадцать лет
назад.  Тогда   это  звучало   чуть   ли  не   естественно,  поскольку  было
общеупотребительно; да и невозможно сомневаться, что Зыкина тепло вспоминает
про  тот  завод.  Но  сегодня  попробуйте такое  --  про душу  на заводе  --
растолковать  подрастающему  поколению;  может, у вас,  в  отличие  от меня,
получится.
     "Наверное,  самый счастливый момент в  моей жизни -- вручение Ленинской
премии в  юбилейном 1970 году", -- писала она. Сомневаться в  счастье  у нас
нет оснований:  это была  одна из двух важнейших национальных премий. Все те
уроды на  Мавзолее, разного рода мерзость и убожество, и несвобода той жизни
-- к зыкинской искренности отношения не имеют и  испортить о ней впечатление
не могут.
     А Гагарин? Это отдельная песня: "Мы очень дружили... если выпадало быть
вместе  в зарубежной поездке, на отдыхе или просто на концерте в Звездном --
никак не могли наговориться, напеться вволю".
     Это  было в  каком-то смысле даже изящнее, чем, допустим, сопоставление
таких  символов, как Монро  и Кеннеди; эти наши символы чище, бескорыстней и
бесплотней  (в  своих  отношениях),  и  потому  к  идеалу,  к  олицетворению
национальной мечты -- ближе.
     Представьте  себе  молодую  веселую  Зыкину   с  молодым  же  улыбчивым
Гагариным рядом,  где-нибудь в  сверкающей праздничной Москве -- Москве  еще
той, без бомжей и без ОМОНа, когда граждане  рады богатой иллюминации, когда
Моссовет вымыл улицы поливалками, а Комитет выслал чуждый  элемент  за 101-й
километр,  когда  Америка славилась нищетой  пролетариата и  виселицами  для
негров и война была близкой,  личной и незабытой,  как нам первая получка, и
кто-то  тут и  там получает на  производстве  отдельные квартиры  к какой-то
государственной  дате... Вот приблизительно таким виделся  Зыкиной СССР. Вот
именно  об этих по-детски наивных блестящих картинках она нам  и напоминает.
(А вовсе не про диссидентов под судом и не про колбасу под прилавком.)

     --  Мне очень  нравилось, когда у нас были большие фестивали. Праздники
-- 1  Мая, ноябрьские... Когда  готовились к празднику, сколько  было занято
молодежи! Какие были прекрасные демонстрации!  На Красной площади показывали
такие красивые вещи! Спартакиады  были  -- прекрасно! Это  дисциплинировало.
Без  этого  никак  нельзя.  Я  считаю, что  мы  сделали большую глупость  --
распустили  комсомол и  пионерию.  Потому  что  какие-то  организации должны
существовать, чтоб поддерживать  дисциплину среди молодежи. И вот  после  --
когда  у нас  уже не  стало пионерской организации -- я приехала  в Северную
Корею. Окна моей комнаты выходили  на  школу.  Вы знаете,  я просто  рыдала,
когда  видела, как  утром перед  началом  занятий  они все  выстраивались на
линейку. В беленьких рубашечках, в  юбочках черных. С красными галстуками. У
меня сердце захолонуло, когда я увидела, -- так печалится Зыкина  о том, что
ушло, я надеюсь, безвозвратно...
     В  Корею она ездила пять раз --  сначала  по приглашению Ким Ир Сена, а
последние годы  -- Ким Чен Ира. С Ким Ир Сеном они познакомились в  Москве в
1947  году, когда  того  вызывал  к  себе  Сталин --  после концерта,  когда
политики  фотографировались  на  память  с  хором  Пятницкого.  Потом  долго
дружили. На  праздновании 80-летия  Ким Ир Сена в  1992  году она  спела три
песни на корейском языке.

     Зыкина и политика --  тема тяжелая и противоречивая. Зыкиной трудно про
это  говорить.  Людмила  Георгиевна прошла путь  от  девочки,  боготворившей
Сталина, до "активной сторонницы реформ",  которая на президентских  выборах
1996 года агитировала за Ельцина.
     "Я  Зюганова  знать  не хочу,  потому  что  он очень  неискренний",  --
говорила она в интервью антикоммунистической  газете "Не дай Бог!", -- такое
решительное заявление она сделала в мае 1996-го -- когда Зюганов, как многим
казалось, был без  пяти минут президент. Она тогда многих этим удивила. Что,
не ожидали такого от Зыкиной?
     Да,  в  самом  начале  был Сталин, которого Зыкина  "тогда, разумеется,
боготворила", а теперь просит  подробностей не выспрашивать, и мы  не будем;
несчастная любовь  не терпит холодного любопытства чужих.  Был  Ленин, песни
про  которого она пела искренне и который  для нее "был как  икона, что ли".
Был -- и есть  -- ее друг Дмитрий  Язов,  которого  она  помнит еще майором,
вместе с которым подписала один из путаных и расплывчатых -- там что-то было
насчет порядка -- призывов августовских путчистов.
     Она была беспартийная; но в партию просилась; ее  не взяли, и после она
этому  радовалась.  Здесь уместно  дословно  привести откровенный  зыкинский
рассказ из той же антикоммунистической  газеты про то, как  она собиралась в
партию, а ее не взяли: "Я никогда не была  в партии, хотя, как и многие люди
моего  поколения, в  нее  стремилась.  Я трижды подавала  заявление, но  мне
отказывали. Первый раз, когда  я была  секретарем комсомольской организации.
Накануне я как раз развелась  с мужем. Кроме  того,  не посылала на картошку
скрипачей  -- жалела их руки. Меня вызвали в райком комсомола и сказали: "Вы
что, бережете пятый пункт?" Мне отказали. И из-за "пятого пункта", и потому,
что посчитали  меня  морально неустойчивой, хотя,  разойдясь с мужем,  я еще
целый  год свою зарплату  делила  пополам:  муж был  болен. Второй раз  меня
попросили годик  подождать.  В  третий раз  я  подала заявление,  написанное
тушью,  --  меня  попросили  переписать. И тут  я  поняла, что Господу  Богу
неугодно, чтобы я была в партии".
     Противоречивое  отношение Зыкиной к  политике  объясняется, может,  вот
чем.  Мать Зыкиной долго  скрывала  от дочки  страшную тайну.  И открыла  ее
только  тогда,  когда  Людмила Георгиевна была уже  взрослым  человеком. Всю
жизнь  промолчать о том, что семья долгие годы скрывалась от  преследований!
Их  раскулачивали три раза.  Четырех дядьев  Зыкиной  по  материнской  линии
расстреляли.  Оставшиеся  родственники  сбежали из  деревни  и спрятались  в
Москве -- потому только и уцелели.
     Да как  же могла мать молчать? А чтоб спасти дочку. И Людмила была-таки
спасена.  Она ведь смогла  стать великой артисткой. А знай она  смолоду  про
все, разве пошла б в Колонный зал петь Сталину про Ленина?
     Это -- жизнь...

     Не поверите,  но у Зыкиной нет  в  России  любимых  мест и городов.  Ей
нравится на родине все, ну абсолютно все -- вплоть до черной полярной ночи в
Амдерме. И даже более того  -- безжизненные пустые льды, потому что там была
советская станция "СП-6", где Зыкина выступала. Это скорее всего не рисовка,
а часть не только образа, но и образа  жизни тоже; едва ли удастся влюбиться
до  смерти в березки,  когда  вам  удается  находить прекрасное в Елисейских
Полях  и  таким манером  уже  занимать  часть территории души. Здесь как  на
войне:  не  видь в противнике в  упор положительных качеств, а то промажешь.
Или  как в  любви -- когда все чужие  женщины  (мужчины)  кажутся  абсолютно
непригодными для  интима,  и это  участникам любви  не  кажется  слишком  уж
глупым. То есть  любовь  к родине, как и  любая  другая  любовь, встречается
бытовая,  но  попадается  и  безумная,  в  хорошем  смысле  слова  (Ромео  и
Джульетта). Первая искусству неинтересна.
     Отсюда,  кстати, и особенное отношение Зыкиной к  военным. Нет, это для
нее не толстые  тыловые прапорщики с казенной тушенкой и красными носами, но
воины, защитники отечества. Представьте себе впечатлительную полудеревенскую
девочку  двенадцати лет, и  1941 год "с фашистской силой темною, с проклятою
ордой", бедный госпиталь, где гнойные бинты идут в прачечную и после обратно
в   операционную,  и  она   всерьез,   не   для   забавы  поет  раненым   --
мальчикам-инвалидам, и сколько там было, по разным причинам, слез (их и ее).
     Надо  ж так повернуть  жизни, что пятьдесят  с лишним лет спустя Зыкина
снова пошла петь по госпиталям! Опять увидев мальчиков-калек --  в госпитале
Бурденко  -- глазами уже не девочки, но бабушки, она опустилась на кровать и
в сердцах зарыдала. Ей было, что называется, плохо. Это происходило не далее
как 23  февраля 1995 года -- если кто помнит,  тогда  под Новый  год как раз
впервые штурмовали Грозный. Чечня ей вообще дорого стоила...
     Опять про любовь к России, которая дошла  у  нее  до гипертрофированных
размеров: "Не  хочу  за  границу, потому  что  Россию люблю". Как будто  для
заграничного вояжа непременно надо разлюбить родину!
     Но и  в загранице встречается иногда ей милое -- то, что списано было с
нас: те же пионеры с галстучками посреди Северной Кореи.
     Может, Зыкина  смогла так раскрыться  и  стать великой женщиной главным
образом  потому, что ее способность испытывать высокие чувства --  куда выше
среднего. Душевные  ее фибры  тоньше  наших,  но одновременно и  крепче: она
может отдаваться чувству, постоянно к этому  готова и не боится, что  это ее
погубит. И таки не губит, несмотря на совершенно наркотический,  смертельный
накал этой редкой любви. Кроме того, она эти чувства способна выражать.
     Отчего так интенсивно ее чувство к России? В частности, и оттого, что у
Зыкиной другая родина,  не та, что у среднестатистического квартиросъемщика.
А  такая:  огромная,  яркая, ослепительно прекрасная,  сказочная, населенная
замечательными  красавицами  и  мудрыми  богатырями,   которых   приводит  в
священный  трепет один факт протекания реки "среди  хлебов  спелых".  Темные
стороны   российской  действительности  не  более  чем  временные  отдельные
недостатки, которых  ее влюбленные глаза и  разглядеть-то не могут, да и  не
хотят.
     И потом, с точки зрения даже холодного здравого смысла все-таки удобней
родину любить, чем не любить.  Если человек себе не враг. (Легко представить
себе,  насколько ж чужим кажется Зыкиной остальной, нерусский мир, как все в
нем холодно и пусто...)
     Россия и Зыкина. Россия и березы и песни про Волгу. С чем это сравнить?
Так  американцы в  ковбойских  сапогах и  джинсах  слушают, под банджо, свои
американские народные  песни  и пьют  свое виски и соседнюю  текилу. Но ведь
разве  не  то же самое делаем и мы -- в таких же джинсах, под тот же  черный
джаз, и виски у нас не хуже.
     Другая картина,  воображаемая: мы в  армяках от  Юдашкина  и  фирменных
лаптях исполняем нечто под  балалайку. Бывает  такое? Нет...  Мы для чего-то
сильно  полюбили чужое,  настолько же заморское,  как  киношная  баклажанная
икра, притом что настоящая русская икра выше. Отчего так? Нет ответа.
     Возможно, тут дело  вот в  чем. Американцем  стать и  быть  понятно как
(получив гражданство США), а русским -- непонятно. По крови? Но что намешано
в крови, точно ж  неизвестно. Может, люди стесняются, скромничают, думают: я
вроде русский, а там кто  его знает... Уж я на  всякий случай  от  балалайки
подальше, чтоб не случилось конфуза...
     Представим  себе  двух китайцев,  которые  сменили  гражданство.  Один,
допустим,  получил паспорт  США, а второй стал гражданином РФ. Когда  первый
объявляет, что он американец, -- это не более чем констатация факта. Но если
второй назовется русским, то это будет началом анекдота.

     Александр   Файфман,   режиссер,   как-то  заметил:   "Однажды   Виктор
Черномырдин сказал  Майе  Плисецкой:  "Вы,  Майя  Михайловна,  и  есть  наша
Россия". С  точки  зрения  циников, наверное,  достаточно  нелепо  и  смешно
говорить такое литовской еврейке. И вместе с тем это в каком-то смысле очень
точно, поскольку так оно и есть...
     Как ни странно,  мне кажется, что Плисецкая и  еще Пугачева и Зыкина --
именно эти три актрисы с большой буквы олицетворяют  Россию. Ту мудрость, то
страдание, ту несуразность, за которые мы Россию любим.
     ...Я  вообще  человек  не  сильно  русский...  Точнее,  ничего  во  мне
русского. И честно скажу, именно  из-за Зыкиной впервые задумался о том, что
такое  Россия...  Людмила  Георгиевна  вбирает в  себя всю  мудрость русской
земли. Это какая-то магия... У меня такое впечатление, что она знает про эту
жизнь гораздо больше, чем мы все, гораздо больше..."

     Зыкина пела с  "Битлами"! Многие думают, что  это легенда  настолько же
далекая от истины, как беседы  Зыкиной со Сталиным  и Хрущевым.  Но она таки
точно   встречалась    с   ливерпульской    четверкой!    "В   сопровождении
вокально-инструментального  ансамбля "Зе битэлз" (пережидание аплодисментов)
выступает   народная   артистка  СССР,   лауреат  Ленинской  премии  Людмила
Георгиевна Зыкина!" -- ну, не совсем так, чуть иначе.
     В  шестидесятые Зыкина ездила петь в  Америку. Как-то в  Бостоне пришла
она с друзьями-эмигрантами в  ресторан. А там как  раз  обедают "Битлы".  "Я
тогда  про  них не  знала",  --  рассказывает  она сейчас; ей объяснили, кто
такие. А им  сказали: в зале русская певица как раз обедает!  Они захотели с
ней спеть...
     -- Ну а вы?
     -- Я стала с ними петь "Вниз по Волге-реке".
     -- Ну а они?
     -- А они мне чуть-чуть подыгрывали.
     -- Говорят, они вам подарили гитару и крестик. Это правда?
     --  Гитару  не  дарили, это  легенда. А  подарили свой  талисман, такой
хороший нательный крест, из серебра. И сказали, что этот крест освященный, а
мне он должен принести радость.
     Так он мне действительно приносит радость. Я его не на шее ношу, а вожу
все время в косметичке с собой. "Битлз" -- хорошие ребята. Они в ту пору мне
понравились. (Я  вообще люблю всякую  музыку,  джазовую например).  Битловая
музыка в ту пору только начиналась, это было ново. Все мне было в диковину и
интересно.
     Я тогда прямо аж  загорелась: надо  нам  тоже  какой-то  такой акцентик
внести.  И я его постаралась внести в  песню "Мне березка дарила сережки" --
хорошая такая песня.
     Хорошие  ребята...  Только, правда, одного из них  не  стало. А так они
работают, и работают много. -- Людмила Георгиевна озабоченно вздыхает.

     С  Пугачевой  отношения у  нее ровные,  добрые. Они всегда  друг  друга
поздравляют  с  удачами.  Отношение к песням Пугачевой,  конечно  же,  очень
уважительное.
     -- А свои песни часто слушаете?
     -- Очень редко -- только для дела.
     -- А для души что?
     -- Ну, я люблю классику.  Как  ни странно, я люблю оперу. Люблю оперных
певиц, не только наших, но и зарубежных.
     -- Вы ведь смогли бы петь оперу, просто не хотите?
     -- Почему? Наверное, не смогла  бы. Потому что у меня совершенно другой
голос.  Специфика  голосовая  певческая  другая.  Надо  специально  к  этому
готовиться. (Я пела оперные арии, только когда в институте училась.)
     -- Кто из молодых  работает в близком  вам жанре,  на кого вы  могли бы
указать -- вот, мол, поют люди!
     -- Мне очень нравится Люда  Николаева, сама она  пробивает себе дорогу.
Неплохая певица Петрова, исполняет народные песни. Очень своеобразная, умная
девочка. У нее есть свое что-то.
     На эстраде почти ни у кого нет яркой индивидуальности.  Они  все в одну
дуду поют  и все бегают по сцене, не зная зачем. Из эстрадников мне нравится
разве  только  Вайкуле.  Каждую песню  она  так обыгрывает, готовит  ее! Она
знает, зачем вышла на сцену. А ведь  не сказать, что у нее большие вокальные
данные. Однако на нее приятно смотреть и приятно слушать. А есть ведь певицы
более одаренные, с лучшими голосами, но делают они что-то непонятное.
     Не  всегда  ей нравится раскрепощенность на  сцене. Бывает, взглянет  в
телевизор да вдруг в сердцах скажет: "Эти бляди с голыми задами уже надоели!
Так бы в морду и дала".

     Зыкина с младых ногтей была далека от женских, дамских, бабских штучек,
у  нее  с  самого  начала  получился твердый, железный,  как  бы  совершенно
мужской,  идеальный  характер.  В   совсем  юном  возрасте  придумала  такое
упражнение, чтоб тренировать волю: заходила в речку со страшными пиявками и,
стоя там, считала до трехсот. Кроме пиявок, увлекалась парашютами: прыгала с
парашютной вышки  в  парке,  готовилась  стать летчицей. После  войны любила
ездить  на  трофейном мотоцикле  -- то есть часть  пути к самолету  была уже
пройдена. Если дома у нее была кличка  ласкательная (Милуша), то на улице --
более суровая: Зыка.  Здесь  вспоминается довольно  редкое  слово  "зык"  --
громкий,  резкий звук, "зык колокола". И еще слова "зыкать"  и  "зыкнуть" --
громко, отрывисто крикнуть. Более того, когда Тургенев описывал, как "что-то
резко зыкнуло близ  самого уха Базарова",  он имел в виду не  что  иное, как
свист пули (из пистолета, дуэльного).
     По  почти  непременному правилу  великих она торопилась  жить  и потому
приписала себе  пару лет  -- чтоб взяли. И  взяли  -- на станко-строительный
завод им. Орджоникидзе ученицей токаря, а через три  месяца она сдала на 3-й
разряд. "Всю  жизнь я всего добивалась сама".  Перечисляя то, чего добилась,
она  в  первую  очередь  называет устройство на  завод.  "Я пришла к  маме и
сказала  ей, что я завтра выхожу на работу.  Она спрашивает --  на какую еще
работу? Я объясняю, что -- токарем на завод".
     Отступление,  эвакуация, домоседство -- это  не  ее стиль.  Она обязана
делать не  просто  нужную,  но  и  важную,  заметную работу. То есть, будучи
токарем, она, если округлить, ковала русское победное оружие.
     "Ничего в жизни я никогда не боялась и не боюсь", -- провозглашает она,
и это похоже на правду.
     -- Сильный  человек не бывает грубым,  -- продолжает она. -- Это  я про
себя, я действительно такая. Мне часто говорят -- ну что ты унижаешься перед
ним,  да  послала  бы  ты  его  давно! Да я не унижаюсь, я  стараюсь так ему
объяснить, чтоб он понял.
     Когда какие-то крупные неприятности, я на них меньше реагирую. А мелочи
меня больше задевают, выводят из равновесия. Я  ранимая очень -- по мелочам,
а по-крупному -- нет.
     Я сильный человек. Правда, в последние  годы стала  слабее, с сахаром с
этим (у нее повышенный сахар в крови. -- Прим. авт.).
     -- К вам трудно приспособиться, подладиться под вас? Вы ж сложная?
     --  Сложная,  да. Но  если  рядом  со мной  человек сильный и  умный  и
нуждается в  моем присутствии, в  контакте со  мной --  я  всегда помогу.  Я
сделаюсь  такой, что  меня  и  не  заметишь.  Я не тщеславна,  это  я в себе
заметила. Тщеславные говорят: "Как  ты со мной  разговариваешь!" А я -- нет,
не скажу такого.
     Люди,  которые  часто  и близко  с  ней общаются,  рассказывают  -- она
властная.  Может  стукнуть по столу! Возражений, бывает,  не терпит даже  от
близких  людей.  Но   порой   чужие  доводы  кажутся  ей  разумными,  и  она
соглашается.
     Зыкина, в отличие от новых русских, уже настолько давно  в элите и  при
деньгах, что кажется, будто  она  старинного боярского  рода  (притом что на
самом  деле, мы  помним, из рабоче-крестьянской  семьи).  О  старых  русских
дворянах пишут, что  у них было аристократическое  чувство равенства со всем
живым.  Это сказано  как будто специально  про Зыкину! Машины, богатые дачи,
квартира в высотке, путешествия по планете, знакомство с сильными мира сего,
огромная  свобода в денежных  тратах  --  к  этому всему  у  нее многолетняя
привычка. И при всем при этом, несмотря на все это, она живет ясно и просто,
без  церемоний и предрассудков. Она, ничуть не стесняясь,  могла в приличном
обществе рассказать, как купила на гастролях в дальнем колхозе очень выгодно
сколько-то десятков  яиц (во  время трудностей с  едой в начале  90-х). Или,
когда телевизионщики приезжают домой ее снимать,  может из вчерашнего кефира
этак запросто замесить  блины и по  рюмке  ребятам  лично поднести -- "они ж
работали, надо угостить".
     Как натура цельная, она не соглашается делить общение на сугубо деловое
и  сугубо личное. И дела она не со всякими делает,  а только с  теми, кто ей
приятен.
     А  чего  стоят ее  отношения  с  опальными военными  Дмитрием Язовым  и
Матвеем Бурлаковым, которые остаются ее  друзьями независимо от политической
конъюнктуры!
     Кругом  примеры  ее  мудрости  и  деликатности.  Как-то  в предвыборную
кампанию в Думу она поначалу активно поддерживала "Наш дом  --  Россию". Но,
как  отмечают опытные наблюдатели, "ей хватило мудрости сознательно отойти в
сторону, поняв, что ее помощь не очень  востребована". Сделала она это очень
тактично. Поговаривают, что ее помощью не воспользовались  из-за боязни, что
у избирателей она ассоциируется со старыми правителями...
     Вот что  про нее рассказывают шоу-бизнесмены: "Несмотря на возраст, она
взрослая,   колоссально  организованная  артистка.  Она  не  позволяет  себе
каких-то  опозданий,  которые  могут  быть   у  звезды,  или  какой-то   там
необязательности.  Абсолютно  четкая, партийная  субординация.  То есть  нет
слабинки абсолютно ни на что!
     Она к ситуации относится серьезнее, чем  к  себе. То есть  у  нас часто
так,  что  если человек  чихнул, он  отменяет  концерты,  съемки, встречу  с
журналистами. Она -- другая".
     Вообще Зыкину можно полюбить за одни  только  истории, которые  про нее
рассказывают.  Хоть  вот  такая.  В  Театре  эстрады  шел творческий  вечер,
посвященный 50-летию ее творческой деятельности. Зачитывается приветственный
адрес от  Ельцина,  который ее  удостоил очередного  отличия.  И  при словах
"Президент  Российской  Федерации  Ельцин  Борис  Николаевич", за  которыми,
разумеется,  следует почтительная пауза, Зыкина медленно хлопнула три раза в
ладоши и произнесла  тихо,  с достоинством  и  глубоко  спрятанным  холодным
юмором: "Бра-во". (Как отмечают очевидцы,  в похожей ситуации другая великая
певица плакала -- только там был еще вместо Ельцина Горбачев.)
     Или  еще  вот. Назначен  был прямой эфир с концерта Зыкиной.  Деньги за
него  обещали  заплатить  после.  Но  рабочие  из  технического  обеспечения
трансляции  не  поверили,  что  долг  отдадут,  и  потому  забастовали.  Все
срывалось.  "Мы-то,  мы-то и  бесплатно готовы,  Людмила  Георгиевна! Да вот
техника пришла, тут людям сразу надо денег дать, иначе они электричество  не
включат, и все!"  --  объясняли телевизионщики.  Людмила  Зыкина сделала вот
что. Сняла с пальца  кольцо, вынула серьги  из ушей и отдала главному:  "На,
все им отдай, пусть включат".
     "Понимаешь, это был удар ниже пояса, когда бабушка для внучка как будто
снимает  крестик  с  груди",   --  объяснял  мне  потом  ситуацию  очевидец.
Пролетарии тогда зыкинское серебро не взяли и после полтора месяца терпеливо
ждали денег.
     В год она дает в среднем 100 -- 120 концертов. Из них 30 -- 40 шефские,
то  есть  бесплатные  (для  солдат, рабочих,  сирот).  "Надо выступить перед
шахтерами!" Едет. Выступает.
     -- Вы сразу видите людей насквозь?
     -- Я привыкла людям доверять, и доверяю, -- я ж не политикой занимаюсь,
а искусством! Но  если меня человек раз подвел, я от него  отвернусь  на всю
жизнь, просто перестану замечать. Я  считаю, что человек должен жить честно,
правдиво,  а самое главное,  выполнять ту  работу,  на  которой он работает.
Служить преданно и честно, если взялся.
     -- Какую черту характера, какой проступок вы  не  можете простить  даже
другу?
     -- Ложь не могу терпеть. Этого я не умею прощать. Когда человек солжет,
для меня он перестает  существовать.  То есть я могу здороваться,  но он для
меня потерянный.
     "Если  сделала  что хорошее,  то пусть люди это скажут. И  я  жду этого
момента, когда  скажут. И  то не каждого слушаю, если скажут. А, думаю, этот
врет, нарочно говорит. А этот вот говорит правду. Потому  что он начинает не
с  моих  достоинств, а наоборот.  Допустим,  какую-то песню  спела  не очень
удачно.  И он мне говорит, вот в этом куплете и  в том ты спела неправильно.
Вот этот человек для меня самый дорогой".

     -- Я  прожила большую,  трудную, но  красивую,  изумительную  жизнь.  Я
многое видела, я встретила много ярких людей...
     Друзей не  выбирают!  (Свежий афоризм!  --  Прим. авт.)  Я  никогда  не
подбирала себе друзей по рангу. Мои друзья -- это  люди, с которыми я вместе
росла, училась, работала. Много лет я дружила с Колей  Чикиревым.  Мы с  ним
начали дружить, когда были никем --  наши токарные станки  на  заводе  Серго
Орджоникидзе рядом стояли. Потом он стал директором завода. Изумительный был
человек...
     Есть люди, которых я боготворю, общение с ними я считаю за счастье. Это
-- Щедрин, Плисецкая, которых я очень люблю. Когда я с ними общаюсь, на душе
становится легко. А в искусстве они для меня -- эталон.
     Очень   люблю   Пахмутову  и   Добронравова.   И  как   музыкантов,   и
по-человечески. Я где-то  даже  старалась брать с них пример. Они  за каждую
ноту борются на записи. Другой бы сказал -- как запишут, так и ладно. Эти --
нет! Коля настолько заботливо относится к  слову... Знак  препинания в пении
так трудно сделать, а вот он может.
     Дружу  с  Быстрицкой.   С  Николаем   Васильевичем  Кутузовым,  который
руководил хором  радио  и многому  меня  научил. Дружу с  Катей  Семенкиной,
которая была солисткой этого хора.
     Еще я дружу с одной изумительной парой -- это профессор  медицины и его
жена. Теплые, близкие, отзывчивые люди. В любой момент я им  могу позвонить,
и они тут  же откликнутся. И  еще у  меня  есть очень хорошая пара.  Она  --
преподаватель физики. Он в войну был летчиком, потом замминистра куль-туры.
     Я  с  удовольствием  приглашаю друзей  на дачу.  Посидеть,  пообщаться,
поговорить.  Когда  встречаюсь  с  друзьями, подпитываюсь  от  них энергией,
набираюсь сил. Вот  говорят, что  устаешь  от друзей...  Нет. Можешь устать,
пока на  кухне  готовишь  и  на  стол подаешь.  А потом  за разговорами  вся
усталость  снимается.  Это  для  меня  очень  дорого,  это  для меня  просто
необходимо.
     (Близкие помнят, что дни  рождения  Зыкиной  по два дня  отмечались  --
невозможно было сразу собрать всех друзей. -- (Прим. авт.)
     -- Язов, Бурлаков тоже ваши друзья?
     -- Да. Язов, Бурлаков -- и Стародубцев. Прекрасные люди. Как можно было
сказать, что Язов -- враг народа?  Это же глупость. Да такие, как Язов... Он
ушел мальчишкой на войну! Да чтоб такой человек предал Россию, предал  народ
свой -- он бы скорей застрелился, чем такое сделал.
     Дружила ли Зыкина с Фурцевой?  Это  почему-то многих интересует. Ну так
вот:   те  их  отношения  Людмила  Георгиевна  дружбой  не  считает.  Зыкина
рассказывает, что они разве что ходили вместе в баню,  но там просто мылись,
а  пить не пили. Однажды Зыкина дала Фурцевой  денег, взаймы, -- на  покупку
дачи. Та, не успев их возвратить, умерла...
     -- Вообще  друзьям нужно отдавать  много  времени, которого  у  меня не
хватает. Поэтому я не могу сегодня точно сказать, кто мой друг, а кто нет...
Но зато я точно знаю, что у меня нет врагов.

     -- Кто из политиков вызывает у вас сегодня доверие?
     -- Черномырдин! Я за  ним  пойду  слепо,  потому что  я  знаю,  как  он
разговаривает с людьми. Если он что-то обещает, то выполняет...
     Другое  дело,  что  в  окружении  его  встречаются  порой  и  не  очень
компетентные люди. И заменить их сразу нельзя. Нужно подбирать свой кабинет,
а Виктора Степановича часто на все не хватает.
     Сам по себе он очень добрый, умнейший человек. Это мое личное мнение. Я
хорошо знаю семью Черномырдиных. Потому что дружу с  ними уже более тридцати
лет.  Я  помню время, когда Виктор  Степанович работал  в Оренбурге, у  него
тогда дети были совсем маленькие.
     Черномырдин живет очень  просто. У него есть своя дача,  там все уютно,
скромно. А сейчас приходится жить на правительственной,  где телефонов полно
и вообще...
     Как-то   мы  разговаривали  с  Валентиной   Федоровной  (жена   Виктора
Степаныча.  -- Прим. авт.). Так она рассказала, что  ей хотелось бы  в своем
доме  пожить  и  поспать  на  своей собственной  кровати.  А  всю  жизнь  ей
приходится вот  так на всем  казенном...  Но  она сама  за мужем  ухаживает:
воротнички  крахмалит,  рубашки готовит,  брюки гладит. То  есть  она за ним
ухаживает как за ребенком! Несмотря на то, что там есть  и домработница, это
нечего скрывать. Но она никому не разрешает  за мужем ухаживать, и я считаю,
что это правильно.
     Я никогда к Виктору  Степановичу не пойду с бестактной просьбой, я знаю
свое место. Никогда не обращусь  к нему с каким-то глупым вопросом,  который
можно решить и в Министерстве культуры.

     -- Говорят,  искусство  требует  жертв.  Самая большая  ваша  жертва --
какая?
     -- То, что у меня нет семьи. У меня нет детей,  у меня нет сегодня мужа
-- наверное, это жертва. А работа есть и была всегда -- она у меня на первом
месте...
     Видите,  как точно и  прямо она все сказала сама.  Если к этому  что-то
можно добавить, так только какие-то подробности.
     В юности, в самодеятельности, она отплясывала чечетку. А чечетка -- это
главным образом темперамент, такой, когда мозги не  поспевают за  движениями
тела,  за умопомрачительным  темпом; только после, остыв, осознают. С  таким
темпераментом безмятежная личная  жизнь едва ли возможна... Но при всем  при
этом  в  личной  жизни  она придерживалась  старомодных  правил:  "Настоящая
женщина никогда не должна показывать любимому наготу. Даже мужу".
     Зыкина была замужем пять раз. Кто они были, избранники и спутники жизни
великой актрисы? Журналист, гармонист, дирижер; широкому  читателю мало  что
скажут их имена.  "Мужчины нравятся умные. Не терплю  дураков.  Мне  с  ними
скучно.  И  талантливых  еще люблю,  им могу  многое простить. Дурь простить
могу..." -- признается она. Злые языки обвиняли мужей Зыкиной в том, что тех
интересовало главным образом богатое приданое...
     Дольше всего, 17  лет, она  прожила  с Виктором Гридиным --  баянистом,
который  впоследствии переквалифицировался  в  дирижеры.  Рассталась  с  ним
несколько лет назад.
     Зыкина всегда при расставании с мужьями  демонстрировала великодушие (и
в материальном  плане  тоже). "Если  он нашел  кого-то  лучше,  почему я его
должна  держать? Чтобы  унижать себя? Лучше,  чтоб он  ушел от меня красиво,
достойно.  Это  мой  стиль  жизненный. Зачем лишние  переживания?  Все равно
женщина интуитивно  чувствует, когда мужчине с ней уже грустно. Тут  главное
сдержаться и не кричать, не выгонять, не  показывать, что тебе  больно. Надо
помочь ему уйти спокойно, и ты сможешь его еще какое-то время любить".
     Зыкина строила отношения с мужьями  так,  как ее научила  мать. "В этом
отношении мне  до нее плыть, плыть, не доплыть,  хотя она была малограмотный
человек. Отец никогда не  видел, когда  она что  делает  (а  она все  делала
ночью). Приходит  домой,  иногда выпивши,  и говорит:  "Хочу  кислых  щей  и
гречневой каши". А все уже -- на столе".
     "Так  вот, когда у меня  был муж и мы приходили домой,  то  одна нога у
меня была у двери,  а  другая на  кухне.  Он  пока разденется, а я  уже  все
приготовила. Ему остается только руки вымыть, а мне -- все подать".
     "Я стараюсь мужчину так держать, чтоб он был на пьедестале. Я ни одного
мужа своего не унизила.  Ни од-но-го!  Даже,  бывает, и  дурой  обзовут -- и
такое тоже было -- я молчала. Я, конечно, могла б так ответить, что... Но не
люблю унижать людей. Мне и  мама всегда говорила: "Старайся людям доставлять
радость, старайся больше отдать, чем взять"".

     У  Зыкиной не  осталось детских фотографий: все украли. Сводные  братья
украли, дети зыкинской мачехи, -- отец после смерти матери снова женился.
     -- Они были  в детском доме. Я их вытащила к себе.  Они  полгода у меня
пожили, а потом решили сбежать. И, как сейчас  помню, третьего мая пошла я в
Парк Горького,  там всегда в этот день  бал. Вернулась  -- в квартире пусто,
они все унесли. И одежду, и  деньги, и все вещи. А я как пошла в парк в юбке
и в кофте, только это у меня и осталось. Я уж сколько раз говорила мачехе --
ничего  не  буду ребятам  делать, пусть только фотографии  вернут. Так и  не
вернули.
     -- Известно, что вы помогаете племянникам...
     --  Да, детям моего брата. Он больной. Живет сейчас с одной  женщиной в
городе Наровчатове. Старшие,  Катя  и  Георгий,  уже окончили там  интернат,
Сережа и Андрюша еще учатся. Я туда часто  езжу.  Я  подумала:  если  я могу
сделать условия близких людей лучше,  то отчего  не  сделать? Ну и купила им
полдома и двенадцать соток рядом с интернатом и обставила.
     Кроме брата  и  его жены,  там  живет  и моя мачеха,  бабушка  детей. Я
спокойна, знаю, дети с ней будут одеты, обуты и накормлены.

     У  Зыкиной квартира в одной из высоток. Но  бывает там она нечасто:  то
гастроли, то дачи. Ближняя  дача --  понятно,  под Москвой. Дальняя --  само
собой, на Волге.
     Одежду  Зыкина  шьет  на  заказ;  у нее  своя  давняя портниха. В своей
команде она вообще особо ценит людей, которые с ней давно.
     -- Культа из  еды я не  делаю, талмуды рецептов не собираю. Готовлю все
интуитивно, по наитию.
     Любимое блюдо? Я как-то об этом не задумывалась... Когда каких-то людей
приглашаю  в  свой  дом  впервые, то, конечно, думаю,  чем их угостить:  или
сделать сациви, или ростбиф,  или кулебяку с мясом или с капустой. (Бывавшие
у нее в гостях люди отмечают, что Зыкина уважает простую еду -- салат оливье
или  там картошку-синеглазку  разварную с  икоркой и зеленью. Раньше под это
дело  выпивала  рюмку-другую водки, сейчас  здоровье не позволяет.  -- Прим.
авт.)  А сама  перешла на салаты! У меня диабет  появился, на старости лет я
стала сладкой. Мне можно теперь  только овощные блюда. Натру морковь, положу
ее  на  блюдо,  натру  яблочка,  положу вторым  слоем, потом капусту,  потом
брюковку, потом слой мелко нарезанного вареного яйца и снова овощи и заливаю
сметаной,   молоком   разбавляю  или  кефиром.   Такой   получается  овощной
"наполеон".
     -- Как вам удавалось -- и удается -- совмещать хозяйство и работу?
     -- Когда  я  очень устаю и  приходит  много друзей, бывает и так, что я
говорю: "Холодильник открыт, готовим вместе".
     Хозяйство Зыкина  ведет большей  частью сама. В чем-то помогает ей  ее,
скажем так, наперсница.
     Вставать она любит рано -- в 6 утра и каждое утро делает зарядку.
     --  Вот  после вчерашнего интервью  вернулась  домой... -- рассказывает
Зыкина.  --  Начистила картошки, поджарила, перекусила. Потом стала  убирать
квартиру; обычно я каждый день мою полы -- это у меня прямо как болезнь.
     -- Кого любите больше из писателей?
     --  Виктора  Бокова  --  на   мой  взгляд,  он   классик.  Очень  люблю
Рождественского. Люблю Колю  Добронравова.  Эти люди  отвечают  сегодняшнему
дню. Люблю Римму Казакову.  Есть на Смоленщине  хороший самодеятельный автор
-- Владимир Соколов. Люблю прозу: Достоевского. Очень  тяжелый  для меня был
писатель. Я до него долго-долго доходила.
     Одно время Зыкина предпринимала активные усилия к  тому, чтоб похудеть.
Переживала. А потом кто-то  прислал ей письмо:  "Не  переживай!  Ты  русская
баба,  ты  величественная,  прекрасная,  статная  и  такая  же  мощная,  как
Россия..."
     И сразу сделалось легче. Незачем стало мучиться.

     Зыкина очень хотела  коллекционировать хорошую  живопись.  Но  однажды,
когда  ей  совсем  уж  было всучили  поддельного Коровина  и обман  случайно
раскрылся в последний момент, она  сильно расстроилась и подумала: "Чем меня
будут обманывать, я лучше что-то буду делать сама".
     И решила заняться вышиванием.
     --  Это  я  с  детства  умела.  Как-то  в  Германии  купила   несколько
переведенных на ткань картин -- это была канва для вышивания. Шить надо было
не гладью, не крестиком,  а  особыми стежками. Я дней  десять училась, чтобы
стежки эти смотрели в одну сторону.
     К картинкам предлагались наборы  ниток. Но у  меня  так  много денег не
было,  я  вышивала своим мулине. Первая моя вышивка -- это лес, в лесу стоит
избушка,  а  перед ней кузнец  подковывает  лошадей. Зима,  дымок и  березки
вдали...  Это  была отдушина. Я занималась  этим  с  удовольствием.  Сейчас,
правда, перестала, потому что шея заболела. (Смеется.)

     Зыкина очень любит быть сама за рулем! Это у нее страсть.
     Всю жизнь  она  ездила на "Волгах". Говорят,  ее в  свое  время Фурцева
отчитала  за  желание  купить  иномарку:  "Тебе  что,  советские  машины  не
нравятся?  Ты  мне  не  дури!"  И  Фурцева  ее  сориентировала  на  "Волги",
посоветовав только почаще их менять.
     Долго-долго она хранила верность советской автопромышленности, какой бы
она ни  была. Один  раз  Зыкина  из Горького  уехала  на новой машине, "Мисс
Волга" на "Волге", и в пути, сто километров отъехали, заклинило движок.  Ну,
вернулись, поменяли на новую...  Так она даже скандала там не устроила и еще
долго-долго  терпеливо  пользовалась "Волгами". И  только в 1996-м, когда уж
никакой  маркой  невозможно  было  удивить  сограждан,  Зыкина  пересела  на
шестисотый "Мерс"...

     50  лет творческой деятельности Зыкиной и  75-летие  начали отмечать  в
начале 1996 года, в Театре эстрады. От власти был Черномырдин; Ельцин только
адрес  прислал.  Смоленский  губернатор в своем  выступлении сделал уместное
замечание,  что-де  Зыкина  --  королева  русской  песни.  Кобзон  поздравил
"дорогую Люсю"  и отметил: "Для  меня голос Зыкиной -- это голос России, это
голос  Родины. Я не  мыслю себе культуры России без голоса Людмилы Зыкиной".
Виктор Степанович целовался с  Зыкиной  на сцене,  чем вызвал  переходящие в
овацию аплодисменты. А потом сказал:
     -- Уважаемая Людмила Георгиевна, дорогая! Спасибо  вам огромное, что вы
есть.  Величие России не только в просторах и недрах, -- говорил он, ветеран
Газпрома, о  самом дорогом,  готовя  комплимент своей  любимице. --  Величие
России -- в ее  людях.  Вы -- великая актриса... Низкий вам  поклон  от всех
россиян!
     (Черномырдин поворачивается и начинает уходить со сцены.)
     Зыкина, бесстрастным голосом:
     -- Обождите, не уходите. Мы с вами еще споем!
     Черномырдин разворачивается, возвращается:
     -- Я могу испортить песню.
     (Заметьте,  это  замечание   он  роняет   перед  самыми  президентскими
выборами.)
     --  Ничего подобного, -- успокаивает  его  Зыкина, и  дальше почти  без
паузы: -- Издалека д-о-олго...
     Премьер  подпевает понемногу и зовущими  взмахами левой руки предлагает
залу подхватить. Все поют. В зале -- слезы.

     На инаугурации Ельцина единственное неполитическое выступление было ее.
Сказала  тост,  ей  говорят:  "А  спеть?  Сможете  вы?.."  Ни  хора  же,  ни
оркестра... А банкетный зал огромный!
     -- Я подумала-подумала и  решила спеть. Когда голос есть, чего бояться?
Тьфу-тьфу, меня ни разу голос не подводил.
     "И она как саданула на  весь  зал!" -- вспоминает один очевидец.  Текст
песни призывал:

     Подумайте о детях.
     Довольно враждовать,
     не лучше ль в мире жить.

     -- Мне хотелось всем людям, которые были там, сказать доброе слово...

     -- У меня есть Николай  Угодничек, я  ему  поклоняюсь с самого детства:
это меня мама  научила. Как ни посмотрю, она ему молится (икон у нас никогда
не было,  молилась она  на угол). Господи, говорит, ну, помоги.  И  я  перед
выходом на сцену и молюсь:  Господи, помоги.  В молодости,  когда не хватало
денег, я немножко пела в церкви, в Таганке.
     Я  иногда встречаюсь с владыками  -- Питиримом,  Кириллом. Говорила им,
что, может,  надо как-то по-новому людей  в церковь привлекать? На Западе  в
храмах  даже  джазовую  музыку  исполняют,  надо  бы  и  нам  что-то  новое,
привлекательное придумать...
     -- Вы о чем-то жалеете в жизни?
     -- Нет, ни о  чем  не жалею. Потому  что все, что я задумывала в жизни,
все исполнялось.  Бог мне всегда помогает, когда я прошу! Он выводит меня на
правильный путь. Он, знаете, приводил меня к людям, с которыми я должна была
общаться, а от тех, с кем мне не надо было встречаться, отводил.
     Я вообще-то  очень суеверная,  могла бы  этого  не говорить -- а  вдруг
спугну?.. Но я прожила такую большую жизнь, что в общем-то мне уже ничего не
страшно, даже если от меня  и отвернется Господь Бог.  Но  я думаю, этого не
случится.

     1996
     HHHH Рустам Хамдамов HHHH

     Про него уже тридцать лет  говорят,  что он  гений. С  1967-го,  с  его
первого  фильма  "В  горах  мое  сердце". Статус  гениального  шедевра тогда
получила курсовая  длиной в тридцать минут, с городским трамваем  и  венским
стулом  в  качестве  реквизита, с бюджетом в сто  долларов (по курсу черного
рынка).  Хамдамов  был  тогда  юн,  красив,  изыскан,  стилен,  хоть сам  из
Ташкента.  Чистый  поэт,  который оказался прикован  к  неподъемной  тяжелой
киноиндустрии, вместо того чтобы не поднимать ничего легче  гусиного перышка
и маленькой чернильницы... Он точно родился не в свое время.
     Следующее хамдамовское произведение "Нечаянные радости" (1974) поначалу
имело рабочее название "Раба любви", вам страшно  знакомое. Третий -- и пока
последний  --  его  фильм  вышел  под  остроумным,  в  духе  постмодернизма,
названием "Anna Karamazoff".
     Примечательно, что ни один из этих фильмов никогда не был в прокате. Их
видел  --  и оценил  -- только узкий круг  киношников и киноманов. Сможет ли
публика вслед за профессиональными  эстетами восхищаться  Хамдамовым? Сумеет
ли  любить еще  и его, а не только демократические сериалы? Эти все  вопросы
встанут, если фильмы публике будут  когда-нибудь  показаны. Пока же Хамдамов
как будто засекречен. Народ его не знает, не признает. Но почему ж,  если он
гений? Как раз потому.
     Дополнительное, косвенное доказательство гениальности Хамдамова таково:
он непрост, неровен и нелегок в общении. Гениев потому так неохотно признают
при  жизни.  Другое  дело -- посмертно,  когда  они уж  никому  не  способны
попортить кровь.
     Много  было  у Хамдамова  великих  проектов! Но они не  сбылись. Вместо
чистых натуральных побед, вместо большого стиля  выходили  постмодернистские
хеппенинги, пародии и намеки, понятные только очень тонким ценителям.
     Как  это  по-русски!  Увлечься,  придумать, начать  гениальное, а после
бросить,  не доведя до конца. Потому что скучно и потому что деньги  --  это
низко, а слава -- мелко...
     Все эти тридцать лет своей гениальности  он  живет на птичьих  правах в
чужой коммуналке  без ванны, без горячей  воды. Ибо преклоняется перед своим
талантом и не согласен его тратить на житейское обустройство.

     Жизнеописания гениев часто скучны, хоть  и поучительны. Ну,  сидит себе
гений  на  нищем  чердаке,  никого не слушает, никому не продается  (все это
похвально) и  творит в расчете на вечность. А когда она наступает, потомки с
их идиотской, задним числом, благодарностью сооружают дорогостоящий ненужный
покойному памятник на могиле гения, -- бедноватый сюжет.
     Не  то с Рустамом  Хамдамовым. Он в сравнительно  юные годы поторопился
сверкнуть, блеснуть  своим коротким  и с виду  как бы  неярким  -- черное  с
белым, намеренно оцарапанная пленка -- фильмом.
     Итак, "В горах мое сердце". Экранизация рассказа Сарояна. Двадцать семь
лет,  третий  курс ВГИКа, мастерская  Чухрая,  курсовая. Весь бюджет  триста
рублей. В этом кино Хамдамов  сидел на перекрашенном в белое  венском стуле,
стоящем на  мостовой,  и перебирал клавиши  фортепиано. А бродячий актер там
участвовал в изысканном диалоге:
     -- Принесли бы водички  старику, у которого сердце не здесь, а в горах,
далеких прекрасных горах.
     -- Месье, что делает ваше сердце в горах?
     -- Тоскует, мадам!
     Еще там была бессмертная фраза: "Нельзя быть великим и  получать за это
деньги". Рустам как знал, что будет мучиться безденежьем...
     После  Хамдамов с  девочкой  в шляпке едет на невидимом авто и  на ходу
играет на фоно, что является практически бесспорным клипом.
     Фильм  прозвучал  хотя  и  в узких кругах,  но громко. "Меня носили  на
руках",  -- вспоминает Рустам сегодня. Если кто говорил тогда, что он гений,
то было общим местом и банальностью.
     Фанаты Хамдамова уверяют,  что  киношники  специально  скрыли  фильм от
народа, чтоб безнаказанно своровать оттуда новые  идеи. Им  кажется, что это
именно  Рустам  изобрел стиль ретро, клиповую  манеру, круговые  панорамы по
якобы  случайным  натюрмортам,  образ романтического  чудака,  играющего  на
духовых инструментах.
     Может, тот  фильм  вообще состоялся  только  потому,  что тогда нашелся
человек,  который  освободил  Рустама  от   тяжести  прозаических  житейских
проблем: пробивания, организации,  обеспечения и т.  д.  В  тот раз это была
Ирина Киселева --  второй режиссер фильма. И  так всегда: находился человек,
который брал на  себя сложные  отношения с  грубым внешним миром,  -- проект
Рустама развивался, нет -- все останавливалось, глохло, терялось...
     В  институтские  годы студент  Вася  Шукшин  учил  Рустама пить  водку,
которую сам уважал.  И тут интересно  заметить, что фильмы  пьющего  Шукшина
народу  известны, близки  и  понятны,  а произведения абстинента  Хамдамова,
который к водке  не  смог  приспособиться, -- они  не для всех.  У Хамдамова
какое-то непьющее, несоветское кино. Пьющий человек такого не осилит, у него
иная эстетика...  Конечно, потом Рустам начал пить, но не водку, это грубо и
прямо,  и  цели легко  достичь, а,  наоборот,  сухое красное, которое легче,
богаче, разнообразней и почти всегда дороже.

     И вот с того  самого шестьдесят  седьмого по настоящее время -- все эти
тридцать с лишним лет своей  гениальности Рустам прожил в маленькой комнатке
коммунальной  квартиры  на  Герцена.  Без прописки,  прячась от  милицейских
рейдов  участкового   Тарабукина  (реальное   лицо)   в  шкафу,   фактически
нелегально, причем, как вы знаете, без горячей воды и без ванны. В мире кино
широко  известна история о том, как в этой коммуналке лично, собственноручно
мыла полы польская графиня Беата Тышкевич. И вот  я думаю -- холодной  водой
она мыла или ей в чайнике грели?
     Кроме нее, там  бывали еще очень  многие  люди, среди  которых -- Жанна
Моро, Ханна Шигула, Тонино Гуэрра, Анатолий Чубайс и другие.
     В  комнатке  жили  коммуной  человек  десять  студентов  ВГИКа. Включая
знаменитую  в те времена красавицу  Лилю Огиенко.  Она, когда любовная лодка
разбилась о быт коммуналки, с ребенком сбежала от Хамдамова к маме в Киев, а
уж после во Францию к новому мужу.

     Первые  семь лет  после  первого триумфа  прошли  счастливо.  Вслед  за
студенческим  Рустам  запускает   новый,  уже  взрослый  фильм:   "Нечаянные
радости",   со   знаменитым   рабочим   названием   "Раба   любви"  --   про
дореволюционную звезду немого  кино Веру Холодную. Сценарий  написали Андрон
Михалков-Кончаловский и  Фридрих Горенштейн. История была про то,  как некий
экзальтированный кинорежиссер (в этой  роли  хорош оказался Виторган)  искал
волшебный  ковер.  Такой,  что если на него пролить человеческую  кровь,  то
непременно  настанет мир.  Ковер он с помощью  Холодной нашел  и притащил на
поле боя, лучше места было не  найти. Пролитая кровь оказалась режиссерской.
Вслед за ним от горя "в одночасье" померла и Холодная. Несмотря на то что  с
ковром  обошлись как положено, Россию, как вы теперь уже,  наверно,  знаете,
спасти в тот раз не удалось.
     Кроме истории про  ковер,  была еще одна красивая легенда: фильм не был
снят до  конца, потому что  его  зарубили на  корню  из-за политики, -- ведь
персонажи холодно относились  к революции. По  другой версии, фильм  погубил
сам  режиссер,  поскольку  у  него  в  самый  неподходящий  момент  случился
творческий кризис, -- ну, вы знаете  гениев, даже Пушкин и тот капризничал и
иначе как в условиях  болдинской осени  творить не мог... И третья версия: в
тот  раз  просто  некому  было  провести  необходимую  для  успешных  съемок
оргработу.
     --  О, если б рядом был умный человек, который бы меня направил, привел
к маленькому компромиссу! Ведь можно было обмануть коммунистов, удавалось же
это  Тарковскому, Кончаловскому,  Параджанову. Им повезло! Они запустились в
шестидесятые годы, при Хрущеве. Сделали  по  паре  фильмов, получили мировой
успех. А когда оттепель  кончилась, было поздно:  с ними уже  считались. Они
успели -- а я не успел! Эх, на три б  года раньше, на четыре, -- сокрушается
он теперь, когда уже поезд ушел безвозвратно.
     Остатки "Рабы любви", когда они случайно нашлись в 1986-м,  были кем-то
названы  "обломками  античной  статуи"; красиво,  как  многое  из того,  что
связано с Рустамом.
     От той хамдамовской  "Рабы любви" осталось полчаса  (такой же длины, мы
помним, было  и  студенческое кино). В  одноименный  фильм Никиты  Михалкова
оттуда перешли актриса Соловей, шляпа и название -- да больше и ничего.

     Пока шла везучая, счастливая полоса, он был невероятно моден.
     -- Откуда ж он такой взялся? -- спрашивали все. А из Ташкента! Мать его
швея, волжская татарка. Отец служил в профсоюзе,  он по  рождению наполовину
таджик, наполовину узбек. Но у Рустама же еще была русская няня, не то чтобы
Арина Родионовна, но  вполне Лидия  Николаевна,  москвичка, театралка, она в
Азии пряталась от "органов". Эта няня была как добрая фея, которая колдовала
над ребенком  --  и наколдовала. Без  нее  бы он,  наверное,  был  таким  же
восточным  мальчиком в тюбетейке, какие мелькают в "Anna Karamazoff", гоняют
там собак по дворам. И вот из пыльных этих подозрительных дворов он попадает
в золоченые ложи (няня неустанно водила его по театрам) и уж больше не может
их покинуть.
     Есть изящный анекдот, что во ВГИК  Рустам поступил за азиатскую взятку:
мешок сушеных головок мака; впрочем, мак -- такой же  полноправный наркотик,
как и cinema.
     По пятой графе -- как узбек -- он был задержан, по ошибке,  в Ташкенте,
когда Гдлян и Иванов нашумели с "узбекским делом". Два дня просидел...

     Один из  близких к  Хамдамову людей, вполне попавший под его  обаяние и
влияние, но, кстати, ученый, восторженно рассуждает:
     --  Он  гений!  Это  значит, что  его вкус  первичен.  Он  вырабатывает
первичное  вещество,  дает первичный  продукт,  как  Моцарт. Гениальность --
особый  вид психофизики. Талантливый человек  работает, а гений не работает,
он расслабляется, отдыхает. И не делает  помарок. Он не  осваивает форму,  а
создает...
     А  раз человек  гений,  так ему не  положено жить  ровно  и  безоблачно
мещанской жизнью, размеренно ходить  на работу, ожидать повышения по службе,
уходить на пенсию и умирать в своей постели. Ему прилично быть застреленным,
только не грубым  киллером, но красиво, дуэлянтом. Лет этак в тридцать семь.
Или пасть  на кавказской  войне -- только не на этой, а лет сто  назад. Если
случайно  он оказался  старым  графом,  то обязан одуматься, все  бросить  и
инкогнито уйти странствовать по России с посохом.
     ...Неудача  с  "Нечаянными радостями" по нему ударила  с ужасной силой.
Притом что он, как человек  чистого искусства, очень тонкокож. А вынужденное
молчание, отлучение от кино и одиночество тянулись семнадцать лет. "Мне даже
хотелось покончить с собой", -- честно признался он потом, то есть сейчас, в
телепередаче.
     Впрочем, он и сам  говорил:  "Я  готов к несчастью.  Оно облагораживает
душу".   То   есть   если  б  жизнь   сразу  удалась,   душа   осталась   бы
необлагороженной? Может быть... И тогда б  он,  видимо,  мог гнать  заказные
ленты за приличные деньги, его этим соблазняли, звали в Ташкент.
     Хотя --  какое  уж там  кино  на  заказ! С  ним невозможно сделать даже
интервью, потому что он думает в  своем ритме, а в чужом, в нужном вам -- не
может. И  думать может  только  о том, что  интересно ему; ему  вообще плохо
удаются компромиссы.
     Тогда как же, на что он жил? Продажей своих работ -- рисунков и картин.
Любил  ездить  в  Тбилиси,  где  его  давным-давно  оценили  как  серьезного
художника. Кто-то уже тогда начал его коллекционировать. Была, само собой, и
бескорыстная помощь друзей и поклонников.

     Жизнь  тут у него  не складывалась. А  там  "Тайм" писал про него еще в
1981-м:  "Талантливый  молодой  узбек  по  имени  Рустам  Хамдамов,  надежда
советской школы кино, предназначение  которого, похоже,  вернуть былую славу
этому некогда великому русскому кино".
     --  Моя  жизнь --  насмешка...  Уехал бы я  в Америку, и  все б у  меня
состоялось. У других же вышло!
     Но  был  он невыездной.  Так же,  как,  к примеру,  Пушкин  --  русский
художник тоже  с иностранными,  тоже другой расы,  предками. В узбекском КГБ
ему сказали: "Сгниешь в этой стране, никуда не пустим". И это было похоже на
правду... Уехать он не смог, даже несмотря на фиктивный брак с итальянкой.
     На Запад впервые попал только в глубокую, дальше некуда, перестройку. И
то  после личного вмешательства  Яковлева А.Н., на тот момент второго лица в
государстве.
     И  вот наконец отпустили его в  Италию, он туда улетел, как было твердо
решено, навсегда. Но через пару месяцев вернулся:
     -- В России всегда есть  вещество, предмет. На Западе  нет его. Там нет
действия, одни умозаключения.  Они сидят и ждут: русский приедет, что-нибудь
произойдет.

     В России он принялся снимать новое кино --  "Anna Karamazoff", сценарий
которого он как-то надиктовал однажды своему другу Давиду Саркисяну во время
поездки в такси. Давид текст  после  набил на машинке, по  памяти, и Рустаму
оставалось его только долго и мучительно править.
     По сюжету вернувшаяся из лагеря героиня идет убивать и грабить человека
в   генеральском  мундире.   Сценарий  специально  написан  так,  чтоб  было
непонятно: политическая Анна или уголовница, настоящий там генерал или актер
в роли генерала, в Москве все происходит или в Питере?
     Так, значит, идет убивать, чтоб поправить свои дела. То есть "если Бога
нет, то все позволено"? Мы это, конечно, проходили, но  только на  бумаге, а
когда на  пленке, всерьез,  без  лишнего  надрыва, не  торопясь  и  неспешно
выставляя  свет  и  заставляя  массовых  мальчиков качать  ветки,  чтоб было
нервное мелькание теней, -- так нам еще не задавали. И потом, у Достоевского
не  так  страшно,  он  всего  лишь  играл  в  отсутствие Бога, не  боялся, а
беспокоился -- Рустам же  Бога в упор не  видит,  и оттого  такой  леденящий
ужас.
     У  него  там  хоронят  страшного  пионера,  холодную  куклу.  И  еще на
кладбище, прислонившись к дереву,  рыдает офицер,  который кого-то  близкого
закопал поближе  к преисподней, к червям, к чернеющим  костям, и  больше ему
надеяться  не на что. (Ну вот кого он  хоронит? Не этого ли пионера? Который
был ему  кто? Возьмите да  представьте себе, что  -- любовник, и вот вам еще
один слой, еще один абзац подтекста...)
     Этот страх --  непридуманный. Он сам  рассказывал:  "Я агностик. Мы все
кончили советские школы, и никогда никакой религии  я не знал. Даже не знаю,
куда мне надо  пришпилиться. То  есть меня, естественно, обрезали,  когда  я
родился, а русская нянька меня привела в  русскую церковь, где и крестила...
Как бы все есть, однако  я и не знаю, где я. Теперь все время думаю над этим
вопросом".
     Не позавидуешь, да еще и при его впечатлительности. Он говорит про этот
ужас очень сочно:
     --  Вот  у Льва Толстого,  помните?  "Мы  в школе узнали страшную вещь,
только никому не говори -- Бога-то, оказывается, нет!"
     Отсутствие  Бога  в  фильме настолько  ярко, пронзительно и  вопиюще! И
герои,  все  персонажи, живут  без  Бога,  и  Рустам тоже, и  они  настолько
одиноки, настолько задавлены  ужасом, что непонятно, как  они  вообще живут.
Изображение этого ужаса так достоверно! Талант, гений, что и говорить...
     Бога Рустам не боится. Он боится крыс, смерти и черной ямы после. "Одно
слово  "крыса" -- и я умираю от ужаса. Боюсь кладбищ. Мертвецов  и их города
мертвячьи.  Страшно, потому что не верю в Бога,  в перерождение. Всякий тлен
мне страшен. Я бы даже мечтал, чтобы у меня и могилы не было".
     Про Бога не все в фильме осталось. Рустам сам вырезал. У него в  финале
одна дама перед лицом мчащегося паровоза застревает  ногой между  рельсов --
на  стрелке. А был  еще другой  вариант,  что она высвобождает  свою ногу  и
убегает.
     Еще  гениальный (извиняюсь за выражение) эпизод не  вошел -- и  почему,
спрашивается?  Два фронтовика,  старики, слепые,  алкоголики, лежат  в одной
постели  с бутылкой  водки. Один русский,  другой еврей. Кузьма  Петрович  и
Абрам Семенович. Последнему приносят дыню. Он отказывается есть.
     -- Я ее не ел никогда, а на том свете жена спросит: "Ел дыню?" Я скажу:
"Не стал без тебя".
     -- А в Бога ты веришь, Абрам Семенович?
     -- Нет, в Бога не верю. Я в химию верю.
     Один пересказ -- из третьих даже рук -- и то вон как хорош.  Вот бы еще
на эти кадры взглянуть. Но -- невозможно! И такое часто бывает с Хамдамовым;
про  многое, что  он  делает,  говорят,  что  -- гениально,  а  увидеть  это
нельзя...
     Итак,  фильм  сделан, он  состоялся! Это  был, казалось, суровый  ответ
клеветникам Хамдамова. Это кино -- как бы  оправдание двадцати лет молчания,
забвения  и бесславия. С той  оговоркой, что круг этих счастливых фанатичных
поклонников гения все-таки  узок, а  тираж  фильма  настолько мал, что копия
претендует на статус почти оригинала.

     Монтаж фильма  закончили в 1991-м. И  сразу --  в Канны, на  фестиваль!
Здесь  это  описано  десятью  словами,  а  в  жизни  было три  года  интриг,
скандалов, безденежья,  пленки негде было взять  и т. д.  Это все  улаживал,
разумеется, не лично  гений, а Давид Саркисян, который из давнего собирателя
картин Рустама стал его фактически оруженосцем, самоотверженным и верным.
     На  фестивальном   показе  исполнительница   главной  роли  Жанна  Моро
исцарапала Рустаму руку (остались шрамы), за то что он выкинул множество для
нее  дорогих  эпизодов  и на их  место вставил куски из своей старой любимой
черно-белой "Рабы любви".  Но  не всех так  глубоко  задело происходящее  на
экране:  зрители  уходили,  не  досмотрев...  Но  горстка  тонких  ценителей
досидела до титров и устроила аплодисменты.
     Банкет в  честь Хамдамова. Он, разумеется, не  идет,  -- гений не может
все бросить  и идти к  первым попавшимся восторженным  поклонникам. Все  там
сидят кислые...
     По поводу Каннского  провала "Анны..." изысканно выразился наш режиссер
Владимир Хотиненко: "У нас все сразу:  ах, в  Каннах не понравилось... Так я
бы для всех,  кто там улюлюкал, построил в Каннах декорацию в  виде огромной
жопы,  и  чтобы  они  все  вместо своей  знаменитой лестницы через  эту жопу
прошли. Канны!.."
     Помимо  всего прочего, французы,  которые дали часть  денег  на  фильм,
теперь его не отдают: требуют  им прежде заплатить сто тысяч долларов. Легко
догадаться, что таких денег у Хамдамова нет и взять ему их негде.

     После "Анны..."  он три года жил  в  Париже,  с 1991-го по 1994-й. Ну и
хорошо: ведь художнику всегда грустно, если он не может обронить: "Вот когда
я  жил  в Париже..." А  может, он  специально поехал  туда пожить, чтоб дома
спохватились? У  нас ведь очень уважают тех, кто жил или живет "там", а свои
вроде  и не считаются. У нас ждут:  понравится в  Каннах -- значит,  хорош и
пора его начать любить. Ах не понравился? Ну, тогда ничем не можем помочь.
     Очень мало  мест,  где мог бы жить непризнанный гений: Париж, Нью-Йорк,
на худой  конец Лондон.  Ни Буэнос-Айрес, ни  Пекин тут  невозможны. Василий
Аксенов сильно теряет оттого, что живет всего лишь в захолустном Вашингтоне.
Стоит ему только переехать в Нью-Йорк...

     Он рассказывает:
     --  Меня мучит желание  снимать кино. Мне хочется делать одно и то  же.
Возможно, это болезнь мозга,  болезнь  параноидальная... Я как бы немножечко
придумал  себе  такую  паранойю  --  постоянно  изобретаю  кино,  без  конца
выстраиваю композиции... Откуда это? "Летят журавли" родили во мне такое.
     Никогда  я не  буду заниматься  реализмом! Я  не  могу снимать  бытовые
фильмы в  духе театра "Современник". Там, условно говоря,  Неелова  приходит
куда-то с сумкой, пьет кофе, звонит Зинке, а Петька в школу не пошел и т. д.
Я не  могу снять коридор  школы, где мальчики  плюются  -- кто  дальше.  Мне
гораздо интереснее, чтоб они плевались, к примеру, странно накрашенные и под
музыку  Шуберта... Я выдумаю какую-то  историю. Может, это будет эпос. Тогда
сто артистов надо будет  одеть  во что-то.  Я сам придумаю эти  костюмы, это
будет haut couture.  Я  хочу  моду  и кино  делать одновременно.  Это  будет
фильм-стиль. Понятно?
     "Триумф"-2
     (очередное признание при жизни)
     Вдруг  пару  лет назад ему дали премию "Триумф". Официальная часть -- в
Большом, банкет -- в "Метрополе". Что такое? Рустам встревожился:
     -- Это ломает мой имидж!
     -- Ну а сама-то премия неужели неприятна?
     --  Мама была  рада,  эта премия  была  для нее. Ей в Ташкенте соседка,
которые полы моет, сказала: "Ты знаешь, по радио говорили, в Москве какой-то
партсъезд идет, так там твоему сыну орден дали". А мне это ничего не дало!
     Ну, не в  буквальном  смысле не дало.  На самом деле он на премию купил
маленькую квартиру.  Но, как гений, не  обратил на такую  земную  практичную
покупку внимания. У него потребности другого уровня, иного рода:
     -- Мне  бы найти  денег, мне  бы  выкупить "Анну..." А после, когда все
образуется, я опять закрою двери.
     -- И что там будет происходить, за закрытой-то дверью?
     --  Я буду  там  сидеть  один,  писать  картины.  Мне  бы  какую-нибудь
маленькую пенсию, чтоб  закрыть дверь и все, не видеть этого всего никогда в
жизни.
     -- Не видеть -- чего?
     --  Этой страшной жизни, ужаса,  этого хаоса кругом, грязевого  потока,
этого  абсолютного антиискусства. Заколдованный круг! При коммунистах ничего
нельзя было, но вкус был. Сейчас все можно -- вкуса нет: посмотрите  хоть на
телевидение!   Видеоклип   --    это    абсолютная   профанация   киноязыка,
безнравственное падение, истязание моих нервов.
     Меня пугают  эти  нувориши,  эти  гадкие люди...  Выскочки!  Им  только
"Cartier", только "Rollex"!  Деньги большие, а люди мелкие. Не  знаешь, куда
бежать. Не спастись...
     О, если б я был монахом! Как здорово -- живешь в монастыре, ничего тебе
не надо...

     1997
     HHHH Игорь Малашенко HHHH

     Малашенко  помнит,  что в молодости считал должность посла невыносимо и
недостижимо высокой.  Самый  со стороны яркий  звездный час Малашенко -- это
когда в  1996 году он  давал советы Ельцину насчет  выборов. Ельцин, если вы
помните, победил, в тот раз.
     Сын фронтовика,  профессионального военного, Малашенко провел детство в
скитаниях по СССР, в среднем раз в два года меняя школу. Он бывший ученый --
исследовал политику в поэме Данте и в стране США. Служил в ЦК. Оттуда послал
статью  в  "Тайм"  -- о скором распаде Советского Союза. Ее, как ни странно,
напечатали. Прогноз, как ни удивительно, сбылся.
     Он   не  приемлет  русского  православия,  предпочитая  ему   восточную
мудрость,  к  примеру даосизм. Если мерить  по  знаменитости и по стажу,  то
Малашенко -- второй после Винни-Пуха даосист России.
     Ведя скрытную, частную, малопубличную жизнь, он все равно себя корит за
слишком  активное  участие  в тусовке и  жалеет, что редко бывает  наедине с
собой.
     У  него,  рассказывает он, нет друзей. Но это  не жалоба, поскольку он,
говорит, про это не жалеет.
     Женат по  второму разу, отец двух дочек: одна старшеклассница в Англии,
вторая  совсем маленькая (рожать пришлось  за границей, русские врачи боятся
рожениц за тридцать).
     Он живет  в серьезном  дорогом Подмосковье. Жена руководила галереей, а
после бросила.
     Для Малашенко очень важно зарабатывать много денег, потому что он любит
успех, который меряется теперь деньгами, и привык к вкусу его плодов.

     -- Говорят, у вас нет друзей. Неужели это правда?
     -- Чистая правда. Я  действительно не привязан ни к местам, ни к людям.
Я в душе перекати-поле, и за исключением своей семьи я ни  с кем...  Никаких
прочных человеческих связей у меня нет.
     -- Ну что,  все по науке. Есть статистика (ваши любимые  американцы это
исследовали),  что  дети  из кочевых семей  вырастают одинокими,  замкнутыми
(название той работы было -- "Shyness", что значит "застенчивость")...
     -- Но во  всем  есть  и  позитивная сторона!  За  счет  этого  я  очень
адаптивен. Попадал в новую школу (а это всегда агрессивная среда -- новичков
не любят нигде) и как-то выживал. Становился первым-вторым в классе, и все с
этим фактом мирились. Хотя бывали, конечно, очень тяжелые школы...
     -- Вы там, тогда дрались или вас просто били?
     -- Нет, без драк обходилось, драться я не умел абсолютно.
     -- Зачем вы пошли на философский?
     -- Это было с  моей  стороны...  э-э...  длительное помешательство.  На
первом курсе я всерьез  стал  изучать предмет "Научная сущность  марксизма".
Прочитал всю  литературу вокруг этого и  пришел к ужасному выводу -- научная
сущность   марксизма  ниоткуда  не  следует!  Это  было  для  меня   тяжелым
потрясением...  Тогда  я стал заниматься историей  средневековой  философии,
потому что всем было наплевать, что там происходило. Тема диссертации у меня
была такая: "Политическая философия Данте".
     -- Дальше Институт США и Канады. Что вы там делали?
     -- Изучал  страны, вынесенные в название института, как-то  три  месяца
провел в  Вашингтоне на  стажировке. Сочинял всякие  бумаги, например о том,
как  в Америке  относятся  к  исламу.  Писал  книжки. Одна была про  ядерное
сдерживание, другая  -- про  общественное  мнение. И  мне  за них сейчас  не
стыдно: там все правда.
     -- Когда и при каких обстоятельствах вы вступили в ряды КПСС?
     --  А  как подоспела  разнарядка в  институт, так  и  вступил. Это была
данность,  часть  неизбежности. Родители мои были консерваторы,  сам  я  был
далек от диссидентства.
     -- Про вас говорят, что вы чуть ли не образцовый русский интеллигент!
     -- Нет, я ни  в коем случае  не  интеллигент. Не люблю я интеллигентов.
Гершензон  замечательно  написал:  "Сонмище  больных, изолированных в  своей
стране  --  вот  что   такое   русская  интеллигенция".   Я  с  колоссальным
удовольствием это цитирую.
     К  тому  же  я не  русский.  По крови  я  украинец,  а  по самоощущению
космополит. Если бы  я стал себе  давать  определение...  Я  мог  бы к  себе
применить хорошее американское слово intellectual.
     -- Вот видите, какая пропасть  между вами и русской интеллигенцией! Это
все у вас потому, что вы, как известно, не любите выпивать...  А мы, русские
интеллигенты, пьем. Что же вы  забыли Веню  Ерофеева? Что, дескать,  русский
интеллигент не может не пить, видя страдания народа.
     -- Да, по-хорошему я должен был полжизни провести  на кухне, пить  чай,
водку, курить и говорить о смысле жизни... Тогда б я был интеллигентом...
     -- Да, очень может быть. Но вместо этого вы пошли служить в ЦК КПСС.  А
что вы детям объясняете про интеллигентность?
     --  Я  сделал  все, чтоб  своей  старшей дочери (про младшую  рано  еще
говорить)  привить антиинтеллигентность. Я  позаботился о  том, чтоб она  не
читала книг. В этом я, может, даже перестарался.
     Книги...  У меня ушло пятнадцать лет на  то,  чтоб  избавиться  от того
шлака, который я из них почерпнул! Без всякой бравады и эпатажа хочу сказать
--  не надо  читать книг.  Массой всякой  дряни  и абсурда в  себе  я обязан
книгам.  Более извращенного представления о действительности, чем в  книгах,
невозможно найти.

     -- Для вас ведь  это реально -- накопить  денег, подготовить  базу -- и
поехать жить на Запад. Так?
     -- Нет, мне страшно интересно именно здесь! Хотя, конечно, стоял передо
мной этот искус  -- уехать  по контракту в  американский университет. Но для
меня  статус и роль,  которую я  могу  сыграть  в своей  стране,  неизмеримо
важнее. При  том что  я ведь тогда  не знал, что смогу  и здесь зарабатывать
деньги!  И потом,  я  человек с  кризисным,  военным  сознанием,  мне  нужна
атмосфера  боевых действий. А  если я буду  приживалкой и человеком  второго
сорта, то утрачу самоуважение, у меня произойдет чахотка, рак, инсульт, и  я
умру.
     На  Западе  скучно!  Я это  говорю без  всякой рисовки. Мне  интересней
путешествовать по своей стране, чем по чужой.  Но у меня от этих путешествий
остается иногда жуткое впечатление, приходят тяжелые мысли о природе режима,
который все довел до такого состояния.
     Взять,  к  примеру,  Сибирь. Люди  живут  в  бараках,  в  хибарах,  без
зарплаты. А рядом -- Томск-7 или Красноярск-26. Там построены такие города в
скале, против  которых Московское  метро,  по объему  работ,  просто  шутка,
скромная  поделка!  В подземных  городах чудеса, там заводы, склады ядерного
топлива, хранилища отходов, великолепная техника...
     Меня  раздражают  разговоры,  что  вот  пришли  нехорошие коммунисты  и
устроили  революцию  и  тот  режим.  Как  будто  большевики  были  марсиане,
прилетели на космических  кораблях и изнасиловали бедную хорошую  страну! На
самом  деле  половина наших сограждан  была  готова посадить и  содержать  в
лагерях другую половину --  или вовсе расстрелять. Сколько  было истрачено и
промотано за десятилетия! А из ямы выбраться до сих пор не можем.
     Люди были готовы жертвовать всем  ради сверхценностной идеи.  Чтоб быть
впереди планеты всей... Люди были также  согласны  жить в бараках и  строить
подземные города для  войны,  содержать  невероятную  империю  от  Анголы до
Кубы... Им нравилось играть по тем правилам!
     Система рухнула  потому, что возникла вера --  если  откажемся от всего
этого,  то будет  изобилие. Призрак  благосостояния поманил!  Пообещали, что
колбасы будет завались.
     Хотя, с другой стороны, я поражаюсь -- как люди могли столько терпеть?

     --  Скажите,  Игорь,  вот  вы   известны  своим  увлечением  даосизмом,
Востоком.  Я понимаю,  бывают духовные искания и так далее. Можно вам задать
вопрос, чтоб вы только не обижались?
     -- Да конечно.
     -- Так вот.  Эта склонность  состоятельных людей к восточным учениям --
оттого, что  люди не хотят ходить в  ту же церковь,  куда ходят их кухарка и
шофер? И оттого, что  миллионеры отстранены  от христианской сверхзадачи, --
ведь  легче верблюду  пройти  через  игольное  ушко,  чем богатому в царство
небесное?..
     --  Да,  действительно,  женщина,  которая  для нас стряпает,  ходит  в
церковь, а я не хожу. Моя жена и дочь туда ходят, а я нет. Но не думаю,  что
это претензия на избранность, на элитизм...
     Что касается  отношения к  Православной  Церкви... Я не доверяю ей. Она
подчинилась  государству и  утратила  моральный авторитет в обществе.  И это
одна из причин,  которые привели  Россию  к  катастрофе.  Мне  это отношение
преодолеть трудно.
     Точно  так же, как мне трудно преодолеть крайне негативное  отношение к
династии  Романовых.  То,  что произошло  в  восемнадцатом  году,  абсолютно
чудовищно, за гранью человеческой  морали  -- я имею в виду расстрел царской
семьи, -- но  то,  что  династия  совершенно  бездарно,  извините,  просрала
страну, -- для меня  вещь  совершенно очевидная. И для меня эта тема важная.
Да, это может казаться вещью умозрительной, и тем не менее это так...
     Я отношусь  к этому вопросу слишком серьезно, чтобы просто креститься и
встать  на  стезю  всеобщего  фидеизма.  Знаете,  ходить  по  праздникам  на
номенклатурное стояние в Храм Христа Спасителя и так далее... Я в такие игры
не играю, чтоб "как все". Хватит мне былого членства в КПСС.
     -- Ну хорошо, а есть ли, по-вашему, Бог?
     -- Я не знаю.
     -- Понятно... Но все-таки почему именно Восток для вас так важен?
     --  Это  совершенно   случайно  получилось.  Несколько   лет  назад   я
отвратительно   себя  чувствовал,   и   врач   меня   пользовала   китайской
акупунктурой. Насколько я понимаю, философские темы ее никогда не волновали.
И тем не менее после  сеанса, после этих китайских  иголок,  я пришел домой,
снял  том антологии китайской же философии,  открыл в произвольном  месте  и
начал читать. Это чтение  меня увлекло, а это  для меня показатель:  я давно
ничего не могу читать, у меня развилась, видимо, алексия (в детстве и юности
я прочитал такие горы книг, что к  чтению испытываю некоторое отвращение). И
если я открываю книгу и начинаю ее читать...
     Но, поймите, в  даосизме меня  увлекает чисто философская сторона. Меня
не  интересуют никакие практики дао, которые смыкаются  с  буддизмом, -- все
эти упражнения дыхательные и  физические, медитации, поездки к святым местам
и тому подобное.
     Ну,  Восток...  Вообще  надо  сказать, что экзотизм восточных  учений в
России сильно преувеличивают -- мы все-таки  живем в  Азии! Или  в  Евразии,
скажем так,  но  уж точно не в Европе. Для  нас  Восток, Азия  -- это  очень
близко! Нет, в России это не такая безумная экзотика...
     --   Игорь,   вы,   говорят,   любите  притчи   и   ими   комментируете
действительность. Расскажите свою самую любимую!
     -- Только она очень длинная... (Рассказывает.)

     Жил-был каменотес,  который  зарабатывал  себе  на жизнь тем, что целый
день  откалывал огромные гранитные  глыбы  и  придавал  им  какую-то  форму.
Однажды  он шел мимо богатого  дома,  где как  раз собирались гости, звучала
музыка, пахло  богатыми  яствами.  И  он возмечтал -- хорошо  было бы  стать
богатым купцом! На следующее утро  он проснулся богатым  купцом. Дом у  него
был полная чаша. Он богат, у  него всегда гости, прихлебатели и так далее. В
один прекрасный  день на улице раздался крик: "Пади!"  И  все  независимо от
своего  состояния,  возраста, звания  должны  были пасть ниц, потому  что по
улице  ехал  важный государственный  чиновник.  Лежа ниц  в пыли, наш  купец
возмечтал  стать государственным  сановником  --  и  стал  им.  Он  ездил  в
собственном  экипаже, перед  ним  все  падали ниц, провинции  содрогались  и
трепетали. При этом он сидел на неудобном деревянном сиденье, и,  что  самое
главное, сверху его сжигало неумолимое солнце, которому были безразличны его
объем власти, регалии и так  далее.  И он захотел  стать солнцем. И  он стал
солнцем, которое  сжигает  все  живое,  власть  которого необъятна, которому
молятся, проклинают и так далее.
     В один прекрасный день  он обнаружил, что  его сила исчезла. Потому что
полнеба закрыла  гигантская туча, сквозь которую  даже самые мощные его лучи
не  могли  проникнуть.  Гигантская  черная туча,  рычащая громом,  плюющаяся
молниями  и поливающая землю дождем. Он  захотел стать тучей  -- и стал  ей.
Власть  его  стала  огромна,  разрушительная  сила  невероятна.  Его  приход
воспринимали как стихийное бедствие.
     Внезапно,  когда  он  упивался  своим  могуществом, он понял, что  есть
какая-то  неодолимая  сила, которая движет его  по небу.  Он  понял, что это
ветер. И он  захотел стал ветром.  И стал ветром,  который  носится свободно
туда-сюда, никто  над ним не  властен, он приобретал силу  урагана, сносил с
лица земли целые деревни и даже города  -- и вдруг натолкнулся на неодолимое
препятствие. Какую  бы  мощь  он ни вкладывал в свой порыв,  это препятствие
оставалось недвижимым. Он увидел,  что  на его пути стоит  огромная гора. Он
захотел стать горой. И стал. И впервые  наконец заснул  спокойно, потому что
он был недвижим, необъятен, непоколебим. Наутро он проснулся, обнаружив, что
его облик неуловимо меняется, что какая-то сила  с ним что-то делает.  Тогда
он осмотрелся и обнаружил на своем склоне  каменотеса,  который откалывал от
горы огромные глыбы.

     -- Ваша жизнь видится  со стороны ровной, лишенной событий,  излишеств,
броских сюжетов, охоты на экзотических зверей, романов со звездами. Она даже
кажется  скучной,  получается  как бы несправедливость --  что  вы при ваших
возможностях вот так себя обкрадываете.
     -- Нет, наоборот. Если я в  чем-то грешен, так в том, что слишком часто
поддаюсь  правилам жизни  тусовки. Я чаще сижу по вечерам в ресторанах -- по
делу,  но все равно  я  мало времени  провожу в своей хижине.  Просто сидя и
глядя в стену перед собой,  что является одним из  моих излюбленных занятий.
Чтобы думать  о  серьезных вещах, надо  больше времени проводить  наедине  с
собой. Если сделать над  собой  небольшое  волевое  усилие и  заставить себя
смотреть в окно, ничего не думая, то что-то умное может в голову прийти.
     Все  сформулировано в  одном  из  трактатов: "Совершенно мудрый познает
мир, не выходя со двора своего дома, ибо поднебесная повсюду одинакова". Это
чистая правда.
     Сейчас  у  меня  в голове есть практически  все. Задача  не в том, чтоб
узнать что-то новое, а в том, чтобы использовать то, что там лежит.

     -- Вы уважаете те удовольствия, которые можно получить с  куда меньшими
затратами энергии и денег. Так, может, логичней было бы работать один день в
неделю, а потом сидеть дома и смотреть в стену?
     --  Нет, я себе этого позволить не могу! Я работаю,  естественно, шесть
дней  в неделю. Мне  нужен какой-то допинг.  Кто-то пьет, кто-то употребляет
наркотики,  кто-то ходит по канату над пропастью. А я  решаю какие-то задачи
на работе -- это моя порция допинга.
     Что  для меня  деньги? Я ж  не могу все  время  ориентироваться на свое
внутреннее ощущение,  мне нужен и успех. А сегодня мерилом успеха являются в
первую очередь деньги. Потому-то они мне и нужны. Кроме того, я не могу  уже
жить в  городской  квартире,  а  жизнь  в  приличном загородном  доме  стоит
дороже...
     В борьбе за дело оппортунизма
     и конформизма
     -- Мне приходилось слышать, как интеллигенты вас попрекают -- вот, мол,
при всех режимах эти хохлы умеют устроиться и хорошо жить.
     --  Да... Не  скрою, я  и тогда  жил  хорошо. У меня  был исключительно
высокий социальный статус. Зарплата рублей двести восемьдесят! Двухкомнатная
квартира в цековском доме! (В так называемом Царском селе -- я ее получил от
Академии наук.)  Должность  ученого  секретаря!  Командировки, стажировки  в
Америке!
     Ну  что ж, такие тогда были правила! О'кей, я принял их и играл по ним.
В этом отношении я конформист. Меня можно называть оппортунистом, а можно  в
позитиве назвать меня человеком мобильным.
     Для   меня  важно   понимать   правила   игры!  Я  начинал   как   боец
идеологического фронта.  Участвовал в "холодной войне" на стороне Советского
Союза. Всю изобретательность ума тратил на то,  чтоб переиграть американцев!
В  дискуссиях, смысл  которых  сегодня  уже  невозможно объяснить -- за  что
ломали копья?
     -- Вы американцев на своей "холодной войне" -- ненавидели?
     -- Нет! Ведь это была игра.  Так  мы  играем в шахматы,  я  люблю  этот
образ, это  и  про ядерную стратегию  тоже.  Хотя,  безусловно, мы потерпели
поражение  в "холодной  войне", и  я очень сожалею, что этот факт никогда не
был  признан  открыто. Я  считал, что  из  "холодной войны"  надо  выходить,
абсурдность происходившего была очевидна... Но я, как  в  детском рассказе у
Пантелеева, дал честное слово и стоял на часах.
     А теперь правила игры изменились... Мерилом успеха стали деньги? О'кей.
Я играю. И я считаю, что действую достаточно успешно.

     -- У вашей жены ведь раньше была галерея.
     -- Совершенно  верно.  Это  было очень смешно. В свое  время,  когда  я
трудился в ЦК, она работала в  Музее имени Пушкина. И я ее подбивал  уйти из
музея и открыть галерею. Тем более что у  нее был к этому  интерес.  В итоге
она первая ушла с госслужбы и создала частный бизнес -- галерею "Манеж". Она
там сидела на втором этаже, на антресолях  -- в одном из  тех помещений, где
Никита Сергеевич громил "проклятых авангардистов".
     Она даже зарабатывала какие-то деньги. Это был 90-й год. В конце 91-го,
успешно играя уже  по новым правилам, я занялся  бизнесом на  несколько ином
порядке цифр, и... жена в итоге закрыла галерею.
     -- Кроме трезвого образа жизни, вы также отличаетесь  закрытостью своей
частной жизни.
     -- Мне искренне  трудно о себе,  о  своей жизни говорить,  потому что я
исповедую принцип "по делам их узнаете  их". Я человек домашний, мой дом  --
моя крепость.
     -- Невинный вопрос, не хочу покушаться на вашу privacy: какую вы любите
еду?
     --  Чего-нибудь  попроще. Без наворотов,  без сложных соусов... Мясо  с
овощами, картошка  с  рыбой. Но не более  того... У нас  появилась  женщина,
которая замечательно готовит. Правда, дома  я стараюсь есть поменьше, потому
что переедаю на работе, сижу по ресторанам -- вот как сейчас с вами...
     -- Пить вы не любите, но если пить, то что?
     -- В последнее время совсем мало,  ну максимум  пиво. Пить -- это  меня
выбивает из колеи, что мне совершенно не нравится.

     -- Вы только на шоферах или иногда сами водите?
     -- Сам за  рулем? Нет, в нашей  стране  не сажусь  за руль. Хотя  люблю
водить машину. Эту публику, которая стоит  вдоль шоссе с полосатыми жезлами,
видеть не могу и разговаривать с ней не желаю. Для меня это очень грустно.

     -- Вы фотограф. Вы себя в фото чувствуете художником?
     -- Нет,  художником я себя, безусловно, не  чувствую,  я  себя чувствую
продвинутым  любителем. Не  более  того. Я  не слишком  креативен. То, что я
делаю в фотографии, это достаточно тривиально. Большая часть моих фотографий
-- семейный альбом, это огромное количество фотографий.
     -- Это основное хобби?
     -- Где ж я еще найду время на неосновные? Ведь все некогда.

     --  Люблю пойти  в хороший  западный  кинотеатр  и  посмотреть премьеру
какого-нибудь  Джеймса  Бонда... У  меня есть несколько любимых фильмов.  Я,
например, обожаю "Звездные войны". Как, вы не видели "Звездные войны"?
     -- Это где зверьки?
     -- Ну, знаете! Зверьки... Да  это великий  фильм!  Это одна  из великих
мифологем двадцатого века! Там использованы все архетипы. Это история борьбы
добра и зла!
     Еще у меня есть коллекция кассет дома -- крутые, качественно сделанные,
с бюджетом под сто миллионов долларов, боевики...
     Русские  фильмы  не  могу  смотреть  --  они  претендуют  на  отражение
реальности,  это, как правило, смесь  чернухи  с порнухой, эта  претензия на
реализм меня страшно коробит.

     -- Отпуск для вас -- это что?
     -- Это юг.  Португалия, Испания. Беру  напрокат машину и еду в сторону,
противоположную  морю.  У меня  есть  замечательный попутчик -- моя  старшая
дочь.  Мы   придумываем   себе   маршруты,  чтоб  доехать  до   каких-нибудь
псевдодостопримечательностей, и  по пути слушаем  какую-нибудь  попсу. Когда
дочери надоедает, я сам езжу -- с фотоаппаратом.

     -- Каким вы будете через пять, десять лет -- вы думали об этом?
     --  Я  знаю одно:  человек обязан  меняться. Жизнь хороша  именно своей
непредсказуемостью. Мужчина должен даже профессию менять время от времени.
     -- Вы не видите возможности личного краха?
     --  Это  ведь  внутреннее  состояние --  крах!  Крах  можно  потерпеть,
находясь на вершине пирамиды, имея все аксессуары внешнего успеха... Внешние
неприятности не  так важны... Что бы  ни произошло! Отрицательный  результат
меня не  подорвет.  Но  вот  если  внутри пружинка сломается  --  это  будет
проблема...

     --  С этой  теперешней  высокой  ступеньки  вы  видите,  куда  вам  еще
подниматься?
     --  Я хочу реализовывать свои  задачи. Карьера  есть последовательность
решаемых  головоломок.  И  в этом смысле  если три раза  подряд я задам себе
какие-то  головоломки  и  не  решу   их  --  это  будет  для  меня   большим
разочарованием.
     -- Выходит, вы  сейчас играете по  максимуму  и  для  вас не может быть
лучшего,  чем то, что есть сейчас? То есть если бы оно было, это  лучшее, вы
бы его взяли?
     -- Я живу в лучший момент своей жизни, это правда... Я с этим сознанием
живу довольно  давно,  это сознание приятно.  Уже несколько лет.  А  большую
часть жизни я прожил с другим сознанием, я вечно был  чем-то недоволен,  мне
казалось,  что где-то там есть другой горизонт... А потом  я  сказал себе --
здесь и теперь. Ну что, на этой оптимистической ноте и закончим?
     -- Ура!

     1997
     HHH Борис Березовский HHH


     --  Борис  Абрамович! Говорят  о  вас  много. А добрым  словом поминают
редко. Точнее, почти никогда. Многие вообще вас считают злым гением, который
мечтает погубить Россию. Вам что, положительный имидж не нужен? Плевать, что
про вас говорят?
     -- Я действительно абсолютно  не пытаюсь на  себя смотреть  со стороны.
Меня  во всех моих  действиях интересует только одно: как это согласуется  с
моей совестью, со мной лично.
     -- И ваша совесть всегда спокойна?
     -- Не всегда... Не могу сказать, что всегда доволен тем, как я поступал
в  той или иной ситуации;  конечно, это не так. Но единственный критерий при
принятии  любого  решения --  это мое личное  отношение к моим  действиям. Я
никогда  не думаю: "А как на это  посмотрит тот или иной человек?" Можно это
называть  эгоизмом  или, напротив, высокими  требованиями к себе лично -- но
это ровно так, как я говорю.
     -- Вот  вы говорите, что опираетесь на свою совесть. А, в свою очередь,
на что опирается ваша  совесть? Вы один такой, у вас свои отдельные ценности
-- или вы с кем-то еще их разделяете?
     --  Вы знаете,  я не пытаюсь  никого насиловать своими  взглядами. Я не
хочу ни к кому в компанию лезть. И к себе в компанию никого  не приглашаю...
Такое  мое  понимание   есть,  конечно,  результат  моего  воспитания  моими
родителями, моего опыта,  который я почерпнул в общении с моими учителями --
в широком смысле учителями, их было несколько...
     -- Говорят, вы Сахарова считаете своим учителем?
     -- Ну,  я не  могу назвать  Сахарова  своим учителем.  А  вот  академик
Трапезников  Владимир  Александрович  --  это  мой  учитель.  Ну,  было  еще
несколько человек. Я сам есть результат того, что общался с этими людьми. Ну
и, конечно,  книжки,  и  собственный какой-то опыт  в России -- в  науке,  в
бизнесе, политике. Все вместе, такая каша получается...
     -- То есть нельзя сказать, что  вы  опираетесь на  какую-то  признанную
систему взглядов -- десять заповедей, на буддизм там, иудаизм?
     --  Нет.  Я человек абсолютно недогматичный, хотя и верующий: я  принял
православную веру достаточно давно, в  1994 году. Но я  это сделал скорее не
на основе логических  заключений, не на основе следования заповедям --  а на
основе   какой-то   такой  не   поддающейся  анализу  духовной  силы...  Это
исключительно внутреннее состояние.
     -- Но, если я  вас правильно понимаю, вы этим не взяли  на себя никаких
обязательств?
     -- Нет, я считаю, что взял на себя большие обязательства.
     -- Но не десять заповедей?
     --  Что  такое десять  заповедей? Это  на самом  деле концентрированное
изложение Библии. У меня нет возражений ни по одному пункту. Полное согласие
по всем пунктам.
     -- И по пятому пункту?
     -- Ну, по пятому совсем смешно было бы возражать  -- поскольку  Христос
тоже евреем был.
     -- Это вы очень хорошо сказали -- "тоже".

     -- Вот вы говорите, имидж вас  не интересует. А зачем вы тогда судитесь
с прессой?
     -- Мы --  я  имею  в  виду  новый класс,  класс буржуазии России --  не
уделили  достаточно  внимания  некоторым  важным  вещам. И  потому на Западе
создалось  искаженное представление о  России  в целом и о бизнесе в России.
Поэтому  я очень  последовательно  занимаюсь  этим процессом,  который  веду
против  журнала  "Forbes". Нет, речь не о том, что мне  не нравится, в каком
свете  журнал выставляет меня  перед Западом. Мне кажется, я не переоцениваю
себя лично --  этот процесс важен  для всего российского бизнеса. Я думаю, в
ходе этого процесса удастся изменить образ предпринимателя в России.

     -- Зачем вы все это делаете -- то, что вы делаете? Одни думают, что это
из-за голых денег, другие полагают, что вы игрок, и так далее.
     -- У меня есть цель... Я неоднократно ссылался на формулировку Сахарова
по поводу смысла  жизни. Он говорил:  "Смысл жизни -- в экспансии". И вот  я
стал задавать себе вопрос -- а что такое экспансия? И в чем для меня состоит
экспансия? И  я нашел для себя ответ: экспансия --  это создание  порядка по
своему пониманию. Как мы  хотим, чтоб выглядел  наш дом, наша страна, как мы
хотим, чтоб было устроено общество -- или вспахан огород.
     -- Да, много писали про то, что вы вроде знаете, как обустроить Россию,
и вы б ее обустроили, дай вам волю. Это так? Был такой разговор?
     -- Конечно, я имею свою точку зрения на  то, какой должна быть власть в
России. Но я никогда не заявлял: "Дайте мне, и я сделаю".

     --  Широко  распространено мнение,  что России для  полного счастья  не
хватает  какой-то  суммы денег.  Вы  в  деньгах  разбираетесь, так  скажите,
сколько ж надо?
     -- Это  в корне неверно. Сколько России сегодня денег ни дай, все будет
мало.
     -- А если аж сто миллиардов?
     -- Хоть пятьсот. Даже триллион -- мало.
     -- Да ну?
     --  Точно.  И вот  по какой  причине. Россия  не  является  эффективной
машиной. Это крайне неэффективная машина!  Поэтому деньги, особенно большие,
будут Россию только портить.
     -- То есть и от налогов толку не будет?
     -- С налогами все просто. Налоги никто не  будет платить, пока не будет
уверен,  что ему гарантируют социальную защиту. В  Швеции люди с готовностью
отдают государству 70 процентов  своего  дохода в виде налогов -- потому что
они знают, что  полностью  защищены. А в  России мы рассматриваем налоги как
государственный рэкет. Прекрасно понимая, что  ничего лично для нас  с  этих
налогов не будет.  Они не  защитят  наших детей, а случае болезни не приедет
квалифицированная медицинская помощь -- и так далее,  и так далее. И поэтому
мы готовы государству платить как рэкетиру -- 10 процентов.

     -- А что ж тогда делать? Вы можете объяснить?
     --  Это  очень  просто: страна должна научиться ра-бо-тать.  Конкретно.
Наверно,  многие  люди на сегодня  побывали в Германии.  Но, как большинство
русских, они встают поздно и потому не могли увидеть самого интересного и не
поняли, как  живет  страна. А  я  на  заре бизнеса  много  времени провел  в
Германии  и  понял. Там как?  В  7 утра проехать не-воз-мож-но. Все  едут на
ра-бо-ту. К станку. Работают  8 часов и  возвращаются  домой в  семью. В  10
вечера все в койке. А в 7 утра опять на  работе. А у нас средь бела дня в 11
часов  утра  по   городу  пройти  невозможно.  А  праздники!  Теперь  еще  и
католические! 140 нерабочих  дней  в  России!  А  кто их  знает?  Зачем  они
придуманы?  Я знаю три праздника, ну, четыре. Новый год,  День Победы. И как
человек  православный, еще  скажу:  Рождество  и  Пасха.  Все,  других  нет!
Извините, может,  вам кажется,  я педалирую,  повторяю про православие... Но
это --  доминирующая  религия  в  России.  Россия  в  этом  смысле полностью
совпадает с  Израилем. В России  и  там понятие религия и  национальность --
одно  и  то  же.  Большая  степень идентификации одного и  другого.  Если ты
русский -- значит,  православный, если православный --  значит, русский. И в
Израиле  то  же: если ты еврей,  то иудей -- и наоборот. Про это еще Бердяев
писал, это "Русская идея".
     Нужно понимать, что есть простые вещи. Люди должны работать.  Я не знаю
ни  одного олигарха, который бы  работал  меньше 20  часов. Меньше  20 часов
никто не работал из них! Никогда!
     -- Но это ж не заслуга олигархов.
     -- Это заслуга исключительно их! Я не хочу о себе много говорить,  но с
16 лет  я,  как пошел учиться, никогда меньше  18 часов не  работал.  Может,
такого кривого меня мама родила.
     -- Нет, это  не ваша заслуга, что вы  работаете 18 часов. У вас  просто
энергии  больше,  чем у  среднего человека, вы ее и  тратите,  вот и все.  У
одного зайца слабая  батарейка,  а  другому вставили Energizer, и он думает,
что это  его заслуга! Другие  б тоже хотели столько денег, как у вас, но сил
нету!
     -- Абсолютная  ерунда. В юношеском возрасте  я очень любил спать. Спать
хотелось! Сколько себя помню -- все время хотелось спать...
     -- Герцена декабристы разбудили, а вас кто?
     -- Я всегда сам себя перебарывал.  Это биологическая данность. Данность
того, что ты отвечаешь  за  себя и за других. За себя, за жену, за детей, за
постаревших родителей. Все остальное -- это абсолютная безответственность. И
оправдание своей  лени. А  больше ничего! Можно  строить любые  конструкции,
можно привлекать  любые деньги! Но пока  Россия не научится работать, ничего
хорошего не будет!

     --  Вот и Солженицын  пишет, что Россия в таком обвале, что может вовсе
исчезнуть... А он ведь эксперт серьезный!
     --  Безусловно серьезный.  Россия понесла колоссальные интеллектуальные
потери в  этом веке,  таких потерь  не понесла ни  одна страна.  И  сегодня,
занимаясь  бизнесом ли, политикой, я могу сказать,  что одно из самых острых
ощущений  --  нехватка адекватных, умных,  профессиональных  людей.  Их  все
меньше, меньше и меньше...
     -- Они уезжают?
     -- К  сожалению, опять  многие  уезжают! Они  думают,  что...  начнутся
репрессии. Действительно, такое впечатление, что опять будут искать крайних.
Я считаю, что многие действия Прокуратуры России -- как минимум некорректны.
Но методы тридцать седьмого года в России не пройдут, мы такого не позволим.
Я считаю, что Россия сможет преодолеть сегодняшнее тяжелое положение.
     --  С  чего вдруг?  Вон  писатель Альфред Кох пишет,  что русские  сами
виноваты во всех своих бедах...
     -- Мы действительно сами себя уничтожали,  сами себя расстреливали.  Ну
действительно, кто виноват? Никто, кроме нас самих... Но  в чем-то я с Кохом
расхожусь.  Он  говорит:  вполне  возможно,  что русские  исчерпали себя как
нация. Я как раз так не считаю. Русские -- молодая нация! А молодости всегда
это свойственно -- кидаться из  крайности в крайность. Я все-таки  не думаю,
что крайности будут такие, что мы погубим Россию.

     -- Когда вы говорите:  "Мы погубим  Россию..." -- под  словом  "мы" вы,
видимо, имеете  в виду  вообще  граждан страны.  Но есть же и другие мнения,
например у Макашова.
     -- А, это? Слова Макашова меня  лично не задевают. Меня задевает другое
-- то, что он опасен для России. И поэтому я последовательно выступаю за то,
чтобы Макашов сидел в тюрьме. И чтобы компартия была запрещена. Не моя обида
здесь  говорит...  Я  глубоко  убежден,  что  если  в  России, не  дай  Бог,
антисемитизм и нацизм примут силовые формы, то пострадают-то от этого больше
всего русские. В конечном счете погибнет больше всего русских!
     Я  за  себя  не  боюсь.  Может,  я  такой  толстокожий  --  но  я  себя
исключительно комфортно чувствую в России. У меня одна жена  русская, вторая
жена русская... У меня не меньшее желание видеть Россию благополучной, чем у
кого бы то ни было. И борюсь я потому, что хочу,  чтобы мои дети тоже жили в
России.
     -- При теперешнем всплеске моды  на отъезд -- тем  более им проще взять
да уехать.
     -- Мои старшие дочери учились в Лондоне и в Германии, они долго жили за
границей. Притом  что я  не считаю,  что  для  них  было  бы  зазорным жить,
например, в Германии. Но я думаю, что они не уедут.
     -- Вам это приятно как русскому патриоту?
     --  Я  не  считаю  себя  русским  патриотом.  Я считаю себя  совершенно
нормальным человеком. Один из  самых умных людей, которых я встретил в своей
жизни  (не хочу называть его фамилию), написал: "Родина -- это почти  то же,
что удобство".  Я  думал  над этим  и  выстроил  цепочку:  родина  -- дом --
удобство. Нам действительно удобно  жить в  России! У нас одна культура,  мы
говорим на  одном  языке,  у  нас  много  событий, которые  нас  объединяют.
Поэтому, наверно, и сражаемся за то, чтоб нам было удобно. Не надо этих слов
--  патриотизм,  за  родину...  Проще,  проще!  Не  нужно  надрыва. А  нужно
серьезное осознание реалий. Что люди хотят жить нормально, удобно.
     -- Борис Абрамович, я вами просто горжусь!
     -- В каком смысле?
     -- Ну, вы  на родине живете. А меня на родину жить палкой  не загонишь.
Мне уютней в эмиграции, тут у вас в России. А не на Украине.

     -- Вот Немцов  говорит: "Я,  мол,  воевал с  олигархами, так у меня все
хорошо, а они где?" А как с вашей точки зрения выглядит пейзаж после битвы?
     --  Я  вообще  не считаю,  что пейзаж  изменился.  Что касается  самого
термина "олигархи"... Если он народный, то что ж, пускай, я не возражаю. Кто
у нас  олигархи? Потанин, Гусинский,  Смоленский, Авен, Фридман, Виноградов.
Ну и что с ними случилось? Они  разве исчезли? Компании многих стали беднее,
да, --  но относительно других они занимают то же самое положение. Гусинский
как  владел  НТВ  и  банком,  так  и  владеет.  НТВ  по-прежнему,  по-моему,
процветает. ОРТ,  несмотря на огромные трудности, тем  не менее как занимало
ведущее место на телевизионном рынке СМИ, так и занимает. ТВ-центр вперед не
вышел и не стал лучше.  Насколько мне известно, Потанин  тоже не  стал самым
бедным человеком в России; "Норильский никель" продолжает приносить прибыль.
СБС-Агро сейчас...  э-э-э... подлежит реконструкции. Но он есть! "Инкомбанк"
тоже  вроде не умер. Да,  Менатеп  много потерял  -- но тоже  сохранился как
сила!  Алекперов  --  как  был  олигарх,  так  и остался.  Поэтому...  Какая
проблема? В чем разница?
     -- Например, в том, что их меньше стали показывать по телевизору. Кроме
вас, -- потому что у вас там свои ребята на ТВ.
     -- Ну, да, часто показывают.
     -- Это само собой так или вы им даете указания?
     -- Каждое свое утро начинаю с того, что звоню генеральном директору ОРТ
и даю указание:  "Значит, так: сегодня будешь меня показывать в вот таком-то
объеме". Он говорит: "Легко!" Смотрю ТВ: показывает!
     -- Больше, меньше -- в зависимости от чего?
     -- А это в зависимости от настроения. (Он смеется).
     -- Я вас серьезно спрашиваю!
     -- А  вы  что, решили, что я вам серьезно отвечаю? Нет,  это само собой
идет.  Это  идет пропорционально той ненависти,  с которой  ко мне относятся
средства массовой информации.
     -- Чем больше ненавидят, тем чаще показывают?
     -- Совершенно верно!
     --  Да...  Судя  по  этому,   дела  ваши  не  блестящи.  Я   опять  про
имиджмейкерство. Понятно, что вы человек самодостаточный. Но не думали ли вы
о том, что если  б к вам возникла массовая симпатия,  ваша деятельность была
бы более эффективной?
     --  Я  за эффектами не гонюсь.  Самый главный эффект... Этого эффекта я
достиг: у меня с самим собой все нормально.

     -- Вы не жалеете, что тогда, в 96-м, сагитировали олигархов за Ельцина?
Думаете, все тогда было сделано правильно?
     --  Ни  малейшего в  этом  сомнения! Это был  выбор не между Ельциным и
Зюгановым,  а  между  одним общественным  строем  и  другим... Но,  с другой
стороны,  был конкретный  человек,  были надежды,  --  и многие  надежды  не
оправдались.
     -- Вы ждали какой-то большой благодарности и не получили ее?
     --  Какая  там  благодарность!  Бизнес --  и  благодарность?  О чем  вы
говорите!  Это была чисто рациональная  политика. Мы поддерживали Ельцина не
потому,  что ожидали, что он нас  отблагодарит,  не  потому,  что он хороший
человек. Мы так и сказали Борису  Николаевичу, когда с ним встречались:  "Мы
пришли не потому, что вас любим персонально..."
     -- Буквально так и сказали?
     --  Абсолютно. Мы ему объяснили: "А потому,  что вы -- это единственный
выход из той ситуации, в которую попала Россия".
     -- Вы были первый в той группе?
     -- Я... я... не  анализировал,  кто  там  первый был, кто  второй,  кто
третий.  Вот в моем союзе  с  Гусинским -- я был первый, я пришел к  нему. И
сказал: "Володя, значит, заканчиваем, время  сложное, давай отложим все наши
споры на потом..."
     -- Это было  ваше  самое  большое  достижение  в жизни --  что вы  всех
помирили и поставили своего кандидата?
     -- Я действительно считаю, что в 96-м  мы сломали коммунизм в России. Я
лично испытывал очень серьезные чувства. Я действительно как бы очень... мне
было очень светло.
     -- Это было упоение?
     -- Нет -- просто очень светло на душе.

     -- Вы говорите, светло на душе -- как в 91-м?
     -- Нет, в 91-м я плохо понимал все те расклады. Тогда я был посторонний
зритель в общем все-таки, а в 96-м я чувствовал -- да, мои усилия значимы.
     Честно сказать,  после этого мне уже  скучно жить. Больше, чем это, я в
жизни уже ничего не сделаю.

     1999
     HHHH Валентин Гнеушев HHHH

     Гагарин, водка, икра, балет. (И  перекрытый Енисей.) Ничего  не забыли?
Привет, а цирк? Па-рам-пам-пам, пара-пара-парам-папам! Циркее всех цирков!
     Забыли...
     Это   непростительно,  ибо  миллионы  людей  никогда  не  целовались  с
Гагариным на Ленинском проспекте в шестьдесят первом,  не  пили никогда (!),
ну, пока,  водки, не  ели икры  ложкой,  не психовали над галстучным  узлом,
опаздывая  на премьеру в Большой... Но ведь  все были же когда-то  в  цирке,
хоть  раз.  Да,  бывает жалкий  лепет про "чудеса для детворы",  но  в цирке
главное другое -- то, что  все  тут, несмотря на  всеобщую  компьютеризацию,
живое,  неподдельное.  Акробаты  летают  в  самом  прямом и непосредственном
эфире, живые дрессировщики кладут  головы в пасти неплюшевым львам, огромные
слоны  сдрейфили и  выполняют команды маленького человечка, а сальто-мортале
обходится без помощи компьютерной графики.  (Ну, это мы просто в сегодняшнем
русском быту  немного подустали  от правды, от ее передозировки, но  это все
временно, и цирк скоро вспомнится, опять займет достойное место в рейтинге.)
     У Гнеушева  очень цирковое  лицо,  всмотритесь:  в нем проступают черты
факира,  цыгана,  восточного  всадника, мага  и  чародея,  --  как бы  такая
вопиющая профпригодность. И точно, в его русской крови есть северокавказская
порция, как специя. Может, и весь его темперамент, и сверкание -- оттуда.
     Он  в свете прожекторов,  в ярко-синем богатом,  от  Кензо, пиджаке,  с
хищным  веселым  лицом,  увешанный  золотыми  парижскими  и разными  прочими
медалями, пролетом из Токио в Нью-Йорк  по делам,  только  успевши прижать к
груди красавицу  француженку-жену, которая бросила ради него  всю свою belle
France!  Не  то чтоб  она декабристка,  но  полпути от Парижа до  Сибири  не
проскакала, но пролетела... (Они, впрочем, развелись в девяносто девятом, но
это уже  другая  история, выходящая за рамки данного исследования.  -- Прим.
авт.)
     Эта масштабная многоплановая картина ослепительного великолепия была уж
почти  вся  нарисована  давным-давно,  к  его  40-летнему  юбилею,  к самому
занавесу старого режима. А дальше-то как жить после этого?

     В  7  часов  начинается  его  трудовое  утро. Идут репетиции  в  разных
залах...  Под  музыку лазерных дисков,  под руководством  главного режиссера
происходит  изнаночная, закулисная жизнь цирка -- потная, трудовая и унылая,
как  на  заводе.  Вот некто жонглирует  шариками  три  часа  подряд,  видимо
перевыполняя план, и непонятно, как при этом не  сходит с ума от однообразия
и  не  сжигает  ладони  трением.  Другой,  то  есть другая, ходит  по  арене
туда-сюда,   бесконечно  долго,   с  поставленным  на  подбородок,  спинкой,
стулом... Наверное, жевать  потом невозможно, ее, видимо,  в  обед отпаивают
бульоном через шланг... А вот пара  -- ловкий накачанный, но не перекачанный
юноша, и неприлично,  до странной,  извращенной степени, гибкая  девчонка  с
узкими  бедрами. И эти  двое заползают, извиваясь,  друг  на друга,  трутся,
вращаются,  перекручиваются.  Ты таращишься на  это  как  дурак...  Неужели,
удивленно спрашивает  Гнеушев, это может возбуждать?  А им нипочем, плевать,
ни один лишний  мускул  у  них  не шевелится. Отдохнули  пять минут  и опять
безобразничают, елозят друг по  другу потными трико. У  них  на самом  деле,
конечно,  простой  акробатический  номер... Рядом молча  стоят три  слона  в
кандалах,  прикованные  к  каменному полу.  Раннему утру  так идет колхозный
теплый запах  свежего  слонового  навоза. Им циркачи  удобряют  свои  дачные
участки.
     -- Что слоны! -- роняет Гнеушев, проходя мимо. -- Впрочем, ну, слоны. В
цирке  вообще  все  есть!  И  если б сейчас  были  динозавры, мы  б их  тоже
дрессировали.
     Линия  его  жизни прочерчена  вполне  по-цирковому.  В  ней встречаются
эксцентричность,   неожиданность    превращений,   внезапность    поворотов,
подпрыгивания и скачки, обиды, которые чисто по-клоунски  выстреливаются под
конец репризы счастливым смехом. Не обходится и без нанесения клоуну побоев,
жалко  его,  но  ему  же  вроде  не больно, так?  И  финал  с  фанфарами,  с
ликованием, как положено на богатом шоу, фейерверками, петардами, сверканием
и звоном золота, несмотря на цирк, неподдельного и тяжелого.
     Линия такая. Вот, смотрите:  сначала  он был бедным мальчиком  в Нижнем
Тагиле,  почти  всецело посвященном изготовлению  убийственных танков;  одни
серые унылые заводы. Мама-учительница, отец, потом отчим, книги,  которых от
безденежья  было  совсем  чуть-чуть. Книги --  тогда -- не  победили:  после
восьми классов мальчик идет в  кулинарный техникум. И не то чтобы он бросил,
одумавшись,  эту  кулинарию,  чтоб уйти в высокое искусство,  нет! Доучился,
окончил, был аттестован на повара-кулинара 5-го разряда и три года  трудился
после в  ресторане! Даже сделал завидную -- вспомните,  как тогда переживали
из-за  колбасы, многие  в  эмиграцию уехали воссоединяться  с  сервелатом --
карьеру: дослужился до завпроизводством. Правда, Гнеушев, днем позаведовавши
производством,  вечером  занимался в самодеятельности,  и ролями  до сих пор
гордится: например, он был Саваофом -- неплохо для начала.
     Ну и наконец, вы дождались, он все бросает и летит  завоевывать Москву.
Поступил учиться на клоуна, но клоуна не вышло из него.  (Хотел написать  --
"даже   клоуна",  но  вовремя   одумался,  ничего  себе   --   "даже".)  Ну,
переквалифицировался  в  режиссера...  И  долго никак  не мог  отважиться на
самостоятельную постановку. Ну  что  же ты! --  попрекали все...  А он почти
десять лет был чужим ассистентом и на свое не решался. Потом вообще  выгнали
с  работы. Пошел в  ДК, как  когда-то  на Урале  после занятий в  кулинарном
техникуме. Мрак...
     Наконец  придумал первый  самостоятельный  номер.  Так три  года не мог
пробить, все не утверждали! Ему советовали  вернуться в уральский общепит, в
провинциальную художественную  самодеятельность.  Но  когда  номер  в  конце
концов поставили, то тут же, с первого выстрела (а другой бы, кстати, первым
выстрелом давно бы застрелился) было попадание в десятку: золотая медаль  на
фестивале  в  Париже!  Вам,  кстати,  давали когда-нибудь  золотую медаль  в
Париже? Нигде  не давали? Да  не переживайте  вы  так, что  слава?  -- яркая
заплата...  Ну,  дальше блеск, слава,  приглашения, медаль за медалью,  лень
считать, Париж-Мадриж, ничем не удивить, все в рот смотрят.
     Что такое цирк
     (монолог Гнеушева)
     -- Цирк -- это фантастическая  реальность. Балет, например, искусство с
условностями и узостью  языка, шесть позиций и все  такое. Кино, фото, видео
-- это документы, там возможен  монтаж, оптический обман  и прочее. В театре
-- картонные  декорации и хлопушка вместо смертельного выстрела.  И только в
цирке все  настоящее, неподдельное, реальное, здесь тебя не обманут. Человек
действительно  отрывается  от  земли,  делает три  сальто-мортале,  идет  по
проволоке  на высоте  реальных двадцать метров (все  это, заметим, на потеху
людей с мобильными телефонами). Человек в клетке  с тиграми --  настоящий. В
цирке животное возвеличивает личность  человека! Вот он выходит, и три слона
становятся на задние лапы. А физически слон ведь куда сильней человека!
     Цирк --  самое  богатое по  выразительным  средствам искусство. Тут нет
декораций, как в театре, все происходит на фоне людей. На арене, в кругу, --
дьявол (!) и циркачи выделывают непотребное.
     Цирк -- это модель мира. Тут есть люди, животные, все есть.
     Самая сильная идеология -- отражение интересов масс -- была всегда не в
газетах,  но  в  ресторанной  музычке,  в  гармони,  в цирке,  наконец. Цирк
воздействуют на подсознание. Это  знали еще Фрейд, Бергсон, Пикассо, Чаплин,
Ницше...  Цирк  превосходит  все  искусства.  Здесь  -- высокие  философские
обобщения.
     Цирк -- это не скороспелка, не эстрада, это историческое искусство. Это
как могучие древние дубы. Меня зовут делать клипы, деньги, а я думаю: как же
я все это брошу? Свою дубовую рощу, которая дает мне только горькие  желуди?
(Он  тогда еще  не  догадывался,  что его  из  цирка уволят. Максим  Никулин
разъяснял  в интервью, что у Гнеушева искусство слишком элитарное, а  массам
надо чего попроще. -- Прим. авт.)

     Кончил  он  случайно  кулинарный  техникум...  И  три года  трудился  в
ресторане  "Памир", что  при фабрике-кухне на улице  Шарикоподшипниковской в
Москве.
     С поварских времен Гнеушев невзлюбил эксперименты:
     -- Они -- чтоб  прикрывать безделье и пустые траты. А я  просто беру  и
делаю, и все! Когда я  работал поваром,  то  безумно  любил  делать котлеты.
Просто котлеты! Они были -- не подкопаешься. Или пюре; уж оно не было взбито
алюминиевой ложкой, от которой сразу синеет, окисляется.  Или бульон  -- это
был настоящий бульон. Бульон, знаете, бульону рознь! Это как вино.
     -- Да что такого может быть в бульоне особенного? -- сомневаюсь я.
     -- О, бульон! Это непросто. Сначала выбирается  хорошее мясо. Потом оно
ошпаривается, чтобы  лишить будущий  бульон мути. Ну, тут надо знать,  когда
его   ошпарить,   оттянуть,  когда  вытащить,   чтоб  не  переварилось.  Лук
запекается,  морковь  добавляется  -- они  дают  янтарный  цвет...  Тут  все
упирается в способности, -- может человек или не может?
     После  работы  я  мчался   на  репетицию;   мы  тогда  создавали  театр
пластической драмы с Мацкявичусом.

     Я его не спрашивал про  учителей -- он сам начал и долго,  подробно, со
вкусом рассказывал:
     -- Я -- учусь. Моим первым педагогом был Сергей Андреич Коштелян, очень
уважаемый мною человек. Я у него в институте учился и после него потом почти
десять  лет  был ассистентом.  Все  смеялись -- дурачок, ты бегаешь  за  ним
петушком,  а  он  деньги  зарабатывает  и  с  тобой  не  делится.  Это  были
завистники, глупые люди, которые ничего не понимают  в развитии  профессии и
вообще в жизни. Но я верил в него и готов был для него бегать за папиросами,
но он не курил.
     Как раньше  было? Вот, говорят, некто вышел из  мастерской Леонардо  да
Винчи. Что это значит? То,  то  он долго рисовал кувшинчик в углу картины...
Или доверяли ему нарисовать море на фреске  Сикстинской капеллы. Вот я и был
подмастерьем,  и меня допустил  к себе большой мастер... Вообще  же я думаю,
что иначе на режиссера невозможно выучиться.
     Проснулся знаменитым
     и первым на Бродвее
     -- У меня был номер -- "Красный арлекин". В восемьдесят шестом этот мой
номер в Париже на цирковом фестивале получил золотую медаль! Меня  выгнали с
работы, из циркового  училища -- а тут такое! А узнал я по телефону, меня-то
в Париж не брали. И сразу потянулись ко мне люди.
     Когда случился первый успех, я даже испугался. Ведь как бывает  -- один
раз был успех,  и все, а дальше что? Полно  же  художников --  авторов одной
картины. А что слава? Дядя Берлиоза считался очень умным человеком... у себя
в Киеве. Ну, скажут, Гнеушев медалей нарубил. А что эти медали, когда забыли
даже Чаплина, Енгибарова?
     -- Следующая большая "медаль" -- Бродвей?
     -- Бродвей... В девяносто первом году там в  одном  театре на Пятьдесят
первой улице  мы  поставили  цирковой  спектакль  из  моих номеров.  Не могу
сказать, что это  был большой успех... Но мы там отстояли сорок восемь дней.
А до меня на Бродвее никогда не было русского шоу.

     Дошкольник Гнеушев возмущался, почему  мама не позволяет  ему  ходить в
выходных  туфлях ежедневно -- для  него  будни  были  важны  не  менее,  чем
праздники,  он считал  себя достойным этой  роскоши  -- китайских туфель  за
5.50...
     А знаменитые  свои сигары  он  не  в  случайную  минуту,  не в школьном
туалете  научился  курить у пионеров, но -- когда окончил режиссерский. И из
студента  сделался солидным  будущим режиссером.  Один старый коллега тогда,
выслушав жалобы Гнеушева на безденежье, дал ему великий урок:
     -- Валя! Режиссер не должен быть бедным!
     -- Почему?
     -- Кто ж тогда тебя будет слушать? Бедных ведь никто не слушает...
     И вот тогда, в семьдесят  восьмом, Гнеушев делом ответил на  эту мудрую
тираду:  он пошел  в магазин, впервые  в жизни купил  себе гаванскую сигару,
срезал наконечник, разжег и затянулся...
     Теперь послушайте рассказ Гнеушева про знаменитые его сигары:
     --  На  сигары моды нет,  это  не  мода. Сигара --  это тест, это выбор
человека. Это  как "Роллс-ройс". Это степенность, солидность. Жулик, человек
несерьезный,  не   способен   оценить   сигару.   Сколько   я  видел   этому
подтверждений! В  аэропорту или в ресторане,  бывает, вдруг  учуешь сигарный
дым, повернешься  -- и видишь  перед собой  солидного человека.  Обычно  кто
курит  сигары? Крупные банкиры, сенаторы, фабриканты...  Не  может карманник
курить сигару! Это было бы нарушение гармонии.
     Я  беспокоюсь о том, соответствует  ли качество моей работы  сигаре.  Я
должен своим трудом соответствовать сигаре.
     И еще:
     --  Каждый процесс приводит  человека в свою форму.  Сигара -- в  одну,
гусиное перо  -- в другую, а трость еще  сильней влияет... Недавно я занялся
верховой  ездой,  потому  что хочу  быть всадником.  Животное  возвеличивает
человека! Лошадь  --  роскошь, не зря  верховой ездой увлекаются  английские
лорды. Лошадь -- эквивалент фрака, сигары.
     -- А без этого никак? Режиссеру обязательно нужны капризы, причуды?
     -- Нет, капризы -- другое, это когда  непонятно... Я вот сейчас занялся
поиском  антиквариата. Не потому, что у меня  переизбыток денег,  а просто у
меня есть желание окружить себя старинными ценными вещами. У меня дома камин
из мрамора. Камин соответствует квартире, моему  стилю, архитектуре  дома...
Тут  дело  не только в имидже.  Это взгляд на жизнь! Вот меня звали в Японию
ставить  шоу.  Я  потребовал билет  первого  класса. Почему? Это  ж  дорого!
Отвечаю им: если вам жалко денег,  значит, вы  меня  не уважаете  и я вам не
нужен. Ведь если я  человека приглашаю к  себе в гости и не отдаю ему лучшую
пищу, лучший коньяк, значит, я его не уважаю; ну и зачем тогда он мне нужен?
Если я для них экономический партнер, так мне у них делать нечего.
     Они согласились, что первый класс -- это и есть мой уровень. И тогда  я
к ним полетел.

     Возможно, самая интересная режиссерская, по  жизни, находка Гнеушева --
это его бывшая жена Жоэль,  парижанка. Она, кстати,  ученый  --  юрист; одну
диссертацию там защитила, другую тут. Жоэль очень серьезная женщина. На моих
глазах  она,  за рулем  ржавой советской "шестерки",  обошла пробку:  просто
пересекла  Цветной  бульвар  поперек по  пешеходной  дорожке --  где киоски,
напротив цирка.
     Женился он  на ней в  свои сорок лет, и это был  его  первый брак.  Как
провел  предыдущие   двадцать  с  лишним  лет   своей  взрослой  жизни  этот
темпераментный  бонвиван,  немножко  авантюрист,   человек  со   вкусом,   с
артистическим даром, любитель и ценитель роскоши, успеха?..  Не знаю. Ничего
не знаю -- возможно, дышал сладкой бумажной пылью в читальных залах, он ведь
так любит книжки...
     О его прошлой личной жизни официально известно только то, что  ее  плод
--  взрослая  дочка.  Она  доучивается  на  театрального  продюсера,  причем
инкогнито:   папа  не   хочет,   чтоб   ребенку   мешали  устраивать   жизнь
самостоятельно.
     Гнеушев красиво расказывает про жену; если зарифмовать  эту love story,
то есть, pardon, извините, histoir d'amour, выйдет поэма:
     -- В  выборе  жены  проявилась моя мещанская сущность. Жоэль --  как  с
картины  Брюллова... В ней есть натурализм,  она  реальная  женщина, земная.
Жена моя моложе меня почти на  пятнадцать  лет. Это  тоже  непросто, но я не
жалуюсь, ни  в коем случае -- я  горжусь своей женой; не знаю, может ли  она
мной гордиться...
     Мы познакомились в Москве, в восемьдесят восьмом  году, в вагоне метро.
Сижу, сплю.  Приоткрыл глаза -- смотрю, у женщины рядом руки очень красивые.
Надо же, думаю, какие ухоженные. А кисти -- эквивалент интеллекта. (Согласно
семиотике, науке о знаках, -- а я ее преподавал в двенадцати университетах и
потому знаю, о чем говорю.)
     И  вот  она  встает,  берет  чемодан... Говорю  ей: "Разрешите помочь?"
Разрешает. Она испугалась, думала, я из КГБ, и начала оправдываться: вот, от
группы  оторвалась, ей надо  догнать своих  во  Владимире. Поймали частника,
отвез ее  на вокзал. Обменялись  телефонами... Через  два  года  я в Париже,
звоню ей...
     После она  приехала ко мне в Москву. И началась наша жизнь. Мы не сразу
поженились,  потому  что  это было модно -- жениться на иностранке. Но через
какое-то время  все же расписались. Теперь у нас  два сына,  две няни:  одна
француженка, другая  русская. В  отпуск ездим  к родителям  жены,  у них две
дачи: одна под Авиньоном, другая в Тунисе.
     Жену мою часто спрашивали: вы любите своего мужа? Она отвечала: "Ну как
бы я  могла жить  в  Москве, а не  в Париже, не любя?  Как  я смогла бы  все
бросить -- комфортабельные  булочные, замечательные  магазины,  великолепные
рестораны?"
     Я могу только быть ей благодарен...
     С другой  стороны, я тоже не уступаю: я знакомлю ее с культурной жизнью
не  только Москвы, но  и мира, она  со  мною путешествует, где только  мы ни
бывали. Ей  со  мной не стыдно.  Если она и не гордится мной, то  по крайней
мере не стыдится.

     -- Я представляю страну  за рубежом! Уж  я-то  имею спрос. Я работал на
Бродвее, я  ставил в  Париже,  в Японии. Но  я  предпочитаю заниматься своим
домом, своими  детьми...  Это не пустые слова при наличии  у меня квартиры в
Париже.
     Я преподавал в половине престижных  университетов мира! В Колумбийском,
во  Флоренции,  в Париже  в  Американском университете,  вел семинары  -- по
выразительному стилю, преподавал искусство визуального восприятия и  науку о
знаках  --  семиотику.  Для меня было  странно,  что платили  деньги, причем
большие:  двести долларов в час, притом что работал по четыре часа в день. Я
чувствовал себя... роскошно. Это началось еще в СССР.
     Но деньги  -- не более чем  деньги. Я знаю, каково очень богатым людям,
когда они никому не нужны -- несмотря на все их миллионы...

     -- Книги -- это серьезно.
     Феллини кичился  тем, что он прочел всего три книги.  У  меня в  Нижнем
Тагиле, когда я  был маленький, тоже было три книги:  "Мифы Древней Греции",
"Гулливер"  с  графикой  Доре,   академическое  издание,  и   "Гаргантюа   и
Пантагрюэль". Это все я от бедности читал и перечитывал.
     Сейчас у  меня, какое совпадение, тоже  три  любимые книжки,  которые я
бесконечно читаю. Это "Творчество Франсуа Рабле" Михаила Михайловича Бахтина
(мне с  ним даже посчастливилось  встретиться однажды в  Доме  творчества  в
Ялте).  Еще  --  "Жизнь  драмы"  Эрика  Бентли,  американского  театрального
теоретика.  И   есть  такой   человек   Арнхейм  --  "Искусство  визуального
восприятия". Конечно, я не могу  из своей жизни вычеркнуть и других авторов,
но эти три стоят особо.
     В  связи с книгами  вот что меня  удивляет. Прихожу в читальный  зал --
множество  людей сидят  читают,  а делать ничего  не умеют. Прихожу в другое
место, там репетируют, работают -- но ничего не читали, не знают.  Но где же
гармония  между знанием и  умением  что-то  сделать,  как это  было в  эпоху
Возрождения?
     А нету гармонии...

     1998





     В  новой  России  появилось  новое  поколение диссидентов. Они обличают
новый режим, причем довольно убедительно!
     Кажется, самый яркий из новых недовольных -- Сергей Пашин. В диссиденты
он  пришел с  неожиданной  стороны: сделав  блестящую карьеру в  официальной
юриспруденции, он, так сказать,  "перешел на сторону народа" и служит теперь
как  бы  не  праву,  но, если  так можно  выразиться,  справедливости. Пашин
страшно популярен среди коллег: как только его выгнали из Мосгорсуда, тут же
начались митинги  в его поддержку. Своего молодого соратника защищали давние
диссиденты  с громкими, еще  со старых времен, именами: Елена Боннер, Лариса
Богораз, Сергей Ковалев,  Валерий  Абрамкин.  Они,  в  частности,  письменно
требовали  от  ООН  восстановления   справедливости,   которая   в  итоге  и
восторжествовала: начинающего диссидента восстановили на работе.
     Кто же такой Пашин?

     "Сергей Пашин -- юрист с мировым именем".
     "В море произвола Пашин создавал островок праведного суда".
     "Одним честным судьей стало меньше".
     "Белая ворона правосудия".
     "Изгнан из судей за недопустимый гуманизм".
     "Уволен за человеческое отношение к подсудимым".
     "Судья Пашин виновен в инакомыслии".
     "Пашин опасен, потому что мыслит".
     "Почему  же  коллеги-судьи  решили  изгнать  его  из  своих  рядов,  не
потрудившись даже придумать менее смехотворный повод?"
     "Независимое  поведение этого судьи пришлось  не по  нраву  коллегам по
системе".
     "Вместе  с  Мосгорсудом  потерпела  поражение  вся  российская судебная
система".
     (Из газет)

     Сергей Пашин родился в 1962 году в  Москве в православной семье. Будучи
школьником, написал устав оперотряда  при Черемушкинском  райкоме комсомола.
На  третьем курсе юрфака  МГУ  был приглашен в КПСС, которую  считал "чем-то
вроде   сословия  всадников  в  Древнем  Риме".  Из   КПСС  вышел  во  время
августовского  путча 1991-го.  По окончании юрфака остался  там преподавать,
защитил диссертацию. Служил в  Администрации Президента.  Пашин --  основной
автор действующей концепции судебной  реформы и единственный автор первого в
истории России проекта закона о Конституционном  суде. Руководил разработкой
российского    законодательства     о     суде     присяжных,     модельного
Уголовно-процессуального кодекса для государств СНГ.
     Женат, есть дочь. Непьющий.

     --  Сергей Анатольевич! Давайте мы освежим  в памяти ваши самые громкие
дела.  Все  они  были  сенсационными: вы выигрывали  совершенно  безнадежные
процессы, вы освобождали людей из-под стражи в  самых  невероятных  случаях.
Взять  хоть  ту  отважную  проститутку,  которая  столовыми  приборами убила
насильника!
     --  Было дело.  Один  молодой человек привез  в Москву свою девушку  из
маленького городка, погрязшего в безработице. И вот эта юная особа поехала в
Москву трудиться проституткой.  Первую неделю все было замечательно, а после
ее квартирный хозяин начал девушку бить  и  насиловать. И кончилось тем, что
после очередного избиения и принудительного секса она  ему, сонному, нанесла
семьдесят два удара  двумя вилками и двумя  ножами. Эксперты -- психиатры  и
психологи --  решили, что девушка  была  вменяема, но находилась в состоянии
сильного эмоционального напряжения, которое, однако, до аффекта не дошло.
     На суде  прокурор просил дать ей восемь лет  лишения свободы. А мы дали
ей десять лет, но условно -- и освободили в зале суда.
     -- Это исторический приговор! Ближайший аналог -- в истории российского
суда -- дело Веры Засулич. Вы тоже войдете в учебники!
     --  Нет, -- скромно возражает он. -- Похожее дело уже в наше время было
в Ивановском суде.  Там ранее судимая женщина зарезала сожителя, который над
ней измывался, и суд присяжных признал ее невиновной в убийстве.
     -- Как же так, за убийство -- условно?
     -- Это точно, коллеги смотрели  на меня как на сумасшедшего. Не бывает,
говорили,  так --  и быть  не должно! Но!  В  УК нет никаких ограничений  по
срокам условных наказаний и статьям.
     -- И что, убила -- и иди гуляй? Так просто?
     -- Не-е-т,  не  так.  Все-таки  она полтора  года  отсидела в СИЗО, все
осознала и раскаялась, это же видно. Я ей  сказал после вынесения приговора:
"Вы совершили тяжкое преступление -- и перед Богом,  и перед людьми. То, что
вас освободили из-под стражи,  не должно вами восприниматься  как  отпущение
грехов. Более того,  на вас многие будут коситься, городок-то ваш маленький.
Люди  будут смотреть на вас как на  убийцу, и вы должны это принять. Принять
как часть наказания".
     -- А чтоб чисто оправдательный приговор, такое было у вас?
     --  Да,  причем  неоднократно.  Вот, пожалуйста, история про  еще  одно
убийство. Там все шло к пятнадцати годам лишения свободы, ситуация на первый
взгляд была  весьма  простая.  Но  нам  с народными  заседателями показались
странными некоторые места в заключении экспертов. Мы вызвали в суд медика из
экспертной  комиссии и  выяснили, что  в момент  убийства (время наступления
смерти устанавливается довольно точно)  обвиняемый находился совсем в другом
месте.  Но! После следователь уговорил экспертов,  и они все наврали в своем
заключении: сдвинули время убийства в удобную для прокуратуры сторону.
     Помолчав, Пашин с плохо скрываемой гордостью говорит:
     --  Заметьте,  все  это  при молчании адвоката, сохранявшей олимпийское
спокойствие на протяжении всего судебного следствия!  Спасибо, суд додумался
вызывать эксперта в заседание и задать ему несколько неприятных вопросов. Но
это ж еще надо было раскопать!
     А гордость  тут и  незачем скрывать -- ведь  он установил истину и спас
человека. "Чего  от судьи вроде и не ждет никто, это же не его дело, верно?"
-- ловлю я себя на странной мысли.
     -- Освободили его из-под стражи прямо в зале суда...
     -- Да, но  так на вашем месте  поступил бы  каждый? Если б ему  повезло
раскопать?
     --  Нет...  В  этом   случае   обычным,  "правильным"  было  бы  как-то
переквалифицировать  деяние   по  более  мягкой   норме,  например,  осудить
обвиняемого если не  за убийство, так хоть за недонесение или укрывательство
(там  было еще два убийства, совершенных знакомыми обвиняемого), и дать срок
в пределах  отбытого  в СИЗО... Обычно  именно так делается. Сколько человек
уже отсидел, столько ему и дают.
     -- Это верное замечание, я, как бывший репортер криминальной хроники, с
вами совершенно согласен!
     -- А еще было дело о  похищении бизнесмена с целью выкупа. Один из семи
обвиняемых   (его  фамилия   Гусев)   этого   похищенного   охранял.  Причем
пострадавший  хвалил Гусева  за  доброту и участие, тот  ему слова худого не
сказал! И даже кормил тем, что  ел сам. Душа-человек,  одним словом!  И  вот
этот добрый  Гусев  просидел в камере  под следствием полтора  года. У  него
туберкулез первой степени, это  значит, что уже начался распад легких. А его
даже  в лазарет отказались поместить, негодяи! Он бы умер  в  тюрьме, притом
что смертной казни по его статье не предусмотрено...
     И вот  в  такой ситуации мне подают ходатайство  --  изменить  ему меру
пресечения  на  подписку о  невыезде. Гусев и его мать-учительница  умоляют:
"Смилуйтесь!"  Один  из  зампредов   суда  мне  строго-настрого  посоветовал
ходатайство отклонить. Но  суд под  моим председательством  освободил Гусева
из-под стражи. И он смог сразу лечь в больницу, что спасло ему жизнь. Никуда
он, конечно, не сбежал и никаких преступлений новых не совершил.
     Перед приговором пришла ко мне дама-прокурор и говорит: "Дело у кого-то
на контроле, Гусеву надо дать восемь  лет". --  "Так он же, -- отвечаю, -- в
колонии больше года не протянет!" -- "Ладно, -- говорит, -- тогда не восемь,
а  пять".  Их  и потребовала. А  мы  назначили три года лишения  свободы  --
условно.  Маменька  этого  Гусева  приходила потом,  благодарила --  процесс
распада легких приостановился, и он выжил.
     -- То есть срок -- условно, а его в камере уже полтора года продержали.
Выходит, ни за что?
     --  Не  совсем  так.  Он  виновен  в  совершении  преступления, но  его
содержание   под  стражей  в   ходе   предварительного  следствия  не   было
необходимым.
     -- И туберкулезом  заразили...  Вот скажите, если проститутка намеренно
клиента заразит сифилисом, ей что будет?
     -- Лет пять может получить.
     -- Так, может, стоит Гусеву вчинить иск коменданту "Матросской тишины"?
     -- Куда! Он и так счастлив, рад, что вовсе там не помер. Да и не поймут
у нас такого... А что касается туберкулеза, так им, по некоторым  сведениям,
заражено около десяти процентов зеков.
     По  тому  же  делу  мы еще  одного обвиняемого  выпустили под  залог --
пятнадцать  миллионов  рублей  старыми. Это  некто Салимов.  Он поступил  на
работу и  стал кормить семью.  Тоже никуда не сбежал! А на суде получил пять
лет условно.
     Интересно,  что  решение  об  освобождении из-под  стражи  Салимова  мы
приняли  в три часа  дня  в  пятницу.  А  в  пять вечера в СИЗО  закрывается
спецчасть, так что человеку пришлось бы сидеть в камере лишних два дня -- до
понедельника.  Надо было торопиться! Но машину мне в суде, конечно, не дали.
Тогда я  снарядил секретаршу. Дал ей  денег на  такси, копию определения  об
освобождении  и еще  позвонил  начальнику СИЗО. Успели, выпустили-таки этого
Салимова в пятницу!
     --  Вас спрашивали: "Интересно,  а  с чего  это  судья  так заботится о
преступниках?"
     -- Конечно. Мне  и на совещаниях говаривали: "Выпуская такого-то из-под
стражи, вы думали о себе, о всех нас? Потерпевшие небось кричат, что в  суде
за взятки преступников на волю отпускают. Мы даже не исключаем,  -- говорили
мне официально, -- что под вас берут деньги с клиентов адвокаты".

     -- Вы -- автор и соавтор не только принципиально важных законопроектов,
но и всей  концепции  судебной  реформы. Этим  можно гордиться! И больше уже
ничего не делать, все равно войдете в историю.
     -- Это беспрецедентная вещь в карьере юриста, -- сдержанно отвечает он.
     -- Разумеется, благодарность народа не знала границ?
     -- За  законопроект  о  Конституционном суде я  получил от  Хасбулатова
премию -- два  оклада.  Как раз хватило на стиральную машину  "Малютка", она
тогда стоила шестьсот с лишним рублей.
     -- После Белого дома вы быстро пошли в рост.
     -- Я  был начальником отдела  судебной реформы Государственно-правового
управления Президента. У меня  было восемнадцать подчиненных! А после Ельцин
и вовсе подписал бумагу, чтоб меня повысить до зама начальника этого  самого
управления,  а  отдел  чтоб  был  головным  подразделением  Администрации по
реформе. Кто разбирается в аппаратных интригах, тот способен оценить...
     -- Ну и?..
     -- Ну а через три недели после того, как Борис Николаевич это подписал,
отдел наш расформировали. Людей разогнали.
     -- Что так?
     -- Обычная аппаратная интрига! Там ведь следят, чтоб ты не высовывался,
не  возвышался над кем не  надо,  и  прочее.  Все  развивалось  по принципу:
"Жалует  царь, да не жалует  псарь". Хотя я продолжаю  испытывать  искреннюю
благодарность к Президенту России за то, что он проявлял долготерпение.
     --  Да...  И  вот  вы со Старой  площади,  от  дорогих  чиновников,  от
замечательных портфелей -- и  прям сразу в суд.  Какое  вам сразу дали дело,
чтоб привести в чувство, чтоб фейсом об тейбл?
     -- А убийство с особой жестокостью! Сосед убил соседа, труп расчленил и
выкинул  в  Москву-реку.  Человек  только что вышел из  больницы, где его от
белой горячки вылечили, и решил отметить это дело.
     --  Неплохая  встряска  после  академических  занятий  и  президентских
советов! Это вам не Плевако  читать в подлиннике. Надеюсь, хоть этого-то  вы
не оправдали?
     -- Что вы! Десять лет дали.
     -- А как вас из суда после уволили?
     -- С формулировкой "за разглашение тайны совещания".  Приговор по  тому
делу, где Гусев был, я его еще не дописал, а,  получив двухдневный отпуск за
свой   счет,   отправился   на   конференцию   в  Законодательное   собрание
Санкт-Петербурга.  Там  обсуждался  проект  нового  Уголовно-процессуального
кодекса. Разумеется,  о деле  и принятых  судом  под  моим председательством
решениях я никому не рассказывал.
     -- Ну,  легко  было  догадаться,  что ничем  хорошим  ваше практическое
судейство кончиться не  могло.  Это как если  бы  рефери  на  ринге попал  в
уличную драку, -- и там бы ему, конечно, обязательно навешали.
     Вот  ваши  бывшие  подчиненные  по  отделу  судебной  реформы  пошли  в
адвокаты. А вы нет, почему? Поди, плохо...
     -- Денис Давыдов писал:

     Я рожден для службы царской.
     Сабля, водка, конь гусарский --
     Это век мне золотой.

     Вот и я тоже "рожден для службы царской".
     -- Ага, вы, значит, государственник. Тогда, значит,  и про водку верно,
без нее на госслужбе кто ж обойдется.
     --  Государственник  --  да,  а  водки  не  пью. Не привык.  Зачем  это
одурманивание? Я пробовал, это бессмысленно.
     -- Но вы  ведь понимаете, какую  вы пропасть этим вырыли между собой  и
народом?
     -- Это да...
     -- Могу себе представить, как вам было мучительно больно  в Белом доме,
в Администрации Президента...
     -- А в суде тем более!
     -- И вы не смогли через это  переступить? Ну,  пили бы для дела. Это  ж
приятней, чем в теннис.
     --  Я считаю, что частная жизнь -- одно, а служба -- это служба и никто
не может навязывать мне линию поведения.

     -- Когда  вас  выгнали  с работы  из Мосгорсуда, вы  пошли  преподавать
прокурорам. То  есть  вы  что же, решили  разрушить порочную  инквизиторскую
систему изнутри? Вы захотели их перевоспитать?
     -- Я, когда читал лекцию прокурорам,  не говорил им, что  они всю жизнь
неправильно жили, а я будто  бы носитель абсолютного  знания.  Наоборот, вел
себя скромно  -- вот,  мол,  сейчас хороший повод поговорить снявши мундиры.
Первые лекции тем не менее вызывали страшное возмущение, ропот, просто гнев.
Но,  поскольку  я  никогда   не   перехожу   на  личности,   они  постепенно
успокаиваются...
     -- Вы там как психотерапевт?
     -- Нет, нет.
     -- Или это как снятие порчи?
     --  Нет,  я просто объясняю, что  к чему, помогаю людям понять.  Помню,
рассказывал я им про пытки...
     -- Они небось в ответ кричали: "А то мы не знаем!"
     -- Нет, они кричали: "Никогда, отродясь не было никаких пыток!" Тогда я
постепенно подвел их к теме с другой стороны: "Если вы  надзираете и  бдите,
так должны знать, сколько у вас отделений милиции и в каких  бьют, а в каких
нет". -- "Конечно, -- кричат, -- знаем!" "Ну, вот видите... Слыхали, значит,
про пытки! А  говорили, что не  бывает такого!" И тут до них доходит, как же
они прокололись...
     -- То есть вы их ловите, подлавливаете?
     --  Скорее, помогаю  быть  искренними. И  вот  самый суровый  прокурор,
громче всех возмущался, говорит:  "Приеду домой и сразу в плохих  отделениях
посажу своих помощников! При прокуроре-то всяко не будут бить".
     -- Это хорошее, правильное, нормальное решение?
     -- Нормальное, но не  настоящее. По-хорошему, там надо не прокурора, а,
наоборот, дежурного  адвоката сажать.  Но  они его  не  пустят! Им  же  надо
сначала   чистосердечное  собственноручное  признание  получить.  А  адвокат
помешает, скажет -- сиди молчи. К ним ведь если  попал  человек, так они его
непременно должны посадить, прав он или виноват.
     -- Слушайте, а зачем им это все? Они ж не садисты, не маньяки?
     -- Конечно,  не садисты!  Просто система  так  работает. Если они  дали
санкцию  на арест, а после человек  оказался  невиновным, то прокурора могут
лишить  премии,  затормозить  очередную звездочку.  У  них  там  в  приказах
Генерального  прокурора объясняется: если был  арест, а после  арестованного
оправдали -- это ЧП, за это накажут. (Я сам документы читал.)  Это вынуждает
прокуратуру добиваться для арестованных  обвинительных приговоров, даже если
дело сшито "на живую нитку".
     -- А что б им с другого конца подойти -- не арестовывать ни за что?
     --  Ну,  это  для  них слишком  сложно.  Неквалифицированные  работники
предпочитают ограничиваться  простыми формами контроля. Вот, например, когда
к ним приходит жалоба на незаконный арест, нет смысла ее рассматривать. Ведь
приговор  скорей  всего будет обвинительный,  гарантия  --  девяносто девять
процентов! Это статистика...

     -- И что ж, справедливость в наших судах невозможна?
     -- Вообще справедливость  имеет какой-то шанс  только в  состязательном
процессе.  Но состязательность в наших  судах отменил  еще Петр:  "А  суду и
очным ставкам  не бывать, а все дела ведать розыску". Инквизиционный  же суд
-- вот такой,  как у  нас, -- вообще мало связан с  идеей справедливости. Он
обслуживает чьи-нибудь интересы, правильно или ложно понятые.
     -- Так вы скажите -- чьи?
     -- В лучшем случае интересы борьбы с преступностью.  А на самом же деле
сплошь и рядом -- справедливость  корпоративно понятую. Приговор придумывают
не  по  справедливости, а такой, чтоб и прокурор был доволен,  и вышестоящая
инстанция не отменила.
     -- Понятно,  закон --  что дышло. А как им ворочают? Вот что, если надо
принять по делу определенное решение, так начальство  вызывает  судью и учит
его жить?
     -- Ну, если  судят  безвестного хулигана, то кому ж он нужен -- его как
хотят,  так  и  судят.  А если  дело важное, если  оно связано  с  городским
имуществом, с родственниками высокопоставленных лиц, с политикой... Особенно
с выборами! Вот, например, во время местных выборов в суд подаются жалобы на
действия  избиркома. Как их рассматривать?  Не угадаешь --  считай,  потерял
кресло.
     Вообще  суды  --  вопреки Конституции -- содержатся  в основном за счет
местных бюджетов.  А еще  ж  квартиры  судьям надо получать.  Всегда местная
власть может нажать на суд! Сверху председателю суда объясняют, какой  нужен
приговор, и он расписывает дело кому-то из своих доверенных судей. Это ж вам
не федеральный округ Колумбия, где все дела распределяются по жребию!
     --  Но  и начальству  же тоже трудно!  Справедливость -- одно, а вашему
брату судейскому надо же квартиры давать.
     -- Да, да, понятно...
     -- Квартиры... Вот у вас какие жилищные условия?
     -- Трехкомнатная квартира на троих.
     -- Вот видите... Вам хорошо, а другим? Теперь деньги: их где дают, как?
     -- Это дело "черной" адвокатуры. Приходит адвокат к своему дружку судье
и  договаривается  насчет  приговора.  А еще  лучше, если он со следователем
поговорит. И поделится гонораром.
     -- Ну,  тут можно утешаться вот чем. Кто-то мудрый сказал: "Не требуйте
у Бога справедливости.  Если  б  он был справедливым, то  давно  б  вас всех
наказал".

     -- Если  сейчас попытаться описать  нашу жизнь  не из  желаемого, но по
факту, если глянуть на нас непредвзято -- какие термины вы бы применили?
     -- У  нас нормальное неправовое государство, причем не  самое плохое из
неправовых. Управляют нами  не  законы, а личное  усмотрение начальства. Это
управление вотчинного семейного  типа, то есть типичный феодализм. Феодал --
отец своим  подданным,  а  они ему должны  быть как дети. Если холопам сразу
дать демократические свободы  и  зауважать  права  личности,  то  это  будет
посягательство на  власть феодала.  Что очень плохо: ведь другой власти  при
таком строе не  бывает! Приятно,  что  феодальный  способ  правления намного
прогрессивней,  чем  рабовладельческий  строй  (который  у  нас  недавно был
свергнут). А теперь систему  разлагает еще  более прогрессивная  формация --
капитализм.  К  власти  идет  денежный  мешок,  он  ломает  загородки  между
регионами и  постепенно ограничивает  власть  феодалов. Этот замечательный и
очень полезный, хотя  и  стихийный, процесс  идет в хорошем темпе: смотрите,
как заметно подточился  феодализм за последние пять  --  семь лет!  В общем,
наше общество устроено разумно, все идет как надо, ситуация понятна, будущее
предсказуемо.  К  сожалению,  большие  ресурсы  отвлекаются  на  поддержание
иллюзии  того,  что  у нас  якобы демократия  и  правовое  государство.  Это
делается  для успокоения слабонервных и наивных, которые не понимают: ничего
не изменится, пока не созреет историческая необходимость.
     --  Но пока не  созрела  эта историческая необходимость  и  нет  денег,
нельзя ли  бесплатно  -- как в американском кино  --  завести такой порядок,
чтоб  всякий  арест  немедленно  подтверждался судьей?  (Вообще если  б  эти
заокеанские боевики с  их маниакальным уважением к писаным законам  у нас не
показывали,  то с вами б вообще никто разговаривать  не стал.) То  это  тоже
будет посягательством на власть феодала?
     -- Да, будет посягательством. И кроме того, некогда судьям дежурить,  у
них и так средняя нагрузка -- сорок дел в месяц.
     -- Особенность феодализма -- низкая  цена человеческой жизни, а права и
достоинства личности при нем вообще не принято обсуждать. Так?
     -- Вот в феодальной Англии как  проводилась чистка переполненных тюрем?
Приезжал шериф и  в зависимости от  настроения всех выпускал  или, напротив,
всех  вешал.  Вот  и у нас в  прессе были предложения отменить мораторий  на
смертную  казнь и  смертников побыстрей расстрелять,  а то якобы  они  много
проедают. А их всего-то пятьсот человек -- прям объели страну!
     -- Так что, у нас время для реформ еще не пришло?
     --  Нет, просто одновременно  с  реформами надо  вести просветительскую
работу. Чтоб люди, которые принимают решения, учились их принимать на основе
новых, правовых стандартов.
     -- То есть  вы и сами понимаете,  за что вас не  любит начальство?  Оно
знает, что не надо  гнать лошадей, не надо спешить  с реформами, когда у нас
такое состояние умов. Вы тоже  ведь не требуете  немедля  навести  порядок и
уповаете  на  медленный  прогресс.  Газеты потихоньку  будут  пописывать про
гуманизм, ТВ американскими  детективами приучит нас к правам человека --  и,
гляди, нравы постепенно поправятся, так?
     --  Да,  все должно  постепенно делаться. Те же суды присяжных  хоть  и
медленно,  но  переустраивают среду вокруг.  Вслед за ними  и  простые  суды
начали  исключать из дела доказательства, добытые с  нарушением  закона,  --
вот, есть теперь такая процедура! Это культура, это как мытье рук перед едой
-- приказным  порядком не введешь, пока люди сами с этим не  согласятся и не
примут как свое.
     И  еще  нужна  политическая воля. Надо, чтоб  царь  был освободитель  и
реформатор и  чтоб строго спрашивал с чиновников за подготовку и  проведение
реформ. А то когда ввели суды присяжных, так я сам ездил по стране, правдами
и неправдами выторговывал здания под  эти суды. А ведь можно было из  Москвы
строго приказать! Но -- нет, не приказали, сказали -- сам выбивай, если тебе
надо. И это, заметьте, в лучшие времена президентской заботы о реформе -- до
того как Филатов с Ореховым нас разогнали.

     -- Вы диссидент?
     -- Да  нет... Или, если вам  угодно --  диссидент в советском понимании
этого  слова. Тогда диссиденты  указывали  власти на то, что она должна была
соблюдать собственные законы. И я теперь указываю.
     -- Вы -- идеалист?
     --  Да. В  том смысле, что у меня есть идеалы, за  которые я  сражаюсь.
Это, например, идея правды. Верующий ли я? Да, конечно. Если говорить о моих
идеалах,  то  они,  собственно,  вмещаются  в  короткой  фразе  из манифеста
Александра Второго: "Да правда и милость царствуют в судах".
     Иногда народные заседатели меня спрашивают:  "А что будет вам, если  мы
примем  такое-то  решение?"  Я  им  отвечаю:  "Наши  неприятности  ничто  по
сравнению с неприятностями подсудимых. Нас поругать могут, а  у них -- жизнь
отнять".
     -- Получается, что вы один хороший, а все плохие?
     --  Не так. Тут  важно,  как  человек  относится к  правосудию:  как  к
производственному процессу или как к служению. Для части моих коллег дело --
это  некий полуфабрикат,  который нужно довести  до  кондиции,  то  есть  до
обвинительного  приговора.  И  побыстрее.  На  президиуме  за   день   могут
рассмотреть шестьдесят дел зараз!  Судьи не в состоянии в эти дела вникнуть,
и в конечном счете получается, что все решает молоденькая девочка без опыта,
без  образования  --  та,  что  готовит к  заседанию бумажки.  Это  страшный
конвейер...
     -- Обычно судьи в Бога не верят, вы тут в явном меньшинстве.
     -- Не верят...
     -- И что, в этом -- проблема?
     -- Нет, это не важно, у атеиста тоже есть совесть.
     -- Интересная  точка  зрения!  Ну-ка, расскажите, каким  же  вы  видите
механизм совести у атеиста?
     -- Даже у атеиста может быть ответственность перед собой. Когда человек
не хочет в своих глазах быть мерзавцем, -- вот и механизм.
     -- Вы  ведь не можете  вот в этих терминах говорить со своими коллегами
-- служение или конвейер.  Вы  скажете --  "служение",  так  над  вами  ведь
смеяться будут, а?
     -- Да, сейчас не всем понятно. Но пройдет время, и будет понятно.
     -- Вы с ними говорили в таких терминах или нет?
     -- Нет. С человеком надо говорить понятным ему языком.
     -- Кто с вами по эту сторону баррикад?
     -- Масса народу.
     -- Кто,  кто это? Могут ли эти  ваши люди  принимать решения на высоком
уровне?
     -- Ну это профессора, доктора, адвокаты...
     -- Вот  там  на самом верху, где вы  вращались, --  видели вы настоящих
государственных мужей, которые  все понимают  и  делают  добрые дела хотя бы
тайком, как Штирлиц?
     -- Что-то не припомню... Хотя... Бурбулис претендовал на такую роль! Но
он и справлялся слабо, и еще оказался плохим аппаратчиком: не удержался...

     Пашин  точно не  такой,  как  все:  он  не  только не пьет и  не боится
начальников, но  еще  и  сочиняет стихи, которые  начал  публиковать  еще  в
шестнадцатилетнем  возрасте в журнале "Пионер". Пару лет назад у него  вышла
книжечка  под  названием  "Побег".  Автор  уверяет,   что  имел  в  виду  не
пенитенциарное, но ботаническое значение слова.
     Издатели  представили  сборник  в  таких  терминах:  "Это  философская,
любовная и, так сказать, судебная лирика".
     "Так он  вот почему такой смелый!  Потому  что поэт! Он просто  создает
себе биографию, ему выгодно лезть на рожон!" -- попрекнете вы его.
     Что на это  ответить? У каждого свободного  человека  своя причина быть
свободным; несвободные тоже, наверно, имеют каждый свое оправдание.

     Меня теснят под свист и гам.
     Ей-богу, я не лгу,
     Что знал тиски, но к жерновам
     Привыкнуть не могу.
     Талант есть одержимость Богом,
     Когда, нездешен и колюч,
     В людском сознании убогом
     Распишется небесный луч.

     В судебном зале та же проза:
     Допросы, речи, приговор.
     Дух пота и туберкулеза
     Сочится сквозь стальной забор.

     Россия! Плети и запреты.
     Железный обруч на умы.
     Страна, где лучшие поэты
     Не зарекались от тюрьмы.

     И мир проклятьем заклейменных,
     Должно быть, с этих давних дней
     Не презирает заключенных
     И ненавидит их судей.

     Смешной чужак в своей земле*
     Сквозь строй пускаясь с путь,
     Я задыхался. Но в петле
     Ни спрыгнуть, ни вздохнуть!

     У заплечных мастеров стать и сила вола
     Нашу Родину Лубянка изнасиловала.

     Не видать мне ни свободы и ни счастья,
     Не раздаривать червонцы и букеты,
     Потому что мои нежные запястья
     Опоясали железные браслеты.
     И когда на ветру поразвеется копоть
     И с командою "пли!" мы исчезнем во мгле,
     Старый прапорщик будет "макаровым" хлопать,
     Добивая лежащих на бурой земле.

     Сопровождается профессиональным -- из другой профессии --  примечанием:
"Современная практика приведения в исполнение смертных приговоров имеет мало
общего с картиной, нарисованной романтическим воображением осужденного".

     -- Скажите честно, вы ведь ненавидите власть, которая давит правосудие?
     -- За что ж ненавидеть? Тигр ест мясо -- это нормально.
     -- Причем давит себе же, в общем, во  вред и не может остановиться. Это
можно сравнить с алкоголизмом, правильно?
     -- Правильно.
     -- А нет  у вас  чувства  одиночества, что вот-де до  чего ж  мало нас,
порядочных людей?
     -- Порядочных людей очень много. Очень много.

     1998
     * 
HHH Набоковы * 
HHH
     Дмитрий Набоков:
     Папенькин сынок

     Космополит  петербургского   происхождения,   американский   гражданин,
считающий  Италию  родной страной, проводящий  лето -- на даче  на Сардинии,
зиму -- в своем доме  во Флориде, осень -- в квартирке в горах над Монтре  и
которому все равно на  каком языке говорить. Правда,  ему  немного досаждает
бедный -- против английского -- выбор  слов в  итальянском: трудно  выражать
оттенки!
     --  Настоящей родины у  меня  нет, -- говорит  он.  --  Родина  моя  не
географическая, а семейная,  художественная, умственная. Я не  чувствую, что
нужно иметь корни,  как американцы любят  иметь  roots. Это мне все равно. Я
люблю быть на некотором расстоянии от  окружающего, чувствовать себя немного
иностранцем.
     Это ему, надо признать, вполне удается.

     В гонщики Набокова-младшего  благословил  великий отец -- заядлый,  как
известно, спортсмен. Дело было в  1936 году. Молодой отец сделал  годовалому
сыну расхожий  мальчиковый  подарок:  игрушечную  машинку.  Это была "Рено",
простенькая детская копия модели, придуманной для побивания мирового рекорда
скорости.  Мальчик стал  играть, ему  представлялось,  что  в  кабине  сидит
отважный капитан Белов -- персонаж одной отцовской книжки. И  пошло-поехало.
С  того  дня пролетело  шестьдесят  с лишним лет. Вы будете смеяться,  но та
машинка  цела!  Она имеет статус самой  любимой и  стоит на книжной  полке в
швейцарском доме Дмитрия Владимировича, занимая страшно почетное место среди
множества игрушечных машинок, накопленных за долгую жизнь.
     В три года Дмитрий получил еще один  сильный подарок --  на это раз уже
не "Рено", но "Мерседес".
     -- Я спокойно съезжал  на нем на мостовую, крутя педали, и папа за мной
бежал спасать меня...
     После Дмитрий купил себе аппарат посерьезней -- "Триумф", привез его из
Англии  в Италию,  попробовал выступать на гонках и, как  он сам бесстрастно
выражается, "увлекся этим делом".  Он любит  вспоминать,  что был владельцем
одного из первых экземпляров "Alpha ТZ" -- гоночной версии "Альфа-Ромео".
     За  тридцать  лет  автогонки  изменились  неузнаваемо, -- как, впрочем,
почти все в сегодняшнем мире. Набоков вспоминает те наивные простые времена:
     -- Тогда не было реклам, не было наклеек, тогда человек или для фабрики
гонялся, или на собственные  средства. Мне удавалось  даже  иногда  выиграть
против  фабричных гонщиков! Фабрика  мне давала все больше и  больше помощи,
потому что они любили, что я выигрываю на их машинах.
     Эти победы, одержанные в 60-е, подтверждаются коллекцией кубков. Они не
все автомобильные, иные взяты за гонки  на  катерах. Интересовался он  также
альпинизмом и авиацией, но уж это чисто для себя, про призы там речь не шла.
     Высшее гоночное  достижение  Набокова было таково:  лучший результат  в
Европе по итогам года (он  точно  не помнит, это был 64-й или 65-й) в классе
"Гранд туризмо 1600 СС".
     -- То есть вы были чемпионом Европы?
     --  Нет. Я был победителем, самым быстрым.  Но эти очки мне в  зачет не
шли -- я ведь не европеец, а американский гражданин.
     -- Это вас огорчило?
     -- Нет.  Я  никогда  на  это не смотрел  как  на карьеру. Я никогда  не
стремился стать  Шумахером... Это отдых. Вот  как президент Ельцин,  бывало,
ездил рыбу ловить...
     -- Или как  ваш президент занимался оральным сексом с  Моникой Левински
без отрыва от производства!
     -- Ну да... Он бы лучше с ней в гостиницу съездил, чем в своей конторе.
Кеннеди по крайней мере имел Мэрилин Монро, а не эту...
     Действительно  это смахивало  на  хобби; Дмитрий  гоняться гонялся,  но
уроки пения брал всерьез.  И,  оставаясь гонщиком,  дебютировал  на  оперной
сцене в 61-м  -- не с кем-нибудь, а с самим Паваротти! ("Я его нечасто вижу,
но очень уважаю".) А профессиональные гонщики в опере разве поют?
     В какой-то момент он решил бросить пение, поскольку  сам понимал, что с
вокальной техникой у него  не очень.  Но его  итальянские  друзья нашли  ему
хороших  учителей, разумеется  дорогих.  Набоков продал  очередную  гоночную
машину, на которой только что пришел вторым в Триесте, так что было все-таки
жалко, -- и на вырученные деньги кинулся догонять своего дружка Паваротти.

     И вот после всего, когда с профессиональными гонками, с рисковой жизнью
было покончено, пара некогда сломанных в мелких столкновениях ребер забылась
(а в клубных любительских гонках на рожон лезть особенно и не дают), а самым
страшным производственным  риском была опасность  сорвать  голос, -- Набоков
разбился. Он попал в такую  автомобильную аварию, что шанс выжить у него был
чрезвычайно скромный. Сорок процентов его кожи  было обожжено, -- и  это при
переломе шеи, не говоря уж про остальное.
     -- Колоссальная катастрофа... Вокруг меня раньше  умирали люди, которые
были менее обожженные, чем я тогда...
     Это все случилось в конце  1980-го, когда  он ехал на прием к дантисту.
Вот буквально накануне вернулся из Парижа, где записывал для тамошнего радио
оперу  "Антоний  и  Клеопатра" (он там  в одиночку спел  все  басовые роли),
переночевал в привычном богатом отеле "Монтре Палас", где до конца жизни жил
его  отец, сел в "Феррари",  которую механик накануне  пригнал из Лозанны, и
поехал.
     И вот на  ходу,  когда он мчался по трассе со страшной быстротой,  или,
как обычно  в таких случаях записывают в  протоколах купленные гаишники, "на
скорости 50 км  в час",  у  машины отваливается левое заднее.  Она врезается
носом в разделительный  барьер, и  впереди, в  багажнике  (ведь у  "Феррари"
мотор, как у  "Запорожца", сзади) что-то взрывается. Машина загорается, он в
ней.
     -- Я инстинктивно знал, какие меры принять: выключил немедленно бензин.
Поставил на нейтралку и сначала тормозил, а после отпустил тормоз, чтоб дать
машине развернуться  и уйти с левого  ряда. Я  ясно думаю в такие моменты, я
никогда  не  теряюсь,  --  вспоминает  он  тот давний  случай.  --  Пробовал
осторожно тормозить, пока машина еще слушалась руля. И притормозил трением и
ударом о правый барьер. Остановил машину. Все горит вокруг меня, а обе двери
погнуты, не отрываются. Отчаянной силой я  выбил окно, вылез  из машины -- и
прыгнул  на  землю,  кувыркнулся, чтобы  потушить себя, --  и в  этом прыжке
сломал себе шею...
     Я клинически умер. Я имел это странное  явление белого туннеля, с огнем
в  конце -- вы, может быть, читали о чем-то подобном.  Я был вне тела... Это
не было автогипнозом, потому что я мало знал об этом.
     -- Было страшно?
     -- Нет! Это было очень  приятно. Облегчение, чувство, что скоро увидишь
людей,  которых  любишь,  --   меня  это  манило...  Это  странная  вещь,  я
почувствовал, что могу это своей  волей остановить. Я откуда-то  знал, что в
моей власти  выбирать  -- пустить себя в  туннель, к этому  желтовато-белому
свету, -- или остановить себя, пострадать, выздороветь и сделать то,  что  я
еще могу сделать на этой земле.
     -- Вы так спокойно про  это говорите! Это  что, опыт человека верующего
или...
     -- Знаете, мне родители  предоставили совершенно свободный  выбор. Меня
учили  истории религии... Но взгляды у  меня совершенно агностические, я  не
принимаю формальных  ритуалов. Мне  кажется,  что догмы  вредны!  К примеру,
давно пора  ограничить население некоторых  африканских  стран, а  некоторые
запрещают там презервативы и аборты.
     Да. А что разбиться можно  -- так это  всякий гонщик  знает. Сколько  я
страшных аварий видел! Это спорт рискованный и опасный.
     -- Так вы, значит, в том туннеле решили вернуться с полдороги.
     -- Да... Это был тяжелый  случай. Меня  окунали в  перманганат потассия
(марганцовка.  --  Прим.  авт.) и  потом  соскребали  сожженное  мясо,  чтоб
инфекции не было. Это страшно больно, и даже морфин не помогал. Потом морфин
стали чем-то заменять, чтоб я не  привык -- чему-то одному. Я ничего  не мог
--  даже читать:  глаза  были  искалечены.  Даже радио слушать:  слух и  тот
уставал. Очень близких людей у меня немного -- может быть, дюжина... Когда у
меня было это несчастье, они со всего мира приехали ко мне. Я люблю устрицы,
люблю семгу -- они приносили мои любимые вещи, чтоб подбодрить меня.
     У  меня работал  тот  единственный орган,  которым мы  в обычной  жизни
слишком мало  пользуемся,  -- мозг. За те  десять  месяцев, что  я  лежал  в
клинике, я написал в голове  книгу. Это роман -- о параллельных возможностях
человека. Пока не напечатан, -- я им недоволен и переделываю.
     -- Ваш мозг  там имел много времени думать о  причинах аварии, так? Что
же это было?
     -- Кто-то вывинтил болты, вот колесо и отвалилось. Я машину не поставил
на ночь в гараж, так что это легко было сделать.
     -- И что, вы на ходу слышали стук, но не остановились посмотреть?
     -- Нет. Это внезапно случилось.
     -- Значит, подпилили. Если б развинчено! Вы б слышали.
     -- Вибрация,  да, была бы... Но я ее не почувствовал! Хотя имею хороший
слух на машины...
     -- Ну да, слух ведь у вас музыкальный.
     -- Как ни странно, еще у одного человека  -- у которого была машина той
же редкой серии, с таким же, как у меня,  пластиковым корпусом, для легкости
-- случилась такая же авария, у него точно так же колесо отлетело.
     --  Это что,  леваки  так  бьют буржуев?  Тут  у вас в  Швейцарии полно
картинок с Че Геварой, на стенках через трафарет штампуют.
     -- Я не думаю, что это политическое.
     -- Может, месть за что-то?
     -- За что? Политическими делами я не  занимаюсь, я ни с  чьей женой  не
водился -- в тот момент. Не могу понять -- за что?
     Скорей  всего от зависти!  Я могу только себе  представить, что  кто-то
увидел  ночью  "Феррари",  стоящее  перед  дорогим  отелем,  с американскими
номерами штата Флорида, со словом Palm Beach. И -- подпилил  болты... --  Он
рассказывает про это тихо, спокойно, ему как будто дела нет до того, что вот
кто-то собирался его убить и чуть не  убил.  Он продолжает рассказывать так,
как будто говорит про скучные мелочи: -- Некоторые просто с ума могут сойти,
если у кого-то больше денег, чем у них,  они на  все готовы  ради денег! Вот
страшный  случай.  В  клинике  одновременно  со  мной  лежал   мальчик,  ему
искалечили  лицо  фейерверками.  Так  его родители просили  врачей не делать
реабилитацию, чтобы он на суде  выглядел  пострашнее и можно было получить с
виновных  побольше денег. А ведь  они  были не нищие, владели гостиницами  и
ресторанами... И это -- швейцарцы! И это -- благополучная страна!

     Набоков  обещал мне показать одну из  своих "Феррари".  И вот мы едем с
ним к дому, где он раньше снимал  квартиру, -- а подземным гаражом он там до
сих пор пользуется. В гараже он кивает на черный "Порше":
     -- Это нашего швейцара машина, он на ней гоняет.
     -- "Порше"? В каком смысле -- у швейцара?
     -- Ну как? Он раньше был крупным менеджером,  да остался без работы, ну
и вот нашел место -- швейцаром трудится...
     И это,  замечу  я,  без какого  бы то  ни  было  кризиса, просто так, в
рабочем порядке...
     "Феррари"  немного  пыльная.  Набоков достает  платочек  из  кармана  и
протирает лобовое стекло. Я не верю, что он, такой высокий и крупный,  в ней
помещается, куда ж  ему в эту табакерку! (И при этом вспоминаю его маленький
детский педальный "Мерседес".) И  тут  он как бы на  спор залезает, медленно
заползает, складываясь и ужимаясь, в "Феррари"... И  ведь надо же -- влез...
Я страшно удивился.
     -- Все-таки это страшно неудобно, -- сочувствую  я стиснутому в тесноте
владельцу некомфортной машины "Феррари".
     --  Тяжело,  конечно,  складываться,  -- соглашается он. -- Но уж  ради
гонок приходится терпеть. А так-то,  если в магазин,  так  это у  меня  джип
"Гранд-чероки".  Идеальная машина!  Мы  с ним  оба большие. Влезать  в  него
легко!  И  потом,  на  "Феррари"  нельзя,  например,  ездить  в   Италию  --
обязательно украдут! У меня там одну угнали, причем  не на  юге, а в Милане,
-- правда, нашлась потом.
     -- Послушайте, а почему вы вообще выбрали "Феррари"?
     -- Это  не из-за снобизма, не для того, чтоб кому-то что-то доказать! У
меня  много  было  разных  машин,  больше пятидесяти,  и  среди  них  вполне
коллекционные -- и "MG Triumph", и "Альфа", и "Бидзарини",  и "Зориволто"...
Понимаете, есть некий итальянский инстинкт, который раньше Микеланджело и да
Винчи выражали  в живописи  и  скульптуре. А теперь  это  выражается в форме
машин и моде на них. Это та область, где все позади и все копируют Италию...
     -- То есть вы хотите сказать, что  если  бы Микеланджело был жив, он бы
занимался дизайном "Феррари"?
     -- Я не  исключаю этого. "Феррари"... Это типично итальянское отражение
формы...
     -- Вот у вас сколько сейчас машин?
     -- Сейчас, минутку... Значит, два "Феррари" осталось, -- после того как
один я недавно  продал. Один джип, потом, один "Субару  Туризмо", 1989 года,
это запасная для  гостей. Это  то,  что  здесь,  в  Европе, --  значит,  уже
четыре... Потом еще большой грузовик в Америке, два вайпера там же... Сейчас
только семь машин у меня, кажется. Ну, семь или  восемь, я не помню,  -- это
ведь варьируется. Вот скоро будет новая "Феррари", я записался и жду...
     Эти "Феррари" и вайперы ему нужны главным образом для клубных гонок.
     -- Это  чисто такие любительские  джентльменские гонки, -- поясняет он.
-- Во всяком человеке  живет или должен  жить ребенок,  который иногда любит
развлекаться, даже если это опасно.
     -- Вас влечет опасность?
     -- Нет,  я не люблю опасность  -- я люблю только приближение к ней, без
сумасшествия.  Смысл в  том, чтобы  техникой  преодолевать  трудные участки,
точно  находить  траекторию на каждом повороте, исчерпать возможности машины
--  с  тем  чтобы как  можно быстрее проехать  по определенному  перегону. А
лихачей   в  клубах  вообще  не  любят:  если  видят,  что  человек  глупый,
сумасшедший, что других подвергает опасности, -- его исключают сразу.
     Я принадлежу к  нескольким  таким  любительским  клубам.  Из них  самые
известные -- "Safe  Motor Sports"  и  "Viper  Club of  Southern  Florida". В
Европе в каждой стране есть  клуб "Феррари",  и фабрика нас часто приглашает
на свою дорожку в Фиорано.
     Я  с энтузиазмом ожидаю того дня, когда я могу  все забыть и поехать на
гоночную дорожку! Это очищает ум, очищает голову. И чисто механическую часть
я люблю тоже.
     Еще Набоков любит гоняться на катерах, которых у него тоже несколько, с
моторами по 750  л.с.  Но  это  еще ничего, это обыкновенный приятный отдых,
доступный всякому. А что его волнует, так это вождение вертолета.
     --  Это  последняя свобода, которая человеку еще осталась! --  вздыхает
он.
     Некоторые  могут  подумать, что  Набоков  на вертолете  летает  кругами
вокруг аэродрома. Или перемещается из пункта А в пункт Б. Куда там!..
     --  Я люблю  на вертолете проверять снег, если собираюсь идти на лыжах.
Мне  вертолет доставляет на дом инструктор, он бывший  французский гонщик. Я
высылаю двух слуг остановить движение,  даю факс жандармам, --  они просили,
чтоб я предупреждал, -- и вертолет  садится прямо  на шоссе. Но  вы  знаете,
сколько это стоит?  Пятьдесят франков в  минуту! --  говорит он  трагическим
голосом.
     -- И что, вам это дорого?
     -- Всем это дорого, -- отвечает он скромно и дипломатично.

     --  Ну,  вы  на  своих "Феррари"  тут,  наверное, гоняете!  Разумеется,
нарушаете каждые пять минут?
     --  Да...  Единственное  правило, которое  я  нарушаю,  --  это  насчет
ограничения скорости. И то -- только  на  трассе,  не  в  городе  же гонять.
Потом, статистика  показала, что  аварии, как  правило,  случаются не  из-за
превышения скорости, там другие факторы: пьянство, наркотики, неопытность. А
так -- я,  конечно, за  безопасную  езду, потому что  видел много горя  (как
будто цитата из кабацкой песни про Одессу. -- Прим. авт.). Тут, в Швейцарии,
надо ездить  медленно,  потому  что  дороги  узкие.  Я всегда  сигналю перед
поворотом на горной дороге -- кто-то, может, приезжий и не привык еще, вдруг
выскочит.
     -- А часто вас ловят? И по многу ли берут?
     --  Ловят... А плачу я по 100--200 долларов. За что 200? Ехал я  как-то
раз  на  одном из моих вайперов, из  Палм-Бич в Атланту.  Чтоб там погрузить
машину на самолет Swiss Air  и привезти сюда. Я боялся опоздать и гнал -- 97
миль  в час  вместо  разрешенных 65-ти.  У меня были все мои  аппараты --  и
против радара, и  против лазера,  и самый драгоценный, который, если  нажать
кнопку  определенного  штата, указывает все  полицейские диапазоны  и пищит,
когда  полицейские  в  трех  милях  от  тебя  включают  рацию.  Еще  у  меня
поляризованное стекло  поверх номера -- так  что  номер  не читается под тем
углом, с  которого его  снимает  при превышении  автоматическая  полицейская
камера, -- 20 градусов. Я возмущался: "Слушайте, у меня все аппараты, как же
вы  меня поймали?!" Оказалось, следом  за  мной, пристроившись сзади, чтоб я
его не видел, летел аэроплан -- и не включал  рацию,  чтоб я его  не слышал.
Однажды на мосту между Палм-Бич (это остров) и Вест-Палм-Бич (это суша) меня
поймала полицейская, потому что я сделал редкую мальчишескую глупость: я  на
этом мосту обгонял Камаро. Там было ограничение 35, а я ехал 105.
     -- Так вы обогнали?
     -- Он раньше  увидел полицейскую, чем я. И  замедлил. Он махнул рукой в
ее  сторону --  и  я  тоже  увидел.  И  вот  она  меня  останавливает. Очень
симпатичная  блондинка.  Так  она  говорит:  "Если  вы  обещаете,  что  меня
покатаете на вашем автомобиле, то я вас..."
     -- Так и говорит -- "отпущу"?
     -- Нет:  "Оштрафую не за настоящую скорость, а только за "управление со
скоростью, которая не соответствовала условиям"", то есть 30 долларов вместо
200.
     -- И вы ее покатали?
     -- Покатал. Это было очень мило.
     -- А после вы с ней больше не встречались?
     -- Нет -- но, может, это будет.
     А  в другой раз мы на четырех красных  "Феррари" ехали во  Флоренцию по
приглашению Феррари -- на их гоночную дорожку. Я первым, за мной трое. И вот
по  дороге,  которая  идет  через Алессандрию,  --  вы  как,  хорошо  знаете
итальянские автострады? -- там очень  длинный  прямой кусок 20 километров, и
мы жарили  примерно 240 --  250.  А общее  ограничение  --  130;  не миль --
километров, там  километры. А тут полицейские.  Они выставили  palette,  и я
полкилометра  пятился  к ним.  Усатый  почтенный  полицейский  говорит  нам:
"Слушайте! Не  надо  волноваться. Мы  не  будем вас штрафовать.  Нам  просто
интересно,  куда  вы  едете  и  где  будете  состязаться. И вообще,  коллеге
интересно,  удобно ли сидеть в вашей машине". И подходит красавица блондинка
в полицейской форме, посидела, и мы поехали.
     -- Везет вам на красавиц блондинок, так и льнут они к вам!
     -- Притом что я, по правде сказать, вообще-то темненьких люблю. А самый
забавный  случай  был в  Швейцарии.  Тут полиция  любит  использовать машины
banalisee,  то  есть без  опознавательных знаков,  грязные  такие, старые. Я
торопился в Монтре из Лозанны и в туннеле обогнал такую  полицейскую машину.
Я ехал 197 в час, а в  туннеле можно только  100. Так при  выезде из туннеля
они надели  свои шапки, зажгли  свои  фонари... Меня  остановили и повезли в
gendarmerie. Я  заметил, что  они  со страстью  смотрели на мою машину...  с
такой завистью! И вот суд. А судья оказался любителем книг моего отца, знал,
что  я  гонщик и  гонять не  перестану, -- и взял штраф всего 700 франков. И
даже  дал мне карту всех спрятанных  радаров нашего кантона. Он понял, что я
никому  не  вредил.  Здесь  у  меня хорошие с ними  отношения, я знаю многих
полицейских.  Во  многих  странах  полиция  имеет  квоту,  сколько  собирать
штрафов, -- чтоб себя содержать; это несправедливо.

     -- В некотором смысле судьба нам помогла. В мае 40-го мы должны были на
последнем пароходе из Франции отправиться в  Нью-Йорк.  Но  удалось получить
каюту на предпоследнем.  Наши нервные  матросы в пути стреляли по китам,  за
отсутствием   немецких  подводных  лодок,  которые  потопили  тот  последний
пароход.
     Судьба помогла  отцу в  некотором роде и с "Лолитой". Он ведь  хотел ее
сжечь!  Потому  что художественная цель достигнута, психологическая проблема
решена,  он  считал, что манускрипт никому не нужен,  что  опубликовать  это
невозможно... Мать  остановила его, не дала сжечь  рукопись.  После издатели
обещали денег, если  он превратит  Лолиту в мальчика  или, по крайней  мере,
если Хумберт и Лолита поженятся. Но книжка  вышла без изменений, ему повезло
-- он получил деньги и стал независимым.
     Вы  знаете, какая  была главная причина  их  переезда  в  Монтре? Очень
трогательная: я в Милане заканчивал мое учение как оперный певец, и родители
хотели  быть  недалеко  от меня. Отец сам это сказал. Почему  не  в  Италии?
Италию он любил,  но нельзя жить  в Италии, если  зависишь  от  телефона, от
телеграфа,  от  почты,  --  там  слишком  много  забастовок,  слишком  много
затруднений политических.
     Им нравилось, что Монтре -- это старый уголок древней Европы. Когда-то,
в начале века, мамина семья приезжала сюда на летние каникулы...
     Родители  жили  в  отеле,  потому  что  отца  вообще  собственность  не
интересовала,  -- после  того  как  в  свое  время  он  обладал безграничной
собственностью.
     Он много работал, он целый день -- с перерывами -- писал. Но никогда не
забывал провести какую-то часть дня с мамой или  со мной, поделиться  своими
впечатлениями, пошутить.
     У него была собственная версия компьютера. Он боялся электричества,  не
любил электрических приборов -- но ему нужно было как-то переставлять текст,
пока он писал.  Так он писал на карточках, на них были готовые блоки текста,
он  держал  их в коробках из-под  башмаков  и  мог переставлять вручную. Это
соответствовало  в  некотором смысле  передвижению блоков  текста на экране.
Картонный компьютер!
     Я помню детство... Как бы отец ни был  углублен в книгу, которую пишет,
он находил время заниматься мной: он научил меня разным спортам, -- теннису,
футболу, он на  плечах  возил меня  в  море, выдумывал песенки  и стишки для
меня... Я -- единственный человек, который  имел уроки русской грамматики от
Набокова. В моем раннем детстве, когда мы жили в Берлине,  потом в Париже, в
условиях очень неверных -- неизвестно, что  будет дальше,  куда поедем, куда
война  пойдет,  что  будет с  Европой, с  Америкой  -- ему  удалось  создать
куколку, как у бабочки, вокруг меня. Которая дала мне то ощущение благости и
покоя  и радости,  какое они имели при большом  богатстве в молодости  -- но
теперь,  в  моем  случае, уже без  всякого богатства.  Я не чувствовал  себя
бедным ребенком, у меня было множество игрушек.
     Я окончил  в 55-м университет  Гарвард,  в Америке. Потом  я  учился  в
Милане на оперного певца. Пел, пел... А в 80-м году я перестал петь и принял
решение  сосредоточиться  на литературных  делах семьи  и моих  собственных.
Таких  писателей,  как Набоков,  меньше, чем  таких басов,  как  Набоков.  Я
работаю много, 18 часов  в  день. Ну, иногда час  смотрю гонку или поиграю в
теннис.
     Из всего, что  написал  отец,  я  больше  всего люблю его поздние вещи:
"Ада", "Бледный  огонь", "Transparent Things"  и  самый  последний  роман --
"Посмотри на арлекина" (он, кстати, единственный, который подлежит конвенции
об  авторских  правах 73-го года).  "Дар" -- это колоссальная вещь. Я сейчас
перевожу  неизданное продолжение "Дара". Отец его решил не включать в роман.
Это  рукопись,  она   хранится   в  библиотеке  конгресса  в  Америке.   Это
колоссальный труд был -- расшифровать его записи! Я мучаюсь над этим уже два
года.  Это будет  включено  в книгу  о  бабочках  Набокова,  там  много  про
энтомологию.
     Мои родители были  самые разумные люди,  которых я когда-либо знал. Для
меня  они  более или  менее  бессмертны.  И когда  я должен принять какое-то
решение --  художественное,  литературное  или  практическое, --  я  чую  их
присутствие, я могу почувствовать, что бы они сказали.
     Это очень приятное ощущение -- бессмертность.
     Я бы  никогда не поехал в Россию, если бы чувствовал,  что для  них это
было бы источником горя или страха.
     Хотя, может, они бы волновались, как  волновалась мама, когда я гонялся
на машинах...

     1998
     Елена Сикорская:
     Мой брат Владимир Набоков
     Тетя Елена, сестра отца, --
     это единственная связь с прошлым.
     Она может ответить на такие вопросы
     об отце, на которые никто
     не может ответить.
     Дмитрий Набоков
     Сестра  писателя живет одна в  центре  Женевы в приличном доме  на  Rue
Charmille, в первом этаже. Мадам Сикорская младше великого брата на 7 лет --
но пережила его  уже на  целых 22: ей  92. У нее ясный ум и довольно хорошая
память,  -- она  легко  вытаскивает оттуда  много  старинных сведений; разве
только с  фамилиями  случаются заминки. Ей, правда, досаждает  ее тело.  Она
измучена  артритом, который скрутил, покорежил пальцы рук.  И другие суставы
задел: она ходит по квартире медленно, держась за скобу специальной тачки на
четырех  маленьких  колесиках  --  похожие  бывают в супермаркетах. К  тачке
прицеплена стальная корзинка,  а в ней фонарик. Ходит она трудно и медленно:
мало  у  кого  достает  терпения дождаться у  двери;  пока  она доберется  и
отопрет, вас уж и нет.
     Это  красивая благородная  старость,  когда бабушка извиняется, что чай
вынуждена  сервировать на кухне  -- поскольку отдельной столовой у нее, увы,
нет;  наличие  же гостиной и спальни ей  привычно  и счастьем  показаться не
может, -- притом что живет она совсем одна.

     -- Елена Владимировна! Притом  что вы, конечно,  сестра великого брата,
давайте мы начнем все-таки с вас лично. Вот какой была ваша жизнь?
     -- Мы  все вместе уехали в 19-м  году. Попали сперва в Лондон. Моя мать
вывезла ожерелье жемчужное, которое дало нам много  денег, мы довольно долго
на них  жили. В Лондоне  я ходила в английскую (ударение на первом слоге. --
Прим. авт.) школу. Потом мы, как известно, жили в Берлине, там мой отец стал
редактором  газеты "Руль". А затем  произошло ужасное  несчастье,  когда мой
отец был убит,  --  ну вы все это  знаете. Мне  было 16 лет. Я  там ходила в
русскую  эмигрантскую школу.  Настолько  сильно  это отразилось на всей моей
жизни, что теперь я бесконечно беспокоюсь о своих... У меня единственный сын
и два внука,  я постоянно беспокоюсь, как бы чего не случилось. После случая
с моим отцом; это понятно, да? Я стала бояться всего. Придумываю себе всякие
несчастья. Это нехорошо, но это так...
     Окончила я ту эмигрантскую школу. А в  23-м году мы двинулись  в Прагу,
потому  что чешское правительство тогда чрезвычайно  щедро  помогало русским
эмигрантам.  По-видимому,  это связано с  мятежом чехословацкого  корпуса  в
Сибири. Чехи как бы предали Колчака и хотели себя как-то реабилитировать.
     -- Получилось?
     -- Это получилось замечательно.  Пятнадцать  лет они  помогали  русским
эмигрантам! Давали субсидии, одежду, бесплатное  обучение -- и в школах, и в
университете. И жили мы там неплохо. Колония была огромная русская. Приехало
много из Белой армии людей, которые жили в Болгарии.
     -- И вы простили чехов? За старое предательство?
     --  Мы как-то не думали об  этом  --  но,  пожалуй,  да... Там  мы жили
спокойно и хорошо.
     Потом я вышла  замуж... Я была  два  раза замужем. Я развелась с первым
моим мужем, чтобы выйти за второго мужа. Оба они русские,  офицеры. Были при
Деникине.  Первый   --  Петр  Михалыч   Скуляри.  Он  из  Крыма,  греческого
происхождения. Второй мой муж -- Сикорский, Всеволод Вячеславович, с которым
я познакомилась в Праге.
     -- Где они были на Гражданской войне?
     -- Когда была Гражданская война... Скуляри был капитан, что ли? Он был,
как  это  называется,  при  бронепоездах... Сикорский  был  штабс-капитан, в
артиллерии. Когда они начали  отступать и Красная Армия их победила, они все
выехали. И Деникин тоже выехал, он потом умер в Англии.
     И первый  мой муж, и  Сикорский -- оба учились в университете в  Праге.
Первый муж был физик. А Сикорский кончил там русский  юридический факультет.
После окончания он работал кассиром в эмигрантской кооперативной лавке.
     Собственно, я там его первый раз и увидела. Я  пришла с сестрой и нашей
гувернанткой Евгенией Константиновной,  которая  всю  жизнь  с  нами жила  и
умерла  в моей  семье, и обратила внимание -- какой красивый человек! Но тут
же забыла об этом.
     -- Увидели красавца и забыли; но потом! Вы встретили его опять...
     --  Да. Встретились  мы в дешевом русском ресторане  "Огонек". Туда все
русские ходили. Что дальше? Дальше развод, новая семья.
     -- Он не работал юристом -- почему?
     -- Это было  ошибкой,  это была идея  несколько  легкомысленная. Дело в
том,  что он учился в  русском университете, там учили старые русские законы
-- и когда закончил учебу, это все было никому не нужно...
     --  То  есть  это было общее  мнение,  что  через пару  лет  большевики
кончатся,  в  стране  наведут порядок и весь свод законов Российской империи
восстановится? Что все вернутся домой и заживут прежней жизнью?
     -- В том-то и дело... Мы долго так считали.
     -- А когда вы догадались, что большевики -- это всерьез и надолго?
     --  После  Второй  мировой  войны:  она  кончилась,   а  ничего  же  не
изменилось... И сейчас большевики там в огромном количестве -- в парламенте.
Что будет? Неизвестно...

     -- А потом как вы жили?
     -- Я  училась  на  философском,  но  учила не  философию,  а славянские
литературы,  в  том  числе  и русскую.  И кончила  там. Получила  докторскую
степень, как все там  получали. Работала сперва продавщицей, было страшно, я
безумно боялась просчитаться. А после в университетской библиотеке в  Праге.
Потом нашлось место в библиотеке  ООН здесь, в  Женеве,  -- я говорю на пять
языках,  это им понравилось, --  и мы сюда переехали. В каком году?  В 40-м?
Нет, в 39-м.
     А муж  не работал, сидел с сыном.  У  нас  один  сын, Владимир.  Он  по
профессии  переводчик...  Как  сказать  simultanee? Синхронный?  Он  уже  не
служит, но его вызывают,  когда кто-нибудь важный приезжает. Вот, видите, он
на фото с Горбачевым. Жена моего сына -- она не русская, еврейка, родившаяся
в Александрии. Так что  она по-русски не говорит.  Два  внука... Старший вот
хочет жениться, его невеста русская. Она родилась в  России, и он надеется у
нее выучиться русскому языку.
     -- Вы тогда уехали в  Женеву,  а  ваш брат -- в  Америку, и вы долго не
виделись...
     -- Да, 23 года. Мы переписывались. Моя переписка издана! -- говорит она
ровным гордым голосом. -- Вон его книги -- они все у меня стоят.
     Они  приехали в Европу,  остановились  в гостинице,  и  сразу я  к  ним
кинулась. Потом мы стали видеться каждую  неделю, я ездила к нему. Когда  он
приехал,  мой муж  умер.  А  сын  был  взрослый. Так  что у меня  было много
времени...
     Когда его жена уехала в Америку на какое-то время, я просто переехала к
брату.  Мы  много  разговаривали!   Он  был   чудный  рассказчик.  И  шутник
невероятный!  Шутка была для него очень  важная вещь,  он проделывал  всякие
шутки со мной.
     -- Ну вот какие?
     -- Один раз я приехала к нему, прихожу в  их квартиру в отеле, и он мне
говорит:  "Пожалуйста, не ходи туда, в следующую комнату!" (У  них было  там
три комнаты.) Конечно, я поняла, что должна туда пойти. Так что же там было?
Занавески на окне висели, а  под занавеской  торчали две дамские туфли.  Это
были, конечно,  туфли  его жены. Но он хотел показать, что  будто у него там
какая-то дама... Я засмеялась!
     Он и  в магазинах шутил ужасно. У него было пенсне, он к нему  приделал
длинный шнур. И  в  магазинах  спрашивал продавцов: "Вы не  находите, что  я
очень похож на Золя?". Это тут, в  Монтре! Что  продавцы отвечали?  Откуда ж
они могут знать, кто такой Золя.

     -- Я думаю, что  знала его  больше, чем кто-то  может представить себе.
Как хорошо я его знала!
     -- С какого приблизительно возраста вы его помните хорошо, отчетливо?
     -- Ему было лет 14, а мне, значит, 8.
     -- Какой он был тогда?
     --  Очень красивый молодой человек, очень  такой элегантный. Когда  ему
было лет 15, у него был этот замечательный роман  с девушкой... Я  ее видела
один раз издали, когда она шла с моим братом. Она была красивая, да. Знаете,
недавно ее дочь, дочь той девушки, нашлась и прислала мне подарок!
     Елена Владимировна показывает мне шкатулку  с лаковой картинкой  "Грачи
прилетели". Там написано -- "От дочери и внучки Валентины (Люси) Шульгиной".
Люся -- это была ее кличка.
     -- Вы с братом были дружны?
     --  Мы  были страшно дружны!  Правда, когда  мы жили  в  Петербурге, на
Морской, --  мы почти никогда не общались! Жили на разных  этажах и виделись
только за  завтраком  и обедом. Больше виделись,  когда приезжали в  Выру, в
имение. Мы подружились страшно, когда  оказались в Крыму, мне было 13 лет, а
ему 19. Мы часами были вместе... Он меня научил...
     Наступила пауза. Она вспоминала то лето, -- а поди вспомни, когда уж 80
лет прошло. Пока она молчала, я вдруг  придумал престранную мысль... Я в эту
паузу был ударен мыслью про Лолиту! При чем тут это? При том, что Елена была
тогда страшно симпатичной и привлекательной нимфеткой -- иначе, подумайте, с
какой  бы  стати  взрослый  юноша  стал  возиться  с  такой  пигалицей?  Это
единственно возможное оправдание... Но  она-то  была недоступной! Совершенно
так  же, как несовершеннолетняя Лолита,  и даже еще  больше -- будучи родной
сестрой. Не буду вам вслед за Набоковым еще раз повторять писательские слова
про то, что сюжет он взял из  головы и  только из нее  одной. Но откуда  это
взялось в голове?
     Я представляю себе, причем с необычайной, автоматической легкостью, как
это  видение  измучивает  его.  Видение девочки,  которая  смотрит  на  него
влюбленными глазами  (какими же еще  она  могла смотреть  на старшего брата,
красота которого  ей помнится и через  80 лет?), -- но никогда, ни-ког-да не
будет  ему принадлежать?  Или будет, -- это я  про  набоковский роман "Ада",
списывающий плотскую любовь брата и сестры.
     И вот через 80 лет мадам Сикорская, 92-х лет, продолжает:
     -- Научил меня... огромному количеству вещей. Он ведь был специалист по
бабочкам! И  меня  он  научил  различать бабочек.  Он  меня пытался  научить
рисовать, он сам чудно рисовал, великолепно. Его учил Добужинский! Он мог бы
быть художником, если  б хотел. Он  познакомил меня со  стихосложением -- по
системе Андрея Белого. Как бы  вам объяснить, что  это такое... Составляется
схема  по  ударениям в стихе,  понимаете,  и  потом это соединяется,  и  чем
сложнее схема, тем сложнее стихотворение.
     Он мне много книг подписал,  и там рисунки  его.  Если бы я  написала в
Америку, что у меня есть книги с его рисунком, на первом листе,  --  так это
же дикие деньги!  Но я, конечно, этого делать не буду, это уж мой сын решит,
что он будет делать с этим.

     -- Как вы проводили время там, в Монтре?
     -- Во-первых, мы очень часто играли в scrabble, вы не знаете этой игры?
По-русски  она называется  "Эрудит", в России есть такая игра, она несколько
проще и другие правила, но идея та же. Это такие квадратные фишки с буквами,
и  вот вы составляете слово.  Гениальная игра... Я в нее могу играть часами.
Как  раз  завтра приходит мой  партнер, один русский,  который тут живет, по
фамилии Трусов, он  работает здесь, в международной организации по патентам,
и мы с ним сражаемся. Последний раз я его обыграла, он ушел рыдая.
     Ну вот. Играли, разговаривали, потом ужинали. Потом он меня провожал на
вокзал, и я ехала домой.
     -- Ваша какая любимая книга -- из его?
     -- "Дар"! Я считаю, что  это вершина его. Я хорошо  помню ту берлинскую
жизнь. Эти описания, как он ходит купаться в Грюневальд. Боже, сколько я там
раз бывала, в  этом Грюневальде!  Очень интересно,  что  в  Берлине  русская
эмиграция была почти что только еврейская. В моем  классе в русской гимназии
нас было человек двадцать,  так только трое из нас не были  евреями, я и мои
две подруги.
     -- И там, в Берлине, он ведь познакомился с будущей женой?
     -- Это позже, а сперва у него был роман с другой женщиной.
     Ее звали Светлана Зиверт, ее семья была из балтийских немцев. Они  были
обручены  и даже кольца  носили. Но мой брат не имел никакой работы, -- так,
он то учил боксу, то  давал  уроки русского языка. Денег не было!  И в конце
концов  родители этой его невесты решили, что она не должна выходить за него
замуж.  И  Светлана ему отказала. Читали  ли вы  его  стихи? Там  целый цикл
посвящен этому роману. Он очень переживал.
     -- Он  разочаровался в женщинах,  как это иногда  бывает в молодости  в
таких случаях?
     -- Нет, разочаровался не в женщинах, а в Светлане...
     Она пережила его на очень много,  она умерла только  в  прошлом году, в
апреле  --  в  Америке.  Она жила в  таком  русском  полумонашеском  доме  в
Нью-Йорке. Эта Светлана была на год старше меня  -- значит, она умерла в  92
года.  Она вышла  замуж  за  русского,  из  офицеров,  в  Берлине.  Но скоро
разошлась с мужем -- он был ужасный человек, он бил ее. В Америку она уехала
одна...
     --  Брат вам рассказывал про эту  несчастную любовь? Вы же были страшно
дружны...
     -- Нет. Брат никогда об этом не говорил. А стихи про это были:

     Иль дула кисловатый лед,
     прижав о высохшее небо,
     в бесплотный кинуться полет
     из разорвавшегося гроба?
     Нет, я достойно дар приму,
     великолепный и тяжелый,
     всю полнозвучность ночи голой
     и горя творческую тьму.

     А с Верой он встретился почти  сразу после разрыва со  Светланой. И вот
она как  раз... не то чтобы воспользовалась, я не хочу этого  сказать -- она
как  раз  именно  попала  в  должную  минуту,  когда  он  оказался один. Они
познакомились на  балу каком-то  русском,  она была в маске и  не  сняла эту
маску, несмотря на  его просьбы, а потом они где-то встретились, и он как-то
узнал, что это она была под маской...
     Солженицына не читал,
     телевизор не смотрел
     -- Однажды к вашему брату хотел приехать Солженицын -- и не приехал. Вы
помните?
     -- Да... Он  хотел с ним встретиться как  с человеком,  который выказал
очень большую храбрость, в этом смысле.
     -- А читал он книги Солженицына?
     -- Нет. Нет...
     -- Он расстроился, что Солженицын не пришел?
     -- Нет.
     -- Кого он читал из современных русских писателей?
     -- По-моему,  никого.  Он  признавал  только... ну  вы знаете, их  двое
писало...  похождения... Ильф  и Петров!  Он  считал, что  это замечательная
книга -- "12 стульев". И еще Окуджаву мой брат очень любил.
     М-да,  советскую  литературу  Набоков  ужал  до  крайности.  Поэзия  --
Окуджава, проза -- Ильф и Петров. А больше ничего и не было. Может, точно --
не было?
     -- А из американцев он кого уважал?
     -- У меня сейчас что происходит -- я фамилии не помню. Такой недостаток
памяти.  Помню... Миллер такой... который писал довольно неприличные  книги.
Брат считал, что это полное ничтожество.
     -- А телевизор он смотрел?
     -- Никогда! Нет, впрочем, один раз было такое. Когда? Ну вот подумайте!
Угадайте!  Да. Американцы  на  Луне.  Только  для  этого!  Это  его  страшно
волновало. Он считал это замечательным и  невероятным. И вот тогда телевизор
взяли напрокат и тут же унесли назад.
     --  А  он  не  говорил  патриотически,  что  все-таки  русские  первыми
полетели?
     --  Не было  такого разговора.  Вообще он не интересовался событиями. Я
думаю, что он  никогда в кинематографе не был. Грустно -- я любила музыку, а
он терпеть музыку не мог. Никогда ни на один концерт не ходил.
     --  Да...  Непросто,  наверно,  было  с  ним  разговаривать  -- о  чем?
Политика,  новости,  музыка, ТВ-передачи, кино --  это все  ему неинтересно.
Чтоб привлечь  его  внимание к массовой культуре, для этого  надо по меньшей
мере запустить людей на Луну. Тяжело, наверно, с ним было!
     -- Нет!
     -- Ну это вам не тяжело.
     --  Я не о себе. Вот один раз пришел  человек, который  написал "Защиту
Сталинграда", -- или как? Как его фамилия? Некрасов. Это была... картинка. И
я приехала. Вот идет разговор... Причем я чувствовала, что брат не переносит
того,  что говорит Некрасов, это было ни к чему для него, понимаете?  Но тем
не менее мой брат был страшно, необыкновенно мил. Как всегда.
     -- А книги Некрасова ваш брат читал?
     --  Нет.  Потом Некрасов  написал  об  этом  в каком-то журнале. Статья
начиналась  с того, что  вот  он собрался  идти  к Набокову  и потому  вымыл
голову. Вот что он  вымыл голову, это меня поразило: при чем тут  голова?! И
дальше он выдумывал. Будто  бы мой брат сказал: "Давайте выпьем по рюмочке".
Хотя водки там не было, а был чай -- ну, может, еще вино.
     -- А что, кстати, ваш племянник Дмитрий?
     -- Дмитрий? У него очень красивый голос, чудный голос. Но почему-то ему
не удалось пройти конкурс, чтоб петь тут, в Женеве.
     Однажды Дмитрий выступал  в опере, он пел в "Богеме".  В Реджио Эмилья,
это в Италии. Мы поехали туда с  братом... Ему очень понравилось! Настолько,
что -- это странно  сказать  -- когда хоронили моего брата, то оркестр играл
отрывки  из  "Богемы". Это Вера  распорядилась, он ей  успел  сказать. Он не
любил музыку -- но это был сын.
     (На  самом  деле он давно уж прислушивался к "Богеме".  "Другие берега"
вышли в 54-м, задолго  до  возвращения Набокова в Европу, лет за двадцать до
того концерта! И  там было признание:  "Могу  по бедности  понять и  принять
цыгановатую  скрипку или  какой-нибудь влажный перебор  арфы в "Богеме".  --
Прим. авт.)
     -- Что, и пластинок в доме не было?
     -- Нет, Боже сохрани.
     --  Ваш  брат... Его радовало  это богатство,  которое  началось  после
"Лолиты"?
     -- Нет. Он страшно удивился, когда у него купили права на фильм, по его
книге "Камера  обскура". Заплатили  250 тысяч  долларов,  ему  это  казалось
невероятным, он никогда не видел такой суммы. Но все эти  деньги не изменили
его жизни, она осталась такой же, как прежде.
     -- Но, может, он стал  себе  что-нибудь позволять -- шампанское,  икру,
казино?
     -- Нет. Никогда  я  икры не видела у него. Это было ни  к чему. На обед
был, ну, суп какой-нибудь. Потом второе, какое-нибудь мясо, потом фрукты или
компот.

     -- Сколько он собирался прожить, он не говорил вам?
     --  Нет... Так  и не  выяснили,  от  чего  он  умер.  Был  ли  это  рак
предстательной железы? Очевидно.
     -- Что же, он умер как мужчина.
     -- Да...
     -- Вы помните свою последнюю встречу с братом?
     -- Он тогда был  уже в больнице, в Лозанне. И значит, он просил, чтоб я
ему  привезла томик рассказов Чехова, он обожал Чехова. Привезла, и он начал
мне  рассказывать какие-то странные истории --  насчет санитара, который его
якобы куда-то привязал. Я поняла, что  он что-то  не то  рассказывает. Ну  а
потом через три дня он умер.
     "Видите,  как  оно бывает:  Чехов перед смертью просил  шампанского,  а
Набоков -- Чехова. Это благородно", -- подумал я и спросил:
     -- Вы пишете мемуары?
     -- Да. Для своих внуков,  по-французски. Я не дошла  еще до конца.  Мне
так скучно это  писать...  Надо иметь этот  дар, которого у  меня нет.  Я не
писательница.
     -- Вы как-то будете участвовать в юбилейных  торжествах? (Тогда как раз
надвигалось 100-летие Набокова.)
     -- Нет... Я  безногая, безрукая,  что я  могу сделать? Я  уже не выхожу
совершенно никуда, я не могу выходить.
     -- Кого бы в литературе вы поставили рядом с вашим братом?
     --  Гоголя.  Ну Пушкина, конечно.  Толстого -- в  некотором  смысле.  А
больше -- некого!

     1998
     HHH Александр Кабаков HHH
     "Писатель-пророк --
     это вам не баба Ванга"
     В  пророки  он  попал 12 июня 1989  года. В тот день вышел шестой номер
журнала "Искусство кино" с повестью "Невозвращенец". Произведение нашумело в
СССР, а также, будучи  переведенным  на  различные языки, еще в  20 с чем-то
странах. После  чего слово  в  слово  сбылись раскиданные по тексту  повести
предсказания   Кабакова:   саперными   лопатками   разогнали   демонстрацию,
перестройка  потерпела  крах,  случился  путч,  развалился СССР,  а  на  его
территории стряслись гражданские войны...
     Однажды за  обедом в  любимой узбекской  пельменной Кабакова  мы  с ним
обсудили вклад писателя-пророка в литературу.

     --  Саша!  Как тебе  в  голову пришел  столь  странный для  восемьдесят
девятого года сюжет?
     --  Это  было  в восемьдесят восьмом  году.  Я тогда работал  в  газете
"Гудок" редактором отдела информации.  И вот вызывают меня  однажды в  отдел
кадров,  а там двое мужчин: один помоложе, другой постарше. Они  начали меня
вербовать. Все. С этого места читай "Невозвращенца".
     -- То есть это репортаж?
     --  Фактически  -- репортаж.  Я там  даже сохранил имена-отчества  этих
людей, только поменял их крест-накрест. И портретное сходство сохранил. Один
такой пухлый, молодой, а  другой худой, этакий человек с плаката, с чеканным
лицом. Они потом еще несколько раз приглашали меня на встречи -- в гостиницу
"Интурист", в "Центральную", где у них были служебные номера. Это все у меня
там  описано  с небольшим  гротеском, с очень небольшим преувеличением.  Ну,
одежда их  превращается в форму НКВД...  А то, что они в книге несли чушь --
ну, так они и в жизни несли чушь.
     Они объясняли, что если я  советский человек, то должен  иметь совесть.
Напомнили мне, что я ездил за границу,  встречался там с нашими эмигрантами,
что  у  меня  есть  знакомая датская  журналистка,  так вот она  работает на
спецслужбы...  Мы  ж,  говорят,  не  призываем  тебя  стучать  на  своих,  а
предлагаем выполнить долг патриота -- помочь разоблачению вражеского агента.
Я мямлил, что у меня не получится. Швейком прикидывался.
     -- А эта датчанка, она действительно работала на спецслужбы?
     -- Меня  это не интересовало. А если б  действительно работала,  то мне
оставалось   только  молча  пожать  ей  руку.   Ведь  я   же  был  противник
существовавшего  в этой стране строя.  И  все, что его  подрывало, было  мне
близко, я это приветствовал. Потом тот строй рухнул...
     -- А было страшно, что на тебя "наехал" Комитет?
     --  Мне  было  действительно не по себе. Они меня пытались  запугать. Я
даже помню, советовался с отцом...
     -- Полковником ракетных войск Абрамом Кабаковым...
     --  Да. К тому времени давно уже отставным. Отец сказал: "Кончай с ними
играться.  Это не те люди, с которыми можно играть. Нет -- значит, говори им
"нет". Все". Я послушал его и сказал тем "нет". Тем более что свой интерес к
их  методам работы я удовлетворил. Удовлетворил, значит, и уехал в отпуск --
писать про них эту повесть. О чем их честно предупредил перед отъездом.
     Эта повесть была мне  нужна  по двум причинам. Во-первых, я  не читал в
русской советской  литературе ни единого  художественного  описания процесса
вербовки.
     -- Привет, а Солженицын?
     -- Так  то в лагере.  А  про вербовку на воле  --  это я  первый. Кроме
художественной задачи, я перед собой ставил и практическую: отмазаться. Чтоб
они,  вымещая злобу  за  неудачу, не записали  меня  в стукачи.  Как это они
сделали со многими людьми.

     Ну  вот. Будучи сотрудником  "Гудка",  я получил  путевку  в  пансионат
железнодорожников, что в поселке городского типа Затока, под Одессой.  И вот
там, под пение Пугачевой  и  запах дуста,  которым  посыпали  розы,  сидя на
балконе своего номера,  я  за  20  дней написал 75 машинописных  страниц, --
почти без помарок. Я туда с собой брал портативную машинку "Rheinmetall", ну
знаешь, у нее еще футляр серенький в  белую точку, как у дорогих саксофонов.
И  поставил  заголовок  --  сейчас  будешь смеяться  --  "А потом  наступает
рассвет". Хорошо потом додумался поменять.
     -- И все же, как ты все угадал?
     -- Ну,  если ты интересуешься  насчет трех источников и  трех составных
частей, то  это --  сама  вербовка; дальше  --  известное сочинение  Орвелла
"1984"; и, наконец, предчувствие гражданской войны.
     -- Да, теперь все говорят: "Мы все знали наперед!" Но  у тебя у  одного
есть  документальное  подтверждение.  А  как  это предчувствие,  ин-тересно,
выглядело, какое оно было и откуда?
     -- Я  тогда  домой с работы  ходил пешком  через Пушкинскую  площадь. И
останавливался  возле  кафе  "Лира",  где  все время  шли митинги. Стоял,  и
смотрел, и слушал. Слушал, слушал, и вдруг осознал,  что девяносто процентов
нашего населения психически нездорово.
     -- Да ладно! Так много?
     --  Ну, может,  я преувеличиваю процент,  может,  у меня  специфическое
общение...  Может,  я  принимаю  за  психическое  нездоровье   просто  малую
образованность и связанную с этим склонность к гиперболам.  И еще умственную
отсталость,  воинствующее  невежество,  экспансивность...  Все   вместе  это
называется  --  "желание  изменить  мир".  Это  когда  человек  абсолютно не
понимает, что  вообще происходит и мир  для него --  враждебная загадка... И
еще я увидел лютую ненависть граждан друг к другу. Я тогда подумал, что если
в  руки этим людям попадут автоматы  -- а  они неизбежно попадут, -- то  эти
идиоты начнут друг в друга стрелять. И общее состояние декаданса наводило на
мысль: что-то неизбежно будет, будет плохо.
     Да. Значит,  вернулся  я  из Затоки  с  рукописью  и  прибег к  устному
самиздату.  А  именно  собрал  литературных  приятелей  дома, --  это  Игорь
Иртеньев, Юра Арабов (приятно сейчас называть  его Юрой, после его успеха на
Каннском фестивале)... Кто еще? Боря Гуреев, Дима Попов,  киновед, он сейчас
живет  в  Германии...  И  вот  сидят  они, пьют  мою водку, закусывают моими
бутербродами -- пусть кто попробует что плохое сказать.
     Закончил я читать, и тут Володя Эфраимсон (сейчас в Америке) говорит:
     -- Ну, Сань, ты даешь! В разгар гласности  написать  непроходняк, это ж
надо!
     Я  и  сам  понимал,  что  непроходняк --  там же  был  Горбачев  и крах
перестройки. Я даже не мечтал это напечатать!
     Но Дима  Попов  забрал  у  меня рукопись и отдал  своему  начальнику по
"Искусству кино" --  Косте Щербакову. И  тот ее,  к общему  офигению,  лично
протащил через цензуру!
     -- А  как  ты угадал, что  стрелять  в Москве будут именно  в девяносто
третьем?
     --  Роман Гюго "93-й  год" произвел  на  меня  такое  впечатление,  что
действие  своей повести я перенес  в девяносто третий  год. Только  поэтому,
уверяю тебя.
     И я пытался представить,  как же будет  вы-глядеть гражданская  война в
Москве.
     --  Да...  ты  тогда  почти точно угадал фамилию  главаря путчистов  --
Панаев.
     -- За это спасибо цензуре. Она  потребовала  изменить фамилию диктатора
Гончарова -- чтоб не было созвучно с Горбачевым. Цензоры не  просто понимали
литературу,  они  понимали авторский  замысел! Подсознательный  замысел! Так
сегодня уж никто больше не читает. Я и поменял Гончарова на Панаева...
     -- А какой еще вклад цензура сделала в твое произведение?
     -- Выкинула описание большого котлована на  месте Мавзолея  и маленьких
ямок  у  Кремлевской   стены,  на  которое  меня  вдохновил  Марк   Захаров,
потребовавший немедленно закопать Ленина.

     -- Вот вышел журнал, и началась слава, так?
     --  Раньше!  Еще  до публикации! Рукопись, отксеренная,  пошла  гулять.
Попала на "Ленфильм", где по моему "Невозвращенцу" сняли чудовищный фильм.
     -- Хемингуэй тоже был недоволен экранизациями себя.
     --  Только  это меня и утешало.  А  через  полгода мне позвонил  Оливер
Стоун...
     -- Да ладно! Сам Стоун?!
     -- Ну, его  агент. Стоун тоже  захотел снять фильм по моей повести; как
раз "Невозвращенец" вышел по-английски. Но было уже  поздно: я ведь подписал
договор   с   "Ленфильмом".   Это   самое   трагическое,   что   связано   с
"Невозвращенцем". Да... Значит, получил я тогда  в редакции десять авторских
экземпляров, привез домой, а вечером уехал в Париж. По частному приглашению.
Там  меня  нашли  французские  репортеры  и  взяли  интервью  как  у  автора
прогремевшей в России повести, -- чему я очень удивился...
     -- Ты славен и богат, денег полно...
     -- Да, деньги уже были, но менять же можно было только пятьсот  рублей,
ты все забыл! Так что дальше "Тати" я не ходил -- тогда. Я даже не в  "Тати"
покупал, а вокруг, там типа ларьки.
     Вернулся  в Москву --  звонок  из Парижа: хотят у  меня купить  мировые
права  на  повесть, предлагают шесть  тысяч франков. Тысяча долларов, это  ж
были  бешеные  деньги!  --  если  кто помнит  восемьдесят девятый  год. Я...
отказываюсь. Они через десять минут перезванивают, извиняются и предлагают в
десять раз больше.
     Дальше  повесть  издали  в двадцати  странах.  Меня  печатали  почти  в
стольких же странах, как Солженицына.
     -- Чем ты можешь объяснить тот успех?
     --  Как  верно  сказал тогда Гребенщиков про одну успешную  рок-группу,
которую хорошо приняли  в Финляндии: "Ребята, это  не вы поете, а Горбачев".
Не буду  преуменьшать, я думаю,  что и  за меня  процентов на  тридцать спел
Горбачев, если не больше. Россия была дико в моде. Я возник на  гребне моды.
Должен сказать, что одновременно со  мной переводили троих наших, с такой же
или  почти  такой  же интенсивностью. Витю  Ерофеева  с "Русской красавицей"
(секрет успеха был в том,  что красавица -- русская), потом еще  был "Одлян"
("чернуха" про детскую колонию), и Свету Алексиевич с ее "Чернобылем".
     --  То  есть они туда, на Запад, взяли самые смачные  русские  позиции:
зона, Чернобыль, русские женщины и...
     -- ...и будущее этой сумасшедшей страны. Думаю, кроме всего прочего, их
в повести привлек диалог между персонажами -- насилием или ненасилием решать
проблемы.
     И вот началось то турне. Меня пять месяцев возили по странам, где вышла
книжка. Германия, Франция, Англия, Дания, Испания, Норвегия...
     -- Ты тогда увидел, съел, выпил все, что хотел?
     --  Да,  увидел, съел, выпил... Пожил!  Мы с женой очень хорошо провели
время. Тогда мне все  было интересно... Я тогда привык к нормальной, хорошей
жизни. Привык, что можно  запросто  вечером  сесть в поезд, в обычный второй
класс, и из Мюнхена поехать ночью в Париж. Захотелось  в Лондон съездить  --
поехал... И это все в девяностом году!
     -- Ты  тогда стал  богатым и знаменитым и бросил газетную службу, чтобы
блистать.
     --  Да,  я  уволился  из  "Московских  новостей".   Меня   торжественно
проводили, выпили  хорошо... Я решил, что раз я  теперь знаменитый писатель,
то на жизнь мне хватит, причем на  какую  жизнь! Я  один из первых  в Москве
получил кредитную  карточку!  Но после понял: мне  просто  казалось,  что  я
богатый. Я потом увидел столько людей, которые были  по-настоящему богаты, о
богатстве которых я раньше просто не знал!
     -- Теперь знаешь?
     -- Теперь все знают...
     Я довольно долго жил  в Париже.  На радио "Свобода"  я  часто выступал,
почти как  штатный сотрудник, с комментариями -- долбал все. У меня в городе
появились свои любимые места. Меня там знали. Бывает, даже теперь приедешь в
Париж, зайдешь в любимое кафе  "La Palette"  (это  на  Левом берегу), а  там
спрашивают:  что ж вы к нам  не  заходите?  Да вот, отвечаю, дела...  Они не
догадываются, что я просто на три дня в Париж заехал.
     Когда я жил в Париже... туда приехал Егор Яковлев. Мы встретились, и он
велел  мне  по  возвращении в Россию выходить на работу. Я послушал его и на
работу вернулся.  И надо сказать,  что  за это я ему благодарен. На что б  я
жил, если  б не он? Деньги-то быстро  исчезли! За  эти годы и  куда бкольшие
деньги у людей успевали исчезнуть... А когда-то я мог купить "Ягуар"...

     -- Ты ожидал, что народ так удивится этой книжке?
     -- Нет, я  ничего не ожидал. Но повесть сразу  нашумела, потому что все
испугались.
     -- Когда стало ясно,  что твои пророчества  начали сбываться? Ты можешь
обозначить этот момент?
     -- А это когда  в Тбилиси применили саперные  лопатки. Сразу все руками
замахали! Оказалось, что я выдал  пророчество  и оно на глазах у восхищенной
публики  сбывается!  Это  страшно добавило  шуму,  разных  интервью;  но уж,
правда, ни новых денег, ни славы не принесло.
     Да... Немало говорили  в  том  духе, что-де "повесть не бог весть каких
литературных достоинств,  она интересна разве только в политическом смысле".
Но  на самом деле  повесть заметили еще  тогда, когда ничего не сбылось! Вот
был анекдот про интеллигента, который писатель-прозаик. "Про каких таких про
заек?" А я как бы писатель-пророк: "Про какой такой на фиг рок?"
     -- А ты сам удивился, когда сбылось?
     -- Отчасти -- да. Человек -- орудие, и я, как верующий человек, не могу
думать иначе. И любой, кто  всерьез  задумается о происходящем,  поймет, что
это не он живет, это им живут.

     -- Слушай... А как же после такого мирового успеха дальше жить? Как  ты
дальше после этого зажил?
     --  Понимаешь, перешибить первый  успех  очень  трудно.  Что ни напиши,
ничего не считается! Никто этого не оценит. И у  тебя  начинается чудовищный
кризис... Это не упрек, просто так устроена человеческая цивилизация.
     -- Вот и Гоголь сжег второй том...
     -- Не  хочу  ни  с кем мериться, но... взять такую выдающуюся  фигуру в
истории  русской  жизни  этого века,  как Александр Исаевич Солженицын.  Вот
написал он "Ивана  Денисовича"  и "Архипелаг".  После этого он мог  написать
последовательно  "Илиаду",  "Ромео  и Джульетту",  "Евгения  Онегина", потом
"Войну и мир", "Шинель" -- все не имело бы уже никакого значения, он остался
бы автором "Одного дня Ивана Денисовича" и  "Архипелага". Он живет, пишет, и
пишет лучше...
     -- И ты тоже стал лучше писать?
     --  И я  тоже лучше. Более того, то, что я написал до  "Невозвращенца",
тоже лучше, но  это понимает десяток глубоко литературных людей.  Тут ничего
не сделаешь, это клеймо.
     -- И от этого ваш брат писатель спивается...
     -- Да... С этим нельзя сделать ничего.
     --  А   ты  думал,  что  еще  напишешь  столь  же  громкие  книги,  как
"Невозвращенец"?
     --  Нет. В  ранней молодости  у меня  была единственная мечта  --  хоть
что-нибудь   написать  и  напечатать.  Так  эта  мечта  давно  сбылась,  мне
жаловаться не на что...
     -- Тебе, наверно, часто говорят: "Какой же ты умный!"
     -- Ну... Сейчас уже реже.
     -- Теперь классический вопрос: "Каковы ваши творческие планы?"
     -- Пишу  новый роман, очень большой.  Несмотря  на то  что с  кино  мне
сильно  не  повезло,  что  я  дал  себе  зарок  никогда  больше  с  кино  не
связываться, я опять ввязался и занимаюсь новым фильмом по моему сценарию.

     -- Саша! Предскажи  что-нибудь,  пожалуйста.  Ты же  писатель-пророк, у
тебя ведь получается! Скажи -- что будет дальше?
     -- Нет, нет,  я ничего  не предсказывал,  все вышло  нечаянно.  Но  мне
кажется, что  и России, и Северной Корее, или Ираку, или Кубе --  всем  путь
один.
     -- В смысле -- расстрел Белого дома, мечта об импичменте, "семья"?
     --  Нет,  я  про  хорошее --  про  коммерческие  ларьки,  супермаркеты,
пепси-колу. Свобода в земной жизни придумана не нами. Ее учредил Господь, он
завещал людям не отнимать друг у друга собственность, не убивать друг друга,
живет  человек  --  пусть  себе  живет (извини  за  такой  вольный  пересказ
заповедей). Этот Божий порядок  личной свободы отменить нельзя,  его  только
можно на время, ненадолго приостановить,  -- как у нас или  в  Германии. Ким
Чен Ир, Кастро, Зюганов -- все это не имеет значения. Все наладится...
     Это моя надежда, а не предсказание, -- я ж не баба Ванга.

     1999
     HHHH Михаил Фридман HHHH


     --  Михаил,  про  вас  известно только  то,  что  вы  олигарх,  что ваш
"Альфа-банк" -- единственный, кто красиво вышел из  августовского кризиса. И
-- все. Расскажите, пожалуйста, откуда вы вообще.
     -- Я родился в 1964-м году во Львове в самой обычной полуинтеллигентной
еврейской  семье. Родители у меня обычные  инженеры,  совершенно  нормальные
советские  люди.   Никакими  выдающимися  успехами  --   я  имею  в  виду  в
материальном плане -- не  отличались. Ныне  они проживают  в городе  Кельне;
буквально полгода назад уехали.
     --  Долго  же  они  собирались! Уж многие  по  два-три  раза  уехали  и
вернулись...
     -- А не было смысла уезжать. Их поколению, несмотря на все противоречия
советской действительности, повезло. Мои родители родились в 40-м году. Мать
-- в Киевской области, отец -- в Житомирской, там были еврейские местечки...
Войну они  застали в таком  раннем возрасте, что тягот и лишений  не помнят.
Всю жизнь -- с 45-го, как приехали из  эвакуации --  прожили во  Львове. Они
там учились (кстати, в одном классе), потом работали, книжки  читали, в кино
ходили,  гуляли по парку. Это единственное  поколение, которое  в  советское
время прожило нормальную, спокойную, очень мирную жизнь... И в новое время у
них тоже особых проблем не было, поскольку я уже что-то начал зарабатывать.
     -- Ну, так почему ж тогда уехали?
     -- Да  просто потому, что постепенно  уехали  все родственники. Знаете,
одни  уехали,  другие,  человек  двадцать,  -- набралась  критическая  масса
уехавших.  А для  нашей жизни --  во Львове  --  клановое  устройство  имело
большое значение. Там была такая общинная форма жизни.
     -- А почему именно в Германию?
     --  Так  сложилось. Немцы компенсируют ущерб, нанесенный  в войну,  эта
программа касается  всех  евреев,  которые  выжили. Старшее  поколение,  мои
прадедушки и прабабушки -- все были казнены.
     -- Некоторые  мои знакомые евреи из уехавших туда, в Германию, говорят,
что это им очень тяжело -- брать пособия, кормиться из рук тех самых немцев,
которые... У вас, у ваших родителей нет такого чувства?
     -- Нет, нет. У нас нормальное отношение к немцам. Мы благодарны им! Они
квартиры дают, вообще помогают...

     -- А ваша жена, дети -- тут или тоже уехали?
     --  Они  живут  в Париже, зимой.  А  летом -- в  Сан-Тропе. (Моей  маме
особенно нравится, что можно из Кельна ездить к внукам в безвизовом режиме.)
Жена  моя  там,  во  Франции,  рожала  --  из  медицинских соображений;  там
качественная медицина. До кризиса  она с детьми ездила туда-сюда, а  после я
их там оставил. Дети у меня маленькие, шесть лет и три. В Париже они ходят в
американскую школу, там  преподают американцы  и  англичане. Чему я особенно
рад,   так  тому,  что  у   них  в  школе  --  ученики  18  или  19   разных
национальностей! Я смотрел классный журнал: там японцы, корейцы, американцы,
черные, желтые, белые...  Мои дети себя  ощущают  очень космополитичными.  В
школе  все  по-английски,  в  песочнице  играют  с  французскими  детьми,  и
домработница французская, -- а с нами, конечно, по-русски. Три языка!
     -- То есть у вас  там модель, которую раньше любили изображать фантасты
-- мир как единая деревня и все расы дружат?
     -- Ну, не то что дружат... Хотя Париж достаточно космополитичный город.
Уже  есть объединенная Европа, так  что тенденция ясна... Мир  действительно
становится все более космополитичным за счет коммуникаций! Так что, конечно,
от местнических комплексов надо избавляться.
     -- Да, но после этого они  не смогут уже жить в  России. Вы себе в этом
отдаете отчет?
     --  Я не вполне  с этим согласен. Во-первых, мы  знаем много  примеров,
когда иностранцы  живут в  России и, в общем, вполне своей жизнью  довольны.
Даже не будучи носителями языка!  Тут,  в России, есть свой кайф. Во-вторых,
мне кажется, для моих детей  это  ощущение  очень комфортное -- то, что  они
обычные люди. Каждое утро они как нормальные дети садятся в школьный автобус
и едут в школу...  Если вдуматься... У меня совершенно нет желания, чтоб мои
дети  ходили в школу в сопровождении охранника, водителя  и чтоб моя жена  с
охранником ходила... Мне кажется, что психология человека, который с детства
начинает жить в  окружении охранников  и многочисленной обслуги,  достаточно
ущербна. Для моих детей это было  бы крайне неправильно, если б  они росли в
такой обстановке.
     В России сейчас столько историй про киднеппинг... Сидят какие-то люди и
думают: "А почему  бы  не  украсть  ребенка  у  богатого человека,  а  потом
потребовать у  него деньги?" Что и происходит.  Вот только что читал,  что у
какого-то парня из Саратова украли ребенка...
     -- Теперь у вас не осталось  родственников за границей. Теперь вы  один
тут, за границей... Вы  себя,  наверно, чувствуете вахтовиком, который ездит
зарабатывать на  дикий, суровый, неустроенный  Север, а семья, слава Богу, в
хорошем месте.
     -- Не совсем  так. Я себя вахтовиком не чувствую. По мне, это более или
менее нормальный режим -- вот так ездить. Если б я так уж мучился без  жены,
я  б  заставил  ее  вернуться. У нас с  ней  отношения очень хорошие,  очень
тесные, теплые, -- но  не могу сказать, что без нее я умираю от одиночества.
Нет, мы не Ромео и  Джульетта... Притом  что  давно друг друга знаем, жили в
одном общежитии, -- мы же в одном институте учились... Это был МИСИС.

     -- Как вы вообще попали в МИСИС?
     -- За  этим  ничего  особенного  не  стоит --  кроме того,  что меня не
приняли  в  МФТИ.  Я  на  физхим  поступал.  Экзамены   сдал  на  "отлично",
собеседование прошел. Но декан по фамилии Убоженко -- я эту фамилию запомнил
на всю  свою сознательную жизнь -- сказал: "Неужели тебе не понятно,  что мы
все равно тебя не примем?"
     -- По пятой?
     -- Ну,  в общем, да -- естественно! Не взяли... Сейчас я бы  мог решить
этот вопрос... А в тот момент -- не смог! Ну вот...
     -- Позвольте, но один мой знакомый еврей, Миша Иоффе, окончил буквально
тот самый физхим! Теперь вот успешно служит американской физике...
     -- Ну, наверняка были родственники, знакомые, кто-то позвонил... Все же
люди!
     -- Почему вы выбрали именно физтех? Вы желали совершать открытия?
     -- Ну,  я бы не сказал, что хотел открытия совершать. Но мне нравилось,
что там наука,  что после будут какие-нибудь академгородки -- такие вот были
понты. Откуда это взялось? Отец мой стал лауреатом Госпремии в 89-м году, по
электронике.  (Не  один,  там еще были люди.) Работа,  за которую наградили,
была связана с системами опознавания для военной авиации... Я был  одаренный
ученик, напряженно занимался, во всех олимпиадах участвовал. Медаль, правда,
не получил -- по выше уже названной причине. Все по той же! По пятой графе!
     -- Притом что с виду вы совершенно не еврей!
     -- Да меня, точно, никто  никогда за  еврея  не принимал! С виду-то про
меня  не  скажешь...  Едешь,  бывало, по  Украине  в  поезде, так  попутчики
колбасой угощают, горилкой, как  выпьем  трошки, так они  сразу начинают  за
жидов  разговаривать.  Бывали  щекотливые  моменты,  когда  мне  становилось
неудобно... Ну да ладно, ничего -- переносил...
     Я  вообще  считаю, что мне повезло. Мне несколько раз  в жизни повезло,
когда казалось, что сильно не повезло. С физтехом -- это самый яркий пример.
Я рад,  что попал  в  МИСИС.  Все мои  партнеры,  акционеры тоже  оттуда. Мы
учились,  дружили... Это,  например, Герман  Хан.  Его знают, а имена других
ничего  не  скажут широкой публике... Жена моя тоже училась в МИСИСе, она на
два курса младше, она вы-брала редкие металлы.
     -- Так все-таки почему вы выбрали именно МИСИС?
     --  Сейчас  расскажу.  Выхожу я,  значит,  от  товарища Убоженко,  а  у
приемной  комиссии  толпа  рекрутеров  с   проспектами  разных   институтов.
Остановился посмотреть  и  вижу:  все институты где-то  в жопе находятся,  а
МИСИС в самом центре. Кроме того, там Дом культуры хороший,  с концертами --
Высоцкий, Визбор. Ну и  записался на факультет цветных  металлов. Цветных --
потому что они такие красивые, симпатичные... Тогда я, конечно, не знал, что
из-за глинозема -- сырья  для получения  цветного  металла  -- у  меня будет
конфликт с  Борей Березовским и Левой Черным. (Мы с ними вообще частенько не
ладим. А сейчас у нас идет борьба за Ачинский глиноземный комбинат.)
     -- Вы  Березовскому с  Черным не  намекали, что цветные металлы -- ваша
профессия,  а они пусть по своим специальностям работают? У них  дипломы  по
математике, что ли?
     -- Да, действительно. Надо им при случае напомнить про мой диплом. Могу
свои научные статьи про  глинозем послать Леве Черному  --  чтоб он понял, с
кем имеет дело.

     -- Да...  Везет  вам,  евреям!  А  были б вы  русский  или  хохол,  так
прозябали б сейчас где-то в Академгородке.
     -- Да.  И  возмущался б невыплатой  зарплаты бюджетникам, перекрывал бы
дорогу, стоял бы поперек нее с транспарантом типа "Наука -- будущее России".
Но  вышло иначе, поскольку у меня был ангел-хранитель -- декан Убоженко. А в
аспирантуру -- это  уже в МИСИСе -- меня не взял человек по фамилии Стрижко,
тоже наш с вами земляк.  Теперь  я публично хочу объявить благодарность этим
двум людям --  я им очень благодарен за  то, что моя судьба так замечательно
сложилась. Благодаря  им  я понял:  все,  что  не убивает  меня, делает меня
сильнее.
     -- То есть  вы вообще могли бы обратиться  к людям с призывом: "Ребята,
давите евреев! Для их же пользы!"
     -- Абсолютно. Тогда результат,  достигнутый  евреями,  будет  еще более
впечатляющий.
     -- Но  если  серьезно,  я не могу отогнать от себя мысль,  что вот  это
тяжелое  чувство, эти обиды за евреев и заставили вас вывезти из России всех
родственников...
     -- Абсолютно не так.  Вы  поймите: в  Европе моя  семья чувствует  себя
приблизительно так же, как во  Львове. Психология евреев такая, что они себя
везде чувствуют  одинаково... У  них есть ощущение  временности пребывания в
данном  конкретном месте. Это продолжается  веками,  как у цыган.  Там жили,
здесь, а через 30 лет можем и в Аргентину попасть. Я по себе это знаю -- сам
так чувствую.
     -- Кстати, о евреях. Вот вы скажите, почему не вы, а Владимир Гусинский
возглавил Российский еврейский конгресс? А вы только заместитель?
     --  Почему не я председатель?  Да  потому  что Гусинский  больше  этого
достоин! Не потому, что он больше еврей, чем я, -- просто он тратит  на  это
больше  времени.  (И  денег.) У  меня  столько  нет.  Думать  о  евреях  мне
интересно,  а тусоваться  в тусовках пейсатых -- мне скучно. Я на это  раз в
две недели трачу три часа. Собираю деятелей культуры -- Юлика Гусмана, Марка
Розовского, Гельмана, Женю Альбац,  совещаюсь с ними... Вообще я там отвечаю
за финансирование  культурных проектов. На  постановки  даю денег, на книги.
Вот "Дневник Анны Франк" недавно издали -- а он 30 лет в России не выходил.
     -- А вы говорите на иврите, на идише?
     -- Нет, не говорю... Люди старшего поколения, которые жили в местечках,
те да, говорили...
     Первый бизнес
     (театральные билеты как валюта)
     -- Во время учебы вы были всецело поглощены цветными металлами?
     -- И культурой. Меня заинтересовал театр!
     -- Вы что-то ставили? В рамках самодеятельности?
     --  Нет.  Я занимался  билетами  на лучшие спектакли. Помните, как  это
было?  Студенты с  вечера занимают очередь у касс, к утру  подходит толпа из
того же вуза и становится к своим в начало очереди.
     -- Вы что, стояли в очереди всю ночь?
     --  Нет!  Я  координировал.  По средам проводил  совещание,  определял,
ставил перед людьми задачи.  Смешно,  но я  и  сейчас заседания  провожу  по
средам -- знаете, с тех пор вошло в привычку.
     -- А как те билеты делили?
     --  Одну пару  билетов получал  тот,  кто  стоял  в  очереди,  а другая
причиталась мне.
     -- Вы билеты после перепродавали?
     --  Как можно!  Нет,  конечно.  Деньги  я  зарабатывал иначе -- работая
грузчиком в магазине, там, кроме денег, еще и продукты всегда под рукой... А
билеты менялись -- на подписки, на талоны, которые, в свою очередь, менялись
на  грузинское вино из дегустационного  зала ВДНХ... и  так  далее. Сидит, к
примеру, директор "Елисеевского",  серьезный человек, и  не может попасть  в
расположенный поблизости Ленком на "Юнону и Авось". Без нас.
     -- Да...  И вот уже 20  лет вы занимаетесь все одним  и тем же.  Только
теперь у вас вместо театральных билетов...
     --  ...нефть  или  кредиты  банковские.  Или,  к  примеру,  все тот  же
глинозем.
     --  У вас  с билетами была  та же ситуация, что и с сырьем  для цветных
металлов.  Спектаклей вы  не  ставили,  глинозем в  землю не закладывали,  а
прибыль с этого всего получаете вы. Интересно!
     --  Да, должен признаться,  лично я  глинозем  не  закладывал... Но эту
ситуацию  можно рассмотреть с  позиций экономической теории. Вот  существует
некий  продукт  -- например, билеты.  Их  мало, они дешевые,  а желающих  их
получить много. Были  люди,  которые --  законно  или незаконно --  обладали
неким  экономическим потенциалом. Но не могли его прямо реализовать.  Потому
что  в  распределительной  системе рыночной  цены на билет не было. И вот мы
оказывали услуги в условиях отсутствия свободного ценового рынка.
     -- Вы что ж, выходит, боролись за свободу?
     --  Свободу  мы  обеспечивали  --   но   при  этом   зарабатывали  свои
комиссионные как сервисная организация.
     -- Вам было приятно служить людям, доставлять им радость?
     -- Должен сказать, что в основном я думал о себе  -- как обычно. И, что
интересно, сегодня думаю все о том же человеке!
     --   Дальше   вы   --   выпускник,   молодой  специалист.   Надвигается
распределение, допустим, в солнечный Норильск. Или в Ачинск...
     -- Да... Ведь меня,  к  счастью, не взяли в аспирантуру (причем я сразу
этого  не  оценил и довольно  долгое  время  был  дико  расстроен).  Так что
пришлось  распределяться. Но! Поскольку  у  меня в руках  был  такой  мощный
инструмент  влияния, как билеты, я  распределился хорошо. Хорошо -- с  точки
зрения   иногороднего,   человека   без   прописки:   в   Электросталь,   на
металлургический завод имени Тевосяна. Через полтора года работы там я...
     -- ...получил квартиру?
     --  Естественно.   Войдя  в   неформальные  отношения   с  руководящими
работниками.
     -- На какой почве? Вы же перестали быть  московским  студентом и потому
оторвались от распределения дефицита?
     -- Нет, нет. Билеты я из-под своего контроля не выпускал! Зачем же?
     -- То есть вы из Электростали продолжали руководить московской билетной
мафией?
     --  Мафией?! Нет, мафия --  это когда что-то делается насильным  путем,
преступным. А  у нас же все было  по-хорошему. Мы просто очередь занимали  и
потом  обменивали  билеты на  что-то  нужное и  хорошее. Женщине, от которой
зависела моя квартира  в Электростали (ну,  квартира  -- это громко сказано,
имелась  в виду  комната  площадью 12  метров), срочно нужно было лекарство,
название я  и сегодня помню --  лидаза. Я достал. Та  женщина  была мне дико
благодарна,  потому  что у нее кто-то  умирал  -- но  благодаря мне не умер.
Поэтому вопрос по комнате решился полностью.
     Сама по себе та комната  мне не  нужна была  -- важна была прописка; я,
как только  ее  получил,  тут  же соскочил  с  Электростали,  в  которой  я,
собственно,  и  не  жил никогда:  я вовремя понял, что если там поселюсь, то
больше никуда не вылезу и там загнусь. Кроме  того, у меня же  в Москве  был
бизнес, и  мне, чтоб вопросы  решались, приходилось постоянно что-то кому-то
доставать, приносить. Так что жил я в Москве. И каждое утро ездил на работу:
два  с  половиной часа туда  и  два с половиной обратно. В  полшестого  утра
выходишь,  весь  день  служишь  цветной  металлургии,  а  в  восемь   вечера
приезжаешь домой и приступаешь к  бизнесу.  Надо созваниваться, встречаться,
передавать  одно, забирать другое. Спал я  тогда  так мало,  что у меня даже
зрение стало  ухудшаться... Где жил?  Сначала я долго тусовался в общежитии.
Потом полгода  ночевал на раскладушке в  кухне  -- приятель  пустил. После в
коммуналке...
     "Социальная справедливость?
     Не дождетесь"
     --  А  была  такая мысль, что  все  это неправильно?  Что  надо  честно
трудиться? Ехать, к примеру, на БАМ?
     -- Нет, наше поколение об  этом уже не  думало.  На БАМ ехали  какие-то
маргиналы...
     --  А  сейчас  какие чувства  вызывают у  вас  разговоры  о  социальной
справедливости? Когда вы банкир?
     -- Дебильную формулу "всем все поровну" я никогда не мог воспринимать с
пониманием.  Для меня  лично  никогда  не было  никакого  равенства, никакой
справедливости! Поскольку мне поровну ничего  не досталось -- ни медаль,  ни
институт, ни аспирантура. И  папе моему не  досталось: всех его коллег слали
за границу, а его не пускали, как еврея с допуском. Я с детства понимал, что
для меня доступ к каким-то возможностям в жизни будет сильно осложнен.
     Та доктрина, которая насаждалась в стране и советским народом более или
менее акцептуема, для меня всегда была абсолютно чуждой.
     -- У вас на этой почве не появилось враждебного чувства к гоям?
     --  Не,  этого  не   появилось.  А  появилось  у  меня  ощущение  своей
изолированности некоторой.
     -- Исключительности?
     -- Нет, это слово не подходит, исключительность в России понимается как
некоторое превосходство.  Тут  другое. Вот  Бог  говорит  Аврааму,  что  его
потомки будут избранным народом.  Избранным -- не в смысле лучшим, не  лучше
других, а просто отдельным, со своей миссией.
     -- И, как мы  знаем  из дальнейших событий, вашему избранному никто  не
давал поблажек.
     --   Это   верно...  Я   помню,  мне  было  лет  восемь,  мы  провожали
родственников в Израиль.  Люди живые, а их вроде хоронят, мне объясняют, что
мы никогда больше  их не увидим.  Мы жили отдельной жизнью, у нас был особый
клановый этикет. Все наши родственники трудились по снабжению и были богаты,
--  по  тем  временам,  --  изящно  уточняет   современный  банкир.  --  Так
обязательно  раз в год  кого-то  из них прихватывали и начинали трясти. Мы с
батей  ночью подъезжали  к  дому  этого несчастного  и  забирали на хранение
какие-то  шубы,  золото. Если  б  это  нашли  при  обыске,  были  б  готовые
доказательства преступной  деятельности. У отца могли быть  неприятности, но
не мог же он отказать своим в помощи!  Это был клан, сплоченное community, с
сильным ощущением отделенности от всех остальных... Вот и я с детства  знал,
что по объективным причинам (я не задумывался, справедливы эти  причины  или
нет) у меня будет отдельная жизнь с отдельными обстоятельствами.
     -- И это чувство вашей отдельности ведь не ослабло со временем?
     --  Нет.  Никто  со стороны  не  может мне объяснять,  что хорошо и что
плохо. Общественные ценности меня если  касаются,  то опосредованно. У  меня
свои  обстоятельства  и своя система координат. Это  как религия, понимаете?
Так мусульмане живут внутри христианского общества, не разделяя его  идеалов
и держась за свои ценности.
     -- Значит, если вам  государство  начнет  объяснять, что хорошо  и  что
плохо, вы не можете к этому серьезно относиться?
     -- Я в этом и без государства разберусь.
     -- То есть  вы только те  законы готовы соблюдать,  которые вам кажутся
правильными? А не все подряд?
     -- Это, безусловно, так. Какие законы в моей системе координат являются
хорошими, а какие плохими -- я знаю и  без государства.  Другое дело, что  я
предпочитаю  с  государством вести  мирное сосуществование, а в тех случаях,
когда  его  представления  о  жизни  совпадают с  моими,  я  его  могу  даже
поддерживать.
     -- А в чем-то и не поддерживать?
     --  Абсолютно! Когда  государство  говорит  о  своих империалистических
замыслах, объявляет  нас великой страной и  хочет решать, как всем жить,  --
мне это не близко. На доказательство того, что мы великая страна, я денег не
дам. А  на то, чтоб люди нормально  жили, -- дам,  вопросов  нет. К примеру,
Швейцария -- не  великая  держава,  но жить там  людям хорошо.  А российским
гражданам  более  близка другая  позиция: "Да, денег нет, свободы нет  -- но
зато мы всех за горло держим".

     -- У вас там,  на  самом верху,  между олигархами,  есть какие-то общие
правила, договоренности?
     -- Ну, если и есть, то очень общие. Это превратное представление -- что
мы  про  все  договорились.  Нет  у  нас  никакой  общности! То,  что у  нас
противоречивые  экономические   интересы,   --  это  естественно.  Но  мы  и
концептуально сильно  расходимся по  многим вопросам! Где  мы живем, чего мы
хотим, каких правил надо придерживаться? Тут слишком большой разброс мнений.
Впрочем, это не удивительно.  Ведь  мы  -- представители страны  с абсолютно
неустоявшимся самоопределением, с неясной самоидентификацией... Мы находимся
в том же аморфном диффузном пространстве,  что и вся страна, мы тут вместе с
ней...
     Почему?  Я  много  думаю  об  этом.  Русская  история  до  сих  пор  не
выкристаллизовала  в  обществе четкого представления о ценностях. Глобальные
катаклизмы    в    России    именно    с    этим    связаны.   Необходимости
самоидентифицироваться не то  что  не было --  это  было даже опасно.  Из-за
жестокого давления  со стороны  завоевателей: те, начиная  с гуннов и кончая
татарами, огнем и мечом выжигали  этнос, который тут жил. Вот и  приходилось
прикидываться, приспосабливаться... Не важно, какая вера --  лишь бы выжить.
Даже сейчас. Вот  такой дикий  пример... Сколько наших солдат в  Афганистане
перешло в мусульманскую веру!
     Да... Раньше  мне все равно было --  русский, еврей... А теперь я  стал
много думать  об этом...  Евреи  тоже  жили во враждебном окружении.  Но при
любых  испытаниях они  готовы  были  всем  пожертвовать, но  не отдать  свою
идеологию. А если б отдали, то чем бы отличались от других? Растворились бы,
и все.
     -- Вы можете  по  паре  слов сказать про  каждого олигарха?  Вы  к  ним
испытываете какие-то человеческие  чувства?  Или  тут чувств  не надо,  одна
жесткая прагматика?
     --  Безусловно,  как  живой человек,  я  испытываю  к ним  человеческие
чувства. Это раз.  С  другой  стороны, эмоциональная  составляющая в деловых
отношениях  как  раз  и губит  российский  бизнес. Сначала  люди  друг другу
стопроцентно доверяют,  вместе водку пьют и баб трахают,  а потом друг друга
кидают и убивают. Если б этого всего не было, а просто б контракты писали...
то никаких негативных последствий не было бы.
     Кто  мне симпатичен  в мире  политики и бизнеса? Разумеется, Чубайс. Он
вызывает у меня большое  уважение. Это одновременно и  сильный, и порядочный
человек, а такое сочетание -- абсолютная редкость  в  России... Потанин  мне
поначалу казался человеком западнического типа. Мы с ним в  свое время имели
дело. Но оказалось,  что  Потанин -- это  такой кидальный парень. Ну  да  не
важно, -- Бог ему судья...
     Вообще, что  касается олигархов, то я ни с кем из них особо не хотел бы
иметь дела. Олигархи, они все со своими тараканами. Очень амбициозные -- вот
еще в чем проблема!  Они дико  самолюбивые, тщеславные. Любят, когда про них
пишут чего-то, -- ужас! А мне это до  феньки все. Слаб человек! Быстрый рост
материальных    возможностей,    связанный    со    многими    субъективными
обстоятельствами -- передел собственности  и так далее, -- часто порождает у
людей чувство, что они очень исключительные, а все вокруг такие долбое... Но
это, безусловно,  временный этап! Поскольку Россия в целом  -- страна белого
человека; просто у  всех  разная скорость  адаптации.  Если  кто-то пробежал
дистанцию очень быстро, то это, как показали последние  два года, еще ничего
не доказывает... Половину  этих спринтеров  уже  снесло. В  туман.  И вторую
половину тоже может снести.
     --  Вы  смогли  бы  работать  в  правительстве,  как  некоторые  другие
олигархи?
     -- Никогда.
     -- После того как вы посмотрели, как Потанин там работал и Березовский?
     -- Абсолютно не в том дело, что я смотрел. Какое  мне до них дело? Я не
пойду по другим причинам. Я достаточно  хорошо знаю историю России и уверен:
что бы я ни сделал, никто мне благодарен не будет. Благодарности народа я не
получу,  а абстрактного  желания его осчастливливать против его воли  у меня
нет.  Зачем  я  буду чего-то доказывать  людям?  Я не  готов к  роли мессии,
которого побивает толпа фанатиков. Вот  Чубайсу -- при моем к  нему уважении
-- в  кайф,  когда его заплевывают (это  похоже на мазохизм). А мне --  не в
кайф. Нет, пусть уж русские люди, которые чувствуют себя частью народа, идут
его учить жизни...
     -- Как тот же Потанин?
     --  Вот  Потанин,  он --  русский  человек.  Ну, шел-то  он  из  других
соображений -- спи..ить что-нибудь.  Но мне  это не нужно,  потому что и так
себе  заработаю.  У Потанина  --  что? С  одной  стороны,  он хотел  чего-то
пи..ануть, а с другой стороны, хотел как бы помочь народу своему.  Это очень
красиво. Но я  не верю в то, что в его случае это может быть  результативно.
Потому  что  помочь  народу  способен только  человек с  высокой  внутренней
чистотой, а не Потанин.
     -- Интересно  было бы узнать ваше мнение о том,  почему у нас так часто
"кидают". Не надеются победить в  честном бою, не уверены в своих силах? Или
так -- на всякий случай, когда что-то плохо лежит? Или еще почему-то?
     --  Людям  кажется, что  кидать -- это выгодно. Действительно,  если ты
сегодня что-то кому-то не вернул, значит, тебе достанется больше!  Это такой
голый скоропалительный  прагматизм,  когда люди не хотят думать  о  том, что
будет через три года. Да и незачем  вроде думать, если нет высшего суда. Так
что   заповеди   неэффективны.   В    нормальном   обществе   справедливость
восстанавливают суд и арбитраж -- но у нас этого  нет. В общем, кидают у нас
в отсутствие строгих моральных норм и юридической конструкции, которая могла
бы эти нормы цементировать на практике.
     -- Михаил, как вы  думаете, другие олигархи  могли  бы про вас  сказать
добрые слова?
     -- Наверное, могли бы.
     -- Потому что вы лучше, чем они?
     -- Не поэтому. А потому что у них есть позитивный опыт общения со мной.
Я им ничего плохого не сделал.

     -- Михаил, скажите, а вот почему ваш банк не обвалился?
     -- Ну, мы же избранные!
     -- Но Смоленский же обвалился, хотя он вроде тоже избранный?
     --  Он -- нет,-- говорит Фридман уже серьезно. Шутки кончились.  -- Это
длинный разговор,  но если коротко...  Наши  результаты в бизнесе  связаны с
тем,   что   у  нас  твердые  представления  о  морали.  Отсюда  формируется
корпоративная  философия.  Держась  этой концепции  морали, мы,  официальные
основатели "Альфы", смогли построить саморазвивающийся бизнес.
     -- Что, это выгодно -- быть честным?
     --  Ну,  тут  надо  договориться,  что  такое  "честно".  Наши  правила
отличаются от норм, действующих в стране. Мораль -- она своя на каждом этапе
развития общества. Православие  -- это полурабовладельческая, полуфеодальная
конструкция.   Католичество  --  достаточно   феодальная:  там   абсолютизм.
Протестантская   соответствует   промышленной   и   буржуазной    революции.
Протестантские страны потому такие успешные, что их мораль наиболее готова к
потребностям дня! А та мораль,  которую мы для  себя изобрели, она  такая...
mixed.  Там  что-то из  советской морали, из библейской, из  американской --
такой,  какой   она  увидена  в  голливудских  фильмах.  Это  такая  сборная
солянка...
     -- Да, но как же ее сформулировать?
     --  Она не сформулирована на бумаге... Но у нас внутри  есть достаточно
адекватная  корпоративная этика. Она,  если  возникают какие-то  проблемы, с
самого начала позволяет  нам занять верную позицию, то есть в первую очередь
выполнить свои  обязательства,  а не что-то украсть в первую  очередь. Я вас
уверяю,  что  если бы эту позицию ментально избрали  -- ну, пусть не все, но
многие из тех, кто рухнул, -- то у них дела были бы не хуже, чем  у нас. Ну,
может, чуть  менее удачно...  Часть обязательств  они бы выполнили,  а часть
отсрочили.  Как  мы. Люди,  особенно западные  кредиторы,  абсолютно  готовы
понять ситуацию,  когда  сегодня у  тебя нет денег, но ты  искренне готов им
отдать, просто  нужно  подождать.  Но  они  не готовы понять  тебя, когда ты
деньги хватаешь и прячешь в укромном месте, бегом, а людей посылаешь на х...
Когда  был  кризис,  мы   тоже   не  могли  выполнить  100  процентов  своих
обязательств,  потому  что  это  невозможно.  Но  мы были  внутренне  готовы
выполнить максимум из того, что мы могли. И делали максимум того, что могли.
Все банки тогда закрывались, а мы продлили рабочий день. И выдавали все, что
могли.  К счастью, так удачно  получилось, что мы практически никаких выплат
не задержали.
     -- Может, у вас просто было много денег? Или кто-то вас поддерживал?
     -- Это все взаимосвязано. Главное -- в том, что те принципы, которых мы
держимся в общении с самими собой, с внешним миром, те правила, которые мы с
самого начала приняли, -- оказалось, что они эффективны!
     -- То  есть вы хотите сказать, что достаточно сделать  верный моральный
выбор, и станешь счастливым и богатым?
     -- Ну, одной моральности мало, чтоб стать богатым.  Тут еще нужны такие
качества, как здравый  смысл,  работоспособность,  ум,  хватка, шустрость...
Кстати  забавно,  что  слово  "моральность" в  русском  языке имеет  оттенок
возвышенности, нереалистичности, эфемерности.
     -- А вы понимаете под моралью нечто другое, -- что?
     --  Это свод неписаных  норм поведения.  Они  обусловлены  не  высокими
порывами,  они  вполне  прагматичны  и  опираются  в итоге  на экономическую
целесообразность. Это выжимка из предыдущего опыта, которая наиболее кратким
и  сжатым  образом  отражает  наиболее  общие  принципы  общества. Например,
сказано: "не убий". Это ж не просто потому, что убивать плохо. А потому, что
если ты убьешь, то и тебя убьют! Соблюдать заповеди -- это, в  конце концов,
не только благородно, но и выгодно! Мораль -- это соблюдение правил, которое
при  прочих равных  условиях  приводят  к  не  эмоционально,  а  рационально
высокому результату. (Именно --  "рационально"; ведь  можно сидеть в говне и
быть эмоционально крайне удовлетворенным.) Если ты следуешь другим  правилам
в жизни, то ты,  наверное,  тактически  можешь что-то  выиграть, но  вдолгую
будешь  проигрывать.  Китайцы  отдают долги без  всяких  расписок  не просто
потому, что они такие честные, а потому, что многовековая практика показала:
отдавать выгоднее. Они видят себя  в течение шести  тысяч лет истории  своей
цивилизации.  Все  их предки отдавали долги. А украсть можно один раз, и  на
этом все кончается.

     -- Михаил, давайте все же попробуем этот ваш моральный кодекс строителя
капитализма сформулировать.
     -- Перечисление  тут ничего  не  даст.  Ну, пришлось  бы, может, десять
заповедей повторить или что-то в этом духе. Писать формулы -- это  идиотизм,
глупо повторять прописные истины... Это банально.
     -- То есть вы  не формулировали никакого своего кодекса, не подписывали
его кровью?
     --  Нет, нет.  Ну вот вы  когда с  кем-то начинаете дружить,  вы  ж  не
садитесь  с ним письменно обсуждать взаимные обязательства? И так  ведь есть
правила  поведения в  приличном  обществе.  Вы  же не  будете  ухаживать  за
девушкой  своего друга или его женой? Это  было бы некрасиво, так? А,  между
прочим, это отражает определенную заповедь.
     Вопрос не  в том, чтоб  придумать  правила, зачем? Они давно придуманы.
Вопрос в том, чтоб заповеди последовательно внедрять в жизнь.
     Большая беда вот в  чем. В  очень  многих компаниях двойные  стандарты!
Внутри корпоративная этика одна,  по отношению к чужим -- честная, а к своим
-- совершенно  другая.  Считается,  что  кинуть  кого-то со стороны  --  это
доблесть.
     -- Вот и по тюремным понятиям то же: в своей камере воровать нельзя.
     --  Да, но камера  ограничена геометрическим пространством.  А в  жизни
как?  Грань между  своими  и  чужими условная. Если  свой  перешел в  другую
компанию, так  что, его надо кидать? Или  другая  ситуация. Вы  с человеком,
которому  доверяете, вместе кого-то кинули. А как только вы начинаете думать
о  том, чтоб разойтись, то каждый опасается -- мы и друг друга можем кинуть,
всех-то остальных кинули! Вот это плохо.
     Для меня очень важно вот что: надо быть последовательным. Если ты своих
не кидаешь, то и чужих не кидай. Вопрос именно в последовательности! Не надо
новых норм, надо старые применять последовательно. Это трудно:  у народа нет
твердой религиозной основы. Вы не  читали "Жизнеописание 12 цезарей"? Ну, не
важно. У  них  был  развитый мир  --  запутанный,  сложный, изощренный,  там
альянсы, мезальянсы,  заговоры,  пороки,  все  что  угодно  --  их  мир  был
абсолютно такой же, как наш. А потом году в 600-м все это закончилось. Пошел
закат Римской империи. С  шестого  века  по  пятнадцатый  --  средневековье,
абсолютно серая, унылая,  безрадостная жизнь, очень  примитивная  и жесткая.
Непонятно, куда все делось!  А вот  куда. Их  мораль вошла в  противоречие с
экономическим   устройством  общества.  И  получилось,  что  на  том   этапе
дальнейшее  развитие  общества   стало  невозможным,  потому  что  фундамент
этический,  нравственный в Древнем  Риме отсутствовал. А новые ценности были
созданы только  на  базе христианства. Христианская мораль тыщу лет в  мозги
вбивала  новые  ценности,  добродетели.  В  силу  неразвитости  коммуникаций
времени на их  имплементацию  потребовалось много. Вообще человеку это более
свойственно -- жить  сегодняшним днем. Церковь же требовала  другого: думать
не о том, как тебе сегодня урвать, а о более фундаментальных вещах. Правила,
которые   она   устанавливала,   были  неочевидны.   Но   церковь   осознала
закономерности развития общества, поняла  правила и жестко их  навязала. Эти
нормы  христианская церковь  внедряла  огнем  и  мечом. Никакой дискуссии  о
правильности  этих правил она не допускала, инквизиция жгла всех, кто спорил
и возражал. И после уже на базе новых моральных ценностей -- христианских --
можно было начать бурный процесс развития экономики, культуры и прочего.
     -- Так что  ж, по-вашему, нам  надо ожидать  появления  в России  новой
религии?
     -- Религия -- не очень тут уместное слово. Такая  функция  религии, как
объяснение  процесса  происхождения мира и природных явлений,  на теперешнем
этапе  развития науки неактуальна.  А  что  нам нужно, так  это новая этика.
Когда толкуют о том,  что нужна  национальная идея, то речь идет  как раз об
этой   новой   этике.  Вот   есть  американская   идея,  она  базируется  на
протестантстве.   Это  контакт  с  Богом  без  посредников,   то  есть   без
священников, каждый перед Богом отвечает лично. Это  чувство ответственности
за себя, за свой город, свою страну...
     -- Вы нам на это отводите тысячу лет?
     --  Нет,  на этот раз  процесс  пойдет  быстро -- сегодня  темп другой,
коммуникации развиты...
     -- У вас на этом пути было, видимо, много разочарований.
     -- Вот я недавно с удивлением обнаружил очень странную вещь. Раньше мне
казалось, что умных людей много. И вдруг выяснилось, что их не так уж много.
Ну,  просто умных,  может,  и достаточно,  -- но мало правильных комбинаций!
Чтоб  человек  был  не  просто  умный,  но  еще  и  моральный,   и  деловой,
обязательный,  энергичный...  Это  такой  комплекс,  который  необходим  для
рационального  вида  деятельности.  Например,  управление  страной!  Или  --
бизнес. Вот таких комплексных людей мало.

     -- Судя по строгости вашей морали, вы видите неизбежность высшего суда.
Вы его правда ждете?
     -- Ну,  в  строгом смысле я человек абсолютно  неверующий. Свинину  ем,
субботу не соблюдаю, зажигаю свечи в  шабат...  Я даже  и не-обрезанный, что
еще более страшный грех.
     -- Несмотря даже на западную моду на обрезание.
     -- Я  вообще к моде спокойно отношусь. Более того,  я не вижу места для
такой субстанции, как провидение  или  высший разум. Я  так понимаю  одну из
заповедей Моисея:  "Не сотвори  себе  кумира". (Она  носит  более предметный
характер, тогда  велась  борьба с идолопоклонничеством, -- но сегодня она, я
уверен,  имеет  концептуальное прочтение.)  Так вот,  сотворение кумиров мне
совершенно несвойственно.  Я никогда никем не  увлекался.  У  меня  не  было
никогда никаких кумиров сраных, я  без них всю  жизнь  нормально жил. Да, я,
как  человек неверующий, не могу допустить, что  надо мной кто-то стоит.  Но
ведь  опыт  показывает,  что правила существуют!  И  не  важно,  откуда  они
взялись.  Может, их кто-то установил.  Кому-то  удобно считать,  что  Бог. А
может,  мы живем в  изломе пространства, в точке, где такие  силовые поля. И
эти  правила  отражают  закономерности  точки  пространства,  в  которой  мы
находимся.  Отклонение  от этих  правил,  мне  кажется,  наказывается  неким
образом. Понимаете? Механизм мне неизвестен, видимо, я его и не познаю -- но
он есть! Точно так же если плавить  металл, то  проявятся закономерности  --
при  одной  температуре он переходит  в жидкое состояние,  при  другой  -- в
газообразное.  Этот механизм срабатывает  не сразу, не так, что  сегодня  ты
что-то сделал, а завтра за это получишь по голове... Нет. Но рано или поздно
механизм как-то отыгрывает. Особенно достается за нарушения систематические.
Барабан  вращается,  шарики  выкатываются.  Я  не хочу  быть  одним  из этих
шариков,  которые рано или поздно выкатятся и  будут отложены в сторонку.  Я
стараюсь  следовать  тем  правилам  работы  механизма, которые  понимаю.  Не
полностью, но как-то я его понимаю...
     У  меня  есть  глубокое  ощущение,  --  оно  носит  частью  мистический
характер,   никак  материально   не  обусловлено  и  никакого  рационального
объяснения не имеет, -- что есть суд, ну, не высший, что такое высший? -- но
есть просто суд! Он, безусловно, выше меня. Его нельзя подкупить. Так что --
не  только  я  сам могу  себя  судить.  На  всех  найдется  какая-то  высшая
справедливость. Всем воздастся.

     -- Михаил, вас не смущает, что в  рейтинге  богачей России вы занимаете
всего лишь десятое место?
     -- Десятое? Я и не знал. Даже если и десятое, меня это не смущает. Меня
абсолютно ничего не смущает.
     -- С чего, с какой суммы, по-вашему, начинается богатство?
     --  С той суммы, когда в принципе  твой образ  жизни позволяет тебе  не
очень много думать о том, сколько что стоит. Когда ты идешь в ресторан  и не
думаешь,  сколько  ты там  заплатишь. Ну, приносят счет в  ресторане,  я  не
очень-то его проверяю. Даю карточку, и все. Ну, 100 долларов, 120 или 150 --
это не так существенно. Или когда летишь отдыхать, не  думаешь о цене билета
-- это богатство. Конечно, бывают моменты, когда думаешь, что вот неплохо бы
нечто очень дорогое купить, а жалко денег -- но такие ситуации бывают редко.
А девяносто девять процентов времени  ты об этом не  думаешь.  Тем более что
самое лучшее не всегда совпадает с самым дорогим -- это  часто  разные вещи.
Есть масса не самых дорогих вещей, которые мне нравятся.
     -- Ну вот есть у вас свой самолет?
     -- Нет.
     -- Без  каких услуг и удовольствий, покупаемых  за  деньги, вам было бы
тяжело обойтись?
     --  Мне  кажется, я  мог бы обойтись без чего угодно.  Я б  себе быстро
объяснил, что, ну, такие обстоятельства. Наверно, трудно б было, если б я на
улице где-то скитался, -- но это уж совсем низкий предел.
     -- Вы, как интеллектуал, что можете сказать о внутреннем опыте большого
богатства? В чем  смысл этого? Это награда за то,  что вы соблюдали правила,
хорошо себя вели? Или везение?
     --  Я не  уверен, что  это  награда.  Это скорее оценка  -- насколько я
компетентен в определенном виде деятельности, а именно в бизнесе. Количество
денег,   которые   ты   заработал,   --   это  комплексная   оценка   твоего
профессионализма.  Деньги   --   мера  твоих   достижений.  Так,   например,
Нобелевская премия  по  физике  оценивает компетентность  физика.  Тот,  кто
заработал  десять миллиардов,  более  профессиональный, чем тот, кто -- пять
миллиардов. Не все тут объективно -- разные рынки, разные условия -- но  и в
жизни не все объективно!
     -- Как вы преодолеваете психологический барьер при общении с бедными?
     -- Главный барьер  -- то,  что у нас совершенно разные сферы интересов.
Вот у моей жены есть подружки со студенческих  времен. Милые, приятные люди,
они  приходят, мы  общаемся. Они  не  бедные, у  них квартиры,  машины.  Но!
Однажды друзья  жены  долго  мне рассказывали, как  они  очень удачно купили
какой-то  холодильник,  сэкономили на этом 200 долларов.  Для них это важно,
это  я понимаю, но, с другой стороны, это  мне  не интересно.  Меня не может
волновать операция по  покупке  мелкого бытового прибора  с  прибылью в  200
долларов! А  мне  что  им  в ответ рассказать? Как  мы Ачинский  глиноземный
комбинат покупаем? Им, в свою очередь, это тоже вряд ли интересно... У нас с
ними  мало совместных  интересов! Общечеловеческие  ценности?  Кино,  театр,
семья,  дети, поездки по миру, -- по каким-то побочным  вопросам можно легко
общаться, верно. Но это  не так уж  сильно  меня интересует, для меня это не
более чем гарнир к основному блюду, которым является моя работа.

     --  Михаил,  вы  можете сказать,  какой  компромат  про  вас был  самый
страшный?  Всякий  пользователь  Интернета, который проявит  к  вам интерес,
наткнется   на  файлы,  приписывающие  вам  сотрудничество  с   колумбийской
наркомафией, убийство на пару с Авеном известного бандита Сильвестра, развал
нефтяных промыслов, спекуляцию ваучерами и т. д. Как вы к этому  относитесь?
Обижаетесь, жалуетесь, судитесь? Да, нет, почему?
     -- Мне абсолютно насрать на весь компромат.

     -- Михаил! Мне интересно было бы услышать ваш прогноз.Что будет  дальше
происходить в стране? Какой  тут станет жизнь? Она будет  похожа на  что,  с
какой страной, в какое время это можно было бы сравнить?
     -- В нашей стране, думаю,  будет  развитие,  но не  головокружительное,
никакого русского  чуда  не  случится.  Развитие  постепенное  и  далеко  не
прямолинейное, путаное -- шаг вперед, два шага назад.  Наверняка будет много
и   трагических  моментов,   и   счастливых.  Но   в  целом   страна   будет
выздоравливать, станет нормальной.
     -- Кем, каким вы видите себя в теперешнем возрасте вашего отца?
     --  Мне  бы хотелось заниматься своим делом, быть энергичным,  сильным,
деятельным... У меня есть пример -- это наш сотрудник Леонард Борисович Вид,
которому  сейчас 67 лет. Он был первым зампредом Госплана  СССР! А до  этого
был замом по экономике на Норильском комбинате. Он полуеврей-полунемец, отец
у  него  был  репрессирован. Человек прошел вот такой путь  и всего  в жизни
добился. Пусть он бизнесом не может заниматься, потому что это вещь для него
новая, --  но тем не менее  он  очень умный и  глубокий  человек,  абсолютно
железный организатор. У  него  все нормально и в  личной  жизни,  и  во всем
остальном. Вот и я таким бы хотел быть...
     "Популярность мне ни к чему,
     поэтому газет не покупаю"
     --  Почему  вы  не  купили  себе  пару  газет,  как  это принято  среди
олигархов? Почему не мелькаете на ТВ, как некоторые?
     -- У меня совершенно нет потребности с кем-то делиться. Я никогда  ни с
кем ни о  чем не советуюсь  (кроме каких-то  профессиональных вещей). У меня
есть глубокое  ощущение  собственной защищенности, я в очень слабой  степени
подвержен  стороннему  влиянию.  Что   касается   глобальных  стратегических
ценностей, то мне абсолютно неинтересна  чужая точка зрения, я вас уверяю! И
тут идет отражение, или  реверс, -- у  меня совершенно нет  желания  кому-то
навязывать  свою  точку  зрения. Да,  у  меня есть проповеднические какие-то
порывы,  но это касается только людей, которые мне близки. Им я  даже  люблю
докучать  своими  назиданиями. Думаю,  я даже зае..ваю их  слегка  время  от
времени,  ну,  да   они  мне  прощают.  А   массово   заниматься  проповедью
собственного взгляда  на мир?  Мне этого совершенно не хочется.  Я настолько
сам по себе живу! Мне дикий кайф доставляет ощущение, что я один... Это кайф
-- взять машину и одному поехать, потому что меня мало кто в лицо знает, это
кайф  -- я  совершенно один... Когда меня кто-то узнает, мне дико неприятно.
Чтоб заниматься изданием газеты или чем-то в таком духе, надо иметь запал --
чего-то людям хотеть объяснить. А  мне не  хочется ничего  никому объяснять.
Пускай  сами  думают.  Вот вы  пришли,  спросили меня  -- я  вам  рассказал.
Согласны вы -- хорошо, а  нет -- замечательно, будем считать, что обменялись
мнениями.
     Не нужны  мне газеты.  Популярность мне  не нужна. Не  хочу,  чтоб меня
узнавали, когда я захожу  в ресторан.  Я и  интервью  не  давал никогда... С
точки зрения газеты то, что я говорю, мне кажется, никому не интересно. Кому
это нужно? Это ведь просто такой интеллигентский пи..еж.

     1999
     HHH Дуфуня Вишневский HHH

     Цыгане не такие, как все.
     Пятьсот лет они  живут  внутри  белой  европейской цивилизации,  но  не
желают в ней рас-творяться. (В точности как русские.)
     Напротив,  кажется,  что  белая  цивилизация  постепенно оцыганивается,
перенимает исконные цыганские  ценности.  Например, тягу  к  свободе: цыгане
жили как хотели, а европейцы состояли при господах. Пацифизм и демократия --
исконные ценности цыган, несмотря на войны и диктатуры вне табора.
     Так после долгих веков презрения к цыганским ценностям и белые признали
ошибку  и встали на  путь  исправления. Они  теперь тоже  уезжают из  дымных
городов  на природу, к барбекю и лошадям, вслед  за цыганами путешествуют по
всему миру, заводят кучу детей, раскупают караоке, чтоб петь бескорыстно для
себя... А "цыганский гитарист  Джанго Рейнхардт сделал для становления джаза
больше,  чем  кто-либо". Это  сказал,  заметьте,  черный!  (Цитата  из  Дюка
Эллингтона.)
     Правда,  то,  что принадлежало любому  бедному  неграмотному цыгану  по
праву рождения, пока что могут  себе позволить  только миллионеры. Но это же
только начало!
     А  с цыганами что будет дальше? "Мы вернемся  в  Индию, ступая по пеплу
Европы", -- говаривают цыганские пророки, и вы это понимайте как хотите.

     "Цыгане  шумною  толпою..."  Они  или  артисты, или  цыганки в  длинных
платьях с младенцами, или  смуглые люди  в сапогах  и  шапках, на телегах  и
базарах, в крепких кирпичных особняках в Малоярославце... Они  курят трубки,
разговаривают по-своему и настороженно смотрят на чужих.
     Только один цыган не такой, как все; это Дуфуня Вишневский.
     -- Как сказал Толстой про цыган, это не свобода, а воля, -- декламирует
со сцены грузный  смуглый  человек  с черной бородой, маслинными  глазами  и
добродушным лицом и гитарой  с подключенным к ней  электрическим шнуром. Это
Дуфуня и есть.
     Чем же он не такой, как все?
     Во-первых,  он  единственный в мире  цыганский кинематографист.  Он уже
снял два  фильма  (см.  ниже) и на днях намерен  приняться  за третий -- про
бегство цыган из Индии, куда вторгся Тамерлан.
     Во-вторых, у Дуфуни офис с видом  на Кремль, причем даже не на весь,  а
только  на  кусок стены и Водовзводную башню.  Весь  не виден, потому что до
него рукой подать.
     Офис  этот --  при ресторане,  который  Дуфуня  держит  вместе с  женой
Валентиной; кто помнит, была она  великая  певица, да и сейчас вполне  может
спеть.
     Дуфуня, похоже, самый  близкий к Кремлю цыган. А может, и вовсе самый в
России  знаменитый? Меня  многие  в  Москве  пытались  убедить,  что  он  --
цыганский король.  Я  Дуфуню  прямо  об этом  спросил,  но он твердит  одно:
цыганских королей не бывает, у цыган ведь демократия.
     Дуфуня попел,  поиграл на гитаре, воскликнул:  "Антракт,  ромалэ!" -- и
вернулся  за стол. Мы ужинаем. Я,  кстати, впервые в  жизни  увидел  цыгана,
пьющего мартини... На Дуфуне роскошный, тяжелый, но совершенно не бандитский
браслет  --  видно, что именно  цыганский: он сплетен  из  тонкой  проволоки
красного золота.  Я примерил -- вещь  замечательная.  Весу, знаете  ли,  154
грамма.
     -- У  каждого русского  в роду был кто-то из  цыган! Кого ни спроси, --
утверждает он.
     Не мне спорить: у  меня прапрапрабабка была цыганка. Из  серво  --  так
называются украинские цыгане.
     Мы пьем мартини и смотрим в окно, за которым сквозь Александровский сад
виднеется Кремлевская стена. И когда  сидишь там выпиваешь, легко запутаться
--  внутри  Кремля  ты "принимаешь"  или  таки снаружи;  от этого  возникает
прохладная неуютность. Нет, все-таки точно снаружи, потому  что  Дуфуня  как
раз объясняет:
     -- Рыба пахнет с головы -- потому цыгане никогда не лезут в политику.
     -- А как же ты это место получил? Не каждому такое дают!
     -- Ну, как  ты понимаешь, не один  я ходил  к Юрию Михалычу просить это
место...
     -- Но он дал тебе -- потому что у него тоже родственники цыгане?
     --  Нет, просто  он понимает, что  Москве  нужно  высокое  искусство...
Цыгане, это,  знаешь,  такой  народ  --  с самим Пушкиным разговаривали!  --
хвастает Дуфуня.
     Про цыган с  Пушкиным -- это научный факт. Вот вы с Пушкиным никогда не
разговаривали, а цыгане --  было дело. Есть документы. Болтали, вот как я  с
вами.
     -- Пушкин  часто к цыганам  ездил, он и с  Нащокиным дружил. У Нащокина
была жена  цыганка, клянусь! -- волнуется Дуфуня. -- Таня Демидова, цыганка,
она  была  любовница  Пушкина.  Он приехал,  говорит:  "Танюша,  слыхала,  я
женюсь?" -- "Как не слыхать, вся  Москва про это  говорит".  -- "Танюш, спой
мне  на счастье  что-нибудь".  А она была  обидчива  и  спела ему "Матушку",
народную песню. И он прослезился. Это была его последняя встреча с цыганами.
Как женился, у него уж был другой круг... Не встречался  он  после  этого  с
цыганами,  ну  а  после случилась  эта трагедия,  с  дуэлью. Цыганский народ
благодарен Пушкину, за то что он воспел нас...
     Дуфуня  рассказывает  мне  про  цыганскую  кухню,  которая  мне  раньше
представлялась одним сплошным барбекю:
     --  Сацеи -- галушки с курицей. Борщ цыганский -- обязательно чтоб сало
старое и капуста крупно порезана, и картошку  не мелко резать,  а  на четыре
части.  Борщ получается  прозрачный  и  имеет легкий  привкус вина...  Потом
галумбузы  -- большие фрикадельки и внутри  кусок помидорчика. И это в соусе
сметанном.
     Правда, пока  этого у Дуфуни не подают --  новый ведь ресторан. Но  все
будет!
     Между тем цыганский юноша на сцене поет что-то вроде:

     Опять звонят колокола,
     А жизнь была иль не была?

     И еще:

     Заветному звуку внимая,
     разбилось бы сердце твое.

     А  вот  поет  молоденькая (хотя  классический подход  к делу  вынуждает
употребить слово "юная") цыганка в зеленом, зеленочного цвета  платье. У нее
могучей силы голос, какого,  кажется, не было даже у  Пугачевой  в лучшие ее
годы.  Это  цыганская нимфетка. Она  поет смешные слова:  "И нисколько  мы с
тобой не постарели".  Когда ее слушаешь, чувствуешь сильнейшее удивление. Но
это еще не все.  На нее больно смотреть. Она такова, знаете,  что  приличные
отцы семейств при виде ее начинают мечтать о совершении растраты и бегстве с
ней ради блаженства, будучи сами толстыми и лысыми. И глупо: зачем ей такие?
     -- Это?... Это Диана...
     Под пение пляшет Мадлена, внучка Дуфуни. Ей  всего 15 лет, и она второй
раз замужем. Цыгане рано женят детей! Чтоб успеть насладиться внуками  и  по
возможности правнуками. Вот они, истинные ценности!
     Ресторан этот у Дуфуни второй. А первый был  на улице  Школьной, давно.
Пришлось его продать.
     -- Бандиты?
     --  Бандиты,  конечно,  были,  но не  в этом  дело -- я  легко  доказал
бандитам,  что  у  нас  не голые  деньги, а искусство.  И  они стали  к  нам
приходить  не  как  бандиты,  а как  частные лица  -- с  семьями. И  это все
произошло  в  полном  соответствии  с  концепцией  Дуфуни,  согласно которой
бандиты должны деньги не брать, а давать. А ресторан тот продали потому, что
решили вернуться  в искусство,  -- и на вырученные деньги сняли кино. Теперь
опять  все  сначала... Но это уже и не просто ресторан, а  театр-ресторан. И
сейчас тут вот что:
     -- Цыгане тут работают чуть  ли не бесплатно  -- в надежде на фильм! --
тот, что про Тамерлана.
     В фильм они очень верят; все знают, что два Дуфуня уже снял.

     Фильм No 1. "Грешные апостолы любви"
     1941-й, Италия,  цыганский  форум. На нем принимается решение: "Гитлера
надо остановить". Дальше табор идет по России. Приезжают немцы на мотоциклах
и говорят: "Господа цыгане, или, как у  вас  говорят,  ромалэ!"  После немцы
зверствуют в стилистике "Списка Шиндлера" Спилберга. Но при этом  не  устают
публично признавать  красоту  цыганок.  А  симпатичный  эсэсовец  Отто  всем
сердцем полюбил  цыганку по имени Земфира.  Сам он вообще с Волги, в которой
тонул, и, разумеется, цыгане его спасли. И теперь  он цыганке  читает стихи.
Земфира полюбила Отто вопреки воле отца.
     Любовная сцена:
     -- Ты целовал кого-нибудь до меня?
     -- Маму, -- отвечает унтерштурмфюрер.
     Далее добрый  Отто  с  другом поджигают  барак с  пьяными  товарищами и
выпускают цыган на волю. Оба хороших немца, разумеется, погибли.

     Фильм No 2. "Я виноват"
     Главный персонаж -- влиятельный цыган из богатого  коттеджного поселка.
Он смелый: киллеры долго в него стреляют, уже побита вся посуда на столе, за
которым он собирался  обедать, но ни  один мускул не дрогнул  на  его  лице.
Когда мазилы-киллеры убежали, он только и сказал:
     -- Накройте в зале.
     Дружок цыгана сидит в огромном высоком  кабинете, откуда виден  Кремль.
Он  хоть  и большой  начальник,  но настоящий бандит.  Дочь  цыгана  торгует
наркотиками. Товару было на  40  миллионов долларов.  А сын застрелил одного
парня.  Конечно,  от  властей  отец  откупился,  но еще  же  есть  цыганский
трибунал. Отец заставил сына дать  ложную клятву в своей  невиновности.  Это
страшное преступление, за которое и гибнет вся семья. И это -- урок.

     --  Дуфуня!  А  те  бандиты,  которые на тебя  наезжали,  --  они  были
цыганские?
     --  Это  исключено. Цыгане не могут на нас наехать. Если б наехали,  мы
вообще с ними даже разговаривать не стали.
     -- А что б делали?
     -- Узнали б,  какого они  клана, и поговорили б с их родителями. Трясти
своих -- это ж такой позор! Сами цыгане их бы осудили.
     Цыгане -- они  как будто все артисты,  счастливые, яркие и веселые. Так
может показаться со стороны.
     -- О нет... -- вздыхает  Дуфуня. --  Сколько бедных, неграмотных цыган!
Законов не знают; детей куча, а даже не умеют просить пособия. И так ходят в
сапогах,  народ отброшенный,  им  бы  образование дать,  профессию,  рабочие
места. А в Думе ни одного цыгана! Некому заниматься.
     -- Да ладно, при  чем тут Дума!  Там русских депутатов вон  полно,  так
что, русские хорошо живут?
     Пока мы говорили о грустном,  Валентина Вишневская спела "Невечернюю" и
тоже  села за  столик. Про нее  на афише написано,  что  она магистр  черной
магии.
     -- Это как?
     --  Магистр -- это когда человек действительно может все сказать. Вот и
тебе могу всю правду про тебя сказать. Я вижу, какая у тебя тяга в душе.
     -- Я вам тоже могу про вас сказать!
     -- Ну ты будешь угадывать, а у меня-то другое -- я ж всю правду говорю!
     -- Ну что значит -- всю. А если прогноз плохой?
     -- Все равно нельзя врать. Если видишь, что ему будет плохо, нельзя зря
подавать  надежду.  Да,  бывает, приходит  убитый  горем, но  и  не  хочется
человека убивать.  Я  тогда  говорю  --  сегодня не твой день,  гадать  тебе
сегодня нельзя. Нельзя ведь человека наказывать дважды.
     -- Может, секрет гадания в  том, что человек подчиняется чужой энергии,
отдается во власть гадалки?
     -- Конечно, отдается, целиком и полностью.
     -- А если он смеется  и говорит,  что это  фокусы и жульничество, то вы
ничего не сможете сказать?
     -- Ничего.

     С  картами  и хиромантией все понятно.  Но  еще цыгане  берутся  гадать
разными  другими  способами.   Например,  на  домино.   Это  легко.  1:1  --
замечательное отпускное  путешествие, 3:3  -- внезапная влюбленность, 4:4 --
неожиданные  деньги.  6-пусто -- остерегайтесь  скандала! Очень удобно также
гадать по родинкам.  Вы можете потренироваться в предсказании будущего и без
цыган. Найдите у себя на теле родинку. Если она посреди лба -- у вас впереди
счастливый брак и  успех  в делах.  В подмышке -- вы и без того  уже человек
привлекательный,  а скоро станете богатым и щедрым. Остерегайтесь родинки на
ягодице -- она  означает беспомощность и бедность.  Родинка на гениталиях --
вы станете матерью гения. Мужчин просят  не беспокоиться. Родинка  на пальце
ноги  способна  вызвать  смешанные чувства:  это  однозначно брак  с богатым
человеком, с которым, впрочем, у вас счастья не будет.
     Цыгане  известны как сильные психологи. Ее,  психологию, юным  гадалкам
специально  преподают  старые цыганки.  Так,  если  клиент  хвастает чем-то,
значит  он  чувствует  себя  неполноценным.  Если  в  его  речи  преобладает
повышающаяся  интонация  --  он  сам не верит  тому,  что  говорит.  Говорит
короткими предложениями, что твой Хемингуэй, -- значит, точно волнуется.
     Опытные гадалки советуют  непременно говорить каждому  клиенту ключевые
фразы типа:
     -- Вы три раза в жизни подвергались смертельной опасности.
     -- Вы однажды имели большие неприятности, совершая хороший поступок.
     -- Вы были вовлечены  в  несколько любовных связей,  но в каждом случае
ваше поведение было безупречным.
     --  Вы скоро встретите  кого-то,  кто  влюбится  в вас, если вы  будете
поощрять его.
     Иными  словами,  гадалок  обучают лести  с  той же  серьезностью, что и
персонал пятизвездных отелей, а также психотерапевтов.
     Рекомендуется при гадании  тонко  вымогать у клиента подсказку: "Сейчас
действует  сразу  много сил в  разных  направлениях.  Если  я сделаю  грубую
ошибку, сразу скажите, и я исправлюсь".
     В  помощь  бродячим  гадалкам  (притом  что  гадание  может  гармонично
сочетаться  с   попрошайничеством)  еще  в  старые  времена  была  придумана
старинная система тайных знаков, которую и цыгане-то знают не все. Для своих
соплеменниц, которые шли следом, цыганки нацарапывали...
     Крест: "Здесь не подают". Круг: "Щедрые люди". Круг  с точкой в центре:
"Очень щедрые люди  и вдобавок любят цыган". Три наклонные линии: "Увы, этих
мы уже ограбили". Треугольник: "Тут стоит погадать на картах". О чем гадать?
Две   горизонтальные   волны:   "Хозяйка   хочет   ребенка".    Треугольник,
перечеркнутый  горизонтальной  линией:  "Хозяин  помер",  двумя  линиями  --
"Померла хозяйка".
     Серьезные профессиональные гадалки, впрочем, признаются, что редко идут
на "обдуманное" гадание -- разве только при  крайней необходимости (?).  Они
говорят, что им самим интереснее  "настоящее", "честное"  гадание,  то  есть
когда гадают по наитию, по  вдохновению, "с использованием психической силы,
которая есть у каждого".
     По интересующему нас вопросу 5 октября 1986 года очень сильно выступила
газета "Detroit News": "В 1985 году Верховный суд США вынес решение в пользу
Фатимы  Стивенс,  которая возбудила дело  против  города Азука, заявляя, что
наложенный им запрет на гадание нарушает ее конституционное право на свободу
слова.   ...Североамериканское   собрание    цыганского   ученого   общества
сформировало  лигу  борьбы  против  диффамации". Таким образом, отношение  к
цыганским  гаданиям  --  индикатор  зрелости  демократических  институтов  в
обществе.

     -- Будет  ли  он богат  и  счастлив? --  спрашиваю я как-то у  Вали про
своего знакомого; мы с ним пришли к цыганам выпить пива (о времена, о нравы!
--  раньше это было  бы точно шампанское), и он, разумеется, заинтересовался
насчет погадать.
     -- Будет, -- говорит она  уверенно. -- Он, правда, недавно фиаско имел,
в  личной жизни, потерял очень интересного  человека.  Вижу, он  очень  чист
душой  и  помыслами.  Правда,  душа  у  него коварная.  Но  его ждет хорошее
будущее.
     -- А  если он будет себя хорошо  вести,  сможет ли он стать цыганом? --
Он, правда, почти блондин, с тонким ненашим лицом и испанской бородкой.
     -- Сможет, сможет. Каждый человек должен стремиться к этому...

     Западные этнографы  удивляются, что цыгане  на  праздниках пьют  много,
"как  русские", и любят громко  хлебать чай из  блюдца. Мы же  только молчим
задумчиво.  Поскольку  это  не единственное  совпадение, но  рядовой  пример
поразительного  сходства  цыган  с  русскими.  Откуда  сходство?  От  нашего
скрещивания  с ордынцами и действия их кочевых монгольских генов? Они торчат
даже из афоризмов:  в  России нет дорог, а  есть  только направления --  это
описание никак не оседлого уклада. И сортиров  у нас не больше, чем положено
в степи. (И они ужасны, потому что чужды.) Отсюда же и любовь к просторам, к
быстрой  езде и  высокое  презрение к правилам дорожного движения: гены  нас
уверяют, что мы в пустой степи... Склонность к излишествам  в еде и питье --
проявление кочевой привычки насыщаться впрок; откуда ж знать, когда опять  в
пути  встретится  изобилие; оттого  же легко у нас кидаются запасать крупу и
мыло. На  Западе гостя угощают чашкой кофе, а обедать он пойдет домой. У нас
даже  соседа  по  лестничной клетке  начинают всерьез  кормить  --  гены нам
диктуют, что  человек трое суток скакал  по степи голодный.  Очень уместны в
степи  также и обожаемые русскими на генетическом уровне меховые шапки,  под
которыми  напрасно лысеют  пассажиры метро. И  слабое уважение к официальным
властям,  к законам, которые мелькают перед  глазами кочевника -- не уважать
же,  в  самом деле, все  подряд!  Это уж пусть  народы  оседлые,  скучные...
Революция  --  типичный  кочевой  род деятельности: накинулись, ограбили,  а
после все поделили -- как учил великий Шариков Полиграф Полиграфыч.
     Агрессивность, злобность  и  жесткость  к окружающим не к лицу  оседлым
народам, которые живут среди доброжелательных соседей.  А  вот посмотрите, с
каким азартом  бьют  и  мучат  друг друга  русские  мальчики, а  после,  как
вырастут, как они изощренно пытают и убивают  друг  друга -- в казарме ли, в
лагерном ли скупом быту, в Политбюро ли ЦК КПСС...
     Родная привычка стоять на проходе, болтая с встреченным знакомцем, тоже
оттуда, из кочевой степи, в которой не бывает дорог. Замечательна также наша
привычка орать-перекрикиваться друг  с другом  из разных  комнат, из дальних
концов коридора (вместо  того чтоб сойтись и  поговорить);  мы  все  еще  не
отвыкли от степных  повадок. А  наш милый  бытовой  вандализм?  Искореженные
телефонные  автоматы,  сокрушенные  автобусные  остановки, разбитые  фонари!
Видели ли вы, с каким восторгом кидаются наши дети разбивать снеговиков? Тут
нет злого умысла  и  дьявольского наваждения:  это  инстинкт,  требующий  из
чуждой, враждебной  среды  (города, места  жизни оседлого  человека) создать
родную, привычную, ровную  степь, среди  которой ничего не должно торчать...
Да  и дуализма, кстати, русским тоже не занимать, в этом  мы еще  с цыганами
можем потягаться. Все, все выдает нашу кочевую природу!
     Кого  ж нам  в таком  случае любить,  как не цыган?  Разве  ж  случайно
русские  -- единственный  народ,  который с цыганами  всегда  общался  как с
ровней?

     Говорят, что настоящего цыгана можно узнать по тому, что глаза светятся
в  темноте,  как кошачьи.  От  удивления глаза  у них закатываются так,  что
зрачок совершенно уходит и виден только белок.
     В целом цыгане собой вполне довольны: они -- лучше всех! К  примеру, по
их  сведениям,  расы  произошли   так:  выпекая  людей  в  печи,  Бог  одних
передержал, других недопек и только для цыган  постарался и дал им идеальный
цвет кожи.
     Цыгане сохранили индийский  взгляд  на многие  вещи:  они очень  похоже
пляшут и поют, бросают рис на головы молодых,  а в гроб укладывают покойнику
на дорожку  ботинки, монеты  и мыло. У цыган очень уважается старинный чисто
арийский   обычай    --   чтоб   женщина   выбирала   себе    мужа;   отсюда
смертоубийственные капризы их Земфир.
     Цыгане почти сплошь фаталисты; вот она -- индийская карма!  Ею, кармой,
они привыкли объяснять свои несчастья. Они верят в жизнь после смерти -- еще
с  индийских  времен.  Среди цыган принято радоваться жизни, несмотря ни  на
что.  Бедность не угнетает их  и не мешает  им быть счастливыми.  Их общий с
индусами  лозунг  --  "В  следующий  раз  повезет   больше".   Исследователь
цыганского быта Сэмюэл Робертс восторженно описывал ромалэ в таких терминах:
"Они мало что умеют, но уж если делают что-то, то лучше всех.  Они ничего не
создают,  но они замечательно  заимствуют. Они пляшут испанские танцы  лучше
испанцев и играют венгерскую музыку лучше самих мадьяров".
     И далее: "Цыган представляет природу перед лицом цивилизации. Он делает
то,  о чем другие  только мечтают. Это последний романтик  мира,  только  он
сейчас и свободен".
     Другие  джипсологи  утверждают,   что  цыгане  хоть  и   ленивы,   зато
талантливы. Их фантазия очень богата -- совершенно на восточный манер.
     Цыгане обыкновенно принадлежат к вероисповеданию страны проживания, так
что  диапазон  тут  широк:  от православных до мусульман. Интересна традиция
балканских  цыган-медвежатников:  живя  на  захваченных турками  землях, они
исповедывали две религии: магометанство -- на публике и  христианство -- для
себя.
     Иерархия цыган описывалась так:  племя избирает вождя -- schaibidso,  а
над несколькими племенами стоит voivod, этот титул передается по наследству.
Этот  высший  правитель живет с каким-то одним  племенем на пособие, которое
ему выплачивают племена пропорционально их численности.
     У цыган четыре главных правила:
     всегда помогать братьям (имеются в виду лица цыганской национальности);
     никогда не вредить братьям;
     всегда возвращать долги, причем не только денежные;
     никогда не трусить.
     Цыгане верят в круговую поруку добра: что ты даешь людям, то будет тебе
возвращено -- причем в момент, когда тебе это будет нужней всего.
     Провинившегося  цыгана  судит цыганский трибунал  под предводительством
вожака  либо тот, кого сами  укажут  поссорившиеся. К  примеру, наказание за
кражу  назначается такое: компенсация  ущерба  в  3- или  9-кратном размере.
Суровое  наказание предусмотрено трибуналом за  женскую  неверность. Бывало,
неверной жене уродовали лицо -- например, выбивали зубы или глаз. В не очень
обидных  случаях  женщине  всего лишь  брили  голову  или  выставляли  голой
напоказ.
     Не далее как в 1937 году в Румынии один цыган отрезал неверной жене нос
--  и  она  это  восприняла как должное.  Неверных мужей, разумеется,  редко
наказывали. Но уж если брались, так простреливали несчастному руку или ногу.
К  числу   приборов,  которыми  цыган  должен  доказывать  любовь   к  жене,
обязательно принадлежит кнут;  не бьет -- значит, не  любит.  С  этим у  них
строго.  А вот крутая экзотика из жизни английских цыган, описанная в  одном
исследовании:  незамужним  девицам  якобы  разрешается  сожительствовать   с
мужьями сестер.
     Высшая  мера  -- исключение из  цыган  на  сроки  разной  длительности.
Исключенный из  цыган  имеет  статус  "опущенного":  чего  он  коснулся,  то
нечисто,  то надо  сжечь.  Исключенного даже  убить  нельзя,  --  а  уж  про
разговоры с ним и речи нет. К числу преступлений, за которые положена высшая
мера, относится проституция.
     Выше  была уже речь про  цыганский дуализм. У  них таки две морали, два
стандарта  -- по одной для своих и для чужих. К примеру, цыганский  трибунал
не  карает за воровство у нецыган...  Для  обозначения нецыган  используется
презрительный  термин  "gadjo",  то  бишь  крестьянин, в  смысле  колхозник,
"темнота". В  принципе, случаи братания и приема чужого в цыгане известны --
при  этом неофиту  вешается  в ухо  серьга,  --  но  ассимиляция  получается
неполная, все-таки  с поражением  в правах: это не  дает  права жениться  на
цыганке легально, без того, чтоб ее не изгнали из племени.
     Среди описанных цыганских обычаев -- любовь к запеченным в глине ежам и
страх перед водой, из-за которого цыгане якобы  никогда  не  идут в рыбаки и
моряки.

     Некоторые  исследователи  ведут  родословную цыган  напрямую от  самого
Каина Адамовича. В доказательство  чего цитируют  обращение Господа к Каину:
"Ты  будешь изгнанником  и скитальцем на земле"  (Бытие, 14: 12). И описание
прямых  потомков  Каина: один был "отец  всех живущих в шатрах со  стадами",
другой -- "отец играющих на гуслях  и свирели",  третий  "был  ковачем  всех
орудий из меди и железа" (Бытие, 14: 20 -- 21). Вот вам, пожалуйте, описание
как быта цыган, так и их ремесел. По другой широко распространенной  версии,
Бог осудил цыган на скитания за другое: в Египте они якобы отказали в приюте
святому семейству, испугавшись гнева фараона.
     Сами цыгане  родства  с  Каином обыкновенно не стесняются и утверждают,
что именно  благодаря знаменитому  предку получили  в свое время  подряд  на
изготовление  гвоздей  для  распятия  Христа (легенда,  имевшая  хождение  в
Македонии до войны). Причем эту работу они якобы сделали за полцены -- после
того как евреи от  нее отказались даже  за полный тариф. (Хотя, конечно, про
цыган в тогдашней Палестине никто не слышал.)
     Слово  "цыгане", возможно, происходит от цыганского "zincali" -- черные
(люди). Есть изысканная версия, что ром -- самоназвание цыган -- намекает на
инкарнацию Вишну  в  Раме.  Никто не знает,  сколько  на земле  цыган.  Одни
говорят  --  2  миллиона,  другие  --  12  миллионов  (из  которых  половина
приходится на Европу и Америку); кто ж их считал.
     Вместо  короля, которого  цыганам  упорно приписывают  посторонние,  не
представляющие  себе  жизни  без  тоталитаризма, у  них  коллективный  орган
управления: съезд, который проходит в городке Camargue на юге Франции каждый
год в 20-х числах мая.
     Джипсологи (цыгановеды) почти все убеждены: цыгане  -- чистые арийцы, а
язык их  отпочковался от санскрита. Они пришли из Индии, в  которой, кстати,
по сей день проживает племя banjaras, известное также  как lambadi, -- очень
похожее  на  цыган  яркостью  одежды  и  музыкальностью.  Индийские  фильмы,
разумеется, горячо любимы цыганами и вызывают в них жестокую ностальгию.  Во
время просмотра фильма цыгане часто плачут, а по окончании -- поют. В Европе
цыгане с  начала  XV века и  с  тех пор  много чего натерпелись. Особенно от
фашистов, несмотря на общее  арийское  происхождение. Они  уверяют, что даже
евреям досталось меньше. Приятно  знать, что Россия -- единственная  страна,
где цыгане никогда не подвергались массовым преследованиям.
     Многие  считают, что предки цыган покинули Индию, спасаясь от какого-то
вторжения  (Александра  Македонского, Махмуда  Газни или  монголов). Ну, это
мнение  историков.  А  есть  еще одна роскошная версия,  известная  со  слов
Фирдоуси. Якобы  иранский король Бехрам Гур  выписал  из  Северной  Индии 20
тысяч артистов на праздник. Иранский король  полюбил гастролеров,  оставил у
себя  жить  и дал на  обзаведение землю, скот, зерно.  Артисты --  они  ж не
крестьяне  --  средства производства  просто  съели  (кроме  земли).  Король
расстроился и изгнал артистов. (Правители  вообще часто выдумывают  глупости
про  народные  чаяния  и  потом  еще  обижаются.)  Ну  вот  они   теперь   и
гастролируют...
     Жизнь в  Персии изменила взгляд цыган на  жизнь.  По  мнению  некоторых
исследователей,  там  "их   индийские  верования  были   потеснены  влиянием
манихейства,  что  делает  более  понятным  дуализм  их морали  и  религии".
Манихейство,  как известно, учило,  что  материальный  мир,  включая  людей,
создан  отнюдь  не  Богом, а потому и церемониться с ними нечего. Сторонники
этого взгляда  ссылаются, например, на карты Таро, которые цыгане используют
для  гадания:  там  вместо  привычных  по  французским   картам  мастей   --
манихейская  символика.  А  за   это   манихейство,   или,  иными   словами,
альбигойскую  ересь,  в средние  века  легко жгли на  кострах  даже коренных
парижан. Так что цыгане терпели  гонения не всегда по пятой графе, но иногда
и за идею.
     Итак,  в  августе  1427 года цыгане  уже  гадали прохожим  на парижских
улицах.  Вместо  лицензии на этот  вид  промысла  они  предъявляли городским
властям совершенно замечательный документ -- рекомендательное письмо от Папы
Римского  Мартина V  королю Франции Шарлю VII.  Несмотря  на  столь  высокую
рекомендацию,   цыган  через  месяц   из   Парижа  выгнали,  ибо   отдельные
представители  этого  достойного народа  были  уличены  в кражах. В те  годы
цыгане себя  любили называть герцогами малого Египта  и даже свои надгробные
камни украшали звонкими титулами.
     Цыгане не  ушли из Европы -- несмотря на натуральный  геноцид. Швеция в
средние века категорически  высылала  всех  цыган  подряд,  а вернувшихся --
казнила. В Германии еще в XVIII веке стояли виселицы с надписями "Для  воров
и цыган", и это была вовсе  не шутка. В Венгрии в 1782 году казнили сразу 45
цыган, за  то что они выкапывали трупы и якобы  пускали их в пищу.  Судьи не
дали себе труда разобраться в  древнем  цыганском  обычае, по которому через
некоторое время  после  погребения покойника  выкапывали, отделяли голову от
тела  и  хоронили  ее  отдельно.  Еще  их обвиняли,  например,  в отравлении
колодцев. Но чаще цыганам вменялась банальная антихристианская деятельность.
     Власти  пытались извести цыган, и  чего  только  не придумывали.  Кроме
виселиц,  широко  применялись  законодательные  инициативы  и  использование
целевого финансирования. Так,  в 1761 году императрица  Мария Терезиа издала
указ о  переименовании цыган в  "новых мядьяров".  Далее она ввела запрет на
вступление цыган  в брак, а цыганских  детей повелела забирать у родителей и
отдавать на воспитание в  христианские семьи -- с выплатой последним целевых
пособий.  Когда же  и  это не  помогло, был  издан очень решительный  указ о
запрете цыганским  детям бегать голышом в общественных  местах.  Кроме того,
цыган  стали  штрафовать  за  кочевой  образ  жизни,  торговлю  лошадьми   и
использование родного языка.
     После Бехрама  Гура -- того самого, который их любил в Персии, -- самым
высокопоставленным  любителем  этой народности был  император  Иосиф II. Еще
будучи  простым  эрцгерцогом, он выучился бегло говорить по-цыгански. И даже
написал  учебник цыганской грамматики. Эрцгерцог так понял их философию:  "У
них   нет   ничего,   поэтому   они   владеют   всем.   Обладание   --   это
ограничение-бедность.  Запах розы --  больше,  чем  роза. У  них  нет  своей
страны, поэтому вся земля под ногами принадлежит им". Став императором, он в
1890 году  официально велел  прекратить гонения на цыган и позволил им жить,
как  захотят.  (Все  это было,  разумеется, забыто после смерти августейшего
джипсофильма.)
     Со  временем  гонения на цыган стихли, и даже, наоборот,  возник  культ
преклонения  перед ними  --  в  основном  в  Испании.  Культ этот  назывался
gitanismo. Взять  хоть того же Лорку. Да  что там Испания! Еще  были Пушкин,
Горький, Мериме, Бодлер, Вийон, Гюго и прочие. Среди служителей этого культа
был даже англичанин, его  звали  Джордж  Борроу.  Он  бросил все  и  ушел  с
табором; дело было в  самом  начале  прошлого века. Борроу  долго  и всерьез
кочевал  с цыганами  на собственной повозке,  запряженной ослом. У него даже
был  роман с цыганкой. Этот цыганофил Борроу впервые  в  истории цивилизации
перевел на цыганский язык Библию. В силу ограниченного тиража она необычайно
редка и ценится теми счастливыми цыганскими  семьями, которые ею обладают. А
в случаях конфликтов с  полицией  цыгане предъявляли  Книгу в доказательство
того,  что они  настоящие  христиане,  то  есть свои, значит,  наказывать за
преступления их нельзя, -- и обижались, не встречая понимания.
     В Россию цыгане  пришли в конце XVIII века. Катерина Вторая, как всякий
уважающий себя начальник,  пожелала перевести  цыган на оседлый образ жизни,
для чего дала им  российское подданство,  поселила  на казенных землях  и на
четыре года освободила от налогов.
     Она, однако, в деле перековки цыган не сильно преуспела -- в отличие от
Никиты Сергеича (при  Хрущеве они в основном осели, проведение  его политики
привело к тому, что  в России не осталось ни одного табора). Таборы пережили
энергичную русскую царицу и еще долго кочевали по всей стране аж до Китая --
не делая  перерывов  ни  на революцию,  ни  даже  на  гражданскую. Советская
власть,  разумеется,  пыталась  охватить  цыган  своей  пропагандой, издавая
газету "O nevo  drom" ("Новый  путь"). В  1930 году,  несмотря  на  понятные
трудности с распространением, даже вышло несколько номеров.
     Цыганам сильно досталось во Вторую мировую: 500 тысяч ромалэ  погибли в
концлагерях.  Некоторые храбро  воевали в партизанах,  несмотря на природный
пацифизм.  Описаны случаи,  когда цыгане помогали  евреям бежать из лагерей.
Широко   известна   деятельность   цыган-подпольщиков  в   Пуатье;   лидером
сопротивления  в тех  краях  считался  иезуит  отец  Флери,  который получил
неофициальный титул главного священника всех цыган Франции.
     После  войны  цыгане  несколько  растеряли свою самобытность  -- осели,
продали  лошадей,  из   лошадников  переквалифицировались,  что  забавно,  в
автомехаников -- причем настолько же ловких! Цыгане теперь если и кочуют, то
цивилизованно, по-европейски:  например,  с цирком,  в котором выступают,  а
вместо кибиток у них кемперы (они же трейлеры) со всеми удобствами.

     Видимо,  первым  номером  в  рейтинге  цыганских  ремесел  надо ставить
лошадничество. С двумя забавными оговорками: 1)  цыгане никогда не считались
хорошими наездниками, и 2) они не торгуют лошадьми  между собой, а  только с
чужими.  Вторая  странность -- она и  не странность вовсе. Потому что  когда
знаешь все способы придания лошади товарного вида... Ладно если бы ее только
надували через  соломинку!  Сонную старую  клячу перед выводом  к покупателю
возбуждают так:
     колют ежом в чувствительные места;
     трясут перед ней наполненное  галькой ведро, а после это ведро издалека
показывают, и она опять на дыбы;
     в зубах сверлят дырки и забивают их розмарином;
     а в анус засовывают имбирь, чтоб хвост торчком.
     Еще один цыганский бизнес  -- дрессированные медведи.  Им,  еще  диким,
подкидывали  в лесу сливовицу,  после  у мертвецки пьяных  выдирали  зубы, а
проснувшихся  и похмельных  загоняли  на  раскаленный  железный лист.  Ну  и
приходилось  медведю,  конечно,  плясать,  под  барабанный бой.  По  системе
Павлова медведь привыкает плясать при звуке барабана и приучается обходиться
без раскаленного железа.

     Попытайтесь для развлечения отгадать пару цыганских детских загадочек.
     1) Чего не видит Бог?
     2)  Как  это возможно,  чтоб человек  с  одним глазом видел больше, чем
человек с двумя?
     3) Что все живые существа делают одновременно?
     4) Кто любит чужого ребенка больше, чем своего?
     5) Маленькая коробочка; один может открыть, а целая толпа не закроет.
     6) Меньше, чем мышь, выше, чем дом.
     7) Полетит вверх -- так белое, а вниз -- так желтое.
     Вы ничего не смогли отгадать... Это был тест: значит, вы не  цыган. Это
не страшно -- вот вам ниже отгадки.
     1) Существо подобное себе.
     2) Он видит два глаза другого человека.
     3) Стареют.
     4) Тот, кто любит жену больше, чем ребенка.
     5) Орех.
     6) Слива на дереве.
     7) Яйцо.
     А  вот  замечательная  цыганская  пословица:  "Лучше  таскать  камни  с
мудрецом, чем пить водку с дураком".
     Еще у цыган  много хороших сказок. Вот начало детской сказочки, которая
воспитывает в детях умение  не пасовать в критических ситуациях: "Уехал один
цыган  далеко-далеко,  а жена его осталась дома с пятью детьми без копейки и
думает  --  чем же  их  кормить?.."  Много сказок наподобие "О  попе  и  его
работнике  Балде";  кажется, Пушкин  этот  сюжетец  у  любимых  им  цыган  и
позаимствовал. Хватает и поучительных историй типа вариаций на тему Земфиры:
"жила-была у  богатых  родителей  переборчивая  красавица-недотрога,  сидела
целыми  днями в  отцовском шатре и  смотрелась  в  зеркало.  Богатый  парень
прикинулся нищим  и  поступил  к ее  отцу в  слуги. Дальше она в переодетого
парня, на которого прежде и не смотрела, влюбилась. А как поженились, так он
ее  долго  бил  кнутом, а  потом послал  по деревням  просить  милостыню  --
несмотря на их богатство, -- чтоб отомстить ей и заодно сбить спесь".

     Цыганский язык  выучить  очень  просто: на четверть он состоит из  слов
страны их проживания.  Да и слов в  нем  немного: всего-то 3000. Звуков же и
того меньше  (53), а падежей так  и вовсе 8,  -- хотя, впрочем,  падежей нам
мало не покажется.  Говорят, цыганский очень  близок к санскриту.  Во всяком
случае, около  тысячи слов -- общие с хинди;  это сходство отмечал еще лично
Иммануил Кант. Кроме того, в  цыганском много  слов из  punjabi, gujarati, а
также диалектов rajputana and malwa. Так что цыгане понимают индийские песни
из кинофильмов, а  индусы могут  понять цыган -- когда  те произносят  слова
отчетливо и медленно.
     Любопытно,  что  особое  отношение к английскому распространяется  и на
цыган:  существует  цыганский диалект  английского  языка.  Забавно,  что  и
английский кое-что позаимствовал  у цыганского. К примеру,  "tiny" произошло
от   цыганского  "tano"   (маленький),   а  "slang"   по-цыгански   означает
"искусственный, ненастоящий"  (на хинди это, кстати, будет похоже -- swang).
В цыганском есть  также вроде совершенно английское слово "love", правда,  с
совершенно противоположным значением: "деньги".
     К  родственным языкам относится и венгерская феня:  ее основу  заложили
многострадальные  --  гонения  на них  не  прекращаются  --  зеки  цыганской
национальности.  В  этом смысле  вклад цыганского словотворчества  в русскую
феню куда скромней; я, например, ничего не могу припомнить, кроме  разве что
вышеупомянутого "ловэ", да еще "хавать",  "тырить",  "шкары" да  "минжа"  (с
производным "минжеваться")  и "кар"  (если кто подзабыл  феню, так последние
два слова касаются гениталий, соответственно женских и мужских).
     Любопытно, что ругаются цыгане главным образом по-русски. И это в общем
очень  хорошо,  это  очень  по-доброму.  Потому  что  русский  мат  в  целом
безобиден, а цыганские  проклятия просто  страшны. "Ту мару ту диасу!" (чтоб
ты носил траур!), "Те калас сака де пу!" (чтоб ты почернел, как эта земля!).
Куда гуманней на хер послать, а?

     ты цыган? -- ту ром?
     я цыган -- ром сым
     да -- ова
     нет -- най
     шатер -- серка
     любовь -- кама ипэ (заметьте, один корень с кама-сутрой)
     золото -- сонакай
     нож -- шюри
     гитара -- башады
     петь -- лабелар
     плясать -- келес
     рано -- рано
     спички -- спички
     магазин -- магазин
     кузнец -- мастер
     крест -- ставрос
     часы -- часора
     хлеб -- маро (также манро, мандо)
     сахар -- цукуру
     водка -- рития, или бравинта
     смерть -- моло
     ЦК КПСС -- непереводимая игра слов
     1 -- ек
     2 -- дуй
     3 -- трин
     4 -- стор
     5 -- панч
     6 -- шо
     7 -- эфт
     8 -- ошт
     9 -- ну
     10 -- даш
     11 -- даш ту ек
     20 -- ду бар даш
     50 -- панч бар даш
     кто бил наших? -- кандинас амаре рама?
     птица -- чирикло
     нецыгане (белые) -- пармо, гаджо
     работать -- дулевава
     быть обманутым -- хохавниовава
     спонсор -- кирво
     Богоматерь -- кирви
     хорошо -- лачо
     красный -- лоло
     лулуди -- цветок
     ракло -- дети
     ты мне как брат -- ту манге сарк шал
     мы с тобой одной крови -- ту майн ек ракта
     будь счастлив -- тавэз бахтало

     1999





     Было страшно, но я с ней заговорил.
     Короли и королевы, президенты, голливудские кумиры, миллионеры, гении и
прочие -- много  с кем приходилось мне  иметь дело. Ну,  легкий дискомфорт в
рабочем  порядке  иногда отмечался,  но чтоб  заробеть  --  такого  до  Аллы
Борисовны я что-то не припомню.
     Но все-таки подхожу к ней и говорю:
     -- Алла Борисовна! Вы как народная артистка должны принадлежать народу.
Народу необходим ваш  обнаженный  портрет. Вы должны ведь  знать, что  такое
любовь. Поверьте, пришло время менять имидж!
     --  Нет,  это  уже  было: меня  голой нарисовали  в  "Плейбое".  Ничего
хорошего из этого не получилось.
     -- Что рисунок! Надо взаправду.
     -- Нет, нет. --  Она неторопливо обдумывает: а почему, собственно, нет?
--  и после  разъясняет: -- Мне есть где обнажаться, есть перед кем, есть. Я
имею в виду -- обнажать тело.  А перед другими -- да вот  хоть перед вами --
только душу.
     Кроме души, она оставила обнаженным всего только плечо, с кожей тонкой,
светлой и матовой. Это плечо... И все. Это ее всего только плечо имело столь
же действия, сколь и голая щиколотка лет сто назад. Из тела еще видны руки и
новое похудевшее лицо.
     Неверный  свет,  ее косметика,  моя  легкая  подслеповатость  -- важные
детали могли укрыться.
     -- А веснушки? Это ваше, они вам так идут, они  непременно у вас должны
быть!
     Она рассмеялась мне в лицо.

     Мало  ли  чего  от нее  ждут! Но  она,  разумеется,  делает  все  равно
по-своему. Я даже задумался: нужны ли ей мои советы насчет перемены имиджа?
     Впрочем,  имидж она  и без моих  советов поменяла, идя навстречу своему
полувековому юбилею. Это приключение  отражено и  детально описано  журналом
"Вог",  русской  его  версией, в  апреле  1999-го.  Главный  редактор  Алена
Долецкая   уговорила   Аллу   Борисовну  помолодеть,  распрямить   волосы  и
революционно  обойтись с макияжем  -- так, что  он занял  места как  бы даже
меньше, чем мини-бикини. Если вы видели обложку -- да видели, точно, она  не
могла вам  не броситься в  глаза  на фоне прилизанных иностранных  красавиц,
совершенно фригидных. Это  был эпатаж  публики, наркотическая женская мечта,
несбыточная, как бесплатный  кокаин, --  чтоб  из своей  в  доску, домашней,
славной и  привычной вдруг сделаться  новой красавицей, чужой, недоступной и
даже -- да пусть это хоть сама Пугачева -- неузнаваемой.
     "Vogue" тогда созвал  форум, чтоб обсудить свою удачу. Большие кутюрье,
великие  имиджмейкеры, дорогие студийные фотографы -- все знающие люди важно
комментировали событие. Сама же Алла сказала две пронзительные вещи.
     Первая. Этот имидж нам кажется, да, новым.  Но некоторые ее такой давно
знают и видали:  она как  раз такая по утрам! Когда, только проснувшись, еще
ничего не успела с собой  сделать.  То  есть мы  с  вами попали в узкий круг
избранных, нас допустили пусть в утреннюю, но все-таки спальню, и  вот мы  в
ней  толпимся,  наступая друг  другу на  ноги  и  сопя от ответственности  и
важности момента.
     Второе.  Там  был вопрос:  какой  она собирается быть  в 2000-м?  Ответ
последовал   роскошный:   намерена   беспорядочно   питаться,  потолстеть  и
постричься под "ноль".
     Это  все  происходило  в  ресторане  "Catwalk".  Там же Алла  Борисовна
осталась  отобедать. Компанию ей  составили Алена  Долецкая и  ваш  покорный
слуга. Да, но как же это  мыслимо, чтоб она  в таком  публичном месте  могла
запросто перекусить?  Разве  только за ширмой? Вы будете смеяться, но именно
за ширмой, которая и была поставлена; да, только так... Простодушная публика
завидует знаменитостям, а между  тем великие едва ли лукавят, утверждая, что
слава  приятна  только  первые три дня, а когда после  всю оставшуюся  жизнь
скрываешься за ширмами и темными стеклами очков, накрывшись еще паричком, то
может  надоесть.  Помню,  как  однажды  точно  так  же, за  ширмой обедал  в
московском  английском клубе  Чубайс  в  лучшие свои  времена. Прослышав про
высокого гостя, за ширму прорвался модный писатель в кожаных штанах и  лично
презентовал  олигарху  свою  "свежую"  книжку.  Скандал, конечно,  и  охрану
уволили. Но фокус в том,  что Алла-то  Борисовна без охраны, вот какое дело!
Кстати, я этого до сих пор не могу осмыслить.
     Да... Пугачева одинока так же, как президент страны, в  том смысле, что
гражданам  России  тяжело  с ними вести беседы на  равных. Им  там, на самых
верхах -- у них верхи разные,  --  не с кем пообщаться на равных, чтоб никто
не смотрел в рот с глупой улыбочкой. Официантки, конечно, к столу подходили,
--  но чаще  сам Фабиано,  владелец заведения,  запечатлевая образ  народной
артистки СССР в своей итальянской душе...
     За обедом говорили про моду, это самое холодное из искусств.
     -- О нет, я не понимаю ничего в моде! Я ношу, что мне захочется. А если
то, что я ношу, вам не нравится, значит,  у вас плохой вкус. У меня-то точно
хороший! -- давала разъяснения она.
     Таким образом, выходит, что нам  с Аллой  Борисовной в отличие  от  вас
мода глубоко  чужда  потому, что  наш  с  ней вкус  тоньше вашего; вы  уж не
обижайтесь.

     Обсуждали  и  прочие светские  темы,  включая даже такую жестокую,  как
похудение.  Мы  это  обсуждали,  несмотря  на  то  что  еда,  даже   на  наш
взыскательный вкус, была хороша.
     --  У женщины щеки должны  быть меньше глаз, иначе  непорядок! -- учила
Пугачева. Мы запоминали.
     --  При  чем тут вес!  --  утешал я  собеседниц.  Они пришли  предаться
житейской  радости,  а им  такое... -- Не это главное, но драйв! Вот Людмила
Зыкина худобой  не  страдает, а как себя держит,  какой  взгляд у нее! Вы ей
смотрели когда-нибудь в глаза? Я их до сих пор не могу забыть.
     -- И это  верно, -- сказала Пугачева, съев вслед за  салатом  приличный
кусок мяса с кровью и заказывая себе на десерт порцию спагетти с  овощами, а
заодно уж и ликера тоже.  -- Когда я худая, я  не знаю, как мне жить... Все,
что мне нравится, то  мне не идет. Мне лучше быть  не худой и не толстой,  а
такой средней -- как сейчас...
     Это  можно было  понять как  приглашение ее хорошенько рассмотреть, и я
этой  возможностью  воспользовался.  Вот  ее  новые  ровные  волосы, которые
страшно приближают ее к своему народу, который так и  норовит махнуть  рукой
на сложные прически в пользу простоты. Лицо, по которому  не  бегут ни мысли
случайные,  ни  чувства, но только  то, что  задумано,  что  может занять  и
увлечь, -- и потому хочется смотреть не отрываясь. Идеальные зубы нерусской,
ненашей белизны,  произведение  искусства.  Шея  с удивительным медальоном в
виде серебряной (а может, и платиновой)  тонкой  трубочки, из которой как бы
выкатывается маленький  брильянтик. Это похоже  на фонарик  для  Барби. Алла
берет его пальцами и говорит в драгоценный камень:
     -- Дорогой, я здесь!
     И поясняет:
     -- Так я разговариваю с Филей, когда он далеко...
     Филя, однако, не  отвечает из своего  гастрольного Питера,  он временно
недоступен -- видимо, он как раз out of the coverage любовного бриллианта.
     Дальше -- кольца, перстни, все  как надо. Черное летящее платье -- надо
полагать, какой-нибудь  нечеловеческой дороговизны.  И туфли  --  на  низком
каблуке,  с  закругленными  носками  и  ремешочек  с  пряжкой.  Туфли  очень
трогательные, я помню такие на первых красавицах нашего детсада.
     Трогательность эта расслабляет не меня одного:
     -- Это мне Филя привез...
     Мы молчим  из уважения к  трогательности.  Кроме того, и слов-то  у нас
нет, если честно.

     После обеда поехали  кататься в лимузине, том самом знаменитом, который
снаружи  белый и  блестящий,  а  внутри  розовый,  мягкий,  кожаный, в  этом
растянутом   "Линкольн-таункар   стрейч",   последним   словечком   названия
совпадающем с упругими джинсами. Уж мы  все в таких лимузинах езживали и  уж
знаем, каково по нему ползти раком, -- это как в  шахте,  как  в окопе,  как
в... Однако достаточно эротических аллюзий. Да, не забыть бы еще сказать про
внутреннюю сухость, намеренно подчеркнутую пустыми хрустальными графинами  в
непременном лимузинном баре.
     -- Что так?
     --  Это Пресняков тут раньше держал и  виски, и коньяк, -- а теперь нет
ничего!
     Насчет лимузинов меня всегда волновал вопрос а отчего бы в ту же цену и
в ту ж крокодилью  длину не завести  трейлер, он же camper, этакий маленький
автобус  с диванами, с кухонькой, с совмещенным санузлом и холодильником для
пива?  (Бывают,  кстати, и с ванной,  в таких знатные киноартистки  ездят на
съемки...) Я  про это спросил и Аллу. Но она и не подумала отвечать.  Видно,
вопрос непростой...
     Но куда б съездить?
     На ночь  глядя мы неожиданно  поехали решать такой солидный вопрос, как
квартирный. Как-то внезапно зашла  речь о том, что ввиду выросшей семьи надо
бы Алле Борисовне увеличить городскую жилплощадь. С дачей у нее вопрос давно
решен,  но  в городе  тоже  ведь надо достойно  расположиться, так? Да, само
собой -- но где? Как всегда в таких случаях, нашлось полно советчиков даже в
таком узком кругу.
     -- Ну, что же! Поехали смотреть! -- великодушно сказала она. -- Везите,
показывайте, где б вы меня поселили, будь ваша воля! Трогай, Витя!
     Витя тронул, мы растерялись, но уж поехали.
     И куда ж, интересно, да еще на ночь  глядя? Ну, во-первых, не так много
в  Москве  домов,  которые тянули  бы на  уровень Пугачевой. А что поздно --
плевать.  Как только к нам  выскакивали секьюрити,  Алла с тихой вежливостью
говорила  пару  слов,  и  жизнь  моментально  менялась  к   лучшему.  Охрана
становилась  навытяжку  и  поедала  народную  артистку глазами, вызывала  по
рациям  и  сотовым  менеджеров  и,  еще  даже  их не  дождавшись,  открывала
выставленные  на продажу квартиры, рассыпаясь  в извинениях  за пятиминутную
задержку в  поисках  ключей и  торопливо растворяя  ворота,  чтоб наш верный
лимузин неуклюже, как крейсер, вплыл в тесный маленький двор -- внутренний и
бесполезный, как Черное море.
     Впрочем, квартиры  почти все имели губительные непомерные изъяны.  Одна
стояла  прямо на трамвайных  путях.  Другая  непростительно  разместилась  в
старом доме, который,  хотя и  молодился, как мог,  и выставлял напоказ свой
капремонт  и  даже реставрацию, все равно  не мог угнаться  за  молодежью...
Третья была почти всем  хороша,  да только  стояла в  переулке  с названием,
которое навевало безнадегу, -- Последний!
     И только одна глянулась нам всем без исключения.
     Мы  ходили по всем  трем этажам  квартиры, и  охранник подсвечивал  нам
фонариком,  чтоб мы  не провалились в пролеты будущих лестниц. Прогуливались
по крыше, на которой был устроен  один бескрайний балкон. И  молча ужасались
квартирным площадям. Борисовна нас утешала:
     -- Да что вы переживаете! У Лигачева еще больше!
     Мы  молча калькулировали: кто  такой  против нее  Егор Кузьмич и чего ж
тогда ей, по-хорошему, должен выписать Моссовет...
     Но она вздыхает:
     -- Я теперь все сравниваю с Майами... (Где у нее, говорят, квартира. --
Прим. авт.)
     Это понятно. Ну да кому ж сейчас легко?
     Ничего  толком не решив с  той квартирой, мы из нее вернулись в простую
ночную  столицу. Представьте себе теплую весеннюю  ночь в  Москве,  -- самое
время бродить по ней разным подозрительным  типам. И  тут навстречу им  идем
вот  мы. Великая  и  могучая  Алла  Борисовна,  окруженная свитой  из  дам и
девушек, а с ними я. Вы спросите -- в качестве кого? Высокий толстый молодой
человек   явно  из   провинции,   непримечательной,  совершенно   небогемной
наружности, да еще и скучной ориентации, -- это,  само собой, телохранитель!
Так на  меня все  и смотрели, что читалось в глазах восхищенной публики. При
том  что все ведь уверены, что ее охраняет переодетая  "Альфа"! Я  между тем
покорно ожидал, когда  из-за угла выскочит фанатик с изящным револьвером, --
как звали  того идиота, Хинкли,  что ли,  который  завалил Леннона? --  и  я
прикрою  ее  грудью,  в которой бьется  большое сердце.  И  еще  перед  моим
мысленным взором пролетал мой верный перочинный  ножичек офицера швейцарской
армии, и я для тренировки то и дело резко откидывал полу пиджака... Умирать,
конечно, не  хотелось, но куда ж было отступать? В тот момент, когда слева к
нам рванулась раскосая девушка, я понял,  что час мой пришел, неожиданностью
это  не  было,  --  и перед  моим  мысленным  взором стало  проноситься  что
положено. Но  девушка метнулась всего лишь для  того,  чтоб сказать  о своей
любви. Когда у меня отлегло, я сделал ей замечание:
     --  Вы,  значит,  любите, а мы  что?  Как  бы  не  любим? Странная  вы,
однако...
     Никто уж не  помнит, с чего  зашла речь про цыган. Заговорили, и ладно,
но...
     -- Едем к цыганам! -- это она сразу так решила.
     Мы  заползаем  в колбасную  кишку  лимузина  и  мчимся.  По  пути  Алла
рассказывает старинную историю, как 15 лет назад, при советской власти, одна
цыганка выманила  у нее 14  тысяч тогдашних  советских  рублей.  Мы  провели
мозговой  штурм и так прикинули, что применительно к реалиям жизни это будет
никак не меньше 150 тысяч долларов. Пугачева тогда еще звонила Коле Сличенко
жаловаться,  он смеялся и говорил:  "Чем больше  человек отдаст цыганам, тем
счастливей  будет".  Мы  ужасаемся  и  горюем вместе с  Аллой, но она первая
начинает  смеяться: ведь с  того момента таки и пошло ей счастье! И  разве б
она его сейчас согласилась променять обратно на те 14  тысяч рублей? Правда,
смешно...

     А куда сегодня ехать к цыганам?  Кажется, в Москве и нет других центров
досуга  в  старинном  цыганском духе,  кроме  заведения  Вишневских. Это  на
Манежной, в верхнем этаже -- против Водовзводной башни.
     -- Цыгане! Люблю. Я ведь начинала с этого,  -- прочувствованно,  однако
же и с достоинством сказала Алла.
     Это  она  думает,  что  так  начинала. А у меня лично другие  сведения.
Начинала она с той голубой пластиночки, которую нам в общаге крутил гений по
фамилии Малофеев -- фотохудожник, портной самопальных джинсов и изготовитель
поддельных объективов типа "рыбий  глаз" из проявочного  бачка  для  широкой
пленки.
     -- Слушайте! -- сказал он, оторвавшись от "Зингера", чтоб закрутить под
иглой вырванную  страничку  из  "Кругозора".  -- Эта  девчонка,  "Арлекино",
далеко пойдет.
     И таки  ведь угадал. На моей памяти Малофеев был первый, кто предсказал
ей  могучий  успех.  Конечно,  сегодня много  желающих приписать эту заслугу
себе.
     И  вот  мы входим  наконец  к  цыганам...  Они  встречают  у  входа  со
счастливыми лицами.  Я  вижу  потрясенное лицо  хозяина, Дуфуни Вишневского,
который  тут  же  скрывается в кабинете, долго  не смеет оттуда показаться и
осмеливается  только  послать  нашему  столу  литр "Курвуазье",  который мы,
впрочем,  приберегли для Фили;  негоже у цыган пить коньяк, это моветон, тут
жанр безоговорочно требует водки.
     После первой рюмки Алла развернула  свою кепку  на вратарский  дворовый
манер задом наперед -- и оказалось, что там, на затылке, вышита  перламутром
буква "А",  кстати,  первая во  всем  алфавите.  Потом  была еще  одна смена
имиджа, обратная смена: она взъерошила волосы обеими руками, это удивительно
интимный жест, это такая игра, как будто перед самой любовью,  когда  никого
посторонних.
     Валя Вишневская  вышла на  сцену и специально для дорогой гостьи  спела
правдивую песню насчет того, что "нисколько  мы с тобой  не постарели". И то
правда: Тина Тернер, которая не в пример старше  обеих, и сегодня себе ни  в
чем не отказывает.
     Тут же случился обмен опытом, моментальная работа над собой.
     -- А ты, Валя, попробуй тихо петь!
     -- Как же тихо? Тут ресторан,  люди гулять приходят, кутить к  цыганам,
разгул же нужен!
     -- А ты попробуй! Это я тебе говорю, серьезно!
     И ведь уговорила! Валя запела тихо. Мы, кстати, чуть не заплакали, да и
Валя сама была потрясена: оказывается, тихие слова разят глубже громких!
     Потом Алла сходила за Дуфуней,  который не смел выйти из кабинета в зал
при Пугачевой, и  за руку  привела  его за стол. Ну, выпили по чуть-чуть, за
детей, закусили чем Бог послал, хозяин  взял гитару (обычно в советском быту
за  ней, бывало, бежали к соседям, но  тут, у цыган,  она как будто случайно
нашлась, ее только пришлось отцепить от сценического электричества). Все так
запросто, по-домашнему. Еще за парой столиков сидели люди, но такие смирные,
как дальние родственники.
     Ну и  запели, уже за столом. Дуфуня  с Валей затянули свое. У  них есть
одна такая  любимая песня, которая душу выворачивает. Мы по-цыгански  только
со словарем, но все равно догадались, про что это. Там про такую любовь, что
сил нет, Ромео с  Джульеттой  просто отдыхали, у итальянских тинэйджеров был
не более чем слабый курортный роман, если сравнивать. Мы просили  повторить,
но с нами этого даже обсуждать не стали -- страшная песня и так их вымотала.
     Мы тогда сами запели что попроще: "Я ехала домой, я думала о вас..."
     Алла при этом смотрела на меня, да мы и сидели напротив.  У меня легкий
мороз шел по коже, жутко и волнительно было думать, что  это  могло быть про
меня! Тем более  что натурально ей скоро домой, а  в дороге, когда мчишь  по
ночной Москве, как раз и думается про приключения...

     Это  была  карикатура  на  телевидение --  то, что мы  устроили. Таким,
видимо, представляют себе телевизор дикие папуасы: как будто это ящик, ну, в
буквальном смысле слова, а внутри за стеклом сидят люди, буквально принимают
пищу  и  поют  застольные  песни.  Зрители же снаружи смотрят, раскрыв рты и
глупо  улыбаясь, --  с полдюжины поклонниц и поклонников толпились  на улице
перед  окном  и млели от  концерта. Только звука не было. Но в этот момент у
нас, внутри,  зазвонил хозяйский  сотовый.  (Я  так  подозреваю,  что вообще
мобильники изобрели  специально для кочевников, для тех же цыган --  знаете,
вольница,  табор, скачешь и  названиваешь знакомым ромалэ, которые тоже не в
состоянии дождаться звонка  по месту жительства.) Так вот он  зазвонил уже в
который  раз.  В прошлые разы это была  внучка Мадленка, ее отшивали, потому
что  тут же такие гости, и говорили: "Все, гуляй!" -- то ли  себе, то ли ей.
Было просто не до нее, понимаете? А на третий раз трубку взял в руку я и, не
отрываясь от пения, нажал на "Yes". И  сказал туда сразу, не дождавшись даже
их "алло":
     --   Выступает  (пауза)  народная  артистка  СССР  (опять  пауза)  Алла
Пугачева! Прямая трансляция с Манежной площади.
     Телефонный микрофон я  держал направленным  на Аллу. "Ах, как  любила я
цыгана,  но   только  пуля  из  нагана",  --   выпевала   она   простодушные
чувствительные слова. Мы тоже поем. Причем  поем, как  вы понимаете, кто как
может, одни хуже, другие лучше, и с этим ничего не  сделаешь,  но никому  не
было  обидно, даже мне, -- притом что я совсем чуть-чуть цыган  и совершенно
не Пугачева. Однако петь меня учила  сама Людмила  Зыкина, -- она  объяснила
мне, как это делается, и рассказала мне всю правду про мелизмы.
     Пугачева после спохватилась:
     -- Это что, в прямой эфир шло?! Какой канал? Или это FM?
     --  Не знаю, я не спросил. Да  и какая разница? Народ  везде один и тот
же. А вы певица народная и обязаны ему, своему народу, петь, -- говорю.
     Однако  это оказалась всего  лишь Мадленка. Ну  тут понятно -- раз речь
про детей и внуков, то все расчувствовались.
     -- Кристина мне к юбилею сама приготовила концерт...  -- Она вспоминала
про дочь,  и в глазу ее засверкала слеза, я видел  это в профиль. Слеза была
маленькая, но яркая, чистая и теплая.
     -- Я  ей в  карьере ничем не  помогла!  В  этом и  состоит  моя главная
помощь...
     Цыгане смотрели на нее одни недоверчиво, другие с  осуждением: как  так
не помочь -- это ж дети, а дороже ничего не бывает! Я слышал тут в ресторане
их самую страшную клятву: "Чтоб мне детей не видеть!"
     Тема развивается. К детям плотно примыкают зятья.
     -- Валя! Ваш зять Сережа просто писаный красавец! -- говорю я.
     Валя тает. А Алла задает вопрос:
     -- А мой что, не красавец?
     -- А-а-лла  Борисовна! Ну как вы можете!  -- обижаюсь я. -- Это  же ваш
зять! Поэтому он вне подозрений.
     От зятьев перешли к мужьям. Вспомнив, что  в  моей стране любят мыльные
оперы, я употребил сравнение из какого-то дешевого сериала:
     -- Дуфуня -- чистый как дитя!
     Валя подняла на меня глаза и воскликнула:
     -- Да, да! Как же это верно! -- Ну, вы знаете цыган. Они точно как дети
и сами это знают.
     -- Береги его, -- сказала Пугачева.
     -- Я так  боюсь  за  него... Ты тоже волнуешься, что  у  него давление?
Знай: если с ним что случится, я тоже уйду -- несмотря на дочку и внучку.
     -- Нет, -- мягко, но решительно сказала Алла Вале, -- ведь я с тобой.
     А  Вале неудобно было с этим спорить, тем более что Дуфуня, слава Богу,
живой и здоровый.
     Конечно,  в  такой  эмоциональной атмосфере немудрено расчувствоваться.
Одна  присутствующая девушка так и сделала и от  чувств принялась беззлобно,
но громко сквернословить. Алла принялась ее уговаривать:
     -- Ну ты хоть неделю матом не ругайся, все ж пост! (Дело  было  как раз
перед Пасхой. -- Прим. авт.)
     Девушка обещала подумать.

     А  дальше  что ж? Дальше -- царственный жест, не  хуже  шубы с барского
плеча. Ведь что получилось? Валя -- артистка, она пела для нас, и сами собой
тут  разумеются цветы.  Где  их  взять  среди  ночи?  В  багажнике  лимузина
Пугачевой! Я иду  за корзиной, мне ее выдает шофер Витя, который  ради этого
отрывается от лимузинного телевизора и очень приветливым голосом спрашивает,
долго ли еще ему нас ждать.
     Несу  цветы по Манежной. Прохожая  девушка спросила меня с убийственной
доверчивостью:
     -- Это мне?
     --  Нет, -- говорю, --  это другому человеку -- Пугачевой А.Б., которая
тут поблизости проводит культурный досуг.
     Девушка  уважительно  оглянулась  на кремлевские  башни, в  направлении
которых я вроде шел. Какие ж тут шутки -- Алле Борисовне вполне по рангу.
     -- Серьезно? Ну тогда передайте ей привет от Юли Шишкиной.
     -- Она вас знает?
     -- Нет. Но, может, ей все равно будет приятно.
     Она  засмеялась  и  быстро-быстро  застучала  каблуками,  догоняя  свою
беззаботную молодую компанию.
     -- Постой! -- начал было я. Вид у  нее был такой счастливый, да и весна
же, что мне захотелось все бросить, догнать и тоже пойти прожигать жизнь. Но
усилием воли я  сдержал себя:  нельзя, меня ведь сама Пугачева  ждет!  Кроме
того, я ведь и так уже ее, жизнь, как раз прожигал.
     Но наступил прощанья миг. Мы на прощанье  целовались. Не скрою, я этого
ждал весь вечер да еще полночи.
     -- Это должно  остаться между  нами? Чтоб я унес этот секрет в  могилу?
Или можно этим хвастать теперь всю оставшуюся жизнь?
     -- Валяй! -- разрешила она.
     Щедрость, достойная королевы...

     1999
     HHHH Володя Яковлев HHHH

     Будучи  человеком  продвинутым,  отец  основатель  "Коммерсанта"  опять
обогнал всю страну: с  объявлением своего личного дефолта он сумел опередить
само Правительство  России, а с уходом  -- даже такую историческую личность,
как Ельцин Б.Н. Все бросив, он ушел, как Лев Толстой, тоже став зеркалом  --
новой русской революции.

     В  январе  2000  года  прогрессивная  общественность  отметила  славный
10-летний   юбилей   "Коммерсанта".   За  две   пятилетки  пройден   большой
поучительный  путь: от радости,  вызванной у советского читателя  появлением
первой свободной  газеты, до темной истории с  продажей  "Коммерсанта" через
посредство  подставных лиц и новых забавных слухов того рода, что-де  это не
продажа, но сдача в аренду вплоть до окончания выборных кампаний.
     За  прошедшие  годы  образ  отца  основателя  "Твердого  знака"  как-то
подзабылся,  и заслуги его немножко задвинуты в  тень. Иные  знакомые Володи
Яковлева -- даже те, кому он ничего плохого  не сделал,  -- сегодня запросто
могут  отзываться о нем пренебрежительно. Без труда можно услышать множество
рассказов  о  его  ошибках, неверных  решениях, убытках,  долгах. Его  корят
отходом  от  бизнеса. "Совсем  с ума  сошел"  -- это очень средний и  весьма
доброжелательный отзыв.
     Видимо, это легко и приятно  -- считать  себя умней, профессиональней и
дальновидней Яковлева. И кипятиться: "Нет, я бы на его месте..." Но чудес не
бывает: на его  месте оказался именно он  сам, а не кто-то другой. Не кто-то
более  мудрый,   красивый,  последовательный,  интеллигентный,  добродушный,
свойский, вообще достойный! -- а именно Яковлев В.Е.
     Это он в весьма юные годы (20 с  чем-то) публиковал нашумевшие,  даже в
Политбюро было слышно, отчеты о своих журналистских расследованиях  (да хоть
про  тех же "люберов"). А потом стал  одним  из самых  успешных и знаменитых
кооператоров.  После начал выпуск первой легальной массовой свободной газеты
--  еще при советской власти! Далее основал очень серьезный издательский дом
-- кстати,  первый в стране. Заработал  сколько-то там миллионов долларов; в
прессе  мелькали разные  цифры. Это все -- в отличие от каждого  из нас, ну,
практически  каждого.  Так что лишь с очень большой  и некорректной натяжкой
можно утверждать, что Яковлев такой же, как все.
     Впрочем, тут еще надо разобраться. Как все --  это как? Смотрите! Детей
нашей страны --  всех без исключения детей -- с самого нежного безграмотного
возраста  зомбировали  насчет беспримерной мудрости  Льва Толстого. Который,
между  прочим,  из  успешных графьев,  из  олигархов русской литературы ушел
сперва  в  сельские учителя, после в босые пахари, а далее  и вовсе в бомжи.
Русский царь и тот все бросил, подписал отречение на  станции Дно и удалился
в  глухую  провинцию "святой  Руси" -- вместо того  чтоб  гордо  и  прилюдно
погибнуть на плахе, не сдав прежде достоинства, -- как подобает европейскому
монарху.  Русский  президент  не  дотерпел,   не  пожелал  доцарствовать  до
нормальных  выборов  и ушел от дел, все бросив на своих опричников.  Русский
поэт,  которого  на  весь  мир  объявляют  живым  гением,  плюет  на  все  и
отказывается от Нобелевской премии --  по просьбе каких-то начальников.  Все
смято  и выкинуто  на  полдороге,  ничто в стране не доводится  до конца! Ни
революция,  ни  контр-революция,  ни  обобществление,  ни  приватизация,  ни
стройка, ни  даже снос;  котлованы не дорываются, дороги  не  достраиваются,
жизнь не доживается -- а так, комкается и выкидывается.
     После утомляющего  множества таких примеров  -- чего  ж удивляться, что
дети,  выросши,  не  желают  систематически  трудиться,  а  бросают   все  и
приступают, извините  за выражение, к "поискам истины"? Если не в заезженной
Ясной Поляне, так в каком-нибудь нерусском чудаковатом Непале,  а нет лишних
денег, так просто в советских пивных или даже вовсе -- пардон за штамп -- на
интеллигентских  кухнях,  в тесноте  которых  наши яйцеголовые  проигрывали,
проиграли жилплощадь всей страны.
     Вот и  Яковлев --  гляньте  на него! --  тоже  вслед за  иными великими
отошел от дел. Бросив кому попало свою империю вместе с подданными, а взамен
получив всего лишь деньги. (Так барин проигрывал в карты сельцо  с холопами!
Тут  не следует искать пафоса, всякий хозяин вправе продать свое  имущество;
подумаешь, купил-продал, в стране  никто не  хочет производить  товар, у нас
все  приторговывают --  не  издательскими  домами, так  нефтью или турецкими
кожанками.   Впрочем,   слово   "торгаш",    говорят,   утратило   советскую
презрительную интонацию.)  О, как же это по-русски! Фактически Яковлев вслед
за Толстым тоже стал неким зеркалом -- новой русской революции.
     Яковлев, как  и  Толстой, тоже  оставил  дело,  жену,  детей  -- только
провинцию для блуждания вместо русской выбрал цивилизованную, заграничную. И
влачит там эмигрантскую жизнь... В ряду прочих рантье из разных экзотических
стран,  среди бездельников, прожигающих  жизнь,  -- к неприятному  удивлению
работящих американских миллионеров. Что, завидная участь?
     Это кому-то может активно не нравиться по тем  или иным мотивам.  Ну да
разве  ж  мы  живем  свою  жизнь с  целью  нравиться  кому-то  постороннему,
чужому?.. И потом, попробуй людям еще угоди!
     Иных  сегодня  страшно  раздражает вся эта непрозрачная, подозрительная
история  с  куплей-продажей, этот  смуглый  красавчик Киа Джурабчиан. "Любой
олигарх может  купить  мою газету. Без  меня", "Успех на  рынке:  газета вся
продана и вся куплена", "1989-й год. В  России  еще  нет независимой прессы.
1999-й:  ее  опять   нет.  10  лет  "Коммерсанту"".  Люди  злобно   сочиняют
приблизительно  такие  слоганы, совершенно  забыв,  что еще в  96-м обзывали
тогдашние  менеджерские  принципы  Яковлева  провальными  и  советовали  ему
продать издательский дом, -- "пусть хоть кому-то достанется, жалко, если сам
собой не развалится".
     Да... То,  что делал и  сделал Яковлев  со своим  "Коммерсантом" (слово
"наш" смешно бы  звучало в устах  неакционеров), может нравиться или нет. Но
тут без обмана. В популизм Яковлев не  играл, на баррикады не звал,  служить
идее "за спасибо" не просил, -- а всегда обозначал  рыночность  отношений  с
личным  составом.  Разговоры типа "Володя, да если тебе надо, то я готов..."
он, как правило, пресекал. И пояснял:  "Так не пойдет. Рассуждения о  пользе
общего дела  тут  неуместны. Согласен  делать такую-то  работу  за  такие-то
деньги, при таких-то условиях -- хорошо, а нет  -- забудем  этот  разговор".
Глупо  было  после  этого  ожидать, что он  все  бросит,  полетит в  Москву,
построит личный состав  и перед строем  поблагодарит за службу. На рынке вся
благодарность  меряется  дензнаками,  --  и  тут  сотрудникам  "Коммерсанта"
жаловаться не на что.
     Еще  о честности. Об уходе он предупреждал  заранее, чуть  не  открытым
текстом  объявлял,  что ему все надоело.  Проницательный читатель еще в 91-м
начал  натыкаться  на прямые признания Яковлева, которые тот делал публично,
через  СМИ. Там  про все было,  весь  список был оглашен:  слабый  интерес к
деньгам, скука  их зарабатывания, склонность к самосовершенствованию, тяга к
экзотическим  учениям,  интерес  к  вечным  темам  вплоть  до  потусторонней
жизни...  Читали, посмеивались, усматривали в этом  блажь, крезу, баловство.
Вот она, вся картина наших нравов, вот она, наша цена по гамбургскому счету!
Делать деньги ради денег, удавиться за них -- это у  нас сошло б за норму. И
на  горло собственной песне наступить, от заманчивых путешествий, и учебы, и
нового опыта, о  котором мечтаешь, -- от всего этого отказаться ради  денег,
которые и так уж из ушей лезут, -- такое б у нас поняли. Что за народ!
     Неужели наш человек  готов прожить  свою  жизнь зря,  --  только с  тем
смыслом, чтоб тупо делать деньги из денег? И променять счастье, свободу и...
не бедность,  нет, а вполне  крепкое, миллионнодолларовое богатство -- всего
лишь на еще большее богатство?
     И только для того, чтоб нравиться простодушной публике?
     Да и потом, зря ведь в такие уходы не  уходят. Толстой, Романов, Ельцин
и  т. д. -- они только тогда  ушли,  когда  поняли: пружина  лопнула,  завод
кончился,  правота испарилась,  пропало чутье, потерялось знание о том,  как
жить дальше, -- и появилось чувство, что они занимают не свое место. Энергии
для публичной жизни  просто не стало, и  они ушли тихо  пожить для  себя  --
сколько можно и как получится. Хотя интервью  у вышеперечисленных персонажей
я не брал, это не более чем беспочвенные домыслы.

     О  Яковлеве  уже было  опубликовано  достаточно экзотических  сведений,
начиная  с его  ухода в монастырь  одной  из конфессий и кончая  объяснением
мотива продажи  "Коммерсанта":  а  чтоб  на вырученные  деньги раскрутить  в
Голливуде одну  молоденькую  русскую актрису (славный сюжетец для бульварной
книжки). Это все увлекательно, -- но,  как учил сам отец основатель, нелишне
дать  слово и  второй стороне.  Так  и пожалуйста!  Кроме  особо оговоренных
случаев, этот текст  состоит из высказываний самого Яковлева. Они цитируются
по  публикациям разных  лет (начиная с 1990-го), разных авторов -- или же по
магнитозаписям.  Текст   подвергнут  незначительным   сокращениям  за   счет
полученных  в доверительных беседах сведений и разных интимных подробностей,
с которыми автор за девять лет  работы в "Коммерсанте" вольно  или  невольно
ознакомился, а других знакомить не счел нужным.

     Немного статистики. Частота употребления  в этом тексте некоторых  слов
(с учетом  производных): "независимость" -- 19  раз, "свобода" -- 11, "игра"
-- 14...

     "Журналистика в те  времена была, конечно, нездоровой, но в то же время
поразительно увлекательной. Нездоровой потому,  что  оставалась лишь  частью
системы, в сути своей  противоестественной и античеловечной. А увлекательной
не только из-за того, что давала ту или иную возможность высказаться. Статьи
вызывали  административное реагирование...  Меня увлекала  игра -- добывание
информации,   игра  с  журналистским   удостоверением,   игра   с   газетным
начальством,  когда надо было склонить его на  публикацию статьи.  Это  было
увлекательно. Давало некоторый смысл существования и определенное социальное
положение".
     "Первая  нашумевшая  статья  в  "Советской  России"...  рассказывала  о
клакерах в  Большом театре, о том,  как солисты  оплачивают им аплодисменты,
дают билеты, которыми те спекулируют".
     "Неплохой  пример  той  робингудовщины,   которой  я  был  увлечен.  Мы
привлекали  милицию,  связывались  с  КГБ,  действовали  ночью,  мои  ребята
дежурили  у всех выходов из Большого театра, фиксировали появление клакеров.
А  когда  статья появилась,  о ней  заговорили,  конечно же,  было  приятно.
Тогдашний  премьер  Тихонов  прямо  на  статье  начертал  указание  министру
культуры: срочно принять меры. Какие меры, к кому? Все это было не борьбой с
существовавшей системой, а игрой внутри нее".
     "...Я был  человеком,  готовым играть  внутри системы.  Поворот в  моей
жизни определили не политические реформы, а факт собственной биографии: меня
выгнали из журнала "Работница", после того как мы -- там  была целая команда
молодых ребят  -- попытались сделать из  нее  "новый  журнал". Не  произойди
этого,  жизнь,  наверное, сложилась бы иначе. Я же,  когда меня  выгнали  из
"Работницы", места для  себя в системе не нашел  или, по крайней мере, долго
не мог  найти. Некуда было деваться, в общем-то я оказался на улице.  А надо
было что-то есть,  каким-то образом кормить  жену.  Старался  заработать  на
жизнь. Пробовал  себя в роли квартирного маклера. Что-то  получалось, что-то
нет.  Во  всяком  случае,  я имел на пропитание. Но  важно  другое: я  вдруг
перестал  воспринимать  себя частью системы.  Просуществовал год  вне ее.  И
этого оказалось достаточно, чтобы понять: я и система -- не одно и то же".
     "И тем не  менее  через  год пошел работать в  "Собеседник", а  потом в
самый модный в начале перестройки журнал  "Огонек".  ...Давал  о  себе знать
комплекс уволенного журналиста: хотелось вернуться".
     "Я был спецкором  секретариата "Огонька".  По тем временам у меня  была
очень  приличная  зарплата. В  журнале платили очень хорошие  гонорары. Меня
публиковали, и у меня  было определенное имя в журналистике.  В "Огоньке"  я
получил премию Гиляровского... Короче, с  деньгами по тому времени у меня не
было никаких проблем. Но [я] попал туда уже другим  человеком. Ушло ощущение
постоянной, я бы сказал,  зависимости от редакции, от шефа. Если  он вызовет
меня и  скажет: "Ты мне надоел, уходи отсюда",  -- я пожму  плечами,  уйду и
ничего  страшного  не произойдет.  И  в "Огоньке"  мне  было неинтересно.  Я
пытался  выйти на прежние темы,  связанные с той игрой, которой я дорожил. И
не мог. Было обидно, что  я утратил прежние чувства и не мог  понять, что со
мной  происходит.  Написал   о  "люберах"   --  фашиствующих  мальчишках  из
подмосковного  города Люберцы. Было много шума, разговоров. Но и это уже  не
вдохновляло. Раньше, берясь за подобную тему, ты был  как бы один на один со
злом. А  теперь  действовал  на  общем  направлении  в  едином  строю.  Ушла
исключительность".

     "Потом  появился  кооператив  и  все  отошло  на  второй план.  Как это
произошло?   Случайно.  Мой  приятель  решил  заработать  деньги  и  занялся
кооперативом, которому  предстояло  вязать кофточки или что-то в  этом роде.
Меня же  он попросил  помочь  в  регистрации  кооператива.  Тогда  это  было
бесконечно сложным делом,  и мы  договорились: как корреспондент "Огонька" я
буду проводить нечто  вроде эксперимента.  В  редакции  об  этом понятия  не
имели.  Я  же  вел  тяжбу  с  Мосгориполкомом,   проводил  через  канцелярии
документы. И  понял: мне  это  нравится. В этом  было созидание, возможность
делать практическое добро, то есть именно то, чего  в последнее время мне не
хватало в газете.
     Кооператив мы зарегистрировали. Он начал работать.
     У меня очень долго был свитер, по которому мы учились вязать. Но прошло
и его время.  Кстати,  вязать я так  и  не научился. Зато научился пробивать
кооперативы.
     А после регистрации естественным порядком я оказался не у дел.
     Теперь  уже не помню, как родилось желание попробовать что-нибудь свое.
Помню другое: когда мы бывали в Мосгорисполкоме, там сидело множество людей,
которые тоже  мечтали о  своих кооперативах. Они  терпеливо  ждали  очереди,
чтобы  задать  те вопросы, на которые  мы уже  знали  ответы.  Наш кофточный
кооператив был вторым или третьим  в  Москве. Так и  родился "Факт", который
отвечал на вопросы будущих кооператоров. (По адресу: Хорошевское  шоссе, 41.
Это произошло 5 ноября 87-го. -- Прим. авт.)
     "В конце  ноября мы дали первые  объявления  -- "поможем найти работу в
кооперативном  секторе, окажем содействие в открытии кооператива". На другой
день  на рекламу откликнулось  235 человек.  Я  был  озадачен.  Мы собрались
утром,  смотрели друг  на друга в панике  и  спрашивали  друг друга: "Как же
помочь этим людям?" Мы понятия не  имели. Нам все говорили, что  мы сошли  с
ума,  открывая "Факт". И в  то  же время бюрократы боялись --  а вдруг у нас
получится".
     "Сначала клиенты возмущались, что должны платить за  информацию. Многие
из них говорили, что я  продаю им воздух. Я отвечал  им, что впервые в жизни
они могут дышать".
     "Сначала  приходили   сумасшедшие,   которым   хотелось  раскрыть  свою
индивидуальность. После -- энтузиасты, вдохновленные первыми успехами. После
пошли неудачники, которые не могли хорошо устроиться в госструктурах. Теперь
идут  вполне   успешные  люди,  даже   из  министерств,  которые  увидели  в
кооперативах  интересную альтернативу  и  уходят  из  госструктур  к нам. Им
кажется интересней делать деньги, чем платить их".
     ""Факт"  был  довольно  известный  и,  в  общем,  финансово  устойчивый
кооператив.  Один  из  нескольких кооперативов,  занимавшихся  разного  рода
торговлей  информацией. Эта  торговля,  впрочем, приносила немного денег. Мы
по-разному  выходили из  этой ситуации, занимались,  например,  перепродажей
компьютеров, которая  по  тем  временам  была  популярным и доходным  делом.
Многие информационные кооперативы, начав тогда торговать компьютерами, так в
эту торговлю и ушли. Мы -- нет.
     Те  годы, когда  все только  начиналось,  были очень  трудными. Мы  все
учились. Мы все  делали очень много  ошибок и все платили за  них, многие --
своей  жизнью.  Все проходили  через  ошибки. В  основе успешных  состояний,
однако, не  они,  а  труд.  Кровь  и  обман  --  в  основе  разорений.  Это,
разумеется, не касается криминальной сферы".

     "[Я] перешел от кооператива "Факт" к газете "Коммерсант" тоже случайно.
Кооперативы  росли   как  грибы.  И  началось  движение  за  создание  Союза
кооператоров. Частично  как ответ  на социальное давление,  а еще больше как
борьба различных групп за влияние на  кооператоров. Собрался  съезд. И Артем
Тарасов сообщил, что  на нем присутствует академик Владимир Тихонов, --  это
всех обрадовало: народный депутат СССР, уважаемый академик -- и вдруг почтил
кооператоров своим присутствием".
     "Тарасов стал  вице-президентом. Главным,  по  его  мнению, было начать
выпускать  газету. Артем  приехал ко мне в офис на Хорошевское шоссе, помню,
на красной  "девятке" -- шикарной по тем временам машине  и предложил делать
газету кооператоров. Сперва я пожал плечами: пустая  затея. [После  немного]
повыпендривался и согласился".
     "Я  стал   выяснять,  каким   образом  можно  зарегистрировать  газету.
Оказалось, что  летом 88-го года никто этого  не знал. В  Комитете по печати
мне  ответили, что не могут зарегистрировать без разрешения ЦК КПСС.  А в ЦК
сказали, что они газеты не  регистрируют,  обращайтесь в  Комитет по печати.
Так я и мотался с Пушкинской площади на Старую. Все-таки  уговорил отдел ЦК,
который  курировал кооперацию. Наврал при  этом с  три  короба, убеждая, что
необходимо  правильно  воспитывать  кооператоров.  Честно говоря, им  просто
некуда было деться. Пока  они все от себя отпихивали, я демонстративно делал
газету, набирал людей, тратил деньги. Между делом мы выпустили два рекламных
номера -- этого от нас вообще не ожидали. Отправился с ними в Главлит. Тогда
уже рекламу можно  было выпускать без цензуры.  Цензоры говорят: это газета,
это не  реклама. Я свое: нет, реклама. Они: нет,  газета. Я: это реклама, но
просто очень  похожа на  газету, потому что  это реклама газеты. Вздохнули и
согласились. "Коммерсант"  зарегистрировали в  конце 88-го,  за  три  дня до
выхода первого номера".

     Вот  цитатки из разных  заметок про  те  романтические  времена,  когда
начинался так называемый "старый" "Коммерсант".
     "Лучшие сотрудники "Московских новостей"  группами и бегом перебираются
в  "Коммерсант"  (это из  мемуаров  одного  такого перебравшегося. --  Прим.
авт.), где с самого  начала платили 50 рублей за страницу и в месяц классный
репортер мог заработать на 10 поросят на колхозном рынке".
     "Володя любит своих сотрудников  суровой отцовской любовью. Он дарит им
импортные сигареты,  виски, газовые  пистолеты, мечты, посылает  отдыхать на
Средиземное  море, обедает  как  бригадир  золотодобытчиков с  ними за одним
деревянным  столом,  шутит, по-зимнему  улыбается  и кует,  кует дистанцию".
"Читать Володя  не  любит  и  свободное от  "Коммерсанта" время  проводит  в
обществе  видеофильмов с  драками, побоями  и убийствами". Поскольку  у него
"выработалось глубокое отвращение к процессу чтения вообще", ведь приходится
читать  "каждый  номер до конца и плюс все  остальные бумаги". "Также  он не
любит  рано вставать и старается  приезжать в редакцию  к  11  часам, но  не
всегда получается".
     Объяснив, что редакция в то время занимала первый  этаж одного подъезда
жилого  дома  и  состояла  из  "11  небольших  комнат  и  кухни", кто-то  из
репортеров  дал  такой  "...прогноз: в  весьма  недалеком  будущем  Владимир
Яковлев  станет  миллионером (может,  уже  стал), а  "Факт",  "Коммерсант" и
родственное   агентство    новостей   "Постфактум"   превратятся   с   одним
промежуточным этапом в крупный концерн с собственным небоскребом причудливой
конструкции где-нибудь на углу Садового и Спиридоньевки...".
     -- Зачем ты делал свободную прессу?  Это что, искусство  для искусства?
Чисто художественная задача? Азарт? Или другие были цели, задачи, интересы?
     -- Не знаю. Мне очень сложно ответить на этот вопрос. В этом очень мало
"зачем". Мне это нравилось, поэтому я это делал...
     --  То  есть  не  было такого надувания  щек, что-де  "демократическому
обществу необходима свободная пресса"?
     -- Нет, нет, нет. Просто мне это было в кайф.

     --  Как получилось, что ты смог  сделать свободную  газету --  тогда, в
СССР? Какой механизм ты использовал? Что за ноу-хау?
     -- Какие ноу-хау? Никаких ноу-хау.  Я  не хочу сюда влезать. Зачем это?
Это все давно было...
     Однако вернемся к цитированию.
     ""Факт" давал в месяц миллион рублей, но для газеты этого было мало".
     "Американец,  миллионер  Том Дитмар... инвестировал  деньги в газету. Я
познакомился  с ним  совершенно случайно  в  Москве еще до создания  газеты.
Потом он уехал, появился "Коммерсант", возникла потребность в инвестициях --
и появился  вариант Тома Дитмара. Вместе с Ксенией мы поехали  Америку. (Это
сентябрь 89-го.  Ксения  -- это  будущая бывшая жена. Примечательно,  что  в
Шереметьево Яковлев отдал последние 200 долларов  за перевес,  который  дали
2036  экземпляров донулевого номера "Коммерсанта". --  Прим. авт.)  И  около
недели  жили у  Тома. Это  была  очень  смешная  поездка. Том  очень богатый
человек,  по-моему, мультимиллионер.  У  него  поместье,  замок в  Чикаго...
Помню, когда  мы  подъезжали к усадьбе, увидели  очень  красивый трехэтажный
дом,  стали восхищаться. "Это, -- объяснил шофер,  -- домик  для слуг. А дом
господина Дитмара -- дальше"".
     "Дитмар с большой охотой -- тогда  в  Америке это было очень  модно  --
решил с нами сотрудничать. Он приобрел эксклюзивные права на распространение
"Коммерсанта" в  ряде стран,  мы --  около  300 тысяч  долларов.  (По версии
американской стороны, так и вовсе 400  тысяч. -- Прим. авт.) Исключительно в
виде  техники,  оборудования. Купили тогда все, что можно было  купить. Вот,
собственно, и весь секрет.  И  за  счет  этого  запустились. История с Томом
Дитмаром, я до сих пор думаю, была чудом. Нам очень крупно повезло. Хотя для
фирмы  Дитмара, очень успешного игрока на  бирже, это  была  мелкая, пробная
инвестиция. Вообще американцы  того времени относились к  нам немного  как к
папуасам. Людям, стоящим гораздо ниже по социальной лестнице.
     Мне вообще с иностранными инвесторами не везло.  (Непонятно, так все же
везло или нет? -- Прим.  авт.). Не сходились характерами. Сначала был Том, с
которым  мы в конце  концов расстались. Потом  -- французы,  купившие  часть
акций  "Коммерсанта", -- мы  в итоге выкупили их обратно. Дитмару  деньги не
вернули: условия сделки и не предполагали такого поворота событий".
     (Видимо,  американцы про это поначалу подзабыли и довольно долгое время
активно  пытались  отбить  свои  деньги,  слали   компромат  на  него  новым
инвесторам -- французам, но  потом, правда, успокоились. Еще в  эти  строчки
про  ссоры Яковлева с  иностранцами хорошо  ляжет  фраза  из следующего  его
интервью. -- Прим. авт.)
     "...В России для бизнеса не существует авторитета власти. Слишком много
декораций менялось  за это  время.  Поэтому у  российского бизнесмена  более
свободное мышление,  чем у западного. У  него шире правила и  принципы игры.
Это не  означает,  что  он  аморален.  Хотя,  наверное,  этические  принципы
западного делового человека более жестки, нежели российского".
     Американцы, которые в то время работали с Яковлевым и пытались наладить
выпуск  англоязычной  версии  газеты,  оставили  забавные  воспоминания.  Им
казалось, что русские пишут не заметки,  а  справки,  и  пытались  переучить
газетных  редакторов  делать  stories  в   духе  американской  журналистики.
Американцы  жаловались  Яковлеву  на  русских  сотрудников:  как  же  те  не
понимают, что главные в газете -- иностранцы, которые все умеют, и почему их
никто не слушается? В лицо Яковлеву они бросали страшное обвинение: "Русский
персонал   больше   заботит   успех   русской   версии   "Коммерсанта"".   И
злорадствовали: "Яковлев не  отрицал  того факта, что его сотрудники видят в
американском  вмешательстве  проявление  неоколониализма".  Еще  про  нашего
магната:  "Его  отличала  напористость,  чистота  ботинок  посреди  зимы  --
последняя благодаря такой роскоши,  как  персональный водитель;  ловкость, с
которой  он  добивался  своего  --  не  совсем  легальными  методами,  но  с
прибылью..." Они также  указывали на "криминальность яковлевского поведения"
(рассмотрение этих обвинений выходит за рамки данного исследования. -- Прим.
авт.).
     Иностранцы, видимо, не очень  хорошо понимали суть происходившего,  раз
Яковлеву приходилось  им  объяснять на пальцах в таких  терминах: "Сталин бы
меня   казнил  за  мою   кооперативную  деятельность,  да   и  сейчас  могут
застрелить".  (Так  сейчас наши дети не могут поверить в наши  рассказы  про
советские порядки, это  ж  такая все чушь.)  Американцы старательно пытались
проникнуть в глубины русской  души, даже свои  наблюдения из окна  офиса они
пытались  осмыслить.  Как-то  рабочие   на  Хорошевке   потеряли  крышку  от
канализационного  люка.  И вставили туда 10-метровое дерево, которое спилили
неподалеку.  "Ну  вот  как,  скажите,   пожалуйста,   можно  потерять  такую
здоровенную чугунную крышку?" -- спрашивали друг друга американцы и не могли
найти ответа. Граждане США были потрясены темой лекции,  прочитанной русским
капиталистам (в рамках проводимых "Фактом" платных семинаров, которые давали
приток денег): "Чувствительность иностранцев  к  запахам". Там давался совет
-- менять рубашку каждый раз, как сходишь в душ.
     Другая цитата из американских мемуаров:
     "Сегодня  "Правда"  попрекала "Коммерсант"  тем, что зарплата там втрое
выше, чем в  других кооперативах.  А вчера я  встречался с одним  парнем  из
американского торгпредства, он сказал, что сперва русские казались ему очень
милыми, теперь же он думает, что они  заслуживают того, чтобы на них ставили
генетические  эксперименты.  У  меня  страшное  похмелье,  хотя я и  не  пил
накануне".
     После долгих и мучительных  попыток они пришли к  выводу: "Англоязычное
издание "Коммерсанта"  похожее на результат литературного эксперимента среди
бабуинов". В итоге затея с русской газетой для американцев была оставлена.
     А вот итог работы иностранной мысли над изучением русского менталитета:
"Русский никогда не скажет тебе правду. Но и не солжет. Он скажет то, что ты
хочешь услышать".
     Впрочем,  самому Яковлеву они пророчили светлое будущее:  "Единственный
торговец  точной  коммерческой  информацией   в  стране,  которая  постоянно
занималась поисками  истины,  неизбежно должен был разбогатеть". Вам, может,
интересно будет узнать,  что слово "истина" по-английски  писалось  ими так:
istina. Людям,  которые  никогда не  жили  в России, наши  американцы давали
такое  высокохудожественное объяснение:  Istina is the Russian Zen. Сказано,
да, весьма изящно. Он потом всем боком вышел, этот яковлевский zen.

     "Все  разговоры про легкие деньги в России -- ерунда. В  Москве  всегда
можно  было влегкую срубить  четыре-пять тысяч долларов.  Если  напрячься --
сто. Но дальше дело не пойдет. Начинают  играть  по-крупному здесь только те
люди,  кто  работает не ради денег, а ради процесса созидания. И  выигрывают
они потому, что хотят не столько заработать, сколько что-то создать.
     Например, Смоленский. Так же как любой другой успешный бизнесмен в этой
стране,  он  прежде всего  созидатель.  Это  человек,  который любит процесс
созидания. Он созидает там, где больше всего понимает, и так, как ему больше
нравится. Мне  больше нравится  заниматься  этим  на  издательском  поприще,
Смоленскому  -- на банковском.  Но  я глубоко  уверен в том,  что  в  России
специфика  рынка такова, что  к  успеху может прийти только человек, имеющий
вкус и стремление к созиданию. А не просто к деньгам".
     "[У  меня]  есть  возможность и дальше  двигаться  по  горизонтали, все
больше расширяясь,  все больше  зарабатывая денег.  Но  это,  на мой взгляд,
холостой ход.  Мне  дорог процесс  созидания.  Конечно, деньги  играют в нем
большую  роль,  но  как  инструмент,  как  кирпич  или   доски.   Деньги  --
строительный  материал.   Не  более  того.  Хочешь  построить  дом   --  это
необходимо. Ни один из моих знакомых не делает деньги ради денег. В какой-то
момент   это  становится  скучно.  Наступает   момент,   когда  твои  личные
потребности    обеспечены.    И   деньги    теряют    свою    первоначальную
притягательность. Потребности  российского человека на самом  деле не так уж
велики. Здесь никто не имеет по двадцать  домов  и десятку  замков. Никто не
строит собственный небоскреб в центре Москвы".
     -- Так тебе не нужно много денег?
     -- Нет, нет, нет. Мне нужно чтоб мне хватало денег на  мои потребности.
А много денег -- зачем? Че с ними делать -- солить их, что ли?
     "Я  не считаю  для себя возможным заниматься  зарабатыванием денег ради
денег. С моей точки зрения, проекты по принципу "деньги ради денег" обречены
на провал. Я, по крайней мере, не знаю ни  одного человека,  у которого  это
получилось бы. Который просто задался целью заработать  денег и в результате
создал крупную успешную структуру. Никогда в жизни не встречал".
     "Поэтому к деньгам я не стремлюсь. Людям,  которые ко мне обращаются, я
очень легко отдаю деньги,  во всяком  случае в определенных  суммах.  Кто-то
воспринимает это как манерничанье или каприз. Это не так".
     (Я  сам не  раз передавал  от  него разные суммы людям,  у которых были
проблемы.  Вообще  я  не  встречал  в  жизни человека,  который  бы с  такой
легкостью отдавал деньги посторонним людям. -- Прим. авт.)
     "Существует огромное  количество  видов  бизнеса  более  выгодных,  чем
издательский.   Поскольку   я   занимаюсь   свободным   предпринимательством
практически  с того момента, когда оно было  разрешено  в России,  то у меня
было  много  возможностей переключиться на  что-то  другое  тогда, когда это
"что-то" только запускалось. Был момент, когда запускался банковский бизнес.
Был момент, когда  запускался  нефтяной.  Или, например, оружейный.  Все они
были и остаются намного прибыльнее издательского. Ну и что?"
     "Я считаю, что бизнес  как бизнес  в  чистом виде, только ради денег, в
природе не существует. Существуют профессии и профессиональная  работа. Если
человек  работает профессионально, то деньги  являются одной из составляющих
его  работы (это как стройматериал, не более и не менее) -- будь то адвокат,
строитель или журналист. В журналистике, в  издательском  деле деньги играют
ту  же  роль обязательного  для  работы инструмента... Профессионал не может
работать, не учитывая фактора  денег, но человек,  работающий  исключительно
ради денег, прежде всего не профессионал.
     Я привык к удобствам и не очень представляю, как бы обходился без  них.
...Есть определенная  система  зависимостей. На сегодня я  в зависимости  от
денег. Может быть, завтра ее не будет, а может, она станет еще больше".

     "Я  был назван  в честь  своего деда, который в гражданскую  командовал
Одесской ЧК. Я еврей.  Вот. У меня папа русский, мама еврейка, и поэтому вот
я  еврей. Это  факт, которому я, честно говоря, никогда особого  значения не
придавал".
     "Свой характер я бы охарактеризовал как плохой. Как очень плохой".
     "До посинения боюсь  летать на самолетах. Это если говорить о  хорошем,
капитальном страхе". (Страх  возник  после того,  как  он слетал однажды  на
самолете, груженном  трупами,  -- это были погибшие  альпинисты;  он как раз
писал неплохую, кстати, заметку про  сложности с  розыском пропавших. С  тех
пор самолет у него ассоциируется со смертью.  -- Прим. авт.) "...но вынужден
мужественно  переносить  частые полеты  через Атлантику,  прибегая к  помощи
нелюбимого  алкоголя".  "Сам  я  не   пью.  Ранее  алкоголиком  не  был,  не
злоупотреблял, не подшивался.  Мне просто не нравится ощущение  опьянения  в
принципе. Это не запрет самому себе, -- ну, могу и выпить..."
     "Борьбу я пьянством я веду не из соображений здоровья/нездоровья.  А по
другой причине.  Любой человек, который долго работал в журналистике, не раз
видел, как спиваются  редакции. Это страшная  вещь, процесс может достигнуть
такой  интенсивности,  что остановить  его будет невозможно. Сама  профессия
журналиста  связана с такими психологическими нагрузками,  что за  счет  них
алкоголизация  резко  ускоряется.  Мы  тоже  через  это  прошли:  достаточно
вспомнить   старый   еженедельник   "Коммерсант"   в   последний   год   его
существования, когда этот процесс  там был очень активным.  Несмотря  на все
запреты. Эту-то  опасность  я предпочитаю убивать  в  зародыше. (Виновных  в
потреблении алкоголя на рабочем месте ставили перед выбором: или увольнение,
или штрафные  занятия каратэ  в редакционном спортзале. Обычно люди выбирали
второе. Одному  провинившемуся  Яковлев пообещал, что сразится с  ним  после
отбытия  наказания. Человек  усиленно  тренировался, но зря:  матч так и  не
состоялся. Впрочем, надо сказать, что с уходом Яковлева от дел сухой закон в
издательском доме  сам собой  рассосался. Но  контора  не спилась.  -- Прим.
авт.)
     -- Кем ты себя ощущаешь больше -- бизнесменом или журналистом?
     -- А я  никогда  не был бизнесменом. Я всегда был журналистом. Просто в
журналистике есть  разные профессии. Там есть задачи,  неизбежно связанные с
коммерцией.  Это последствия кооператорства. "Кто  этот  человек? Бизнесмен.
Нет на свете  бизнесменов-то.  Есть  журналисты, промышленники, банкиры. Это
профессии, частью которых является коммерция.
     -- То есть ты хочешь сказать, что просто речь идет о разном отношении к
собственности? Репортер не имеет акций, а у тебя контрольный пакет, так?
     -- Да. Просто у меня другое отношение к собственности, чем у репортера,
-- ну и о'кей...
     -- Когда  из  "Коммерсанта" кто-нибудь  из серьезных  людей уходит,  ты
делаешь вид,  что  "отряд не  заметил потери бойца". Тебя это  действительно
оставляет равнодушным?
     -- Я думаю очень  простую вещь. "Коммерсант" с момента своего  создания
был  школой,  кадровой  базой  для  московских  и  центральных изданий. Если
посмотреть на сегодняшние  новые  издания, то  в  очень  многих  из  них или
главные редактора, или верхний аппарат  редакции  прошли через "Коммерсант".
(Тут много правды. Да, непонятно, откуда Яковлев сам узнал, как надо, --  но
это знание у него есть, по меньшей мере было, и он передал его многим людям.
-- Прим.  авт.)  Мне  это  кажется  нормальной вещью.  (Почему  бы под этими
словами  не  подписаться и  корифеям, в которых Яковлев на  прощание кидался
пепельницами. --  Прим. авт.) Люди  долго работают в "Коммерсанте",  а потом
уходят делать свои издания. Я считаю нездоровой  скорее обратную ситуацию --
человек хотел  бы свой журнал, но у него не получается и поэтому он сидит на
какой-то другой  должности и тоскует. Поэтому я не  считаю, что это страшная
или критическая ситуация.
     -- Володя, у тебя в "Коммерсанте"  есть сотрудники, которые раскапывают
серьезные тайны и добывают компромат страшно сказать на кого. Они, может,  и
тебя тоже видят насквозь -- ты этого не боишься?
     -- Меня  это совершенно  не смущает,  потому что у меня  в общем-то нет
секретов. Я уже давно ничего скрываю.
     -- Интересно! То есть ты  сначала вынужден был что-то скрывать, а после
перестал? Необходимость отпала?
     -- Я бы  так не сказал.  Ну, когда-то  у  меня какие-то секреты были, а
потом я понял, что на самом  деле в этом мире секретов не бывает. Да и зачем
мне их иметь. Я не вижу чего особенно такого, что мне нужно скрывать. Может,
ты  у меня что-то этакое спросишь  и  я обнаружу,  что у меня есть  секреты.
Спрашивай!
     Это он так шутит.

     "Мгновенная  смена   чарующей  улыбки   на   пронзительную  холодность,
небрежная  склонность  к пижонским  вещицам"  --  это общее  у  отца  и сына
Яковлевых подметил  один журналист, который имел  удовольствие  поработать у
обоих и потому сравнивать может.
     У   сына  с   отцом  происходят  иногда   задушевные   беседы,  которые
Яковлев-старший  публикует.  Вот  любопытные отрывки из  речей,  с  которыми
Володя обращается к Егору:
     "Позиция -- я буду строить коммунизм, потому что это общество плохо, по
сути  своей есть терроризм.  Ты хотел построить коммунизм, ты хотел улучшить
общество, а это кончилось тем, что ты уничтожил то, что было, а создал нечто
новое,  что  оказывается  ненамного лучше  того,  что было. То  есть  задача
изменения внешних обстоятельств кончилась их уничтожением, а  не улучшением.
Тогда, до  перестройки, ты считал себя в оппозиции и был в оппозиции. Сейчас
ты тоже в оппозиции. Все кончилось там же, где началось. Все, что ты получил
в результате многих  лет  работы, это  внутренний  опыт. Хотя это  и не было
твоей целью, но стало единственным результатом".
     "Проблема  заключается  в  том,  что  жизнь  у   человека  одна.  Часто
(великолепное  словечко,  в данном контексте; что  за этим стоит  -- вера  в
личное бессмертие? -- Прим. авт.) она  кончается смертью.  И  поэтому вопрос
скорости, с  которой вы получаете свой внутренний опыт, имеет принципиальное
значение.  ...Если  бы  твоей  задачей,  целью с самого  начала  был  именно
внутренний опыт, а не улучшение-разрушение-уничтожение, то все бы получилось
намного быстрее. ...  Вопрос во времени и  количестве затраченных усилий. Мы
это поняли раньше".
     Может  быть, вы  тут заметили  интонации  гуру. И порадовались забавной
точке зрения. А вот чистейшей воды дзенский  коан, который Володя применил в
беседе  с  отцом,  уча того мудрости:  "Если сделать фотографию двух  машин,
двигающихся в разных направлениях, то они в  какой-то момент могут оказаться
в одной точке".

     "Я  занимался долго  каратэ  и потом  айкидо. Сегодня  мне уже  надоели
боевые дисциплины. Если посмотреть  на развитие восточных единоборств, можно
заметить,   что   по   мере   их  совершенствования  происходит   уменьшение
агрессивности.  Стартовая база  --  каратэ -- очень агрессивный вид  спорта.
(Многим памятна страсть, которой Яковлев одно время  предавался, --  метание
ножей  и шурикенов,  завоз из Японии деревянных мечей, оборудование зала для
восточных поединков с приобщением  к ним сотрудников,  которые на одном этом
могли сделать  карьеру.  --  Прим. авт.)  Более  высокая  ступень, например,
кунфу, когда ты учишься использовать не только  собственную силу, но и  силу
противника. Потом идет  айкидо,  уже целиком построенная  на чужой агрессии.
Однако айкидо --  тоже конфликт. Если вдуматься, окажется, что следующий шаг
в развитии восточных единоборств -- это вообще не заниматься ими".

     -- Может ли сильное увлечение буддизмом помешать работе?
     -- Нет. Почему ты спрашиваешь об этом?
     --  Почему? Я  тебе сейчас  попытаюсь объяснить  почему. Раньше,  когда
человек  говорил: "Я из  "Коммерсанта", ему отвечали: "О-о!"  А теперь часто
отвечают так: "А, это где буддизм?  Ну-ну... И вас же еще, кстати, продают".
Вот  такая эволюция образа  "Коммерсанта"... Тебе-то что? Людям краснеть.  С
тобой нельзя быть  уверенным, что однажды, уехав по своим буддистским делам,
ты  не вернешься, а  останешься, например,  в монастыре.  И люди нервничают!
Буддизм ведь учит, что жизнь -- не самоцель, и вообще этих жизней у человека
полно,  и каждая из них -- всего лишь трудный утомительный урок.  Небуддисты
же, напротив,  дорожат  своей единственной жизнью. Им  страшно:  придут  они
однажды  на работу, а ее нет. "Ваш начальник, --  скажет  уборщица, -- велел
вам передать, что ему ничего не нужно, ну вот все и ухнулось".
     -- Могу ли я сделать так, что людям негде будет работать? Вряд ли я так
поступлю, зачем мне это надо. Да и людей жалко...
     И кстати, вот еще что. Меня никогда об  этом не спрашивали, и я  потому
никому не говорил. Но я на самом деле не буддист.
     -- Но почему тогда тебя все держат за буддиста?
     -- А х.. его знает. Я не знаю.
     -- То есть можно говорить не более чем об интересе к этому буддизму?
     -- Ну  да. Мне  интересны разного  рода  духовные  практики и  течения,
буддизм в  частности. У  меня есть много друзей-буддистов. Я  несколько  раз
встречался  с  разными ламами...  Но  я  не  буддист.  Вообще принадлежность
человека к той  или иной религии это настолько личные  вещи, что  странно об
этом говорить... Это  моя личная  жизнь. Но если меня спросят, не принадлежу
ли  я  к  какому-то  из  массовых религиозных  течений,  я отвечу:  нет,  не
принадлежу. Я два раза  ездил  в  буддистские монастыри в  Европе. Мне очень
понравилось. Могу посоветовать любому.
     -- Но там  ведь  тяжелый режим,  в  монастырях.  Вставать  в пять утра,
подметать, говно убирать...
     -- Нет, я же не монах, я туда ездил скорее  как турист. Это своего рода
экскурсия.
     (Однажды я в  беседе с  Яковлевым высказал  догадку, отчего он не может
ходить в простой русский православный храм, раз уж его тянет на  духовность:
там же можно запросто столкнуться с собственной кухаркой  или с шофером. А в
Америку на семинар те точно не полетят, и там с ними не придется брататься и
быть на  равных. Он выслушал, но ничего  не ответил  в отличие от восточного
философа Игоря Малашенко,  с которым я об том же говорил, см. стр. 221--237.
-- Прим. авт.)

     "Моя  жизнь разделена как бы  на  отдельные куски. Один -- до окончания
университета  --  его  трудно определить. Другой -- работа в государственных
изданиях. Потом  кооператив. Нынешние  дела. И есть  ощущение  завершенности
каждого  из  этих  кусков.  Наверное,  потому,  что  жизнь  --  это  процесс
постижения  мира, который  начинается  с рождения и  продолжается до  самого
конца  или  до того,  что, согласно распространенным  убеждениям, мы считаем
концом.  Возможно,  завершается  еще  один  кусок  моей жизни  и  начинается
другой".
     "Меня все больше  занимает понимание мира как целостной системы и того,
что в нем нет ни хорошего, ни плохого, занимает отношение к смерти, к  тому,
что происходит с нами после нее".
     "Есть  два  типа  самореализации.  Первый  --  через  других  людей.  Я
придумываю, какой должна быть газета, и другие люди ее такой делают, то есть
я навязываю им свои мерки, заставляю их делать  то, что считаю правильным. А
есть другое -- личный  труд  без  привлечения  или подчинения других  людей.
Такой личный труд бывает разным по степени сложности -- сад ли сажать, книгу
ли  писать, дрова рубить. Вот этот второй  тип становится для меня все более
привлекателен".
     "Если бы я занимался не  собой,  а исключительно бизнесом, то я бы имел
намного больше денег, чем сейчас".
     "Деньги --  это  некоторая приятная составляющая  жизни.  Как  и  любую
приятную  составляющую,  деньги  можно  получить,  если  ты  придерживаешься
определенных  правил  игры. Можно назвать  это  "этическим  комплексом"  или
"стремлением учиться". Богатым  может быть любой  человек,  готовый  реально
учиться  на  том,  что  с  ним происходит.  Я  имею в виду  учебу  вообще  в
отношениях  с  миром, которая, в  частности, сказывается и на  зарабатывании
денег. Нужно понять, что ни с одним человеком не происходит что-либо, что не
являлось  бы результатом  его собственных действий. Человек, который учится,
может заработать все, что угодно".
     -- В этом и  была причина  твоего успеха? Ты все время  старался понять
уроки, которые тебе давались?
     -- Да. Любому человеку, кем бы он ни был, где бы он  ни  был, миллионер
он или  нищий, в течение всей жизни даются уроки.  Вопрос не в том, есть эти
уроки  или  нет. Они  есть всегда. Вопрос  в  том,  способен  ли человек  их
усваивать или хотя  бы стремился ли он к этому.  Это  проблема  не  денежной
обеспеченности, а проблема глобальная -- счастья.
     Ars Amandi
     (Искусство любви)
     "Бизнес  -- это  вообще  великолепная школа  любви к  людям. Конкретная
практическая школа. Я  скажу тебе необычную вещь: в этой жизни нет человека,
который не  любил  бы других  людей. На  самом  деле каждый из  нас исполнен
любви.  Ты не  можешь найти  никого,  кто сказал  бы тебе: я  совершил нечто
сознательно  во  зло другим.  Любой  человек действует  во благо,  какие  бы
страшные  вещи он  при этом ни совершал. Проблема  не  в том,  любишь  ли ты
людей. Проблема -- как ты выражаешь свою любовь.  Вот это --  искусство, это
-- настоящее учение.
     Буддизм,  как  и христианство, и иудаизм, и  мусульманство, учит прежде
всего любви,  искусству любить. И если ты  учишься  этому искусству,  то  не
важно,  где  и  при  каких  обстоятельствах  ты  ее (любовь)  проявляешь. Ты
стремишься  сделать  ее  постоянной  частью  своего  существования,  которая
проявляется везде. С этой точки зрения нет разницы между, скажем, бизнесом и
сидением в лесу за чтением книги".
     --  Кстати, о любви,  об  искусстве  любви.  Что стоит за разговорами о
твоем  увлечении  тантрическим  сексом? Публика узнала об этом  из интервью,
которое  ты взял у какого-то  специалиста  по тантре и опубликовал в журнале
"Домовой".
     -- На самом деле тантра -- это не секс. Тантра -- это духовное течение,
духовная  школа,  очень большая, основная задача которой  --  научить  людей
любить  жизнь. Научить  искусству любви в  широком смысле  слова. Существуют
тантрические  школы,  которые работают  с сексом  достаточно серьезно.  Есть
школы, где секс вообще не присутствует  и  царит стопроцентный целибат. Есть
школы, которые  опираются на целибат,  но в определенные периоды прибегают к
сексуальным  упражнениям.   Поэтому   тантрический   секс  вообще   странная
формулировка. При этом я  знаю, что в Москве существуют семинары по  тантре.
Если  кого-то  это  интересует,  я  могу  поговорить  с  руководителями этих
семинаров и помочь желающим туда попасть.

     -- Что, по-твоему, такое -- независимость прессы?
     -- Поскольку  я в  этой игре в свободную  прессу нахожусь  с момента ее
запуска,  то  я  бы  хотел,  чтоб  в этой  стране  пресса  была независимой.
Независимость -- это не  только  отсутствие зависимостей,  но и  способность
журналистов работать на определенном уровне качества и представлять интересы
читателя, для которого они  пишут. А это "Коммерсантом" еще не достигнуто на
все  100  процентов.  (Такой скромной  оценка  была  летом  97-го. Возможно,
процент независимости подпрыгнул после продажи издательского дома олигархам.
-- Прим. авт.)
     -- А кто ж тогда независимый, если не "Коммерсант"?
     --  Самое  главное  во всей  этой  штуке то, что  на сегодняшний день в
России  нет  ни одного независимого издания!  В  стране,  по крайней мере  в
Москве, не осталось изданий, которые в той или иной степени не находились бы
под   контролем   крупных   финансовых    структур.   Финансово-промышленные
группировки --  они сегодня в большой степени  не  что  иное,  как структура
власти  в  России. И  писать  о  них очень  непросто. На  самом  деле  когда
журналисты находятся под влиянием и вынуждены писать исходя из принципов тех
или  иных  боевых  действий  или,  наоборот,  замирений   между  банковскими
структурами,  это проще, чем когда ты  должен писать  реально независимо. Не
скатываясь   на  позицию   никакой   из  сторон,  а  пытаясь  разобраться  с
общечеловеческих,  общегосударственных  отношений. То  есть, кроме денег  на
издание  такой газеты, нужны и люди, которые могли бы  осмысливать жизнь  на
таком вот уровне.
     А  финансовая зависимость  плоха  тем,  что  издание  --  для банка.  Я
сознательно  утрирую,  но  зависимое  издание  работает  для  банка  (и  для
рекламодателя). А читатель им учитывается постольку-поскольку.
     Еще про ответственность перед читателем.
     Контроль  над  прессой  приводит  к  тому,  что  у  журналиста  понятие
ответственности перед читателем  меняется на  понятие  ответственности перед
банкиром. И что получается? Его  главный  редактор  слушает банкира. И когда
журналист пишет о  том, что банкира затрагивает,  он очень серьезно думает о
том, что пишет. (Хотя и тенденциозно  пишет.) А когда пишет о вещах, которые
банкира не затрагивают, у него вообще  ответственности никакой нет. Он пишет
все, что ему в голову взбредет. Вот в  одном журнале напечатали историю, что
я якобы строю  буддистский храм, -- это  ровно из той оперы. Банкира  это не
затрагивает,  ну  и почему бы не написать,  что  Яковлев  строит  храм?  Или
собачью  конуру? Подтверждений нет никаких, но отчего  бы и не  написать.  И
даже без ссылки, что, мол, это слух.
     -- Я так понимаю,  ты  решил принять меры, и теперь  "Коммерсант" будет
писать полную правду про банк "Столичный"?
     -- Про любой банк.
     -- А если банк обидится и не даст денег?
     -- А  мы  не  будем у  него просить. Мы найдем альтернативные источники
финансирования.
     -- Какие такие альтернативные? Многие хотят  и  невинность соблюсти,  и
капитал приобрести. Это уже удавалось кому-то?
     -- Ну, тот же "Тайм" -- независимое издание.
     -- А как у него получается быть независимым?
     --  Думаю,  его  акционеры  заинтересованы  в  том,  чтоб  издание было
независимым...
     -- Акционеры "Коммерсанта" тоже вроде заинтересованы. Но у них, то есть
у вас, на независимость не хватает денег. Что ж делать?
     -- Некоторые западные издания продают акции, но так,  чтоб  не потерять
контрольный пакет и не попасть в зависимость. Но не факт, что западные схемы
могут быть успешно применены в России...

     -- Говорят,  что  "Коммерсант"  выставлен на  продажу, а может,  уже  и
продан, -- просто никто про это не знает. (Разговор имел  место летом 97-го.
-- Прим. авт.)
     -- Ответ простой: "Коммерсант" не продается.  Да,  предложения были. Но
это не значит, что "Коммерсант" будет продан.
     -- А какой могла бы быть цена, теоретически?
     -- Не знаю. Но если бы "Коммерсант" был предложен к продаже, думаю, его
купили бы быстро и легко -- по моим ощущениям. Но "Коммерсант" не продается.
     -- Но все-таки чем-то должны же быть вызваны слухи на эту тему?
     -- Может  быть,  тем, что мы начинаем  довольно  серьезную  перестройку
"Коммерсанта". Фактически это новый проект. Как любой новый газетный проект,
это  финансово очень емкое мероприятие. И конечно, встает вопрос: как  будет
финансироваться   этот    проект?   Какими-то   деньгами   располагает   сам
"Коммерсант", и нам было бы несложно  получить  деньги в том или ином банке.
Но  задача  в том, чтобы сделать то,  чего на российском  рынке пока ни одно
издание  не  сделало:  привлечь  те  или иные  деньги,  но  без попадания  в
зависимость  от  финансовых  структур. Эту  задачу  мы  пытаемся решить,  и,
наверное, это вызвало слухи. Но "Коммерсант" не продается, и мы не пойдем ни
на какое привлечение капитала, которое  могло бы  сделать нас зависимыми, --
такого не будет.
     -- А что это за перестройка такая?
     --  Смысл   этой   перестройки  такой.   Вместо   разрозненных  изданий
"Коммерсанта"  будет  единая связка  из ежедневной газеты и трех приложений:
политическое   приложение   "Коммерсант-Власть",  экономическое   приложение
"Коммерсант-Деньги",     московское     приложение     "Коммерсант-Столица".
(Ежемесячные  журналы  мы  не тронем.) Мы,  акционеры  и главные  редактора,
решили попытаться добиться  того,  чтобы "Коммерсант"  взял на себя роль вот
того  независимого  издания,  которое  сейчас  в  России,  как  мне кажется,
необходимо. Речь идет не только о независимости от финансовых структур, но и
более высоком уровне журналистской работы.
     -- Очень интересно. Разумеется, сразу возникает много вопросов. Главный
такой.  Вот   ты  опять  говоришь  о  том,  что  "Коммерсант"  должен  стать
независимым изданием.  То есть все-таки нельзя сказать, что он уже  является
им?
     -- В  той  или  иной степени  можно.  Но ровно в той или иной  степени.
"Коммерсант"  сейчас не имеет финансовой  зависимости,  которая влияла бы на
его публикации.
     -- То  есть ты хочешь  сказать, что  выплатил  все кредиты? И никому не
должен денег?
     -- На сегодняшний день "Коммерсант" не находится под влиянием ни  одной
финансовой  группировки. Мы  не  имеем инвестиций  и вложений со стороны. Те
кредиты, которые были  взяты,  нами возвращены.  Мы  только взяли  небольшой
оперативный кредит на журнал "Столица" в "Столичном" и небольшой оперативный
же кредит в "Альфа-банке".  Но это  именно оперативные кредиты, а не кредиты
влияния.
     --  А  вот некоторые  СМИ  утверждают, что  издательский  дом живет  по
принципу пирамиды,  то есть одни кредиты берутся для того, чтоб расплатиться
по другим, и это якобы единственный источник денег.
     -- Издательский дом  не является пирамидой, это совершенно  однозначно.
Но он тем не менее имеет кредиты в банке  "Столичный", и достаточно объемные
кредиты. Эти кредиты  связаны с  тем, что издательский дом  в течение  всего
времени с момента своего  создания быстро развивался. Было  много  проектов,
что  соответствовало  рынку,  темпам  его  развития  --  как   мне  кажется.
Естественно, что при такой скорости мы активно набирали кредитную массу. Это
нормально  для   любого  запускающегося  бизнеса.  Сейчас  мы  эти   кредиты
возвращаем. Это тоже  нормально. Я не вижу в  этом оснований для того, чтобы
играть словами -- "пирамида"...
     -- Что вообще значит -- купить "Коммерсант"? Не то же ли это самое, что
купить пару квартир в доме 17 по Хорошевскому шоссе -- и ожидать, что из них
вылупятся независимые издания?
     -- В смысле? Не понял.
     -- Ну, если "Коммерсант" будет продан, то там многое  изменится -- тебя
не будет, еще каких-то людей... Это уже будет совсем другая контора.
     -- Ну, наверно...
     -- Так, может, в покупке товарного знака "╠" нет смысла?
     -- М-м-м... Не знаю. С коммерческой точки зрения, если б мне были нужны
деньги,  я бы мог  продать "Коммерсант" и получил бы много денег. Но мне это
не нужно.

     Первый  раз  Яковлев  уходил  от  дел в  95-м.  Весной ушел,  а к  зиме
вернулся.
     Почему ушел? Что так быстро вернулся?  По  возвращении он сам  объяснял
это так:
     --  Я  бы  не  сказал,  что  уходил  в отставку.  Просто перестал  быть
генеральным директором, потому что устал им быть. Остался только акционером.
А гендиректором  я  работал  не переставая  с 1988 года. И  я  решил немного
отдохнуть, развеяться, поэтому ушел с должности.
     Честно  говоря,  уходя,  я  не  очень   предполагал  на  эту  должность
возвращаться. Но спустя меньше  чем год  "Коммерсант"  оказался в достаточно
тяжелом  положении.   У  Дома  появились   финансовые  проблемы.  Они  стали
следствием  менеджерских проблем:  старшие  менеджеры "Коммерсанта" показали
низкие способности к управлению.
     Ситуация была неприятной, но не  критической. Если бы она развивалась и
дальше в  том же  направлении, было бы хуже. Мне пришлось вернуться и самому
стать   фактором    повышения    работоспособности.    И    жизнеспособности
"Ком-мерсанта".
     -- Менеджеры, которых ты по возвращении уволил, -- плохие?
     --  Не  могу сказать, хорошие они или  плохие. Они  ушли, потому что, с
моей  точки зрения, не справлялись с работой,  которая им  была поручена,  и
выполняли ее, с моей точки зрения, плохо.
     -- Чем ты занимался этот почти год, пока не работал гендиректором?
     -- Скажем так:  я шлялся по миру. Либо сидел в  Жуковке, либо шлялся по
миру.

     Второй уход Яковлева от дел случился в начале 97-го. Летом того же года
он рассказывал о своей жизни в таких терминах:
     -- Вот уже пять месяцев я не переставая в дороге, и это дико интересное
ощущение само  по себе. Два месяца я путешествовал по Ирландии, которая дико
красивая  страна, до  этого путешествовал  по Индонезии,  а теперь собираюсь
поехать еще куда-нибудь.
     -- Ну что -- все? Ты перебрался на Запад?
     -- Нет, так передо мной  вопрос не стоит. Я никогда не принимал решения
не возвращаться в Россию,  никогда -- нет  такой необходимости. У меня такое
ощущение,  что,  может быть,  год, а может,  дольше я буду заниматься своими
личными делами. Я бы хотел попутешествовать, поездить, кое-что посмотреть, с
кем-то увидеться...
     -- Это большой отпуск?
     -- Нет, не отпуск, поскольку я больше не работаю в "Коммерсанте"!  Я --
не  главный  редактор  ни  одного  из  изданий,  не  гендиректор.  А  просто
совладелец  компании.  Сидеть  в  "Коммерсанте"  и  управлять  через  голову
генерального директора, который -- настоящий начальник компании? Это было бы
странно...
     -- То есть ты решил наслаждаться плодами своего труда и пожинать лавры?
     --  Да. Я работал, занимался "Коммерсантом" девять  лет.  А теперь я не
обязан ходить на работу. Пришло время, когда я могу себе позволить жить так,
как я хочу! Я рад, что теперь могу  заниматься тем, чем  хочу. О'кей?  Да, я
буду наслаждаться положением рантье!
     -- Будешь ли ты заниматься какими-то  новыми проектами, вообще работать
-- или ты совсем ушел на покой и посвятил себя личным делам?
     -- Я не знаю. Я не знаю.
     Победа демократии:
     "Коммерсантъ" проданъ.
     "Коммерсантъ" купленъ.
     --  Володя,  ты много  рассказывал  о  том, что  "Коммерсант"  не будет
продан. И все-таки. Перейди "Коммерсант" в другие руки, что бы изменилось на
рынке, в политике?
     --  Э-э-э...  Не знаю.  Это  зависит  от того,  в  какие  руки перейдет
"Коммерсант". На сегодняшний  день  он принадлежит мне  и  еще  двум частным
лицам.  И  они  заинтересованы  в  том, чтоб "Коммерсант"  развивался  и был
независимым. У них нет другой  структуры интересов. А когда газета переходит
в  руки  людей, у  которых есть и другие коммерческие интересы,  часто более
привлекательные, чем газета, -- то понятно, что происходит...

     1990, 1999




     К вопросу о гениальности
     и помешательстве
     По понятным  причинам автор этой книжки деликатно обходит молчанием ряд
подробностей из жизни великих. Однако общую  информацию о том, каковы вообще
бывают гении  -- притом что  исключений,  разумеется, полно, любой из  наших
персонажей запросто  мог  в список  этих  исключений попасть, --  любопытный
читатель  может  легко  почерпнуть  из   забавной   книжки  Чезаре  Ломброзо
"Гениальность и помешательство".
     Для тех читателей, которые одновременно  и любопытны,  и ленивы,  здесь
приводится краткий конспект упомянутой книги.

     "Все,  кому выпало на долю  редкое счастье  жить в  обществе гениальных
людей, поражались  их способности  перетолковывать  в дурную  сторону каждый
поступок окружающих, видеть повсюду преследования и во всем находить повод к
глубокой,  бесконечной  меланхолии.  ...Даровитый   человек  более  способен
находить  истину  и  в  то  же  время  легче  придумывает  ложные  доводы  в
подтверждение основательности своего мучительного заблуждения".
     "Вследствие такой преувеличенной и сосредоточенной чувствительности как
великих людей, так и помешанных чрезвычайно трудно убедить или раз-убедить в
чем бы то  ни было. ...Источник  истинных и ложных представлений лежит у них
глубже и  развит сильнее... Отсюда следует, с  одной стороны, что не дколжно
никому  верить безусловно, даже  великим  людям,  а с  другой  стороны,  что
моральное леченье мало приносит пользы помешанным".
     "Самое большое проявление злобы коварных  мучителей Руссо  видит в том,
что  они осыпают его похвалами и благодеяниями.  По его мнению,  "им удалось
даже подкупить продавцов зелени, чтобы они отдавали ему свой товар дешевле и
лучшего  качества, --  наверное, враги  сделали  это  с  целью  показать его
низость и свою доброту".
     "Великий  мыслитель Огюст  Конт... в продолжение 10  лет лечился...  от
психического  расстройства  и  затем  по выздоровлении  без  всякой  причины
прогнал жену, которая своими нежными попечениями спасла ему жизнь".
     "Слабоумный,  глухой, бессильный, неблагодарный относительно  друзей --
так охарактеризовал он (в данном случае Свифт. -- Прим. авт.) сам себя".
     "Чувства привязанности  были ему (Шопенгауэр. -- Прим. авт.) совершенно
незнакомы".
     "О гениальных людях, точно так же как о сумасшедших, можно сказать, что
они всю  жизнь остаются  одинокими,  холодными, равнодушными к  обязанностям
семьянина  и  члена  общества.  Микел-анджело  постоянно  твердил,  что  его
искусство заменяет ему жену".
     "Бодлер, Кардан,  Свифт, По, Гофман... почти у всех этих  великих людей
были какие-нибудь ненормальности в отправлениях половой системы".

     "...Самым  выдающимся  признаком  ненормальности  рассматриваемых  нами
гениев (здесь имеются в виду  Паскаль, Руссо, Байрон, Шуман. -- Прим.  авт.)
служит,   как  мне  кажется,  крайне  преувеличенное   проявление  тех  двух
перемежающихся  состояний  --   экстаза  и  атонии,  возбуждения  и   упадка
умственных сил, которые  до известной степени  заметны почти у всех  великих
мыслителей,  даже  у  совершенно здоровых,  и составляют,  в сущности, чисто
физиологическое явление".
     "Меланхолия, уныние, застенчивость, эгоизм --  вот жестокая расплата за
высшие  умственные  дарования,  которые  они  тратят,  подобно  тому  как...
неумеренность в пище сопровождается желудочными катарами".
     "...Большей  впечатлительности  соответствует и  большая ограниченность
мышления (concetto). Ум, находящийся под влиянием  экстаза,  не воспринимает
слишком простых и легких положений, не соответствующих его мощной энергии".
     "...Гениальные  люди отличаются наравне с помешанными и наклонностью  к
беспорядочности, и полным неведением практической жизни,  которая кажется им
такой ничтожной в сравнении с их мечтами".
     "Кардан, о котором современники говорили, что это умнейший из людей и в
то  же  время  глупый, как  ребенок...  сам сознавался, что  обладает  всеми
пороками -- склонен к пьянству, к игре, лжи, к разврату и зависти".
     * * *
     "Есть страны,  где уровень  образования  очень низок  и где  поэтому  с
презрением относятся не только к гениальным, но даже к талантливым людям".

     Вторая жизнь "по Вийе"

     Так  называется  описанный французским психиатром начала 20  века  и  в
честь него же названный синдром, который наблюдался у разных великих людей.
     В отличие от болезни, которая имеет свое течение,  развитие, синдром --
разовая вещь: это случилось, и -- все. Смысл этого синдрома такой.
     Человек живет, живет некой размеренной  жизнью, движется  по накатанной
колее, его  будущее ясно и  предсказуемо. И вдруг ни  с  того  ни с сего все
меняется -- резко, быстро и  разительно. Характер, мировоззрение,  жизненные
планы,  ценности, судьба  -- все теперь  другое. Часто эта вторая  жизнь  не
имеет  никакой  связи  с первой.  Так, обычный клерк бросает службу и семью,
уезжает  на Таити и  там становится  знаменитым художником  (Гоген). Или,  к
примеру, убежденный атеист, фронтовой генерал, дважды Герой Советского Союза
вдруг  уходит  в  монастырь и становится  настоятелем Псково-Печерской Лавры
(реальный случай). Другой  пример: простой репортер вдруг уходит в бизнес  и
становится миллионером (М. Мельник) и др.
     Этот момент перехода от первой  жизни ко второй пациенты Вийе описывали
как озарение, волну, яркий свет. Возможно,  толчок  к такой  резкой перемене
дает  шизофренический приступ -- но  точно ничего  не  известно.  Тайна  сия
велика есть.

     (Со слов Андрея Бильжо, который  сам  полжизни был  психиатром, а после
резко ушел в художники.)
     Краткое содержание
     предыдущих и последующих книг

     Книга No 1.
     "Москва за океаном"
     (О  путешествии по американским городам с названием Moscow, которых там
22 штуки)

     Список штатов,  в которых есть  Moscow: Alabama (Lamar County), Alabama
(Marengo  County),  Arkansas,  Illinois, Indiana,  Iowa,  Kansas,  Kentucky,
Maine, Maryland, Michigan, Minnesota, Mississippi, Ohio, Pennsylvania, Rhode
Island, Tennessee, Texas, Vermont, Virginia, West Virginia, Wisconsin.
      К истории индейского вопроса
     Индейцы,  совершенно  как  коммунистические  депутаты Госдумы, не могли
никак постигнуть умом, что земля может быть собственностью.
     Они просто не понимали друг друга. Фермер, например,  вырастил  урожай.
На поле приходят индейцы и рвут кукурузу, --  растения же ничьи, они  всегда
сами по себе росли. И еще индейцы забивают фермерскую  ручную свинью -- ведь
звери, они специально созданы Богом  для охоты. Фермер  обижается на индейца
так,  как  обиделся  бы  на  белого  за  то  же  самое.  И требует  законной
компенсации. Индеец  смеется  ему в  лицо и обзывает  полным  идиотом. Тогда
фермер убивает индейца. Другие  индейцы приходят и убивают фермера и сжигают
ферму. Соседские  фермеры  в священном гневе  идут  мстить  индейцам, и  так
далее. Столкновение культур!
      Русские и негры -- близнецы-братья
     ...Они страшно самобытны и не желают  учиться у более успешных соседей,
перенимать их полезные привычки. Они полагают, что кто-то обязан окружать их
социальной  заботой.  Там, где они живут, много винных  лавок,  маленьких  и
сумрачных. Пара-тройка местных  толпится там у прилавков, ожидая, не  нальет
ли еще кто  --  добавить. Штукатурка на их  домах облупленная, а асфальт  на
дороге  весь  в выбоинах.  Они  любят  петь  и  плясать, и это  их искусство
благосклонно принимается в разных странах. Национальные их поделки из дерева
хорошо раскупаются иностранцами на  сувениры. А промтовары они делают  такие
плохие, что самим тошно. ...Законы они не очень уважают, предпочитая им свое
понятие  о  справедливости.  Отношения с полицией у  них  вообще  как-то  не
складываются.  Никому  не  придет в  голову  оставить на ночь  новый дорогой
автомобиль  возле их дома  -- не угонят, так непременно что-нибудь отвинтят,
ну или просто стекло разобьют из "классовых" чувств.
     Слабые  их  стороны  и  недостатки  часто  пытаются  объяснить  рабским
прошлым;  от  рабства их  очень  поздно освободили  --  многих в 60-х  годах
прошлого века,  а иных значительно позже. Но и позже их массово использовали
на  принудительных работах,  часто только  за харчи,  --  и они  это успешно
терпели.
     Они не очень  любят улыбаться, им  кажется, что так они унижаются перед
чужими, -- и им спокойнее, когда лица их насуплены.
     Вообще они не очень обязательные, пообещают -- забудут сделать, сделают
-- так плохо... Они обыкновенно  переходят дорогу  на красный,  когда другие
стоят и ждут.
     Вы  с какой строчки уже знали,  про что это я? Про то, что мы с неграми
-- близнецы-братья?
     Да, да, я все  понимаю, все  это несерьезно. И величайший русский поэт,
носитель и выразитель  национального  духа  --  он  же  совершенно  случайно
произошел из Африки...
      Торжество демократии, ура!
     Лет десять  назад на  месте библиотеки  (в городе Москва, Пенсильвания)
был  винный магазин.  А когда его  перевели в большой торговый центр,  что в
пять километрах, на освободившемся месте уже  совсем было  открыли секс-шоп.
Но  общественность  возмутилась,  у  всех  же  дети!  По  вашей  догадке, на
общественность  плюнули, она  утерлась и  отстала. А победить  должен  вроде
бизнес, как положено  в  мире чистогана. Ничуть не  бывало!  Это была другая
общественность, иная, она  за  двести  лет  страшно и необратимо  привыкла к
свободе, к свободному владению  огнестрельным оружием на дому, -- не очень в
нее  поплюешь.  Она  совершила  решительные,  самоотверженные  и   недешевые
действия: за полтора месяца собрала по подписке 80 тысяч долларов и выкупила
землю со зданием. А жалоб слезливых и жалких она и не думала писать.
      Кто-то из нас -- самая читающая нация
     Все книги -- и те, что в нашей  библиотеке, и те, что в шести соседних,
близлежащих,  -- собраны  в  одном каталоге. Взял их  сразу все и вызвал  на
экран. Не  на выдвижной  столик поставил ящик  с  пыльными карточками,  как,
допустим, в "Ленинке", а на  компьютерный монитор. Он, конечно, простенький,
монохром,  то есть черно-белый,  старинный,  и разрешающая  способность  его
невероятно низка, и работает он медленно. Ну,  вызвал  себе каталог, заказал
книжки. Тех, что  нет прямо  тут, привезут через пару дней на микроавтобусе,
который снует по окрестным библиотекам.
      За сиротами давятся в очереди
     В  одной компании меня между  делом познакомили  с американцем, который
недавно удочерил русскую. Тоже мне редкость, -- я даже забыл, как его зовут.
Она была  там  же,  девочка  семи  лет, в  очках  с  толстенными  линзами  и
растерянным взглядом.
     -- Отдали в школу -- не идет учеба! Медленно она соображает.
     -- Да?..
     --  Ну  и  забрали  домой;  на  следующий  год  пойдет,  --  беззаботно
рассказывал мне новый знакомый.
     Вы понимаете,  в чем смысл? Ему не  надо хвастать успехами  детей, он и
так себя уважает  достаточно. А если дочка  осталась на второй год, что ему,
себя неполноценным, что ли, чувствовать? Еще прозвучала простая мысль о том,
что  второгоднице  у  чужого  американского отца  будет  лучше, чем у родной
русской воспитательницы...
      Путешествие из Москвы в Петербург
     Бесспорный хит города -- Музей осады Петербурга (штат Вирджиния).
     ...по ходу войны северные  войска захотели  им овладеть. Но конфедераты
засели в городе и в окопах на подступах  и решили не отдавать ни пяди родной
земли.
     ...Отдельно  надо  сказать  о   пристрастии  защитников   Петербурга  к
единственно  верному учению. Вот с  детства  знакомый  до боли экспонат  под
стеклом: маленькая  книжечка,  хранившаяся  в  кармане у  сердца, наполовину
пробитая пулей, -- она спасла жизнь герою. Партбилетов к тому моменту, слава
Богу,  еще не  изобрели, и это была настоящая хорошая книжечка -- Евангелие.
Надпись, прилагающаяся к  экспонату,  гласит:  "Священное писание спасло  не
только души, но и тела".
     Как  сообщают  местные петербургские летописи блокадных времен, "запасы
настолько  истощились, что  в лавке  трудно было  купить  что-нибудь другое,
кроме барреля-другого черной патоки из местного сахарного тростника".
     В отличие от нашего Питера, их блокадный город был взят штурмом...
      Американский инвалид -- тоже человек
     ...Инвалиды -- на электроколясках, и они везде! У  нас их точно было не
меньше,  но  они  либо вымерли от  нужды и отчаяния,  либо по  домам  сидят,
выехать  не на чем. Да и негде у нас им ездить:  ни пандусов,  ни пешеходных
инвалидных переходов со скосами, ни сортиров инвалидных в городе.
      А мы что, хуже?
     Постороннему наблюдателю может показаться, что они лучше и чище нас. Но
в  глубине   души  русские  не  хуже.  Просто  они   стеснительные,  робкие,
застенчивые. И сильно из-за этого страдают. Наши стесняются рассказывать про
себя хорошее.  Зато  часто хвастают, наговаривая на  себя гадости.  Впрочем,
Карнеги -- уже на  каждом  лотке  в  Москве, а  наше новое поколение не пьет
водку  --  так что  наша жизнь  меняется со страшной  скоростью.  Население,
может, избавится от запущенных комплексов -- и заживет по-людски?
     Книга No 2
     "Такая страна".
     Путешествие из Москвы в Россию
     Русская  жизнь сейчас зыбкая, размазанная,  не-определенная, -- похоже,
именно это в ней главное.
     ...и дороги, и улицы у  нас строятся  намеренно и  заведомо кривые. Вот
шла,  допустим, улица прямо. И понадобилось вдруг построить  дом. Или завод.
Где --  по  левую сторону или по правую? Нет  --  непременно  поперек. После
улица  эту  постройку  огибает и опять выравнивается. Но  следующая  стройка
опять  улицу перегородит,  и  так далее.  Страна  полна таких  Кривособачьих
переулков, какие приличны разве шанхайским трущобам. Прямой Невский проспект
-- страшная для нас экзотика.  Его едут  смотреть  со всей страны: надо  же,
улица  длинная, а не кривая! Да, любил чудить государь  Петр Алексеич! То  у
него кунсткамера, то  ассамблея,  то улица прямая... Нет бы  устроить, как в
Москве: чтоб трассы  со всех  сторон втекали  в город,  после превращались в
переулки и тупики, из которых в центре образовался бы идеальный тромб...
      Конец эпохи пролетарских революций
     Вот это  все,  что  мы  сейчас имеем, началось в 89-м  году. Но  с чего
конкретно? Не с шахтерских ли забастовок?
     Первой  тогда  встала шахта  имени Шевякова.  Я  поехал  посмотреть  на
"колыбель" той революции невооруженным глазом.
     Эта  шахта  сегодня  -- огромная  братская могила.  Может  быть,  самая
глубокая в  мире: 280  метров. После революции, когда СССР  развалился,  там
было несколько страшных  подземных взрывов.  Погибли  люди. Удалось  поднять
наверх только двух мертвых шахтеров, а остальных 23 не смогли достать.
     А живых всех  уволили  по сокращению  и заплатили  на  прощание по  три
оклада. Четырем из них дали денег, чтоб выучиться какой-то другой профессии.
Остальным  --  а всего на  шахте  Шевякова было  две  тысячи человек  --  не
хватило.  Вы  удивитесь совпадению, но  безработных в Междуреченске  сегодня
приблизительно столько же.
     ...Валерий Кокорин (это его  звено  в 89-м начало большую  забастовку),
давно уж он уехал из Кузбасса в алтайское село, там у него пасека и скотина.
И огород.  Похоже на Диоклетиана, который  удалился от власти и суеты,  чтоб
выращивать капусту. Ну вот, он иногда заезжает в Междуреченск и жалуется:
     -- Я на  Алтае молчу, что был инициатор забастовки, а то побьют... Да и
сам я  как-то по-другому видел  развитие событий.  Я сам не  ожидал, что так
повернется...
      Фермеры дефолту рады
     И вот что Гаврилова (главу администрации Дмитровского района) в кризисе
поразило:
     -- Сколько лет  мы просили  своих безработных помочь на  уборке урожая!
Хохлы и молдаване по три миллиона рублей  (старыми) получали, а наши не шли.
А теперь у нас каждое утро толпа перед конторой, захотели наши работать...
     ...Фермер Косоусов обличает систему:
     -- Государство  нас  не поддерживает. А вот американское  правительство
своего фермера поддерживает!
     Вот так каждый думает, что другим все досталось даром. И мне захотелось
хоть добрым словом помочь хорошему работящему человеку:
     -- Да  вы как  сыр  в масле катаетесь, против американских-то фермеров!
Постыдились бы с ними сравниваться... --  говорю. -- Им же надо было на свои
деньги снарядить фургон, доехать до Дикого Запада, застрелить тыщу бандитов,
а  там на месте отнять у  индейцев землю, тридцать лет вести войну  с дикими
племенами,  снимать скальпы, спать с заряженным ружьем, и  все равно команчи
перережут половину фермеров и  сожгут почти весь урожай... А вы -- пришли на
готовое, земля  ничейная, у  вас  тут ни одного индейца -- и  ноете: ах, ах,
процент  высокий по кредиту! Вы ждете, что  вам  все на блюдечке принесут. А
американские  граждане себе сами построили государство, какое им было нужно.
И президентов не ленились поправлять --  сначала из  винтовки, а после,  как
перевоспитали,  так простого импичмента  стало  хватать.  Теперь  по струнке
ходят. А вы, русские фермеры, хоть одного застрелили президента? Так кто ж с
вами будет считаться? Ну так и молчите, скромней вам надо быть...
      Казаки выгоняют немецких инвесторов
     ...Сначала у немецких инвесторов был совсем тонкий пакет, 17 процентов,
потом  он постепенно утолщался,  и после вливания  в завод  1 млн. 200  тыс.
марок  превратился  в  контрольный.  И  тогда  немцы  захотели   вникнуть  в
финансовую отчетность. Потому что похоже было на то,  что на комбинате имеют
место воровство и черный нал.
     Вот в этот самый момент немцев и выгнали.
     Ситуацию  освещали  газеты  и телестанции  России  и  в  Германии.  Уже
прокурор края  в курсе, приезжал  и вникал.  Уехал, и ничего. Губернатор про
все знает, -- впрочем, господин Кондратенко -- красный... Да что губернатор!
Про этот Псебай еще Коль все рассказал лично Ельцину.
      Виктор Черномырдин -- вельможа
     -- Что значит -- "бей жидов"? А завтра что, "бей татар", потом  калмык?
Да ну, это извращение.
     -- Давайте рассмотрим конкретный  случай.  Вот мои  знакомые, еврейская
семья, подали документы на выезд  в Германию.  Глава семьи,  ее зовут  Люба,
спрашивает у меня  --  ехать или нет?  Скажу  "да"  --  тогда ж мне придется
вокруг ее дома ходить караулить! Не ровен час Макашов придет в окошко ссать,
а у нее как раз первый этаж. А вы -- можете взять такую ответственность?
     --  Можешь  ей вот что передать, от меня: "Оставайся, Люба! Макашов  --
один! Не макашовы  определяют, не будет этого! Жизнь наладится!"  Пусть Люба
надеется,  что  придут  нормальные  люди и нормально будут  работать  и  все
организовывать. А как вам нравится, что все больше русских собираются уехать
в Чехию, в Канаду, в Аргентину?
     -- Да что вы, впервые слышу. Что, русские уезжают?

     ...--  Я всегда  это  знал и сейчас знаю: работать  надо!  Да, конечно,
расплывчато, размазанно, врастопырку -- ничего не будет.
     -- Ваши афоризмы вам имиджмейкеры придумывают? Или это ваши собственные
домашние заготовки?
     -- Да  бросьте  вы  херней  заниматься.  Какой  имиджмейкер?! Ну  я  бы
вытерпел такого  человека  рядом с собой? Чтоб он меня  сидел поучал? Здесь?
Какие  домашние заготовки!  Да неужели  я  похож на такого человека, который
будет сидеть и думать, что бы ляпнуть? Я же не Явлинский, в самом деле!
      Русские не любят усыновлять своих сирот
     ...В приюте  все как в районной больнице: ничего лишнего из обстановки,
дешевая  масляная краска  на  стенах, железные  кровати,  ложки  из  скупого
солдатского алюминия, суп  из  макарон  и воды, голубое  пюре  с редчайшими,
вполне  вегетарианскими, волокнами  мяса  и  чай  в  огромных чайниках,  для
массового удобства и быстроты сервиса заранее заваренный и подслащенный.
     ...А то  некоторые  говорят:  "Надо  полагаться на  себя".  Неправильно
это... Ведь что есть человек без помощи Божьей? Да ничто. На себя полагаться
-- это грех.
     Отец Николай рассказывает:
     -- На  глазах у одного мальчика отчим зарубил бабушку топором насмерть.
Голову расколол надвое! Отчим сидит, у  мальчика испуг.  Или  --  вот  Настя
рассказывала -- ее с братом мать оставляла дома и не приходила домой по три,
по четыре дня. Дети сидели  голодные...  У  Насти  теперь  гастрит в тяжелой
форме, как мы ее взяли, год рвота у нее была, потом наладилось. Первое время
у них  все запасы были под матрасами. Поужинали, пообедали -- и что не съели
-- под  матрас. Там конфетку или  еще что. А то они думали,  что  сегодня их
накормили, а завтра еще неизвестно как. Еле от этого отучили. Многие дети не
знали,  что бывают  такие вещи: колбаса, апельсин, банан. Им  родители хлеба
покупали, они ели. С водой.
     Вот,  видите,  Варя -- у нее неправильные, недоразвитые пальцы на левой
руке. Из-за этого мать  (она,  кстати,  врачом  работает) от нее отказалась.
Хотя девочка нормальная, хорошо развивается. Она учится хорошо. Мы ее еще на
пианино научим. У таких еще больше рвения, кто чего лишится.
      "Понятия -- квинтэссенция русского самосознания"
     ...по статистике, 15  процентов  взрослого населения страны сидело  или
сидит. Это не считая тех, кому сесть только предстоит.

     Советы начинающему зеку (кратчайший конспект книги Валерия Абрамкина):
     "Первое знакомство с тюрьмой попросту убить может, с ума  свести -- так
оно тяжело", -- учит автор. Но если вы сразу не умерли и  не сошли с ума, то
тогда есть смысл приступить к борьбе. Никакого расслабления!
     В  тюрьме  (особенно транзитной),  как и  на воле, людей  порой грабят.
Особенно новичков. Поэтому  в тех местах,  где есть  камера хранения,  лучше
воспользоваться ее услугами. Туда  полезно отдать часть вещей.  Но для этого
необходимо  иметь  вторую  сумку!  Обе  ваши  сумки,  если  вы  намерены ими
пользоваться лично, должны быть предельно скромными и не должны иметь молний
и  металлических деталей.  ...Лишние вещи  и еду при  входе в  камеру  лучше
положить на стол, объяснив, что это "на общак".
     "Не  бойся  других арестантов.  Очень часто они "гонят  жуть", то  есть
запугивают  --  но  не  больше того".  Также "не бойся  тюремщиков... Ничего
страшного в  их  карцерах  нет...  Убить и  покалечить тебя  сотрудники этих
заведений сами боятся".
     ...Попав  зимой в  камеру с выбитыми  стеклами,  человек  изнеженный  и
неподготовленный  может рас-теряться  и запаниковать. Между  тем  достаточно
снять с себя рубашку, помочиться на нее, прилепить ее, обоссанную, к решетке
и так держать, пока не примерзнет. Но тогда надо быть готовым  к сырости  --
начнет ведь таять иней на стенах.
     ...От  печени  помогает  растительное  масло  --  полоскать рот  (потом
обязательно   выплюнуть!).  От  геморроя   --  разрезанный  зубок   чеснока,
запиханный  в больное место. Боли от ушибов снимаются  свежей мочой, которую
после, через пару часов, смывают.

     ...и "понятия",  и  заповеди  описывают, по  сути, одни и те  же  нормы
поведения,  это разные формулировки  одного и  того  же  морального кодекса.
Только в заповедях еще особо оговариваются такие  частности, как единобожие,
недопустимость кумиров...
     ...Ведь "понятия" не какая-то банда убийц придумала,  они  выстроены на
народном представлении о справедливости,  на национальной культуре. И не зря
тюремные "понятия" встречаются в старинном русском праве, например -- выдать
головой, то  есть  отдать виновного пострадавшей стороне,  пусть что хочет с
ним сделает. Такая  мера, как  известно, предусматривалась "Русской правдой"
Ярослава  Мудрого. ...Кстати,  разборки похожи на процедуру решения  спорных
вопросов   староверами:  там   тоже  собираются   авторитеты,   обмениваются
соображениями и ищут прецеденты. То есть нашему народу демократия чужда, ему
нужна власть авторитетов!

      Ильич и Ибрагимыч -- близнецы-братья
     Бендер и  Ленин.  Эти два персонажа -- как  бы полюса нашей  жизни. Вот
именно "как бы". На самом деле -- это один тип, один образ из глубин русской
жизни.  Ленин  и Бендер!  Им  обоим  чужд  систематический честный труд, они
предпочитают комбинации, им подавай сразу и все, и отличить  свое от  чужого
они  оба не  способны.  Оба  комбинатора -- неясного  происхождения, у обоих
равно усматривают еврейские корни. "Заграница нам поможет" -- это скорее мог
бы  Ильич  сказать,  чем Ибрагимыч. Ведь это не Бендер приехал из Германии в
опломбированном вагоне,  не  Остап требовал мировой революции. Оба они знали
массу  способов  изъятия  денег  у  населения  --  не  охваченных  уголовным
кодексом.  (Правда,  достижения  их  и  размах  несопоставимы.)  Оба  они  с
легкостью шли на нарушение законов,  оба сидели, впрочем, редко и помалу, не
по  заслугам... Это все факты,  но при этом язык все равно не поворачивается
назвать их простыми уголовниками!
     Вы  что  же, думаете,  зря  Бендер  говорит ленинскими  словами? Иногда
дословно: "Учитесь торговать" -- частая газетная цитата  из Ленина,  который
звал к нэпу.  Бендер еще любит вслед за Ильичом слово в слово повторять, что
"каждая  общественная  копейка  должна  быть  учтена".   Бывает,  комбинатор
допускает в  цитировании неточности,  впрочем, невинные: "Электричество плюс
детская  невинность".  А наиболее популярная  из  приводимых  Бендером цитат
взята,  вы  помните, из Маркса,  эти  слова  очень  любил  повторять  Ленин:
"Освобождение  рабочих  должно  быть  делом  самих   рабочих".   Тут  просто
утопающими  Бендер назвал рабочих --  тех,  которые  якобы гегемоны, и якобы
правят миром,  и  якобы  передовая  сила  общества.  Надо  же так было ребят
обдурить...  Короче  говоря, фабрики  --  рабочим,  деньги  --  банкирам.  А
вспомните  сцену встречи на  конспиративной  квартире. Якобы  откуда приехал
Бендер (с Кисой)? Из Берлина. Правда, ни слова про опломбированный вагон.
     В  общем, вы уже догадались, что эти смешные параллели не случайны: под
личиной Бендера скрывался не кто иной, как В. И. Ленин (1870--1924).
     Да,  приходится   признать:   книжки  Ильфа   и  Петрова  --  страшная,
смертоносная  политическая  сатира!  Слегка  выйдя за  рамки  "12 стульев" и
всмотревшись в более поздние  претензии Бендера  к  Корейко,  мы леденеем от
ужасной догадки:  это же пародия на отношения Ленина с классом капиталистов!
(Или  налоговой полиции с  олигархами и естественными монополиями.) Поделись
нетрудовым богатством!  Поделился,  достали  его.  Ну  а много  толку с того
отнятого  чужого  богатства?  Отобрала  его   и  пропила   какая-то  сволочь
(румынские  ли  пограничники, русские  ли  революционные  пьяные  матросы  с
люмпенами)...  Разбитая  же мечта о Рио в  белых  штанах --  это  воплощение
идеальной мечты о социальной справедливости.
     А  гляньте  на  отношения Бендера  и  мадам  Грицацуевой. Он ею  просто
пользовался в  своих  корыстных  целях. Мадам Грицацуева -- большая, рыхлая,
бестолковая, малограмотная, вдовая, не прибранная к рукам, доверчивая -- это
не  что  иное,  как  образ   России.  Последней   Ленин  очень  хладнокровно
пользовался  для  проведения  своих  экспериментов.  Теперь эпизод  с  почти
свершившейся  отсылкой миллиона в Минфин,  -- это чистейшей  воды  ленинское
временное отступление, это явная аллюзия...
      Гарвард. Стране понравилось жить
     на подаяние
     --  Молодец  все-таки был  Джон  Кеннеди,-- уважительно отозвался о нем
один американский миллионер из инвесторов, попросивший не называть его имени
на том основании, что далее он высказал не очень политкорректную мысль: -- А
ведь  его папаша, старый  Джо  Кеннеди, подпольно торговал виски  при  сухом
законе  (вспоминаются  арестованные   склады  с  левой  осетинской  водкой);
фактически этот  Джо  был натуральный бандит!  А сын, пожалуйста,  выучился,
вышел в люди,  служил своей стране. Так что зря вы комплексуете насчет своих
бандитов.
      Давос. Главное в экономике -- занять
     до получки
     Когда-то самых  солидных людей  мира  страшно  интересовала Россия.  Но
после дефолта все изменилось:  с  первых мест в давосском  списке глобальных
проблем наша страна была демонстративно опущена на последнее -- 189-е.
     ...При виде Вацлава Клауса  приходит  на ум его Чехия, на которую много
кто смотрит как на место будущей, в случае чего, эмиграции.
     -- Вам не страшно, что вдруг к вам  все могут ломануться? --  спрашиваю
Клауса.
     -- Нет! Переживем...
     Мы с ним вспоминаем,  как после той  гражданской Чехия принимала белых,
платила  им  пособия и устроила  специально для  них бесплатный университет.
Чтоб искупить вину за мятеж чехословацкого корпуса в Сибири. Эх, если б чехи
со словаками не предали тогда Колчака, страна б так не опозорилась...
     Клаус говорит:
     --  Русских и  так  уже  много в Чехии! Не только в Праге. Карловы Вары
почти русский город...
      Гагарин. Семья главного героя России бедствует
     Россия такая страна  -- она равнодушна к людям,  которые составляют  ее
славу и служат ей до конца.
     Ему нечего  было оставить маленьким  детям и  жене  --  только казенную
квартиру,  старую "Волгу" с оленем  и  югославский  мебельный гарнитур.  Его
вдове  недавно  прибавили  пенсию,  и  теперь  она  получает   200  долларов
ежемесячно. Ну  да  ничего,  дочки  его обе выросли, защитили кандидатские и
растят внуков героя номер 1 -- на 700-рублевую зар-плату.

     Вспоминает космонавт Алексей Леонов:
     -- Как полковник и командир отряда, он получал 380 рублей. За полеты на
самолетах  было  еще рублей 150 -- 180. За первый космический он получил  15
тысяч  рублей. После  полета правительство  подарило набор мебели "Белград".
Когда  Юра погиб... Пенсию  семье платили 350 рублей. Квартира та осталась в
Звездном. Ничего  не изменилось... Мебель та  же и  стоит, что 40 лет назад.
Бордовый диванчик все тот же... Сейчас смотришь на эту мебель югославскую --
она ужасно убогая.
     Да читал я, Брижит Бардо писала, что она с Юрием в Париже переспала. Но
он в Париже был по два дня два раза.  А второй раз с Валей. При Вале куда-то
идти! Даже  если  бы захотел, если был Казановой, все равно... Брижит -- она
врет. Она хотела сделать себе имя на Гагарине. Она  врет, это я  точно  могу
сказать, потому что Юра мне бы точно сказал.
      Цена победы: 1DM за один день войны
     Вспоминают бывшие узницы фашизма:
     -- Деньги я уже получала  от немцев, два миллиона рублей. Куда дела их?
Я тогда подумала, была не была, дай-ка я попитаюсь хорошо. Я все  их проела.
Фрукты, яблоки, фрукты, яблоки...
     Я знаю: во мне  вот какой-то Бог сидит. Я  иногда  вижу цветы, розы,  и
Божья мать сидит, понимаете?
     А деньги  от немцев мне... очень, очень даже обидно  получать. Лучше бы
не надо.
     ...-- Марки я первый раз  получала  в  94-м году. тысячу марок.  На них
телевизор  купила  себе  "Самсунг".  А  оставшиеся  --  так,  по  хозяйству.
Естественно, приятно было  получить  денег. А  от  русской власти  я никакой
поддержки не получала, ничего, никогда -- только то, что заработала (сейчас,
правда, это с задержкой).
     --  Я  соседке  рассказала,  так  теперь  чуть  к  ссоре  --  она  меня
оскорбляет:  немецкая подстилка, немецкая шлюха. Я даже  в  соцзащиту ходила
жаловалась...
     Я вот своих ругаю. Через нас москвичи  едут на дачу, там  мусор из окон
выбрасывают. А там -- нет, там чистота-порядок, несмотря что была война, все
следили. Я б туда съездила, да не хватает...
     Ну, возьму я дойче марки, положу их, до трудного времени. Что-то ничего
не двигается... Сейчас ведь надо рассчитывать на худшее, а не на лучшее.
     ...-- Потом поезд остановился, взяли  шланг и через дырку провели его в
вагон, дали воду. Нам кинули одну буханку хлеба на всех... И вообще хотелось
тогда умереть.
     Вы знаете, я ненавижу то, что было. Почему сейчас возрождение фашизма в
России?
     Конечно, пенсии хватает, -- но только на полмесяца, -- я лекарства ведь
покупаю.
     Питание сейчас лучше, чем у немцев, не хочу вас обижать. Я не голодная.
     Извините, может, я вас огорчила своим рассказом...
      Балканы. НАТО учит нас жить
     -- Три ваши ракеты --  и  нету Америки! -- уговаривал меня  македонский
полицейский офицер, между прочим, госслужащий не самого низкого уровня.
     Не обученный языкам, таксист делал мучительное лицо и изъяснил мне свои
чаяния на языке жестов.
     --  Русия! --  сказал он,  сжимая кулак.  -- Америка!  -- Это  открытая
ладонь. А после кулаком хлопнул от души по ладони и спросил: -- Когда?
     Старенькие  дедушки-патриоты  в  кабаке  тянули меня  к себе  за  стол,
наливали и уговаривали:
     -- Нато -- фашисты. Такое Гитлер делал -- бомбил Белград.
     -- Так что ж вы предлагаете?
     -- Нужна третья мировая война.
      Афганцы жалеют, что с нами связались
     Вспоминают афганцы, воевавшие на стороне СССР:
     -- Если б сначала? Я по-другому  бы  воевал...  Я, честное слово,  если
меня какая-нибудь страна примет  --  больше никогда не приеду в Россию. Все,
кончено. Хватит России...
     ...-- Я был солидный человек, у меня одних только охранников было пять,
все с гранатометами! А теперь ваш милицейский сержант меня бьет и забирает у
меня деньги. Как это больно! Мы как будто пьем свою кровь...
     ...--   Жалко,  что  мы   всегда   сказали:  "Смерть  империализму!  Да
здравствует Советский  Союз!" Знать  бы, что  нас так бросят,  никогда  б не
пошел воевать за Россию...
     ...--  Когда американцы поняли, что воевать  во Вьетнаме бесполезно, то
первым делом они вывезли из Вьетнама людей, которые воевали на их стороне. И
только  потом,  потом бросили страну! А  Россия  бросила нас. Она  за  нашей
спиной  вела  переговоры  с  полевыми  командирами.  Что  американцы!  Когда
французы уходили из Алжира, они тоже забрали с  собой коллаборационистов. Во
Франции  был  замминистра  обороны,  который занимался  только алжирцами. Им
платили деньги... А нас  даже зарегистрировать отказываются, нам бумажку  не
могут дать! 200 афганских генералов в России!  Носильщиками работают. Тысяча
человек  -- доктора  наук! 300 журналистов!  Они  страшно обижены. На каждом
углу  милиция  останавливает и забирает деньги.  На нас охотятся. Мы  просим
только бумажку, и все. Так еще никто никогда никого не бросал!


      Прогнозы
     Виктор  Астафьев: "Мы потеряли  свой народ... Русской нации больше нет.
Есть жуликоватая шпана, мычащее стадо".

     Александр   Солженицын:  "Русским   грозит  изчезновение  с   планеты".
"Блудоумные  реформы"  опустят  Россию  до  африканского  уровня".  "Русские
"утеряли чувство единого народа". Нет уже у нас единящего народного чувства,
нет  благожелательства принять наших братьев,  помочь им. Судьба отверженных
братьев -- грозное предсказание нашей собственной общерусской судьбы".
     "Сохранимся  ли  мы физически-государственно  или  нет?",  "...и  после
прокатанного по нам столетия -- есть у русских надежда. Не отнята".

     Лев Гумилев: "...России еще предстоит пережить инерционную фазу --  300
лет золотой осени, эпохи собирания плодов,  когда этнос создает неповторимую
культуру, остающуюся грядущим поколениям!"

     Книга No 3
     А это она и есть, та, что у вас сейчас в руках.
     Книга No 4.
     "Прогулки по земле"
     Готовится к печати. Вот содержание.
     Введение. Жизнь прекрасна, потому что можно путешествовать
      Европа
     Германия: мои университеты (как я там учился)
     Современное искусство в Париже. Ярмарка FIAC
     Замок в Шампани. Как правильно пить шампанское
     Отель "De Crillon" в Париже на площади Согласия: как я там жил
     Памплонская фиеста -- самый веселый праздник Европы
     Карнавал в Венеции
     Милан -- столица высокой моды
     Дочь Пола Маккартни -- кутюрье
     В гостях у короля Норвегии Харальда V
     Клуб "Роллс-Ройс" в Цюрихе
     Владимир Набоков в Монтре: последние годы
      Азия
     Южная Корея, юный дракон
     Япония -- морально устаревшая сказка
     Китай обогнал нас навсегда
      Африка
     Египет и пирамиды
     Сафари в ЮАР
      Австралия
     Grand Prix Формулы-1 в Австралии
     Сидней -- город контрастов
      Северная Америка
     Halloween в Нью-Йорке
     Как в Голливуде раздаются Оскары
     Спектакль "Титаник" на Бродвее
     Дом-музей Хемингуэя во Флориде
     В Америке -- 22 Москвы
     Путешествие из Москвы (штат Пенсильвания) в Петербург (штат Вирджиния)
      Южная Америка
     Чили --родина Пиначета
      Небо
     Полет на "Конкорде" из Парижа в Нью-Йорк
     Книга No 5.
     Написана наполовину. Сюжет такой.
     Русский  инвалид-киллер  едет  в Америку  на  заработки. Поскольку  ему
самому  несподручно,  в помощь он  нанимает  нищего  русского  интеллигента,
приехавшего навестить бывшую семью...
    Книга No 6.
     Мальчик одиннадцати лет полюбил одноклассницу. Это  огорчает родителей.
Дети бегут  в другой город и начинают взрослую жизнь. Мальчик работает: моет
машины, носит почту, переводит с английского, занимается хакерством, девочка
готовит и  вообще ведет дом.  По вечерам дети читают учебники и занимаются с
репетиторами.  Иногда  они ходят оттягиваться  в McDonald's и в Baskin &
Robbins.   Им  трудно  общаться   со  старыми  друзьями  --  те  их  считают
обнаглевшими новыми  русскими, а нашим героям  бывшие  одноклассники кажутся
людьми  отсталыми,   ограниченными,   безынициативными,  с  ними  не  о  чем
разговаривать... После  наши  персонажи, как всякая нормальная семья, решают
завести детей.  Но,  поскольку  они  еще  маленькие,  а любовь  у  них  пока
платоническая, размножаться им приходится клонированием...
     СОДЕРЖАНИЕ
     Пара слов для начала
     Смысл -- в энергии. А она или есть, или ее нет ..... 3
     Артем Тарасов
     "Я -- нормальный совок" ..................................... 7
     Святослав Федоров
     "Я крупно выиграл в лотерею" ......................... 24
     Эрнст Неизвестный
     "Живу как хочу, или пусть меня убьют" ......... 38
     Михаил Шемякин
     "Все мы -- смешные актеры
     в театре Господа Бога" ......................................... 73
     Инна Чурикова
     "Так и живу между Икшей и Канном" ............ 94
     Генрих Падва
     "Все адвокаты -- рядовые" .............................. 106
     Елена Образцова
     "Мечтаю спеть в раю" ....................................... 123
     Юрий Никулин
     "Клоунада -- это материализация
     анекдота" ......................................................... 137
     Людмила Зыкина
     "Бог дал мне все, чего просила" ..................... 157
     Рустам Хамдамов
     Немой режиссер тайного кино ........................ 204
     Игорь Малашенко
     "Важно понять, что мы -- Азия" ................... 221
     Борис Березовский
     "Смысл жизни -- экспансия" .......................... 238
     Валентин Гнеушев
     "Цирк превосходит все искусства" ................ 251
     Сергей Пашин
     Новый диссидент обличает новый режим .... 266
     Набоковы
     "Рядом с автором "Лолиты"
     только Пушкин и Толстой" ............................... 288
     Александр Кабаков
     "Писатель-пророк -- это вам
     не  баба  Ванга"  .....................................................
321
     Михаил Фридман
     Виазой от зих ди штол гехартевит .................. 333
     Дуфуня Вишневский
     "У каждого русского в роду был цыган" ...... 365
     Алла Пугачева
     Ночь с королевой СССР .................................... 394
     Володя Яковлев
     Блеск и продажа "Коммерсанта" .................... 411
     Приложение
     К вопросу о гениальности и помешательстве
     Вторая жизнь "по Вийе" ................................... 452
     Краткое содержание предыдущих
     и последующих книг ............................ 456



Last-modified: Fri, 01 Nov 2002 08:18:13 GMT

Оцените этот текст: