а помогла. Наверное, язычник не безнадежен. Дева не последняя дура, чует будущего христианина. Возможно, он уже в чем-то христианин, хотя еще не подозревает! В первый же день, когда Олег, шатаясь в седле, добрался до замка, он спросил Томаса: -- Вспомни, кто у тебя остался из могущественных врагов? Чачар заботливо перевязывала ему бок, удивляясь крепости мышц, Томас подливал калике в кубок вина, морщил лоб: -- Разве что сэр Грегор Блистательный... Или сэр Балдан, я вышиб его на турнире прямо под ноги несравненной Бурнильды... В грязь, на полном скаку... -- Не заклятых, а могущественных! -- Гм, с королями не ссорился... Как мне кажется. Он страдальчески морщил лоб, перебирал всех, кому где-то наступил на ногу или задел локтем, но Олег уже слушал краем уха. Даже королям не повинуются так слепо, бездумно. Лишь ассасины слепо выполняют указы своих шейхов, но менестрель -- чистый франк, как и Ганим, хоть и маскировался в своем зеленом халате под сарацина. Свободные гордые франки -- не фанатики. Молодую Европу вообще не охватила еще сеть тайных обществ, как древний Восток, погрязший в мистике, таинствах, пророчествах, поисках астральных путей для человечества, где не гнушаются вполне земными ядами, убийствами из-за угла. Внезапно его словно осыпало морозом. Кровь отхлынула, как сквозь вату услышал встревоженный голос Чачар: -- Больно?.. Потерпи, еще чуть-чуть... Зачем обманывать самого себя, подумал он горько. Ясно же, что под Владыками Мира менестрель подразумевает Семерых Тайных. Эти бессмертные маги не знают поражений, идут к зримой цели. Политики не прекраснодушные мечтатели. Перемалывают своими жерновами целые королевства, империи, народы, нации, религии, верования. Для них убить героя, короля или императора -- что раздавить тлю. -- Отдохни, -- велел он Чачар.-- Иди, не дуй губки... Надо поговорить по-мужски с сэром Томасом. Прекрасные глаза Чачар мгновенно наполнились слезами. Запруда век едва удерживала напор сверкающей влаги. Томас беспомощно посмотрел на Олега. Калика сказал сквозь зубы: -- Чачар! Запруда прорвалась, водопады слез хлынули по бледным щекам, но голос калики был настолько странным, что ее как ветром выдуло из комнаты. Томас встревоженно подсел на ложе к Олегу: -- Очень больно? -- Сэр Томас, знаешь ли ты, что за твоей чашей охотятся не простые грабители? Томас подумал, меланхолично пожал плечами: -- Нет, но... какая разница? Олег зло стиснул челюсти, пережидая приступ боли, усилием воли послал приказ очистить кровь от грязи, дабы не случилось нагноение, добавил жара в месте раны -- больно, но заживет быстрее. Сказал изменившимся голосом: -- За чашей охотятся могущественные люди. Пока что посылают наемных убийц, грабителей, разбойников, но когда-то вмешаются сами. Может быть, откажешься от нее? Ради спасения жизни? Томас прямо смотрел на друга: -- Спасибо... Но разве жизнь так уж дорога? Честь дороже, правда дороже, любовь дороже... Многое дороже, чем наши короткие жизни. Чего цепляться за такую малость? Хотят чашу, пусть попробуют взять. Я буду защищать, кто бы ни пытался отнять. Олег огляделся по сторонам, приблизил голову к Томасу, сказал негромко: -- Тогда я скажу, кто хочет заполучить твою чашу. А ты, может быть, скажешь мне, зачем им это понадобилось... И подумаешь еще раз. Вдруг да передумаешь, решишь отдать... Я не стану тебя винить, Томас! Противники -- несокрушимые. Зовут их Семеро Тайных Мудрецов. На самом деле это они правят миром -- короли, императоры, султаны и шахи в их руках не больше, чем пешки на шахматной доске! Томас смотрел недоверчиво, но щеки против воли вспыхнули жарким румянцем, он оживился, подсел ближе, наклонился. Олег продолжал шепотом: -- Они бессмертны. Их можно убить, но без насилия они могут жить бесконечно долго. Они видели рождение, расцвет и разрушение многих империй древности, они лучше других понимают сокровенные, скрытые от простых глаз причины падений и взлетов новых народов, царств, а за тысячи лет жизни поняли секреты власти. Постепенно научились подправлять развитие царств: иных подталкивают к расцвету, других умело приводят к гибели. Ты не поверишь, но иногда достаточно в нужный день и час устроить драку на базаре, в результате которой гибла династия древних царей, гибло государство... А на окраине стремительно вырастало новое: сильное, здоровое, молодое. Обычно -- более справедливое, достойное. Да-да, они, как правило, губят жестокие царства, поощряют добрые, поддерживают народы с добрыми нравами и милосердными обычаями... -- Они чтут Христа? -- перебил Томас. Олег запнулся, болезненно наморщил лоб, придумывая ответ. Рыцарь напряженно следил за лицом калики, не понимал -- что сложного? Чтут Христа -- свои, отвергают -- язычники, неверные. -- В общем-то... чтут. Если брать в целом. Ведь до рождения Христа мир тоже был не в руках Сатаны, как ты знаешь. Бог сотворил, Бог присматривал, а его сын родился как бы в помощь престарелому родителю. Но для Семи Тайных и Христос не так уж важен... Не кипятись! Они застали мир, когда о Христе никто слыхом не слыхивал, доживут и до следующего пришествия, если состоится. Я хочу, чтобы ты не столько ломал голову над их видением будущего мира, а подумал над опасностью, что грозит лично тебе. Ты не сможешь выстоять, когда такие сверхмогучие люди, вернее, -- маги становятся твоими противниками! Но это еще не все... Он вздохнул, лицо его посерело. Томас придвинулся вплотную, в комнате словно сгустился мрак. -- В древности была сильно развита магия, -- сказал Олег хрипло.-- Сейчас от нее почти ничего не осталось, но Семеро Тайных пришли из древности! Они владеют многими могучими секретами. Я не знаю смертных, не знаю королей или героев, которые могли бы выстоять... Даже просто драться с ними! Лицо его было осунувшееся, скорбное. Томас ощутил горячее чувство нежности к одинокому калике, непроизвольно протянул руку, обнял за плечи: -- Сэр калика! Драться можно всегда. -- Драться, -- повторил Олег невесело, -- зная, что погибнешь? -- Разве не знал отважный Роланд, что идет на смерть? Разве не шагнул навстречу гибели Беовульф? Не шли на славную гибель тысячи героев, зная, что жизнь коротка, а слава вечна? Сэр калика, будь эти Семеро Тайных даже древними языческими богами, им не испугать меня. Убить могут, но не заставят отдать Святой Грааль добровольно. Что-то в голосе рыцаря заставило Олега спросить осторожно: -- Не веришь в их существование? Томас помялся, ответил, уведя глаза в сторону: -- Верю в опасных противников. А вот в чудеса... Верю, что в мире есть чудесное, что за морями есть люди о трех головах, летающие рыбы и говорящие кони, ... иначе в мире жить станет совсем тошно! Но, дорогой сэр калика, я не верю, что чудеса могут стрястись со мной или в тех местах, где я бываю. Он смотрел честными простодушными глазами. Олег сказал со вздохом: -- Прекрасное мировоззрение! Европейское от холки до копыт. Дорогу новым народам, потеснись, старые империи... Но ты все-таки подумай над тем, что я сказал. Чудес не бывает вообще, но в этом ма-а-а-ахоньком случае могут произойти. Обязательно произойдут, если не добудут чашу руками наемников или воров. Томас поднялся, с грозным видом похлопал ладонью по рукояти меча. Железная перчатка глухо позвякивала. -- Пусть попробуют! Разве сюда вбит не гвоздь, окропленный кровью Христа? Разве не подлинное древо его креста в этой рукояти? Олег поморщился: -- Брось, Томас. Подделка. Томас отшатнулся: -- Да как ты... да как смеешь? Как ты можешь? -- Ты в дереве разбираешься? Скажи, что за порода? Томас сказал уверенно: -- Из дуба, слепой видит! Из чего ж делать рукоять благородного рыцарского меча, как не из старого мореного дуба, самого благородного из деревьев? -- Гм... Рукоять -- да, но крест... Гвоздь не вобьешь, только пальцы изранишь. Вашего бога распяли на кресте из осины! Вообще у вашей веры какая-то странная вражда с этим бедным деревом. Осина -- единственная, кто не признала вашего бога при бегстве в Египет, то-бишь, не склонила ветви, а когда вели на Голгофу -- не дрожала от жалости и сострадания. Говорят, все деревья опустили ветви и листья! Брехня, конечно. Пороли его тоже осиновыми прутьями. Крест, как я уже сказал, из осины. Правда, на осине удавился Иуда... Томас слушал, раскрыв рот. Олег проворчал задумчиво: -- Что за упрямое дерево? Дрожит от страха, но стоит на своем. Гордое! А началось еще при сотворении мира. Осина тогда единственная отказалась выполнить какую-то работу, что все деревья сделали... На Руси нельзя в грозу прятаться под осиной, ибо Перун бьет в нее, стараясь попасть в беса, что всегда прячется под осиной. Однажды он так влупил молнией, что кровью забрызгало до самой вершинки, с той поры листья осины такие красноватые. А дрожат еще и потому, что между корнями спят бесы, чешут спины. Про осиновый кол, что забивают в упырей, сам знаешь... Голос его упал до шопота, он уже забыл о Томасе, разговаривал сам с собой. Томас задержал дыхание. Откуда калика знает как пороли и распинали? Или правду говорил полковой прелат, что один свидетель все еще ходит по земле? За ночь стены замка остыли, в сумрачных каменных залах стало зябко, как часто бывает летом в пустынных странах: днем от жары истекаешь потом, яйцо, закопанное в песок, испекается, а ночью зуб на зуб не попадает. Олег нашел Чачар у жарко натопленного камина. Уже умытая, свеженькая, крепкая как налитое сладким соком яблочко, сидела на крохотной скамеечке перед жарко пылающей печью, подбрасывала в огонь березовые чурки. Сапожки сушились на железной решетке, босые ступни зарывались в звериную шкуру на полу. Она подняла навстречу калике раскрасневшееся от жара лицо. На пухлых щеках играли нежные ямочки: -- Милый Олег, тебе надо лежать! Такая рана... -- Зажило как на собаке, -- отмахнулся Олег.-- Это на благородных заживает кое-как. Мы уже два дня гостим, пора и честь знать. Горвель в замке? Или уехал на охоту? Чачар пугливо оглянулась, прошептала: -- Слышал? Сегодня ночью прибыл таинственный гонец. Сэр Горвель заперся с ним в покоях, не допустил даже леди Ровегу. -- У Горвеля большое хозяйство, -- пробормотал Олег, сердце сжалось от нехорошего предчувствия.-- Да и места неспокойные! Король мог оповещать вассалов, что близится новое выступление сарацин. -- Они спорили! Кричали! -- Чачар оглянулась по сторонам, прошептала еще таинственнее.-- Я случайно проходила мимо двери... Гость что-то требовал, а наш хозяин не соглашался. Тогда гость заорал на него, грозил! -- Слышала хорошо? -- У меня развязался шнурок, я остановилась поправить. Так уж получилось, что когда наклонилась, увидела сквозь замочную скважину Горвеля и гонца. Поверишь ли, у Горвеля лицо было несчастное, униженное!.. Я считаю, мужчин нельзя так унижать. Никогда! Мужчина без гордости -- уже не мужчина... -- Что требовал гонец? -- поторопил Олег. -- Не поняла... Видела только странный жест рукой в воздухе: круг, а потом вроде бы крест. Именно тогда Горвель побледнел, поклонился. Сперва эта дура-жена с ним так обращается, все ей не так, потом случился менестрель, я все поняла! А когда вчера леди Ровега сказала, что он не умеет выстроить замок, я едва не крикнула: дура, а ты умеешь? Настоящая женщина от мужчины ничего не требует, он и так отдаст все, что добудет. Его нужно поддерживать, помогать, утешать... -- Гонец у Горвеля? -- спросил Олег напряженно. -- Говорят, уехал до рассвета. Ее личико было безмятежным, красные блики пылающего камина прыгали, сверкающей россыпью отражались в крупных блестящих глазах. Даже румянец не поблек, словно крепко спала всю ночь. Может быть она лунатик? Но лунатики не помнят, что с ними случается. -- Где сэр Томас? -- В большой зале, -- ответила она с досадой, в глазах красные искорки сменились зелеными.-- Отыскал какой-то особенный меч, корчевской закалки, теперь рубится со старшим стражем! Олег наконец-то понял причину доносившегося снизу грохота, лязга и натужного пыхтения. Еще голоса, грубые, мощные, довольным ревом и воплями отмечали удачные или особо мощные удары. Олег кивнул Чачар, пошел на грохот железа и запах крепкого мужского пота. Когда вошел в зал, там стоял рев, сверкала сталь. В узкие окошки едва пробивались чистые лучи утреннего солнца, в дымном полумраке по залу прыгало и размахивало железом четверо: Томас сражался с тремя воинами Горвеля. В одной руке он держал треугольный железный щит, а огромный меч в другой двигался так, что вокруг него постоянно блистала стена холодной стали. -- Томас! -- крикнул Олег настойчиво.-- Нужно поговорить с хозяином! Томас отпрыгнул от удара, принял на щит два других, крикнул весело: -- Ты такой же гость! -- Нужен ты. Воины заворчали. Олег ощутил устремленные со всех сторон враждебные взгляды. Кто-то негромко, но так чтобы он слышал, выругал свиномордых паломников, что лезут не в свои дела, когда вроде бы желудей в этом году уродилось вдоволь, а они все еще бурчат... Томас с разочарованием бросил меч одному из воинов, тот успел ухватить на лету за рукоять, остальные проводили Томаса до лестницы воплями и стуком в щиты рукоятями мечей. Вдвоем поспешно поднялись на второй поверх. Возле покоев Горвеля взад-вперед прохаживался воин, зевал, сонно тер кулаками глаза. Увидев Томаса и калику, оживился: -- Смена?.. А это вы... К хозяину? -- Да, -- буркнул Томас.-- Он здесь? -- Там леди Ровега. А сэр Горвель утром исчез. Рассеянную улыбку словно сдуло с лица Томаса. Олег толкнул двери, воин не успел остановить, вбежали в спальные покои. Леди Ровега с заплаканными красными глазами суетливо рылась в большой шкатулке. Еще две с откинутыми крышками стояли на лавке, одна лежала на полу. Она испуганно отшатнулась, заслушав топот, что-то в ее движениях было от взбешенной кошки. Увидев Томаса и Олега, за которыми вбежал страж, она всплеснула руками, сказала очень быстро, глотая слова: -- Сэр Томас, случилась беда... Мой муж и хозяин замка исчез! Томас растерянно развел руками, покосился на мрачного, как ночь, Олега, помахал стражу: -- Все в порядке, сторожи в зале... Иди-иди!.. Леди Ровега, он не отлучился на охоту? Помню, еще и меня звал... -- Он все собирался! -- ответила леди Ровега злым сдавленным голосом.-- Только мечтал, ибо у него не было свободного дня. Все строил, строил... А девок для утех хватало и на кухне, в челядной. Он не выходил за ворота замка с момента, как мы прибыли на эти дикие земли! Олег кашлянул, спросил негромко: -- Что в шкатулках? Она, как лесной хищник, мгновенно развернулась к нему, глаза дико сузились: -- Вчера еще были фамильные драгоценности!.. Мои, ведь я -- урожденная княгиня Бодрическая! Это я принесла ему, нищему рыцарю с длинным мечом, бриллианты, золотые серьги, цепочки с изумрудными подвесками, массу золота... Томас проговорил потрясенно, его рука уже нервно щупала рукоять меча: -- Кто-то из слуг? -- Сэр Томас, вы не в состоянии поверить, что рыцарь может быть не благороднее слуги?.. Никто в покои не заходил. Правда, ночью был странный гость. Они с мужем долго говорили, но... когда он уехал, в шкатулках все было на месте! -- Вы его заподозрили? -- спросил Олег быстро. Она надменно покачала головой: -- Нет, конечно. У него было лицо человека, привыкшего повелевать. Такие не унизятся до воровства. Отнять -- да, но украсть -- нет... Просто у меня появилась привычка перед сном перебирать свои драгоценности. Одеть в этой глуши некуда, так я просто держу в руках, трогаю, перекладываю... Олег обвел быстрым взглядом комнату, заметил свободный крюк, где раньше висел меч Горвеля. Спросил внезапно: -- Сэр Томас, а как наша сума с золотыми монетами? Томас побледнел от негодования: -- Ты осмеливаешься помыслить такое? На благородного рыцаря? -- Разве не он обокрал собственную жену? Томас метнул, как дротик, острый взгляд, выбежал из покоев. Часто прогремели железные шаги по каменным ступеням. Леди Ровега зло сжимала кулачки, костяшки на сгибах побелели. Она сказала вдруг: -- Ты, как я поняла, нечто вроде языческого духовника сэра Томаса? -- Не совсем точно... -- Подробности не важны, -- отмахнулась она все еще рассерженно.-- Будучи жрецом, ты должен знать своих людей лучше, чем их оружие. Скажи, согласится сэр Томас, если я предложу ему остаться хозяином замка? Олег отшатнулся: -- Но как же ленные владения... -- Король эти земли пожаловал могучему рыцарю, а не именно Горвелю. Тому, кто сумеет построить замок, удержать земли под властью христовых воинов. Королю все едино! Лишь бы хозяин замка был христианин, имел реальную власть, держал сарацинов в страхе! Олег помялся, предположил осторожно: -- Он сейчас вернется, лучше узнать у него самого. -- А кто эта Чачар? -- спросила она резко. Ее прекрасные глаза стали узкими, как две щелочки. -- М-м-м... женщина. Отбили у разбойников. Просила довезти ее до любого крупного города. -- Можно ее оставить и здесь, на кухне. Впрочем, если сэр Томас останется, то ей придется уехать. Она ведет себя чересчур откровенно. -- Я увезу ее, увезу, -- пообещал Олег торопливо.-- Просто ей нравятся красивые мужчины. -- Всем женщинам нравятся рыцари вроде сэра Томаса. Но я же не держусь так натурально? За дверью послышались торопливые шаги, Томас ворвался как ураган, еще с порога заорал трубным голосом: -- Сэр калика, ты очернил благороднейшего воина! Мы с ним спина к спине на стенах Иерусалима... Честнейший человек... Олег медленно бледнел. Холод охватил члены, Томас умолк на полуслове, брови удивленно поднялись: -- Что еще? -- Сэр Томас... Никому не говорил о чаше? Томаса словно ветром сдуло. По лестнице будто кто рассыпал железные шары: прогремел частый стук, и сразу все затихло. Олег не двигался, чувствуя себя глубоко несчастным и дивясь этому, ведь дело его не касается, Святой Грааль -- святыня враждебного ему христианства, служители Христа повинны в попрании его древней веры родян, уничтожении служителей великого Рода, бога всего сущего... Леди Ровега замерла, переводила непонимающий взгляд с бледного калики на раскрытую дверь и обратно. Ее пальцы машинально двигались по крышке шкатулки, следуя замысловатым узорам. Томас ворвался уже не как ураган, а как горная лавина. Он был страшен, губы посинели, а глаза вылезли из орбит: -- Чаша... исчезла! -- Горвель, -- прошептал Олег тяжело, словно ему на грудь навалили камни, -- что его заставило... Неужели они сами... Томас прохрипел в муке большей, чем испытывали самые страшные грешники в аду: -- Горвель -- честнейший человек... Мы с ним спина к спине! Одной шкурой укрывались, последним ломтем хлеба делились... Олег бросил осторожный взгляд на застывшую хозяйку замка, ее лицо было непонимающим, осторожно взял рыцаря за железное плечо: -- Если бы ему такое приказал король, Горвель отказался бы, верю. Но есть владыки, я тебе о них говорил, чьи приказы выполняются всегда. Томас, шатаясь, добрел до стола, рухнул на лавку. Голова упала на стол, громко звякнул шлем. Лицо его было перекошено страданием: -- Ты общался с богами, помоги!.. Скажи, что делать? Леди Ровега подошла с участливым видом: -- Бедный сэр Томас... Может быть, мой духовник что-то посоветует? Она незаметно от рыцаря сделала Олегу выразительный знак, будто вышвыривала из окна таракана. Ее нежные руки уже опустились на железные плечи Томаса, в глазах заблистали желтые огоньки. Олег кашлянул, сказал хрипло: -- Мне приходилось схлестываться с этими Тайными. Как видишь, цел... Я пойду седлать коней. А тебе, благородному рыцарю, есть о чем поговорить с благородной леди. Он быстро вышел, пинком захлопнул дверь. Страж вскочил, лапнул меч, Олег показал пустые руки, побежал вниз по лестнице. Чачар все еще сушила сапожки, весело напевала тонким, визжащим голоском. Камин полыхал так, словно женщина задумала сжечь замок. Олег быстрыми шагами прошел через зал, бросил коротко: -- Собирайся немедленно! -- Как, но... -- Опоздаешь, уедем без тебя! Она закусила губу, но не споря, как испуганная коза, метнулась в свою комнату. Калика был неузнаваем, лицо перекосилось, он словно весь сжался в тугой ком, торчали лишь когти, шипы и острые клыки. В конюшне старый конюх поведал, что под утро исчез любимый жеребец Горвеля. Хозяин его холил, берег -- жеребец в сражении под башней Давида вынес израненного Горвеля, бил копытами сарацинов, что пытались перехватить, прорвался через их цепи и принес потерявшего сознание рыцаря в ряды европейских войск. С того времени жеребец стоял в особом стойле, к нему был приставлен особый конюх. Горвель на нем выезжал только в самых торжественных случаях. Сейчас же стойло жеребца пусто, а никого больше этот зверь с роскошной гривой к себе не подпускал! Олег вывел своего жеребца без спешки, седлал неторопливо, мешки сложил на запасных коней. Чачар уже извертелась на гнедой лошадке, когда Олег так же угрюмо набросил сбрую на коня Томаса, затянул подпруги. Проверил крюки на седле, словно чуял, когда, в какой момент рыцарь вырвется из цепких рук прекрасной хозяйки замка. Чачар потемнела как туча, насупилась, в больших испуганных глазах блестели слезы. Олег вскочил в седло, и в это время двери замка распахнулись как от удара тараном. Томас почти скатился по каменным ступенькам, словно за ним гнались призраки. На последней ступеньке он резко опустил забрало, тяжело взгромоздился в седло, первым понесся к воротам -- молча. Олег пустил коня следом, за рыцарем тянулся невидимый шлейф женских духов. Он покосился на Чачар: ее нижняя губа была закушена, а запруда слез уже прорвалась, на щеках блестели мокрые дорожки. Если он уловил запах, то она, женщина до кончиков ногтей, могла различить в этом аромате любые оттенки... Ворота замка распахнулись, конские копыта прогрохотали по дощатому настилу моста. Дорога повела от замка прямо на запад, но Олег остановил маленький отряд, указал на отпечатки копыт: -- Направился к востоку. Впрочем, так и должно быть! Он повернул коня, Томас и Чачар послушно поехали следом. Томас, явно избегая соседства зареванной Чачар, торопливо догнал Олега, сказал обвиняюще, все еще не поднимая забрала: -- Святой калика, ты же знал! -- Что? -- Что надо леди Ровеге! Мог бы помочь другу... э... избежать тягостного разговора. -- Чтобы распяла меня на воротах? Я не рыцарь благородного происхождения, а простой паломник, что ищет своей дороги к богам... Впрочем, в этих краях и рыцарей распинают. Или бросают в каменоломни. -- Сэр калика... Я не выношу обижать женщин! Мы, рыцари, созданы Богом для защиты слабых, а женщины -- самые слабые и нежные создания на свете. Но мне пришлось гнусно обидеть леди Ровегу! Я признался, что уже обручен с леди Крижиной, самой прекрасной женщиной на всем белом свете. Олег посочувствовал: -- Сарацины нашли выход. По их закону можно иметь четыре жены. Впрочем, у нас это правило испокон веков. Славянин мог брать столько жен, сколько прокормит и оденет. Ряды сторонников ислама растут не зря так стремительно, рыцарь! К ним подъехала Чачар, не могла долго жить вне общества мужчин, спросила все еще с обидой в голосе, но с явным интересом: -- А верно, что в других странах двое или даже больше мужчин могут брать одну жену? Говорят, так поступают друзья, братья, приятели -- чтобы не разлучаться, расползаясь по семейным норам... Кони неслись галопом, ветер трепал гривы. Томас пропустил мимо ушей сдержанный ответ калики, сказал внезапно перехваченным голосом: -- Сэр калика, ты зря стараешься повеселить мое сердце. Оно горит как в огне. Как мог так поступить благородный сэр Горвель? Он просто украл, он бросил все: замок, обширные владения, прекрасную жену, верных вассалов! А что скажет король? Другие рыцари? -- Это все их мощь, сэр Томас. Даже у королей нет такой власти. Правда, сперва прекословил, но долго ли? Бросил нажитое, ушел в ночь как вор. Тайное дело выше всего. -- Тайное дело... Дело Тайных? -- Дело цивилизации. Томас на скаку всматривался в нахмуренное лицо калики, тот выхватывал взглядом примятые травинки, вдавленные камешки, неясные следы подков. Чачар напряженно вслушивалась, но молчала. Конь под нею стлался легко, размашисто. -- Семеро Тайных... за цивилизацию? -- Да, сэр Томас. Томас долго молчал, переваривал, молча сопел, пробовал всматриваться в отпечатки копыт, наконец взорвался: -- Дьявол тебя побери, сэр калика! Если они за цивилизацию, то ты... мы за что? -- За культуру, -- ответил Олег. Глава 10 Похититель в спешке не скрывал следы, и Олег нахлестывал усталого коня, стремясь настичь до наступления ночи. Томас пробовал переброситься парой слов с Чачар, она смотрела на него злыми обиженными глазами, судьбы цивилизаций ее почему-то тревожили мало. Томас снова догнал Олега, спросил настойчиво: -- Разве цивилизация и культура... не тоже самое? -- Не одно и то же, сэр Томас. Не одно! Томас долго скакал молчаливый, насупленный. Когда заговорил, в глазах стояло откровенное страдание: -- Когда лезли на стены Иерусалима, обагряя их своей кровью... и кровью врагов, как было просто! А сейчас? Я всегда думал, что цивилизация стоит на стороне добра. Я себя считал цивилизатором! -- Сэр Томас, цивилизация -- это топор. Им можно срубить дерево, нарубить сухих веток для костра, можно зарубить человека. Чем цивилизация выше, тем топор острее. -- А культура? -- Культура -- это невидимые пальцы, что хватают тебя за руку, когда ты замахиваешься на человека. Это нравственный закон, который живет внутри тебя. Ночь опускалась быстро, тени от деревьев уже стали черными как угли. Олег направил коня к зарослям кустарника, предполагая, что там прячется небольшой ключ. Следы коня Горвеля были совсем свежими, не наступи ночь -- догнали бы. Впрочем, Горвель ночью тоже не сдвинется с места, здесь много норок хомяков, конь сломает ноги. Томас распряг коней, подвесил к мордам мешки с овсом, стреножил. Олег разжигал крохотный костер, тщательно укрывая пламя за пышными кустами, принес ломти хлеба и мяса. Томас спросил с неловкостью: -- Сэр калика... А как же Христос? Он за нашу западную цивилизацию? Олег с неловкостью опустил взгляд, смущали чистые, честные глаза молодого рыцаря: -- За культуру, сэр Томас. За культуру! Сатана гораздо цивилизованнее, разве не видно? Знает больше Христа, умеет больше, чудеса творит направо и налево. Свободен, смел, широк взглядами, не скован никакими законами. Ни внешними, ни внутренними. Простоватый и вроде бы не очень умный, Христос перед этим напористым парнем совсем растяпа!.. Но он добр, он готов отдать жизни за нас, грязных и невежественных!.. И отдает, хотя люди не стоят и его мизинца. Но -- странное дело! -- люди, устыдившись , начинают карабкаться к свету, к добру. Жертва Христа была не напрасна, вот этого умнейший Сатана до сих пор не может понять... И недоумевает, почему он, гениальный и смелый, терпит поражение за поражением! Долго ужинали молча, за их спинами в темноте пофыркивали кони. Чачар спросила тихонько: -- А почему он терпит поражения? Если он умнее, смелее? Олег чуть усмехнулся, красные блики играли на его лице: -- Одного ума мало. Как и отваги. Человеку мало. Когда улеглись, Чачар долго умащивалась между двумя мужчинами, зябла, ее нужно было согревать с двух сторон, то нос холодный, то вовсе ледяные ладошки, то мерзла спина. Томас смущенно покашливал, а Олег сказал утешающе, чувствуя, что мысли молодого рыцаря все еще далеко от этого костра и молодой женщины, что извертелась между ними: -- Не всегда цивилизация лишь зло. Ваш Бог, как я понял по вашим истинам, вроде бы и культурен насколько может, и в меру цивилизован. Значит, можно... Ранним утром едва рассвет окрасил облака алым, Олег безжалостно поднял Томаса и Чачар. Чачар ночью ухитрилась, извиваясь как уж, заползти рыцарю в железные объятия, но Томас в походах спал, не снимая доспехов, и Чачар выгреблась утром в синяках и царапинах. Бедный Томас, потерявший чашу, даже не заметил, что ему старались хоть чем-то возместить потерю, что у него была ночь любви. Продрогшие кони рвались перейти в рысь, даже в галоп. Олег удерживал, всматривался в следы. Не проехали и версты, когда обнаружили опаленное пятно, зола еще хранила тепло. Томас досадливо крякнул, ударил себя кулаком по лбу. Олег проверил лук, повел плечами, поправляя за спиной колчан со стрелами. Томас косился синим глазом, начинал суетливо подергивать меч в ножнах, хлопать железной ладонью по боевому топору. Чачар часто выезжала вперед, теперь на нее орали и шикали два голоса, велели не высовываться, смирненько ехать сзади. Чачар обиделась окончательно, отстала, поехала не обращая на мужчин внимания вовсе. Чтобы показать лишний раз свою гибкую фигуру, на скаку свешивалась с седла, хватала головки цветов. Томас и Олег ехали настороженные, шарили взглядами по сторонам. Над дальними кустами с криком кружили сороки, мужчины обменялись взглядами, поправили рукояти мечей. Наперерез в сотне шагов выехало четверо вооруженных мужчин -- на боевых конях, хмурые, собранные. Все выглядели очень опасными. Они перегородили дорогу, и так стояли в угрюмом ожидании. Двое одеты по-европейски, в тяжелых латах, шлемах с ниспадающими на плечи кольчужными сетками, что надежно защищали шею от сабельных ударов до тех пор, пока не явились франки с их тяжелыми, как молоты, мечами и массивными, как наковальни, топорами. Двое были явно сарацины -- сухие, смуглые, на горячих арабских скакунах, те зло грызли удила, нервно перебирали точеными ногами, стремясь распластаться в бешенной скачке, для которой родились и росли. Сарацины блистали легкими булатными доспехами, редкими даже для знатных арабов, на обнаженных саблях вспыхивали синеватые искорки -- знак лучшей дамасской стали. Их лица были надменными, неподвижными, но в посадке, развороте плеч просматривалась готовность к стремительной схватке, столь молниеносной, что тяжелые европейские рыцари не успеют даже пришпорить могучих коней, а бой уже закончен. -- Олег, -- сказа Томас негромко, едва ли не впервые называл калику по имени, -- мне кажется, день начинается неплохо. -- Я не люблю, когда загораживают дорогу, -- ответил Олег грустно. -- Хлипкий заборчик! -- возразил Томас.-- Всего четыре доски! -- Но не гнилые... Он покосился на Чачар. Женщина замерла, ее ладошки прижаты ко рту. Глаза широко распахнулись в страхе и недоумении: только что срывала цветы, уже придумала под каким предлогом поднести букет столь застенчивому рыцарю, а тут на фоне синего безоблачного неба выросли четыре грозовые тучи с блистающими молниями сабель! Что случится с нею, если ее защитники будут убиты, а враги уцелеют? -- Я беру на себя франков, -- заявил Томас высокомерно. Тон его исключал любые возражения. Он с металлическим лязгом опустил забрало, скрыв лицо, ставшее злым и надменным.-- А ты отвлеки сарацинов. Займи их чем-нибудь. -- Всегда выбираешь лучшее, -- обвинил Олег. -- В другой раз будешь выбирать ты, -- пообещал Томас. Вся четверка медленно пустила коней навстречу. Сарацины держались в седлах неподвижно, обнаженные сабли уже блестели в их руках, а оба латника переглядывались, зло усмехались. Один вдруг заорал громко: -- Постарайся умереть сразу, англ! А ты, странник, можешь убираться к своим языческим дьяволам. Конечно, надо бы содрать с вас шкуры... С живых, конечно. Ладно, все потехи возместим на девке. Уже дрожит от нетерпения, не дождется, ха-ха! Чует настоящих мужчин! Клянусь она получит все и чуть больше, прежде чем отдаст душу. Они остановили коней в шагах десяти напротив друг друга. Арабские скакуны грызли железо удил, храпели, а тяжелые битюги франков, если бы не обмахивались лениво хвостами, можно было бы принять за каменные статуи. Томас, видя, что натиска не ожидается, одним быстрым движением отшвырнул копье и выдернул из ножен меч. Все четверо противников покачивали в руках кривые сабли, которые Олег по старой привычке все еще звал хазарскими мечами. Олег в растерянности похлопал себя по карманам, пошарил за пазухой справа, поискал слева, внезапно его лицо озарилось радостной улыбкой, словно изловил зловредную вошь. Четверо противников издевательски хохотали, сарацины -- сдержанно, с чувством полного превосходства, латники раскачивались в седлах. Томас хмурился, стало неловко за калику, даже отодвинулся чуть, словно ничего не имеет общего с ним, но противники захохотали лишь громче, злее. Олег что-то тащил из-за пазухи, внезапно его рука молниеносно дернулась, в ней блеснуло, он очень быстро взмахнул еще, и тут же повернулся к злому рыцарю, сказал недоуменно: -- Что-то у меня противники уже кончились. Дай одного из твоих. Сарацины раскачивались в седлах. Один, у которого рукоять ножа торчала между зубов, повалился на гриву скакуна, а другой вскинул руки, ухватился за рукоять чужого ножа, что погрузился в горло на палец выше края кольчуги. Кровь брызнула двумя тугими струйками, в пробитом горле зашипел воздух. Сарацин раскачивался сильнее, упал, сапог запутался в стремени, испуганный конь шарахнулся, в страхе помчался волоча труп. Сердобольная Чачар поскакала вдогонку, жалея обезумевшего от страха коня. Все произошло в считанные мгновения. Двое латников смотрели неверящими глазами, смех не успел замереть на губах, а их уже осталось двое против двоих: сильных, умелых, опытных -- из которых даже простоватый с виду паломник оказался простоватым лишь с виду. Томас тоже хлопал глазами, рот его был раскрыт: -- Быстро... Вот так ты и кабана съел раньше, чем сели за обед! -- Кто смел, тот двух съел. Я беру левого? -- Только с отдачей! -- предупредил Томас оскорбленно. Оба латника переглянулись, уже не так уверенно тронули коней. Один сближался с Томасом, другой, с саблей в правой руке, круглым щитом в левой, медленно поехал на Олега. Легкий щит был постоянно в движении, теперь швыряльный нож отскочил бы, как брошенный камень, но швыряльных ножей у Олега уже не осталось. Он вытащил из ножен огромный меч, проговорил медленно: -- Можете уйти целыми. Латники не успели шелохнуться, как Томас заорал зло: -- Без драки?.. Я останусь опозоренным? Крестоносец? Не давая латникам опомниться, он погнал тяжелого коня на противника. Его огромный меч хищно заблистал над головой, яркое солнце играло на железных доспехах, разбрасывало слепящие искры. Он с грохотом сшибся с правым, тут же крутнулся в седле к левому, которого оставил Олегу, тот едва успел закрыться щитом, но от страшного удара щит разлетелся вдрызг, а рука наемника, судя по исказившемуся лицу, онемела. Томас подставил свой огромный, как дверь, стальной щит под удар сабли правого, живо развернулся к левому и заорал в ярости: из левого уха латника уже торчало кокетливое белое перо лебедя. Окровавленное острие высунулось из правого уха на три ладони. -- Ты одолжил! -- напомнил Олег быстро. -- А потом передумал! -- рявкнул Томас. Он увидел новую стрелу в руках Олега, завизжал сорванным голосом.-- Не смей!.. Не смей, говорю! Он сшибся с оставшимся латником, оба были тяжелые, кони под ними -- богатырские, могучие. Томас и латник сражались в одинаковой манере: останавливались перевести дыхание, люто пожирали друг друга глазами, шатались от собственных богатырских ударов, на версту вокруг шел грохот, треск, словно под ударами грома раскалывались огромные скалы. У латника была острая сабля, он орудовал намного быстрее, чем Томас рыцарским мечом, но Томас не зря таскал два пуда железа: сабля лишь высекала искры, щербилась, а Томас с проклятиями рубил страшным мечом, чаще всего поражая пустое место. Приблизилась и остановилась в сторонке Чачар, держа в поводу храпящего арабского скакуна, второй конь отбежал неподалеку, нервно прядал ушами, слыша страшные удары железа по железу, но не убегал. Олег спрыгнул на землю, вытащил и вытер свои швыряльные ножи. Чачар побелела, ерзала в седле, умоляла взглядом помочь отважному Томасу, который отчаянно сражается с гадким и лохматым преступником. -- Нельзя, -- ответил Олег в ответ на мольбу в ее глазах.-- Здесь великая разница в... мировоззрении. Для крестоносца важнее сам поединок, чем результат! Потому обставляет ритуалами, танцами, поклонами, бросанием перчатки, позами. А для сарацина... или осарациненного важна лишь победа. Любой ценой! Он готов в грязи вываляться, сподличать, в спину или ниже пояса ударить... Если цивилизация победит, то это станет обычным делом. Никто не удивится и не станет вмешиваться, если на их глазах будут бить лежачего. Томас сам не подозревает, что сражается за культуру -- ведь лучше погибнет, чем допустит нечестный прием! Потому мне нельзя, оскорбится навеки. Чачар напряженно следила за ужасной схваткой, вздрагивала и съеживалась при страшных ударах, грохоте: -- А ты?.. Сарацин или европеец? -- Русич, -- ответил Олег.-- А это значит, что во мне живет европеец, сарацин, викинг, скиф, киммер, арий, невр и много других народов, о которых даже волхвы не помнят. Широк русич, широк!.. Раздался страшный грохот раздираемого железа. Латник качался в седле, в одной руке зажал обломок сабли, в другой судорожно сжимал ремень от щита. Томас ударил крест-накрест, рассеченное тело осело, заливая седло кровью: голова и рука с частью плеча упали на одну сторону, куски туловища -- по другую. Конь всхрапнул, нервно переступил с ноги на ногу, но остался на месте. Томас обернулся к Олегу и Чачар, поднял забрало блестящей от крови рукой, в которой еще был красный меч. Глаза его подозрительно обшаривали лица друзей, выискивая насмешку или иронию. Чачар вскрикнула негодующе: -- Зачем так рисковал? Он мог тебя убить! -- Война! -- ответил Томас гордо. -- Но паломник избавился от троих без всякого риска! Томас с неприязнью окинул Олега взглядом с головы до ног: -- В нем нет рыцарского задора. Нет упоения схваткой! -- Чего нет, того нет, -- согласился Олег. Вместе с Чачар они собрали оружие, очистили, погрузили на коней, которых стало на четыре больше. Томас спешился, собрался рыть могилы. Олег удержал: -- А ты знаешь, кого закопать, кого сжечь, кого оставить так? В этом сумасшедшем краю перемешались все веры и религии. Томас в затруднении чесал мокрый лоб. Чачар подвела коня, предложила ласково: -- Садись. Их найдут раньше, чем растащат стервятники. -- Кто найдет? -- Родственники, -- ответил за Чачар калика с тяжелым сарказмом в голосе. Честный Томас хотел было спросить удивленно, какие у наемников могут быть родственники в этих краях, но увидел лица калики и Чачар, молча обругал себя и вернулся к коню. Калика хмурился все чаще, рассматривая следы конских копыт. Пальцы его время от времени трогали деревянные бусы на длинном шнурке. Степь перешла в холмистую равнину, а открытое пространство с низкой травой сменилось густыми тенистыми рощами, зарослями колючего кустарника, глубокими оврагами. Дважды пересекали вброд широкие ручьи, распугивали живность: стадо кабанов, зайцев, видели оленя. Олег часто поворачивал, делал петли, слезал и щупал землю. Томас не выдержал, спросил раздраженно: -- Случилось чт