бла-а-а-агородному? -- Просто тяжело, сэр калика. В зеленых глазах промелькнула искорка сочувствия, но голос оставался холодным и неприятным: -- У каждого своя ноша. Олег прошел вдоль берега, остановился на пригорке, обозревая окрестности. Томас торопливо оделся, догнал. Он чувствовал себя так, будто его окунули в прорубь. Яра появилась с заплечным мешком, быстрая и решительная. С Томасом избегала встречаться взглядом, быстро пошла вперед. -- Я здесь бывала однажды... Олег покачал головой. -- Во сне? -- Охотилась. Теперь Томас смотрел недоверчиво. Олег заметил, усмехнулся: -- Когда Топтыга расхвастался на пиру у князя киевского, что он-де всех купит, такой богатый, князь разгневался и велел запереть его в погреб. Пришлось его женке, Моряне Путятичне, переодевшись мужиком, ехать выручать своего дурня. Ну, побила княжеских дружинников в борьбе, в стрельбе из лука, конной скачке. А вместо дани взяла пленника из погреба, чтобы, значит, развлекал ее и тешил в дороге... Есть женщины в русских селениях, Томас!.. -- Наверное, есть, -- согласился Томас, посмотрел на Яру. -- Жаль, не встречал еще. Калика спросил Яру: -- Эта Моряна Путятична не в этих краях охотилась? Яра ответила неприязненно: -- С ума сдвинулся, отшельник. Пустили бы ту бабищу! Там земли князя тьмутараканского. -- Грубые люди, -- посетовал Олег. -- Поохотиться -- разве дичи убудет? -- Дичи не жаль, а лазутчиков да разведчиков здесь не жалуют. -- Их нигде не жалуют, -- пробормотал Олег. -- А зря... Как бы еще узнавали, где что деется? В затерянной среди дремучего леса избушке трое мужчин сидели у очага. Смотрели не в пляшущие языки пламени, как часто сидят подле огня мужчины, а в огромное блюдо, что лежало на полу. Расписные цветы по ободу, диковинные птицы -- рисунок прост, трое собравшихся лишь одаривали пренебрежительным взглядом, видали работы мастеров, не простого люда, -- а вот странная матовая поверхность заставляла морщины на лбу взбираться одна на другую. Простой мужик сделал! И в то же время уже не простой. Как же просыпается в человеке эта искра, о которой упорно говорил Великий Изгой, эта капля огненной крови их древнего бога Рода? Творитель один, а тот, кто в состоянии придумать что-то еще, по словам Изгоя, становится вровень с самим Родом, богом богов, творцом всего сущего, и его по-праву называют со-творителем. Самая опасная ересь, ибо человек -- всего лишь раб, это надо вдалбливать в мозги и души. -- Ладно, -- сказал наконец Старший, -- мы сами творцы целого мира. Цивилизацию творим, целые народы из грязи да дикости тащим! А что где-то в глуши придумало нечто новое по мелочи... -- Да, но как придумано, -- вздохнул другой. -- Просто. Наши умельцы, если бы такое и удалось им, то это была бы целая гора из дорогих зеркал, старой бронзы, золота и редких камней. Третий покачал головой. -- А как отдал? За ковш хмельного вина. Упьется и сгинет, как пес подзаборный. Что за народ, что за народ... Русичи, говоришь? Старший потемнел. Он был молодым послушником, когда на Совете решалось: быть или не быть новому народу. Тогда они проиграли, из Тайной Семерки кто-то вовсе погиб, такие ходили слухи. Новый народ теперь топчет землю, строит города, но еще больше пьет, дерется, спит да чешется, а ежели и сотворит что невиданное, то тут же и загубит так гадко, что и придумать трудно. -- Показывай, -- сказал он резко. -- Как работает? Второй достал из сумки крупное красное яблоко, поднес ко рту, затем, словно опомнившись, с озорной усмешкой положил на блюдо. Яблоко покатилось, стукнулось, должно бы замереть, но покатилось по кругу, за ним оставался бледный размытый след. Мелькнуло красные искры, вроде бы что-то пробежало... Двое всматривались пристально, сдвинули головы, пытаясь рассмотреть в дымной быстро исчезающей дорожке изображение, третий наблюдал с озорной усмешкой. Когда двое старших уже утомились, легонько толкнул яблоко. Оно пошло поперек, оставляя все ту же дорожку. Несколько раз пробежало по блюду, заполнило серебристым туманом. В глубине начало проступать четкое изображение. Старший метнул на младшего огненный взгляд. -- Все забавы тебе! А управлять им как-то можно? -- Нет ничего проще. Он наклонился, всматриваясь в блюдо. Пробежали синие полосы, медленно проступило зеленое. Вырисовался лес. На поляне сидели у костра трое: крепкий молодой мужчина с красивым мужественным лицом, сгорбленный, словно в печали, мужик средних лет, а по ту сторону костра штопала платье молодая женщина. За их спинами блестели разобранные доспехи, меч, небольшой щит, вспучивались два мешка. На огне жарился на вертеле заяц. Молодой мужчина время от времени переворачивал добычу, можно было рассмотреть могучие мускулы. Двигался он с ленивой грацией, синие глаза смотрели остро. Старший ощутил холодок: он не любил таких людей. Говорят мало, поступают быстро и круто, нетерпимы к себе и к другим. С ними не договоришься, нельзя пойти на компромисс, сделку. -- Они? -- Да. Этот, что истекает слюной, и есть тот рыцарь, которого велено остановить. -- А простолюдин и женщина? Младший отмахнулся. -- Калика пристал по дороге. Знает местные дороги, потому его терпят. Женщину спасли от половцев... Постараются избавиться побыстрее, понятно. Калика отстанет, когда доберутся до его мест... Да разве он или женщина помеха? -- Я просто все хочу знать, -- оборвал Старший раздраженно. -- Почему не могли их просто устранить? -- Пробовали. -- И что же? -- От наших отрядов, посланных наперехват, остались только пятна. -- Мокрые? -- Наоборот, сухие и горячие. Кто-то или что-то уничтожало их раньше, чем эти трое замечали засады. Они и сейчас, похоже, не ведают, что за ними охотятся. Второй нахмурился, сказал предостерегающе: -- У них пытались отнять то, что они несут, еще в Константинополе, а они все еще не ведают? -- Они полагают, что уже расправились со всеми. -- Тогда они должны знать, что поразили самих Тайных. А могут ли они знать такое? Младший развел руками. -- Слишком многое мы не знаем. Похоже, им просто повезло. -- Я бы на это не ставил. Я бы вел себя так, будто передо мною самые серьезные противники. Полянка приблизилась. Рыцарь снял зайца, разломил. Облачко душистого пара на миг затуманило изображение, трое словно ощутили аромат душистого мяса. А у костра уже ели быстро и весело, как едят здоровые люди после целого дня трудной работы. Донесся удивленный голос рыцаря: -- Вроде у нас соли не было... Как ты сделал, сэр калика? -- Золой посыпал. -- Гм... запомню. -- В следующем походе против сарацин применишь. Было видно, как на чистое лицо рыцаря набежала тень. Он задумался, в зубах застыл крупный кусок мяса. Проглотил, наконец сказал: -- Я бы пошел... Святое дело! Но и брак освящается церковью. А меня он как раз и ждет. -- Чистая дева на балконе? -- Сэр калика, если я донесу чашу, а я ее все-таки донесу, то я могу сказать с чистой совестью: Господи, я сделал все, что в моих силах! Кто может, пусть сделает больше, а мне предстоит трудный путь в семью. Старший сказал вполголоса, глаза не отрывались от чистого лица рыцаря: -- О какой чаше он говорит?.. Почему так важно ее донести? -- Мастер, он несет эту чашу из Иерусалима. -- Тихо! На поляне у костра видно было, как женщина метнула острый, как нож, взгляд в спину рыцаря. Калика снял языком капли жира с ладони. -- Ладно, утро вечера мудренее. Завтра выйдем к реке, а как на ту сторону, еще не знаю. Переправа далеко справа, а слева -- вовсе за сотню верст... Свет постепенно темнел, видно было только яркое пятно костра. Старший кивнул с мрачным удовлетворением. -- Переправа? Хорошо, поможем. Младший снял яблоко, сунул блюдо в мешок. Они сели за стол, когда второй сказал задумчиво: -- Что-то странное с этим каликой... Я наблюдаю за этими местами давно. Переправа была уничтожена лет сто тому. Еще печенегами... С тех пор никто о ней не слыхивал. -- Давно он в этих краях не бывал... -- сказал младший безучастно. Затем умолк на полуслове. Глаза его полезли на лоб. В полночь калика толкнул рыцаря, тот вскочил -- настороженный, ладонь на рукояти меча, сразу вперил взгляд во тьму, будто и не спал. -- Все тихо, -- успокоил Олег. -- Не забывай подбрасывать хворост. Мелкий, прогорает быстро. Он улегся, накрыл голову волчьей шкурой. Женщина мирно спала по ту сторону костра. Ее пухлые губы чуть приоткрылись, на лице было удивленно-обиженное выражение. Томас отвернулся поспешно, показалось, что подглядывает, а это недостойно добродетельным воинам Христовым. Томас сел спиной к огню -- только безумец садится на страже к огню лицом, -- всматривался и вслушивался. Ночь на редкость тихая, звезды по-северному мелкие, но острые, как осколки стекла, а на востоке уже светлеет полоска. Нелегкий крест возложила на него судьба. Волосы на затылке шевельнулись. В теплой и тихой ночи словно невидимое крыло холода коснулось его с головы до ног. Коснулось и пропало, но ощущение тревоги осталось. А он привык доверять своим ощущениям. Кто не доверял, уже не вернутся из великого похода за освобождение Гроба Господня... В небе пронеслась хвостатая искорка. Томас перекрестился, проводил настороженным взглядом. Когда звездочка падает, кто-то умер, как говорят, но сейчас отдал богу душу не меньше чем король. А то даже император. Хвостатая звезда пронеслась через полнеба, разрослась, за ней потянулся сноп искр. Томас углядел даже черное тело с растопыренными крыльями. Земля дрогнула от тяжкого удара. В сотне шагов взметнулся сноп пламени, прогремел натужный рев. Ревел могучий зверь, немолодой, раздраженный. В реве слышалась угрюмая мощь и беспощадность. Томас положил обнаженный меч на колени. Калика перевернулся на спину, сказал сонно: -- Не спишь? -- Заснешь тут... -- Добро... Он засопел, повернулся на бок и попытался натянуть несуществующее одеяло. Женщина спала беспробудно, лицо выглядело очень юным и беззащитным. За лесом снова полыхнуло огнем, багровые отблески упали на ее лицо. Томас осторожно накрыл ее своим плащом. Дракон взлетел, видно было, как распростер крылья над лесом. Сноп огня вырвался из пасти. Томас наконец рассмотрел, что навстречу дракону стремительно двигается розовое пятно. Дракон был на половине пути к нему, когда оно превратилось в блистающее облако. -- Пресвятая Дева! -- взмолился Томас. -- Кто с кем дерется? Облако приняло форму гигантского раскаленного копья. Дракон в последний миг метнулся в сторону, но дохнул жаром, вывернув шею. Хвост копья заискрился и рассыпался. Тут же копье обратилось в огромного зверя из огня и молний, метнулись один к другому навстречу, сшиблись в треске молний и грохоте, от которого задрожала земля. -- Сэр калика, сэр калика! Волхв с неудовольствием приоткрыл один глаз: -- Опять не спится? -- Сэр калика, посмотри, как дерутся! -- Эка невидаль... Все время кто-то с кем-то бьется. Радуйся, что бьют не тебя. -- То-то и странно. Мы рядом, а кидаются друг на друга. -- Вот и смотри, зато не заснешь. Дракон ревел и рвал когтями волшебного зверя, тот неустанно менял форму, однако дракон как-то удерживал, хватал пастью. Молнии полыхали так часто, что видно было только непрерывный трепещущий, как крылья бабочки, свет. Женщина наконец проснулась, глаза были как два блюдца. -- Что это? -- Морды друг другу бьют. -- За что? -- Сэр калика считает, наши мешки делят. Она смотрела непонимающе. Одна огненная стрела вонзилась в землю уже в десятке шагов. Противники взмыли выше, на миг исчезли за невидимыми в ночи тучами. Грохот стал глуше, молнии блистали темно-багровые, раскаляя и поджигая облака. Сверху накатила теплая волна, их обдало запахом паленой шерсти. Томас с завистью покосился на калику. -- Никогда не понять мне отшельников... Страшатся нарушить какой-либо ритуал, а на такую драку даже не повел глазом! -- Может быть, ему грешно? -- Смотреть? -- Смотреть и не вмешаться -- это нехорошо. Так нас учили в детстве. Томас с удивлением покосился на девушку. -- Вас что, тоже в пещерах учили? У нас в просвещенной Европе даже короли не умеют читать и писать. -- Просвещенной? -- Ну, верой просвещенной. Это важнее, чем уметь складывать закорючки в слова. А сэр калика... Я думаю, не просыпается нарочно. По твоим словам, ему надо быть на чьей-то стороне... А он, судя по всему, и сам не знает, кто и за что дерется. Лунный свет падал на ее лицо. Глаза казались темными впадинами, кожа неестественно бледной. Вся она показалась рыцарю непривычно тонкой, совсем не той сильной и уверенной поляницей, какой видел ее всегда. -- Я вообще боюсь темноты, -- призналась она вздрогнув. -- Такой, -- ответил он искренно, -- я тоже. Из туч падали с ревом, скрежетом и в сполохах молний дракон и его противник, что начал расплываться туманом, исчезать... Уже едва заметной светящейся дымкой опустился за лесом, и вдруг там возникла темная мрачная гора, а на горе вырисовывался на все более светлеющем небе замок -- с зубчатыми башнями, перекидными мостами, окруженный высокой стеной. Дракон поднялся в воздух выше, кинулся на замок, как падающая лавина. Томас зажмурился и сжался в комок, когда дракон ударился грудью о замок. Земля затряслась, позже донесся густой гул, будто ударили в гигантский колокол. Томас видел, как дракон, будучи почти вровень с замком, перегнулся через стену, хватал страшной пастью башню. Вдруг замок озарился светом, будто там лишь сейчас проснулись. Дракон яростно взревел, сшиб вторую башню, но свет слепил и жег, дракон ревел от боли и ярости. Земля тряслась, воздух стал сухим и горячим. Томас смотрел на битву исполинов остановившимися глазами. Костер угасал, женщина бросила на багровые угли ветку. Томас опомнился, калика велел огонь поддерживать, швырнул остаток хвороста. Не занялось, женщина поспешно встала на четвереньки, дула на угли, смешно раздувая щеки. Багровый свет освещал ее лицо снизу, оно показалось Томасу чужим и страшноватым. Костер наконец разгорелся, но рассвет явственно теснил тьму. Томас начал поглядывать на калику: будить, не будить? Заодно можно расспросить о странных противниках. Томас начал догадываться, почему калика спит. Дракон и волшебство могут драться всю ночь и весь день. Не лишать же себя сна или обеда. Женщина решила за него: калика открыл от толчка один глаз, другой, сел, сладко потягиваясь. -- Черт-те что снится ночью. -- Да уж, -- сказал рыцарь ядовито. Тяжелый удар потряс землю, подернутые серым пеплом угли подпрыгнули, запылали коротким ярким огнем. -- Взгляни-ка туда. Волхв почесался, зевнул, глаза были еще сонными. -- А, вот почему мерещилось всякое... Ты бы испек зайчика или хотя бы пару рябчиков. Дорога длинная! Томас сказал обидчиво: -- Испечешь! Все зверье от страха попряталось под листья, дрожмя дрожит. -- Вот и бери голыми руками. А-а, ты ж умеешь только по-рыцарски, когда сотня загонщиков прямо на тебя выгонят оленя. Да еще и привяжут! -- Сэр калика, -- сказал Томас дрожащим от негодования голосом, -- я понимаю, что ты спал плохо, снилось что-то гадкое, но нехорошо все вымещать на мне! -- Нехорошо, -- признал Олег сокрушенно. -- Винюсь, сэр Томас. Как ты думаешь, если снится коза на веревке -- к добру ли? Томас указал пальцем через плечо, где противники метали друг в друга целые реки молний. -- Если такая коза, то явно к добру. К добру и радости. Подойди поближе, от радости запоешь и даже затанцуешь. Калика достал из мешка краюху хлеба, разломил. На дракона и сверкающий замок даже не повел бровью. Глаза у него были грустные и усталые. Из замка били непрерывные струи света. Дракон корчился, отступал, бросался сбоку, бил лапами, Его черные крылья полностью накрывали замок, но струи света прожигали рваные дыры, наконец крылья вовсе превратились в лохмотья. С отступлением ночи замок и дракон бледнели, а молнии становились все слабее. Гром уже не сотрясал землю, ревел измученно, как старый больной зверь. Калика отряхнул крошки, сунул остатки хлеба в мешок и поднялся. Из-за виднокрая полыхнул яркий луч, поджег первое облачко. Оно заполыхало оранжевым огнем, озарило и землю. Замок стал вовсе призрачным, заколыхался, как утренний туман. Дракон рос, гигантские крылья отделились от грузного тела, поднялись выше и рассеялись в небе. Туловище дракона превратилось в клочья тумана, те унесло свежим ветерком. -- Ну вот, -- сказал Томас с облегчением, -- пошел черт по тучу, а из нее и стрельнуло. Не зная броду, поперек батьки в пекло не лезь! -- Пошли, -- сказал калика. -- Я от твоих поговорок скоро на дерево полезу. Глава 10 Томас дивился, как умело прятались росские поля в лесу. Степь грозила набегами, от нее отгораживались диким непроходимым лесом. Деревья-великаны, корявые ветви опускаются до земли, не пройти, не проехать. Мало того, деревья валили умело, вершинами крест-накрест, человеку не пробраться, а вся сила степняка во внезапном налете, в скорости. Не будь калики, Томасу не выбраться бы, сгинуть среди лесных завалов. Тот как-то помнил, а скорее понимал, где свернуть, где сдвинуть поваленное дерево, чтобы сразу открыть дорогу. Извилистые засеки то уводили в колючие заросли малинника, калины, орешника, то хитро заманивали в топкие ручьи. И уж когда рыцарь совсем отчаивался, мог же и калика заблудиться, неожиданно деревья расступались, впереди открывались зеленые тучные поля. По лугам паслись огромные стада туров. Калика убеждал, что это домашний скот, только в нем много дурьей крови. Пастухи большей частью были пешие, но плащи растопыривали секиры на длинных рукоятях. Почти у всех за плечами торчали луки и колчаны, а рогатинами загоняли обратно отбившихся от стада животных. Однажды шли через странный лес, в котором не было ни оленей, ни лосей, ни кабаньих стад, даже птицы не стрекотали. Земля была голая, мох был только на деревьях, а те возносили к небу такие же голые ветви. За день истратили остатки еды, а к вечеру калика лишь убил палкой большую толстую змею. Когда он взялся сдирать с нее шкуру, Томас спросил неверяще: -- Ты что... собираешься ее съесть? -- Боже упаси, -- отшатнулся Олег. -- Как мог на меня такое подумать? Смотри, какая здоровенная! Здесь хватит на троих. Он развел огонь, ибо круто изогнутый свод неба из сверкающе-голубого стал синим, потемнел, на нем зажглись звезды. А разгорелись они во всем блеске на черном, как бархат, небосводе. Луны не было, но Олег видел по звездам, что ночь течет к началу второй четверти. Мог бы сказать и точнее, мог даже очень точно, но в той жизни, которую вел, почти все точные знания были не к чему. Чаще просто вредили, либо ярили душу. Когда он аккуратно нарезал змею ломтиками и насадил их на прутики, Томас отстранился. -- Не понимаю, как ты ее будешь есть! Калика подумал, согласился сокрушенно: -- Ты прав. Ее бы с лучком да чесночком. Яра сказала с отвращением: -- У моего бати как-то свиньи затоптали гадюку, что ползла через скотный двор... Так сами и съели. А люди змей не едят. -- Человек не свинья, -- возразил калика, -- он ест все. Это верующие налагают для себя запреты, чтобы отличаться от других. Иудеи не едят свинину, до которой падки англы, англы не едят кузнечиков, которых обожают сарацины, сарацины в пост не едят днем, а до отвала наедаются ночами... -- Все равно, -- сказала Яра решительно, -- я гадюку есть не буду! Боги наложили запреты на гадов. -- Так на гадов, не на людей же. -- Запрет есть гадов! -- Не знаю... -- сказал калика раздумчиво, -- Запреты бывают разные. Вот, помню, как-то двое голодных после битвы ходили среди трупов, карманы выворачивали, в сумках шарили... Смотрят, один трупец лежит рылом вверх, живот распорот, а желудок полон... Видать, поел плотно перед битвой, еда не успела перевариться, ну, разве что самую малость. Один говорит другому, давай, мол, съедим. Другой подумал-подумал, поколебался и отказался. Холодное все, говорит. Застыло! Труп-то вовсе окоченел. Если бы чуть раньше... А первый взял и выел у того из распоротого желудка остатки полупереваренной еды. Да только в самом конце попался ему волосок. Ну, понятно, стошнило. Любого из нас бы... Тут второй и говорит довольно: ура, в твоем пузе нагрелось! И подобрал с земли, поел... Томас сидел весь зеленый, даже покрылся пятнами, похожими на трупные. Буравил калику ненавидящим взором. Яра прижала ладонь ко рту и пропала за кустами. Калика гнусно улыбался: -- Ну, будешь есть змею? От жареных ломтиков вкусно пахло. Во рту Томаса скопилась слюна. Он шумно сглотнул, сказал хрипло: -- В поле и жук -- мясо. Буду. Но если ты действительно маг, а я видел тебя в деле, мог бы спереть кабанчика с чужого стола. Олег сказал с нерешительностью: -- На пользование магией все больше запретов... Нет, не боги, не демоны -- мы сами. Томас, страшная правда в том, что и боги, и демоны -- мы сами! Ладно, это для тебя пока слишком сложно. Надо утверждать более простые истины: честь, справедливость, не укради, не убивай... Словом, если вернемся к магии, то мало того, что если простой человек будет знать о магии, он сложит ручки и будет ждать с неба манны небесной! Он с радостью становится рабом, только бы кормили и чесали. А он будет есть и хрюкать... И придет конец роду человеческому, как пришел конец богам... Тем тоже доставалось все очень легко. Томас подумал, спросил нерешительно: -- Ладно, верю, хоть и не понимаю... Но для себя? Себя лично? Если никто знать не будет, то другим и не повредит? Хотя бы по мелочи. Кабанчика спереть со стола султана, гуся с яблоками -- от шаха... Олег развел руками, лицо было несчастным. -- Есть такое слово, Томас... -- Какое? -- Безнравственно... Долго ели молча. Наконец Томас просветлел лицом, сказал с подъемом: -- Без... безндра...дравственно, это что-то вроде бесчестно, да? -- Ну... -- Тогда это соотносится с рыцарским кодексом. Все равно что напасть в полном вооружении на невооруженного. Или нанести удар упавшему рыцарю. Бабье лето, объяснил Олег рыцарю, -- неожиданное тепло. Они шли по залитому солнцем миру под безоблачным небом. Солнце роняло тяжелые накаленные стрелы. От земли поднимался плотный жар, воздух был горячий, но не мертвый, как в начале лета, а настоянный на запахах трав, пахучий. Томас вдыхал ароматы всей грудью. Скоро войдет в сырой и туманный мир своей самой лучшей на свете страны, сплошь покрытой лесами и болотами. Об этом варварском великолепии будет только рассказывать... Яра передвигалась неслышно, и Томас вздрагивал всякий раз, когда стройная фигура варварки возникала рядом. Не потому, что уже забыл о ней, наоборот, думал чересчур часто, но воображение почему-то заносило либо на башню Давида, где он ломит и крушит вражью силу, а она смотрит с надеждой из-за решетки, либо на стену Иерусалима, где ее, связанную по рукам и ногам, спешно утаскивают сарацины -- ишь, в гарем удумали! -- а он, ориентируясь на ее жалобные крики, догоняет и рубит, как сорняки... Но когда она возникала рядом, гордая и независимая, он чувствовал раздражение. Женщина должна сидеть и ждать своей участи, как овца. Правда, сэр калика говорит, что новая вера превращает всех в овец, даже так и называет людей агнцами, но это он чересчур... Если он, сэр Томас -- овца, то почему от него бежали львоподобные сарацины? Он покосился на нее украдкой. Яра тут же поймала его взгляд, нахмурилась. Раздражение Томаса достигло верхнего края котла. Как будто бы он ей осточертел или постоянно пристает! Да иди хоть к черту! Угораздило же их спасти ее от половцев... А теперь страдай, ибо раньше с каликой все было просто по-мужски, никаких секретов, а ныне даже по нужде надо искать уединенные места, а когда возвращается, она то ехидно спрашивает, где же цветы, которые так долго собирал, то осведомляется участливо, не проглотил ли за прошлым ужином веревку... -- Сэр калика, -- сказал он громко, -- а что такое бабье лето? -- Ну, эта неделя. -- Какая? -- В начале осени, -- ответил калика, нехотя выныривая из тяжких дум. -- Зачем тебе? -- Да интересно, почему так зовут? -- А потому, что этому лету всего неделя. Ты видел голенастых, как цапки, девчонок-подростков? Приходит зима, они прячутся в теплые одежки, пережидают, а потом приходит весна, и ты видишь чудо... Они, как бабочки из коконов, выходят из теплых шкур -- красивые, оформленные, с торчащими грудями и оттопыренными ягодицами! И глаза у них другие, и сами они -- лучшие цветы на свете: сочные, нежные, зовущие... Томас сказал задумчиво: -- Помню, в моем замке была одна такая... Ему показалась, что рядом фыркнул конь. Яра надменно смотрела вдаль, но ее ухо шевельнулось. Томас сказал злорадно: -- Ты прав, святой отец. Я бы тоже сравнил женщин с бабочками. Столько же ума! Но мой дядя с этим не согласен, он утверждает, что у сверчка в ляжке ума больше... -- Что ум, -- сказал калика печально, -- женщине ум не всегда... Спинного мозга хватает с избытком. То, что нам удается понять ценой долгих раздумий и горького опыта, она иной раз понимает просто так... А с бабочками схожи по другой причине... Лето проходит, они снова укутываются в теплые одежки, зимуют, а когда приходит весна, мы с горечью замечаем, что они уже не те... Грудь обвисла, спина горбится, лицо подурнело. Томас довольно хмыкнул. Яра вдруг сказала ледяным тоном: -- Не все, калика перехожая! Не все. Ты бы увидел мою мать! Калика ответил очень мирно: -- Исключения есть везде. Просто у вас род такой. Что мать, даже твоя бабка все еще на коне по-половецки скачет. Обе твои тетки любого подростка с ума сведут, а у них уже дети женатые... Да где там, скоро внуков женить пора. Я говорю вообще... Яра со страхом смотрела на калику. Откуда тот знает ее родню? Но калика уже забыл о ней, погруженный в тяжелые думы. Томас тоже не заметил оговорки калики, а она, подарила Томасу надменный взгляд, словно вытерла о него ноги. Зверюка, подумал он мстительно. Только звери хранят молодость до старости. У его отца была гончая, которая от своего праправнука дала лучший помет во всей Британии, всю округу снабдила охотничьими псами! А людям Господь велит стариться быстро, чтобы добрых побыстрее взять к себе, а злых тут же ввергнуть в адское пламя... Они вышли из леса к крохотной веси, купили коня для Томаса. К вечеру вошли в Чернигов. Олег отыскал постоялый двор, устроил Томаса и Яру, сам исчез, вернулся уже к ночи, в поводу вел троих коней. -- Одного в запас, -- сказал он хмуро. -- Раз уж с нами женщина, то будет очень много тряпок, барахла... Яра ответила слабой улыбкой. Похоже, устала настолько, что не было сил огрызаться. Томас пристально оглядел ее с головы до ног. -- На Востоке женщина вообще должна идти пешком вслед за конем. В этом сарацины правы... И поят у колодцев сперва коней, потом женщин. -- А потом мужчин? -- спросила она тихо, но достаточно ядовито. -- Сперва благородных, -- объяснил Томас высокомерно, -- потом неблагородных, потом коней... -- И как ваш бог отличает благородных от неблагородных? -- спросила она еще ядовитей. -- Знатных и незнатных? Если мы все его дети? Томас заметил, что калика спрятал усмешку. -- Ну, -- сказал он с осторожностью, чувствуя, что вступает на скользкую почву богословия, -- если он различает красивых и... гм... умных, то и знатность не должна ускользать от всевидящего Божьего ока. Впрочем, не наше дело подавать сэру Богу советы. У него для этого есть херувимы, серафимы, иблисы... или не иблисы?... И другие знатные ангелы! Томас выбрал себе крупного жеребца, оглядел других. Что-то высчитывал, морщил лоб. Неожиданно обратился к Яре: -- Ты когда-нибудь ездила на коне? -- Нет. -- Гм... Тогда бери вот этого коня. Говорят, на нем тоже никто никогда не ездил. Так будет по-честному. Остановившись у богатой лавки, купили седла. Олег удивился, почему так дорого, хозяин с виноватой улыбкой объяснил, что он на самом деле не купец, а старший княжеский сын из Артании. Вынужден скрываться здесь, потому что младшие братья хотят его убить, чтобы захватить престол после отцовской смерти. Вот он и копит деньги, чтобы нанять варягов для охраны. Калика кивал, но торговался, сбил цену вдвое, но седла в самом деле были стоящие. -- И здесь у вас драки за трон, -- посочувствовал Томас калике. -- Где их нет, -- согласился Олег, -- только насчет княжества брешет, как попова собака! Он боярского, а не княжеского рода. Это, конечно, не простолюдин, он владеет землями, угодьями, многими селами и богатствами, кораблями, но не может держать большого войска, у него нет своего прапора, а только прапорец. -- Сэр калика!.. Ты, кроме седла, ни о чем с ним не общался! -- А зачем? -- голос Олега был хладнокровным. -- Его зовут Бранко. -- Я слышал. Ну и что? -- По имени видно. -- Как? -- В именах своя иерархия. Есть сеньоры, есть короли, есть купцы, а есть и простолюдины. Ни один смерд, по-вашему -- йомен, не станет именовать себя Браньком, Звеньком, -- язык вырвут. Но и простому боярину, хоть и очень знатному и богатому, нельзя брать для своего отпрыска княжеское имя вроде Владимира, Брячислава, Ярослава, Будислава... Земли отберут, жен и коров лишат, в черные холопья загонят. Словом, на Руси по одному имени можно сказать очень многое. Откуда человек, каков он, кто он. А если у него еще и прозвище, то тогда вовсе ложись и помирай. От прозвища не открестишься, не отплюешься, прилипнет навеки, с тобой и в могилу уйдет, а на Страшном Суде его выкрикнут, а имя забудут... Томас задумчиво почесал лоб. -- Как у вас все сложно... А у нас и король -- Джон, и простолюдин -- Джон. Гм, а то еще и соседский пес! Глава 11 Снова над головами вместо синего неба проплывала многоэтажная зелень веток. Наверху скреблось, сухо стучали коготки белок, куниц, на головы сыпались чешуйки древесной коры. Воздух был не влажный, как на море, но и не обжигающе сухой, как в степи, грудь дышала легко, без усилий приподнимала тяжелые латы, раздвигала пластины доспеха. Деревья обступили приземистые, с растопыренными толстыми ветвями. Протоптанная дорога почтительно обходила могучих исполинов, самые древние могли видеть еще Славена или Вандала, а то и Скифа... Нет, напомнил себе Олег с горечью. Слишком много веков прошло. Не осталось тех деревьев, что помнят Секифа, Агафирса, Гелона... Рассыпались от старости даже внуки тех дубов, что в молодости видели скачущего по этим местам Колоксая... И только горы, уже изрядно постаревшие, еще могут вспомнить троих диких невров, что однажды вышли из Леса! И которые изменили мир. Томас любовно потрепал коня по шее. -- Крепкие кони в этом королевстве! Как, говоришь, называется? -- Все равно не запомнишь, -- буркнул Олег, недовольный, что выдернули из глубоких воспоминаний. -- Что за память у тебя? Видать, часто по голове били. И крепко. -- Ничего, -- сказал Томас неунывающе, -- у меня голова крепкая, как старый англский дуб. А кони здесь добротные. Не коротконогие лошадки степняков, даже не быстрые и горячие кони сарацинов, которые умрут, если на них сядет достойный рыцарь в полном доспехе... Он пустил коня в обход целой семьи ежей. Те топали через поляну по-хозяйски, домовито. У каждого на спине были наколоты грибы, лесные груши, даже самый маленький гордо тащил большой желтый лист. Пусть бесполезный в хозяйстве, но вряд ли старшие об этом скажут -- пусть малыш приучается к труду. Дорожка в лесу петляла узкая, приходилось ехать цепочкой, оружие держать близко от ладоней. Рыцарь ехал впереди, забрало было поднято, но синие глаза холодно и прицельно осматривали дорогу впереди, а уши, даже закрытые шлемом, ловили шорохи по обе стороны дороги. Яра ехали следом, он чувствовал ее взгляд. Его спину то окатывало холодом, то он чувствовал такое внезапное тепло, что потел, под мышками взмокало. Иногда железо начинало жечь, словно на спину высыпали горсть углей. Калика ехал, чуть поотстав. Его лицо было сумрачно, он мыслями был где-то далеко, но, как заметил Томас, руки были близко к швыряльным ножам, он даже в глубокой задумчивости выглядел опасно, как шаровая молния. Томас с легкой насмешкой поглядывал на мелкие села, мимо которых проезжали. -- Чем ближе к Северу, тем проще города. Деревянные частоколы! Не Рим, не Константинополь... -- Что Рим, -- ответил Олег нехотя. -- Отечество сильно людьми, а не крепостными стенами. Вон Спарта нарочито не ставила городской стены! Мол, нет лучше защиты, чем доблесть свободных жителей. А Рим блистал, пока был свободен, пока не принял рабскую веру. А какие из рабов защитники? Они тут же передоверили охрану своей страны диким варварам. Томас нахмурился. -- Не таким уж варварам... -- Всяким там англам да славянам, -- сказал Олег язвительно, -- Славяне Юстин да Юстиниан строили и писали законы, даже юстиция пошла от Юстиниана, Доброгост создавал новый флот и новую армию, англы... -- Ну, не такие уж мои пращуры были варварами, -- прервал Томас недовольно. -- Я не силен в искусстве, даже читать меня не обучили, но насчет воинской науки я кое-то знаю!.. Вся римская армия была перекроена варварами по нашим варварским законам, отчего стала много сильнее. Сэр калика, ты не военный человек, не знаешь, что когда мои и твои предки явились на службу к римлянам, то их дурацкие мечи, больше похожие на кухонные ножи, пришлось убрать -- заменили нашими длинными мечами из добротной стали, ведь римские были из низкосортного железа, а доспехи -- стыд какой! -- медные, которые пальцем проткнешь. -- Медные? -- Ну, сперва были медными! Когда только захватили альпийские рудники, то освоили выплавку стали... Это наши предки заменили римский дротик длинным копьем, они создали конницу, учили атаковать в строю, управлять конем... -- А сами римляне не умели? Олег с интересом смотрел на раскрасневшегося от возбуждения рыцаря. Ладно, в изящной словесности не силен, историю не знает, но все, что касается воинской науки, впитывает как губка. -- У римлян вообще не было конницы! В битве при Каррах тяжелая конница моих предков наголову разгромила римскую армию, хотя тех было пятьдесят тысяч отборных воинов, то есть втрое больше. -- Потому Рим и стал набирать вас на службу? Томас отмахнулся с пренебрежением. -- Рим зажрался! Граждане уклонялись от воинской службы, она казалась занятием тяжелым и малопочтенным. А у наших отцов все иначе! Оружие -- символ свободы. Быть при оружии -- пользоваться почетом. Для любого молодого англа быть на службе у славного вождя -- предел мечтаний. А кто самый-самый великий вождь? Конечно, владыка Римской империи. К нему массами стекались молодые англы, саксы, алеманы, которых римляне называли просто германцами. А те счастливы, что он берет на службу. Римский император тоже был счастлив, и каждый -- император и германский варвар -- считал, что выгадал при такой сделке. Столетиями лучшие воины шли на службу римскому императору! А потом поступали на службу целыми племенами, народами! Олег слушал молча, с некоторым удивлением. Томас удивлял, внезапно превращаясь из лихого рубаки в человека, который хоть малость знал прошлое и разбирался в причинах. -- Рим вообще, -- говорил Томас горячо, -- продержался так долго только благодаря варварам! Без нас вся Римская империя рассыпалась бы на столетия раньше. Но даже в последние дни, последние годы кто выступал на защиту Рима? Римские граждане давно бросили оружие, никто не защищал город, Отчизну. Но как только одно германское племя нападало на Рим, другое тут же вставало на его защиту. Готу Алариху противостоял вандал Стилихон, яростный защитник города. Вестготы верно сражались против Аттилы, защищая Рим, а позднее лангобарды защищали Рим от остготов! -- Здорово! -- воскликнул Олег с искренним восхищением. -- А кто был Катулл? Может быть, тоже помнишь? Томас наморщил лоб. -- Кажется, командовал второй римской армией на Тибре... А что? -- Да так, проверка слуха. И памяти. А Овидий, Гораций, Вергилий? -- Гм... Гораций, помнится, герой, который защищал мост за отступающими римлянами, сдерживая натиск врагов. Он еще велел разрушить мост за своей спиной, пока удерживал целое войско. Он жертвовал собой... это была красивая благородная гибель... Но двух других не припоминаю... Кто эти? Олег отмахнулся. -- Не забивай голову. Олег подстрелил молодого кабанчика, Томас умело соорудил вертел, сам жарил, не допуская Яру. Не женское дело жарить мясо на углях, их удел -- сковороды. Настоящий мужчина побрезгает есть мясо, приготовленное на презренной сковороде. Олег собрал камни и выстлал из них широкое ложе на сырой земле, которая к утру наверняка покроется инеем. Пока Ярослава занималась конями, они с Томасом натащили сушин, разожгли добротный костер во всю длину будущего ложа. Нагретые камни, с которых ветками смести пепел, сохраняют тепло до утра. На них можно коротать даже длинную зимнюю ночь, а уж сейчас, в бабье лето, не в тягость будет даже женщине. Должно быть не в тягость, подумал Томас. Калика поленился положить еще ряд, придется лишь спать навытяжку, либо цепляться друг за дружку, чтобы не скатится на сырую и холодную землю. После быстрого, но сытного ужина -- кабанчика сожрали молниеносно, будто он угодил не трем путешественникам, а в стаю голодных волков, -- калика смахнул остатки углей с камней, бросил на них мешки, шкуры. -- Яра, ложись посредине. -- Может, я лучше с краю? -- Придет серенький волчок, схватит за твой нежный бочок. С краю лягу я. Он и лег первым, подмостил седло под голову, заснул сразу, как упал с дерева. Яра легла вплотную сзади, прижалась щекой к его широкой спине. Слышала, как гремел железом рыцарь, складывал доспехи вблизи костра. Она ощутила его приближение по слабому запаху пота. Странно, он не казался неприятным. Наоборот, в нем чувствовалось нечто надежное, успокаивающее... Слышала, как он осторожно ложился на теплые камни, сваливался с края, она, желая помочь, сильнее прижималась к калике, давала место. Наконец рыцарь решился обхватить ее руками, она едва сама не предложила это сделать, подгреб ее к себе, вернее, сам подгребся ближе. Она ощутила себя странно защищенной в его руках, словно улитка втянулась в прочную раковину. Замерев, слышала его горячее дыхание на своей шее. От него пахло потом, кожей и железом, руки обхватывали ее чересчур бережно, словно она была хрупкая, как яичная скорлупа. Она ждала когда его пальцы скользнут выше или ниже, она знает, что сказать зарвавшемуся англу -- подумаешь, благородный! -- но рыцарь лежал тихий, как мышь, не двигался, и Яра ощутила странное сожаление, что он даже не пытался двинуть ладони к ее высокой груди. Потом пришло блаженное тепло. Она сама не заметила, как провалилась в счастливый блаженный сон. Утром проснулись в густом тумане. Тот, как небесное молоко, залил все, не видели далее ближних деревьев. Рассеивался медленно; пока жгли костер, жарили мясо, разредился наполовину. Коней седлали все еще в тумане, выехали осторожно, опасаясь не столько засады, сколько выступающих внезапно из белой мглы веток с острыми сучьями. Томас ехал беспечно, только глаза чуть посуровели. В тумане могут подкрас