Тиверцы понурили головы. Храбр внезапно прервал смех, рявкнул: -- Взять! Олег шагнул назад, схватил Гульчу и с силой прижал к шершавому стволу. Воины Храбра прыгнули на Тура, повалили и прижали к земле, остальные ринулись на оцепеневших тиверцев. Завязалась сеча, зазвенел металл, послышались крики и стоны. Храбр, не обращая внимания на побоище, шагнул через поляну к дубу, где стоял Олег, сказал сильным мужественным голосом, в котором слышался звон булата: -- Твой колчан пуст... Были твои стрелы с белым пером? -- Их было мало,-- ответил Олег.-- Тиверцы ленивы, не могли запасти. Храбр широко улыбнулся, оценивающе оглядел Гульчу. Она ответила дерзким взглядом, кинжал держала в правой руке, на левой -- верхнюю рубаху, которую она успела снять, готовясь к схватке с тиверцами. -- Вы принесли нам удачу,-- сказал Храбр. -- Если бы я знал,-- ответил Олег,-- что встречу вас здесь, ее не было бы. Храбр показал рукой в сторону реки: -- На той стороне наши кони. Мы чтим гостей, которых посылает Перун, вам будут рады в моем племени! Олег чуть чуть склонил голову, его меч глухо стукнул, опускаясь в ножны. Гульча недоверчиво оглядела Храбра, спрятала кинжальчик. Храбр с улыбкой смотрел на нее. -- Маленькая, но злая,-- сказал Храбр одобрительно,-- ее примут как гостя--воина. Как поляницу! Они втроем перешли по мелководью, отроки с готовностью выбежали навстречу, ведя коней в поводу. Храбр расхохотался, видя, как откровенно засмотрелись отроки на Гульчу. Он вообще часто и охотно смеялся, этот вождь рашкинцев, блистая ровными белыми зубами. Поехали вдоль реки, позади слышались отдельные крики и затихающий звон. Двое воинов сурового вида молча держались в отдалении. Их руки всегда были возле рукоятей мечей, глаза не оставляли Олега, но во всех взглядах он не уловил враждебности. Весь рашкинцев лежала в зеленой долине, защищенной холмами от ветров. Олег насчитал тридцать домов, широких, с толстыми стенами, крытых гонтой. Тридцать домов охотой не прокормишь, а у земледельцев всегда нрав мягче. В то же время рашкинцев знали как самых лютых нравом... Свирепые боги? Храбр подчеркнул, что они чтят гостей, которых шлет Перун, бог воинов, не упомянул даже Велесапокровителя странников, Рода, Сварога... И Храбр, и другие красноголовые смотрят на него желтыми глазами Лиски. Сколько веков минуло? Он на миг ощутил приступ боли, Лиска встала перед глазами. Это ее и его дети... Из домов выходили женщины, дети выглядывали из окон, мужчин Олег не видел все на охоте, в набегах, ушкуйничают, ходят в наемниках в Царьграде, даже в Багдаде и далеких странах, где только солнце и пески, где не знают зимы. В огромных просторных палатах Храбр давал пир в честь гостей. Олег и Гульча сидели на почетных местах, стол ломился от яств, кубков с медом и пивом, гридни вереницей вносили истекающих соком зажаренных поросят, лебедей, речную рыбу. Гульча не знала славянских обычаев насытилась с первых же двух блюд, наелась с третьего, с пятого набила живот так, что стало трудно дышать, но блюда все несли и несли. Гульча только провожала их жалобными глазами, ноздри красивого носа раздувались, а рядом противный пещерник тихо посмеивался, отщипывая от каждого лакомства по крошке, да и то не от каждого, причмокивал... Гульча перестала считать на двадцатой смене блюд, а их все несли: свиные уши, вымоченные в кислой ежевике, поджаренную печень кабанчика с лесными грушами, турьи языки в муравьином соку... Пещерник постепенно ожил, начал пробовать основательнее. Гульча не удержалась, отщипнула чего то неслыханно сочного, духмяного, с опасением положила на язык, и там сразу растаяло нежно. Она непроизвольно сглотнула, чувствуя, что живот вот-вот лопнет. Пещерник ел уже вовсю, чавкал, брал еду руками. Жирный сок тек по толстым пальцам, губы блестели. Она возненавидела его -- не предупредил, теперь вот жрет, а она только смотрит! Храбр часто поднимал кубок, пили здравицу за воинские подвиги, за Перуна и его воинов. За столом было шумно, с Храбром пировали самые свирепые воины и самые отличившиеся. В зал зашел воин, на сапогах тина, к мокрой одежде прилипли листья. Оставляя ошметки грязи, он прошел через просторную горницу прямо к столу, бросил на стол перед Храбром связку стрел. Храбр вопросительно поднял брови. Воин наклонился к его уху, что то прошептал. Храбр выслушал, кивнул воину на дальний конец стола. Олег и Гульча с беспокойством посматривали на вождя. Тот наполнил кубок, выпрямился во весь рост, кольца на поясе громко звякнули. -- Воины Перуна! -- прокричал он зычным голосом. -- Пусть не скажут в соседних племенах, что мы не учтивы к чужим... Ха ха!.. Вот сегодня святой пещерник, пробираясь ночью через лес со своей послушницей, в темноте нечаянно обронил свои стрелы. Наши воины полдня лазали по кустам, но собрали все до единой! Я возвращаю их святому человеку и говорю, что ни одну не уронил зря, ха ха! Только двоих Кабан успел застать живыми, ха-ха... Возвращаю тебе твои стрелы, святой человек! Он потянулся через стол, положил связку перед Олегом. Один из старых воинов покачал головой, сказал недоверчиво: -- В полной темноте... четырнадцать стрел!.. и два промаха?.. Нам бы такие промахи... Гульча ответила громким сердитым голосом, который прорезал шум и гам: -- А что ты хотел?.. Своими стрелами он бы не промахнулся. Эти были не его, а дураков, которые гнались за нами! Храбр внезапно шумно фыркнул в кубок, пиво выплеснулось на стол. Он захлебнулся от смеха: -- Стрелы тиверские?.. А хозяину, небось, сломали шею? Гульча сказала сердито: -- Кому шею, а кому спину!.. нам делать нечего, как запоминать. Теперь уже хохотали все воины, взревывали от восторга, хлопали ладонями по коленям, стучали рукоятями ножей. Храбр хохотал, запрокинув голову. В палаты, привлеченные шумом, заглянули повара, заулыбались с облегчением, исчезли. Олег сказал смиренно: -- У нас важное дело. И срочное. Я хотел бы выехать завтра на рассвете. Он украдкой осмотрел суровые лица, испещренные шрамами. В их жестоких глазах сейчас пляшет смех. Но рашкинцысамые лютые, самые жестокие... Храбр сказал успокаивающе: -- Святой пещерник, только свистни!.. Ты принес нам удачу восемнадцать дураков с их мечами, кольчугами, шлемами. На обменном торге за хороший меч дают пять хороших коней. Или сорок коров. Кстати, мы захватили их коней тоже у тиверцев кони хорошие! Олег кивнул: даже плохая лошадь стоит пять волов, а хороший боевой конь потянет на целое стадо. Тиверцы славились конями, к тому же были хорошими оружейниками. В погоню за ним отрядились в полном вооружении, взяли лучших коней и лучшее оружие, не пожалели. Вот только на свою беду догнали уже на чужой земле. Старый воин, что сидел рядом с Гульчей, предложил: -- Я подберу настоящие длинные стрелы. Нашенские! Мы чтим стрелков, они тоже угодны Перуну. Другой добавил негромко: -- Я подберу коней. Храбр подмигнул Олегу одобряюще: -- Им можно верить, святой волхв. Один лучший стрелок, а другой коней понимает лучше, чем людей. Олег спросил осторожно: -- А для моей послушницы? Он ощутил, как напряглась девушка, дыхание ее остановилось. Храбр отхлебнул из кубка, сыто рыгнул, обнадеживающе пробурчал: -- Не знаю. Пусть сама поглядит. Каких коней выберет, тех и отдам. Одного под седло, троих в запас. Подойдет? Олег медленно наклонил голову, пряча радость: -- Еще бы! В конях она разбирается. В людях неважно, зато в конях... Старый воин довольно взревел, толкнул Гульчу в бок огромным кулаком: -- А что люди? Тьфу!.. Вот конида! Гульча ответила с вызовом, глядя на Олега: -- Конечно, лошади намного лучше, чем некоторые люди. Мы завтра посмотрим с утра. Седла с потниками? -- Есть скифские, меровингские, каролингские, но лучше нашенские, переделанные для местных коней. У франков кони мелковаты, у тевтов тяжелы, вот у тиверцев и рослые, и быстрые, и выносливые! Они углубились в детали, Олег дальше не слушал. Гридни вереницей вносили сладкое, Олег все еще пробовал, но перестал указывать на мешок. По обычаю рашкинцев понравившееся блюдо можно было взять с собой, многие принесли мешки из непромокаемой кожи. Пещернику гридни без его напоминания складывали не самое лакомое, а пригодное для дальней дороги. Лишь за полночь ушел Олег с пира. Им постелили роскошную постель, мягкие шкуры и меха лежали в десять слоев, подушки были из тончайшего пуха. Похоже, Храбр мало верил в святость пещерника -- второй постели не оказалось вовсе. Гульча скользнула под шкуру первой и замерла в ожидании, но пока Олег снимал сапоги, расстегивал пряжки, развешивал по стенам ножи, пояс, она... заснула, измученная такими событиями дня. Проснулась, сразу ощутила стыд и злость на себя, торопливо протянула руку рядом еще тепло, но самого пещерника не оказалось. За стеной ржали кони, слышались голоса. В раскрытое окно светило яркое солнце. Храбр сам заботливо проверил мешки, копыта лошадей. Они выехали на своих конях: Олег на огромном белоснежном жеребце, Гульчана вороном. Оказывается, тиверцы подобрали их, идя по следу беглецов, привели в руки рашкинцев. В запас Гульче дали двух рослых коней под расшитыми чепраками, в изукрашенной узде, а в гриву вплели цветные ленты. Олег косился, хмыкал: рашкинцы считали ее свирепой поляницей, но не забывали, что она красивая женщина, под которой и конь должен быть красивым. Десять воинов сопровождали их до граничных холмов. Когда они остались позадихолмы и воины, Гульча проговорила тихонько: -- Я не верила, что уберемся целыми... Каждый миг чего то опасалась! -- Я тоже, -- признался Олег. Гульча искоса оглянулась, но рашкинцы уже повернули коней, исчезли за деревьями. -- Хорошо я подыгрывала? -- Умница, -- подхватил Олег. -- Искусная притворщица. Они поехали молча. Гульчачак косилась на пещерника, стараясь угадать: похвала или издевка? Он ехал неподвижный, суровый, невозмутимый. Ей хотелось залезть к нему вовнутрь, прочувствовать его, понять, чего он хочет, чем живет. Олег повернул к девушке голову, его глаза смотрели с симпатией, понимающе. Гульча вспыхнула: -- Все равно ты толстокожий! -- Не пришло время тонкошкурых, -- ответил он мрачно. -- Жестокий мир сотворили боги. -- Почему? Олег двинул плечами: -- Какой сумели. Мы, люди, должны сделать лучше. Нам жить, не богам. -- Сумеем? Он улыбнулся краешком губ с таким превосходством, что она в очередной раз возненавидела его. -- Он уже намного лучше... Люди сделали. -- Тебе виднее, -- сказала она язвительно. -- Ты видел времена похуже. По тебе это хорошо заметно. Олег мягко улыбнулся, и девушка готова была его убить за эту улыбку. Подъезжая к излучине, он ожидал издалека увидеть тонкую березку, ту самую березку Славена. Отчетливо помнил тот поздний вечер: Славен вкопал ее на этом крутом берегу, тогда здесь еще текла пересыхающая речушка, желтые листья устилали землю, красный шар Подателя Жизни висел над виднокраем, в небе тянулись стаи, уходя от наступающей зимы. Славен притоптал землю вокруг березки, отошел на шаг, сказал, любуясь: "Древние рекли, что мужчина должен выполнить три дела: родить сына, построить дом и посадить дерево. Дерево я посадил, очередь за домом и сыновьями". Конь бодро взбежал на косогор, и Олег замер, не веря глазам. Впереди шелестела мелкими листочками, насколько хватал глаз, необъятная березовая роща. Белые нежные стволы призывно манили, обещали прохладу. Конь сам ускорил бег, и вскоре они нырнули в зеленую рощу. Воздух был чистым, свежим, дорожная пыль не проникала в рощу, как бы ветер ни старался нанести грязи и сора. Олег направил скакуна на самую кручу. Они миновали небольшой бурелом, при виде которого в страхе сжалось сердце, но дальше деревья почтительно расступились: над самой кручей стояло исполинское дерево! Олег не сразу признал березу, настолько могучим и приземистым был стволберезы такими не вырастают, кора потрескалась, бугристое нутро вывернулось. Лишь вверху поблескивало белым, а на обозримом уровне кора была в серых шрамах, наплывах, буграх. Береза прародительница выросла на просторе, потому не тянулась вверх, как ее многочисленное потомство, а пошла в стороны толстыми ветвями. -- Испослать тебе, Славен, -- произнес Олег негромко. -- Спасибо за дом, который ты построил, и за сыновей. Их у тебя намного, чем деревьев. Гульча смотрела непонимающе, переводила взгляд то на Олега, то на березовую рощу. Олег тронул коня, они миновали березняк. Лицо пещерника было печальным. Он перехватил взгляд девушки, виновато улыбнулся: -- Извини, старческие воспоминания... Гульча фыркнула пренебрежительно: -- Скажи еще, что помнишь эти березки молодыми! Через два дня, проезжая вдоль Днепра, он не утерпел, сделал немалый крюк, они проехали через могучую дубовую рощу. Олег даже растерялся, затем чутье вывело на обширную поляну, где посередине возвышался исполинский дуб. Вандал посадил его еще крохотным прутиком, второй раз Олег видел его уже молодым дубком, с того времени в этих краях не бывал. Дуб Вандала! Сколько из его желудей выросло молодых могучих дубков? Выстояли, оттеснили соседние деревья, несмотря на стада кабанов, рыскающих за желудями, несмотря на пожары, свирепые ветры, засухи... Что ж, сыновьям Вандала пришлось выстоять еще более нелегкие штормы, грозы и ураганы! В полдень Олег дал малый отдых коням, они пообедалив дорожные мешки гостеприимные рашкинцы насовали еды на две дюжины едоков. На этот раз Гульча с готовностью приготовилась выбирать и капризничать, однако пещерник строго велел съесть сперва то, что испортится до вечера. Снова с набитым животом девушка едва встала, на четвереньках отползла от походного стола. Олег, откровенно издеваясь, помог ей взобраться на коня. Они видели великое множество звериных следов: перебегали дорогу, не страшась, олени, стада свиней. За спиной Олега торчали оперенные стрелы длинные, с закаленными наконечниками. Даже у Гульчачак руки дергались в охотничьем азарте. Пещерник же ехал, похожий на вырезанную из дерева фигуру языческого бога. Когда солнце начало опускаться к вершинам деревьев, Олег остановил коней посреди широкой долины, с удовлетворением огляделся. Деревья стояли могучие, надежные, с изогнутыми ветвями. Сухостоя много, от цветов на поляне идет хороший запахнежный, но мощный, здоровый. Торопливо прошмыгивают пчелы: на полянутонко гудя от нетерпения, а обратногудя тяжело, облепленные пыльцой, мохнатые, толстоногие. -- Соберешь хворост? -- спросил он. Гульча, которая только что собиралась идти за хворостом, мгновенно возразила: -- Лучше расседлаю коней. Костер мужское дело. -- Тебе виднее,-- согласился Олег. Она посмотрела ему в спину подозрительно: где издевка? Тон больно смиренный. Сухих сучьев, смолистых и толстых, лежали под каждым деревом целые кучи. Олег сложил две горки в запас, вытащил из мешка котел и медвежатину. Потянулся за огнивом, но Гульча еще не сняла нужный мешок, конь с ней игрался, отпрыгивал, игриво хватал зубами за рукав. Олег усмехнулся, повернулся к кучке хвороста, протянул ладони. Тихим голосом он сказал Слово, и на краешке бересты вспыхнула искорка, взвился дымок. Олег положил сверху тонких щепочек, подул, и красное пламя жадно охватило новую добычу. Когда раскрасневшаяся Гульча подошла к костру, на треноге уже кипел котел, поднимался вкусный ароматный пар. Пещерник помешивал длинной ложкой, зачерпывал, отхлебывал, добавлял щепотки трав, корешков. Медом и акридами, подумала Гульча мстительно. Пещерник! Такого бугая теми акридами кормить, которые желуди жрут. Очаровательно улыбаясь, девушка подсела к огню. Олег остро взглянул ей в глаза, снял котел с огня. Гульча вытащила из за голенища ложку, подумала твердо, что сегодня она обязательно затащит этого угрюмого пещерника в постель. Цветы пахнут одуряюще, воздух неподвижен, на смену дневным цветам раскрылись ночные, а их запах еще гущеколдовской, сумасшедший... Она сама постелила турью шкуру, сложила веточки ближе, чтобы в случае нужды бросать в огонь лежа. Пещерник некоторое время молился своим языческим богам, повернувшись на восток, лицо его было печальным. Гульча мгновенно прониклась жалостью, поклялась себе быть с ним нежной и послушной он так много страдал, судя по его печальным глазам, возможно, даже из за женщин. Она докажет ему, что не все женщины такие, что даже если его обманывали много раз, то все равно не надо зарекаться. Ведь вера язычников ничего подобного не запрещает... Олег неслышно опустился рядом с нею, лег навзничь, забросил могучие руки за голову. Он не накрылся, и Гульча завороженно засмотрелась на божью коровку, что бежала, часто перебирая лапками, по его мощной груди, застревая в густых волосах. У нее была красная спинка с черными точками. Коровка трижды меняла направление, останавливалась, терла щеточки на голове. Гульча извертелась, дважды приподнимала голову, намереваясь как бы во сне положить ее на грудь пещернику, но проклятое насекомое не убиралось, а Гульча не была уверена, что пещерник не возмутится, если она прибьет букашку. На Востоке пещерники и вовсе метут перед собой землю вениками, чтобы не раздавить какого нибудь жучка... Олег начал проваливаться в сон, как вдруг ощутил чужое присутствие. Чье-то сознание недоброе, враждебное искало его, пыталось определить его стоянку. Он вздрогнул, напрягся, сбрасывая усталое расслабление, и чужое сознание отпрянуло, ударившись о незримый забор, но тут же возобновило натиск, уже откровенно ощупывая его мозг, пытаясь сжать в незримом кулаке его сердце. Он с трудом поднялся на колени, хватая ртом воздух. Сердце стучало бешено, испуганно. На фоне неба мелькнуло бледное лицо Гульчи. Это не Семеро Тайных. Их прикосновение светлое, легкое. Сейчас чувствовалось свирепое Злонещадное, сильное! Встревоженный голос Гульчачак прорвался сквозь стену: -- Что то случилось?.. Ты слишком возбужденный какой то... Прими это легче. У тебя был большой перерыв, но не волнуйся, все будет хорошо... -- Да да, хорошо, -- ответил он сипло, горло повиновалось с трудом. -- Я все сделаю, чтобы тебе было хорошо... -- Все?.. Поднимайся, быстро! Она с готовностью вскочила стройная, юная, красные лучи заходящего солнца ярко осветили ее нагую фигурку, широко распахнутые в ожидании глаза. Пухлые губы зовуще приоткрылись. -- Быстро на коня, -- велел Олег хрипло. Его шатало, он чувствовал, что его глаза пучит, а лицо само собой перекашивается в гримасе. Она удивилась, но послушно бросилась к пасущимся неподалеку коням, вспрыгнула на своего вороного. Обернувшись, смотрела удивленными глазами, но покорно молчала. Олег сгреб пожитки, вылил остатки еды, сунул котел в мешок. Не было сил затоптать костер, и он выплеснул на багровые угли обе баклажки воды. Зашипело, взвился белый пар. Он забросил мешок на запасного коня, спросил Гульчу: -- Так и поедешь? Голой? В темных зрачках девушки вспыхнула зеленая искорка: -- Ты хочешь... чтобы мы сейчас уехали? -- А чего ж тогда ты на коне? Она помолчала, ответила тихо: -- Я думала, ты знаешь... Когда она, одетая и застегнутая на все пряжки, снова запрыгнула на вороного, Олег сразу пустил коня в галоп. Сумерки опускались быстро, от деревьев побежали угольно-черные тени, подминая и пожирая траву и кусты, но до наступления полной тьмы он изо всех сил старался убраться как можно дальше от опасного места. Гульча спросила глухо, не поворачивая к нему головы: -- Что случилось? Что за нелепая борьба с самим собой? -- Я неверно зажег костер, -- ответил Олег. Она покосилась на него, лицо пещерника было решительным. Ее начал захлестывать гнев, она проговорила с трудом: -- Ты снялся со стоянки... из-за неверно выполненного ритуала? -- Я пещерник, -- напомнил он. -- Для меня это важно. Они неслись в наступающую ночь. Олег чувствовал холод в сердце. Его знобило. Расплата за лень! Разжег бы костер ударом кремня, спал бы спокойно. А призвал на помощь магию -- его услышали все волхвы на сотни верст, а сильнейшие из них -- и на краю света. Сейчас все, владеющие магией, знают, где он находится! В том числе и те, кто люто ненавидит его, кто следит за ним. Странно! Он был уверен, что врагов у него не осталось. ГЛАВА 8 Уже в полной тьме, когда они скакали под ночными звездами, а лунный свет серебрил высокую траву, Олег увидел вырастающую темную стену, сказал напряженно: -- Туда, к деревьям! Переночуем под ветками. -- Боишься, что на тебя упадет черепаха, как на Сократа? -- спросила Гульчачак язвительно. Он промолчал, и она подумала, устыдившись, что варвар не может знать этого славного имени. Спешившись на опушке, Олег ввел коней под раскидистые ветви дуба, что рос в сотне шагов от опушки, расседлал, привязал к мордам торбы с овсом. Гульча уже без понуканий собрала в потемках хворост, всякий раз поднимая визг, когда пальцы в темноте хватали вместо гладкого сучка скользкую лягушку. Олег разжег огонь двумя могучими ударами кресала по огниву. Когда костер разгорелся, они долго сидели бок о бок, глядя в меняющееся пламя. -- Ты волхв, ставший пещерником, -- медленно сказала Гульча. -- Такие волхвы достигают великой мощи, мне говорил брат. Она впервые после бегства из горящего града обров упомянула брата. Олег поморщился: -- Одни достигают, другие нет... В любом случае, подлое дело -- быть волхвом. Она смотрела с удивлением. Олег сказал терпеливо: -- Человек ценит свободу. Идет на любые муки, даже сам уходит из жизни, но добровольно не идет в рабство. Волховство, магия, чародейство -- рабство худшего свойства: рабство духа. Чудеса совершаются по воле богов, а сами волхвы не знают, как и почему. Любые обряды становятся унизительными, если смысла не знаешь, а повторять надо. Совестливые уходят сразу. Другие держатся подольше. Я сам, к стыду своему, продержался долго... Он замолчал, его рука, помешивающая угольки, дрогнула. Гульча спросила осторожно: -- Но маги... они такие важные! Довольные. -- Старший из рабов, который гуляет с плетью над другими рабами, разве не важен? Но даже раб счастливее мага, он может показать кукиш в кармане, а маг -- нет. Сила мага в искренности. Он должен стать рабом в душе своей. Она искоса смотрела на гордый профиль: -- Люди с совестью добровольно отказались от мощи? Значит, Зло стало сильнее. Его зубы блеснули в красном свете костра: -- Зло вообще сильнее! Оно примитивнее, проще. Ломать легче, чем строить, верно? Но с каждым поколением Добро, как ни удивительно, становится крепче. Разрушенное восстанавливается, города отстраиваются еще краше, вырубленные сады цветут снова... Она содрогнулась: яблоньку нужно посадить, поливать, ухаживать, беречь от морозов, червей и зайцев, но потом кто-то лишь взмахнет секирой... И снова нужно выкорчевывать корень, посадить молодой росток, поливать, закрывать от диких зверей и диких людей, растить из года в год... Но на все усилия достаточно одного удара топора. -- Не понимаю, -- призналась она искренне. -- Зло сильнее, но Добро потихоньку берет верх? -- Думаю, магия идет не от сути богов, а только от Чернобога. Только он всеми силами добивается власти над миром сущим: от муравья до богов. А Род, наш прабог, любит человека, потому влил в его жилы каплю своей огненной крови. Это не дало мощи, лишь прибавило гордости. -- Что хорошего в гордости? Олег ответил честно: -- Пока одни неприятности, согласен. Но без нее я бы уже... почему-то не смог. Гордость говорит, что лучше быть древоделом, чем волхвом. Древодел -- хозяин своего дела. Наперед знает, как вытесать коромысло, как срубить хату. И никто из богов не помогает ему, когда он берет топор и рубит деревья. Он сам творец. Но самое важное -- может своему ремеслу научить любого. Она передернула плечиками, возразила: -- Я, например, не могу -- у меня руки тонкие. -- Врешь, можно научить даже тебя. Дом не срубишь, конечно, но собачью будку... Я ныне тот же древодел. Ведун, а не маг. Ведун сам ведает, что и почему происходит, и даже -- как. У мага сила неизмеримо выше, но это сейчас, сегодня, в эти века. Поколения людей меняются, семена гордости прорастают чаще. Искра Рода разгорается! Когда-то магов не останется на земле -- туда им и дорога! -- будут одни ведуны. За эти дерзкие речи меня отлучили... Она не ответила -- давно посапывала, привалившись к его плечу. Олег осторожно уложил ее и укрыл заботливо шкурой. Рано утром, едва выехали из леса, Олег насторожился, взял в руки лук. Гульча притихла, наконец издали донесся негромкий голос. К ним приближался человек и весело орал похабную песню. Олег перебросил лук за спину, пустил коня галопом. Невзрачный мужик брел неторопливо по опушке леса. За плечами болталась объемистая корзинка. Сквозь редкую плетенку просвечивали масленые бока грибов. Мужик был в драных лыковых лаптях, худой, с голодными глазами, но на веревочном поясе висел длинный поясной нож.Человек обернулся, в испуге уставился на приближающихся всадников. Его рука дернулась к ножу. Олег сказал мирно: -- Мы не враги. Только странники. Есть тут поблизости хорошая дорога на север? Мужик смерил их подозрительным взглядом, но Олег смотрел доброжелательно, девушка была сама покорность, и он убрал ладонь с рукоятки ножа, ответил медленно: -- На север?.. Это где ж?.. А, куда птахи прут весной... Не-а, не ведаю. Мы, тутошние, дальше соседней веси дороги не знаем. -- А какая весь лежит в северной стороне? Человек задумался, поскреб затылок, долго морщил лоб, наконец просиял: -- Да наша ж!.. Я там живу. Отсель прямо на север, хотя нам без разницы, где север, где исчо шо... Олег заглянул в корзинку за плечами мужика, присвистнул: -- Ого!.. Грибные места. Семья большая? -- Какое там, -- отмахнулся мужик. -- Меня так и зовут -- Горюн. Семью вырезали проклятые рашкинцы. Набег был. До набега тоже семья была, так сгорели вместе с домом, когда тюринцы напали... Так и пошло: Горюн да Горюн. Уж не упомню, как звали раньше, а родителей не спросишь -- сгинули, когда дрались за этот лес с колупаевцами... -- Горюн, -- предложил Олег, -- выведи нас на дорогу, а я тебе дам серебряную монету. Небось, во всем селе ни одной нету? -- У нас не село, а весь, -- оскорбился Горюн. -- В селе князья селят своих смердов, а мы пока што вольные. Еще деревней бы обозвал!.. Ладно, идите за мной. Он пошел прямо через поле, оставив лес за спиной. Олег пустил коня следом, но ехать было неудобно за неспешно бредущим человеком. К тому же часто виднелись опасные для конских ног норы хомяков и сусликов, и Олег спрыгнул, пошел рядом с Горюном, держа повод в руке. Гульча некоторое время ехала сзади, но любопытство победило -- слышала только урывки разговора, и тоже слезла, пошла от Горюна слева. Деревья стояли отдельными кучками, лес редел, впереди виднелись бескрайняя степь и синее небо. Гульча споткнулась, пробурчала под нос заклятие на своем наречии, но вдруг тонко вскрикнула. Олег мгновенно бросил ладонь на рукоять меча. Горюн выхватил откуда-то из-под одежды нож. Прямо из земли торчали костлявые пальцы: белые, выбеленные дождями и солнцем кости -- схватили, казалось, Гульчу за лодыжку. В двух шагах лежал наполовину вросший в землю человеческий череп. В пустых глазницах синели милые волошки, по лепесткам карабкался перепачканный пыльцой шмель. Еще дальше белела куча человеческих костей, похожая на развалившуюся поленницу. -- Дальше наши земли, -- пояснил Горюн, -- мы подгорники. Олег кивнул на кости: -- Подгорники или рашкинцы? -- Теперя рази отличишь? Кости у всех одинаковые. Лес остался за спинами. Гульча отпрыгивала от тянущихся к ней рук мертвецов, но в последний момент замечала под ногами другие человеческие кости, с хрустом давила черепа -- рассыпались на осколки, как битая посуда, трещали тонкие косточки. Она уже побелела, шла с закушенной губой, смотрела прямо перед собой, часто вздрагивала. Поле впереди было словно покрыто тающим снегом, сквозь который прорастала весенняя трава. Бескрайнее поле было покрыто человеческими костями!.. Одежда истлела, оружие унесли победители, и дожди и лесные звери постепенно выгладили кости до нехорошего блеска. -- Почему не хоронят? -- поинтересовался Олег. Он не ощутил в своем голосе никаких чувств, смертей вокруг оказалось слишком много, боль притупилась. -- Сразу после боя... Некому. Кто уцелел, еле доползает обратно, потом... забывается. Когда ярится бой, небо черно от воронья. Из чужих краев, мерзота, прилетают! Жиреют на наших бедах так, что летать не могут, а ведь клюют только глаза. Да-да, одними глазами несметные стаи кормятся! Кости хрустели под сапогами, рассыпаясь в пыль. Попадались и свежие -- с остатками одежды, клочьями жил на костях -- недогрызенное сытые звери оставили жукам да муравьям. Земля под ногами чавкала жирная, темная, всюду темнели норы насекомых устрашающих размеров. -- Похоронить бы их, -- предложил Олег. -- Собраться волхвам, объявить перемирие. Пращуры страдают без погребения, они сейчас во власти злого Ящера! Горюн двинул покатыми плечами: -- Теперь не разберешь... У нас закапывают, рашкинцы своих сжигают. Кости все одинаковые! К тому ж работы на тыщи лет, пусть даже на погребение выйдет стар и млад. Ведь бой идет тыщи лет, тыщи! -- Из-за чего? Горюн поскреб затылок, переспросил озадаченно: -- Из-за чего? Да из-за всего можно драться, рази не ведаешь? Из-за баб, земли, скота, травы... из-за того, что те чужие. -- Чужие? Все мы -- дети Руса, внуки Славена, правнуки Скифа! Горюн на ходу уныло поскреб за пазухой, скривил худую рожу: -- Эт усе байки кощунников. Такое наплетут, что хоть сейчас иди обниматься со всяким. Чужие -- они чужие. Их не грешно бить, грабить, брать в полон, зничтожать. А хаты -- жечь, ибо -- чужие. Гульча бледнела все и, наконец, перебежала на сторону Олега, вцепилась в его руку. Ее пальцы дрожали. Олег все ускорял шаг, стараясь поскорее пересечь страшное поле. Кости лежали вразброс и целыми горками, черепа с укоризной смотрели вслед странникам пустыми глазницами. Горюн повел по краю широченного оврага -- дальний край едва виден, но странно неглубокого. Ноготки Гульчи вдруг вцепились в руку Олега глубже: овраг был заполнен человеческими костями. -- Скоро кончится? -- спросил Олег. Он с беспокойством посматривал на бледную, как смерть, девушку. -- Сколько еще идти по костям человеческим? Горюн посмотрел на небо, оглянулся на оранжевый шар солнца, что катился все еще вверх по небесной горке: -- Ну... дня два-три... Ежели не останавливаться на ночь. А может, и больше, я дальше не хаживал. Долго ты, святой волхв, сидел в пещере, ежели не ведаешь, что в мире творится... Это ж усюду! Кощунники грят, что бьются поляне, древляне, дряговичи, хорваты, урюпинцы, вятичи, лютичи, бодричи, все-все другие племена и народы. -- Брат на брата, -- сказал Олег. -- Племя на племя! -- поправил Горюн. -- А ежели бы и брат на брата?.. Всяко бывает. Брат хуже чужака бывает. Очень нескоро они выбрели на широкую утоптанную дорогу, где могли бы разъехаться две телеги, не заезжая колесами на поле белеющих костей. Малость погодя открылся вид на маленькую весь из десятка хаток. Она расположилась в излучине речушки, с другой стороны отгородилась новеньким высоким частоколом и глубоким рвом. Через ров были переброшены из свежевыструганных бревен два моста, а вблизи лежали горелые бревна и жерди. Олег уловил настороженный взгляд Горюна, сказал поспешно: -- Нам недосуг, пройдем мимо. Возьми монету! Он бросил серебряный. Горюн ловко поймал, разжал кулак, ухмыльнулся: -- Давно не видел динара... Пипин? -- Карл, -- буркнул Олег. -- Будь здоров, Горюн! Кони легко пошли наметом, заскучав на бесконечном поле. Кости и черепа тянулись по обе стороны дороги, но при быстрой скачке сливались в грязно-белое полотно, словно снежное поле усыпал пепел исполинского пожара по всей славянской земле. Они скакали двое суток, останавливались все чаще -- уставали кони. На третьи сутки не дотянули и до обеда: пришлось коней отпустить на траву, а сами легли у костра близ дороги. Олег умело сварил душистый отвар из местных трав. Гульча пила с удовольствием -- понравился. Справа от дороги простиралась унылая холмистая равнина. Лишь присмотревшись, можно было понять, что нынешние холмы -- остатки руин древних городов: не то замков, не то крепостей. Циклопические камни блестели под солнцем, между ними протискивалась зелень, кое-где боролись за место под солнцем кусты, даже поднимались белокорые березки, но древесные корни все еще не могли окончательно раздвинуть, обрушить огромные камни. Несмотря на синее небо и яркое солнце, над развалинами словно бы висела незримая тень. Гульча передернула плечиками: -- Похоже на кладбище, где бродят тени мертвых! Олег поморщился: -- Здесь не всегда были руины. Ей почудился вызов, она сразу ощетинилась, сказала ядовито: -- Конечно, ты волхв, знаешь много. Может быть, даже сам помнишь, что здесь было? Олег мерно отхлебывал обжигающий напиток, смотрел поверх чашки на сглаженные ветром и снегами камни, узнал потрескавшийся фундамент башни, что за тысячелетия превращается в обыкновенный каменный холм, и вдруг как наяву увидел огромный сверкающий город: замки с трепещущими на остроконечных крышах прапорцами, огромные дома-конюшни из обожженного кирпича, караван-сараи, дома для купцов, узрел огромную площадь, вымощенную плитами мрамора, а в середине -- дворец владыки киммеров... Суетятся люди, тащат огромный котел, отлитый из наконечников стрел, а через странную площадь рассеянно идут трое ошеломленных невров, раскрывают рты на каждом шагу. Самый младший из них -- Таргитай -- то и дело спотыкается, поскальзывается... -- Это был Экзампей, -- ответил Олег после долгой паузы. -- Стольный город... Если память не подводит. -- Рашкинцев? Или этих подгорников? -- Экзампей был столицей киммеров... Но строили не киммеры. Древний народ, неведомый нам... -- А куда делись киммеры? -- Растворились среди скифов, те их разбили. -- А скифы? -- Растворились среди славян, -- ответил Олег. Он сунул ковшик в мешок. -- Пора в путь. Дорога змеилась между осевшими глыбами, многие уже превратились в обычные валуны, кое-где лишь угадывался былой порядок: стены, фундаменты... Иногда приходилось слезать и вести коней под уздцы -- нынешние племена так и не удосужились за тысячу лет расчистить дорогу хотя бы для двух коней, идущих в ряд. Солнце припекало. Группки деревьев попадались редко, и когда далеко на обрии зачернела полоска, даже кони ожили, чувствуя тень, воду, отдых. Олег зачуял влагу задолго до того, как впереди показались высокие заросли камыша. Над головами замелькали стрекозы, садились на торчащие уши коней. Комары встретили тучей, зазвенели. Гульча начала отмахиваться обеими руками от слепней и оводов. Из зарослей осоки слышалось встревоженное утиное кряканье. Болото открылось сонное, потянулось до самого леса. К воде вел хороший спуск, Гульча пустила коня вперед, со вздохом облегчения начала расстегивать пряжки на одежде. Олег прислушался, внезапно бросил резко: -- Назад! Гульча коня остановила, но не повернула. Ее крупные глаза смотрели подозрительно, словно ожидая подвоха: то ли от озера, то ли от пещерника. Олег же медленно подъехал к кромке озера, всмотрелся в неподвижную темную воду, где на поверхности, как приклеенные, застыли широкие мясистые листья. Лягушки сидели в середке каждого листика огромные, похожие на зеленые пирамидки. У всех глаза были полузакрыты кожистыми пленками, а животы с чавканьем падали на влажную зелень, с усилием поднимались и снова освобожденно шлепались на листья. Конь осторожно переступил, шагнул к воде. Гульча отпустила поводья, ее конь тоже начал приближаться к краю воды. Олегу показалось, что он уловил движение в темных глубинах, судорожно дернул поводья, вскрикнул сорванным голосом: -- Атас! Его конь присел на круп -- всадник раздирал рот удилами, -- наконец повернулся и стрелой понесся от болота. Гульчачак начала разворачивать коня, донельзя перепуганная криком всегда такого бесстрашного пещерника. Вода вдруг взбурлила, из глубины со страшным ревом поднялась огромная, как вывороченный пень, голова: глаза -- валуны, пасть распахнута, словно расщепленное бревно, зубы -- с кинжал, блестят. Конь завизжал, дернулся -- Гульча сломала ногти, пытаясь удержаться, -- скакнул в сторону. Огромный зверь выбросил вперед голову на длинной толстой шее, страшные зубы ударили друг о друга совсем рядом с омертвевшей девушкой -- хорошо, конь шарахнулся. Пасть распахнулась снова, огромные злобные глаза взглянули прямо в глаза Гульчи. Она похолодела и уже приготовилась умереть, но конь завизжал, как придушенный поросенок, ее тряхнуло, и вдруг она обнаружила, что лежит на шее бешено скачущего коня, прижимаясь к нему всем телом. Потом ее снова едва не выбросило на землю: конь замер на скаку, словно налетел на стену. В страхе приоткрыла один глаз: пещерник держал за узду, лицо было мрачным, он часто оглядывался. В двух-трех сотнях шагов медленно погружалось в темную взбаламученную воду болотное чудище. Крупнее быка, на спине костяной панцирь, голова в костяных пластинках, рогах, шипах. Зверь выглядел старым, древним, но огромным и несокрушимым, как скала. Вода забурлила, из глубины всплыли потревоженные болотные листья -- мокрые, в иле. Почти сразу начали выныривать лягушки, взбирались на листья, привычно застывали под лучами заходящего солнца. -- Что ты кричал? -- спросила Гульча. -- На каком языке? -- Не помню, -- буркнул он. -- В такой момент что угодно закричишь. Кони трусили по широкой дуге вокруг болота, держась от воды подальше. Гульча посматривала искоса, порывалась что-то спрашивать -- она всегда до макушки набита вопросами, -- но Олег приказывал знаком молчать, с непроницаемым видом ехал дальше. Последний раз, когда видел такое чудище, скифы кричали ему: "Атас, атас!", и он запомнил эти крики, предупреждающие об опасности, но как ей доступно объяснить, не говоря правды, откуда он знает язык исчезнувшего народа? Недалеко от темной стены леса пересекли следы большого стада туров. Олег посмотрел на отпечатки копыт, траву, усталую спутницу -- решил, что безопаснее идти вслед за стадом. Вскоре увидал облако пыли, поднятое сотнями копыт, понял: три сотни быков с коровами и телятами, больных нет, телята послушно держатся в середке стада. Непослушных давно нет, пошли на корм волкам. Волки сейчас идут по следу, но теперь от разочарования готовы броситься друг на друга. Их оказалась дюжина -- матерые, крепкие, с поджатыми от голода животами. Идут третьи сутки за стадом -- Олег прочел по следам и запаху, -- задрали неосторожного теленка, но потеряли собрата -- разъяренная мать успела вонзить рога, затем налетели осатанелые быки. Теперь волки рассчитывают, заметил для себя Олег, напасть на брюхатую корову. Тяжела, несет двойню, поранила ногу -- отстала, часто ложится. Олег покосился на побледневшую Гульчу. Волки бежали совсем близко, изредка показывали желтые клыки, рычали остерегающе. С волками вскоре установилось неустойчивое равновесие. На