делку водопадами пива, а заодно -- просто для памяти! -- записывали на бересте, пергаменте, а если чертами и резами, то на дощечке. Олег опустился за стол, выбрав место возле сумрачного мужика, заросшего до самых глаз рыжей кудрявой бородой. -- Не помешаю? -- спросил он резко. Мужик поднял голову от пустой кружки, глянул исподлобья: -- А если скажу, что мешаешь? -- Ну и черт с тобой, -- буркнул Олег. Мужик смотрел мутными с похмелья глазами, облизал пересохшие губы. Кулаки начали медленно сжиматься. -- Летать не пробовал, святой пещерник? -- Я пришел пить, а не драться, -- ответил Олег. Он ухватил пробегавшего мимо отрока, бросил резко: -- Пива! И не ползай, как весенняя муха. -- Убери грязные лапы, -- буркнул отрок. У него тоже были мутные глаза. Похоже, подумал Олег, что все в корчме мучаются с похмелья, потому и рычат. Отрок кивнул на бородача. -- И этому налить? -- Почему нет, если плачу я? Отрок пожал плечами, вскоре принес большой кувшин, налил пива Олегу и в кружку бородачу, ушел, оставив кувшин посреди стола. Бородач припал к своей кружке, кадык задвигался вверх-вниз. Выцедил до капли, со стуком опустил на стол, сказал все тем же неприятным голосом: -- Поганое время выбрал. Что бы ни привез, все одно поганое. -- Почему? -- Воеводы возвращаются с остатками войска. Начнется вой и плач по всему городу! Балты на этот раз... А в прошлом месяце перехватили караваны, всех убили, товары забрали. Цурюпы собираются, несколько окрестных весей сожгли, народ порешили. Бояре говорят о народном ополчении, так что будет не до торговли. Разве что оружие привез, но своего девать некуда. Олег отхлебнул пива, сморщился. -- Эй, -- крикнул он отроку, -- пиво сварили из старых сапог? Отрок потемнел лицом, огрызнулся: -- На этой улице еще две корчмы! Не нравится, топай дальше. С тебя полтина. Олег непонимающе смотрел на бородача: -- Что за полтина? Тот налил себе пива, пена побежала через край кружки, ответил равнодушно: -- Половина рубля. -- Гм... а что такое рубль? Бородач торопливо осушил кружку, поспешно налил еще, лишь тогда ответил, держа кружку обеими руками: -- Ты что, из леса вышел? Рубль -- это рубль. Серебряную гривну видел когда? Рубят на десять частей. Каждая отрубленная зовется рублем. -- Фу ты, -- сказал Олег с облегчением. -- Я-то думал... Дороговато! -- Перед войной цены растут быстрее грибов. Олег бросил на середину стола золотую монету. Отрок с недоверием покрутил перед глазами, попробовал на зуб, кивнул, опустил в карман. На его ладони появилась горсть серебряных монет, он стал отсчитывать сдачу. Олег отмахнулся: -- Принеси поесть мне и моему другу. Отрок исчез, бородач хмыкнул вслед: -- Видал? У него в переднике монеты ромейские, греческие, франкийские, еще черт-те какие... Новгород! Олег цепко посматривал по сторонам. Бородач хорош, надо лишь не обращать внимания на грубость. Еще лучше -- вести беседу в том же ключе. Люди со сладкими языками вредят. -- Народное ополчение, -- сказал он, -- только для усмирения окрестных племен? Бородач прихлебывал пиво уже с расстановкой, любовно, утолив жажду. Лицо его разгладилось, глаза чуть прояснились, а голос утратил жесткую хриплость: -- С теми тоже. Но хуже -- варяги. Недавно чуть было город не захватили, столько набилось под видом купцов. Они и были купцами, да больно буянили, женок насильничали. Вот новгородцы и схватились за ножи... Потом три дня улицы от крови отмывали. Убитых навалили столько, что ступить было некуда. Берсеркеры аль не берсеркеры, а порешили всех, как кабанов. Теперь, грят, варяги в отместку наши ладьи перехватывают, с большим войском идут. Еще проклятые свеи грабят веси наши, аки волки лютые. С Псковом друг дружке юшку из носа пускаем. Да и с Ижорой на ножах, с карелой в том месяце большая сеча была, поле устлали убитыми -- ихними и нашими. Да и юрга пожгла наши посады. Грят, большое войско собрали... Олег сидел, задумавшись. Мужик наливал себе, пил, наливал, а когда в кувшине показалось дно, придвинул жареный кабаний бок, вытащил из-за голенища острый нож. Олег вздрогнул, когда на плечо легла чья-то рука. Возле него стоял высокий парень, одетый чисто и очень нарядно. С сомнением глядя на поношеную одежду Олега, сказал ясным чистым голосом: -- Святой пещерник? -- Так меня называют люди, -- ответил Олег скромно. Глаза парня сказали отчетливо, как бы он точнее назвал оборванного здоровяка с плечами борца с медведями, но вслух вежливо произнес заученно гладко: -- Великий посадник Новгорода просит пожаловать к нему на пир. Олег поднялся, кивнул бородачу: -- Завтракай сам. Я перекушу в другом месте. Мужик растянул в усмешке щербатый рот: -- Перекушу!.. С такой-то рожей! Гляди, другим не останется, если не поспеют раньше! Олег пошел вслед за парнем, что явно старался держаться не ближе чем на два шага -- боялся вшей или клопов. Сердце Олега начало стучать чаще, кровь бросилась в голову. Что-то стряслось необычное, если Гостомысл послал за ним так быстро. Неужто в самом деле вещий сон? Конечно, если о чем-то напряженно думаешь перед сном, то во сне боги часто подсказывают ответ. Народ это подметил, сказал по-своему: утро вечера мудренее. Вечером ломаешь голову, мучаешься, а утром просыпаешься с готовым ответом... Но если так, что за ответ пришел к Гостомыслу? Тот ли, к которому подталкивал он, Олег? Пути богов неисповедимы. Двор Гостомысла был заставлен расписными повозками -- даже ободья из чистого серебра, кони гарцуют под шелковыми попонами, на уздечках блестит золото. Завидев рослого Олега издали, с высокого крыльца поспешил тиун, сопровождаемый угрюмым стражем, теперь знавшим Олега в лицо. На лице кудрявого красавца отразилось великое облегчение: все-таки сильно сомневался всю дорогу, что именно этого оборванца желает видеть посадник Великого Новгорода... Олега провели по широким ступеням, крытым расписным ковром -- хашеманским! -- явно только что на верблюдах доставили. Холопы носились, как пчелы, таская кушанья, размещая гостей. Со зваными приехало сотни две слуг, всех надо принять и накормить, а коней развести по стойлам и тоже накормить. Гостомысл, судя по всему, созвал цвет города: бояр великих, знатнейших купцов, тысяцких, русичей, тиунов. Олег узнал всего два-три лица -- самых старейших, давно не был в этом городе. В просторных сенях гостей встречал сам Гостомысл. При нем держалась густо нарумяненная племянница, имени ее Олег не знал. Гостомысл улыбался, кланялся, спрашивал о здоровье, мановением руки препровождал в большую гридницу. На Олега Гостомысл зыркнул люто, лицо было землистого цвета, даже не улыбнулся, как другим гостям, подал знак, что поговорит позже, и Олег отправился в палату. Гостей была тьма, и он скромненько устроился в уголке. Люди тут беседовали уверенные в себе, оборотистые. Гостомысл не чтил тех, кто богатство обрел по наследству. Здесь собирались те, кто из-под стоячего подошвы выпорет, -- быстрые, хваткие, сметливые и жестокие, если нужда будет. Один из таких -- старик с серым волчьим лицом, косматый, глаз не видно под кустистыми бровями. В молодости был ушкуйником, грабил купеческие караваны, потом жажда нового занесла на край света через чужие страны до самой Индии. И дальше бы понесло сорвиголову, но потянулось бескрайнее океан-море, в котором, как объяснили сведущие люди, вода через сто верст становится как клей, корабли застывают, а из моря поднимаются чудища и жрут всех на палубе и в трюмах... Впрочем, вернулся из Индии с великой прибылью: нашел сокровища или ограбил кого -- никто не ведает, но по его следам кинулось еще три ватаги бродяг. Вон тот так же смутно знаком -- древний, как сами палаты Гостомысла, русич рубился с варягами пятьдесят лет назад, доныне рубцы на лице не разгладились. Голос дребезжит, но спину держит прямо, а молодняку, что толпится возле, назойливо рассказывает о днях былой славы. Почти у входа на лавке сидит, широко расставив ноги, грузный седой мужик с угрюмым красным лицом. Большие бугристые руки уложил на гнутую рукоять трости, упер ее в дубовый пол. Рукоять трости и пальцы старца блещут драгоценными камнями, но сам старик одет вызывающе простецки, чуть ли не в мешковину. Олег все еще силился вспомнить, где его видел, когда по залу пронесся говорок, и все стихли, завидев Гостомысла. Посадник от самых дверей широко развел руки, провозгласил сильным приятным голосом: -- Добро пожаловать, дорогие мои друзья, к столу! Он отступил, давая дорогу холопам, -- те враз набросили на длинный стол узорчатую скатерть, сверху постелили голубую, затем -- зеленую... Олег терпеливо ждал, пока дойдет дело до красной, думал -- закончится, но после красной постелили темно-красную, коричневую, а уж в самом конце была снежно-белая. Другие холопы мигом уставили стол золотой и серебряной посудой -- точенной и кованной лучшими мастерами: широкие братины, высокие чары и кубки на тонких ножках. Олега подхватили под руки, он усмехнулся -- почетный гость! Так же под руки и с поклонами усадили за стол старейших бояр, тысяцких, русичей. Хороший обычай, отметил Олег про себя. Каждого сажаешь так, чтобы не поцапался с соседом. Холопы шли нескончаемой вереницей, подавая хмельной мед, брагу, пиво, заморские вина. Гостомысл занял свое место за столом -- оказалось, сидел рядом с Олегом. Когда кубки и чары наполнились, Гостомысл взмахом руки остановил музыкантов, поднялся, воздев чару: -- За честь и славу Великого Новгорода! -- За честь... славу... -- прошелестело по палате. Гостомысл величаво испил до дна. Тем временем уже расставили блюда с белорыбицей, нежными карасями, стерлядью. За рыбой подали мясные блюда -- Олег едва успел отщипнуть от белорыбицы, затем в серебряном ковшике перед ним поставили уху, ее сменила мясная похлебка, сдобренная восточными специями. Перед ним поочередно появлялись рябчики, тетерки, болотные кулики, скворцы в кисло-сладких ягодах. Олег съел скворца, перед ним поставили миску с зайчатиной, справа -- лебедя с гордо выгнутой шеей, нашпигованного яблоками, душистыми травами. Слева придвинули серебряную тарелочку с отделениями для черного и красного перца, горчицы, уксуса, укропа, соли. Гостомысл пытливо посматривал на пьющих и жующих, ловя нужный ему момент. Он чувствовал взгляд Олега, они сидели плечо в плечо, но не поворачивал голову, даже раздраженно подергивал щекой, словно пещерника посадили здесь вопреки его воле. После третьей чары разговоры пошли не столь чинные, как вначале, хотя новгородцы вовсе не отличались чинностью, не в пример киянам или любечанам. Гостомысл медленно поднялся, чара снова была в его руке, оглядел гостей: -- Здеся собрались самые мудрые и самые сметливые... Так кому ж еще поведаем печаль свою? Снился мне сегодня престранный сон. Я, ваш посадник, не верю ни в сон, ни в чох, ни в бабье шептанье, но тут поверил сразу, что сон -- вещий! У меня было семеро детей. Четверо сыновей, как вы знаете, доблестно погибли, защищая наш Новгород... Остались три дочери, но во сне я увидел только свою середульшую, Умилу. За столом была тишина, все уже опустили ножи и ложки, смотрели на Гостомысла. Посадник никогда не советовался с волхвами, не читал знаки на небе -- боги подсказывают только слабым, говаривал он, а сильные да умные сами выбирают себе дорогу, богам на радость. Ежели Гостомысл заговорил о вещем сне, то это точно вещий, еще какой вещий! -- Из чрева Умилы вдруг выросло дерево, -- продолжал Гостомысл. Лицо его слегка побледнело, глаза нездорово поблескивали. -- Огромное невиданное дерево! На каждой ветке повисли сочные плоды, было веток столько, что покрыли огромный город -- наш Новгород! -- а дерево все росло, ветки простирались далее. Я смотрел на дерево, плоды, и мне было так сладко и радостно... Кто сумеет истолковать сон? За столом переглядывались, наконец один боярин сказал с сомнением и смешком: -- Мне обычно снится, что здоровенный бык топчется по моему животу, но я люблю на ночь плотно поесть. Тебе снилось радостное, снилась Умила, твоя скромница и умница... Древо из ее чрева -- это мечта каждого отца! Она у тебя не заяловеет, Гостомысл! Старый воевода по другую сторону стола сказал веско: -- Древо -- это древо. Лесное или человеческое. Умила -- твоя дочь, так что это и твое древо. Древо рода твоего. Боги посылают тебе на старости великую радость за твою тяжкую жизнь во благо Новгорода. Все помним, как доблестно стояли твои сыны за наш город, как сложили за него головы... Вместо погибших сынов боги тебе посылают множество внуков, правнуков! Рядом с ним закивали седые головы, голоса прозвенели один за другим: -- Сон простой!.. Другого толкования нет, Гостомысл. -- Быть твоим внукам и правнукам великими князьями, воителями, радетелями... -- Твой род не прервется, Гостомысл!.. -- Мне бы такую участь... Двенадцать сыновей, а толку? -- Твое семя прославится в веках... -- Дети Умилы прославят твое имя, имя своего деда... Наконец один из самых старых и богатых знатных мужей сказал старческим голосом, который, однако, перекрыл другие голоса: -- Гостомысл, сон даже дюже прост. Чтобы даже ты, невера, не сумлевался. Не смог толковать как-то иначе. Олег покосился на посадника. Лицо у него было несчастное, явно хотел истолковать иначе, не получилось -- прибег к последней попытке, рассказал на пиру, вдруг да кто-то повернет по-другому. Но как сговорились, талдычат одно и то же: дети Умилы будут в Новгороде, станут защитниками, укрывая от дождей, грозы, одаряя плодами... -- Быть по сему, -- ответил Гостомысл с тяжким вздохом. -- Только не знаю, как это случится. Я думаю, сон говорит лишь о возможности, а не о неизбежности. Рядом со мной сидит пещерник, который видит грядущее. Так вот их у него столько, сколько в лавке Спидмана штанов разных фасонов. Какое выберешь, такое и будет. Да и то еще не наверняка, ибо покупку по дороге могут отнять или украсть. Умилу ведь у меня умыкнул тать Рюрик, завез на остров Буян, держит в заточении. Сюда ему дорожка заказана! Он сел, уставился в цветную скатерть. Справа старый русич легонько толкнул его в плечо, сказал с укоризной: -- Полно тебе, Гостомысл!.. Когда Рюрик вышиб из города варягов, ты сам величал его героем. Цепь золотую на шею надел! Когда отогнал ятвагов и рассеял их дружины, он тоже был для тебя умелым воителем. А когда без твоего благословения взял спелую девку, сразу -- разбойник, тать! Разговор за столом медленно возобновился, говорили теперь о вещих снах и видениях, вспоминали случаи. К Олегу обратился древний старец -- старому хрычу возжелалось душеспасительной беседы, -- заговорил с умилением о чудесах, предзнаменованиях, о милости богов, а сам весь трясся, слюни летели в тарелку. Олег извинился, мол, перепил с непривычки, встал и под стеночкой пробрался ближе к выходу. Между лопаток чувствовал пытливый взгляд посадника, но взгляд -- еще не нож. На дальнем краю стола, где сидели менее знатные, говорили об оружии, конях, воинских походах. И разговаривали проще, без учтивого величания. -- Сколько войска могут выставить варяги на этот раз? -- выспрашивал молодой боярин. У него слегка дергалось красивое правильное лицо, от скулы шел глубокий рубец, прячась в негустую русую бородку. -- Больше, чем изгнали, -- уныло ответствовал крупный заматерелый мужик с вытаращенными как у рака глазами, багроволицый, с толстым перебитым носом. Он ел быстро, кости трещали на крупных зубах. -- А ведь едва-едва вышибли из города!.. Треть наших положили. Как справиться? -- С варягами можно сговориться, -- перебил боярина слева костистый длиннорукий мужик с белой бородой и жесткими глазами. -- Откупиться мира для! Пять тысяч гривен -- и в город не войдут, поворотят обратно. А вот меря злобой пышет. Ей не монеты надобны -- наши животы! Когда отяжелели от еды, а питье едва не выплескивалось из ушей, один из знатных бояр поднялся, что-то прокричал, его не услышали за общим гвалтом, он вытащил огромный нож, ударил несколько раз по серебряному кубку. Зазвенело, на тонкой чеканке остались вмятины, царапины. Несколько голов нехотя повернулись к боярину, но тут же занялись своими разговорами. Боярин грохнул тяжелым кулаком по столу, посуда подпрыгнула, вино расплескалось по скатерти. -- Слушайте все! -- заорал боярин. Лицо его стало красным от гнева. -- Мы пили за здоровье Гостомысла, желали счастья его древу, пили за его знаменитого пращура -- посадника Атвинду, пили за героя земли новгородской Буривоя -- отца Гостомысла, но не пили еще за Отечество!.. Только у нас, ильменских словен, возможно такое непотребие. Два ляха сойдутся -- тут же пьют за Отчизну, а три -- уже льют слезы о Великой Ляхетии... А мы же, мы!.. Лучшие люди клали головы, а мы все черт-те о чем!.. Предлагаю наполнить кубки и чары, встать... и взглянуть, какая свинья села своим поганым задом на мою бобровую шапку, которую я оставил где-то на лавке! Гости, что уже стояли с кубками в руках, начали смущенно оглядываться. Зазвенели кубки, вино полилось на одежды, на пол. Гостомысл встал, за спинами гостей прошел к Олегу, сказал горько: -- Новгород!.. Даже говоря об Отчизне, каждый блюдет свой карман. Весь народ перевели в торгаши! -- Всякие города нужны, -- сказал Олег. -- А сон-то был вещий? Гостомысл остро взглянул из-под насупленных бровей: -- Нам-то что?.. Рюрик далеко. -- Его можно призвать, -- напомнил Олег. -- Новгород сейчас без князя, а Рюрик бивал варягов! Его знают те и эти. И меря поутихнет, ярая слава Рюрика далеко простерла соколиные крылья. Они прохаживались взад-вперед в соседней палате. Некоторые гости, покинув стол, тоже шушукались кучками, остальные пировали по-прежнему, холопы носились со всех ног, таскали сладкое. Гостомысл сказал внезапно: -- Вон к нам направляется Прибыслав, у него нюх на все новое. На днях его жена сбежала с хлопцем, который служил у него приказчиком. Прибыслав, осанистый мужик с разбойничьими глазами и серьгой в левом ухе с крупным диамантом, поклонился еще издали: -- Гостомысл, что будем делать с твоим сном? -- Счaстье тебе, Прибыслав, -- ответил Гостомысл с достоинством. -- Слышал я, женка твоя сбежала с приказчиком? -- Не жалко, как раз собирался его увольнять. Ты лучше скажи, будешь Рюрика звать на княжение аль нет? Твой сон ведет к тому! Гостомысл бросил на Олега многозначительный взгляд, и тот невольно восхитился купчиной, который так молниеносно выстроил цепь причин и следствий. -- Не знаю, -- ответил Гостомысл с напускным равнодушием. -- А что? -- Да вроде бы нам чужаки ни к чему, -- сказал Прибыслав сердито. -- Набегут всякие! С ними же совсем не будет жизни честным людям! -- Так то честным... Тебе-то что? Прибыслав оскалил желтые зубы, однако сказал уже более мирно: -- Но ежели чего, дай знать. Рюрик не совсем чужак, но с ним явятся чужаки. Я хочу знать заранее, это мой город! Он подмигнул хитро, быстро отошел в сторону. Гостомысл проводил его долгим взглядом, шепнул Олегу: -- У него двенадцать постоялых дворов, тридцать две корчмы, табуны коней на выпасе, склады ломятся от овса... Да он за Рюрика с войском обеими руками! Нигде выгоду не упустит. И с бабами везет старому черту. -- Но... от него же сбежала жена? -- В том и везение!.. Другую возьмет, получше. Если захочет. Гостомысл ухмыльнулся, на миг став похожим на удалого ушкуйника, каким Олег его знал полста лет тому. -- Отдыхай, отче... Ты ведь постарше меня? Я даже не пытаюсь узнать на сколько -- оторопь берет. Голова кружится, будто заглянул в бездну. Отдыхай, а я переговорю с боярами. Кого-то все одно придется звать на княжение: то ли киевского князя, то ли хазарского кагана. Есть такие, что хотят немецких рыцарей, свеев. Нужна сила, дабы защитила Новгород! Внизу гулял и гремел весельем нижний поверх терема и даже весь двор. У Гостомысла ежели гуляют гости, то гуляют и холопья. Пляски, песни, веселые гудошники; кто-то вывалился на крыльцо, грубо ткнув Олега, пышущий румянцем, разгорячившийся от обильной еды, хмельной, начал шумно мочиться прямо с крыльца. Олег дал по шее, и гуляка рухнул лицом в парующую лужу. Над головой выгибался купол темно-синего неба. Звезды горели частыми россыпями, кучками, словно далеко-далеко у походных костров собралось огромное воинство. Ворота были распахнуты, пьяный народ шлялся в обнимку. Орали песни, во двор заходили с улицы. Олег постоял на крыльце, неслышно отступил в тень. Он пока не знал, что не понравилось ему во дворе, но отодвинулся еще чуть, быстро присел. Сбоку сухо щелкнуло, в ухо больно ударила отлетевшая щепочка. Олег издал короткий стон, повалился через порог, высоко вскинув ноги. В тени сразу отполз, приподнялся на корточки, опустив ладони на рукоять ножа. В тереме играла музыка, на разные голоса орали песни. К крыльцу никто не бросился, даже не прошел вроде бы мимоходом. То ли решили, что убит, то ли стрелок был непрост, знавал трюки. Олег напряженно вслушивался и всматривался, мышцы заныли от напряжения. Вдруг во дворе среди гуляк, разрисованных повозок, скоморохов появилась маленькая женщина в мужской одежде. На широком поясе, подчеркивающем ее тонкую талию, висел узкий кинжал. Она огляделась, словно ища кого-то, быстро прошла к терему. Олег отодвинулся глубже в тень, чтобы она оказалась на полном свету от масляных светильников. Она перешагнула порог, остановилась. Олегу показалось, что она шарит взглядом по деревянному полу, но нагнуться не решается. Ее лицо все еще оставалось в тени. Олег неслышно зашел с другой стороны, внезапно положил руку ей на плечо. Она резко обернулась, вскрикнула. Свет бил прямо в лицо, она побледнела, ее брови взлетели. Ему показалось, что в черных глазах промелькнул ужас. -- Ты ждала кого-то другого? -- спросил он быстро. -- Как ты меня напугал... -- прошептала она. -- Разве ж можно так! -- Так можно, -- ответил он. -- Или под тобой уже лужа? Он вывел ее на крыльцо, держа за плечи, кивнул на торчащую стрелу: -- Дай-ка ее. Гульча с недоумением взялась за стрелу, дернула, потом дернула сильнее, негодующе фыркнула, ухватилась обеими руками, уперлась ногой в дверной косяк и рванула изо всей дури. Олег успел подхватить -- кувыркнулась бы через спину. Она протянула ему стрелу, глаза ее были непроницаемы. Олег потрогал ногтем застрявшие в железных заусенцах древесные волоконца. Гульча могла притвориться, что дергает изо всех сил, но стрела действительно была пущена очень сильной рукой. ГЛАВА 15 Постоялый двор расположился, как водится, на перекрестке, а комната Гульчи и Олега была на третьем поверхе, под самой крышей. Погасив лучину, он сидел у окна, глядя на толпы народа на улицах. Этой ночью уже начали шляться с факелами, кое-где возникали драки. Уже все вроде бы признали, что над городом нависла опасность, а самим не отбиться. Надо нанять князя с его закаленными воинами, которые ни на что другое не пригодны, как только продать свои головы за звонкую монету новгородцев. Но к которому из наемных воителей обратиться? Надрывно звонил колокол, на главную площадь с боем прорывались сторонники одной группировки, их тут же вытесняли другие, но и тех с треском вышибали третьи. В ход шли рукавицы со свинчатками, колья. На утоптанной, словно камень, земле под ногами шелестели, как жухлые листья, изодранные клочья рубах, пояса, воротники, а от пролитой крови кое-где накапливались лужи. Каждая улица Новгорода жила своей жизнью -- улица кожевников, улица оружейников, улица бондарей и прочие, -- своими интересами, потому там часто собиралось малое вече. Новгород разросся на пять концов, каждый держал своего посадника, каждый конец собирал свое среднее вече. Но все улицы и все концы города составляли единый Новгород, жили его жизнью, потому разноречивые решения утверждали окончательно на общегородском вече. Пока что драки шли в разных концах. На восточном конце решили после недолгой драки послать к арабам, просить выслать им князя. В Новгороде издавна водились мусульманские купцы, у них были свои склады, лавки. Торговля шла бойко, наладили дела с немцами, свеями, данами, мурманами -- у тех тоже был свой конец. Постепенно ряды ислама множились, иные русские купцы приняли ислам, обратили детей и домочадцев, ислам приняли их работники. И скоро уже весь восточный конец Новгорода с его улицами, проулками, площадями был мусульманским. К тому же там осели гости из Булгар, недавно всем племенем принявшие ислам, там же были дома торков -- в Новгороде их звали черными клобуками, -- берендеев, узкоглазых и с косичками. Южный конец издавна тянул сторону киян -- в Киеве власть у Самовита была крепка, раздоров нет, и хотя хазары показывались уже на другом берегу Днепра, он полян в обиду не давал, копил силу, чтобы освободить от хазарской дани северян и вятичей. Северный конец склонялся к поискам князя за дальними морями -- дабы не обрел силу от соседей. Славенская сторона, самая крупная, передравшись, все же решила звать на княжение неправедно изгнанного Рюрика, гонителя варягов и прочих насильников. Олег чувствовал опытную руку, ибо еще пару дней тому здесь о Рюрике никто не вспоминал. Олег, пытаясь склонить чашу весов на сторону Рюрика, охрип в словесных баталиях, схватках, кулаки саднили -- не всегда кончалось криком, -- на косточках кожа была сбита, текла сукровица. Горячие головы Славенской стороны рвались идти через реку на Торговую сторону, ломать и крушить, утверждая свою правоту. Посадники, бояре, воеводы и знатные мужи удерживали, обещали дать бой через два дня, в час новгородского веча. На Славенской стороне было три конца и три посадника, а от оружейников, кузнечного ряда, скорняков, кожевников обещались выставить надежных выборных, что не отступятся на бурном общем вече. С южного конца обещались прислать двоих выборщиков Рюрика, даже с восточного -- исламского от края до края -- один из шести должен был подать голос за призвание рюгенского князя с его дружиной. Олег насчитал, что за Рюрика будет около трети голосов, другие же распределятся между князем от киевского владыки Самовита, хазарского кагана, исламских шейхов и немецкого короля. За них тянуло чуть двух третей новгородцев, так что если настрой вольных новгородцев не переменится, за Рюрика будет небольшой перевес. Крохотный, но все же... Олег последние две ночи провел без сна, встревал в любую уличную драку, молил судьбу, чтобы не сорвалось в последний момент, не переменилось, чтобы расстановка сил сохранилась до общего веча. В первый же день после пира у Гостомысла его остановил посреди улицы один русич, оглядел оценивающе: -- Полгривны заработать хочешь? Олег сделал лицо как можно более простецкое, ответил с северным говорком: -- Хто ж откажется! -- Будешь шататься по городу, -- сказал русич строго, -- как сейчас шатаешься, бездельник! Только ори громче: "Волим Рюрика с дружиной!" Понял?.. А будут спорить... У тебя кулаки для чего отросли? Олег заулыбался во весь рот: -- Давно чешутся! Русич вытащил из калитки тоненький прутик серебра: -- На! Это вперед за работу. А кормиться приходи во двор русича Тараса. -- Премного благодарен, -- ответил Олег радостным голосом. -- Уж я возьмусь! Полгривны -- это ж какие деньги! Теперь, оставив Гульчу на постоялом дворе, он шатался с десятком добрых молодцев -- они тоже тянули за признание Рюрика. На улице небезопасно, но на постоялом дворе скорее могут пырнуть ножом, а здесь все-таки вокруг свои. Дрались вместе, сроднились. Ожерелье из оберегов он оставил на постоялом дворе, и теперь никто не признавал в нем волхва, а в глаза -- мудрые и печальные -- кто заглядывает в кулачном бою? В последнюю ночь перед всегородским вечем Гульча не спала, с отвращением наблюдала из окна кровавые драки, слушала крики, вопли, призывы. Пещерника не было, он показал свой звериный нрав, ввязавшись в уличные драки, приходил поздно, сразу падал на постель и засыпал. В этот раз Гульча решила дождаться, однако ночь тянулась и тянулась, на востоке начало светлеть, а на улицах все так же мелькали факелы, пахло дымом, слышались яростные вопли. Наконец-то она легла, укрывшись с головой, чтобы не слышать звериного буйства, и почти сразу же за дверью послышалось шарканье, кто-то тщательно вытирал подошвы. Она насторожилась, бесшумно нащупала свой кинжал. Дверь отворилась, Олег вошел, тихонько ступая, направился к постели. Гульча потянула носом, сказала удивленно: -- На этот раз что-то новое... От тебя пахнет подземельем. Он тихо засмеялся, в темноте она не видела его лица. -- Подвалы для заточения здесь именуются срубами. Ты чего не спишь? -- Как бы я заснула, беспокоясь за тебя? -- Вопросом на вопрос, -- пробормотал он. Ложе заскрипело под его могучим телом. Она опустилась рядом. От него в самом деле несло очень глубоким подземельем -- она привыкла различать разные благовония в доме отца, -- но еще крепким мужским потом. Гульча смочила чистую тряпицу, вытерла его грудь, перевернула на спину, принялась мять мышцы, в который раз удивляясь, что у пещерника такие массивные плечи. Утром, в день общего веча, на мосту через Волхов дорогу загородила толпа сторонников Самовита. Сшиблись, потеснили, но те быстро озверели, поперли дуром -- впятеро; перила моста затрещали, народ гроздьями падал в реку, продолжая в воздухе хватать за горло, вцепляться в волосы, бить ногами. Олег держался в переднем ряду, валил кулаками замертво, но далеко не зарывался, дабы сбоку не пырнули ножом. Справа азартно гатил могучими кулачищами рыжеголовый парень с озорными глазами. Кликали его Васькой, а прозвище было Буслаев -- явно из киевлян, там полно Буслаевых, да и когда сами буслы летят к лесу, то закрывают широкими крыльями небо. Олег дрался расчетливее, несколько раз спасал голову Буслаева от жерди или кола, сбрасывал таких в реку. Один ляпнулся в воду с диким воплем, забарахтался, крича: -- Спасите!.. Спасите!.. Я не умею плавать! Васька Буслаев зло крикнул через обломки перил: -- Я тоже не умею, но не ору же?! Другой наклонился, спросил: -- Ты за кого руку тянешь? Утопающий изо всех сил бил руками по воде, захлебывался, кричал, глотая брызги: -- За... кого скажешь... Доброхот разочарованно отвернулся: -- Как петушок на палочке: куда ветер подует... Нам такие не нужны. Поклон рыбам! Прорвались по ту сторону Волхова, а там уже трещали лавки, народ ломал навесы, в грязь вываливались шелка, узорчатые платья. На вечевой башне неумолчно бил большой колокол -- отчаянно, как на пожаре. Внезапно Олег увидел через распахнутые ворота одного терема троих всадников -- один из них был миниатюрный, с распущенными по плечам темными косами. Всадник чуть повернул голову, и Олег узнал Гульчу. Он сразу пригнулся, успев заметить, что Гульчу внимательно выслушивали оба всадника: костлявые, с хищными худыми лицами, хмурые, одетые словно для короткой, но злой сечи. Олег быстро проскользнул мимо ворот, прячась за спинами соратников, а на перекрестке снова ввязался в драку. Выборные от малых веч на площадь пробиться не сумели -- драка, давка, над головами взлетают колья, дубинки, жерди. С трудом пробивался к вечевой башне и высокий русич на прекрасном породистом коне -- в доспехах, лицо в шрамах, на поясе висел огромный меч, но могучий воин за рукоять не хватался: вокруг свои, новгородцы, не варяги. Олег кивнул Буслаеву, надо-де помочь, в четыре кулака пробились к русичу, того мотало в грозной толпе, грозило выкинуть из седла. Жадные руки хватали за сапоги, троих гридней русича стянули с коней на землю, молча и остервенело топтали, сладострастно хакая. Вдвоем с Буслаевым сумели отгородить от натиска лютой толпы, пропихнули к помосту. Русич смахнул кровь, заливающую глаз, сказал хрипло: -- Благодарствую!.. С меня еще гривна. -- Что? -- не понял Олег. Засмеялся, узнав русича Тараса. -- Неплохо, а? Русич в ответ весело рассмеялся. К помосту пробрались еще трое выборных, стали у вечевых ступеней, с которых должно прозвучать решение новгородцев. Отборные молодцы, нанятые служить лишь порядку и никому больше, работали дубинками, расчищая вечевую площадь, теснили озверелый народ, не разбирая, кто из них смерд, кто боярин. Крепкий ратник чуть не огрел Олега, тот перехватил дубинку, крикнул бешено: -- Дурень, совсем очумел? На площадь, усыпанную воротниками, пуговицами, расцвеченную пятнами крови, сквозь толпу протискивались растрепанные выборные -- от каждого торгового союза, цеха, земледельцев, волхвов. Толпа орала, улюлюкала, плевала вслед, бросала камни и палки, других же поощряли воплями. Внезапно колокол умолк. Крики начали утихать тоже, над площадью, словно огромная птица взмахнула крыльями, пронесся ветерок. На вечевую ступень медленно поднялся Гостомысл. Был он бледен, под глазами повисли темные круги, а двигался тяжело, словно нес на плечах гору. -- Соратники Великого Новгорода! -- сказал он негромко, затем голос его окреп, разнесся над толпой. -- Люди вольные, люди непокоренные!.. В ваши руки отдаем будущее Новгорода, а с ним, как знать, может быть, всего народа нашего! Вам решать, призвать или не призвать князей, чтобы правили и володели нами, а если призвать, то кого. Об одном прошу -- решайте мудро, без ребячьих обид, без сиюминутной корысти! Он говорил недолго, сила -- в краткости, а за ним на вечевую ступень поднимались старшие бояре -- из выборных, выборные тысяцкие, затем воеводы, знатные воины-русичи, которых свистом и криками не сгонят, уважают за честь и совесть. В толпе снова вспыхнули драки, послышались нетерпеливые голоса: -- Кончай языками чесать! Все ясно давно! Собирай голоса! Перепуганные подвойские раздавали полоски бересты выборным, боясь близко подойти к ревущей толпе. Несколько человек прорвали ограждение, ринулись к выборщикам. Едва перехватили, в воздухе замелькали дубинки. Кто-то убежал, зажимая ладонями разбитую голову, а кого-то утащили за ноги. Выборные торопливо писали чертами и резами, а кто и подвязанными знаками, бересту бросали в широкую корзинку, что стояла на виду. Так же на виду шел подсчет голосов, и над площадью стоял сплошной рев. Олег ошалело смотрел на людское море: греки, что изгоняли равнодушных на выборах, здесь бы померли от зависти... Гостомысл вышел на ступень, сопровождаемый выборными, что вели подсчет, вскинул высоко над головой берестяной лист: -- Соратники славного Новгорода! Большинством голосов решено звать на княжение Рюрика, которого мы все знаем. От имени города составим грамоту-договор, дабы прибыл не сам, а со своим родом и дружиною. Нам нужен не залетный князь, а свой, новгородский. На этих условиях, буде примет, мы даем ему и его дружине содержание, плату за службу, а его русичам еще и терема на главной улице. А он, буде примет, обязуется нас защищать, а новгородских вольностей не трогать. Ежели примет -- милости просим! В толпе снова пошли крики, и на глазах народа договорную поспешно скрепили главной печатью Новгорода, затем печатями старших выборных от пяти концов города. Гостомысл поднял грамоту над головой, показал собравшимся, затем отступил на шаг, незаметно передал за спиной Олегу, который смиренно стоял среди воевод, теребя на груди обереги. -- Может, останешься на пару дней? -- прошептал Гостомысл. -- Снарядим как следует! Коней заводных дам, провожатых. -- И так, может быть, уже опоздал, -- ответил Олег тоже тревожным шепотом. -- До встречи! Он отступил за спинами в избу, спрятал договор за пазуху. В вечевой избе было пусто, все стояли на крыльце и на вечевой ступени. Он быстро перебежал через светлицу, бесшумно отворил окно. Показалось, что за спиной скрипнуло. Затаился, держа руку на рукояти ножа. Было тихо, и он спрыгнул на землю, задами выбрался на тихую улицу. Олег вбежал в горницу, схватил дорожную суму, уже собранную, увязанную. Гульча подскочила, словно ее пырнули снизу шилом: -- Ты куда? -- Дела, -- ответил Олег коротко. -- Прощай! Тебе понравился этот город? Здесь такие лавки, такие торговые ряды! Он бросился к двери, услышал визг: -- Ты не поедешь без ме... Хлопок двери оборвал ее крик. Олег сбежал вниз, прыгая через три ступени. На дворе быстро сгущались сумерки, вече затянулось на весь день, хотя начали с утра. Олег пронесся, как бесшумная тень, к конюшне, быстро оседлал коня, вывел из низких ворот. Конь взыграл, почуяв свежий ночной воздух. Олег приторочил дорожную сумку, а второй мешок и тюк пристегнул поверх седла заводного коня. Он отказался от мысли вскочить в седло и понестись галопом -- грохот привлечет внимание, почти бегом повел коней в поводу. С крыльца, топоча каблучками, сбежала разъяренная Гульча. -- Ты куда без меня? Что я буду делать в этом холодном городе? Олег бросил через плечо: -- Я еду на Север, к гипербореям! Там птицы замерзают в полете. Правда, зимой... Он вывел коней за ворота, повел по улице. Старался идти по земле -- копыта меньше стучат, чем по деревянной мостовой. Когда миновал два перекрестка и впереди замаячили уже городские ворота, сзади раздался звонкий цокот копыт. Гульча неслась за ним галопом на рыжем жеребце. Ее черные, как смоль, волосы развевались по плечам подобно струям подземной реки мертвых. За ней едва поспевал, жалко вздергивая к небу морду, запасной конь, привязанный чересчур коротко. На заводном коне ни седла, ни потника, на первом -- седло и Гульча. Олег выругался, запрыгнул в седло. Полгорода услышало конский топот -- всего-то делов настобурчить уши того умельца, который едва не пришпилил его к стене у Гостомысла. И его дружков, если не один: волки ходят стаями. Створки городских ворот были уже закрыты и даже подперты бревнами. Можно объехать с юга, там стену недавно разобрали на склады, но из сторожки как раз вышел грузный дружинник -- потный, раскрасневшийся, распустивший пояс. Живот навис над ремнем, скрывая железную пряжку. Заорал с ходу, люто выкатив глаза: -- Кто такие? Почему на ночь? Тати?.. Ворррюги? -- Не ори, дурак, -- сказал Олег с досадой. Он вытащил из-за пазухи свиток, облепленный печатями, весь в шелковых шнурках, на которых тоже болтались тяжелые печати. -- Видишь?.. Задержи еще малость, завтра с утра пойдешь вывозить навоз. Все понял, дурень? Толстяк заметно побледнел. Живот враз втянулся, а грудь выгнулась. Он покосился на караульную пристройку -- оттуда неслись разгульные песни, -- строго посмотрел на Олега, гаркнул зычно: -- Стража! Из домишка вывалились, роняя и подхватывая топоры, трое шатающихся мужиков. Все в подпитии, простоволосые, лишь один оставался в кольчуге -- так и попер впереди всех, свирепо раздувая ноздри, сверля Олега взглядом василиска. Олег медленно потянул из ножен меч. -- Дурни! -- крикнул старший гридень. -- Ворота отворяйте! По важному делу гонец. Стражи заколебались, двое зачесались, повернули к воротам. Третий, который в кольчуге, мерил Олега и Гульчу недружелюбным взглядом: -- Дык ворота ж заперты на ночь? -- Дурень ты, Мыкола, -- сказал старший дружинник. -- Слыхал, сегодня вече завершилось? -- Слышал, -- угрюмо ответил мужик. Он потрогал окровавленную скулу. -- Вчера и позавчера был на сходке. Сегодня -- чтоб на