-ние... ну, наши расчеты показали, что без определенного количества народа технологический рост сильно затруд-нен... Пошли самым простым и коротким путем: сделали ставку на трусость. Провели мощную пропагандистскую кампанию: мол, это не трусость, а естественная реакция организма, стыдиться не надо. Внушали, что человечес-кая жизнь -- самое ценное на свете, для ее сохранения ничего не жалко. Можно даже поступиться честью, дос-тоинством. Помню, дурни радовались, что так быстро и легко внедряется эта идея в жизнь... Забыли, что с горы катиться легче, чем карабкаться на гору! Сейчас начали расхлебывать эти последствия: медицина спасает жизнь дебилам, стариков десятилетиями держит на искусствен-ном питании с принудительной вентиляцией легких, не давая спокойно и с достоинством уйти в мир иной... Она насторожилась, на ее лице появилось неприятное выражение. -- Ты о чем? Он невесело усмехнулся: -- Вот-вот. Для тебя это тоже аксиома: главная цен-ность -- жизнь! Любая. Даже жизнь преступника. Дошло до нелепости: сохраняются жизни рожденным полными идиотами, уродами, двухголовыми... Идею, которую мы забросили в мир, гипертрофировали... А ведь для выжи-вания вида человек должен быть способен отдать жизнь за идею, за честь. Офицер, запятнавший честь мундира, пулей в лоб смывал позор, чиновник стрелялся, когда проигрывал казенные деньги в карты, политический деятель тоже жизнью платил за ошибки... Николай Первый которого больше знают как душителя декабристов-ленин-цев, за проигрыш в Крымской войне заплатил тем, что принял яд, лег на свою солдатскую кровать, накрылся шинелью и умер. -- Выходит, ты за смертную казнь? -- тупо спросила она. Олег горько засмеялся: -- Я за то, что жизнь -- не самое ценное. Есть ценнос-ти намного выше. К примеру, жизнь вида всегда ценнее жизни отдельной особи. А сейчас дошло до абсурда: даже шпиона снабжают не ампулой с ядом, а напутствием: мол, выдавай и предавай всех, жизнь дороже, мы понимаем, а то еще бить будут! Все равно ж выдашь, так что лучше об-ходись без синяков. Это уже тот абсурд, которого мы сами не ожидали. Как видишь, не все в мире идет по воле Со-вета Тайных. Сейчас во всех наших спорах и разногласиях в одном, по крайней мере, у нас полное единодушие. .. Он замолчал, она спросила с жадным любопытством: -- В чем же? -- Ты в самом деле хочешь знать? -- спросил он остро. -- Очень! -- Перебьешься, -- ответил он строго. -- Не хочу, что-бы ты считала меня чудовищем. Она, как намыленный мягкий зайчик, влезла ему в руки, заглянула в колдовские зеленые глаза: -- А тебе в самом деле важно мое мнение? -- Я дурак, -- признался он. -- Почему-то мне это дей-ствительно важно. Их взгляды сомкнулись. Она обхватила его за плечи, Олег извернулся, она едва не упала. Он стащил ее на тра-ву, усадил спиной к бревну, а сам лег и положил голову ей на колени. Она принялась чесать ему голову, почис-тила уши, это любят не все, но терпят, попросила: -- Расскажи о себе. -- Ну, я же рассказал... -- Я ничего не поняла, -- призналась она. -- Только то, что вы не то пингвинов спасаете, не то все человече-ство, как пингвинов... Он мягко улыбнулся, его рука погладила ее бедро. Юлия наклонилась, накрыла грудью его лицо, ощутила странное спокойствие, словно он взял ее в незримую скорлупу, в которой только она и он... -- Малышка, -- шепнул он в самое ухо, -- у нас воз-можностей намного больше. Он начал приподниматься, и тут же ее вскинуло в воз-дух. Вскрикнув, она судорожно ухватилась за самое на-дежное, за его шею, крепкую, как ствол дерева, прижа-лась к теплой массивной груди. А он повернулся и понес ее в дом. Она застыла, страшась спугнуть странное очарование. Никто никогда не брал ее на руки, не нес вот так, силь-ный и уверенный, могучее сердце мерно бухает под тол-стой плитой мускулов, ее щека трется о его кожу, а когда она закрыла глаза, ее длинные ресницы пощеко-тали ему обнаженную грудь, и она чувствовала, что он это заметил. Потемнело, это ее внесли под крышу. Шаги его звучали по деревянному полу, она даже могла опреде-лить, что стук становится все глуше, явно они погру-жаются в глубины домика. Который не такой уж и кро-хотный... Потом сила гравитации начала отрывать от его груди, но в тот же миг она коснулась спиной и ягодицами мяг-кой постели. Распахнула глаза, в зеленых глазах шпиона прочла понимание. Да, он понимает ее, но от этого по-нимания всего лишь мужчины совсем не ужасно! Теплые волны пошли по ее телу. Каждая клеточка бла-женно вытягивала лапки, хрустела суставчиками, хрюка-ла от удовольствия. Под опущенными веками поплыли цветные круги, в ушах слышался ровный рокот прибоя. Она понимала, что это не морской прибой, а шум крови в ее теле. С трудом вскинула руки, тяжелые и горячие. И хотя он молчал, но она сказала предостерегающе: -- Довольно, ничего не говори. Ощутила, когда он наклонился, ее руки, как гибкие лианы, обхватили его крепкую шею. Не открывая глаз, чувствовала, как его тело, массивное и горячее, прибли-жается, от него жар, воспламеняющий ее тело, ее плоть, кровь уже не шумит, а победно ревет в жилах, шумит на перекатах суставов... А потом в глубине, как в бездне космоса, возникла искорка счастья, разгорелась, пошла заливать волной все тело. Глава 20 Если раньше, в прошлой жизни, в самые лучшие дни она чувствовала себя опустошенной, то сейчас в теле ос-талась гремящая радость, странная мощь. Она ощутила себя способной по крайней мере двигать усилием воли ложечку по столу, если не трясти горами. Очень медленно подняла веки. Олег сидит на табурет-ке у окна, на коленях -- ноутбук, широкая спина и сейчас в минуты покоя, красиво вздута бугорками мускулов. Бронзовая кожа блестит, как политая маслом. Он навер-няка хорошо смотрелся бы на боевом коне, если бы вел в сражение железные римские легионы... Олег, не замечая, что она за ним наблюдает из-под приспущенных век, встал, потянулся. Сытые удавы мус-кулов красиво перекатились и застыли, затем он неслыш-ными шагами пересек комнату и скрылся за шелковой занавеской. Россоха сидел за столом, перед ним лежали разобран-ные часы, крохотные батарейки. При звуках шагов под-нял голову. Лицо стало еще бледнее, темные круги под глазами пошли в три яруса. Слабо улыбнулся: -- Не спится?.. А как же твоя Юля? -- Тоже проснулась, -- ответил Олег. -- Но пока при-кидывается, что спит... Не мучай себя! Возьми учебник. Простейший, школьный. Спрячь свое самолюбие, ты ге-ний в механике, но в этих часах задействован другой принцип. До него додуматься не так просто. Кстати, та-кой же простой, как и в механике. Если не проще! Но дикарю может показаться магией. Россоха ответил с грустной улыбкой: -- Спасибо... -- Я не тебя имел в виду. -- Но мне это в самом деле кажется магией, -- отве-тил Россоха печально. -- Помнишь, мы понимали все на свете... только не могли понять магии. Пользовались ею, но понять не могли. А потом ты выяснил насчет магичес-кого ливня... Помнишь, как ты кнутом и пряником ско-лачивал первый Совет Семи Тайных?.. Уже нет никого из той семерки, кроме нас двоих... Да и то я вскоре вышел из Совета, только в этом столетии ты снова меня нашел и запряг... В последнее время странная мысль приходит в голову: а не почудилось ли? А было ли все то, что... было? Слишком уж невероятен сейчас мир, но люди именно его считают нормальным, естественным, един-ственно правильным! А мы... бывшие маги, а сейчас про-сто мудрецы, с их точки зрения, выглядели бы совсем чудовищами. Ты как-то можешь объяснить наше суще-ствование... с их точки зрения? Олег удивился: -- Почему нет? Можно объяснить загрязнением ок-ружающей среды. Сейчас все им объясняют. Или взять по Дарвину: природа всегда выпускала как великое раз-нообразие людей... по цвету кожи, росту, форме носа или глаз, так и с различными уродствами и генетичес-кими нарушениями. Примерно на каждые десять тысяч человек рождается один горбун, на миллион -- двухго-ловый, на десять миллионов -- сиамские близнецы, а на сто миллионов -- генетический урод, у которого старе-ние и смерть запорчены где-то на уровне ДНК или ами-нокислот. Многие не узнают о своих возможностях: мрут от болезней, аварий или гибнут в войнах, но те, кто прожил лет до семидесяти и сохранился как три-дцатилетний, от хвастовства перед соседями переходят к смутному беспокойству, наконец, начинают менять ме-сто жительства, скрывают возраст... Так делают все, и потому большую часть таких людей мы не выявили. Правда, многие рано или поздно как-то засвечиваются... -- И что с ними? -- спросил хозяин невесело. -- Как поступаете теперь? Находите и убиваете? Олег даже отшатнулся: -- Россоха, что-то ты говоришь не то. С какой стати убивать? -- Чтоб не разболтали тайну. -- Эх, Россоха... зря ты отошел от активной работы. После паузы Россоха попросил: -- Расскажи о себе. Ведь сколько мы знакомы, ты ни-когда о себе не рассказывал. -- Да ничего интересного, -- ответил Олег. Глаза его были закрыты, лицо расслабилось, а губы двигались мед-ленно, почти засыпая. -- Родился, как принято писать в автобиографии, в простой рабочей семье. Тогда рабочим классом были охотники. С тех пор живу, учусь, стараюсь быть полезным миру, в котором возник. Конечно, пере-пробовал много разных... гм... профессий. Россоха спросил: -- Но ты... как-то объясняешь себе то, что живешь... дольше других? Считать себя уродом -- противно. --- Я рационален, -- признался Олег. -- По мне, так только так и правильно. Получи все бессмертие во вре-мена скифов -- сейчас бы по степям носились на непод-кованных конях лихие всадники, приносили бы тысячи людей в жертву своему Черному Мечу! А если бы обрели во времена римлян -- был бы мир просвещенного раб-ства, гладиаторских боев. Нет, для прогресса надо, что-бы люди умирали, унося с собой и старые взгляды. А но-вое поколение может что-то придумать лучше. Но в то же время нужны какие-то ниточки, связывающие с далеким прошлым! Ведь так поколения перекрывают одно другое на один-два корпуса: человек успевает вырастить сына, иногда успевает дать наставления внуку, совсем редко -- правнуку, но никто не напомнит, что тысячу лет назад было нечто, что пригодилось бы как раз сейчас... Да, нас не может быть много, иначе мы будем чересчур влиять на жизнь, затормаживать развитие, но мы нужны роду чело-веческому. Россоха прошептал: -- Ты всегда говоришь о нем как о едином организме! -- Я его так и воспринимаю. Я не знаю, кто я: кровя-ной шарик или лейкоцит в теле человечества, но знаю, что организм растет, обновляется, ежесекундно умирают тысячи клеток, взамен костный мозг или селезенка рож-дают новых... Я думаю, и бессмертных тоже. Или очень долго живущих. Ведь мы хоть и живем долго, но погиба-ем тоже. Автокатастрофа, падение лайнера, крушение в метро, пьяный лихач врезается в толпу пешеходов... Один мой знакомый, чтобы всего этого избегнуть, поселился в горах. Я говорил ему: что за жизнь среди заснеженных вершин? Не послушал... Через неделю он мне понадобил-ся, но я обнаружил только замерзший труп. Нет, погиб не от холода, он мог управлять температурой... своего тела, понятно, но кто предугадает падение метеорита? В его черепе зияла дырка, куда пролез бы ботинок горнолыж-ника. Россоха зябко передернул плечами: -- А в городе с балконов горшки падают реже! -- Как кирпичи с крыш, а то и просто сосульки. Россоха снова повел плечами, чувствуя, как по коже бегут пупырышки. -- Но как?.. Почему? Людям не дано жить так долго! -- Кем не дано?.. -- поинтересовался Олег. -- Я думаю, человек и есть тот одичавший бог, который мог бы жить вечно. Раньше и жили долго, пока не погибали. Помню, в нашем племени невров никто не умирал от старости. Все когда-то да погибали. Природа берегла самое ценное, что могла создать... Но потом люди размножились, и приро-да, чтобы ускорить бег к совершенству, сократила жизнь любимому детищу... Нет, неверно. Она не сократила, ибо ее любимое детище -- род людской! А род людской стал развиваться быстрее, когда отдельные люди стали умирать рано. Зато новое быстрее находило дорогу!.. Кстати, чело-век и сейчас живет дольше всех известных тварей земных. Род людской -- это единый организм. Все человечество, что бы о нем ни говорили, едино. Наверное, все звери и птицы с рыбами и насекомыми -- что-то вроде мышц и мяса, сама планета... и остальные планеты, звезды -- ске-лет этого организма... Россоха сказал шепотом, боясь, что голос дрогнет и Олегу станет видно, насколько ему страшно: -- В моем теле кровь меняется за неделю, плоть за пару месяцев. Даже кости целиком меняются за два-три года. Но я все тот же, верно? -- Верно, -- согласился Олег. -- Но есть и нервные клетки, -- продолжил Россоха. -- Те самые, с которыми человек рождается. И которые остаются до его смертного часа. Мы и есть, да? Хотя и нервные клетки мрут в конце концов. Как ты... к этому? -- Ужас смерти? -- перепросил Олег. -- Стараюсь о ней не думать. -- Разве такой ужас тебе знаком? -- Ну... мне страшно подумать об озоновой дыре, что может погубить человечество... С ужасом представляю дви-жение огромных ледников, человечество может погибнуть целиком. Да и воздушная оболочка земного шара истончается с каждой минутой. Очень скоро, через каких-нибудь десять--двадцать тысяч лет человек начнет задыхаться... Еще мне страшно представить угасающее багровое солн-це над опустевшей землей, холодной и безжизненной... Он зябко передернул плечами. Россохе показалось, что всегда непоколебимый и ровный Олег-богоборец, как его называли в старину, побледнел. -- И ваши националисты и ненационалисты... Ему показалось, что в зеленых глазах мелькнул огонек благодарности. -- Россоха, говорю же тебе, ты зря надолго выходил из Совета Тайных и вообще ушел от активной работы... Си-дишь тут, всякие мысли в голову лезут. А так за делом было бы не до самокопания. Понятно же, что мы, долгоживущие, больше, чем кто-либо, заинтересованы, чтобы человечество жило и процветало. У простого человека жизнь коротка: ему хватит и запасов нефти, и на исследования космоса наплевать -- даже на Марсе побывать не успеет, а вот нам в лом через какие-нибудь сто лет бро-дить по выжженной пустыне среди миллиардов вымира-ющих людей! Потому именно мы стараемся что-то делать. Россоха проговорил жалко: -- Да знаю, знаю... Но иногда среди бела дня как буд-то морозом осыплет! Как, думаю, они обходятся в этом мире без рабов, жертвоприношений, хлеба и зрелищ?.. Долго ли это продлится? Не вернется ли снова на круги своя? Олег помолчал, прошелся по комнате. Россоха неот-рывно смотрел, как он подошел к окну, распахнул створ-ки. Заговорил, не поворачиваясь к Россохе: -- Ты загнул... И рабы на месте, только по-иному на-зываются, и шаманы по-прежнему в силе, разве что вме-сто людей жгут в своих капищах ладан, а уж хлеб и зре-лища так и вовсе раздают, куда ни глянь!.. Мы знали, что земля плоская, а накрывает ее твердый хрустальный ку-пол. Верно? Так и было. Потом начали считать, что зем-ля круглая и стоит в центре мира, а вокруг ползают звезды, солнце и планеты. Хотя для большинства людей Земля и доныне плоская и стоит в центре мира, а Солнце встает с востока и заходит на западе... Мир таков, ка-ким воспринимаем. А каким воспринимаем, таков он и есть. Человек и есть бог, только сам этого не знает, всего боится и все ищет если не бога, то хотя бы надсмотрщи-ка... Ты уверен, что мир на самом деле таков, каким счи-таем сейчас? Он не видел глаз Россохи, но чувствовал ответ. Конеч-но, мир не останется таким: машины станут еще крупнее, их станет больше, компьютеры станут мощнее, телефоны появятся в наручных часах... К сожалению, всего лишь экстраполяция. Как с механическими часами, которые Россоха может понять любые виды, но для электрических требуется некий скачок в понимании... -- Да нет, -- ответил Россоха неохотно, даже голову втянул в плечи. -- Боюсь, что на это вот время скоро ста-нут смотреть как на средневековье. -- Если не на пещерное, -- отозвался Олег без вся-кой жалости. -- Тут уже бабушек считают едва ли не ис-копаемыми. Только потому, что не знали телевизоров и холодильников. Не говорю уже о компах или видеома-гах! Этих людей назовут дикими... даже вот те назовут. Он кивнул на экран телевизора. Звук был отключен, но было видно, как переходят дорогу малыши из детско-го сада. Они держались друг за друга, шли торжественно и важно. Россоха сказал дрогнувшим голосом: -- Но все-таки... Ты там держишься уверенно! Ты жи-вешь в их огромных городах, пользуешься банковскими счетами, управляешь самолетами, снимаешь по Интерне-ту деньги, перебрасываешь на другие счета... Тебе не странно в таком мире? Снова Олег не повернулся, только слегка двинул глы-бами плеч. Волна мускулов прокатилась по широкой спи-не, выпячивая каждую жилку, пока не затихла на уровне узкого пояса. -- Странно? -- прозвучал его равнодушный голос. -- А чем эти люди отличаются от тех же древлян? Те в лесу родились, пням молились, верили, что рождаются под знаками их лягушек, рыб, головастиков, и потому их судьба предопределена. Дикие люди, верно? А когда я вижу по телевидению, как ведущая на полном серьезе спрашивает государственного деятеля, под каким зна-ком тот родился, а идиот так же серьезно рассказывает, что он Свинья или Козел... я вижу, что он в самом деле и свинья, и козел. А прогнозы астрологов в газетах, журналах? По телевидению. Да это еще нелепее, чем верить деревенскому волхву. Тот хотя бы исходит из местных реалий, а нынешний дурак считает себя то Обезьяной, то Козерогом, хотя в его местностях таких зверей отродясь не было... Он замолчал на полуслове. В соседней комнате скрип-нула половица. В дверном проходе показалась стройная фигура молодой девушки, на голове чурбан из влажного полотенца, длинный цветной халат до пят, растоптанные шлепанцы на тонких изящных ступнях. Россоха улыбнулся: -- Вот и твоя певчая птичка проснулась. Такая женщи-на сама по себе может сделать этот мир уютным. -- Почему не для тебя? Россоха провел дряблой ладонью по седым, уже реде-ющим волосам: -- Я такой женщины еще не встретил. Юлия улыбнулась Россохе, неслышно подошла к Оле-гу сзади, тихо поцеловала в затылок: -- Заткнись, мой замечательный зануда... Я слышала только твой голос! Ты уже замучил нашего замечательно-го хозяина. Кровоподтеки сошли за ночь, а остатки желтизны она умело укрыла косметикой. Сейчас она выглядела снова свежей, полной сил, а глаза смотрели с вызовом. Россоха вытащил из ящика и бросил на стол неболь-шой бумажный пакет. -- Паспорта, -- сказал он буднично, -- кредитные кар-ты, водительские права, право на огнестрельное оружие... Но самого оружия нет, пусть эти бумаги будут смотреть-ся как выпендреж новых русских. Юлия с волнением раскрыла свой новый паспорт. С цветной фотографии на нее высокомерно смотрела жгучая брюнетка азиатского типа. Глаза раскосые, "узкопленочные", нос картошкой, скулы широкие, зубы чересчур крупные... -- Да вы что? -- вырвалось у нее. -- Да эта... эта обра-зина... я разве на нее похожа? Россоха сказал с мягким упреком: -- А вы, оказывается, расистка? Она от возмущения задохнулась, а Олег бросил нетер-пеливо: -- Ты лучше затверди свое имя и фамилию. Остальное тебя не касается. -- Меня не касается собственная внешность? Россоха мягко взял ее за плечо, усадил в кресло. Ког-да через полчаса она встала, даже не через полчаса, про-шло едва ли минут двадцать, из зеркала на нее смотрела женщина, изображенная на фото. Бесцветным клеем Рос-соха подтянул уголки глаз, что-то сделал с веками, в нос запихнул пластмассовую распорку, из-за чего изменился не только нос, но и голос, нарастил скулы, да так искус-но, что она сама практически не отличала искусственное от естественного, а когда он проделал нечто скверное с ее прекрасными зубами, у нее вырвалось: -- Так и останется? -- Только на время перелета, -- успокоил Олег. -- Господи... Мне кажется, это мои собственные зубы! Я что, жевала табак? -- Или бетель, -- ответил Россоха. Голос его был будничным. Она не рискнула спраши-вать такого благородного человека, что за пошлость он имел в виду. Глава 21 Шоссе мягко стелилось под колеса. Когда вырулили на Окружную, стрелка спидометра дрожала на ста двадцати, но Юлии казалось, что стоят на месте: справа и слева, как и впереди, все двигались на одной скорости, разве что изредка проносился какой-либо лихач. Идеально ровное шоссе создавало иллюзию, что машина вертит колесами на месте. -- Чудесно, -- прошептала Юлия. -- Поверишь ли, я никогда не ездила в таких машинах. Олег покосился удивленно: -- Разве? С такой фигурой... -- При чем тут фигура? -- спросила она враждебно. -- Ну, всякий остановится и предложит подвезти, куда скажешь. -- Но я не ко всякому сяду, -- отрезала она. Настроение чуть испортилось. Неужели он считает, что она, с ее идеальной фигурой и длинными ногами... а также высокой грудью и длинными роскошными локона-ми... и красивыми глазами, естественно, готова сесть в любую богатую тачку? Правда, сейчас она -- восточная женщина, богатая, надменная и красивая... по-своему, но внутри у нее по-прежнему трясется испуганный зайчик, дергает носиком и закрывает глаза белыми пушистыми лапками. По дороге к аэропорту их несколько раз обгоняли, но Олег вел машину ровно и спокойно, играя зажиточного, но расчетливого автовладельца. Он тоже был жгуче-чер-ный, смуглый, со всеми признаками потомка славного хана Узбека, который пока еще не пойман ни на чем не-законном... Юлия про себя твердила, что она -- Зарифа Садыкова, что по всем вопросам лучше обращаться к мужу, вот он рядом, он не любит, когда она раскрывает рот, а она лучше помолчит в тряпочку, господин инспектор. В аэропорту слегка удивились, что они без багажа, но Олег сказал гордо: -- Настоящие джигиты не возят за собой тряпки!.. Все, что моим женщинам нужно, я покупаю на месте! Он свысока оглядел работников аэропорта, которые не в состоянии купить женам лишнюю пару колготок. Те по-мрачнели и отвернулись. Юлия поняла, что сейчас можно пронести хоть гранатомет, если бы в нем возникла нужда. Ко входу подали два автобуса. В один ринулись тол-пой, Юлия сделала движение тоже со всеми, ведь мест может не хватить, в аэропорту это сплошь и рядом, пос-ледние пассажиры остаются ждать следующего рейса, а то еще вдруг какой депутат вздумает навестить избира-телей, тут же кого-то из пассажиров попрут. Понятно, задних... Олег придержал за руку: -- Дура ты, Зарифа!.. Для людей -- вон тот автобус. Он говорил громко и нагло, его тут же перестали за-мечать. Сейчас он мог бы расстегнуть ширинку, ходить с высунутым языком, все взгляды упорно скользили мимо, из опасения, что этот чучмек начнет навязывать свое об-щество им, приличным людям. В автобус погрузилось всего двенадцать человек. К са-молету подали два трапа. В то время как на том, что бли-же к хвосту, народ толпился и лез вперед, отпихивая друг друга и оттаптывая ноги, здесь все вышли чинно, уступа-ли один другому дорогу, не спешили. Только у некоторых в руках были чемоданы, у остальных при себе кейсы, но-утбуки, у женщин -- крохотные сумочки. Когда Юлия поднялась по трапу, она с благоговением поняла, что это и есть тот самый сказочный первый класс, о котором слышала только краем уха. В салоне всего двенадцать кресел. Не по три в ряд, а по два. Меж-ду креслами просторно, можно встать и выйти, не беспокоя соседа. Для обеда -- не откидная дощечка на спинке кресла впереди, а настоящий столик для каждого! Едва уселись, милая стюардесса сладким голоском по-приветствовала уважаемых пассажиров на борту их лайне-ра, объявила правила, когда и как курить, а Юлия украд-кой оглядывала крохотный салон, солидных пассажиров, всего две женщины, если не считать ее, обе одеты строго и настолько элегантно, что Юлия ощутила острое желание вышвырнуть обеих из самолета. Не сейчас, а когда подни-мутся повыше. Олег шепнул: -- Отдыхай. Я сейчас вернусь. -- В туалет? -- прошептала она. -- Ну вот, -- ответил он громким шепотом, -- опять ты за свое!.. Не занимаются этим стюардессы. Пока в поле-те понятно. Некогда им, дура! Понятно? За их спинами чуть слышно хмыкнуло. Юлия сделала злое подозрительное лицо, а когда Олег поднялся и по-шел по широкому проходу, просверлила ему спину злым взглядом. Стюардесса вскрикнула: -- Куда вы? Пока самолет не взлетел, передвигаться запрещено... -- Живот, -- прохрипел Олег. Он прижал обе ладони к животу. -- Наверное, что-то съел... Как она и ожидала, он не свернул к туалету, в первом классе есть свой... надо обязательно посмотреть, как бур-жуи живут... а отвел в сторону занавес, разделяющий пер-вый класс и... остальных, исчез. Юлия замерла, продолжая сохранять злое и вместе с тем обиженное лицо восточной женщины, которую муж золотом осыпает, но свое внимание распределяет по до-ступным московским бесстыдницам. По ту сторону прохода изящная молодая женщина вы-двинула столик, подняла с пола и поставила, раскрыв, но-утбук. По тому, как профессионально улыбнулась своему спутнику, Юлия поняла, что это и есть одна из тех секре-тарш на выезд, самых высокооплачиваемых профессиона-лок, что сопровождают бизнесменов в далекие поездки. Ее подруги рассказывали о таких с жаром, в котором осуждение перемешивалось с жгучей завистью. Такие, по слухам, в самом деле умеют печатать, стенографировать, сервиро-вать столы, даже служат переводчицами, а не только при-водят в норму гормональный тонус нанимателя и его друзей. По проходу шелестнули шаги. Не поворачиваясь, она уже чувствовала, что подходит Олег. Он плюхнулся ря-дом, угрюмый, раздосадованный. -- Что, -- сказала она негромко, но так, чтобы услы-шали, -- не повезло? -- Замолчи, -- буркнул он. -- Постыдился бы, -- сказала она горячим шепотом. -- Замолчи, дура! --рыкнул он, но в его голосе она ощутила поощрение. -- У тебя взрослые дети! -- сказала она уже громче. -- А ты этих бесстыжих бегаешь щупать!. Он схватил полотенце с ее колен, вскочил и пошел обратно по проходу. Обернувшись, она видела, как он вытирает им потное раскрасневшееся лицо. Вернулся, полотенце в руке скомкано, Юлия насто-рожилась, заметно, что в полотенце что-то еще... Когда Олег тяжело опустился в кресло, с облегчением поня-ла, что никто не заметил ничего уже потому, что стара-лись не смотреть на развязного среднеазиата, от кото-рого пахнет чесноком. Он опустил полотенце между их креслами, тут же выдернул, бросил ей на колени. Юлия наклонилась к его уху: -- Что-то случилось? -- Все в порядке, -- буркнул он. Закрыл глаза, рука его коснулась ручки рядом. Крес-ло плавно изменило наклон. Губы надулись, как у оби-женного ребенка, он начал размеренно посапывать, но тут же всхрапнул, дико посмотрел по сторонам. По ту сторону прохода в кресле с удобствами располо-жился румяный и жизнерадостный толстяк средних лет. Он вытер платком лоб, сразу же заказал стюардессе хо-лодный боржоми, на Олега взглянул веселыми живыми глазами: -- Не спится? Я тоже не могу спать в самолетах. Ле-таю чуть не каждую неделю, а вот спать не привык. Вы с Востока?.. Мы сейчас поворачиваемся лицом к Востоку!.. Очень!.. Я помощник сенатора штата Мичиган... лоббист, ха-ха, хотя лоб у меня как лоб... Вы бизнесмен, да? Олег кивнул: -- Да. Скот, рудники. -- О, и рудники? -- удивился толстяк. От его взгляда не укрылись ни "Ролекс" Олега, ни серьги с бриллианта-ми Юлии. -- Это похвально, похвально!.. Медь? -- Никель, -- сообщил Олег. -- Вам повезло, -- произнес толстяк уважительно. -- Никель сейчас идет в цене. Меня зовут Майкл Айвэноф, я сейчас как раз занимаюсь Востоком... Это же просто за-мечательно, что ваш жизненный уклад наконец-то вошел в орбиту цивилизованного мира! Если бы не те банды талибов и вакхабитов... Олег сказал обидчиво: -- Почему же банды? Это люди идеи. -- О! -- воскликнул экспрессивно Майкл, он явно копировал юсовцев с итальянцев. -- Я не хотел вас оби-деть!.. Это люди идеи, но какой идеи!.. Это все разру-шительно!.. Это бесчеловечно! -- Почему? -- удивился Олег. Юлия посматривала с тревогой, Олег почему-то завел-ся, это неосторожно, но Олег в ее сторону не смотрел, на толчки в бок внимания не обращал. Майкл в ужасе распахнул чистые невинные глаза. Ру-мянец распространился по всему лицу, окрасив даже лоб. -- Как вы можете такое говорить?.. Как вы можете го-ворить такие ужасные вещи?.. Ведь эти талибы... они ведь уничтожают все права человека!.. Все его неотъемлемые и незыблемые права! Они снова ввергают человека в око-вы ритуалов... Олег слушал краем уха, одновременно стараясь дер-жать в сфере внимания как весь салон, так и чересчур улыбающуюся стюардессу, всех разношерстных пассажи-ров, которых запомнил и увидел так, как только один он мог видеть, а по реву моторов он уже мог бы с точнос-тью сказать, сколько какой проработал, когда делали про-филактику, какие детали заменили, а какие служат с первого же дня. Голос соседа слегка истончился, как у галла, затем обрел звучный оттенок меди, словно говорил римский оратор. Перед глазами чуть поплыло. В боку ощущались медленные тяжелые толчки. Боль постепенно затихала, но опухоль, как он чувствовал, разрослась, захватила нижнюю часть грудной клетки. Он чувствовал, как тон-кие нити снизу только что коснулись сердца, поползли по его плотной оболочке. Их подбрасывает при каждом толчке сердца, но эти нити ползут, ищут, где внедрить-ся, ищут зацепки... вот какой-то усик сумел прикре-питься, выделил разъедающую жидкость или просто проколол тугую оболочку, тут же вся толстая нить... скорее трубка, по которой перекачивается черт знает, что, начала очень медленно вползать в сердце... Он знал, что сидит с сумрачным выражением на сво-ей восточной физиономии, но в сознании произошел болезненный сдвиг, лицо жизнерадостного Майкла рас-плылось, как воск на солнце, на его месте возникло лицо жизнерадостного Маркония, старого друга, сенатора Рим-ской империи, в доме которого он часто останавливался. "Как вы можете об этом говорить? -- звенел в его ушах возмущенный голос. -- Ведь это же... Это же полуживот-ные!.. Они даже говорить не умеют связно!.. Подумать только, они отрицают все наши демократические свободы, завоеванные с таким трудом... Все неотъемлемые и незыб-лемые права квиритов!.. Они ввергают свободного челове-ка во власть нелепых ритуалов! Они выступают против храмовой проституции, а ведь только мы, римские юрис-ты, создали все условия, дабы за всеми слоями общества были признаны равные права. Даже гомосексуалисты мо-гут быть сенаторами, уже не скрывая своих пристрастий!.. А наши оргии, которым так ужасаются варвары, -- разве не следствие свобод? Богатства, если хотите?.. Да, мы реша-емся высвободить на время эти животные начала, что та-ятся в каждом человеке, насытить их, чтобы снова стать человеком чистым и готовым к творчеству, созиданию, -- это разве не разумно?" Он тогда, помнится, сидел у очага и дрожал, пережи-вая такой же шок после заживления тяжелых ран от ко-ротких римских мечей, кивал рассеянно, соглашался, а Марконий распалялся: "А посмотрите, что предлагают взамен эти ужасные христиане, так они себя называют!.. Уничтожить вавилонскую блудницу -- в своем косноязы-чии так именуют цивилизованный Рим, столицу юристов, поэтов, логиков, инженеров! -- запретить женщинам до-ступ к искусству, науке, высшим должностям. Мол, их обязанность -- сидеть дома и рожать, рожать, рожать, сведя их роль только к... я даже не подберу слово! Они запрещают, подумать только, изображать богов!" Вопль был таким неистовым, что Олег откликнулся сквозь думы: -- Да-да, запрещают. -- Даже своего бога, он у них один, -- продолжал зве-неть голос, и Олег некоторое время не мог понять, при-надлежит он Марконию или же этому Майклу, -- им нельзя ни в благородном мраморе, ни в дереве, ни в изящных фресках, так как... ха-ха... он у них не имеет образа!.. Незримый, бесплотный, всеобъемлющий, всемо-гущий... Ну что это, скажите, за бог? Если мы со своими богами не очень-то считаемся, а ведь они... ха-ха... по словам поэтов, частенько посещают наших граждан, осо-бенно женщин в соку... то как можно всерьез принимать такого бога? -- Бунтари, -- пробурчал Олег, потому что надо было что-то сказать, слишком долго молчать невежливо. -- Бунтари. -- Ха-ха!.. И с этой нелепостью они думают распро-странить свою веру? Когда запрещают рисовать людей, даже животных? Дескать, только растения или простые узоры. Я видел по телевизору, как их шариатские патру-ли врываются в дома, ломают игрушки, статуэтки, рвут картины мастеров!.. А женщины? Вы видели, во что пре-вращаются женщины, когда туда приходят талибы? Зато мы вот только-только подготовили к рассмотрению в се-нате закон, чтобы в летнее время женщинам... пока толь-ко женщинам!.. разрешалось ходить обнаженными. Спер-ва законопроект протолкнем в северных штатах, там народ спокойнее... да и то сперва только с обнаженной грудью... а уж потом... ха-ха!.. полностью. Разве это не ваша исламская мечта о джанне, где каждого мужчину ждут готовые на все услуги гурии? А затем можно будет разрешить совокупляться в общественных местах -- вот что значат наши свободы, раскрепощение, освобождение от оков старой нравственности! Разве народ, простой народ, не пойдет за нами? Занавес колыхнулся, показался богато уставленный столик на колесиках. Улыбающаяся во весь рот стюардесса катила осторожно, на всех этажах громоздились горы тарелок с по-ресторанному сервированными блюдами. На нижних теснились бутылки с праздничными наклейками. Форменная одежда расстегнута по случаю жары, и когда девушка наклонялась, можно было рассмотреть не только белые молочные железы, но даже розовые соски. Юлия с неприязнью подумала, что, ког-да покатит столик в салон для простого люда, улыбка станет поуже, а пуговички застегнет, застегнет... Майкл умолк на полуслове, его рука умело цапнула с нижней полки бутылку кагора. Девушка с милой улыбкой поставила ему на столик завтрак, с поощрительной улыб-кой замечая, как глаза лоббиста выпучиваются, словно у рака, вознамерившегося через вырез ее блузки рассмот-реть и форму ее лобка. Вот эта, подумала Юлия разозленно, готова сразу же воспользоваться свободами нового закона: не только ходить обнаженной, но и вовсе... это... в общественных местах. Не со всеми, конечно, а только вот с такими, кто летает первым классом. Ее собственное место было у окна, она все время погля-дывала на ровное снежное поле далеко внизу и никак не могла поверить, что это те самые облака, которые с земли кажутся недоступными. Точно так же, мелькнула мысль, трудно поверить, что не Солнце встает на востоке из-за края земли, а планета... всего лишь планета с бешеной ско-ростью несется... Плечи зябко передернулись, она поспешно отогнала неприятную мысль, свернула ей шею, затоптала, растер-ла в пыль и стряхнула с ладоней. В салоне самолета спо-койно, надежно, гораздо спокойнее и надежнее, чем в гигантском туристическом автобусе. Даже спокойнее, чем если бы этот автобус стоял на месте. Страх медленно уходил из тела, мышцы расслабились, она почти начала ощущать удовольствие от комфорта, как самолет уже начал снижаться. Едва стюардесса объявила, что самолет заходит на посадку, Олег проснулся, огляделся дикими глазами: -- Что, уже?.. Велик Аллах, какие гурии меня встреча-ли в джанне! -- Бесстыдник, -- сказала Юлия с достоинством. Через окно видно было, как подают трапы. Обычный придержали, а второй, понаряднее и шире, подогнали к выходу пассажиров первого класса. Дверь распахнулась, Юлия отшатнулась, словно перед ней распахнули заслон-ку доменной печи. Воздух обжигал кожу, а когда она на-чала спускаться по трапу, видела, что весь необъятный аэродром залит беспощадными солнечными лучами, юр-кнуть в тень некуда, а отполированные до зеркального блеска бетонные плиты отражают солнце. Глава 22 Она соступила с последней ступеньки, щурилась так, что нос собрался в гармошку: солнце не только жгло го-лову и плечи, но даже снизу острыми лучиками кололо глаза под приспущенными веками. Когда уже сидели в автобусе с открытым верхом, Юлия заметила, как с параллельного трапа, по которому выхо-дит народ попроще, в их сторону бросали злобные и од-новременно удивленные взгляды какие-то бородатые мужчины. На огромной стоянке возле аэропорта Олег спокойно подошел к одному элегантному автомобилю, открыл двер-цу своим ключом, распахнул перед Юлией: -- Садись! Когда он вырулил на широкую дорогу, где автомашин было совсем мало, она прошептала: -- А как насчет кражи автомобилей? -- Сурово, -- ответил он. -- А тебя это не пугает? Здесь наверняка построже, чем в Москве! -- Намного, -- согласился он. -- Потому здесь почти не воруют. -- А у тебя даже отмычки наготове! Он удивился: - -- Какие отмычки? Я тебе что, уголовник? Это ключ. И автомобиль это мой. -- Как? -- не поняла она. -- Как? -- Да так. Позвонил, его подогнали и поставили здесь. Сейчас мы едем в порт. Там нас ждет катер. Мой катер! -- Здорово, -- прошептала она. -- Круто все-таки, гады, живете. А нам из-за вас, чертовых шпионов, зар-плату по три месяца задерживают! -- Круто, -- согласился он. -- Только недолго. Она смерила его взглядом: -- С этим можно поспорить... Хотя, наверное, и не всем так везет. Кстати, что там было? В самолете. Он сказал небрежно: -- Террористы. --Что? -- Трое идиотов решили угнать самолет, -- объяснил он. -- У одного был пистолет, я его и забрал, у другого -- что-то вроде взрывчатки. Третий вообще только с кула-ками. Правда, хорошими... Я их заметил еще при посад-ке. Волновались слишком. Ума не приложу, как ухитри-лись пронести оружие? Не иначе кто-то из служащих посодействовал. Словом, пистолет я забрал... -- Как? -- удивилась она. -- Никто ничего не заметил? -- Меня старались не замечать, -- усмехнулся он. -- Как дыхну чесноком, так прямо шеи сворачивают, толь-ко бы не видеть... Уронил я ему на грудь полотенце, сам вытащил пистолет, в том же полотенце и взял, заверну-тым. А ему на ухо шепнул, чтобы сидел и не рыпался. Мол, у группы, что летит в этом же самолете, задание поважнее, чтобы дать им сорвать. Ну, он даже в туалет боялся после этого выйти. Юлия посмотрела в зеркальце заднего вида. Позади двигался огромный красивый грузовик. Из высокой тру-бы попыхивал сизый дымок. -- Надо бы сообщить в полицию, -- сказала она серь-езно. Он отмахнулся: -- Нам эти мелочи важны? -- Конечно, -- удивилась она. -- Они ж преступники! -- Да ладно тебе, -- буркнул он. -- Неужели все жен-щины такие мелочные? На вот, потри харю. -- Ты сама вежливость! -- Я такой, -- сказал он довольно. -- Поверишь ли, два дня правила этикета учил, хотя любую математическую формулу запоминаю за пару секунд! Жидкость пахла отвратительно, но в зеркальце с каж-дым взмахом появлялось ее настоящее лицо. Когда про-вела по зубам, золото исчезло, фальшивые нашлепки растворились, зубы снова встали ровным рядком, жемчужно-белые, просто великолепные. -- А как с носом?