заготовить в Москве припасы и подыскать квартиры для войск. Как, по-вашему, это легко устроить? -- На это не рассчитывайте,-- ответил Засядько сдержанно.-- Московским главнокомандующим до сего дня был Ростопчин... Мюрат понимающе кивнул. О Ростопчине даже в Париже писали газеты, рассказывали о его ненависти к революционной Франции, а оттуда и ко всему французскому. Засядько оглянулся на своих солдат, которые стояли насупившись и держали ружья наизготовку. -- Войска уже оставили город,-- продолжил он.-- Можете вступить. Москва пуста. -- Почему? -- воскликнул Мюрат удивленно. -- Жители покинули ее почти полностью. -- Почему? -- повторил Мюрат с еще большим удивлением. -- Привычка,-- ответил Засядько с горькой иронией.-- При нашествии татар народ всегда уходил в леса. -- Французы и татары -- большая разница! -- Русские не видят разницы в неприятеле. Мюрат оскорблено пожал плечами. Его спутники подъехали ближе, с интересом разглядывали богатырскую фигуру русского офицера. Мюрат вскочил в седло, натянул поводья и вихрем пронесся мимо изумленных русских солдат в направлении Москвы. Следом за ним поскакала свита. Копыта лошадей гулко били о дощатый настил деревянного моста. Засядько бросил прощальный взгляд на окрестности и велел своим солдатам догонять основные силы армии. По их пятам уже двигались авангардные части конницы Мюрата. Московский губернатор Ростопчин был непримиримым врагом всего французского -- французских мод, идей, парикмахеров и наставников. Он издавал бюллетени о победах над французами, устраивал крестные ходы с чудотворными иконами, велел зарубить одного жителя за похвалу Бонапарту, сослал в Нижний Новгород сорок учителей-французов, среди которых был и актер Думерг, оставивший описание этого "путешествия". Кроме того, он спешно отправил в Петербург всех сенаторов, чтобы Бонапарту не с кем было вести переговоры. В довершение велел передать народу арсенал, распустить арестантов и вывезти все пожарные инструменты, которых в Москве насчитывалось 1600 штук. Утром 15 сентября Бонапарт под звуки марсельезы вступил со своей гвардией в Кремль. Он с изумлением обнаружил, что Москва в основном состоит из деревянных построек. Даже мосты деревянные... В тот же день город запылал. Когда Наполеону доложили, что нет никакого пожарного инвентаря, он в ужасе воскликнул: "Да это скифы!" Глава 23 Затем было отступление Великой армии. Засядько шел в авангарде, и его отряд первым сшибся с арьергардом армии Бонапарта у реки т. Вслед за жестокими морозами наступила оттепель, так что переход через реку стал возможен только с помощью мостов. Генерал Эбле со своей бригадой работал без перерыва, включая ночь с 25-го на 26-е ноября. Навели два моста -- один для пехоты, другой для обоза, Но второй обвалился, тогда принялись за починку, стоя по пояс в ледяной воде. Никто из этих героических людей не остался в живых, но французская армия была спасена. У Кутузова требовали, чтобы он напал на отступающие французские войска. Старый полководец отрицательно качал головой: "Раненый лев опасен!" и продолжал идти следом, подбирая брошенные пушки, ружья, а казаки захватывали в плен отставших и заблудившихся. Засядько вспомнил комичный эпизод после сражения при Малоярославце. На другой день вечером к нему зашел полковник Заале, принес бутылку шампанского. Вид у полковника был почему-то сконфуженный. -- Александр Дмитриевич,-- начал он, когда шампанское запенилось в бокалах,-- к вам есть дело деликатнейшего свойства... Как вы знаете, государь император на днях изволил наградить светлейшего князя Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова золотой шпагой с надписью "За храбрость"... -- От души поздравляю,-- бодро сказал Засядько и выпил содержимое бокала. Заале налил ему снова и продолжал вкрадчиво: -- Вы не могли бы опоздать на церемонию награждения? Или вообще не присутствовать? Засядько удивился: -- Но ведь я тоже приглашен! -- Взыскания не получите, обещаю. Дело в том, что... складывается щекотливое положеньице. Государь наградил вас такой же шпагой, когда вы были всего-навсего капитаном... -- Было такое,-- подтвердил Засядько.-- Вот она, эта шпага! Заале с завистью покосился на золотое оружие, уважительно тронул пальцами затейливо украшенный эфес. -- Вот видите,-- продолжал он,-- а ведь вам не было еще и сорока... -- Едва исполнилось тридцать! -- Засядько уже все понял, и ему стало весело.-- Хорошо,-- согласился он.-- Хоть высплюсь. Утром мой полк перебрасывают на перехват авангардным частям Мюрата. А церемонии награждения мне не в диковинку. Он допил шампанское, проводил осчастливленного штабника, лег в постель и мгновенно уснул здоровым крепким сном. В январе русские войска переправились через Неман. Пруссия, наконец, решилась выступить против Франции, вся прусская армия стала отныне подчиняться русскому командованию. Австрии нужно было несколько недель, чтобы закончить приготовления к военным действиям. Наполеон, взбешенный готовящимся предательством, кричал и топал ногами на австрийского министра иностранных дел Меттерниха: "Вы хотите войны -- хорошо же, будем драться. Я назначаю вам свидание в Вене. Сколько вас, союзников? Четверо, пятеро, шестеро? Двадцать? Чем больше вас будет, тем я буду спокойнее".-- "Мир и война,-- холодно ответил Меттерних,-- в руках вашего величества. Сегодня вы еще можете заключить мир; завтра, возможно, будет уже поздно..." -- "Чего от меня хотят? -- закричал Наполеон.-- Чтобы я покрыл себя позором? Никогда! Ваши государи, рожденные на троне, могут двадцать раз возвращаться побежденными в свои столицы. Я этого не могу, потому что вышел из низов!" Австрия объявила о своем вступлении в войну. Теперь уже вся Европа двинулась против Наполеона. Три огромные армии хорошо обученных и экипированных солдат численностью свыше миллиона начали новую кампанию. Во главе коалиции был поставлен талантливый полководец, бывший соратник Наполеона, маршал Бернадот, перешедший на сторону союзников. Для командования войсками был вызван из Америки другой талантливый полководец, тоже бывший соратник и друг Наполеона, маршал Моро. Генерал Жомини, изменивший Наполеону после битвы при Бауцене, теперь состоял в генеральном штабе союзников и доставлял Александру I планы передвижения войск. Осенняя кампания началась в конце августа битвой за Дрезден. Наполеон нанес ощутимое поражение союзникам, захватив в плен 15 тысяч человек и сорок орудий. Засядько, чей полк был потрепан особенно сильно, отступал в арьергарде и был свидетелем драматического зрелища: несколько французских ядер обрушились на главный штаб императора Александра I, разрушили стены, обвалили крышу. Жомини выскочил из помещения, ругаясь по-немецки и грозя кулаком в сторону наступающих французских колонн. Александр I вышел довольно спокойно, отряхнул пыль, тщательно обобрал с рукава нити паутины. Он понимал, что на него устремлены десятки глаз, и старался держаться с достоинством. Затем из штаба выскочил побледневший адъютант и закричал: -- Моро ранен! Помогите! Засядько кивнул солдатам и вбежал в разрушенное помещение. Прославленный маршал лежал на полу. Ноги его были в крови, лицо покрылось восковой бледностью. Несколько лет назад от такой же раны погиб лучший маршал Франции и самый талантливый полководец Бонапарта Ланн: ему тоже ядром раздробило оба колена. И вдруг неустрашимый Моро заплакал. Засядько стало не по себе, когда он понял, что маршал сказал сквозь слезы: "Как мне, Моро, умереть среди врагов Франции от французского ядра!" Солдаты подхватили раненого и осторожно вынесли из штаба. Засядько велел спешно доставить маршала в лазарет, а сам бросился догонять полк. Пять дней спустя он узнал, что маршалу в тот же день пришлось отнять обе ноги. Он перенес операцию с необычайным мужеством, но через четыре дня умер. И до последней минуты не переставал проклинать себя, что воевал против любимой Франции. При осаде крепости Торн Засядько вызвали в генеральный штаб и предложили взять на себя ответственную миссию парламентера, а если понадобится, то и заложника. -- Но для этой роли у вас столько штабных исполнителей,-- заметил пораженный Александр,-- а я боевой офицер... -- Не скромничайте,-- ответил недавно назначенный главнокомандующий русскими войсками, в котором Засядько с радостью узнал Барклая-де-Толли,-- о вас идет по армии слава не только как о боевом офицере... Засядько насторожился. Неожиданности ему были ни к чему. Он старался быть в армии только военным, разумеется, хорошим военным. А все, что не относится к военному искусству, могло лишь повредить его репутации. Барклай, очевидно, понял сомнения полководца. -- О вас говорят,-- сказал он успокоительно,-- как о превосходном артиллерийском инженере, а также как о превосходном организаторе. Ваш полк всегда отличается повышенной боеспособностью, он лучше других снабжен амуницией, боеприпасами и провиантом. Все это я отношу исключительно в счет ваших заслуг. Но дело не только в этом. Военный парламентер должен обладать еще целым рядом исключительных качеств. Он должен быть умен, тактичен, сообразителен, тверд, отважен и одновременно осмотрителен... Да что там перечислять, далеко не каждый может отправиться во вражескую крепость на переговоры. Я долго перебирал офицеров, но ни на ком не остановился. Спросил генералов -- они единодушно назвали вас, хотя кое-кто вас здесь и недолюбливает. Признаться, меня удивило их мнение. Я знал вас лишь как отчаянного храбреца, а вы, оказывается, еще и дипломат? -- Я за собой такого не замечал,-- признался Засядько. Барклай с интересом смотрел в открытое лицо полковника. -- Я верю своим генералам. Беретесь? -- Разве я могу отказаться? -- Это не приказ. Дело сугубо добровольное. -- Сочту за честь! -- ответил Засядько. -- Тогда с богом. Подробные инструкции вам ни к чему. Добейтесь сдачи крепости на любых условиях. На любых! Мы не можем двигаться дальше, оставляя у себя в тылу сильный гарнизон. Барклай обнял Засядько за плечи и так проводил до дверей. Александр слез с коня и взял из рук сопровождавшего поручика белый флаг. Поручик почтительно перехватил повод. -- Отправляйтесь назад,-- приказал Засядько. Он был при всех орденах и регалиях. Правая рука лежала на эфесе золотой шпаги. Глубоко вздохнув, Александр пошел вперед. Громада крепостных стен надвигалась все ближе, уже слышана была перекличка часовых. Возле ворот его встретил офицер в чине полковника. "Равного выслали",-- отметил Засядько одобрительно. Ему завязали глаза. Тяжелые ворота заскрипели и отворились, его повели в крепость. Полчаса петляли по многочисленным переходам, явно с целью запутать русского офицера. Засядько усмехался. Несмотря на повязку, закрывавшую глаза, он запомнил весь путь, повороты, подъемы и спуски. При желании мог бы набросать подробный маршрут. Его привели в большую комнату, где уже собрались высшие офицеры. За столом восседал сухощавый человек в генеральском мундире. Лицо его было покрыто большими коричневыми пятнами. Такие следы остаются после сильного и длительного обмораживания. "Побывал в России",-- отметил про себя Александр. -- Полковник Засядько,-- отрекомендовался он.-- Послан парламентером от имени русского командования к коменданту крепости. -- Я комендант,-- ответил, вставая, человек с коричневыми пятнами на лице,-- генерал Мавильон. Что вам угодно? -- Имею честь предложить от имени союзного командования сдачу крепости,-- ответил Засядько. -- Почему бы вам не взять ее штурмом или осадой? -- спросил Мавильон иронически. -- Двадцатого марта мы взяли Люненбург,-- ответил Засядько,-- двадцать второго -- Лейпциг... -- Торн -- не Лейпциг,-- прервал его Мавильон.-- Лейпциг -- город, а Торн -- крепость. Надеюсь, вы уже заметили разницу? По рядам офицеров пробежал одобрительный ропот. -- Я только вчера прибыл сюда со своим полком,-- ответил Засядько.-- Что здесь делала армия, не знаю. Но вчера вечером я велел расставить батареи по своей схеме. Если через семь часов не получим ответ, орудия начнут обстрел. -- Нас обстреливают уже несколько месяцев,-- ответил Мавильон, нахмурившись.-- И за это время ваши войска не продвинулись ни на шаг. Вы очень самоуверенны, полковник. Это лишь нашему императору однажды удалось при помощи иной расстановки орудий принудить Тулон к сдаче! -- Он повернулся к офицерам: -- Парламентера взять и отвести в каземат. Там он лучше убедиться в прочности наших стен. -- Через семь часов орудия начнут обстрел,-- предупредил Александр. Мавильон молча махнул рукой, приказывая выполнять распоряжение. Засядько, пожав плечами, направился к двери. Конвой препроводил его в нижние этажи крепости, оттуда повели через двор к помещению каземата. Александр шел, заложив руки за спину, поднял голову к небу, щурился от яркого солнца. Лето было в разгаре, в синеве верещали мелкие птахи, похожие на жаворонков. День был жаркий, а он был среди противника, и он с удовольствием расстегнул не только мундир, но и рубашку, подставив широкую грудь знойным солнечным лучам. Внезапно он услышал испуганный возглас. Из боковой двери вышла полная женщина с усталым лицом, рядом с ней как вопросительный знак вышагивал высокий костлявый мужчина. За их спинами мелькнуло белое женское платье. -- Саша!.. Господи, вы в плену? Александр дернулся, остановился. Сзади в спину уперлись два штыка, но он игнорировал их, потрясенно всматривался в некогда прекрасное, ныне поблекшее лицо. Рядом с Кэт стоял барон Грессер, исхудавший и постаревший, с желтым нездоровым лицом, сморщенным как у печеной картошки ртом. Глаза его блеснули радостью. -- Вы... в плену? Из-за спины Кэт вышла самая прелестная девушка... или девочка лет двенадцати-четырнадцати, какую только Александр видел. А к этому времени уже повидал мир, сейчас даже губы пересохли, он не ожидал, что Господь Бог в состоянии создать такое совершенство. Очень юная, очаровательно нежная, она встревоженно смотрела на него огромными сказочно красивыми глазами. Он не успел открыть рот, как она бросилась к нему, обхватила за шею, горячо поцеловала. Штыки сразу перестали рвать ему мундир. Наверняка даже немцы не могли бы препятствовать такой девушке. А что говорить о французских кирасирах? -- Александр...-- сказала она, обнимая его обеими руками за шею,-- Александр Васильевич? -- Александр Дмитриевич,-- поправил он.-- Я знаю вас, прекрасное существо? Она смотрела на него счастливыми и одновременно смущенными глазами: И только сейчас он заметил у нее на прелестной лебединой шее изумительный медальон, который сразу узнал. Рубины только подчеркивали цвет ее губ, а бриллианты блестели как ее прекрасные глаза. -- Меня зовут Оля. Вы дважды... нет, трижды спасали меня! Дважды из рук разбойников, затем -- от турок. Александр пробормотал пораженно: -- Господи, как время летит... -- Не для вас,-- возразила она.-- Вы не изменились ни на капельку! Наверное, у вас такая обветренная кожа, что ни одной морщинки... Барон Грессер сказал сдавленным злом голосом: -- Оля, прекрати. Она сделала вид, что не слышит, говорила торопливо, продолжая обнимать его за шею: -- Вы всегда были моим героем. Я собирала газеты, где писали о вас. Я многое знаю о вас... -- Прекрати,-- прорычал Грессер. А Кэт сказала настойчиво: -- Оля, ты ведешь себя непристойно. Ее руки разомкнулись, пальцы в последнем прощании скользнули по его груди. Он ощутил, как кончики пальцев задели волосы на его обнаженной груди, там словно обсыпало огненными искрами. Барон ухватил дочь за плечи, но прежде чем успел оттащить ее, внезапно подошел молодой французский офицер схватил девушку за руку так грубо, что она вскрикнула. В глазах блеснул гнев: -- Как вы смеете? -- Мы все смеем,-- завил он нагло. Его выпуклые глаза уставились в ее лицо.-- Это наш гарнизон, а это наш пленник! И общаться с ним запрещено. Засядько рванулся, наткнулся грудью на штыки. Крикнул взбешенно: -- Тварь! Я убью тебя. Офицер пренебрежительно отмахнулся: -- Уведите монгола. Барон Грессер и Кэт ухватили Олю, оттащили. Она оглядывалась на Засядько, в ее глазах было отчаяние и мольба. Он ощутил как с боков уперлись штыки, отступил, пошел к дверям подвала. На пороге обернулся: -- Твое имя, трус? Офицер побагровел, крикнул: -- Увести и держать без ужина! И скажите этому тунгусу, что я, благородный де Артаньяк из Гасконии, родственник королей, не унижусь до перебранки с каким-то башкиром! -- Артаньяк,-- сказал Засядько страшным голосом,-- завтра ты умрешь. Он переступил порог подземной тюрьмы, но солнечный свет для него померк раньше, чем переступил порог сырого и темного подвала. Он померк, когда от него оторвали этого удивительно солнечного ребенка. В глазах кирасиров был откровенный восторг. Один сказал потрясенно: -- Я даже не знал, что такие есть на свете! -- Да еще в дикой Германии,-- хмыкнул второй пораженно. -- Она русская,-- возразил первый. -- Не может быть,-- запротестовал второй.-- Русские все должны быть вот такие... Не выпуская ружья, он приложил пальцы к глазам, оттянув веки в стороны и надул щеки, стараясь выпятить скулы. Засядько засмеялся, спустился по сырым ступенькам. Сзади тяжело лязгнула дверь, загремели засовы. Сколько ей теперь, подумал он невольно. Выглядит взрослее, но ей не может быть больше, чем двенадцать или даже одиннадцать лет! Или все-таки может? Глава 24 Подвал был сырой, мрачный. Тяжелые каменные плиты поросли мхом. В древности этот рыцарский замок был гнездом баронов-разбойников, сейчас же в цивилизованные времена людьми заняты только верхние поверхи, или, как теперь все чаще говорят, этажи. Поверх каменного ложа был брошен матрас, набитый соломой. Засядько сразу лег, надо воспользоваться случаем и поспать, прошлые две ночи почти не сомкнул глаз... Он провалился в сон сразу, глубокий и мощный, как могут спать только очень здоровые люди. Вверху ломал голову Мавильон, рядом бродили призраки и потрясали цепями, завывали дурными голосами, вдали прогрохотала тяжелая пушка, но он спал без задних ног. Расслабившись, в глубоком сне, пальцы подрагивали... Правда, и во сне они касались того места на поясе, где остались пустые ножны. Дверь заскрипела, лязгнул ключ. В ярком дверном проеме возникли три силуэта. Мгновенно проснувшись, он не сразу вычленил среди них женский. Двое других были солдаты с примкнутыми штыками. Женщина спустилась по ступенькам, и когда вышла из бьющего в глаза солнечного света, Александр узнал тоненькую фигурку Олю. В ее руках был поднос с тарелками, накрытыми салфетками. Тесный каземат сразу наполнился запахом печеной птицы, ароматом трав, перца. Она опустила поднос на единственный колченогий стол, ее ясные глаза отыскали его изумленное лицо: -- Я знаю, мужчины любят есть жареное мясо. -- Много ты знаешь,-- удивился Александр.-- Как тебя пустили? Или это Мавильон послал? -- Нет, я сама тайком. Мавильон не знает, как и мои родители. А солдат я упросила. Французы все такие галантные, до смешного! Он подвинул к себе поднос, сбросил салфетки. Дичь была приготовлена на славу, жареная корочка лопалась от распирающего ее сочного мяса. Он разорвал ее пополам, и, обжигаясь, начал с аппетитом есть, предоставив ей наблюдать с интересом. Ребенок, напомнил себе, любопытный ребенок. Герой из детский снов попал в плен, брошен в темный каземат. Как не придти на помощь? -- Я узнала,-- сказала она важно,-- вы не пленник. Вы явились сами! -- Разочарована? -- спросил он с набитым ртом. Она вздохнула: -- Еще как. Я надеялась, что буду спасать вас, Александр Дмитриевич. Он отмахнулся: -- Неблагодарное дело. Не занимайся. -- Почему? -- Хлопотно. Спасешь меня, а потом? Она кивнула, ее глаза смеялись: -- Да, я вспоминаю рассказ бабушки о плененной принцессе... Которую спасает принц, а потом на ней женится. Он покосился на открытую дверь. Оба кирасира стояли на фоне темнеющего к вечеру неба. Вряд ли слышат каждое слово, но за пленником следят, тут промаху не дадут. Он продолжал разрывать руками мясо, ел быстро, жадно, с удовольствием. Ее глаза дважды скользнули по его волосатой груди, белая рубашка по привычке была распахнута почти до пояса, а мундир он снял и положил под голову. На ее щеках выступил румянец. Она искоса посматривала на его чеканные черты лица, суровые и четкие, словно выкованные из меди. В этом человеке было намного большее, чем спаситель ее и родителей. Он был красив как демон, но она видела в нем сгусток воли, и в ее внутреннем зрении он казался ей похожим на обнаженный клинок. Даже здесь, в каземате, он был опасен, вряд ли его удержат эти стены, если он сам не пожелал бы остаться здесь! В нем чувствовались сила и натиск, звериная мощь и нечеловеческая живучесть. Невероятная выживаемость, которая сохранила его в бесчисленных битвах, оставила его в том же теле, в каком он и начинал службу. Он остался все так же молод, каким она увидела его впервые. А ее отец быстро старел, мать же, оставаясь со сравнительно свежим лицом, сильно пополнела. Лишь на его обветренном лице, которое хлестали ветры трех морей, не было ни малейшей морщинки. Он мерз в снегах, преследуя армию Наполеона, голодал, сам ел конину, но и эти лишения не оставили следа ни на худощавом молодом лице, ни на жилистом мускулистом теле, которое больше пристало цирковому атлету, чем благородному дворянину -- Как вы оказались здесь? -- спросил он. -- У папы плохо с легкими, врачи посоветовали воду Баден-Бадена, затем здешние источники... И вообще покой, тишину. Он хмыкнул, ел молча, затем засмеялся: -- Во всем мире нет более тихой страны, чем Россия! Ни одного выстрела, никаких разбоев, даже смертная казнь за ненадобностью отменена еще императрицей, будь земля ей пухом. А минеральные источники в России есть на все болезни. Даже на те, которых еще не придумали! Она глубоко по-детски вздохнула: -- Русь мне только снится. Подумать только, я родилась в Италии, жила в Греции, на Мальте, в Венеции, теперь вот в этих германских княжествах, которым потеряла счет... а в России еще не была! Она кажется мне страной таинственных сказок. -- Этого хватает,-- согласился он. Его крепкие зубы крушили полые кости, изнутри брызгал пахучий и еще горячий мозговой сок.-- Здесь собираетесь жить? Она вздрогнула: -- С пруссаками? Они такие грубые. Нет, мы уедем дальше во Францию. В Париж. -- Париж... Гм... Он хорош, пока по его мостовым не прогремят копыта нашей конницы. Я не имею в виду драгун или кирасир. Она ахнула, отшатнулась: -- Казаков? Он смотрел с жестокой улыбкой. Потом сказал мягко: -- Ребенок, тебе пора. Родители хватятся, выдерут. -- Меня никогда не драли! -- возмутилась она. Он покачал головой: -- В самом деле? Не подумал бы. -- Почему? -- Я бы драл тебя каждый день. Она смотрела на него большими круглыми глазами. Александр ждал, что она возмутится и уйдет, однако девушка лишь скорбно вздохнула: -- Ладно. -- Что ладно? -- Если бы меня пороли вы, я бы терпела. Он надеялся, что в ее голосе будет больше от шутки, но ее голос звучал очень серьезно. Их глаза встретились. Наступила долгая неловкая пауза. Кусок мяса застыл в его руке, а челюсти двигались все медленнее, пока не застыли как вмороженные в лед. Она смотрела на него неотрывно, в ее глазах был немой вопрос. Я сама буду приносить тебе плеть, говорили ее глаза, если ты захочешь меня выпороть, только не гони. Она же ребенок, напомнил он себе. Ей двенадцать лет, она еще в куклы играет! Первые воспоминания детства о том, как огромный великан врывается в ее страшный мир, повергает злых чудищ, что обижают ее, а также ее маму и папу, поднимает ее высоко-высоко в воздух, даже дух захватывает, а в ушах гремит его громоподобный голос... Не напомнить бы ей, что он держал ее на руках совсем голенькой, даже пообещал ей жениться, раз уж застал в таком порочащем виде... Неизвестно что произошло бы, если бы кирасир не вскрикнул внезапно: -- Мадемуазель, бегите немедленно! Похоже, сюда направляется комендант. Оля заколебалась, кирасир сбежал вниз, грохоча сапогами, ухватил ее за руку и поспешно вытащил наверх. Лязгнула дверь, загремели засовы. Некоторое время было тихо, затем чуткое ухо Александра уловило приближающиеся шаги. Он ждал, но шаги лишь на мгновение замерли возле его двери, затем человек прошел мимо. Засядько снова лег, приготовился заснуть. Закрыв глаза, он восстановил сцену, когда этот солнечный ребенок спустился в этот каменный подвал, как лучились серые глаза, как протягивала ему поднос с едой в стремлении как-то позаботиться, накормить, и как звучал ее нежный еще детский голос. Так и ушел в светлый чистый сон: улыбаясь счастливо, дышал спокойно, жесткие черты лица разгладились... но едва что-то шелохнулось рядом, как он уже был на коленях, а цепкие пальцы как железным капканом ухватили что-то мягкое: -- Кто?.. Что? В его руках хрипел и задыхался тщедушный человек. Пальцы Засядько сжимали ему горло. Он расслабил хватку, несчастный прохрипел: -- Я... друг... Засядько отпустил, сел на ложе. Сознание прояснилось. Он был в той же темнице, но теперь в правом углу зияла черная дыра. Плита была отодвинута, оттуда несло могильным холодом. Человек, наконец, высвободился из его рук, усиленно потирал покрасневшую шею. Был он в потертом камзоле, в старых туфлях со старомодными пряжками, а голову покрывал парик, какие еще носило старшее поколение. -- Ну и пальцы у вас... Засядько вслушался в акцент, спросил на немецком: -- Кто вы? -- О,-- обрадовался человек в камзоле,-- вы владеете... Позвольте представиться, статский советник герр Бюлов, фон Бюлов. Мы узнали, что вы в плену... А так как русские войска пришли освободителями... Засядько оглянулся на яму: -- Тайный ход? -- Он самый,-- кивнул фон Бюлов.-- Это старинный рыцарский замок Гогенцеллеров, отсюда ход выводит за пределы замка... Меня прислали помочь вам бежать! Засядько с любопытством всматривался в лицо статского советника. Глаза мудрые, усталые, понимающие, в них видны участие и забота. -- Сейчас явятся с едой,-- предупредил он.-- Я не хотел бы, чтобы вас застали здесь. Фон Бюлов кивнул: -- Опасаетесь погони? Хорошо, вы правы. У них в самом деле подошло время ужина. Хотя французы все ленивые и непунктуальные, но время ужина соблюдают. Пожалуй, это единственное, что они соблюдают. Я вернусь через час. Он неторопливо спустился в яму. Как Засядько заметил, там мелькнули руки, помогли немолодому советнику. Засядько тщательно уложил плиту на место, покрутил головой, засмеялся. Добрые дела не остаются безнаказанными! Ужин ему, несмотря на угрозу де Артаньяка, все же принесли. Точно в час, когда обедал гарнизон. И именно то, что ели солдаты гарнизона. По всем воинским законам цивилизованных стран пленникам обязаны были давать то же самое, что и солдатам. Кирасиры сочувствующе смотрели на русского офицера. Он был мужественно красив, держался весело и раскованно, шутил по-французски, смеялся, хвалил французскую кухню, хотя и ел как-то без большой охоты, словно бы с натугой. По их лицам уже понял, что все знают как ему бросалась на шею юная девушка, но об этом молчал, только хитро улыбался. Вскоре, когда они ушли, забрав пустую посуду, плита поднялась снова. На этот раз вслед за фон Бюловым вылез молодой парень в простой деревенской одежде. Лицо его было глуповато-доброе. Бюлов называл его Гансом, и Засядько сразу увидел, что парень абсолютно честен, доверяться ему можно во всем. -- Теперь вас хватятся только под утро,-- сказал Бюлов, голос его прерывался. Лицо раскраснелось, дышал тяжело.-- Не в моем возрасте лазить по этим ходам... Засядько развел руками: -- Дело в том, что я не могу покинуть это место. -- Почему? -- вскрикнул Бюлов. Ганс сопел сочувствующе, бросал на русского офицера жалостливые взгляды. Засядько объяснил: -- Я не пленник, я парламентер. Правда, комендант крепости перегнул палку... то есть, превысил свои полномочия. По всей видимости, все еще надеется на помощь от императора. Бюлов сказал осторожно: -- Но вы все сказали ему? Передали требования? -- Да, но хочу получить и ответ. Бюлов смотрел внимательно: -- Я уже знаю о стычке во дворе. Помощник Мавильона человек мстительный. Я говорю о де Артаньяке. Комендант за всем не уследит, а тот может сделать какую-то пакость. Он не боевой офицер, а прислан из Парижа... Засядько развел руками: -- Что я могу сделать? Я должен дождаться ответа. Кстати, этот ход ведет за пределы крепости? Бюлов тонко улыбнулся: -- Из основного хода можно попасть в покои бывшего владельца замка, а также в оружейную. Оккупанты понятия не имеют о тайных ходах. А ведь любой из нас может появиться в их спальнях! И перерезать горло. И если бы мы не были дворянами, а... ну, простыми крестьянами, что уже ведут партизанскую войну, то... Он замолчал, но Засядько и сам представил, что если бы управитель замка впустил через тайный ход разъяренных крестьян, не признающих никаких правил благородной войны, какую бы бойню здесь устроили! Но крестьяне, перебив французов, заодно разграбят замок, изрубят дорогую мебель, перебьют посуду, изнасилуют всех женщин, а в довершение всего еще и подожгут замок со всех сторон. -- Я ценю ваше желание спасти меня,-- сказал он.-- Значит, немцы рассматривают русскую армию не как новых оккупантов, а как освободителей. Но я останусь... Впрочем, чтобы ваши усилия не были напрасны, может быть покажете тайный ход? Я уже выспался, а до утра еще далеко. Фон Бюлов смотрел с уважением: -- Я ценю вашу верность воинскому долгу. Но если покинете это место, вас будут считать беглецом... И просто застрелят, когда увидят. Есть ли смысл возвращаться? Засядько беспечно засмеялся: -- Есть ли смысл вообще отсюда уходить? Нет, конечно. Но жить по смыслу -- разве жить? Они спустились в темный лаз. Засядько помог Гансу установить тяжелую плиту на прежнее место. Массивная, покрытая плесенью, она встала так плотно, что самый придирчивый глаз не заподозрил бы, что ее можно сдвинуть с места. Ход был прорублен в скале высотой в рост человека, из чего Засядько понял, что тянется далеко. Короткий лаз можно пройти и на четвереньках. Два человека еще могут разойтись, прижимаясь спинами к стенам, но по-настоящему расширился только в одном месте. Засядько ту же спросил: -- Здесь ход в хозяйские покои? -- Здесь,-- удивленно ответил фон Бюлов.-- Как-то заметно? Засядько пощупал стену, решительно шлепнул по одной глыбе ладонью: -- Эта? -- Точно,-- сказал Бюлов с еще большим беспокойством -- Мне казалось, что догадаться непросто... -- Это кому как,-- ответил Засядько,-- а вон там, если не ошибаюсь, ход идет влево в оружейную? В свете факелов в трех шагах впереди виднелось еще одно расширение. Фон Бюлов удивленно вертел головой, а молчаливый Ганс уже вслушивался в звуки за стеной, приложив ухо к камню. Удовлетворенный, начал с натугой вынимать, пыхтел, дулся, наконец, камень подался. Засядько помог бесшумно вынуть, отодвинул толстый ковер. Роскошнейший зал, широкая как биллиардный стол кровать в самом центре, с тяжелыми занавесями и под балдахином, два огромных камина, в одном остывают багровые угли, исполинский стол -- можно устраивать конные скачки, две дюжины кресел, портьеры в тяжелых искусно украшенных рамах, каждая из которых стоит целое состояние... -- Ждите меня здесь,-- шепнул он,-- я осмотрю зал. Если удастся, то и замок... Ганс кивнул, начал прилаживать на место камень. Засядько опустил край ковра, пробежал на цыпочках вдоль стены. Горели три светильника, большая люстра, на столе вдобавок были зажжены свечи. Тяжелые подсвечники отливали золотом. Возможно, и были из золота. Хотя вряд ли, французы уже растащили бы. Не из склонности к грабежу, это не его казаки, просто Наполеон заявил, что война должна кормить себя сама, и его цивилизованная армия уже на "законных основаниях" грабила побежденных так, что устыдились бы и орды Тамерлана. Под пристальными взглядами бывших хозяев замка, самые первые из которых еще водили крестоносные войска на полабских славян, он перебегал от одной двери к другой, прислушивался. Иногда звучали голоса, шаги, за окнами погромыхивало. Когда он уже собирался выскользнуть из зала, послышался грохот подкованных солдатских сапог. Он затаился за портьерой, а дверь распахнулась так стремительно, что ударилась о стену. Мавильон вошел в сопровождении щеголеватого офицера. Де Артаньяк, узнал Засядько. Мавильон продолжал говорить резким злым голосом: -- Генерал Жувер в двух дня отсюда! Он не успеет... -- Наши стены неприступны,-- де Артаньяк говорил тоже резко, с ожесточением.-- Мы в состоянии продержаться и месяц, запасы нам позволяют! -- Но нет надежной защиты против ядер русских! -- Что они могут против наших стен? Мавильон подошел к столу, но не сел, а стоял в глубокой задумчивости, уперев кулаки в стол. Бросил словно нехотя: -- Русские уже не те варяги, что грабили наши берега тысячу лет тому. Де Артаньяк сел в кресло, откинулся на спинку, забросил ногу на ногу. Голос был пренебрежительный, словно разговаривал не со старшим по званию, а с подчиненным: -- Чем же они лучше? -- Лучшая в мире артиллерия у них,-- напомнил комендант. -- Ею надо еще уметь пользоваться! -- Если они сами ее делают, то и пользоваться умеют... Наш император показал под Аустерлицем, на что способна артиллерия! Только благодаря ее ядрам он уничтожил русскую армию. А этот русский полковник меня тревожит... Что-то есть в его глазах. Такие люди умеют делать то, за что берутся. А он, судя по всему, артиллерист! Де Артаньяк спросил насмешливо: -- Уж не хотите ли вы сказать, что он не уступит нашему любимому императору? Мавильон покосился, сел, подпер кулаками голову. Де Артаньяк ударил в гонг, чуть не оглушив Засядько, что прятался рядом. Вошел солдат, выслушал распоряжение, исчез. Вместо него явились двое с подносами, вином и большой вазой с фруктами. Некоторое время они молча насыщались. Снова Засядько отметил, что потомок королей держался с комендантом крепости более, чем на равных. Не зря поговаривали, что в бывшей революционной армии уцелевшие аристократы снова поднимают головы. А Мавильон, судя по манерам, выходец из бедноты, который взлетел на высокий командный пост во время революционной бури. И тоже чует, что ежели революционный генерал объявил себя императором, ежели своего генерала Бернадота, с его татуировкой на груди "Смерть королям!" поставил шведским королем, то с аристократами под его началом лучше не ссориться. -- Завтра узнаем,-- сказал, наконец, Мавильон.-- По тому, как он расставил свои орудия. -- Аустерлиц повторить невозможно,-- заявил де Артаньяк высокомерно.-- Это под силу только французскому гению. -- Русские непредсказуемы. Засядько начал потихоньку за их спинами продвигаться вдоль стены, все еще скрываясь за портьерой. Короткий сон освежил настолько, что каждая мышца дрожала от возбуждения. Все тело жаждало схваток, яростной работы, прыжков через пропасти, а руки рвались к шпаге. Сердце стучало сильно, требуя приключений. Внезапно без стука вошел слуга с подносом в руках. Засядько застыл, слуга мог заметить его от двери! Де Артаньяк повернулся, протянул руки к подносу, а Мавильон быстро налил себе полный фужер, выпил залпом за спиной помощника. Де Артаньяк помогал слуге снимать тарелки с виноградом и яблоками, и Засядько, напряженный как зверь перед прыжком, все же отметил и внезапную предупредительность аристократа, не настолько уж и голоден, но перестал удивляться, когда увидел как слуга незаметно передал ему клочок бумаги. А комендант тем временем торопливо налил себе еще, осушил залпом, а фужер поставил на стол раньше, чем обернулся помощник. Слуга начал поворачиваться уходить, Засядько пригнулся, изготовился к длинному прыжку. Будут короткие злые удары, хруст костей... Слуга увидел его, в глазах мелькнуло изумление, но в лице не дрогнул ни единый мускул. С подносом у груди он деревянно прошествовал к двери, распахнул, повернулся и еще раз поклонился офицерам, причем вроде бы часть поклона предназначалась и затаившемуся за портьерой человеку. Немец, напомнил себе Засядько с облегчением. Он не знает, кто я, но раз уж прячусь, то явно противник этих захватчиков. Не скажет... Де Артаньяк наполнял фужеры из запыленной бутылки. Мавильон следил внимательно, а Засядько неслышно приотворил дверь, выскользнул и закрыл за собой. Он оказался в полутемной анфиладе комнат. Светильники горели редко, высокие своды терялись в темноте. В альковах темно, но вряд ли спугнет уединившуюся парочку. Немцы настолько ненавидели захватчиков, что замок покинула даже слуги. Все пережидают в окрестных селах, куда французы забредали только за фуражом. А свои шлюхи, красиво именуемые маркитантками, остались в солдатском лагере. Глава 25 Он передвигался вдоль стен, затаивался в альковах, удивляясь сколь беспечны французы. Русские войска подошли к городу, но здесь вместо двойной охраны нет даже обычных часовых... Погоди, одернул он себя. Атаки ждут снаружи. Там тройная стража, там не спят, готовы к отражению нападения. Там до боли в глазах всматриваются в темень, выискивая ползущие тени. А пальцы застыли, обхватив ружья. Кто ждет, что за их спинами из мрачного германского подземелья вместо привидения выберется русский офицер? Я мог бы заставить вас пожалеть, подумал он зло, что вышло не привидение, а я. Но и так сдадитесь утром, когда начнется бомбардировка. Когда под ударами ядер с грохотом рухнут ворота, обрушится стена, а город охватят пожары. Когда уцелевшие солдаты начнут поскальзываться в лужах крови, когда от жара начнут лопаться глаза и гореть волосы! Чутье ли его вело, но когда он увидел на звездном фоне у стены тонкий девичий силуэт, то уже знал кто это. Неслышно скользнул сзади, сказал тихонько над самый ухом: -- Детям пора бы спать... Она резко повернулась. Мгновение он видел изумление в сияющих глазах, видел ее восторженное лицо, в следующее мгновение она бросилась ему на шею. Он с неловкостью держал ее в руках, погладил по голове, попытался отстранить, но она прижималась к нему, счастливая и трепещущая. От нее шел нежный едва уловимый запах степных цветов. Все еще ребенок, напомнил он себе. Только ребенок, наслушавшийся рассказов про войну, где героические принцы-полковники совершают подвиги, спасают, повергают... -- Ну-ну,-- прошептал он на ухо,-- а то нас заметят. Оля, наконец, отстранилась, но пальцы ее крепко держались за его рубашку. Лицо ее было сияющее, глаза блестели ярче звезд. Но не ярче бриллиантов на медальоне. -- Александр Дмитриевич!.. Это как в сказке... Я только подумала о вас, и сразу же... -- Это опасно,-- предостерег он.-- Вдруг подумаешь о волке? Или злом медведе? Ее голос был нежный и слегка укоризненный: -- С чего бы я стала о них думать? -- Оля,-- сказал он как можно более взрослым тоном,-- тебе сколько лет? -- Двенадца