Карета качнулась: на запятки вскочили лакеи. Одетый кричаще пышно, ну просто заморская птаха попугай, кучер прикрикнул на лошадей. Сидение под ним мягко качнулось. Засядько покосился в раскрытое окно. Карета мчалась с большой скоростью, происшествие вроде бы не отбило охоту ездить быстро. Елизавета Павловна смотрела на юного героя с любопытством и материнским участием, а Мария Степановна продолжала без умолку тараторить. -- ...И сейчас бы мы жили под Харьковом, если бы не замужество. А вот Ксанка раньше ни разу не бывала в Малороссии. Это первый раз ее взяли с собой. А где вам больше нравится: в Малороссии или в Петербурге? К счастью, карета пошла медленнее, остановилась. Лакеи распахнули дверцы, и это позволило Александру увильнуть от ответа. Перед ними возвышалось огромное, богато отделанное лепными украшениями здание, почти дворец. От него ощутимо веяло богатством, знатностью, которые владельцы стремились продемонстрировать всякому и каждому. В нишах стояли статуи, помесь греческого со славянским, карнизы поддерживали кариатиды с торсами геркулесов, даже исполинские вазы с цветами были изукрашены сценами из троянской войны. Засядько стал подниматься по широкой мраморной лестнице вслед за Марией Степановной. Вторая дама немного задержалась, мягким голосом, словно стесняясь, отдавала распоряжения кучеру и лакеям. В гостиной пахло восточными благовониями, недавно вошедшими в моду, но Засядько уловил в них привычные запахи местных степных трав. Оббитая зеленым штофом мебель блистала как золото, изящно выполненные ручки были из серебра, а паркет был так натерт воском до такой степени, что Засядько остановился на пороге в нерешительности. Натирать паркеты воском вошло в моду недавно. В кадетском корпусе, смеясь, рассказывали как фельдмаршал Суворов, войдя к императрице, поскользнулся как на льду и, размахивая руками, хватался за придворных, дабы не упасть, срывал с вельмож парики, у женщин хватался за декольте и с треском расширял эти модные вырезы до трусиков, кого доводя до обморока, а кого из женщин и втайне радуя, давая возможность явить свои прелести всем мужчинам сразу... -- Прошу вас,-- сказал почтительно дворецкий. Засядько, стряхнув оцепенение, двинулся по скользкому как лед паркету. Они миновали один зал, затем второй. Засядько уже думал, что его поведут по всему великолепию, даже спустятся в подвалы и взберутся на чердак, дабы похвастаться, но в третьем навстречу им выбежала та самая миловидная девушка, которая была в коляске. Увидев Александра, она немного смутилась, но быстро справилась с собой и храбро шагнула вперед. -- Ксанка,-- заговорила Мария Степановна патетически,-- вот он, наш спаситель! Засядько с досадой почувствовал, что краснеет. Девушка смотрела на него восторженными глазами. От нее шел аромат чистоты и свежести, глаза были ясные, блестящие как у дорогой куклы. -- Папа велел накрыть стол в красной столовой,-- сказала она тихо.-- Пойдемте, я провожу вас... Голос ее удивительно гармонировал со всем ее обликом. Он был такой же чистый, ласковый и теплый. В нем слышались нежность, участие и понимание. Александр, ступая словно деревянный, пошел в указанном направлении. Рядом что-то увлеченно рассказывала Мария Степановна, поддакивала подоспевшая Елизавета Павловна. Похоже, обе рассказывали о том, о чем всегда говорят никчемные люди, у которых своего ничего нет: о великих предках, о старинном дворянском роде, даже княжеском, голубой крови. В огромной красной столовой Александра усадили в кресло. Появился лакей, похожий на генерала, быстро и ловко застелил скатертью стол. Еще два лакея, младших по рангу, принесли целую гору пирожных, расставили чашки, положили серебряные ложечки. "Быховского бы сюда,-- подумал Засядько.-- Того хлебом не корми, дай только повращаться в светском обществе. Правда, этот сынок кошевого поиздевался бы над ними всласть. И все с улыбочками, комплиментами". Мария Степановна сказала значительно: -- Сейчас придет Юрий Николаевич. Он в кабинете. У этих военных всегда дела... Через несколько минут бесшумно распахнулась дверь, мелькнула ливрея лакея. В столовую вошел грузный мужчина с красным лицом. Засядько быстро взглянул на трехцветный шарф с золотыми кистями, нагрудный знак и шпагу с вызолоченным эфесом. "Ого, полковник!" Александр вскочил, вытянулся. Полковник благосклонно кивнул, позволяя сесть, и сам опустился в приготовленное кресло напротив. Женщины смотрели на него выжидательно. -- Слышал о вас, юноша,-- сказал полковник густым хрипловатым голосом.-- Вы сильный и храбрый человек. К тому же, насколько я понял из данной вам характеристики, и в науках преуспеваете? Откуда он знает, подумал Засядько с некоторой тревогой. Ну пригласили в гости, напоили чаем, угостили пряником, ну и хватит... А в мои характеристики пошто лезть? -- Стараюсь в меру сил,-- ответил он, снова порываясь вскочить. Полковник милостиво придержал его за плечо. -- Услышав о вашем подвиге,-- сказал он,-- я тут же сделал в училище запрос. Одни похвалы! Однако... вас посылают в глушь... Дороги в крупные гарнизоны, а тем более в столицу для вас оказались закрытыми. -- Меня посылают туда, где я буду наиболее полезен Отечеству,-- ответил Засядько. Он держался настороже.-- А я постараюсь служить достойно, куда бы меня не послали. -- Гм... ладно, оставим это. Вам дана отличная рекомендация, и если умело ею воспользоваться... Краем глаза Засядько видел, как просияли обе женщины, а Ксанка радостно заулыбалась. На всякий случай он притворился непонимающим. -- ...Если умело ею воспользоваться,-- повторил полковник с расстановкой,-- то можно сделать неплохую карьеру. Назначение в Херсонскую губернию можно отменить. В моих силах добиться вашего перевода в дополнительный класс. Останетесь еще на годик, осмотритесь, найдете занятие по душе... "...И буду выпущен в следующем чине,-- продолжил его мысль Засядько.-- буду поручиком. Неплохо! Здесь начинает разыгрываться какой-то слащавый спектакль. Благородный юноша из бедной семьи спасает молодую красивую девушку из богатого и знатного рода, ее родители помогают его карьере..." Он украдкой взглянул на Ксанку. Она не спускала с него глаз. Дамы тоже смотрели ласково. Полковник с довольным видом откинулся на спинку кресла. Глаза его смеялись, он не сомневался в ответе. Как, похоже, не сомневались ни обе женщины, ни очаровательная Ксанка. -- Отечество посылает меня на дальние границы,-- ответил Засядько. Лучше прикидываться дураком, чем грубым невеждой.-- Отечеству виднее, где я буду полезен больше. Полковник разразился гулким смехом большого начальника: -- Хо-хо-хо! Не Отечество посылает, хотя это рано говорить такому юному и чистому юноше. Всего лишь люди! А людям свойственны как ошибки, так и многое иное... Штаб-капитан, подумал Засядько невольно, смеется на октаву ниже: ха-ха-ха. А всякая мелочь, вроде писарей, так и вовсе рассыпается мелким горошком: хи-хи-хи. А мне по чину надо вовсе сидеть с закрытым ртом. Как на дне морском. Полковник с удовольствием смотрел в чистое одухотворенное лицо юноши. Честен, чист душой. Как хорошо держать таких подле себя! Такой никогда не предаст, не украдет, не солжет. Отечество крепко такими сердцами, и любой знатный вор и казнокрад, страшась себе подобных, окружает себя людьми с такими честными глазами. -- Ошибки надо исправлять,-- изрек полковник снисходительно.-- Опять же, на пользу государю-императору и Отечеству. Зато здесь сразу же будете назначены преподавателем в соединенной солдатской школе. Она находится при основной дворянской школе, вы наверняка видели ее корпус. Покамест займитесь детишками солдат, а потом, даст бог, перейдете и в кадетский корпус, воспитанником которого являетесь. Постарайтесь не упустить возможность. Другие бы обязательно воспользовались! "Быховский бы воспользовался,-- подумал Засядько.-- Он службы в полевых избегает, как черт ладана. А тут вдобавок светит еще и возможность быстрой карьеры..." -- Ваше предложение,-- ответил он вежливо,-- для меня большая честь. Не знаю, достоин ли. -- Достоин,-- сказал полковник благодушно. Он оглянулся на женщин. Те закивали, расцвели одинаковыми улыбками. Ксанка тихонько вздохнула, на нежных щеках играл жгучий румянец. -- Это уж позвольте нам судить,-- сказала Мария Степановна веско. Она оглянулась на Елизавету Павловну. Та молча кивнула, не разжимая рта. Возможно, у нее было очень плохие зубы.-- Мы повидали многих людей... Разбираться умеем! Ксанка стрельнула в него глазками, смутилась, жгучий румянец с ее щек перетек на шею, жарко запылали уши. Засядько ощутил себя припертым к стене. Его дожали, утопили в патоке. И если он не хочет стать куклой в их руках, то надо сопротивляться. Пусть даже покажется грубостью. Пусть даже будет ею. В любом случае,-- сказал он как можно тверже,-- я хотел бы сначала послужить по месту назначения. Полковник нахмурился. Мария Степановна всплеснула руками, ее кузина удивленно вскинула длинные ресницы: какой гордец выискался! Да разве ж можно отвергать руку, протянутую старшими? Ксанка метнула быстрый взгляд на юного подпоручика и опустила голову. Румянец стал быстро покидать ее пухлые щечки. В огромном зале резко похолодало, вот-вот и пойдет снег. Полковник пожал плечами. Аккуратно допив чай, он в мертвой тишине выудил из внутреннего кармана швейцарский брегет, щелкнул крышкой, с глубокомысленным видом собрал на лбу складки. -- К сожалению, должен откланяться. А вы, Засядько, подумайте над моим предложением. Подумайте спокойно, без предвзятости. Посоветуйтесь со старшими. Обязательно, посоветуйтесь! Учтите, другие выпускники лишены возможности остаться. А теперь, Ксанка, проводи нашего дорогого гостя. Девушка порывисто поднялась. Судя по ее лицу, прерывистому дыханию, переживала и за себя, и за подпоручика. Не меньше его ждала, когда закончится мучительный разговор. Не хочет этот гордец их покровительства -- и не надо! Наверное, у него и дама сердца уже есть... Засядько вышел в ее сопровождении на внутреннюю мраморную лестницу и, прежде чем спуститься вниз, задержался, чтобы попрощаться. Девушка, поборов застенчивость, спросила тихим прерывающимся голосом: -- Послушайте, Геркулес, почему вы не хотите остаться? Перед вами дорога в Петербург. В Петербург, понимаете? В Северную Пальмиру. Вам не придется мерзнуть в степях, голодать, терпеть лишения. Вы хоть понимаете, от чего отказываетесь? Засядько серьезно смотрел ей в глаза. Девушка была очень красива. Где-то внутри слабо зазвенела незримая струна. Любовь... Цветы... Птицы... Этот ангел создан для того, чтобы его любили, писали ему стихи, наслаждались его присутствием. А взамен счастливый избранник получит самую светлую и преданную любовь, верность, чистоту... Почему бы и нет? Ему уже восемнадцать лет. Ей -- шестнадцать. Что может быть лучше союза двух юных и чистых сердец? Есть дела поважнее любви,-- сказал он себе твердо. Служба Отечеству -- разве не главное для мужчины? Не достойнее жить под свист путь и вой пролетающих мимо ядер? -- Вы назвали меня Геркулесом,-- ответил он медленно.-- А ведь Геркулес... тогда он жил еще в Элладе и звался Гераклом, когда ему исполнилось восемнадцать лет, тоже стоял на распутье и мучительно выбирал жизненный путь. В это время к нему подошли две женщины: Добродетель и Изнеженность. Одна предложила долгий и трудный путь к славе, посулила тяготы, лишения, опасности, тревоги. Вторая обещала самые изысканные радости, пиршества, наслаждения. Геракл заколебался... но все же выбрал трудную дорогу к славе. А что бы мы знали о Геракле... да и о Геркулесе тоже, если бы он предпочел жизнь полную наслаждений? Он почтительно поцеловал ее детские пальчики и хотел было сбежать вниз по широким мраморным ступенькам, но девушка остановила, щеки снова разрумянились, а голосок зазвенел: -- Почему же все стремятся к спокойной жизни? Да еще полной наслаждений? Ведь стремятся же! -- Не все,-- ответил он, стоя ступенькой ниже. -- Да, вы не стремитесь, но вы не правы! Выходит, что все шагают не в ногу, один вы идете в ногу? -- Бывает и так,-- ответил он упрямо.-- Это именно тот случай, когда прав один, а не рота. Но даже те, кто достиг спокойной жизни, счастливы ли они? Однажды мой дядя, запорожец, пустился в воспоминания молодости... Лихие набеги на турецкий берег, жаркие схватки с татарами, стычки с польскими отрядами, походы за зипунами на ту сторону моря... Несколько раз рассказывал, как добывал железом и кровью в Речи Посполитой невесту. Я слушал-слушал и спросил однажды: "А что было потом?" Никогда не забуду, как дядя недоумевающе посмотрел на меня, пожал плечами и ответил: "Потом уже ничего не было". Подумал и повторил совсем грустно: "Потом ничего не было". Меня такой ответ потряс до глубины души. -- Почему? -- Да потому, что с того момента, как дядя добыл невесту, прошло сорок лет! Сорок лет жизни. А для дяди "ничего не было". Он все это время жил, как в сказке, жил-поживал да добро наживал. -- Что ж тут плохого? -- сказала девушка укоризненно. -- Ничего... Но почему то время, когда он голодал в походах, мерз в засадах, подвергался смертельной опасности в боях, почему то время он вспоминает с нежностью? Может говорить о нем часами. Вспоминает все новые и новые эпизоды. Может быть, то и была настоящая жизнь? А потом началось сытое, но унылое существование? -- Такое суждение не может быть верным,-- сказала упрямо девушка.-- Правда всегда на стороне большинства! -- Не знаю... Человек сам себе выбирает дорогу. Так меня учили в Сечи! -- Здесь не Запорожская Сечь,-- напомнила она с вызовом.-- Здесь цивилизованный мир! -- Зачем мне такая цивилизация, когда за меня будут решать каждый шаг? Во что тогда превратятся мужчины? Она смотрела на него с ужасом: -- Вы... вы дикарь в мундире офицера! -- Вы даже не представляете, какой,-- подтвердил он с готовностью. Он почтительно поцеловал девушке руку, сбежал вниз и скрылся за массивными дверьми. Глава 4 Гадалка с удовольствием взяла широкую ладонь молодого красивого офицера. Линии жизни были резкими, четкими. -- Ой, какая странная и удивительная жизнь...-- сказала она нараспев.-- Вот с обнаженной шпагой на белом коне... вот в пламени пожара прыгаешь с высокой башни... спасаешь женщину, очень красивую... У тебя вся грудь в боевых орденах и в звездах с алмазами... Друзья хохотали, заглядывали в ладонь Александра, стукаясь головами. Балабуха сказал весело: -- Это что, ты скажи нам, на ком он женится? Гадалка снова всмотрелась в широкую ладонь с твердыми бугорками мозолей: -- У него будет очень красивая невеста... Их сердца вспыхнут любовью... Их брак будет счастливее всех на свете... Они проживут долгую жизнь, полную любви и счастья, у них будет восьмеро детей... Все мальчики! Быховский хохотал, ткнул смущенного Александра кулаком в бок: -- Слышал? Восемь сыновей! Ну, гигант... Завидую! А Балабуха сказал внезапно: -- А какого цвета глаза у его невесты? Голубые? Он прикусил язык, подсказал сдуру, но гадалка раскинула карты, покачала головой: -- Нет, у нее серые глаза. -- Не может быть,-- запротестовал Балабуха.-- У нее должны быть прекрасные голубые глаза! Гадалка снова раскинула карты, нахмурилась, перетасовала колоду, разбросала по-другому. Голос ее стал резким и неприятным: -- Я не знаю, что вы хотите, но против судьбы не идут даже короли... И не только карточные. У его любимой глаза серые! Удивительно красивые, прекрасные, но серые. И еще у нее будет много поклонников... Да-да, на ее руку претендентов окажется чересчур много. Она не бывает здесь в столице... пока что не бывает... ее можно будет встретить только далеко на юге. Но сердце ее будет отдано только вам! -- Она богата? -- спросил Балабуха. -- Увы, нет... Но вот еще одна странность... Здесь сказано, что она будет любить вас намного дольше, чем вы ее... но вы поживете в любви и счастье всю жизнь вместе... и умрете в один день! Александр бросил монету в подставленную ладонь, обнял друзей за плечи. Они пошли по пыльной улице, все равно прекрасной, потому что все трое молоды, чисты и полны отваги. Быховский оглянулся, засмеялся: -- Когда сама гадалка признается, что не понимает своих карт... я начинаю ей верить! -- Гадалке? -- изумился Балабуха. -- А что? Вот когда начинают тараторить без запинки, говорят всем одинаковое... А тут сама удивилась. Вы поженитесь и проживете жизнь в любви, умрете в один день, все как в сказке, но жена будет любить тебя намного дольше! Есть над чем поломать голову. Александр засмеялся: -- Вот и ломай, если к тому склонен. А я смотрю в другой мир. Там свищут пули, там сходятся грудь в грудь на поле брани, там я сердцем своим закрываю дорогу на Русь супостатам! Херсонщина встретила пыльными ветрами, зноем, гулом и разношерстьем цыганских шатров. Он явился по месту назначения с трепетом, но, как оказалось, самую суровую муштру задавал себе сам. Главная беда была не в строгости новых правил, установленных новым императором, а в однообразии и монотонности. Даже молодые офицеры спивались, проигрывали в карты свои имения, жалование, украшения своих женщин. А то и самих женщин. В первую неделю у него были две стычки с местными бретерами. Первому он выбил передние зубы и вызвал на дуэль, предоставив выбор оружия, второму предложил прислать секунданта. Оба отказались в последний момент: кто-то из их друзей подсмотрел как новичок виртуозно владеет шпагой и пистолем. Засядько сдерживал горькую усмешку. Он из кожи лез, чтобы они подсмотрели как он фехтует в местном зале для офицеров, но в душе разгорался гнев. Всем плохо, но не все же теряют человеческое обличье даже в такой глуши? Его зазывали сходить к цыганам, пытались втравить в азартные игры в карты. Вежливо уклоняясь, он чаще всего уходил на берег реки. Там, в излучине рос небольшой лесок, бил небольшой ключ, чистейшая ледяная вода пробегала всего сотню шагов, чтобы влиться в реку, исчезнуть среди сора и грязи, которую река несла от городов. Однажды он сидел там, сбросив мундир, предавался размышлениям. Вот уже второй месяц службы в этом забытом богом краю. Страшно смотреть на офицеров, что приехали сюда молодыми много лет тому. Они не просто постарели. У них погас огонь в глазах, души проела ржавчина. Чтобы не видеть всего скотства, одни топят его в кутежах, другие прожигают жизнь в развеселом цыганском таборе, третьи дерутся на дуэлях из-за любых пустяков, а то и сами стреляют себе в головы... Внезапно далекий стук копыт привлек его внимание. Вдоль реки на четверке коней двигалась богато украшенная карета. Кони шли бодро, закидывали головы, сила в них играла. Кучер придерживал вожжи, кнута при нем не было, таких коней погоняют редко. Александр окинул все безразличным взглядом, успев цепко ухватить и мелочи, вплоть до узора на колесах, отвернулся к воде. Волны накатывались на берег мелкие, часто расходились круги: рыба выпрыгивала, хватала комаров и жуков. Цокот становился громче, карета прокатила в двух десятках шагов, затем стук копыт начнет удаляться, сейчас растворится в тиши и покое... Кони заржали так, что ему показалось, будто закричал испуганный ребенок. Послышались крики. Он резко обернулся. К карете с двух сторон набежали мужчины. Пятеро, все одетые кто во что горазд, у всех длинные ножи, двое еще и с саблями, а один наставил пистоль в дверцу кареты, что-то орал. Кони хрипели, пытались встать на дыбы, но один из разбойников повис на узде коренного, пригибал к земле. Из кареты вытащили приземистого, насмерть перепуганного человека в длинном парике и долгополом камзоле, только вошедшем в моду в столице, вернее -- введенном императором, за ним вытащили двух женщин. Одна, постарше, визжала так, что у Александра, привыкшего к речной тиши, заломило уши. Вторая держалась гордо, но щечки ее побелели, а руки нервно комкали платочек. Разбойник сорвал с шеи старшей ожерелье. Двое прижали кучера и форейтора к катере, шарили по их карманам. Пятый, последний, ударил толстячка по лицу, зачем-то сдернул и бросил в пыль парик, выворачивал карманы. Александр, оставив мундир, как был в белой расстегнутой до пояса рубашке, безоружный, бросился к месту грабежа. Разбойники заметили его, но не всполошились, только один предостерегающе выставил перед собой саблю и шагнул навстречу: -- Эй, паныч! Смерти ищешь? -- Ты пришел за шерстью,-- предупредил Александр. Он перешел на шаг, глазами держал его цепко, потом внезапно посмотрел на другого разбойника, ахнул. Этот с саблей на миг отвел взгляд, Александр мгновенно бросился вперед, перехватил за кисть, повернулся спиной и наклонился, будто кланялся татарскому хану. Отвратительно хрустнуло. Разбойник с криком перелетел через его спину, ударился оземь и остался распластанный как выпотрошенная рыба. Лицо его исказилось от боли, другой рукой он с воплем перехватил сломанную руку. Александр быстро бросился ко второму, тот оторопело поворачивался к нему с пистолем в вытянутой руке. Александр наклонился, грянул выстрел. Пуля пролетела над головой, выдрав клок волос. Он без размаха хрястнул кулаком в лицо, подхватил на лету выпавший пистоль и зашвырнул его в карету. Кучер и форейтор, на которых уже не смотрело черное дуло, поползли по стенке за карету, там развернулись и ринулись в лес. Александр покачал головой, он не чувствовал страха, только сильнейшее возбуждение, повернулся к разбойникам. Их осталось трое. Один все еще держал коней, но двое, которые собирали драгоценности с пассажиров, уже знали, что противник перед ними совсем не тот паныч с голыми руками, каким показался вначале. Все-таки, оставив жертвы, пошли на него без тени страха. Они знали и себя. Один был явно атаманом шайки, высокий и жилистый, цыганского типа, серьга в левом ухе, красная повязка на голове, в одной руке сабля, в другой -- нож, а на второго даже смотреть страшно: поперек себя шире, кулаки как молоты, грудь широка, будто ворота в ад, а голова с пивной котел. У него тоже были сабля и нож, хотя такой мог бы размахивать вырванным стволом дуба. -- Смерти захотел, паныч? -- спросил атаман свистящим голосом. Александр кивнул на двух распростертых: -- Один из них это уже говорил... Угадай, который. Он внимательно следил за обоими. Второй начал обходить его сзади. Александр сделал вид, что не замечает, сам поворачивался до тех пор, пока его тень не упала прямо перед ним. Вечер был близок, тень была длинная, вытянулась. -- Ты еще можешь уйти живым,-- предложил атаман почти дружелюбно. -- Вы трое тоже,-- ответил Александр, Его сердце колотилось учащенно.-- Но это сейчас. Через две минуты этого уже не будет. -- Почему же? -- спросил атаман. -- Да хотя бы... ну... хотя бы... потому!!! Он резко шагнул влево, пригнулся и, не глядя, ударил саблей назад. Там раздался вздох, всхлип, что перешел в стон. Александр не оглядывался, держал глазами атамана. Тот заметно побледнел, несмотря на смуглоту. Александр на всякий случай отступил еще, заставил атамана поворачиваться вместе с ним. Сзади тяжело грохнуло. Александр рискнул на миг бросить взгляд назад, тут же повернулся к атаману. И -- вовремя: тот уже летел в прыжке на него, сабли звякнули, но атаман тут же отпрыгнул. Он не зря стал атаманом: сразу почуял в молодом паныче более сильного бойца. Александр наступал, острие его сабли было все время направлено в противника. Одновременно он держал глазами и последнего разбойника, тот удерживал коней, что зачуяли кровь и снова пробовали понести, и перепуганных пассажиров. Толстяк с причитаниями ползал по траве, что-то собирал, а пожилая женщина забилась в глубь кареты. Юная девушка замерла в дверном проеме. Кулачки были прижаты к груди, невинно голубые глаза следили за схваткой неотрывно. -- Пощади,-- прошептал атаман,-- дай уйти... -- Дал бы,-- ответил Александр,-- если бы ты, мерзавец, не ударил беззащитную женщину! -- Но она... -- А так я дам только уползти! Он отбил дурацкий удар, острое лезвие его сабли холодно и страшно блеснуло на солнце. Атаман закричал надрывно и страшно, рука с саблей отделилась от тела и упала в двух шагах. Из обрубка брызнула кровь, белая кость мгновенно стала красной. Александр обернулся к последнему, что все еще удерживал коней, предостерегающе направил окровавленное острие в его сторону: -- Держи коней!.. Вздумаешь бежать, знай: я догоняю оленя и ломаю ему шею. Разбойник часто закивал, глаза его были как у большой испуганной птицы. Это был крупный малый, с глупым простодушным лицом. Александр повернулся к девушке. Сердце его дрогнуло, никогда еще не встречал такой чистой и трогательной красоты. Ее ясные глаза смотрели с восторгом, лишь на миг опустились на его обнаженную грудь, широкую и со вздутыми валиками грудных мышц, где только-только начали расти волосы, щечки зарделись, и она поспешно подняла взор. -- Спасибо вам,-- сказал он искренне. Она зачарованно кивнула, соступила вниз, не отрывая глаз от его лица. Нога ее промахнулась мимо подножки. Она ощутила, что падает... и через мгновение ее обхватили сильные горячие руки, крепкие как корни дуба. Она ударилась о твердое и инстинктивно прижалась к этому твердому, чувствуя что это самое надежное место на свете. Ноги ее не касались земли, и она, наконец, поняла, что висит в воздухе, прижавшись к обнаженной груди юноши, горячей и с широкими пластинами грудных мускулов. Она услышала как мощно бьется его сердце, услышала запах его кожи, по телу прошла теплая волна, руки и ноги отяжелели. Все, что она хотела всем существом, это остаться вот так навсегда, навеки, быть в его руках, таких надежных, сильных и горячих. С огромным трудом, преодолевая себя, она заставила свои руки упереться в его грудь, и он сразу же поставил ее на землю. Позже она поняла, что это все длилось лишь кратчайшее мгновение, и он, скорее всего, даже не ощутил, что задержал ее в своих объятиях... а то и вовсе он ее не задерживал? Она не отводила от его лица завороженных глаз. Он был высок, широкоплеч, с длинными мускулистыми руками. Черты лица были правильными, но излишне резкими. Он был смуглым, загорелым. В черных как смоль волосах проскакивали синеватые искорки, брови были как черные шнурки, а глаза темнокарие, глубокие. В нем чувствовалась звериная мощь, даже угроза, настороженность и готовность отвечать на удары. По тому, как мгновенно подхватил ее, она поняла с трепетом, что он, разговаривая с нею, все еще видит место схватки, готов к неожиданностям, к новым разбойникам, а тонкие ноздри красиво вылепленного носа раздуваются хищно потому, что чуют запах крови! Она с трудом перевела дыхание, грудь ее вздымалась как волна в бурю, переспросила слабым голосом: -- За что спасибо? Что дала вам возможность подраться? Голос ее был дрожащий, но чистый и мелодичный как серебристый колокольчик. -- Нет,-- ответил он с неловкостью.-- Я не люблю драться. За то, что не подняли визг. Здесь такая божественно красиво и тихо! И жаль нарушать такую тишину. Из кареты с криком высунулась женщина. Оглядевшись, она завопила истошным голосом: -- Грабят!.. Помогите!.. Спасите, кто в бога верует! Девушка посмотрела на Александра виновато: -- Простите ее. Это моя тетушка. -- Сглазил,-- ответил он с улыбкой.-- Что ж, рядом с ангелами всегда что-то для равновесия... Кто этот господин, что прополз вокруг кареты уже верст десять? Он подал ей руку. Ее трепетные пальцы опустились ему на локоть. Вместе вернулись к карете. Женщина перестала кричать, бросилась к нему: -- Вы нас спасли! Вы один разогнали всю эту ужасную шайку! Вы просто Геракл... Его передернуло, будто попал под струю холодной и грязной воды. В каждую эпоху свои любимые слова и сравнения, в эту -- всех сравнивают с героями Эллады. А стоит сказать "тридцать три", как любой дурак, не задумываясь, радостно выпаливает: "Возраст Христа!", неважно, идет ли речь о возрасте женщины, несчастьях или зубцах на башне. Если его еще кто сравнит с Гераклом, он начнет брызгать слюной и бросаться на людей. -- Полноте...-- ответил он учтиво.-- Это всего лишь обнищавшие крестьяне. Голод толкает не на такие зверства! Ваши слуги сбежали, я бы вас посоветовал взять этого малого, что держит коней. Он сам похож на коня, коней наверняка любит, вон как держит нежно, и будет ходить за ними, как за родными. А тех трусов стоит вернуть в деревню. Женщина отшатнулась: -- Этого... душегуба? Да ни за что! По нем Сибирь плачет! К ним подошел дородный мужчина, обеими руками придерживал сползающий парик. Пухлое поросячье лицо еще не покинул страх. Сам он дрожал и пугливо озирался. -- Они... уже не вернутся? А что делать с этими...? Двое разбойников, шатаясь и поддерживая друг друга, удалялись к лесу. Третий полз по траве, за ним оставался кровавый след. Атаман с воем катался по земле, зажимал обрубок руки. Оттуда хлестала кровь. Александр ощутил жалость. В момент схватки готов был убить, но это был слишком малый миг. Не зря говорили, что его рассердить невероятно трудно. А вот вышибить слезу... -- Кто ходит за шерстью,-- напомнил он нехотя,-- тот может вернуться стриженым. Он помог женщинам влезть в карету. Пятый все еще держал покорно коней. Александр сказал строго: -- Садись и вези этих господ, куда они велят. С этого дня ты бросаешь свою работу в лесу... Ясно? Из окошка на него смотрели блестящие глаза. Девушка была так прелестна, что у него защемило сердце. Если и есть на небесах ангелы, то и они уступают ей в чистоте и прелести. -- Я обещаю,-- сказала она тихо,-- я возьму его на службу. Женщина ахнула, что-то залепетал протестующее толстяк, но девушка прервала милым, но решительным голосом: Не спорьте тетушка! Этот молодой человек, который упорно не называет свое имя, прав. Да, пусть этот разбойник работает у нас. Это так романтично! По крайней мере, он не испугается и не убежит. А вы... вы бываете в свете? -- В чем-чем? Она слегка смутилось, это было очаровательно. На щечках зацвели алые розы, пунцовые губы стали еще ярче. -- У нас здесь, конечно, не Санкт-Петербург, но у губернатора каждую субботу собирается весь цвет общества. Все офицеры бывают там постоянно! Александр отступил, поклонился. В глубине кареты шушукались тетушка и толстяк. Их все еще трясло от пережитого ужаса, а не торопили трогаться только потому, что до свинячьего визга боялись и разбойника в козлах. -- Я не все,-- ответил он нехотя. Их глаза встретились. Он ощутил как дрогнуло сердце, а в душе отозвались какие-то струны. Мир внезапно стал ярче, а воздух чище. Ее глаза смотрели прямо в душу, и он не чувствовал желания закрыть ее, как делал всегда, когда к нему приставали с излияниями и от него ждали того же. -- Так вы придете? -- спросила она настойчиво. Он заставил себя ответить, хотя это было тяжелее, чем двигать гору: -- Я -- не все... Он отступил еще на шаг, подал разбойнику знак. Тот, еще не веря, торопливо забрался на козлы, взял вожжи. Кони тронулись, карета качнулась, ее повлекло по дороге все дальше и дальше. Он с отвращением отшвырнул саблю. Райский уголок испакостили кровью и ненавистью! Уже не очистишь, надо искать другой. Но он знал, что придется искать по другой причине. Здесь слишком многое будет напоминать о схватке, этой волшебной девушке, этих минутах совсем другой жизни. Он шел к казармам, на ходу одевал и застегивал мундир, но видел только ее обвиняющие глаза. На душе была горечь, словно несправедливо ударил ребенка. Она никогда не поймет его бессвязных слов. Хуже того, он сам их не понимает! Глава 5 На другой день его вызвали к полковнику. Адъютант, загадочно улыбаясь, провел его в кабинет. Засядько чувствовал напряжение, разговор явно пойдет о вчерашнем происшествии. Он должен был обратиться к властям, те снарядили бы погоню за ранеными разбойниками. Придется прикинуться растерянным, испуганным. Мол, не соображал, что делает, все получилось как бы само... Полковник поднялся навстречу, вышел из-за стола, неожиданно обнял. Держа за плечи, отодвинул на вытянутые руки, всмотрелся в покрытое загаром мужественное лицо: -- Наслышан!.. -- Простите,-- сказал Засядько учтиво,-- о чем? -- О твоем лихом поступке! Подумать только, бросился один на пятерых! Одолел, спас, да еще и от благодарностей увильнул! Неужели на земле еще есть такие люди? Полковника распирала веселая гордость, словно он сам всех побил и спас, он похохатывал, отечески хлопал подпоручика по плечу, мял, снова хлопал. -- Это были простые обозленные крестьяне,-- сказал Александр, он чуть воспрянул духом, претензий к нему пока нет.-- Я еще не знаю, что смогу в бою. -- Сможешь,-- уверил полковник громогласно, будто говорил на плацу перед ротой.-- А случай представится, не горюй. Россия все время военной рукой расширяет свои пределы. Победоносные войны идут на всех кордонах! Продолжая обнимать за плечи, он подвел к окну. На широком плацу двое офицеров упражняли роту новобранцев. Доносилась ругань, время от времени один из офицеров подбегал к солдатам, остервенело бил кулаком в лицо. У некоторых по подбородкам уже текла кровь. Второй офицер взирал на все лениво, двигался как засыпающая на берегу большая бледная рыба. -- Видишь? Эти вряд ли на что сгодятся. Пьют да по бабам, пьют да по бабам. Вот тот второй, видишь?.. Этот уже только пьет, ибо с бабами, даже самыми податливыми нужны какие-то усилия, а с бутылкой -- нет. Пока нет. Засядько зябко передернул плечами. Мир внезапно показался жестоким и враждебным. Ведь пить начинают от отчаяния, разве не так, спросил он себя. Полковник проворчал уже глухим как удаляющийся гром голосом: -- Я сам тут начал опускаться, но тебе... не дам. Александр скосил глаза на красное одутловатое лицо. Полковник, по слухам в офицерской среде, был первым насчет попоек и гулящих женщин. Впрочем, возможно, это были слухи вчерашней давности. -- Как мне удастся избежать? -- спросил он тихо.-- Если это так уж неизбежно? И вся Россия тонет в этом. Разве что податься во франкмасоны! Полковник отвернулся от окна, закрыв широкими плечами гнусную сцену, порождение тоски одних и бесправия других. -- Франкмасоны? Лучше держись от них подальше. -- Почему? -- Тайные,-- буркнул полковник.-- А в тайне держат всегда что-то мерзкое... Хоть о себе и рассказывают сказки как о поборниках справедливости, но посторонним свои секреты не открывают. Действительные цели не раскрывают. -- А их цели обязательно мерзкие? -- Сказать не берусь, но я не хочу, чтобы мою судьбу решали тайно. И на тайных сборищах. Да еще иностранцы! -- Почему иностранцы? -- пробормотал Засядько.-- Судьбы России решает государь император Павел... -- А!.. Он тоже масон, но только король прусский постарше его в чине по тайному обществу. Повелит -- и наш государь хоть на задние лапки встанет, хоть по-собачьи взлает! Ведь у масонов обязательно слепое повиновение младшего старшему. -- Да,-- пробормотал Засядько,-- такое терпимо в армии, здесь нельзя без дисциплины, но премерзко в жизни светской Полковник похлопал его плечу. На лице его странно переплетались удовлетворение и легкая зависть. -- И без масонов можно делать карьеру. У меня на столе лежит запрос из Санкт-Петербурга. Им требуются офицеры на боевую службу. У нас гарнизон невелик, потому мне предписано выделить всего троих. Но зато самых храбрых, стойких, беззаветно преданных вере, царю и Отечеству. Если я ослушаюсь, пошлю не тех... ну, всегда есть соблазн из этой дыры послать по протекции родственника или любимчика, с меня самого голову снимут! -- А... куда? -- спросил Александр едва слышно. -- В Санкт-Петербург,-- полковник внезапно улыбнулся.-- Но я не думаю, что воевать придется на улицах столицы. Однако где, это вопрос строжайшей государственной тайны! Не только я, но думаю, даже в высших кругах столицы еще не знают. Пока что знают только двое. -- Кто? -- Его императорское Величество Павел Первый и... фельдмаршал Суворов! Адъютант напрасно прислушивался, двойные двери были прикрыты плотно, а полковник говорил в глубине кабинета, нарочито понизив голос. Похоже, дело было серьезное, потому что разговор был долгий. Подпоручик совершил то, о чем долго будут говорить между собой офицеры, одни с восторгом, другие с завистью, но все-таки при желании можно усмотреть и нарушения. Наконец дверь распахнулась, адъютант с готовностью вытянулся. Еще больше вытянулось его лицо. Полковник, известный суровым нравом, провожал подпоручика, дружески обнимал за плечи и всячески выказывал ему расположение, демонстрировал внимание. Голос полковника был ласковым, это было непривычнее, чем, если бы горилла вздумала петь цыганские песни: -- И еще я пообещал привести вас завтра вечером на бал. У нас городок маленький, новости расходятся быстро. Местное светское общество горит любопытством увидеть вас. Это было так романтично! Местные красавицы уже сегодня будут делать прически, чтобы вам понравиться. Не понимаю эту французскую моду, когда даже спать приходится сидя, чтобы не разрушить эти башни из волос... Разве мы на прически смотрим? Он подмигнул заговорщицки. Александр ощутил, что краснеет. Он все еще старался смотреть на женщин как на существ, во имя которых совершаются подвиги. Но то, что видел до сих пор, укладывалось больше в понятие девок и баб, какие бы знатные фамилии не носили, и какие бы пышные прически не сооружали. Полковник похлопал его по плечу: -- Вижу, знаешь куда смотреть! Нам, мужчинам, надо задницу пошире да вымя побольше. А все остальное -- мелочи... Так что завтра вечер ничем не занимай, любование луной на берегу реки отложи -- мне уже об этом донесли. Я начинал тревожиться, мало мне пьяниц да бретеров! Но вишь, каким концом обернулись твои любования красотами! Я пообещал привести тебя, не подведи. -- Я сделаю все, что скажете,-- пробормотал Засядько.-- Я ведь вижу, что вы обо мне заботитесь! -- Ты сам о себе заботишься,-- проворчал полковник, но вид у него был польщенный.-- Ты хоть знаешь, кого спас? -- Ну, людей в карете... Полковник отшатнулся в удивлении, потом расхохотался так, что закашлялся, побагровел, глаза стали выпученными как у вареного рака. -- Ну,-- проговорил с трудом,-- ну... предполагал невежество... только ли невежество?.. но чтоб такое... Еще могу понять, что раньше ты не знал эту ясную звездочку, хотя это представить трудно, все о ней только и говорят... Но как ты даже не поинтересовался теперь? Он смотрел так, словно ждал немедленного признания в какой-то хитрости. Засядько сказал встревоженно, голос стал умоляющим: -- Вы только не сердитесь!.. Я бы спросил... потом. А вчера времени не было, потом было не у кого узнать... Ну и все такое. -- Ты просто урод,-- изрек полковник.-- У тебя в голове что-то не так. Царя-императора там не хватает. А то и вообще валеты королей гоняют. Ты случайно дамой туза не бьешь?.. Это же ехали Вяземские! Кэт, княжна, а с нею учитель французского и двоюродная тетушка! Кэт -- единственная наследница древнейшего рода князей Вяземских... и богатейшая, к слову о птичках. По лицу юноши он понял, что его слова отскакивают от него как от стенки горох. Зато заблестев