ета высшего света? Правда, очень скоро в гарнизоне местные бретеры поняли, что новичок постоять за себя может, а вида крови не боится. В первый день, когда только распаковал свои вещи, один из молодых и драчливых насел на новичка, пробовал на храбрость. Дуэль состоялась тут же в казарме, пока двое прапорщиков стояли на воротах, сторожили от начальника гарнизона. Новичок дважды легко обезоружил бузотера, а тот был один из трех лучших фехтовальщиков гарнизона, а когда тот, выведенный из себя насмешками и подбадриванием друзей, осыпал новичка грязной руганью, тот хладнокровно обрубил ему уши. На следующий день несчастный, скрываясь от позора, написал рапорт и отбыл из гарнизона, а для Засядько служба началась с гауптвахты. На очередном балу в присутствии всей знати города было объявлено о предстоящей помолвке его дочери с подпоручиком Александра Засядько. Правда, подпортило известие о стычке с Грессером, молодой барон пользовался уважением и даже симпатией, несмотря на горячий нрав и готовность идти на обострение отношений. Князь качал головой, княгиня жалела Грессера, даже Кэт мягко упрекнула: -- Саша... Обязательно ли было так? Александр развел руками, он и сам чувствовал вину: -- Не знаю. Иначе была бы дуэль. А барон мог не остановиться при первой крови. Ее плечики зябко передернулись: -- Наверное, вы правы. Вы могли его убить вовсе... Но как это ужасно, когда мужчины дерутся! -- Ужасно. Хуже того, они еще и воюют. Она подняла на него прекрасные глаза: -- Когда вы уезжаете? -- Послезавтра. Я сразу же напишу, едва узнаю, куда меня направляют и на какое время. -- Я люблю вас, Саша! -- Я люблю вас, Кэт. Он коснулся ее губ, намереваясь это сделать легко, но знакомый жар охватил так внезапно, что голова закружилась, его пальцы сжали ее хрупкие плечи, а ее губы недолго были тугими как спелые вишни, расплавились, обожгли в ответ, он погрузился в сладкую агонию, вбирая ее сладость, ее запахи, ее нежность. Ее сердце стучало часто-часто, а грудь уже не вздымалась, прижатая к его твердой груди так плотно, словно они уже стали единым существом. Усилия, которые он предпринял, чтобы заставить себя оторвать свои жаждущие губы от ее, горячих и обещающих, хватило бы своротить гору. Она взглянула на него так, словно он обидел ее: -- Саша... -- Я люблю вас, Кэт. Я вернусь сразу же. Я вернусь быстро! В ее больших серых глазах блеснули слезы: -- Я буду ждать, Саша. Как я буду ждать! Он сбежал по мраморной лестнице окрыленный и взволнованный. Серый мир вне дворца, где было все так радушно и радостно, встретил сухой пылью на улице, мусором на тротуарах и руганью пьяных извозчиков, но Александр все еще видел чистое лицо Кэт, понимающие глаза князя, добрую улыбку княгини. Ноги сами несли его, он почти не касался земли. Сейчас даже Грессеру бы бросился на шею. Все-таки переборщил, надо бы с бароном как-то попробовать миром. Тот понял бы, что оскорблениями да дуэлями любимых женщин не получают. Мы только предлагаем себя, а выбирают они... Чей-то голос окликнул его Он вскинул голову и увидел, что рядом уже некоторое время едет легкая карета с открытым верхом. На козлах сидит дюжий мужик в роскошной ливрее, на него косится изумленно и насмешливо. В карете ехали двое, покачиваясь на мягких сидениях. Юноша с бледным лицом, одетый изысканно, чуть постарше его самого, и грузный мужчина, похожий на переодетого медведя. Юноша приятно улыбался, а мужчина прорычал -- Это невежливо, наконец! Я сейчас тебе переломаю кости! Засядько виновато улыбнулся: -- Извините... Я задумался, не услышал вас сразу. Еще раз извините -- Я орал! -- сказал мужчина свирепо.-- Чуть кони не понесли! А вот там уличные торговцы разбежались в испуге! -- Еще раз извините,-- повторил Засядько. Карета остановилась, молодой человек наклонился, глядя в лицо Засядько. У него было бледное, слегка утомленное лицо, пухлые губы и слегка покрасневшие глаза. -- Я слышал о вас,-- сказал он. Засядько продолжал идти. Сзади послышались негодующие возгласы, затем копыта зацокали снова. Карета, судя по стуку колес, нагоняла. Два голоса спорили, наконец медведь умолк, рассерженно ворча, а бледный юноша сказал с укором: -- Это невежливо так прерывать разговор. -- А он был? -- Я же с вами разговаривал! -- А я нет,-- ответил Засядько холодно. Карета двигалась вровень с шагающим офицером. По лицу юноши пошли розовые пятна. Он сказал все тем же тихим голосом, но теперь в нем тоже прозвучала угроза: -- Мой управляющий сказал, что это невежливо. Теперь я вижу, что он прав... -- А вежливо,-- поинтересовался Засядько, не замедляя хода,-- разговаривать из кареты? Мне кажется, я пока что не ваш управляющий или прочая челядь. Грузный мужчина взревел, сделал движение броситься на дерзкого. Юноша придержал его ленивым движением руки. Тут же остановилась и карета. Засядько сделал еще два шага, повернулся. Юноша нехотя вылез из кареты, держась за поручень и внимательно следя за лицом молодого офицера. Засядько смерил холодным взглядом медведя-управляющего. -- Может быть тот жирный пес, что гавкает из-за вашей спины,-- предложил он,-- спустится тоже? Юноша сказал предостерегающе: -- Он сломает вас двумя пальцами. -- Я дам ему этот шанс. Медведь всхрапнул и начал вылезать из кареты. Юноша, не отводя взгляда от лица подпоручика, внезапно улыбнулся -- Не стоит затевать ссору. Я верю, что господин Засядько умеет за себя постоять. Даже если придется обойтись без сабли. Барон Грессер это подтвердит. Медведь недовольно хрюкнул, посмотрел еще раз в глаза, из которых на него смотрела сама смерть, опустился обратно. Сидение продавилось почти до рессор, а карета склонилась на ту сторону. -- У меня к вам предложение,-- сказал юноша.-- Я -- Дмитрий Мещерский, из рода Мещерских. Наши земли лежат по ту сторону реки и тянутся через леса до самого... Засядько нетерпеливо оглянулся. Дмитрий из рода Мещерских нахмурился, в глазах мелькнули обидчивые искорки. Похоже, его за всю жизнь столько раз не прерывали, не ставили на место, сколько за эти минуты. Но совладал с собой, закончил торопливо: -- Да, это вам не интересно. Я слишком увлекаюсь родословными. У меня к вам предложение. Не могли бы мы заехать ко мне в имение, это совсем рядом, там обсудить... Засядько покачал головой: -- Нет. -- Почему? -- Я занят. Я тороплюсь на службу. -- Пустяки! -- воскликнул юноша.-- Мой кучер домчит вас во мгновение ока! У меня самые быстрые кони во всей Херсонщине. Прохожие останавливались в сторонке, указывали на них друг другу кивками. Засядько уже знали в свете, а хозяина этой кареты, как и саму карету, видимо знали во всем городе. -- Говорите здесь,-- предложил Засядько. Потомок знатного рода покачал головой: -- Обстановка не та. -- Ничем не могу помочь,-- сказал Засядько сухо, потомок ему не нравился,-- извините. Он повернулся и пошел, не обращая внимания на голоса и крики. Колеса снова застучали по булыжнику мостовой, и Засядько на всякий случай отошел от края тротуара. Он шел, почти касаясь плечом стены, уши ловили каждый шорох. Нет, медведистый остался на месте, а карета некоторое время катила у самого бордюра. Засядько услышал голос Мещерского, в котором звучала нескрываемая досада: -- Если дело только в службе, то я мог бы договориться с вашими командирами! Что это за командиры, подумал Засядько обозленно, если с ними каждый богатый проходимец может договориться. Уверен, что с Суворовым не договорятся о каком-либо нарушении дисциплины ни князь Вяземский, ни сам император Павел! Вслух он бросил сухо: -- Вы правы. Не только. Карета катила, медведистый рычал, бледный юноша некоторое время изучал спокойно шагающего офицера. Тот опасен как шаровая молния, в каждом движении таится угроза. По тому, как он расправился с Грессером, видно, что может соблюдать правила, а может и пренебречь ими с легкостью, непостижимой для дворянина. Но победы добиваться умеет. И сдачи дает. -- Хорошо,-- крикнул он с натужной бодростью,-- я как-нибудь сам навещу вас в гарнизоне! Кучер придержал коней, и Засядько пошел свободнее, не слыша цокота подков. Глава 8 Когда на следующий день ему сказали, что к нему посетитель, Засядько уже знал, что "как-нибудь" таит за собой что-то срочное, жизненно важное для потомка знатного рода. Он угадал, Мещерский уже ждал у коменданта. После сухого приветствия, на этот раз и Дмитрий не скрывал, что пришел без особой охоты, они вышли. Миновав караульного, оказались на берегу речи. Деревья шумели листвой вдалеке, чахлая трава едва доходила до щиколотки. -- Здесь нас никто не подслушает,-- сказал Засядько.-- Вы этого хотели? Даже ваши люди, что изображают вон там зевак... -- Что вы,-- оскорбился Мещерский, но по его глазам Засядько понял, что угадал. -- Как хотите,-- сказал Засядько. -- Ладно-ладно,-- сказал Мещерский торопливо.-- Это моя маменька. Всегда ко мне приставляет всякого рода нянек. Сперва толстых баб, теперь -- бородатых мужиков. Но как вы заметили? -- Не знаю,-- ответил Засядько равнодушно.-- Просто заметил. Звериное чутье, понял Мещерский. Он из края, где выживают сильнейшие. Там взрослеют рано. А кто не успевает... А вслух сказал: -- Александр Дмитриевич... У меня к вам несколько странное предложение. Но возьмите себя в руки и выслушайте. Не понравится, просто откажитесь. Мы же не дикари в самом деле! Не обязательно ругаться, кричать и все такое разное... Он не пояснил, что это "все такое разное", но кому нужно объяснение кто видел, что случилось с Грессером, или слышал? -- Говорите,-- пригласил Засядько. Мещерский развел руками, зачем-то отступил на шаг: -- Я знаю, вам неприятно слышать, когда бахвалятся землями, десятками деревень с крепостными, дворцами в Петербурге и Москве... Но у иных кроме богатств, унаследованных от предков, ничего нет. Ни своего ума, ни отваги, ни жизненной силы. Что им еще остается? Засядько смерил его взглядом: -- Я это уже заметил. Красные пятна вспыхнули на скулах знатного потомка, но сдержал себя, только голос стал еще сдержаннее, точнее в интонациях: -- Да, у меня примерно так. Правда, я не считаю себя обделенным жизненной силой. На мне знатный род, надеюсь, не прервется... но это так, к слову Вы родом из Малороссии? Государыня, после того как ввела войска в Запорожскую Сечь и упразднила тамошнее самоуправление, пожаловала моему отцу обширные земли. Там что-то около трех десятков деревень, леса, озера, богатые пашни, старинные замки или что-то в этом роде... Но там постоянно бунты, льется кровь, малороссы не смиряются с потерей независимости. Отец там побывал лишь однажды, да и то без охотки. Вам не покажется странным, если я... предложу вам эти земли? Засядько смотрел в упор. Потом в глазах мелькнул опасный огонек. Мещерский отступил еще на шаг. Голос Александра был ровным, даже слегка насмешливым: -- Нет. Голова Мещерского дернулась, будто получил удар в челюсть. Расширенными глазами взглянул, словно на призрак: -- Почему? -- Такое не предлагают незнакомому человеку даром. Видимо, у меня есть что-то ценное на обмен. Верно? Мещерский совладал с собой, нехотя кивнул: -- У вас есть Кэт. У барона Грессера на самом деле не было шансов, чтобы он не говорил и как бы не надеялся. Я был гораздо ближе, чтобы получить ее руку. Грессер -- отважный и горячий дурак, он умеет работать до двадцати часов в сутки, прыгает на диком коне через ограды, но все еще не умеет говорить женщинам то, что они хотят услышать. Я -- умею. И я был близок к моменту, когда просил бы руки Кэт... и не получил бы отказа, но тут появились вы. Слава богу, отважный Зигмунд первым налетел на вас. Боюсь, что я мог бы совершить что-то подобное... пусть не так лихо и безрассудно. Но я хорош еще и тем, что умею учиться на чужих ошибках. Деревья приблизились, листва громко шумела под свежим ветром. Становилось зябко. Мещерский ежился, нос посинел, щеки побледнели. Засядько повернул обратно, и Мещерский с готовностью последовал его примеру. После недолгого молчания Засядько сказал ровным голосом: -- Вы уже знаете, что я отвечу. Мещерский взглянул жалко, но в глазах была бессильная ярость: -- Догадывался с самого начала. Честь, верность слову... Вы не замечаете, что наступают новые времена. Мужчины перестанут стреляться из-за женщин, вообще перестанут стреляться, и скоро уже никто не пустит пулю в висок из-за пятна на чести... Засядько покачал головой: -- Такие времена никогда не наступят. -- Наступают! Так вы в самом деле не хотите принять в дар... оформленные по всем правилам с нотариусами и свидетелями, богатейшие земли в Малороссии? Всего лишь за отказ от руки княжны, с которой вы все равно никогда не будете счастливы? Засядько взглянул в упор. По спине пробежал неприятный холодок: -- Почему? -- Вы ведь гордый и независимый человек! И вдруг окажетесь в такой незавидной роли? Вас будут знать не как Александра Засядько, а как мужа богатой и знатной княжны. Это не уязвит ваше самолюбие? Уязвит, знаю. Начнутся ссоры, взаимные недовольства, скандалы. Чем все кончится, не могу предвидеть, уже зная ваш горячий характер. Так не лучше ли расстаться сейчас, пока все так красиво и романтично? Мрачные стены гарнизона приближались, давили недоброй мощью. Оттуда несло нежилым, хотя был слышен стук прикладов упражняющейся роты рекрутов. -- Я приму то, что пошлет судьба,-- сказал Засядько негромко.-- Никто из нас не зрит, что будет впереди. Он поднялся на крыльцо, повернулся к Мещерскому. Тот уже подал знак, его люди перестали изображать зевак, спешно гнали повозку в его сторону. Мещерский сказал с кривой улыбкой: -- Так я и поверил, что будете ждать, что пошлет судьба! Каждый из нас старается взять ее за рога, каждый пытается заглянуть в завтрашний день... Как вы понимаете, я все-таки не оставлю попыток разрушить ваш союз... пока это еще возможно. -- Вы просто обязаны пытаться,-- ответил Засядько. -- Конечно, попытки будут продолжаться только до момента, когда вы встанете под венец. На святость семейной жизни я не покушаюсь... Засядько скупо улыбнулся: -- Ну вот, а вы еще отрицаете правила чести! -- Рудименты,-- отмахнулся Мещерский.-- Остатки зачатков, что всобачили в меня бонны... Подъехала карета. Мещерский торопливо вскарабкался, управляющий заботливо укрыл ноги хозяина толстым шотландским пледом. На Засядько смотрел злобно, но Александр его проигнорировал как ползающую по спине кучера муху. -- Не скажу, что было приятно с вами разговаривать,-- сказал Мещерский,-- но разговор для обоих был небесполезный. Он поклонился и кивком велел кучеру трогать. Засядько проводил их взглядом и пошел к своей роте. Он все еще не чувствовал холода, в груди было горячо, сердце стучало мощно и уверенно. Революционный пожар во Франции грозил захлестнуть всю Европу. Сбросив короля, отменив привилегии высшего сословия, революция не утонула в крови. Напротив, доказала свою жизнеспособность. Молодой генерал Бонапарт, подобрав себе таких же соратников -- кто из сапожников, кто из садовников, кто из землекопов, делал их маршалами, ставил во главе голодных и скверно вооруженных войск и -- диво и позор для Европы! -- они с легкостью били прекрасно обученные, сытые и отменно вооруженные армии окрестных королей. Его маршалы Макдональд и Моро вторглись в Италию, сбросили прогнивший королевский режим, отменили средневековые порядки, установили законы, перед которыми -- неслыханное святотатство! -- и дворяне, и простолюдины были равны. Для простого сословия был открыт доступ к высшим должностям, как и в университеты, лицеи. Народ радостно принимал французскую армию, хотя, как надеялись короли, должны были оказать яростное сопротивление захватчикам. Короли встревожились, под угрозой оказалась их власть уже во всей Европе. Революционная Франция шагала победно по всему континенту. Армии королевских режимов были разбиты вдребезги. Оставался непобежденным разве что северный гигант, который точно так же шагал от победы к победе. Если их столкнуть... Павел I после долгой переписки с королевскими дворами вызвал к себе фельдмаршала Суворова. Коротко изложив суть дела, он не любил Суворова, напутствовал его словами, ставшими крылатыми: "Иди, спасай царей!" Суворов, действуя в свойственной ему стремительной манере, собрал армию в самые кратчайшие сроки и бросил ее в Италию навстречу блистательным армиям французов. Для этого неслыханного похода он усилил армию лучшими боевыми офицерами, а также теми из молодых и необстрелянных, которые успели себя зарекомендовать в воинском искусстве. Один из этих молодых и был Александр Засядько. Он написал: "Милая Кэт! Я отправляюсь со своим батальоном в Италию, это более не секрет. Мы должны разбить революционные войска, вернуть Италию правящей династии, после чего я тут же вернусь, несмотря на то, что войска могут остаться гарнизонами в Италии, так об этом поговаривают. Сообщи, пожалуйста, об этом князю и княгине. Свадьбу можно назначить через неделю после моего возвращения, а по мне так и прямо в тот же день! Я люблю тебя, Кэт. Ты снишься мне каждый день. Я считаю дни, когда я смогу вернуться и прижать тебя к груди. Твой любящий Александр". Ответное письмо догнало его уже на границе Российской империи: "Дорогой Саша! Я буду ждать, сколько бы не потребовалось. Я тебя люблю, каждый вечер засыпаю с твоим именем на устах. Я вижу тебя во сне, я вижу тебя в каждом человеке, на чьих плечах блестят эполеты. Я буду молиться, чтобы судьба сберегла тебя, чтобы Господь был милостив, чтобы ты вернулся невредим. Но даже если вернешься больным или раненым, все равно останешься для меня таким же молодым, красивым и сильным. Я люблю тебя, Саша, и буду век тебе верна! Любящая тебя и преданная Кэт". Засядько ощутил, что раненый под ним конь валится на бок. Еще миг -- и оба рухнули в воду. К счастью, берег был близко. Засядько вскочил на ноги. Стоя по колено в теплой как остывающий чай воде, выхватил шпагу, звонко и отчаянно крикнул: -- Вперед! Не задерживаться! И бросился на берег, где в панике суетились французские солдаты. Мимо него, выставив пики и пригнувшись к холкам лошадей, с гиком пронеслись казаки. Остальные торопливо выводили лошадей на берег, вскакивали в седла и тоже бросались в атаку. -- Вперед! -- кричал Засядько.-- Нужно захватить лагерь. Появление русского отряда было полнейшей неожиданностью для французов. Основные части Суворова ударили по их армии ниже по течению Адды, никто не ожидал десанта в этом месте. Да и сам Засядько не собирался вступать в бой по собственной инициативе, пока не подвернулась очень уж удачная, по его мнению, позиция для удара в тыл 8-го гренадерского полка французов. Казаки умчались, и тут же из-за укрытия выскочил ошеломленный офицер, почти мальчик. Увидев русского, он торопливо выхватил саблю. -- Сдавайтесь! -- крикнул Засядько по-французски. Однако следом за офицером откуда-то появились два гренадера. Со штыками наперевес они ринулись на русского офицера. Засядько отпрыгнул к валу, чтобы никто не зашел со спины. Первый натиск отразил довольно легко: один гренадер выронил ружье и схватился за пронзенную грудь. Зато второй отбросил ружье и подхватил чей-то огромный палаш. Вдвоем с офицером они насели на противника. В воздухе сшиблись, звеня, три клинка. Офицера Засядько не опасался: у того была раззолоченная сабелька, больше пригодная для парадов, но гренадер рубил неистово. При каждом ударе приседал и свирепо хакал. -- Увалень,-- прорычал Засядько.-- Сила есть, ума не надо. Сильным ударом он отбросил далеко в сторону сабельку офицера и повернулся к гренадеру. Это был рослый усатый воин, видимо уже побывавший с Бонапартом в его блистательных походах. Однако он побледнел, встретившись с горящими глазами русского. Засядько прыгнул. Гренадер вскинул палаш, защищаясь, однако Александр уже изменил направление удара, и противник рухнул. Так рубились на Сечи деды и прадеды... Пригодились годы изнурительных упражнений в фехтовальном зале. Подоспел офицер с саблей. Засядько перевел дыхание, однако француз, взглянув на сраженных соратников, побелел и бросил саблю на землю. Засядько подобрал оружие. Офицер опустился на землю и обхватил голову руками. -- Перестаньте,-- сказал Засядько сурово.-- Вы же мужчина! Сколько вам лет? -- Скоро будет двадцать два,-- прошептал офицер. Засядько не нашелся, что ответить. Ему самому на днях исполнилось двадцать лет. Правда, за два месяца непрерывных боев пришлось столько раз вступать в рукопашные схватки, что другому бы хватило на всю жизнь. Трижды под ним убивали коней, дважды простреливали кивер, неоднократно он оказывался один против десятка противников, но всегда оставался цел и невредим. В сабельных схватках ему не было равных: он с легкостью сражался один против пяти и всегда побеждал. Его шпага сверкала, как молния, и неприятелю казалось, что у неистового русского сто рук и сто шпаг. Он успевал трижды пронзить противника, пока тот делал один-единственный выпад. Бывалые воины, которые начинали службу с Суворовым, дивились новичку и пророчили ему великие подвиги. Но старшие офицеры косились. Молодой подпоручик слишком самостоятелен, принимает решение за старших, не однажды брал на себя командование крупными отрядами взамен растерявшихся... Это задевало самолюбие, к тому же пошли разговоры, что молодой офицер чересчур близок с нижними чинами, не держит дистанцию. Вроде бы французов видит лишь через прицел, но успел от них набраться вредного вольтерьянства! Глава 9 На следующее утро после удачного десанта Засядько вызвали к Суворову. Он поспешил в штаб-квартиру полководца, зная, что фельдмаршал любил быстрых людей. Возле домика, где располагался штаб, было сравнительно тихо. У коновязи топтались, пофыркивая, две низкорослые казачьи лошадки. На пороге сидел часовой и пытался вдеть нитку в иголку. На Александра он только взглянул искоса, всецело поглощенный своим занятием, даже не подвинулся. Засядько перешагнул порог и оказался в светлой просторной комнате. Фельдмаршал стоял к нему спиной, рассматривая расстеленную на столе карту. Один край ее загибался, и Суворов придерживал ее ладонью. Он был в простой белой рубашке, и его можно было бы принять за старичка-крестьянина, если бы букли и хохолок не выдавали представителя привилегированного сословия. На стук шагов он обернулся, пристально посмотрел на молодого исполина. Рядом с Александром он казался еще меньше ростом и более щуплым. К тому же Засядько был застегнут на все пуговицы и стоял навытяжку, а Суворов, спасаясь от итальянской жары, расстегнул рубашку почти до пояса. В глаза бросалась плоская грудь с дряблой старческой кожей, поросшей редкими седоватыми волосами. -- Чем вы руководствовались в своем решении? -- спросил вдруг очень быстро и резко Суворов. -- "Наукой побеждать"! -- отчеканил Засядько без малейшего промедления. На лице Суворова промелькнула улыбка. Он ревностно следил, чтобы в армии изучали его книгу по боевой тактике. -- А чем именно? -- Удивить -- значит победить! -- выпалил Засядько. Суворов довольно улыбнулся, отпустил карту. Та, шурша, свернулась. Фельдмаршал прошелся взад-вперед, исподлобья посматривая на молодого офицера. -- Что же все-таки мне с вами делать? -- сказал он неожиданно жестко.-- Переправившись через реку, вы оголили левый фланг шестого мушкетерского полка и австрийского корпуса. Вы хоть понимаете, что наделали? -- Я не защищался от противника, а бил его,-- ответил Засядько.-- Теперь австрийцам и шестому полку нечего делать. А мне не от кого их защищать. Видно было, что фельдмаршалу нравились молниеносные и четкие ответы. Он терпеть не мог "немогузнаек" и тугодумов. Но в отношении этого молодого офицера он еще не принял решения. Хорошо, когда солдат быстро и правильно выполняет приказы. Однако, если каждый офицер начнет действовать в соответствии с собственными планами, то армия развалится... -- Вы поступили верно,-- сказал Суворов,-- но дисциплина есть дисциплина. Особенно в действующей армии. Что же мне с вами делать? -- "Как солдат -- я заслуживаю наказания и отдаю свою шпагу. Как русский -- я выполнил свой долг",-- выпалил Засядько. Суворов от неожиданности даже отпрянул, затем неудержимо рассмеялся. Это были его собственные слова после одного из сражений в Польше. Он тогда с восемью сотнями казаков напал врасплох на пятитысячное войско гетмана Огинского и наголову разбил поляков. Начальник отдал его под суд. Однако Екатерина II прекратило дело словами "Победителей не судят". И вдобавок Суворов получил награду. -- Ой, хитер! Ой, хитер! Суворов даже ногами затопал от удовольствия. Видно было, что ему очень приятно вспомнить молодость. -- Самого Талейрана перехитришь! -- воскликнул фельдмаршал, вытирая выступившие от смеха слезы.-- Верно, победителей не судят. Аль судят? -- Вам виднее,-- ответил Засядько. -- Ха-ха!.. И это верно. Ладно, такому герою стыдно все еще ходить в подпоручиках. Поздравляю вас, поручик Засядько! Александр щелкнул каблуками, Суворов остановился перед ним, задрав голову, чтобы встретить взгляд новопроизведенного поручика, однако голос фельдмаршала звучал сурово: -- Имейте в виду, я стал поручиком лишь в двадцать пять лет! Вас ждет еще более скорая военная карьера. Будьте же ее достойны. О том, как вы владеете саблей, по всей экспедиционной армии ходят легенды, но теперь вы должны показать себя и умелым начальником. Засядько был уже в дверях, когда Суворов остановил его: -- Вас дважды представляли к боевым орденам. Но я вычеркнул! Знаете, почему? Александр пристально смотрел на фельдмаршала. Глаза того сузились, теперь он смотрел недоброжелательно. Ноздри раздувались как у хищной птицы, на бледных щеках выступили багровые пятна. -- Ну... здесь мне позвольте заколебаться,-- ответил Александр осторожно. -- Почему? -- Это может касаться таких дел, которые не обязательно знать боевому офицеру. В глазах Суворова на миг промелькнула искра понимания, но голос оставался раздраженным: -- Да, вы прекрасный боевой офицер. Я терпеть не могу паркетных шаркунов, а вы... вы... Я любил бы вас, если бы не ваши разговорчики и рассказы на цивильные темы. Александр вытянулся: -- Простите, не понимаю. -- Я имею в виду,-- повысил голос Суворов,-- в армии нет дела до того, как я веду дела в своем имении! Александр щелкнул каблуками, вытянулся. В роте Засядько было двое из деревни, что находилась по соседству с владениями Суворова. От них он узнал и о том, как по приказу Суворова мужиков забивали кнутом насмерть, девок по приказу генерала-барина отдавали на потеху гостям, узнал и о восхитившем многих эпизод с заселением новой деревни. Этот случай передавался из уст в уста, обошел столичные салоны. Что потрясало Засядько, так то, что никто не осудил, всяк восхищался находчивостью бравого генерала. А началось с того, что Суворов купил большую деревню, но совершенно пустую. Чтобы заселить, он купил у соседних помещиков молодых парней и девок. Но это домашний скот загоняют в общий хлев, на том и все, а русские -- народ религиозный, православная же церковь всегда послушна любой власти: Суворов по дороге повел купленных в церковь. Перед церковью велел парням: "По росту становись!" Парни послушно встали: слева -- самый высокий, крайний правый -- самый низенький. Точно так же выстроил и девок. Новая команда: "Колонной по двое в церковь -- шагом марш!" Поп быстренько обвенчал всех -- когда церковь выступала против произвола самодуров? -- а по дороге домой все растерялись, начался плач, стоны. Все позабыли кто с кем венчался! Нет, чтобы разобраться кто кому больше нравится, но нет же, как же, с другим повенчаны... Благодетель Суворов и тут помог. Рявкнул: "Дурни, по росту становись!" И сразу все нашли свои пары. Вот какие глупые крестьяне, вот какой находчивый и остроумный фельдмаршал Суворов!.. И вот какая православная церковь, подумал Засядько хмуро. Да и что о ней сказать? Даже злодеяния сумасшедшей помещицы Салтычихи, что зверски замучила сотни крепостных, вроде бы и не заметила... В захваченный Милан Засядько въехал с нашивками поручика. Население города тревожно ожидало дальнейшего развития событий. Только что здесь была французская армия, теперь пришли русско-австрийские войска. Французы принесли с собой революционные порядки, сбросили монархию и ликвидировали остатки феодальных отношений, а на штыках двух императорских армий наверняка вернется старое... Когда офицеры пустились рыскать по городу в поисках увеселительных заведений, Засядько знал, куда он поедет. К его удивлению, один попутчик все же отыскался. Это был Аркадий, сын Суворова, который успел зарекомендовать себя храбрым офицером, хотя сначала боевые офицеры и относились к нему с предубеждением. Все знали, что с одиннадцати лет он находился при дворе, получая чины и награды за отцовские заслуги. Однако в первом же бою Аркадий, не дрогнув, встретил конницу французов, отразил атаку и сам во главе батальона бросился в погоню. Он был мал ростом, тщедушен и хил, не отличался отцовскими талантами, однако в полку за несомненную отвагу к нему относились терпимо. -- Трактиры,-- сказал Засядько полувопросительно,-- заведения в Италии веселые -- вино и девушки... Ты за этим? Аркадий застенчиво улыбнулся, показывая мелкие больные зубы. -- Нет... Пить я не люблю. У меня потом голова болит. Я лучше пройдусь по музеям, древним дворцам, посмотрю памятники. Александр огляделся по сторонам. -- Здесь каждый дом -- музей, дворец или исторический памятник. Сама площадь Пьяцца дель Дуомо -- история. Вон там видны стены, сложенные еще римлянами... Слева -- церковь Сан-Лоренцо Маджоре, ее построили в четвертом веке после рождества Христова... -- Откуда ты все знаешь? -- удивился Аркадий.-- Ты здесь жил? Или бывал? -- И жил, и бывал. В воображении. Аркадий сначала смотрел оторопело, потом понял и рассмеялся. -- Здорово! Переносился на крыльях мечты. Ты любишь сказки? Засядько ответил уклончиво: -- Для меня любое явление природы -- сказка и лучшая в мире поэзия. А самые любимые сборники поэзии -- разные энциклопедии и справочная литература... -- Неужто ты такой сухарь? -- испугался Аркадий. -- Разве не видно? Аркадий окинул поручика пристальным взглядом. Тот был почти на голову выше. Он выглядел как гора, как скатанная в узел молния. А в движениях он был как огненной конь в бешеной скачке, полный сил, Мускулы его двигались как удавы под темной от солнца кожей. Белые зубы блестели в усмешке, но в темных глазах всегда проскальзывали искорки грозы. -- Красивый ты, черт,-- сказал он завистливо.-- Итальянки с ума по тебе сходить будут. Представляю, сколько детей начнет говорить по-украински! Засядько засмеялся. На груди под мундиром лежало письмо от Кэт. От него еще пахло тонкими французскими духами, но ему казалось, что пахнут ее волосы, ее кожа. Она писала, что идут дожди, балы все такие неинтересные, все серо и скучно. Она долго думала, почему вдруг так, пока не поняла, что серо и тоскливо стало после его отъезда, и теперь для нее всегда будут идти дожди и дуть холодный ветер, пока он не вернется и не схватит ее в свои хищные объятия. -- У меня есть своя итальянка,-- сказал он торжественно.-- И никакие женщины мира... -- Откуда? -- загорелся Аркадий.-- Из Венеции? Там очень красивые женщины. -- Моя Венеция -- дома. Как и вся Италия. Они выехали на широкую улицу, и тут Аркадий внезапно остановил коня. Засядько нетерпеливо кивнул. Дескать, поехали, здесь нет ничего достойного внимания. Залитая солнцем пыльная улица, полуразрушенные дома, о ремонте которых давно никто не заботился, на стертых ступеньках сидит молодой итальянец с гитарой на коленях. Небрежно перебирая струны, поет. Томно, проникновенно, полузакрыв глаза. Ресницы длинные и густые как у женщины. Аркадий зачарованно смотрел на уличного певца. Тот был одет в лохмотья. Правда, выглядели они на нем как одеяние вельможи. Певец сидел в небрежной позе. Ему было явно безразлично, смотрит кто на него или нет. Он наверняка пел и играл для собственного удовольствия. -- Поехали,-- сказал Засядько нетерпеливо. -- Да ты только посмотри на него! В тряпках, а держится как принц,-- сказал Аркадий восхищенно.-- А как поет, как поет! Действительно, Италия -- страна певцов и музыкантов. И нехотя пустил коня вслед за Александром. Засядько ехал с каменным лицом. Песня уличного музыканта ему понравилась, однако у молодого поручика имелись и свои соображения. Он не хотел высказывать их сыну фельдмаршала, чтобы не портить тому очарования. Через несколько минут им попалась бегущая группа возбужденных людей. Они гнались за каретой, что-то восторженно кричали. Некоторые потрясали листками бумаги. -- Что случилось? -- спросил Засядько у одного из бегущих. -- Проехал великий Мадзони! -- Все понятно,-- кивнул Александр и пустил коня в галоп. Аркадий, не понявший ни слова по-итальянски, догнал его и поинтересовался: -- Чего это они? -- Проехал великий Мадзони,-- ответил Засядько со злой улыбкой. -- Кто это? -- Дирижер. Ставит "Лодоиску" Керубини. -- А-а-а...-- протянул разочарованно Аркадий.-- А я думал, что, по крайней мере, сам Керубини... Кстати, где он? Может быть, мы и его увидим? -- Если приедем в Париж. Он сейчас там. Сочиняет музыку для революционных праздников и траурных церемоний. -- А оперы? -- Лучшие оперы он написал здесь,-- ответил Засядько, невольно демонстрируя свою музыкальную эрудицию,-- "Элиза", "Медея"... Аркадий хлопнул ладонью коня по шее и расхохотался. -- Но как встречают дирижера, а? Нет, этот народ действительно помешан на музыке! Божественный народ. -- Не понимаю, что тебя восхищает,-- ответил Засядько сухо.-- На их земле сражаются друг с другом иностранные армии, а они поют! Здесь с огнем и мечом проходили вестготы, вандалы, войска Фридриха Барбароссы, здесь сражались друг с другом армии Испании и Франции, Австрии и Франции, а теперь вот русско-австрийские войска дерутся с французскими. А итальянцы -- поют! Прости, но меня этот поющий принц в живописных лохмотьях не трогает. Представь себе, что другие страны воюют друг с другом на территории России, словно бы ее и не существует! -- Ах,-- сказал Аркадий с неудовольствием,-- я совсем не смотрю так... Просто любуюсь. -- Я тоже люблю петь,-- заметил Александр жестко,-- но только не тогда, когда в моей комнате хозяйничают чужие люди, ломают мебель и рвут книги. Тебе же советую поспешить к памятникам и музеям, а то при таких хозяевах скоро и от них ничего не останется! Как не осталось от гордых римлян, что перестали заботиться о защите своего Отечества, а поручили это обременительное занятие варварам. -- Ты так думаешь? -- спросил Аркадий встревоженно. Засядько подтолкнул товарища в спину: -- Не теряй времени! Аркадий послушно пришпорил коня. Простучали подковы по камням мостовой, взметнулась пыль. Зеваки шарахнулись в стороны, кто-то сердито закричал. Экипажи бодро катили нескончаемыми рядами, колеса стучали весело, и Засядько, вместо того, чтобы засматриваться на живых и хорошеньких итальянок, ехал, глядя перед собой, дивился ровным плитам. На Руси даже в больших городах не всегда вымощена булыжником даже центральная площадь, чаще -- бревна да доски, а то и вовсе утоптанная земля, где после мало-мальского дождя образуются непролазные лужи, а здесь огромные широкие плиты вырезаны то ли из лавы, то ли привезены из дальних каменоломен, но хотя их еще древние римляне положили, а служат и доныне... То и дело проплывали носилки, шторы обычно были плотно задвинуты, разносчики зелени наперебой предлагали свой товар, нещадно дымили переносные жаровни, на которых жарилось мясо, рыба, кукурузные и хлебные лепешки, макароны, каштаны. Пронзительно кричали продавцы холодной воды, на прямых коромыслах колыхались широкие ведра с закрытыми крышками. Много нищих, отметил Засядько. Но даже нищие здесь держатся гордо, каждый даст фору российскому дворянину, а то и польскому шляхтичу. Дворянин привык гнуться перед вельможами выше себя, а этим нищим сам король не страшен: что с них взять? Ага, вот оно! Он остановился. Аркадия услал еще и потому, что как раз проезжал мимо Кастелло Сфорцеско, где в Зала делла Ассе фрески были сделаны по эскизам самого гениального из людей -- Леонардо да Винчи. Перед творением великого мастера хотелось предстать одному, чтобы никто не мешал. Потом, если будет время, он покажет Аркадию и "Тайную вечерю", которая находится в трапезной Санта-Мария делла Грацие, и многие памятники, которыми так богат древний Милан, но это потом... Удивленный библиотекарь вежливо подал русскому офицеру затребованные им материалы. Засядько отыскал укромный уголок и углубился в чтение. Это были изданные на итальянском языке записные книжки и рукописи Леонардо. Ученый не оставил систематического изложения своих мыслей, среди семи тысяч листов хозяйственные счета попадались так же часто, как и удивительные по проницательности догадки. Просматривая записи, Засядько ощутил благоговейный трепет. Даже сейчас, спустя триста лет, многое поражало дерзновеннейшим предвидением. Проекты металлургических печей и прокатных станов, ткацкие станки, печатные, деревообделочные, землеройные и прочие машины, подводные лодки... Многое и сейчас кажется немыслимым, правда, не ему, а тем смелым, но недалеким людям, что с криками "ура" бросаются друг на друга и убивают, убивают, убивают... И сейчас еще они убеждены, что Земля плоская, а небесная твердь -- хрустальная. А те, что правят, не лучше их и не умнее. Триста лет прошло, а почти ничего из великих начинаний Леонардо не осуществлено! Принимается лишь то, что понятно и невежде: например, картины и фрески, да еще красочные придворные феерии и некоторые военно-инженерные сооружения. А конструирование летательных аппаратов все еще считают и долго еще будут считать ошибкой или заблуждением великого гения. Засядько на мгновение прикрыл глаза, стараясь справиться с внезапно нахлынувшим приступом тоски. Черная, тяжелая, холодная, она сдавила грудь, заледенила сердце. Если изобретения Леонардо лежат в бездействии триста лет, то сколько же придется ждать ракетам его отца? Сто лет? Триста? Тысячу? Ведь о ракетах даже такой титан, как Леонардо, не упомянул ни разу! На мгновение Засядько ощутил страх. А может, Леонардо не считал ракеты перспективным делом? Может, только потому и не брался за них? Не-е-ет... Не может такого быть. Видимо, ракеты опередили время еще на большее количество лет. Сначала войдут в жизнь такие изобретения Леонардо, как металлургические печи, подводные лодки, прокатные станы, землеройные и прочие хитроумные машины, и лишь потом наступит эпоха ракет... Он вернул книги библиотекарю и пошел к выходу, стараясь ступать твердо. В глазах потемнело от горя. Значит, он никогда не увидит свою мечту осуществленной? Никогда не увидит, как огромные ракеты взмывают в небо и берут курс на Луну и другие планеты? Он постоя