ерекосился -- вбил глубоко, дернул изо всех сил, из-под меча наконец-то хлынула густая, черная кровь, зашипела, пузырясь, прибила густую шерсть, будто поваленный ветром лес. Топор все не поддавался, и тролль уперся ногой, страшно взревел, спина пошла чудовищными буграми мышц, лезвие взвизгнуло, высвобождаясь из плотного дерева, и топор оказался у тролля! Томас пятился, пока спина не уперлась в стену. Его трясло, ужасный тролль грузно шел к нему, поднимая топор для последнего удара. В боку все еще торчал меч -- наклонился к полу, едва не выпадая, кровь хлестала по лезвию через рукоять, за троллем тянулась кровавая дорожка с отпечатками нечеловеческих ступней. На Томаса взглянули страшные глаза, вспыхнули жутким белым пламенем. Чудовищные руки взметнули тяжелый топор над головой. Томас распластался по стене, не в силах отвести завороженного взора от глаз, что вспыхнув, вдруг погасли, в черноте быстро исчезала красная искорка. Топор выскользнул из пальцев, ударив плашмя тролля по голове, с грохотом упал на пол. Тролль качнулся вперед -- Томас едва успел замороженно сдвинуться, -- громадное звериное тело рухнуло на стену, когти впились в камень, процарапали, оставляя глубокие борозды, и тролль сполз на пол. Томас поспешно ухватился за рукоять меча, чувствуя под ладонью липкое, горячее, уперся ногой в грузное тело, дернул. Меч вышел легко, словно его выталкивала хлынувшая упругой струей горячая кровь. Томас кое-как вытер лезвие о мохнатую спину, тролль еще дергался, все четыре лапы с жутким звуком скребли пол. -- Никогда бы не поверила! -- донеслось до Томаса потрясенное. Женщина быстро соскочила с ложа, в руках у нее, как испуганная бабочка, трепыхался белый платок с золотой монограммой. Томас стоял, как столб, с покрытым кровью мечом. Она же быстро сунула платок в его трясущиеся руки, бросилась на шею -- нежнейшая как дуновение утреннего ветерка, как облачко, прижалась испуганно. И Томас выронил меч, стоял дурак дураком, не решаясь испачкать платок, хотя сунула, чтобы вытер окровавленные пальцы, и остро пожалел, что железный панцирь разделяет их тела. Она зябко вздрагивала, прижималась к нему с такой силой, что, если бы Томас так не был прижат к стене, наверняка бы повалила. Томас пробормотал смущенно, уже ненавидя свои доспехи: -- Благородная леди, вы свободны!.. -- Да-да, благодарю покорно, мой чудесный избавитель! -- Не смотрите на зверя, для вас такое ужасно... Она обняла его белыми, как сахар, руками за шею, подняла прелестную головку, закрывая ему синие глаза. Прекрасное лицо дышало надеждой, глаза счастливо блестели. Голос прозвучал такой нежный и мелодичный, что у Томаса защемило сердце: -- Ужасно!.. Я не знала, что он смертен. Когда он сразил моего мужа, барона Оцета, и взял его внешность... ох, чудовище! Проклятое лживое чудовище! Он обманул меня. Меня все обманывали, всегда обманывали! Барон обманывал... -- Чудовище, -- пробормотал Томас. Меч опять выпал из руки, мышцы расслабились. Он неловко обнял нежную женщину за плечи, страшась испачкать кровью золотые локоны.-- Но теперь оно убито... -- Мой дорогой барон, -- прошептала она, ее прекрасные голубые глаза умоляюще заглядывали в прорезь шлема рыцаря.-- То есть, мой таинственный рыцарь, вы не оставите слабую женщину без защиты? Томас ответил с рыцарским жаром: -- Честь не позволит! Только скажите, я сделаю все, чтобы вы больше никогда не тревожились! Она воскликнула с чувством, ее прекрасные руки все также обнимали его, высокая грудь волновалась, прижимаясь к булатному панцирю Томаса: -- Вы своим благородством... завоевали меня! А вместе со мной -- замок, каменоломни, земли, невольников. За спиной барона... прежнего и нынешнего, я была как за каменной стеной, а теперь мне так страшно, так беззащитно!.. Вы должны стать новой каменной стеной, отважный рыцарь, за которой укроется мое слабое испуганное сердце!.. Томас открыл и закрыл рот, кровь громче застучала в висках. В ушах послышался далекий звон, ее глубокие зрачки расширялись, заполняя собой весь мир. Он смутно чувствовал, что ее нежные руки ловко сняли с его головы шлем, она умело расстегивала пряжки, снимала широкие пластины доспехов, извлекая могучего, но оцепеневшего рыцаря, как устрицу из раковины. Томас пытался стряхнуть страшную усталость, но к слабости от трудной схватки добавилась странная вялость. Мысли путались, видимо, от удара по голове, громадные умоляющие глаза заслонили весь мир. В легких хрипело, он закашлялся, выплюнул сгусток крови. В боку кололо, словно засел наконечник стрелы -- топор тролля, Томас помнил смутно сильный удар, доспехи выдержали, но пару ребер могло сломать как соломинки... Где-то слышались голоса, грохот переворачиваемой мебели, звон оружия. Донесся приближающийся топот, затрещала дверь, что висела на одной петле, прогремел зычный негодующий вопль: -- Я думал, погиб!.. А он -- срам какой! -- похоть свою ненасытную тешит!.. Сквозь туман мелькнуло злое лицо калики. Он был как черная скала, смотрел недоброжелательно, дышал часто. В руках держал, уперев острие в пол, двуручный меч размером с потолочную балку. Томас слабо шелохнулся, ощутив при сильной слабости непривычную пугающую легкость. Нога споткнулась о гору железа, Томас с вялым изумлением узнал свои панцирь, поножи, шлем, бармы... Оказывается он сидел на полу, положив голову на колени баронессы, а ее нежные пальцы перебирали ему волосы, гладили по голове. Огонь из камина вырывался в зал, воздух был горячий, сухой, как во время страшного самума -- урагана сарацинских пустынь. В окна доносился звон оружия, яростные крики. Над головой Томаса прозвучал ледяной голос, надменный, исполненный великого презрения: -- Изыди, раб!.. Иначе поднимется мой муж и повелитель, властелин этого замка... Тебя ждет скорая смерть! Калика растерянно посмотрел на неподвижное тело тролля, что лежало, раскинув все четыре когтистые лапы в огромной луже крови: -- Мне кажется, он встанет, когда свиньи полетят. -- Это прежний, -- холодно сказала баронесса.-- А нынешний властелин -- здесь! Он страшен и беспощаден... Калика сдвинул тяжелыми глыбами, попятился: -- Ну, ежели дело повернулось таким концом... Томас прохрипел, собрав остаток сил: -- Сэр калика, погоди... Кони... Калика остановился в проеме, где дверь все еще колыхалась, скрипя будто водили ножом по сковороде, на одной петле: -- А чо тебе? -- Помоги, -- простонал Томас. Калика вернулся, пощупал рыцарю лоб, озабоченно присвистнул. Томас чувствовал сильные пальцы за ушами, на затылке, в переносице кольнуло. Внезапно словно гора свалилась с плеч, а изнутри ушла теплая сырость. Зрение очистилось, он ясно видел тревогу в глазах калики, плотно сжатые губы. Баронесса ухватила его за ноги, удерживая. Томас с огромным трудом отвел ее прекрасные белоснежные руки, за одно прикосновение которых рыцари отдавали жизни, поднялся, пошатнулся. Калика с хмурым одобрением смотрел, как рыцарь влезал, словно старая больная черепаха, в помятый панцирь. -- Мой повелитель! -- вскликнула юная баронесса, ее прекрасные глаза наполнились слезами.-- Ты измучен, ты сразил чудовище... Томас торопился изо всех сил, сопел, пыхтел. Калика поддержал за плечи, застегнул на спине пряжки, что-то дернул, толкнул, стукнул, и Томас оказался в панцире, чувствуя себя сразу одетым, надежно защищенным, а два пуда железа приятной тяжестью давили на плечи. Он с усилием поднял из лужи черной крови свой меч. Рядом с мечом, который держал калика, он выглядел как кинжал. Калика махнул рукой от окна: -- Придется через задние комнаты! -- Прорвались рабы? -- спросил Томас глухо. Он метнул смущенный взгляд на златовласую баронессу.-- Мы не можем допустить... Изнасилуют... -- Рабы далеко, стража отступает! Прижали к воротам. Скоро тут появятся с дюжину мордоворотов, а я так не люблю когда люди бьются как звери! Он попятился от окна, по его лицу плясали зловещие багровые блики. Во дворе горели постройки, слышались ликующие вопли, предсмертные крики. Томас повернулся к баронессе: -- Где чаша? -- Какая? -- переспросила юная баронесса. Ее красивые брови поднялись высоко-высоко.-- Их у меня много, барон привозил отовсюду. И прежний привозил... И тот, что был еще раньше... Калика повернулся, сердито рявкнул: -- Та чаша пришла сама. Говори быстро, женщина! Баронесса выпрямилась, с надменным видом вскинула длинные ресницы: -- Разве я уже не под защитой славного рыцаря, победителя чудовища? Рыцаря, хотя он и носит ошейник моего раба? Томас кашлянул, сказал виновато: -- Сэр калика, ты разговариваешь с дамой благородного происхождения. Калика сморщился, словно хватил яблочного уксуса, махнул рукой: -- Разбирайтесь, как знаете. Я коней поставил под стеной у башни. Хочешь выбраться целым, пойдем. Нет -- я поеду один. Томас с несчастным видом поволокся за ним следом. На лестнице поверхом ниже дрались, орали, звенело оружие, видно было мелькающие головы и блестящие полосы железа, колья, топоры. Отчаянно кричали тяжелораненые. Калика почти тащил рыцаря. Внезапно Томас остановился, поднял забрало. Лицо было бледным, глаза блестели как звезды. -- Не ради жизни совершил побег! Ты знаешь. -- Чаша дороже жизни? -- бросил калика пораженно. -- Что жизнь? Многое дороже жизни. Честь, верность, благородство. Даже любовь. Беги, сэр калика! Ты потряс меня, я никогда бы не подумал... Я тебе второй раз обязан жизнью. Жалею, что не могу отплатить... Но я останусь, даже пусть гибель... -- Честь, верность -- понятно... Но чаша? -- Непростая чаша. Калика с непонятным выражением смотрел, как рыцарь с обреченным видом пошел обратно в спальню. Блестящая металлическая фигура скрылась в дверном проеме, за ним протянулась цепочка капель крови, что стекали с кончика меча. С лестницы донесся могучий нарастающий рев, торжествующий. Вскрикнул жалобно последний из защитников, и невольники, блестя голыми спинами, кинулись по ступенькам наверх. Немногие сверкали мечами, кинжалами, но большинство дико размахивали кирками, ломами, кольями, молотами -- даже рукояти были забрызганы кровью. Калика стиснул зубы, тяжело вздохнул. Ноги словно сами раздвинулись в боевую стойку, он взял меч в обе руки и стал ожидать. Томас выбежал, прижимая к груди кожаный мешок. В другой руке держал обнаженный меч. Забрало было опущено, Олег не видел лица рыцаря. По железу доспехов стекала кровь. Он перепрыгнул через убитых, споткнулся о раненого, что пытался ползти, сказал тяжело: -- И здесь... С той стороны в зал ворвались невольники. Хотели изнасиловать баронессу. -- И ты, конечно же, расправил плечи, грудью на защиту? -- Ну... к тому времени я еще не нашел чашу!.. Троих пришлось... Калика бросил, морща лицо: -- Не поспешил? -- Третьего рассек, потом увидел ее недовольное лицо, засомневался... Где кони? -- По всему замку резня, грабеж. А в башне забаррикадировались арбалетчики, отстреливаются. Если через двор, то истыкают стрелами так, будто мы родились ежами. Сумеешь спуститься со стены в этом железе? -- Быстрее обезьяны! -- заверил Томас. Он побежал за каликой, тот легко несся через переходы, поднимался по лестницам, проскакивал залы, словно давно знал замок. Невольники рвали дорогие портьеры, крушили топорами мебель, в одном месте калика пронесся через горящий пол, на миг исчез в дыму, Томас ускорил шаг, боясь потеряться. Когда выбежали на стену, небо уже блестело синевой, одинокое облачко полыхало оранжевым, зато двор был освещен багровым огнем пожара: горела выброшенная мебель, богатая одежда. Страшно кричала челядь -- озверевшие от крови невольники резали за то, что прислуга ела сытно, спала у теплых котлов на кухне, не знала страшного труда в каменной яме... Со стены, укрепленная между зубцами, вниз тянулась веревка. Близ замка стояли привязанные к дереву два рослых коня. К ним уже бежали полуголые люди, привлеченные густым дымом, криками из замка. Томас выругался, оттолкнул калику и первым начал спуск. Умело обхватив веревку железными перчатками и зацепившись ногами, он быстро соскользнул, замедлив движение лишь перед самой землей. Когда Олег спустился -- не так быстро, чтобы не сорвать кожу с ладоней, -- Томас уже спешил к коням, крича и размахивая мечом. Поселяне остановились, посоветовались и, обогнув опасного рыцаря, бросились к воротам замка. Томас обернулся к калике, указал на веревку: -- Надо бы захватить... В дороге и веревочка пригодится! -- Хозяйственный! -- удивился Олег.-- Поехали я две взял. Захочешь удавиться -- только свистни. Томас отвязал повод, жеребец обнюхал его, радостно фыркнул. Томасу показалось, что глаза жеребца блеснули гордостью, когда унюхал кровь на доспехах хозяина -- всем лютням боевой конь предпочитал рев боевой трубы, зовущей в атаку, когда тяжелой массой стремя в стремя несется стальная конница, сокрушая все на пути! Олег легко вскочил на коня, и Томас сделал зарубку в памяти: узнать, где это калика научился так вспрыгивать в седло, не касаясь ни стремени, ни повода. И где вообще, в какой пещере или пустыне, какие святые духи научили так метать нож, владеть огромным двуручным мечом? Именно владеть, а не просто размахивать, как разъяренная кухарка скалкой -- Томасу достаточно беглого взгляда профессионального воина, чтобы отличить бойца от... остальных. Рыцарь несся тяжелый, неподвижный, копье привычно держал в правой руке, забрало поднял. Он косился на калику -- тот не касался поводьев, управлял конем, как дикий скиф, ногами. Лицо неподвижно, от ветра не пригибается, а глаза отсутствующие -- по-прежнему ищет Истину? Думает о высоком? Но не забыл ни копье захватить для рыцаря, ни великолепный пластинчатый лук для себя. Впрочем, английский лук иомена не хуже, но тот в человеческий рост, а то и выше, а из этого можно стрелять с коня, если сумеешь натянуть стальную тетиву. Чтобы пользоваться пластинчатым луком, надо иметь богатырскую силу... Слева у седла калики блестел на солнце шелковыми шнурками широкий колчан, туго набитый длинными стрелами с белым оперением. Там же висел в чехле топор. Сапоги калики держались в широких стременах как влитые. -- Сэр калика, -- не выдержал Томас, он придержал коня, давая перейти на шаг.-- А что ты умеешь еще? Калика смотрел непонимающе. Томас поспешно поправился: -- В воинском деле, конечно. Ты мыслишь о высоком, вижу, но и благородное искусство войны в нашем мире стоит не на последнем месте! -- Увы, мир глуп и жесток. Все еще. Томас воскликнул удивленно: -- О чем поют менестрели, как не о воинских подвигах? Не о боях, сражениях? Для чего еще рождаются герои, как не для битв и славной гибели? Калика покачал головой, не ответил. Под ним был такой же огромный жеребец, как и у Томаса, но Томас помнил, какого труда стоило обломать своего зверя, а под каликой конь как шелковый, лишь пугливо косится. Неужели верны слухи о том, что скифы способны сдавить коленями так, что ребра трещат, а конь падает замертво? -- Эллины, -- заговорил Томас, пытаясь вызвать калику на разговор, -- знавшие езду только на колесницах, когда впервые увидели конных тавро-славян, сочли их сказочными зверями -- полулюдьми-полуконями. Так и назвали: конные тавры, кентавры! Они, говорят, на полном скаку метко стреляли из луков! Калика покосился на рыцаря, спросил коротко: -- В твоем мешке еда есть? -- Нет, только чаша, -- ответил Томас огорченно.-- А что? Калика мгновенно сорвал с плеча лук, мелькнуло белое оперение, сразу же Томас услышал звонкий щелчок. Калика с безучастным лицом снял тетиву, повесил лук за спину. Лишь тогда остолбеневший Томас посмотрел вперед на дорогу, куда унеслась стрела. В сорока шагах на обочине бился пронзенный насквозь крупный заяц. Томас, все еще не веря глазам, пустил коня впереди калики, концом копья подхватил добычу. Калика все с тем же непроницаемым лицом протянул руку. Томас поспешно выдернул стрелу, вытер кровь и почтительно подал калике: -- На привале сам освежую, святой отец!.. Э-э... сэр калика. Конечно, вера Христова самая правильная, но в язычестве тоже что-то, оказывается, есть... Калика усмехнулся краешком рта, смолчал. Глава 5 Ближе к полудню въехали в крохотную деревушку. Калика направил коня к самому крайнему домику, от которого несло копотью, горелым железом, ржавчиной. Навстречу вышел широкий могучий мужик в пропаленном кожаном переднике, Олег сказал, не слезая с седла: -- Сможешь подковать коня и расклепать два железных кольца? Мужик смотрел исподлобья: -- Это ж надо огонь разводить... -- Жаль, -- сказал Олег сожалеюще.-- Я думал, тебе два золотых пригодились бы в хозяйстве... Мужик поспешно обернулся к дому, взревел зычно, кони испуганно прижали уши: -- Варнак, Болдырь!.. Живо разогреть горн!.. Наострить новых гвоздей! Олег спрыгнул с коня, Томас понимающе ухмыльнулся, слез, отдал поводья набежавшим детям. У деревенского кузнеца их оказалась целая куча: одни разожгли огонь, другие расседлали коней и напоили, а хозяйка спешно принялась ощипывать гуся. Глаза кузнеца расширились, когда увидел ошейник на шее благородного рыцаря, но смолчал. Быстро и умело, орудуя зубилом и клещами, расклепал подлые обручи, тут же швырнул на горящие угли, спеша переплавить, чтобы и следа не осталось, буде начнут спрашивать надсмотрщики барона. Олег бросил ему в ладонь два золотых. Кузнец поблагодарил, тут же словно невзначай уронил на закопченную наковальню, лишь затем заулыбался и бережно убрал в кошель. Олег усмехнулся: -- Случаются разные? Кузнец сокрушенно покачал головой: -- И не поверишь, благородный человек! Раньше за лето два-три раза всучивали золотые или серебряные монеты, которые на другой день оказывались сухими листьями! Но когда я узнал, что против железа чары бессильны, то стал высыпать монеты на эту наковальню... Уже поймал одного. Правда, дурень клялся, что его самого надули. Может быть, не лгал. Если взаправду маг, то чего терпел, когда малость... гм... поучил... Когда он укрепил ослабевшую подкову, Олег дал еще золотой, взял гуся в мешок, немедленно выехали, спеша уйти от замка как можно дальше. Знойное солнце стояло в зените. Дорога петляла, проторенная, вбитая в плотную, сухую землю столетия назад. Когда-то ей приходилось обходить холмы, сворачивать к городам, рощам, но пролетели века, города разрушились, рощи вырубили, лишь холмы остались, только осели, постарев. Дорога часто пробиралась между древних развалин, откатившихся к обочине выбеленных ветром и зноем глыб. Томас спросил с любопытством: -- Что у тебя за деревянные бусы на шее? Все щупаешь, щупаешь. Боишься, что сопрут? -- Обереги -- не бусы, -- ответил калика, не поворачивая головы. -- Обереги? От чего оберегают? -- От многого. Через них боги дают советы. Томас засмеялся: -- Что-то не слышу голосов! -- Да? А вот я слышу, что во-о-он в той роще, к которой едем, шайка разбойников делит добычу. А еще дальше за лесом -- село, где найдем приют, отдых, ночлег. Томас смотрел недоверчиво: -- Ну, насчет села... ты мог уже бывать там. А насчет разбойников... Хорошо, изрубим в капусту! Калика поморщился, сказал с отвращением: -- Не можешь без драки? Лучше объедем. Он свернул на боковую тропинку, уводящую от рощи. Томас нехотя пустил коня следом. Его жеребец вскидывал голову, возбужденно пофыркивал. Томас понял радость коня, когда вломились в густой кустарник, а впереди зажурчал крохотный ручеек. Трава вокруг ключа поднималась свежая, сочная, зеленая, налитая соком. В крохотном озерке, не больше рыцарского щита, с песчаного дна поднимался бурунчик воды. Песчинки взвихривались, кружились, оседали, образуя ровный кольцевой вал, словно вокруг крохотного замка. Калика расседлал коней, начал собирать хворост, а Томас, считая разделку заячьей тушки более благородным делом, умело снял шкуру, выпотрошил, вычистил: -- Стрела пробила сердце!.. Сэр калика, я восхищен! С сорока шагов на полном скаку... а заяц несся через дорогу в другую сторону! -- Мы ехали шагом, -- напомнил Олег хмуро. Он выкресал огонь, раздул искорку среди сухого мха. Красноватые язычки начали робко лизать желтые как мед сучки. Осмелели, вгрызлись, сучки затрещали как сахарные косточки на крепких зубах пса, взвились искорки. Томас суетился вокруг костра, пытаясь пристроить напластанные ломти мяса, а Олег молча вытащил из тюка небольшой походный котел, осторожно набрал воды. Томас вскрикнул пораженно: -- Святой отец! Ты обо всем подумал. Печенку Томас нарезал ломтиками, насадил на тонкие прутики, очищенные от коры, старательно жарил, держа над углями, пока в котле варилось мясо, а ароматный запах -- калика набросал пахучих трав -- потек по их крохотной полянке. Пообедав, они лежали в неглубокой тени, глядя сквозь редкие ветки на знойное небо, накаленное, без единого облачка. Кони поблизости звучно жевали траву, объедали молодые побеги кустарника. Томас лежал, закинув руки за голову, часть доспехов снял, но меч и щит положил рядом. -- Какой дивный мир создал Господь, -- сказал он с тихим удивлением.-- Как-то сказал сарацинам, что у нас зимой вода становится твердой как камень, на смех подняли! А скажи им, что у нас неделями идут дожди, что мы проклинаем дожди и ливни -- не поверят опять же. У них капля воды на вес золота, а мы не знаем, как от нее избавиться. Вся моя Британия -- дремучий болотистый лес. -- И Русь, -- согласился Олег. -- Тоже в Европе? Здешние леса -- жалкий кустарник рядом с нашими. У нас жизнь проживешь, неба не увидишь! А здесь все насквозь, уединиться негде. У нас добраться из одного городка в другой, соседний -- это опасное путешествие через болота, чащу, завалы, буреломы, опять же болота, болотца, болотища! Олег невесело усмехнулся: -- У нас, когда какой князь вздумает идти на другого, сперва высылает отряды лазутчиков вызнавать дороги: после зимы везде новые озера, болота, разливы. Потом посылает половину войска, чтобы мостили дороги, расчищали путь. Понятно, если такой князек откажется платить налоги -- как принудишь? Себе дороже. Проще совершить новый поход на Царьград, чем на окопавшегося среди болот сидня! Томас спросил с сомнением: -- Вся Русь такая?.. А как же кентавры? -- То Южная Русь. Иной раз по старинке зовут Скифией. Там все на конях, там простор, там не окоем, не виднокрай, а видноколо, виднокруг. Даже деревья -- редкость, зато трава до пояса. Народ один, но одевается иначе, охотится иначе, другим богам молится, ибо в Лесу боги одни, в Степи -- другие. -- Господь изрек: нет ни эллина, ни иудея! Если помыслить, то все мы единый народ, хоть и говорим на разных языках. И Божье повеление в том, чтобы снова стать одним народом! Олег покосился с удивлением, в его негромком голосе таилась насмешка: -- Но кланялись именно твоему Богу? А если кто не захочет? Томас стукнул огромным кулаком по горячей земле: -- Принудим. Для того Господь и вдохновил на великий крестовый поход -- заставить язычников принять истинную веру! Олег подвигался, словно лежал на острых камнях, сказал вполголоса: -- Да, мир меняется, ничего не скажешь... Раньше просто грабили. Так и объявляли: идем грабить Царьград. Идем на Персию за зипунами. Идем на соседа, дабы увести рабов, нагрести добычи, а что не унесем -- сжечь... Теперь походы затеваем, чтобы нести в дальние страны культуру. Конечно, грабим по-прежнему, но об этом помалкиваем, научились стыдиться... Медленно мелют жернова культуры, но верно. Томас сел, чувствуя, что его убеждениям нанесено оскорбление, спросил с достоинством: -- Ты о чем, сэр калика? Олег тоже сел, посмотрел на солнце: -- Надо ехать. К вечеру прибудем в село, о котором говорил. А там расстанемся. Тебе в Британию, мне -- на Русь. Впрочем, можешь отдохнуть еще, а я поеду. Он поднялся, отряхнулся, оглушительно свистнул. Конь вскинул голову, нерешительно проломился к нему через кусты. Олег прыгнул в седло, опять же не касаясь стремян. Конь даже присел под тяжелым телом. Томас подхватился, вскрикнул: -- А котел? Олег помахал рукой: -- Возьми, тебе понадобится в пути. -- А тебе? -- Я привык довольствоваться малым. Он начал поворачивать коня, и Томас закричал торопливо: -- Погоди, сэр калика! Я принимаю твое любезное предложение доехать до села вместе. Любая дорога короче, если есть спутник. Лицо калики не выразило радости, похоже предпочел бы остаться наедине с мыслями о высоком, но Томас поспешно вылил остатки похлебки на горячие угли, сунул котел в мешок, торопливо напялил доспехи, даже не застегнув на спине пару важных пряжек. В седло он влез с натугой, сам не пушинка -- сто девяносто фунтов, шестьдесят фунтов железа, не считая меча, копья и щита, но конь под ним пошел привычно, тяжело бухая в землю огромными стальными подковами. Обогнали телеги, нагруженные бедным домашним скарбом. Под навесом сидели женщины, дети, а мужчины управляли лошадьми -- сухими, тонконогими, словно неистовый зной вытопил из них не только жир, но и мясо. Огромных франков провожали неприязненными взглядами, но когда Томас грозно зыркал на них через прорезь шлема, поспешно опускали глаза. -- Сэр калика, -- внезапно сказал Томас.-- Мы оба из Иерусалима возвращаемся на север... Могли бы еще не одни сутки ехать вместе! Калика покачал головой: -- Я не жалую боевые забавы. -- По крайней мере могли бы ехать вместе еще долго! А если придется браться за меч, то справлюсь один. Он прикусил язык, вспомнив, что калика был свидетелем того, как он "справился": сам выхаживал, отпаивал травами, перевязывал раны. -- Нет, -- ответил калика твердо, и Томас понял, что ничто не сдвинет калику с его решения.-- Я другой. У тебя совсем другая дорога, как и в жизни. К тому же ты что-то скрываешь... Я чую странность. Большую странность. И непонятную опасность, что связана с тобой. -- Опасность, -- повторил Томас с недоумением.-- Какая опасность... Впрочем, разве жить вообще не опасно? Тем более рыцарем? Калика помолчал, затем, видя, что рыцарь в нетерпении ерзает, ждет ответа, сказал нехотя: -- Другая опасность... Что-то связанное с чашей. Хотя почему? Не пойму. Томас прошептал в суеверном ужасе: -- Обереги сказали? -- Они. Томас перекрестился, поплевал через левое плечо, с опаской осмотрелся -- они двигались через пустое пространство: -- Пресвятая Дева, сохрани и защити!.. Сэр калика, если ты мог подумать обо мне плохо, то я сам виноват. Дважды спасал, а я не доверю такую малость?.. Сэр калика, я в самом деле везу не простую чашу! Он замолчал, но калика ехал неподвижный, рослый, нахмуренный, смотрел на дорогу перед собой. -- Сэр калика, ты слышал что-либо о... Святом Граале? Томас задержал дыхание, последние слова почти прошептал, но ему показалось, что прогремели, как раскаты грома. Калика метнул острый как нож взгляд, спросил отрывисто: -- Она самая? -- Она, -- ответил Томас удивленно.-- Ты... слышал? Язычник? -- Когда ваш бог Христос был распят, -- сказал калика, -- один из учеников тайком подставил чашу, собрал драгоценную кровь... Она? С той поры чаша считается у вас священной -- Святой Грааль. Томас прошептал, опасливо оглянувшись по сторонам: -- Видишь, даже до язычников докатилась слава Святого Грааля. Многие рыцари отправлялись на поиски: сэр Галахад, сэр Ланселот, сэр Говен, сэр Парцифаль... Но пришлось совершить крестовый поход, чтобы освободить от неверных сарацин святой город Иерусалим, Гроб Господень, священные места, где хаживал наш Господь... -- А как чаша попала к тебе? -- прервал калика. -- Был страшный бой, сэр калика. Не скажу, что она сама попала в мои руки. -- Но есть предание, -- бросил калика жестко, его глаза впились в Томаса, -- что чашу может брать лишь чистый душой! А все другие, мол, заболевают, гибнут в страшных муках... Томас опустил глаза, на щеках выступил яркий румянец, растекся по всему лицу, охватил шею, даже уши заполыхали так, что от них можно было бы зажигать факелы: -- Сэр калика... Возможно, я погибну в страшных муках, но довезу чашу в благословенную Британию! Пусть благодать падет на головы племени ангелов, народа, который чтит Христа... и за который я готов отдать жизнь! Кони шли рядом, ноги в стременах касались, а люди в поле провожали всадников встревоженными взглядами. Оба огромные на пустынной дороге, где ни деревца, ни куста, кони под ними франкские -- огромные, тяжелые, с толстыми ногами, а стальные подковы с хрустом крушат твердь земли. Доспехи массивного рыцаря блестят, в лучах заходящего солнца он словно залит густой кровью, а всадник рядом вовсе сгусток ночи -- в черном плаще с надвинутым на лоб капюшоном, мрачный, неподвижный, полы плаща развеваются, как крылья черного ворона. Солнце опустилось за край, из воздуха очень медленно начал уходить зной. Кони приободрились, чуя отдых. Чистое синее небо незаметно темнело, превращалось в грозное фиолетовое, а бледный серп луны налился зловещим светом, заменил живое оранжевое солнце -- солнцем вампиров, мертвецов и утопленников. Томас с удовольствием вдыхал свежий охлажденный воздух. Фиолетовое небо почернело, звезды нависли прямо над головой -- огромные, яркие, не звезды -- а целые звездные рои, которых не увидишь в северном небе. -- Уже скоро, -- сообщил Олег.-- Вон там темнеет кучка деревьев... Это сад, за ним будет домик. Не видишь?.. Я тоже пока не вижу. -- Откуда знаешь тогда? -- удивился Томас. -- Знаю, -- ответил калика равнодушно.-- Ты же знаешь, в каком месте построить замок? Даже знаешь, где расположена оружейная, сторожевая... А я знаю, где посадить сад, срубить дом. Луна заливала мир бледным нездоровым светом, лишь под деревьями оставалось угольно темно. Кони ступали по утоптанной дороге, но стука копыт почти не слышали сами всадники. Где-то за деревьями кричали непривычно жесткими металлическими голосами лягушки, Томас даже усомнился. Что делают лягушки в пустыне? Олег молча указал на деревья, металлические трели доносились с веток. Крышу небольшого домика заметили издали. Вокруг поднимались кудрявые деревья, ухоженные, теснились к дому. Луна освещала только плоскую глиняную крышу, внизу все тонуло в темноте. Томас и Олег услышали громкие мужские голоса, пьяные вопли, донесся громкий настойчивый стук в дверь. Придержав коней, пустили медленным шагом. Деревья скрывали, позволили приблизиться на расстояние броска дротика, но дальше перед домиком широкая лужайка, залитая лунным светом. Несколько пестро одетых мужчин хохотали перед крыльцом, передавали по кругу плетеную корзинку, там торчало узкое горло кувшина. Один дубасил в дверь кулаком, орал: -- Открой дверь!.. Открой дверь, дура!.. Выломаем! Изнутри донесся слабый женский голосок, испуганный, почти плачущий: -- Что вам нужно?.. Уходите! Мужчина прохрипел: -- Ты узнаешь, что нам нужно!.. Открывай! -- У меня нож, я буду защищаться! Томас часто задышал, в слабом лунном свете лицо страшно перекосилось, потемнело. Олег сочувствующе хмыкнул, взор был задумчивым. Рыцарь дрожал от ярости, глаза выпучились, губы побелели, тряслись. Он схватил шлем, поспешно нахлобучил. Забрало звякнуло, укрыв нижнюю часть лица. Человек перед дверью захохотал. Друзья заорали что-то веселое, один вбежал на крыльцо, крикнул с пьяной удалью: -- Ты не сможешь зарезать нас всех!.. А вот насытить... ха-ха... сможешь, если расстараешься! Первый крикнул гулким голосом: -- Я привел настоящих мужчин, чтобы ты не скучала!.. Открывай, дурочка! Из дома донесся плач. Томас крикнул сдавленным от душившей ярости голосом: -- Она не сможет, но мы -- сможем! Смех оборвался, в полной тишине мужчины повернулись к деревьям. Их руки опустились на кинжалы, мечи, топоры. Кони Олега и Томаса стояли неподвижно, так же застыли и разбойники. Похоже, до сего дня они были хозяевами ночи, никто не смел бросать им вызов. -- Эй, -- крикнул один с крыльца, -- кто бы ты ни был... стой, где стоишь, останешься цел. Еще лучше -- убирайся к черту! Иначе твои кости псы растащат по всем оврагам. Томас жутко расхохотался, так мог бы расхохотаться могучий лев, чьи когти уже распластали шакала: -- Мои кости?.. Ваши кости -- солома для моего меча! Двое разбойников наконец сдвинулись, начали потихоньку продвигаться к темным деревьям. Олег спешно натянул тетиву, выхватил из колчана стрелу. Разбойники были совсем близко к деревьям, уже начали различать смутные очертания всадников, когда Олег быстро наложил стрелу, щелкнула тетива, мгновенно выхватил кончиками пальцев другую стрелу, наложил, натянул и отпустил тетиву, снова выдернул стрелу. Колчан находился над плечом, калика одним движением доставал стрелу, накладывал на лук и стрелял. Его движения были настолько молниеносными, что Томас не успел послать коня в тяжелый галоп, как несколько стрел просвистели мимо, догоняя друг друга. От дома донесся яростный вопль. Томас заорал, вынесся из тени, выставив копье и пригнувшись к шее коня. Те двое, что подходили к деревьям, стояли как замороженные, выставив перед собой кинжалы. Томас с хрустом всадил в переднего копье, пронзил насквозь, как древесный лист, другого стоптал конем. Перед домом стоял жуткий крик, люди разбегались, падали. В призрачном лунном свете блистали серебристые перья -- в груди, спинах, шеях. Разбойники были полуголые, и стрелы вонзались в их тела. Копье Томаса осталось позади, он выдернул меч, ударил наискось третьего, замахнулся на следующего -- у того в груди словно расцвел белый цветок на деревянном стебле: разбойник упал на колени, изо рта хлынула кровь. Томас заорал, погрозил Олегу мечом. Трое уцелевших удирали по широкой дороге, впереди них, как ночные птицы, неслись угольно черные тени, и Томас с ревом пустил коня вдогонку. Олег медленно выехал из тени. Стрела лежала на тетиве, он вслушивался и всматривался, но в ночи слышались лишь стоны и хрипы умирающих. Вскоре послышался конский топот, усилился до грохота, и на лужайку во всем грозном великолепии ворвался огромный грозный рыцарь. В его руке наотлет тускло блестел огромный меч, крупные капли срывались на землю, он весь словно вышел из бойни, даже конь был забрызган кровью. -- Всех положил? -- гаркнул он люто.-- Не мог стрелять помедленнее? -- Нас в детстве учили держать в воздухе пять стрел... -- Мы не на твоей языческой Руси!.. Здесь, в христианском мире, вовсе стрелять не умеют. Он придержал коня, сделал круг по лужайке. Раненые со стонами пытались уползти, за ними тянулись темные дорожки крови, и разбойники быстро затихали, застывали, вцепившись в землю. Дверь осторожно отворилась. В щели показалось бледное женское лицо, тонкая рука. Убедившись, что разбойников на крыльце нет, женщина бесшумно вышла -- маленькая, тонкая в талии, с большими испуганными глазами. Томас помахал ей металлической рукой, в которой был зажат темный от крови меч, спохватился, поспешно вытер мокрое лезвие и вложил в ножны. Олег снял тетиву, повесил лук справа от седла. Женщина быстро сбежала с крыльца, каблучки простучали, как коготки белки, наклонилась над одним разбойником, перевернула его на спину. Томас тронул поводья, огромный жеребец, как гора мрака, подвинулся к женщине. Земля под его копытами глухо подрагивала. Женщина испуганно вздернула голову, на ее бледном лице глаза расширились, она сказала торопливо: -- Благородный рыцарь, благодарю за вмешательство... -- Мой долг, -- ответил Томас галантно. -- А теперь... помогите затащить этого человека в дом. -- Зачем? -- удивился Томас. -- Положить в постель, перевязать рану! Томас звучно хлопнул железной ладонью по седлу: -- Женщина! Зверь, которого жалеешь, хотел над тобой потешиться! А потом бы зарезал. Пусть лучше будет мертвым, на мертвецов не сержусь. Я христианин. Она возразила горячо: -- Тогда надо было убить сразу! Сейчас драка кончилась, время зализывать раны. Я не дам умереть человеку у своего порога, даже если он не человек, а злобный волк! Олег слез с коня, буркнул: -- Открой дверь. Я помогу. Он схватил раненого за ворот и за пояс, а женщина побежала впереди на крыльцо. Томас слез с коня, настроение сразу испортилось. Дура, ничего не понимает. Так красиво началось; крик о помощи, короткая схватка, спасение, -- а дальше уже по-глупому. Провинция! С калики тем более не спросишь -- в пещерах сидел, язычник неученый, правильного обхождения не видывал. Пока укладывали раненого, перевязывали, а женщина -- ее звали Чачар -- грела воду, Томас осмотрел убитых и раненых. Убитых пятеро, двое тяжело ранены, но оба без сознания, еле дышат. Томас порадовался, что милосердная женщина не заметила этого. Торопливо вытащил мизерикордию, перерезал обоим глотки. Пятеро из мертвых были убиты стрелами: в голову, в горло, двое в сердце, даже у пораженного в спину стрела достала сердце. Один был проткнут копьем, как жук булавкой, а стоптанного конем унесли в дом. Еще троих он догнал и зарубил. Так что тоже отправил в ад пятерых, как и калика. Немного повеселев, он привязал коней и принялся выдергивать стрелы, снова поразился той мощи, с которой калика их всаживал. Стрелы порой пронизывали насквозь, и он снова вывозился в крови, как мясник на бойне, пока высвободил все пять. Страшное нечестивое оружие -- лук, не зря святая церковь противится, а механические луки -- арбалеты, вовсе запретила, поставила вне закона. Из лука даже трус может убить героя. Вообще, доблесть переведется, если будут гибнуть герои, а трусы отсиживаться в засаде. Лишь та битва честна, когда грудь в грудь, глаза в глаза! Он тщательно вытер стрелы, помылся в бочке с водой возле крыльца и пошел в дом. Глава 6 В домике маленькой женщины было чисто, опрятно. В большой печи горел огонь, аппетитно булькало в горшках. Чачар уже ставила на стол большие миски, ее щеки раскраснелись, глаза влажно блестели. Молодая, налитая соком, глаза радостно вытаращены, а спелая грудь вот-вот выпрыгнет из глубокого выреза. Да и само платье настолько легкое -- юг, жара! -- что не скрывало греховную, по христианской вере, плоть, а маняще вырисовывало. Олег, язычник, с удовольствием посматривал на молодую женщину, а Томас начал чувствовать неудобство, дважды поперхнулся крохотными кусочками мяса, а Чачар все подкладывала ему, поливала соусами, сыпала травку, специи, красный и черный перец, все заглядывала в глаза, подавалась всем телом, только что не скулила и не махала хвостиком. Полные, как спелые вишни, губы приоткрылись, показывая жемчужные зубки -- острые, как у ребенка, всем существом ловила каждое желание мужественного рыцаря. Олег ел неторопливо, к разговору не прислушивался. Перед мысленным взором восстановил всю схватку, одобрил хмуро. Жажды убивать не ощущал, воинского восторга не было, лишь досада и глухая печаль. Значит, лук и стрелы могут остаться, с пути не собьют, поиски Истины не заслонят. В доме было две комнаты, во второй лежал раненый. Стонать боялся: услышат -- прибьют. Чачар отнесла ему еду, вернулась встревоженная: -- У него жар... Что делать? Томас раздраженно отмахнулся, но Олег ответил первым, опережая рыцаря: -- Я пойду спать в ту комнату. Заодно прослежу. Он поднялся, Чачар торопливо сказала: -- Может быть, посидите за столом? Мужчины любят сидеть