их вельмож, но все равно чувствуют себя беззащитными? -- Моя прабабушка...-- сказала она вслух. Он обернулся, глаза его смеялись: -- И тебя в прошлое потянуло? -- Наверное, здесь место такое,-- призналась она.-- Я вдруг представила себе как моя пра... и много раз еще пра... бабушка приехала в дикие северные леса, куда еще не ступала нога человека. Как должна была любить того, за кем пошла, и как ему верить! Их кони сдвинулись, Александр обнял жену, шепнул в ухо: -- Она была бы горда, увидев тебя... Оля смущенно засмеялась, но в глазах были гордость и радость. Он залюбовался ею, она стала еще красивее, чем была невестой. В ней расцвела яркая женственная красота, угловатость сменилась женской мягкостью, но если щечки чуть округлились, то ключицы выступают так же резко. Лицо осталось такое же чистое, гордая приподнятость скул все так же заставляет замирать сердце, пухлые девичьи губы приобрели несколько другой рисунок, дразнящий и чуть насмешливый. Теперь она не только сознает свою красоту, но и гордо демонстрирует: по прямой спине струится каскад длинных волос, завитых в крупные локоны, грудь высока, а в поясе стала как будто еще тоньше, никто не поверит, что она мать шестерых детей! Глава 47 Вдоль берега на хороших конях ехал небольшой отряд казаков. По-казацки свободно, никакого строя или порядка. Засядько невольно отметил гордую посадку, молодцеватую стать и тот особый вид независимости, что всегда так раздражает офицеров регулярных войск. Ни драгуны, ни кирасиры, ни легкие уланы, не могли сравниться с казаками в том, что дается только вольной жизнью. Да что там драгуны, если даже лихие гусары, ставшие в русских войсках синонимом удали, рядом с казаками выглядят разукрашенными попугаями, залетевшими в северные земли! А то и хуже того -- русскими воронами в павлиньих перьях. Оля тоже посмотрела на казаков с удовольствием. Александр увидел по ее глазам, что и она хорошо видит разницу между настоящей и показной удалью, рассчитанной на рязанских дур во французских туалетах, что из окон забрасывают цветами таких же ряженых рязанских дурней. Затем она перевела взгляд на него, счастливо засмеялась. Рядом с ней был атаман этих вольных казаков, рожденный быть атаманом, вожаком, вождем племен, создателем варварских королевств, из которых и возросла молодая Европа... Казаки проезжали рядом. Есаул взял под козырек: -- Здравия желаю, ваше высокопревосходительство! Два хорунжих, что скакали поодаль, пустили коней с другой стороны. Копыта прогрохотали за спиной, Засядько молча кивнул есаулу, как вдруг на спину обрушилось что-то тяжелое. Он мгновенно развернулся, схватил кого-то. Тут же голову потряс сильный удар, перед глазами вспыхнули звездочки. Он успел услышать женский крик и провалился во тьму. Очнулся он сразу же, на нем сидели двое, скручивали руки за спиной, сопели от усердия. Уткнувшись лицом в землю, он видел только ноги коней, слышал приглушенные голоса. Его подняли, держа крепко за руки. Есаул коротко взглянул в лицо. Глаза были злые, но довольные: -- Какая добыча! Кто думал, что захватим генерала? Засядько прорычал: -- Подлецы... Предали родину? Государя императора? Где моя жена? Он услышал позади прерывающийся голос Оли: -- Александр, со мной все в порядке. Она стояла в окружении казаков, волосы ее растрепались, лицо побледнело, но руки ее были свободны. Есаул сказал зло: -- Мы родину не предавали! Это вы, проклятые москали, предательски ввели войска в нашу Сечь, разорили, спалили, а старшин и кошевого угнали в полон! А мы ушли за Дунай, тут и живем своим кошем. И никто нам не указ! Эй, хлопцы, тащите кацапа. Подталкиваемый грубо в спину, Засядько вяло передвигал ноги, мысли метались суматошные, бессвязные. Да, это настоящие казаки, не турецкие лазутчики, но казаки с того берега, что за плату взялись добыть туркам языков. Они пренебрегают красивой европейской войной, где ходят строем и бросают противникам перчатки. Для казаков выкрасть из вражеского стана человека -- первое дело. Выкрасть и развязать ему язык. Если надо, то каленым железом. Правда, подумал он тревожно, их работа уже окончена. Допрашивать будут турки. А при них европейские советники, специалисты! Не допустят зверских пыток... Он зло усмехнулся. Раскис, на европейскую гуманность понадеялся. Во-первых, турки могут не приглашать в пыточный застенок европейцев. Во-вторых, те могут сделать вид, что не слышат его криков. Или -- отчаянного крика Оли... Его осыпало морозом. Оля! У него есть уязвимое место, и турки это быстро поймут. Он выдержит все, но если при нем начнут истязать Олю... Он думал, что их потащат к челнам. Казаки могли решиться дерзко пересечь Дунай среди бела дня. Правда, уже опускаются сумерки... Нет, все же свернули в маленький лесок, что рос в сотне шагов от воды. Деревья стояли густо, покрывая землю густой тенью. Под ногами шуршала трава, но листья еще не опали, скрывали людей и коней. -- Дождемся темноты,-- сказал есаул,-- Теперь ночи наступают быстро, не лето... Ты, кацап, можешь сесть, где стоишь. И твоя баба пусть дожидается. Один из казаков предложил: -- Может пасти им позатыкать? А то визг поднимут... Есаул оглядел Засядько критически: -- Его высокопревосходительству барство не позволит вопить как поросенку. Они-де благородные! -- А генеральше? -- спросил казак услужливо. Есаул махнул рукой: -- Тут кричи не кричи... Покажется кто вблизи, тогда и заткнем. А то ненароком захлебнутся соплями. Они ж нежные, а от нас такие деньги уплывут! Засядько поймал вопрошающий взгляд Оли. Она не выглядела испуганно, но смотрела на него с надеждой. В ее глазах было виноватое выражение Это она уговорила на поездку за пределы укрепленного лагеря. -- Не трусь,-- сказал он подбадривающе.-- Щэ нэ вмэрла Украина! Есаул насторожился, повернулся к ним всем телом. Его глаза пробежали по статной фигуре русского генерала. Барин выглядит не барином, а переодетым в барина гайдамаком, разбойником с большой дороги. А черные цыганские глаза все опускает, прячет, чтобы не разглядели в них огня. Больше прикидывается овечкой, чем в самом деле овечка. -- Что ты знаешь про ридну неньку Украину? -- спросил он зло.-- Чертов москалюка! -- Побольше тебя знаю, запроданец,-- ответил Засядько по-украински.-- Я родился на Украине, живу, и умру на родной земле. А вот ты... -- Где это ты родился? -- спросил есаул сумрачно. -- В Лютенке на Полтавщине. Есаул смерил его недобрым взглядом, оглянулся, крикнул зычно: -- Дмытро! Иди сюды! Подошел немолодой казак. С бритой головы свисал запорожский чуб. В левом ухе блестела золотая серьга с рубином. -- Чого? -- Этот кацап говорит, что он с Полтавщины. Казак вперил в Засядько недобрый взор: -- Откуда? -- Лютенка, Гадячского уезда. -- Гадяч знаю, сам оттуда. А кого там знаешь? Кошевого Билыка? Засядько пожал плечами: -- Это у вас тут такие кошевые. А у нас последний кошевой был Петро Калнишевский, мой двоюродный дед. -- Так-так,-- сказал казак холодно.-- А кто у него был главным гармашом? -- Мой батя,-- ответил Засядько нехотя.-- Казак Дмитро. Запорожец несколько мгновений смотрел в упор: -- То-то мне твоя москальская харя показалась знакомой... Как он сейчас? -- Помер,-- ответил Засядько совсем тихо.-- Старые раны сказались. -- Понятно,-- сказал запорожец невесело.-- Настоящие казаки мрут, а всякая погань живет. Навроде тебя. Он повернулся, удалился неспешно. Есаул отвел взор, он внимательно слушал каждое слово, крикнул зычно: -- Сашко!.. Не спи в дозоре, выпорю. -- Не сплю,-- отозвался обиженный голос. -- Все вы так говорите,-- бросил есаул.-- Ночами по чужим бабам, а днем ни к черту не годитесь. Если что и изменилось, то разве что к нему стали относиться еще враждебнее. Он оказался не просто москаль, а еще и перевертень, то-есть, оборотень: будучи украинцем, пошел на службу к врагам! И не важно, что он при взятии Сечи еще не мог держать саблю в руке, а то и вовсе еще не родился. Оля страдала молча, без крика и жалоб прижалась к его плечу, сидела тихая как мышь. Он чувствовал ее напряжение, она больше прикидывалась насмерть перепуганной, чем была такой на самом деле. Уже все небо усыпало звездами, а челн все не появлялся. Оля шепнула тихонько: -- Неужто тебя не хватятся? -- Вряд ли... -- Почему? -- удивилась она.-- Ведь ты всегда был нарасхват! Без тебя ничего не решалось, ты всегда всем был нужен... -- Я часто уезжал в части, инспектировал. Всегда неожиданно. Как видишь, сейчас это обернулось против меня. Казаки прислушивались, а когда Оля сказала чуть громче, один цыкнул: -- Тихо! Иначе пасти тряпками замотаем. Они умолкли, и тут Засядько услышал тихий плеск воды и скрип уключин. Казаки зашевелились, один исчез в темноте. Зашелестели ветви, в сторонке уводили коней. Наконец приблизились негромкие голоса, шелест травы. Тихий голос велел: -- Тащи языка в челн! -- С ним баба,-- отозвался другой голос. -- Да заруби ее к бесовой матери! Оля замерла, потом голосок ее задрожал: -- Тебе гадалка сказала, что мы будем жить в любви и счастье... -- Верно,-- шепнул он. -- И умрем в один день? Он шепнул ей в самое ухо: -- Но она нагадала восьмеро детей. А у нас только семеро. В темноте послышался скребущий звук, казак чесал затылок: -- Красивая баба... Грех на душу брать. Если бы мою тещу... -- Ну, тащи обоих. Места хватит. Засядько ощутил толчок в спину: -- Поднимайся, барин. И ты, красуня. Их вывели из гая, впереди по воде блестела золотая дорожка ярко горящего узкого серпика луны. Тянуло прохладой. У края воды колыхался длинный челн, еще один неспешно пересекал реку. За веслами виднелись две грузные фигуры. Оля толкнула плечом мужа, Александр отрицательно покачал головой. Со связанными руками, под ружейными дулами, у них нет шансов уйти. А на берегу еще и на конях пятеро или шестеро. Придерживая его за плечи, усадили в челн. Оля, дрожа от страха, шептала жалкие слова и все время цеплялась за него, словно черпала из мужа силы. Качнуло, заскрипел песок под днищем, последовал сильный толчок, и чайка пошла резать волны. Казаки опустили весла, развернули чуть, и весла пошли без плеска загребать воду. Темное звездное небо колыхалось, лунная дорожка раздробилась на сотни блестящих осколков. Засядько поинтересовался: -- Здорово у вас получилось! Это вы сами придумали такой рейд, или было задание? Есаул хмыкнул: -- Конечно, сами. Мы не тупые москали, которым нужно все разжевать и в рот положить. Нам говорят только что им нужно. А как сделать -- сами придумываем. -- А вы знали, что я буду проезжать там? -- Ну, не то, чтобы знали, но один человек за тобой, барин, следил давненько. Засядько насторожился, но сказал тем же безразличным тоном, будто просто поддерживал разговор: -- Ваш казак? -- Не совсем казак,-- буркнул есаул.-- Но не турок, а наш, православный. -- Гм,-- удивился Засядько.-- Так не бывает! Не француза же пошлют за мной следить! Либо турок, либо казак, другого быть не может. Есаул сказал с презрением: -- Много ты понимаешь! Один из советников Ахмед-паши заслал двух или трех на эту сторону, чтобы следить за тобой. Видно считает тебя важной птахой. Своих людей заслал. Православных, как и он сам. Засядько услышал как тихонько ахнула Оля. Она уже поняла кто этот советник Ахмед-паши. В ужасе продолжала цепляться за него, дрожала, прилипала как банный лист. Александр вдруг сказала Оле строго: -- Довольно. Перестань. Она всхлипнула, помотала головой. Он приблизил губы к ее уху, что-то шепнул. Она еще раз всхлипнула, нехотя отстранилась, судорожно вздохнула, как ребенок после долгого плача. Есаул наблюдал с удовлетворением. Генерал умеет держать жену в железном кулаке. Все верно: чем больше жену бьешь, тем борщ вкуснее. -- Если я важная птица,-- сказал Засядько медленно, словно раздумывая,-- то меня уже ждут на берегу. Там будет сам советник Ахмед-паши? -- Вряд ли,-- ответил в темноте есаул.-- Кто знал, когда тебя поймают или подстрелят? Это сегодня был удачный день, ты сам полез к нам в руки. Но мы отведет тебя к нему сразу, не беспокойся. У него дом стоит от берега близко. Казаки подняли весла, чайка еще некоторое время стремительно неслась по волнам. Наконец под днищем скрипнуло, их качнуло, рядом послышался плеск, за борт ухватили дюжие руки, подтащили на берег. Засядько от толчка упал, Оля поддерживала его обеими руками, но молчала. Александр шел, понурив голову, руки держал за спиной. Оля все так же цеплялась за него, всхлипывала тихонько. Ее широкий плащ мешал рассмотреть его руки, так в слабом свете луны виднелась веревка, но Засядько боялся, что могут заметить надрез, веревка вот-вот лопнет. Лезвие ножа, который ему сунула Оля, после того как в лодке едва не разрезала веревки вовсе, не останови ее вовремя, он зажал между кистями, а рукоять укрыл в широкой ладони. -- Куда его? -- послышался голос.-- В крепость? -- Этого нет,-- сказали сзади. -- А что с ним? Генерал! Кто думал, что так повезет? -- Нет,-- донесся твердый голос.-- Это тот, за которым следили особо. За него и награда особая. -- От турков? -- Дурак ты. От самого хозяина. А потом, может быть еще и турки что-то добавят. -- Ага, они добавят. Как бы и свое не отобрали. -- За этого добавят точно. Впереди на фоне неба вырос невысокий рыбацкий домик. Видно было развешанные сети. Сильно пахло рыбой, солью. Голос позади Засядько велел -- Бери коня и скачи к хозяину. Он явится сразу. -- На ночь глядя? -- Скачи, увидишь. А мы подождем здесь. Он хочет с ним повидаться первым. Да и с этой женщиной. Очень хочет! Казак ускакал, а Засядько и Оля переступили порог и оказались в небольшой аккуратно побеленной комнате. Здесь рыбой и морскими травами пахло еще сильнее. В углу лежал моток веревок, виднелись скребки. На столе стоял светильник с бараньим салом, тоненькая свечка была воткнута в железный подсвечник на стене. Засядько с Олей смирно сели у стены на лавку. Пальцами связанных рук он касался стены, опасался только что надрез окажется наверху. Не чересчур ли рано остановил Оля, вдруг не сумеет перервать веревку? Сила в нем есть, но и вязали его с учетом его медвежьей силы! В комнате с ним осталось трое казаков. Есаул велел им стеречь пленника пуще глаза, вышел встречать хозяина. Слышно было как скрипнуло крыльцо. В окно заглядывал узкий блестящий серпик. Оля прошептала ему на ухо -- Что теперь? Он оскалил зубы в невеселой усмешке: -- Сейчас увидим их хозяина... Ты хотела напиться? Она тут же кивнула: -- Да, у меня от ужаса пересохло в горле... Казаки насмешливо смотрели как она, бледная и дрожащая, поднялась и, держась за стену, пошла к бочке. Вода там была темная, сверху плавали дохлые мухи. Оля взяла ковшик, медный, позеленевший от старости, зачерпнула осторожно, вскрикнула от отвращения, вылила обратно и попробовала зачерпнуть снова, отгоняя донышком сор. Казаки хохотали, наблюдая за нею. Один поднялся, подошел, уперев руки в бока: -- Что, барыня? Не нравится? А такую воду здесь пьют! Он не видел, как и другие два, что Засядько напрягся, побагровел от усилий. Веревка врезалась в кисти, пошла острая боль, он уже начал думать, что ничего не получится, но внезапно подалось, он громко кашлянул, чтобы заглушить звук рвущейся веревки, однако из-за сырости порвалась бесшумно. Держа руки за спиной, он размял быстро пальцы, кровь застоялась не только в кистях, но и в плечах Казаки еще смеялись, не отрывая от женщины глаз, когда он неслышно высвободил руки, поднялся. Они едва успели заметить движение, когда кулак обрушился на голову первого, а второй едва успел вскинуть голову, как нож ударил в горло. Третий резко повернулся, рука его хлопнула по ножнам. Глаза расширились, два его товарища уже сползали по стене, оставляя кровавые следы, а русский генерал молниеносно выдернул у ближайшего из ножен саблю! -- Ну, держись,-- прорычал казак, его сабля со свистом выскользнула из ножен. И тут же тяжелый удар по затылку потряс его, свет померк в глазах. Он свалился как сноп. Последнее, что ощутил, это холодная вода, что лилась на него сверху. -- Спасибо,-- сказал Засядько искренне, но Оля поняла его правильно. Спасибо за то, что не падала в обмороки, помогала, а со всеми тремя он справился бы и сам.-- Теперь отойди от окна... -- Мы не бежим? -- спросила она быстро. Странно, почти не чувствовала страха, а только сильнейшее возбуждение. Словно бы, перенесясь из своего благополучного мира в его, опасный и полный приключений, она приняла и законы этого мира -- Под выстрелы?.. К тому же любопытно повидаться со старым знакомым. Оглушенный ударом кулака казак застонал, начал подниматься с пола. Он еще стоял на четвереньках, когда сапог Засядько с силой ударил его в высок. Оле показалось, что хрустнули кости. Она ощутила тошноту, но поспешно начала думать о Васильеве, об есауле, что остался на крыльце. Засядько перевернул второго убитого, кровь от его ножа залила одежду. На поясе были пороховница, баклажка с вином. Трофеи неплохие: три сабли, два ружья, ножи. Ружья заряжены, это два выстрела... -- Сядь,-- сказал он быстро. Оля села, и он удивился с какой готовностью она сразу же приняла вид испуганный и угнетенный. Скрипнуло, отворилась дверь. Взгляд есаула сперва упал на Оля, потом глаза расширились, когда увидел три распростертые тела. Он нащупал рукоять сабли, рот открылся для вопля, но тут же могучая рука схватила сзади за горло, злой голос прошептал в ухо: -- Хочешь умереть -- только пикни. Есаул замер. Засядько грубо повернул его лицом к стене. Оля вскочила и рыбацкой веревкой так туго стянула ему руки, что есаул прошипел: -- Зверюка... У меня руки отвалятся. -- Это ненадолго,-- утешила его Оля. Голос ее звучал хрипло, возбужденно, но страха в нем не было. Засядько быстро сделал кляп, забил есаулу рот. Но и тогда во взгляде казачьего офицера было уважение, с которым тот смотрел на нежную женщину, ставшую вдруг сильной и решительной. Кроме есаула пришлось связать и казака, которого Оля оглушила медным ковшом. Их уложили под стеной так, чтобы нельзя было увидеть от двери или из окна. Послышался конский топот. Засядько погасил свечу, а светильник повернул так, чтобы свет падал в глаза вошедшим, а они с Олей оставались в тени. Вскоре послышались голоса, а Оля впервые в страхе ухватилась за руку Александра: -- Васильев! -- Ш-ш-ш-ш... Сперва он хотел было чтобы Васильев увидел его сидящим на лавке, голова склонена, во всей фигуре отчаяние. За Васильевым войдут и другие, но тот увидит и залитый кровью пол, распростертые тела, связанных, успеет податься назад, крикнет, а он не один... Оля послушно села у стены напротив двери, гордо откинула голову. Дверь отворилась, в комнату торопливо ввалилось сразу трое казаков, а за ними показалось желтое в свете свечи лицо Васильева. Оля слышала как Засядько выругался вполголоса, получилось не так, как хотелось, затем раздался оглушительный выстрел. Она вскочила, на лету подхватила отброшенное им ружье, грянул второй выстрел, лишь затем раздались крики. Засядько прыгнул вперед с двумя саблями, зазвенело железо. Через мгновение он исчез в сенях. Оля услышала злой крик в ночи. С ружьем в руках она выбежала на крыльцо. Холодный воздух охладил лицо. Она слышала топот, ругань, затем прогремел конский топот. -- Саша,-- позвала она дрожащим голосом.-- Саша! Он вынырнул из темноты внезапно, раздраженный и злой. В руках была сабля с темным лезвием. -- Ушел,-- сказал он с раздражением.-- Как чуял, гад! Послал впереди себя этих дураков... кто-нибудь из них уцелел? Она покачала головой: -- Вряд ли... Ты ж в упор... Все разворотил... Ее щеки побледнели даже при слабом свете луны. Он сказал поспешно: -- Ладно, теперь делать нечего. Уходим. Сейчас на выстрел сбегутся! Рука об руку они побежали к берегу. Внезапно Засядько выпустил ее хрупкие пальцы, ускорил бег, исчез в темноте. Впереди послышался сдавленный крик, придушенный как у зайца, затем грозный голос Засядько: -- Быстро на весла! Удавлю, паршивец! Оля выбежала на берег, залитый лунным светом. Огромная фигура Александра склонилась над распростертым телом, сердито трясла. Слышались стоны. Наконец он вздернул за шиворот человека. Оля узнала молодого казака, что сидел на веслах. Испуганный, он полез в лодку. Александр протянул руку Оле, все еще не сводя с казака ружейного дула. Оля перешагнула через борт лодки сама, она знала, что ружье без заряда. Александр с такой силой разогнал лодку и затем запрыгнул на ходу, что та вылетела едва ли не на середину Дуная. Казак греб, Оля рассмотрела, что губы его распухли и стали вдвое больше, на подбородок стекала темная струйка. Прошло несколько минут, наконец казак, осмелел, пробурчал зло: -- Все равно вас достанут! На том берегу остались наши. -- Сколько их? -- Семеро,-- ответил казак с вызовом. -- Там их было тоже семеро,-- ответил Засядько, Оля уловила в его голосе хвастливую нотку, хоть и тщательно спрятанную. Все еще мальчишка, подумала она любовно. Впрочем, все мужчины в чем-то остаются вечными детьми.-- Нет, сперва было трое... но мы с женой были без оружия, верно? А потом, когда и мы кое-что прибрали к рукам, то четверка бежала, оставив половину на поле боя. -- Один Васильев ушел,-- напомнила Оля.-- Остальные остались все. -- Им платили за такой риск,-- ответил Засядько несколько сухо.-- Этому -- тоже. Так что если не будешь грести быстрее, я отправлю тебя на корм рыбам. Веслами я владею не хуже, чем ружьем и саблей. Даже в ночи Оля видела сильнейшее недоверие в лице молодого казака. В генерале видна мощь, особенно сейчас, когда не прикидывается раздавленным, но чтобы безоружный справился с тремя вооруженными казаками? А потом, завладев их оружием, еще с четырьмя? Они ощутили берег раньше, чем лодка приблизилась к мелкому. Когда челн заскрипел днищем, Засядько встал, сделал шаг, неожиданно коротко дернул ружьем, и Оля в ужасе прижала ладонь ко рту: звук, с который окованный железом приклад встретился с черепом парня, был отвратителен. Она поспешно переступила через его неподвижное тело. Засядько помог ступить на землю, с силой оттолкнул челн в темноту. -- Пусть плывет по течению,-- сказал он негромко.-- Очнется, выгребет к берегу. А нам его вопли ни к чему даже здесь, на своем берегу. Луна спряталась за облачком, они карабкались на берег в полной темноте. Оля вздрагивала, ночь была прохладная. Александр снял мундир, набросил ей на плечи. Она кивнула благодарно, поинтересовалась ядовито: -- И часто у тебя такие приключения? -- Что ты, Олечка,-- ответил он чересчур искренним голосом.-- С тех пор, как поженились, мои приключения кончились. -- Так ли? -- Точно,-- заверил он.-- Семейному человеку не пристало рисковать головой. -- А что было сегодня? -- Да разве был риск? -- удивился он.-- Это так, будни. Он поднялся на берег, подал ей руку. На фоне звездного неба вдали чернели строения лагеря русских войск. Оля прижималась к нему, смотрела с любовью и нежностью. Подумала внезапно, что ему, наверное, недостает таких приключений, когда грудь в грудь, сабли звенят, сила на силу, отвага на отвагу. Мужчины начинают терять к себе уважение, если закисают... Внезапно из темноты раздалось негромкое: -- Застыть! Вы под прицелом. Засядько услышал щелчок взводимого курка. Луна светила прямо в лицо, он ничего не мог рассмотреть в темноте. А чуть правее раздался другой голос: -- Вы под прицелом четырех ружей. И вряд ли кто-то промахнется... Бросай ружье! Засядько разжал пальцы. Ружье упало на землю. Оля слышала как он выругался с бессильной яростью. Все прошло так здорово, что на родном берегу совсем потерял осторожность, шел в полный рост, разговаривал громко, а ведь вокруг каждого лагеря нередко снуют вражеские лазутчики. -- И саблю,-- повторил тот же голос. Засядько выронил и саблю. Голос велел отступить на два шага. Оля осталась на месте, но человек, кто бы он не был, оказался не дурак, и учел все, даже невозможное. -- Женщина,-- велел он,-- отойди за мужем. И крепко держи его за руку. На освещенном луной месте появился человек, подобрал оружие. Присвистнул удивленно: -- Так это ж ружжо Нечипорука!.. А сабля Яцкова... Из темноты выдвинулся другой казак. Засядько узнал в нем одного из тех, кто захватил его в полон. Присмотрелся, провел пальцем по лезвию: -- Кровь... Чья? И как ты здесь оказался? Засядько пробормотал нехотя, изображая медленного и неповоротливого человека, в то время как мозг работал с неслыханной скоростью: -- Нечипоруку ружье больше не понадобится. Да и сабля тоже... Как и Яцьку. Им разве что земли пару саженей на двоих? Теперь он видел как из темноты в их сторону смотрели стволы ружей. Угадывались темные фигуры. Казаки негромко переговаривались, кое-кто приблизился на шаг, чтобы лучше слышать. Засядько сказал еще неразборчивее: -- Саблей тоже уметь надобно... Если кто считает, что он умеет, пусть попробует со мной. Старший из казаков сказал: -- Похоже, черти тебе помогли как-то улизнуть. Но со мной так не случится. Эй, Мыкола! Бабу отдаю вам на потеху, а этого угостите колом по башке... Нет, а вдруг опять уйдет? За голову мертвого тоже награда, хоть и чуть меньше. Зато места в мешке займет меньше... Нет, не стреляйте! Чертовы москаляки проснутся, набегут как мурашва. Они ж только числом могут... Саблями его! Он отступил, Засядько услышал зловещий свист выдергиваемых из ножен сабель. Сердце замерло, он никогда в жизни не чувствовал такого страха. Он с голыми руками, а враги вооружены острым железом, их много... А с ним Оля, мужественная Оля, которой страшно, но не падает духом, верит в него... -- Васильев,-- сказал он,-- служит туркам. От них получает деньги. Неужели вы, славяне, готовы помогать туркам супротив нас, русских? Вы же братья по крови, братья по вере! Мы же все -- православные. Казак бросил резко: -- Лучше турки, чем москали! Ребята, руби в капусту! Ежели баба завизжит, руби и бабу! Засядько увидел блеск на обнаженных лезвиях, спина уже покрылась холодным потом, будто уже туда вонзились сабли, как вдруг из темноты раздался хриплый голос: -- Стойте! Кого поймали? -- Опять енерала,-- ответил казак раздраженно.-- Теперь надо прикончить, чтоб уж наверняка. А голову отвезем тому Васильеву, большие деньги за нее дает. В залитое лунным светом место вышел кряжистый запорожец. Чуб на бритой голове выглядел как толстая черная змея, а рубин в ухе блестел странно и зловеще. Он усмехнулся неподвижному Засядько, неспешно вытащил из-за пазухи пистолет, внезапно швырнул его Александру. Тот инстинктивно поймал и тут же, соображая быстро, навел его на старшего казака. Запорожец уже держал ружье, черное дуло смотрел прямо в грудь другого. Оля торопливо подхватила ружье, с которым приплыли, прицелилась в кого-то в темноте. Казак дернулся, вскрикнул неверяще: -- Кондрат! Ты сдурел? -- Ага,-- согласился запорожец.-- это дурость, конечно, но второй раз не могу отдать вам земляка. Да еще добро бы туркам, а то проклятому москалю! Все-таки мы из одного уезда... Наши села рядом. Старший казак сказал со злостью: -- Нас семеро! Запорожец хмыкнул: -- Вы знаете, что я возьму с собой в ад хотя бы двух. Женщина кого-то подстрелит, по ней видно, что она -- казачка. И этот землячок тоже не прост, как мне кажется. Если он в самом деле сын гармаша Дмитра. Они посмотрели на Засядько, и тот увидел как лица вытянулись, кровь отхлынула от щек. Они уже понимали, что он очень не прост. И если генерал оказался львом, но генеральша у него -- львица. Взяла на прицел Семена, у того зубы стучат, будто черт по коробке колотит. -- Нам заплатили за его шкуру,-- сказал старший казак упрямо. -- Тогда попробуйте ее взять,-- предложил Александр.-- Но когда наша драчка кончится, ты уверен, что ее будет кому снимать? Казаки в нерешительности смотрели на них, уже на троих. Запорожец выглядит весь сплетенным из жил, суровая жизнь вытопила весь жир до капли, иссушила плоть. А генерал был из того куска металла, из которого боги еще раньше выковали его двоюродного деда Калнишевского. Да и ружье в руках женщины не дрожит, черное дуло смотрит то прямо в грудь бледного как смерть Семена, то рассматривает его переносицу, и Семен уже икает от ужаса: представляет как расплескает его мозги на сажень, а то и на сажень с четвертью. -- Пусть ее снимают черти в аду,-- сказал хорунжий.-- Если сумеют! Они попятились под прицелом трех ружей, а отойдя на дюжину шагов, повернулись и скрылись в темных зарослях. Засядько, провожая из взглядом, услышал уважительное от старого запорожца: -- У тебя настоящая женщина! -- Я всегда хотел в жену ту,-- ответил Засядько медленно,-- кто идет не за мужем, а рядом. Он повернулся, хотел поблагодарить, но старый запорожец уже скрылся в темноте, ушел вместе с казаками. Оля сказала шепотом: -- Что теперь? Он посмотрел на серпик, что приблизился к краю неба. На востоке начала сереть полоска, но звезды еще горели ярко, непривычно крупные, блистающие. Еще перекликались ночные птицы, но чувствовалось, что ночь уже на исходе. -- Надо соснуть пару часов,-- решил он.-- Утром выводим ракеты на ударные позиции! Она смотрела пристально. Наконец ее губы тронула понимающая усмешка. Если это тишь да гладь, если это как раз дни, когда ничего не происходит, то каковы же те, другие дни? Глава 48 Утром Засядько придирчиво осматривал позиции, где Балабуха расставил ракетчиков у шестиствольных установок. Он сам выбирал эти позиции, Балабухе не так уж много осталось и сделать, но за всеми нужен глаз да глаз. Сколько сражений было проиграно, когда слишком надеялись на помощников? Судьба Наполеона под Ватерлоо тому примером. За спиной остались неповоротливые осадные орудия, даже полевая артиллерия, где вся ударная мощь состояла из пушек, отлитых по его чертежам. Похоже, Рагулину тоже не спалось. Засядько с неудовольствием увидел как председатель военного совета с огромной свитой обходит позиции, придирается к тому, как начищен кивер, как нафабрены усы гренадеров, и гораздо меньше обращает внимание на расстановку орудий. Завидев генерала-ракетчика, Рагулин величаво изменил маршрут, пошел в его сторону. Засядько слышал как бурчал за его спиной Балабуха, уже и младшие офицеры знали настоящую цену сиятельному князю. -- Я велел начинать общий штурм через час,-- сообщил Рагулин.-- Но вы не видите ничего странного? Засядько посмотрел по сторонам: -- В жизни много странного. Что вы имеете в виду? Рагулин побагровел, но сдержался, за каждым словом и движением следят десятки глаз, сказал саркастически: -- А вам не кажется, что ваши орудия прекратили бомбардировку? -- Верно,-- восхитился Засядько.-- Как вы хорошо все подмечаете, Иван Сергеевич! За спиной Рагулина послышались невольные смешки. Он повысил голос: -- Прошу вас объяснить свои действия. -- Я велел прекратить стрельбу. -- Почему? -- Сейчас, ваше сиятельство, вступят в бой ракетчики. С холма было видно, как Балабуха перебегает от одной установки к другой, проверяя готовность. Засядько поморщился: поручик занимался не своим делом. Пришлось послать адъютанта с напоминанием, что в его распоряжении двадцать три командира. Пусть учится командовать! Двадцать три ракетные установки нацелились на крепость, двадцать три офицера из ракетной роты встали с запальными фитилями, ожидая сигнала. Триста рядовых ракетчиков спешно готовили к следующему залпу фугасные ракеты. Вместе с зажигательными их было подготовлено три тысячи двести двадцать две штуки! -- Начнем! -- сказал Засядько и подал знак фейерверкеру. Взлетела сигнальная ракета. Все двадцать три офицера поднесли фитили к зажигательным шнурам. Грохнуло и раскололось небо. Даже рассвет померк перед ослепительной лавиной огня! Свист врезался в уши, заставил побледнеть и втянуть головы в плечи. Замерли в тревожном ожидании плотные ряды солдат: через несколько минут они ринутся с лестницами на неприступные дотоле стены, но многие ли переживут это утро? Над Варной взметнулось зарево пожаров. Погода стояла жаркая, безветренная, черные столбы дыма от горящих зданий поднимались до облаков. -- Впечатляюще,-- пробормотал Рагулин. -- То ли еще будет,-- пообещал Засядько. -- Будете стрелять еще? -- Да. -- Мы сами изжаримся в огне... -- Смотрите! В рядах русских войск послышались ликующие крики. Над бастионами Варны появились белые флаги. Они трепетали, хотя ветра не было: то ли от потоков воздуха, вызываемых огнем, то ли у защитников дрожали руки. Быховский бросился обнимать друга. Тот вывернулся и позвал адъютанта. -- Немедленно передай Балабухе, чтобы прекратил обстрел! -- Прекратить обстрел! -- прокатилось по рядам. -- Прекратить обстрел! -- Прекратить... Ряды наступающих колонн расстроились, но офицеры не обращали внимания на вопиющее нарушение. Крепость сдавалась! Неприступная Варна сложила оружие! Сколько человеческих жизней спасено... Вскоре казаки привели турецкого парламентера. Это был офицер в чине полковника, одетый по-европейски. Он вручил Рагулин петицию от военного коменданта Ахмед-паши. Турки писали: "Господин командующий! Бесполезно подвергать опасности быть убитыми мужественных русских и турецких солдат в борьбе за Варну. Мы предлагаем вам перемирие с целью установления условий для сдачи крепости. Назовите подателю сего срок, который вы считаете нужным установить для переговоров". -- Не медлите,-- подсказал Засядько Рагулину.-- Пусть сдают крепость со всей артиллерией, арсеналами, запасами продовольствия и военным имуществом. Знамена и личное оружие могут оставить себе... -- Я сейчас же пошлю,-- заторопился Рагулин. Внезапно Засядько положил ладонь на его рукав. Глаза Александра весело заблестели: -- Эх, тряхну стариной! Сам поеду для переговоров о сдаче. Рагулин заколебался: -- Александр Дмитриевич... Я понимаю, у вас больше опыта, чем у большинства офицеров вместе взятых, но не велика ли честь для нехристей, что парламентером к ним приедет генерал? -- Не парламентером,-- сказал Александр с нажимом.-- Человеком, который продиктует условия сдачи! На этот раз кроме барабанщика и знаменосца он взял двух младших офицеров, полагалось по рангу. Снова, как некогда в крепость Торн, шел парламентером... Ворота при их приближении распахнулись. Необходимости в этом не было, рядом была широкая дверца, но так осажденные показали, что сопротивляться больше не будут. Воины в воротах их встретили угрюмые и озлобленные, на лицах была злоба и стыд поражения. У некоторые на одежде чернели следы копоти, а за их спинами полыхали пожары, слышались крики, треск горящей кровли. Офицер в форме турецкой гвардии уже спешил навстречу: -- Господин генерал,-- сказал он на русском языке с сильным акцентом,-- я уполномочен проводить вас к главнокомандующему. Он будет польщен, несмотря на поражение, что парламентером явился сам Зас-ядь. За спиной хмыкнул Быховский. Турецкое командование знает его друга лучше, чем русское! Повезло, что Украину на Переяславской Раде все же правдами и неправдами, подтасовками и подкупами склонили с союзу с Россией, а не Турцией, хотя чаша весов колебалась ой-ой-ой. Иначе бы сейчас ракеты Засядько смотрели с турецкой крепости на русское войско. Да и неизвестно как бы вообще история пошла... Их провели в окружении стражи коротким путем к дворцу. Воздух был накаленный, над головами носились искры. Быховский ругался, хлопал ладонями по одежде, но лишь раньше других покрылся пятнами копоти. Ахмет-паша встретил его на ступеньках дворца. Мимо него уже мчались придворные, сановники, слуги, тащили драгоценную утварь. Засядько отдал честь: -- Генерал-полковник Засядько! Уважаемый Ахмет-паша, прежде чем мы выработаем условия сдачи крепости, я хотел бы предложить помощь наших войск в тушении пожаров. Мирное население не должно страдать... Ахмед-паша несколько мгновений всматривался в красивое мужественное лицо сын казака, с которыми воевали, роднились и снова воевали все поколения его предков. Этот тоже быстр, неожиданен в словах и предложениях, сам принимает решения, ибо наверняка не уполномочен предлагать такое. -- Хорошо,-- сказал он так же быстро.-- Но только, если это будут русские войска. -- Договорились,-- кивнул Засядько.-- Казаков не введу. -- Три дня без казаков,-- сказал Ахмед-паша все так же быстро. Засядько понимающе кивнул. Ахмед-паша опасается печально знаменитых три дня на разграбление, освященное веками право казаков. Засядько на ухо сказал несколько слов сопровождавшему их офицеру в одежде казацкого войска. Тот вытянулся, отдал честь и заспешил обратно. Ахмед-паша проводил его подозрительным взором: -- Что-то слишком легко получилось... Наверняка рассыплются по окрестностям, будут жечь и грабить. -- Но город будет цел,-- успокоил его Засядько.-- А потом, когда наши государи замирятся, эту крепость наверняка отдадут Турции обратно. Целехонькой! Ахмет-паша велел одному из помощников: -- Иди к воротам. Сейчас войдут гяуры, помогут гасить пожары. Проследи, чтобы горячие головы не вступили в бой. На то воля Аллаха, что проиграли сражение. Но войну мы выиграем! Быховский зароптал, война турками уже проиграна, но Засядько понимал о какой войне говорит мудрый Ахмед-паша. Молодая и сильная вера ислама находит себе верных воинов даже среди славян. Только такие победы можно считать настоящими. -- А теперь можно поговорить об условиях и порядке сдачи крепости,-- начал Засядько и осекся. Среди толпы бегущего из дворца народа мелькали мундиры высших офицеров британской армии, бежали военные советники, приехавшие из Парижа, Засядько не обращал на них внимание, все знакомо по Браилову, но один из турецких офицеров привлек внимание. С ним было пятеро солдат, что несли огромные тюки, грузили на телеги сундуки, бросали охапками шитые золотом ризы священников. Офицер вскочил на облучок, стегнул коней. -- Достопочтенный Ахмед-паша,-- сказал он быстро,-- условия обговорите с моим полковником, а я у меня неотложное дело... Простите великодушно! Он спрыгнул с крыльца и побежал вслед за телегами. Быховский побледнел. Ахмед-паша должен вспылить, это оскорбление для главнокомандующего -- вот так неуважительно препоручить важное дело своему подчиненному, но Ахмед-паша неожиданно усмехнулся: -- Отважный Зас-ядь! Как жаль, что он еще не воин истинной веры. Такая горячая кровь, такая гордость... -- Я приношу искреннейшие извинения,-- начал было Быховский неуклюже, но Ахмед-паша оборвал властным жестом: -- Не надо. Я все понимаю. Быховский признался -- Честно говоря, я -- нет. Он всегда был непредсказуемым. -- Он увидел Вас-и-лева,-- объяснил Ахмед-паша. -- Кто это? -- насторожился Быховский, глаза были все еще непонимающие. -- Мой советник. Мне его не жаль. Крепость пала, значит он тоже виноват. Бых