ами в его раскрытый рот. Томас гадливо сплюнул. -- Ты где ими ковырялся? -- Все тебе скажи. Лучше не спрашивай. Он пробрался в дальний угол, отодвинул шкаф. За ним была потайная дверь. Томас покачал головой. Калика знал, куда шел. Если такому учатся в отшельничестве, то понятно, почему в пещеры идет все больше народу. Если его дядя Эдвин оставил боевого коня и меч ради вот такого умения, то его причуда теперь хотя бы понятна... Эта комната была побольше, обставлена богато. Калика сразу прыгнул и прижал к стене перепуганную служанку. Томас быстро смастерил кляп, калика зажимал ей рот, вдвоем связали и бросились к широким дверям. Служанка извивалась в путах, ее тело было молодым и зовущим, а глаза возмущенно следили за двумя сильными мужчинами. Оказывается, это гнусная ложь, что грабители жадно набрасываются на таких хорошеньких, не стоит даже морочить себе голову, в ночных грезах воображая всякое, мир не таков, а настоящие мужчины перевелись вовсе... Томас на ходу заглянул в шкаф с одеждой, фыркнул, чересчур много пестрого тряпья, вслед за каликой выскользнул за дверь. В коридоре тускло горели светильники, запах растопленного масла был горьковат. Снизу сонно залаяла собака. Калика как огромная тень пронесся на цыпочках вдоль стены, возле огромной двери, похожей на ворота, остановился, указал Томасу глазами. Они ворвались, как два быка. В просторной комнате было немало вещей, столов под стенами, но в самой середине стояла кровать с балдахином из желтого шелка и с тяжелыми занавесями со всех сторон. Калика кивнул Томасу на дальний стол, там стояла блистающая чаша, а сам бросился к постели. Томас поспешно отвернулся. Сердце замерло, словно вмороженное в глыбу льда. На глаза навернулись слезы. Чаша, сказал он себе настойчиво. Наконец-то отыскал, потому и слезы. Слезы благодарности Всевышнему, который вел, направлял его самого и его руку, как и все члены. Все остальное тлен, в какие бы одежды ни рядилось... Он сорвал штору, завернул чашу, стараясь не обращать внимания на звуки, что доносились со стороны постели. Лучше пусть калика: ему не обязательно вызывать врага на поединок, раскланиваться, обмениться любезностями, соблюдать все правила вежливого обхождения с противником. Взгляд упал на тускло поблескивающее железо в углу. Томас подпрыгнул. Ночной Сокол велел принести доспехи англа в свои покои! Пробовал напялить на свои тощие кости? И пытался поднять одной рукой его меч? Когда калика вернулся от постели, такой же невозмутимый, словно вылез из-под одеяла, Томас был уже в своем доспехе. Калика затянул ему на спине ремни, стукнул кулаком. -- Вылитая перловица!.. Только перл из тебя, как из моего... Томас косился на задернутый занавес постели. Крови оттуда не вытекало, но это не значило, что Ночной Сокол остался цел. Вместе с женщиной, если он допускает их в постель. -- Как там? -- Как должно, -- отозвался калика лаконично. -- Он... был один? Глаза калики были темно-зелеными, словно листья клена, а голос ровный, без эмоций: -- У него широкая кровать, но подушка одна. Похоже, он не допускает баб в постель. Да и верно делает. -- Да, они все предают. Томас ощутил себя так, словно гора упала с плеч, а тяжелые доспехи стали невесомыми. Он не желал, напомнил себе строго, чтобы хоть какая-то женщина пострадала. Даже если она делит ложе с этим извергом. Даже если она предательница. Калика говорит, что они все предательницы, но не убивать же их всех? Он постарался придать своему голосу сарказма: -- А ты так и пойдешь голым? -- Разве я голый? -- удивился калика. -- Ну, по европейским меркам. -- Какая в лесу Европа? Томас не решился напомнить, что они в замке, а не в лесу, хотя замок в самом деле посреди такого дремучего леса, что только в кошмарных снах видывал, а в любом лесу, росском или англском, медведь хозяин. Здесь же на медведя похож калика. А в темноте особенно. Они выждали, пока шаги за дверью удалились, -- утренняя стража обходила замок, -- выскользнули, на цыпочках перебежали на поверх ниже. Замок заполнялся голосами, скрипами. С нижнего этажа потянуло мясной похлебкой, воздух оттуда поднимался влажный, полный запахов. Томас удивлялся как им удается пробираться по замку незамеченными. Если бы не отвращение калики к убийствам, которое Томас начинал понимать и в чем-то при известных обстоятельствах разделять, то они бы усеяли свой путь трупами в лужах крови, пробились бы вниз, имея на пятках толпу размахивающей оружием стражей и челяди, а во дворе их бы уже ждали набежавшие люди Ночного Сокола. А так они сумели пробраться, прячась и затаиваясь, к самим входным дверям. Лук калика все же захватил, не удержался... Со двора в щель под дверью тянуло холодным утренним воздухом. Похоже, за ночь выпал иней. Калика бесшумно подбежал, распахнул осторожно, поддерживая створку снизу, чтобы не скрипела. Томас выскользнул, остановился благоразумно. Когда дело доходит до драки, калика хорош, еще как хорош, а если нужно проскользнуть незамеченным да еще по дороге зарезать кого втихую, то калика вовсе незаменим. В любом войске ему б цены не было. Знать бы, в каких пещерах этому учат... Выбирая тень, они от крыльца пробежали вдоль каменной стены, при малейшем звуке падая за бочки, телеги, груды корзин. Конюшня была уже близко, когда навстречу вышел, зевая и потягиваясь, огромный страж. Глаза его выпучились, он непонимающе уставился на бегущего к нему рыцаря в блестящих доспехах и полуголого дикаря с красными волосами. Его рот начал раскрываться для истошного вопля, а рука метнулась к мечу. Томас с безнадежной яростью понимал, что на крик сбегутся, а тут надо время, чтобы найти коней, оседлать, вывести, да еще как-то пробиться к главным воротам... Калика на бегу взмахнул рукой. Послышался глухой стук, страж поперхнулся, из горла вырвалось глухое рокотанье. Мгновение он стоял, покачиваясь. На лбу появилось кровавое пятно, а булыжник упал под ноги и покатился по плитам. Калика кивнул Томасу, промчался мимо и пропал в раскрытой двери. Томас подхватил обмякшее тело, не давая с грохотом рухнуть, затащил в конюшню. Калика уже бегал вдоль конских ясель, выбирал. Томас крикнул с отвращением: -- Почему я? -- Железо не так пачкается. Томас уложил стража в канавку, забросал соломой. Доспехи были забрызганы кровью так, словно он неделю работал на бойне. Похоже, у простолюдина столько же крови, сколько и у благородного. Калика наконец выбрал коней, быстро седлал, готовил мешки. Томас пучками соломы вытирал кровь, прорычал: -- Уже и зарезать по-человечьи не умеешь! Чему вас только учат в пещерах... Калика, не отвечая, исчез в глубине конюшни. Слышно было, как падали тюки сена, всхрапывали кони. Блеснул красноватый свет. Из дальнего стойла нерешительно выдвинулся конь, дверка была распахнута. Запыхавшись, калика выбежал с другой стороны. Желтая солома торчала в рыжих всклокоченных волосах. -- Все! На коней и -- к воротам! Томас увидел, как красноватое пламя охватывает дальнюю стену, где сена было до потолка. Немедля вскочил в седло, галопом вынесся во двор. Сонная челядь шарахнулась во все стороны. Раздались испуганные крики. Стражи у ворот дремали. Калика на полном скаку хладнокровно всадил в обоих по стреле. Томас, не слезая с седла, сбросил запоры с ворот. Раненым стражам не до ворот, кричали и хватались за торчащие древка. Томас налег, ворота начали медленно отворяться. Спина его напряглась, он чувствовал, как арбалетные стрелы уже прошибают доспехи. Калика прогудел успокаивающе: -- Им пока что не до нас... Удивляюсь, как можно быть такими беспечными! Мало их эта ночная сова порола. Окромя сена, там полно промасленных тряпок, да еще и бочка с дегтем почти полная. Не по-хозяйски! Копыта звонко стучали по замерзшей почве. Край земли озарился оранжевым, солнце вставало медленно, неохотно. Иней начал исчезать, под конскими копытами серебристая земля почернела, обнажила грязь. Калика свернул с дороги в лес. Проскакали немного, снова свернули, потом сворачивали и петляли столько, что Томас уже вовсе не соображал, в какую сторону едут. Наконец калика сказал с облегчением: -- Похоже, со следа стряхнули. -- Если они вообще за нами гнались, -- обронил Томас сумрачно. К нему снова вернулась подавленное настроение. Калика пожал плечами. -- Разочарован? -- Да нет, я думаю, им есть чем заняться. -- Есть. Томас покосился на калику. Встречный ветер трепал красные волосы, но на недвижимом лице не дрогнули даже ресницы. Он смотрел вперед спокойно и безрадостно, в отличие от молодого рыцаря не ожидая ни жар-птицы впереди, ни принцесс, ни сказочных богатств. -- Он... точно мертв? Калика буркнул: -- Увы, да. -- Почему увы? -- Один мой знакомый, мы его дураком считали, говорил, что убив противника, мы проигрываем сами... Мы смеялись над ним. Лишь в последний день мы увидели, насколько он прав... Томас раздраженно тряхнул головой -- Сэр калика, оставь премудрости. Если я убил в честном поединке, то я победил, чтобы там ни возражали философы. Хотя, по-моему, здесь даже философы не спорят. Я рад, что эта ночная ворона свое получила. Жаль, я сам не подержал его за горло! Ну ничего, в аду еще подержат. -- Что значит иметь всюду друзей, -- позавидовал калика. -- А вот эта, с лиловыми глазами... Где она, как ты думаешь? -- У женщин чутье, -- объяснил калика. -- Как у зверей. Знала, что сэр Томас как медведь разворотит все осиное гнездо, побьет ос и пожрет мед... хотя какой у ос мед?.. Словом, пожрет все, что найдет, перебьет всех, кого догонит, возьмет с собой все, что отыщет... Потому и сбежала раньше. Прихватив самое ценное. Томас пощупал мешок с чашей. -- Да? -- Ну, не знаю, не знаю... Может, в этой чаше не осталось святости. И мощи. Учти, столько уже ехать с нами, да чтоб не запортиться! Томас встревожился, даже кровь отхлынула от лица. -- Сэр калика, ты не шути так страшно. Это что же, все мои мучения напрасны? Калика равнодушно пожал плечами. -- Никакое усилие на свете не бывает напрасным. Сизиф, например, развивал мускулатуру. Кони шли резво, день был сухой и теплый. Томас ехал мрачный, предавался размышлениям, в то время как его спутник беспечно посматривал по сторонам, чесался, нетерпеливо ерзал в седле. -- Снова, как прежде, -- сказал вдруг Томас. Голос его был громким. -- Только я и ты, сэр калика!.. Никаких баб, никакого предательства. -- Эт точно, -- подтвердил калика. -- Шахрай расписывал их красоту и прелести... А упомянуть забыл, что все предательство от женщин! Самсона предала Далила, Геракла -- собственная жена... Джона прелестная Ровена... -- Кто такая Ровена? -- полюбопытствовал Олег. -- Это мои соседи. Даже дома женское предательство и вероломство! -- Эт точно, -- снова сказал калика. -- Как хорошо, что с нами ее больше нет! -- Точно. -- И если встретим врага, а это точно, как ты заладил, будто попугай, то враг будет спереди, а не за спиной. -- Точно, -- подтвердил калика. Добавил: -- И не внутри. -- И не внутри, -- сказал Томас звучно. Потом посмотрел на калику подозрительно: что-то слишком охотно поддакивает. Явно замыслил какую-то языческую пакость. И что он имел в виду под этим "внутри"? Укладываясь на ночь, он видел перед собой камни, на таких же она спала, он видел багровые угли костра, в такой же она подбрасывала веточки, а багровое пламя подсвечивало ее лицо. А когда лег и закрыл глаза, увидел ее лицо, услышал ее чуть хрипловатый голос. И вспоминал все, что говорила, повторял про себя. Ее слова оставляли сладость во рту и легкое кружение в голове, подобно хорошему вину, и еще оставляли печаль, от которой сжималось сердце и появлялся холодок, как от льдинки. Она всего лишь женщина, напомнил он себе отчаянно. Они все предают. Она всего лишь обычная женщина, которая будет кому-то принадлежать, которая постареет. Он чувствовал, как эти мысли сделали его слабым, сжал кулаки, стараясь, чтобы калика не заметил его метаний. Но даже под плотно сжатыми веками ее образ жил, двигался. Да, она уже поселилась в его мозгу, и он понимал, что этот свет никогда не оставит его. Или ее. А возраст не сумеет ее испортить. Она будет молодой и красивой вечно. Глава 15 Утром Томас был еще мрачнее, чем в каменоломнях. Огрызнулся на калику, ударил коня. Поехал злой, наполненный тяжелой яростью. Калика попробовал отвлечь его на разговоры о местах, по которым ехали, здесь-де проходили бесчисленные войска, рыцари древних времен, но Томас лишь угрюмо огрызался. Олег с грустной насмешкой посматривал на бравого рыцаря. Хорошо или плохо, что нынешнее поколение не помнит прошлого? Может быть, даже хорошо, не висит тяжкой гирей на ногах. А вот он не может забыть их победного похода под началом Скифа, когда во всех землях, где они побывали, остались не только их могильные курганы, но и дети, обычаи, слова... Когда он встречает слово "дон", "дно", то для него это скифское "вода". На Руси сохранилось в названиях: Дон, Днестр, Донец, Дунай, а в краях, откуда скифы все же потом ушли, остались такие названия, как Лондон -- болотная вода, Армагеддон -- река уничтожения, Аваддон -- дно, бездна, а уж по именам богов и героев можно заметить, как немало ушло скифских героев в чужие мифы: скифский речной бог Посейдон у греков стал могучим морским богом, старшим братом Зевса, сохранив, правда, свой славянский трезубец, Данаиды и в преисподней наполняют бездонную бочку водой, да и сам Плутон, владыка дна земного, носит титул Аидонея... А каким образом крупнейший город Финикии, основанный за четыре тысячи лет до рождения Христа, бога, которому кланяется Томас, назван Сидоном, что означает "место для рыбной ловли"? Древний герой, рожденный в бочке, которая плыла по морю, был назван Гвидоном все потому же, дескать, в воде, как и германский Доннар, бог грома и дождя... К ночи выехали на излучину небольшой реки. Крохотная весь в три домика спряталась в изгибе, как в раковине, отгородившись от леса ветхим частоколом. Правда, через этот частокол перепрыгнет любой волк, а речку перейдет вброд, но весь как-то защищалась от леса. Или хотя бы загораживала дорогу своим курам. Калика постучал в первый же домик, договорился о ночлеге. Чтобы не стеснять радушных хозяев, взял два матраса, набитых душистым сеном, хотел уйти на сеновал, но их отвели в маленькую комнатку с крохотным окошком, свободную от мебели. Когда-то здесь жили дети, но выросли, оперились, улетели. Хозяйка принесла ворох шкур: ночи уже были холодными. Томас лег сразу, отвернулся. Когда Олег заговорил с ним, рыцарь уже спал или же старательно притворялся. Олег пожал плечами, от расспросов воздержался: иногда лучше предоставить дело времени. Есть такие мудрые слова, которые радуют и печалят одновременно: "Все проходит..." В полночь тревожно завыли собаки. Олег умел спать крепко, умел спать чутко, обычный собачий лай его бы не разбудил. На этот раз проснулся, очень уж жутким был вой. Ничего общего с тем брехом, когда одна начинает лаять на запоздалого или подгулявшего прохожего, а ей из солидарности подгавкивают по всему селению. Донесся еще звук, который заставил насторожиться. Птичий щебет! Мощный, разноголосый -- он будил его каждое утро, когда спал в лесу, поле, в селе или на окраине города. Но чтобы в глухую полночь? Не зажигая света, кинулся к окну. Почему так страшно воют псы? Так бывает только перед большой бедой. Когда земля трясется в лихорадке, когда в земной коже прорываются гнойные прыщи, выплескивают наружу огонь и горящие камни, или перед приходом огромной волны, выше любого леса, которая смоет целые города, как уже бывало... Быстро перебрал обереги. Те молчали. Либо в самом деле нет опасности, либо, что вернее, не могут дать те ответы, которые он не заложил в копилку ответов заранее. На всякий случай высек огонь, раздул трут. И тут увидел такое, что остатки сна слетели, как клочья тумана под ударом сильного ветра. Из всех щелей в стенах, из пола выползали насекомые, стремглав бежали к открытому окну. Под окном их уже были сотни: жуки, тараканы, муравьи -- все, забыв вражду, карабкались к подоконнику, срывались в спешке, падали на пол и снова ползли вверх. Олег разжег факел, но яркий свет не остановил насекомых, не отогнал. Их гнало из обжитого дома нечто более страшное, чем гибель под ногами огромного человека. -- Томас! -- рявкнул Олег яростно. -- Быстро из дома! Рыцарь вскочил, еще не проснувшись, шарахнулся головой о низкую притолоку. Умело и витиевато выругался, лишь тогда проснулся. Калика уже сгреб их вещи, прыгнул к дверям. Не расспрашивая -- время будет, если останутся живы, -- Томас схватил свои доспехи, меч, тоже выпрыгнул следом. Небо было звездное, полная луна освещала мир холодным призрачным светом. По темной земле вроде бы стелилась черная поземка. Ноги подогнулись, Томас ощутил, что земля под ним едва заметно дергается из стороны в сторону. -- Колдовство! -- заорал он на бегу. -- Бери выше! -- крикнул Олег, не поворачиваясь. -- Это волшба! Томас стиснул зубы, бежал за Олегом молча. Колдуны, волшебники, маги -- даже различать грешно, все порождение дьявола! Все надлежит истребить, чтобы мир был чист и светел для кротких агнцев истинной веры. Особенно жаждется истребить сейчас, ну просто до колотья в боку, до хрипа в горле! -- А кони? -- крикнул он, -- Как же без коней? -- Как раз возле коней тебя и ждут, -- крикнул калика в ответ. -- Непонятно? Томасу было понятно, но только когда бросал коней, сердце всякий раз обливалось кровью. Он углубился за каликой в чащу, проломился через кусты, долго бежал по жутковатым полянам, а земля все время дергалась, как пугливый конь, из темноты высовывались жуткие когтистые лапы, хватали, из-за деревьев сверкали желтые глаза, а страшные голоса выли свирепо и кровожадно. Он потерял направление, начал задыхаться, когда калика перешел на шаг. Небо начало светлеть, Томас сперва решил, что глаза привыкли к лунному свету, но это серело небо. К своему изумлению понял, что они бежали почти всю ночь. Или немалый клок ночи. -- Ночная Ворона? -- спросил он. -- Может быть, -- пришел издалека ответ. -- Но вряд ли... Томас сказал со злостью: -- Странное у тебя чувство юмора. А почему бы и Ночной Вороне землю не потрясти? -- Извини, сэр Томас. Я думал о другом. -- О Высоком и Вечном? -- Как унести свои шкуры. -- Еще не унесли? -- Если верить оберегам... -- Черт бы побрал твои обереги! Уж и соврать не могут. Они не прошли еще и полмили, когда Томас ощутил, как земля начала вздрагивать снова. В этот раз дрожала словно бы от тяжелого конского топота. Если, конечно, еще существуют на земле кони размером со скалы. И таких коней-скал, судя по земной дрожи, двигалось в тяжелом галопе не меньше дюжины. Калика снова побежал. Томас не отставал, крикнул на бегу: -- Лес не остановит? -- Таких ничто не остановит. -- Кто... они? -- Знать бы, что за силы из преисподней вызвали Тайные на этот раз. -- А мне бы не знать, -- крикнул Томас, от него шли клубы пара, -- и не видеть! Что-то с каждым днем все радостнее жить... Лесная тропка, по которой бежали, вывела к стене особенно толстых приземистых деревьев с опущенными до земли ветвями. Когда протиснулись между стволов, весь дремучий лес неожиданно остался за спиной, а впереди распахнулся непривычный простор. Впереди было чистейшее из всех озер, какие Томас только видел на своем веку. Вода была ровной, зеркальной, в ней плыли по синему небу оранжевые облака, с криками носились ласточки. В другое время даже у Томаса, равнодушного к красотам природы, он чувствовал, защемило бы сердце от сказочной красоты озера с его прозрачной водой, розовыми скалами, блестящими камнями на берегу, похожими на спины неведомых зверей... Но в горле хрипело, сердце колотилось, выламывая ребра. В боку кололо, будто при каждом движении там шевелился, углубляясь в живую печень, острый наконечник копья. Ноги подламывались, он не понимал, зачем калика его тащит, зачем понукает, кричит злым сорванным голосом на ухо. Надо драться до конца, орал калика. До конца, по Томасу, это повернуться к преследователям и вытащить меч, пока может вытащить. И умереть красиво, хоть никто и не видит, что печалит больше всего. По калике, что Томас понимал умом, но не сердцем, надо убежать, чтобы уцелеть и победить чуть позже... Чистейшая вода разлетелась под их ногами осколками хрусталя. Брызги едва не зашипели на раскаленных лицах и доспехах. Они неслись, вздымая холодную мокрую пыль, вода разлеталась с такой мощью, что бежали почти по сухому. -- Мель... -- прохрипел Томас. -- Дальше... -- За...чем... -- Чую... Они пробежали еще сотни две шагов, прежде чем вода достигала коленей. Преодолевая сопротивление воды, они двигались вглубь озера. Томас оглядывался, выворачивая голову на преследователей, как вдруг возглас Олега заставил обернуться. В глубине озера сквозь толщу воды виднелся резной конек, какой русичи ставят на крышах. Присмотревшись, Томас различил даже крышу. В прозрачной светлой воде можно было пересчитать гонту -- деревянные дощечки, плотно подогнанные одна к другой внахлест, чтобы дождь сбегал, не попадая в жилище... -- Вперед! -- потребовал Олег сорванным голосом. -- Это... чары? -- Это больше чем чары! Вода еще не дошла до пояса, когда Томас увидел впереди обрыв, что уходил в темную глубину. -- Я не смогу плыть в доспехе! -- Надо... Томас остановился, повернулся к преследователям и с усилием потащил через голову свой страшный двуручный меч. Враги бежали по воде широкой цепью, охватывая их с боков. Вдруг сильная рука ухватила Томаса за плечо. Он потерял равновесие, невольно сделал шаг назад, еще один и... под ногой не оказалось опоры! Он повалился навзничь, расплескал волны, а когда холодная вода хлынула в шлем, забарахтался в страхе утопнуть, как мышь в бочке с вином, когда рыцарь должен гибнуть в жестокой схватке в красивой позе и с именем лучшей из женщин на замирающих устах... Он падал в бездну, тяжелые доспехи тянули, как наковальню. Дыхание задерживал сколько мог, но после такого бега его надолго не хватит, и грудь наконец взорвалась, он непроизвольно вздохнул, в рот хлынула вода, он закашлялся, и понял, что умирает позорной смертью, недожив, недолюбив, недодравшись... Очнулся, когда те же руки трясли его за плечи. Томас закашлялся снова, выплюнул остатки воды. Выблевался, словно с великой пьянки, подумал вяло. Голова кружится, ноги все еще дрожат. Где он? Застонал, поднялся на колени. Он был в каком-то непривычно светлом помещении со стенами из свежеотесанных бревен. Приятно пахнет древесной смолой, лесным медом. Похоже на полдень летнего жаркого дня. Доносятся и запахи леса, трав. Краем глаза он замечал какие-то полупрозрачные фигуры, что немедленно исчезали, едва он начинал всматриваться. От них шел чистый ясный свет. Томас обеими руками придержал голову, ее качает, как будяк на ветру, выговорил с трудом: -- Где я? Не удивился, услышав знакомый голос. Удивился бы, не услышав: -- Во граде Китеже, сэр рыцарь. Томас потряс головой, как собака, выбравшаяся из воды. С него еще текло, но в доспехах вода не плескалось, хотя за панцирем что-то слегка щекотало, запутавшись в мокрой рубахе. Под ногами была лужа, свежеоструганные доски приятно поскрипывали. На стыках блестели янтарные капельки смолы. -- А как же... Мы вроде бы тонули... -- А мы и есть на дне озера, -- услышал хладнокровный ответ. Свет раздражал глаза, Томас прикрыл глаза ладонью. Полупрозрачные фигуры одна за другой исчезли, словно растворились в слепящем свете, зато запахи стали еще сильнее. В потускневшем мире Томас наконец сумел рассмотреть свое окружение. Он был в залитой радостным солнечным светом палате. Стены были простые, рубленые, от них пахло живицей. Вообще воздух, к удивлению Томаса, был пропитан ароматом березового сока, запахом лесных цветов, клевера, будто они были не на дне, а на лесной поляне. И весь терем, если это был терем, выглядел так, будто его срубили только вчера. В палате нет окон, своды высоки, но свет льется прямо из стен, покрытых янтарными капельками, светлых. Палата уходит вдаль, дверь еле видна, но и там светло -- без факелов, светильников. Калика осторожно двигался подле одной из стен, щупал бревна. С всклокоченными рыжими волосами, грязный, пахнущий потом, он резко выделялся в чистом просветленном мире. Странно, это вернуло Томаса с грани безумия на твердый, хотя до сумасшествия чистый пол странного терема. -- Сэр калика... это твои штучки? Калика огрызнулся: -- Сэр Томас, разве можно быть таким подозрительным? -- Можно, -- ответил Томас убежденно. -- С тобой все можно. Ты если правду скажешь -- все раки перемрут от свиста. Кстати, куда девать этого пескарика? -- Положь, откуда взял. -- Я его... Он умолк на полуслове. Вокруг дальней двери вспыхнули полоски света, словно по ту сторону полыхал белый огонь, просачиваясь в щели. Затем свет померк: то ли неизвестный ушел, то ли решил пощадить гостей. Затем после долгой паузы дверь распахнулась. Томас выпрямился, помня, что он благородный рыцарь, умеет и должен держать себя с достоинством. Даже если в руке не меч, а маленькая трепещущая рыбка. Олег впервые увидел, как надменный рыцарь шагнул вперед и преклонил колено. Не перед прекрасной дамой. Перед ними остановились три старца. В белых одеждах, сами белые, как голуби, с падающими на плечи белыми, как снег, волосами, длинными бородами до пояса. Даже лица их были бледными, давно не видевшими солнца. Олег ощутил невольную дрожь, встретившись с их глазами. В них было слишком много мудрости, а мудрость несет в себе слишком много горя. Глаза были понимающими, скорбными, вопрошающими в муке: а ты что-то сумел? -- Дивное свершилось, -- проговорил первый старец; голос был слаб, но исполнен внутренней силы. -- Сюда нельзя попасть извне... Кто вы, что сумели проникнуть в наш зачарованный град? Томас поднялся, учтиво поклонился снова. -- Благородные... э-э-э... благородные! Меня зовут Томас Мальтон из Гисленда, я простой странствующий рыцарь, сейчас в своем квесте. Я был уверен, что это вы спасли нас от рук злобных врагов... Он с недоумением развел руками. Передний старец спросил, в то время как два других только изучающе и с немалым изумлением смотрели на закованного в железо рыцаря: -- Простой не сумел бы попасть сюда. Томас виновато развел руками. -- Я, конечно, не простой, я -- благородный рыцарь, но во мне в самом деле нет ничего необыкновенного. Ну, такого, что могло бы отворить чужие двери. Гм... может быть, мой сотоварищ что-то скажет? Он может, он многое может. Взоры всех обратились на Олега. Он пристально всмотрелся в старца, сказал внезапно севшим голосом: -- Здравствуй... дедушка Панас. Старцы не удивились, это Томас даже подпрыгнул, смотрел дико, затем -- подозрительно. Старец спросил колеблющимся голосом: -- Кто ты, идущий в волчьей шкуре? -- Волхв. -- Значит, по праву... Но даже волхв не может знать наших имен. Томас потрясенно смотрел на всегда угрюмого и желчно ироничного калику. В зеленых глазах заблестели слезы, а суровое лицо размякло, кривилось, словно калика удерживался от плача. -- Да, дедушка, -- прошептал он, -- никакой волхв этого не может... Он упал на колени перед старцем, тот медленно опустил ладонь на всклокоченные волосы, с опаской погладил рыжие, давно не чесаные пряди. Томас видел, как пальцы старца оживали, трогали голову Олега, опустились ниже, ощупали лицо, глаза, брови. -- Олешек? -- Я, дедушка... Он уткнулся лицом в старца, сгорбился, словно пытался стать ребенком, у которого на плечах нет тяжести взрослого. Томас до боли в сердце сочувствовал, разрывалось сердце от желания помочь, поддержать. У самого бывали страшные минуты, даже дни, когда мечтал уйти от жестокого мира в спасительное детство, когда все за тебя решают взрослые, а ты беззаботен и весел... Плечи Олега тряслись. Старик гладил и гладил его по голове, перебирал волосы. У него у самого в глазах стояли слезы, но лицо было счастливое, просветленное. Томас ощутил, как в глазах предательски защипало. Человеческие фигуры расплылись. Он шмыгнул носом, глубоко вздохнул, заставляя себя придти в себя. Да и бедный пескарик хватает ртом воздух, задыхается. Второй из старцев сказал осторожно: -- Тем более дивно... Панас, ты забыл? Ни один смертный... Панас все еще гладил коленопреклоненного калику по голове. Тот цеплялся обеими руками за колени старца, не отпускал, тыкался лицом, не желал возвращаться в реальный мир жестокости и трудностей. -- Ни один, -- повторил едва слышно старец, которого называли Панасом. -- Ну и что?.. Это моя кровинка... Мое дите... -- Но запреты... -- Это мое дите, -- повторил Панас упрямо. -- Что мне запреты? Он спасался от каких-то врагов. Он сумел... Или сам город раскрылся навстречу? Томас снова ощутил на себе пронизывающие взоры старцев. В них была неведомая мощь, более властная, чем взоры королей и даже императоров, которых он встречал в жизни. Но в этих трех было и глубокое понимание. Он видел, как нехотя, с великими трудностями калика отдирает себя, словно рвет по живому, от старца Панаса. Лицо старика дрогнуло, он мгновение удерживал внука, потом руки бессильно упали. Олег поднялся, и Томас содрогнулся. По щекам калики бежали две блестящие дорожки. Губы вздрагивали. Даже голос дрожал и прерывался, словно после долгого плача: -- Деда... Я пришел, потому что увидел. А город раскрылся, потому что... принял нас. Томас снова ощутил себя под перекрестьем трех пар испытующих глаз. Наконец второй старец сказал тихим голосом: -- Следуйте за нами. Мы отведем вас к нашим. Там послушаем... что в мире сейчас. Они двинулись бесшумно, словно невесомые, но Томас все же чувствовал силу. Так двигались бы шаровые молнии, тихие и неслышимые, лишь озаряемые призрачным светом. Олег кивнул Томасу, и они пошли следом. Пол под ногами был сух, никакой воды, но все же Томас чувствовал, что они находятся на дне глубокого озера. Пахло чем-то неуловимым, но все же пахло озером. -- Что за город? -- спросил он шепотом Олега. -- Кто эти люди? Это в самом деле твой дед? -- Все узнаешь, -- шепнул Олег одними губами, взгляд был отсутствующий. -- Все узнаешь... От нас не будет тайн. Томас зябко передернул плечами. Он знал, когда раскрывают тайны. Когда стоишь с петлей на шее или голова на плахе, а палач уже замахнулся огромным топором! -- На, -- сказал он и злорадно сунул калике в ладонь пескарика. -- Хоть для него сделай что-нибудь хорошее. Глава 16 Их было целое племя, как понял потрясенный Томас из короткого рассказа Олега. В древнее-древнее время, когда и Христа еще не было -- здесь Томас всегда ощетинивался, не мог вообразить такие времена, -- в дремучем лесу жило племя невров. Жили как лесные звери. Кроме леса ничего не видели, считали что таков весь мир. Свою крохотную деревушку считали миром... Но однажды пришли враги. Тут речь калики становилась бессвязной, он пытался в сложных словах и понятиях и даже на пальцах объяснить, что за враг и почему невры предпочли не драться, а уйти всем племенем вместе со всей деревней на дно озера. И почему сюда. Когда-то в очень давшие времена два брата, Словен и Рус, вместе со своими племенами двигались на север, искали новые земли для заселения. Добрались до озера, которое назвали Мойско. Из озера вытекала река. Волхвы раскинули кости, глас с неба велел занять именно эти земли. Так и поселились у истока реки. Озеро переименовали в честь дочери Словена в Ильмень, а реку по имени сына Словена Волхва назвали Волхов. Именем младшего сына Словена был назван городок-крепость Волховец. А срубленному им большому городу дали назвали Словенск. Рус же поселил свое племя поблизости, у соляного колодца, и основал город еще больше и краше -- город Руса. Одной из рек, протекающей через город, дал имя жены -- Порусья, а другой имя своей любимой сестры -- Полисть. И здесь им прошлось вести тяжелую и страшную борьбу с Извечным Злом, потому что оно пришло и сюда. Не все могут сражаться от рождения до старости, тем более что в старину люди жили гораздо дольше и воевать приходилось неизмеримо больше. Кое-кто устал. Не мышцами, это быстро проходит, но усталость души остается надолго... Так и ушли от борьбы на дно ближайшего озера с чистой водой, основали там град Китеж, незримый мирскому глазу. Так и жили там -- века, тысячелетия. На поверхности возникали другие племена, приходили иные народы, исчезали, сменялись, уходили. Вместе леса стала степь, а потом снова нарос лес, такой же дремучий, как на себе убедился Томас. Никто, за редким исключением, не мог попасть в подводный град Китеж... -- Но все же есть, -- заметил Томас, с жадным вниманием слушая рассказ калики. -- Большинство в звериных шкурах, как вот ты! А другие вполне люди, как я, скажем. -- Хорошо, не в доспехах. -- Слушай, а почему в шкурах? Тоже калики? Им отвели небольшую комнатку, тесноватую, но чистую. Кроме стола, двух лавок и широкого ложа ничего лишнего. Томаса беспокоило отсутствие окон, но свет шел как будто бы прямо из толстых бревен. Капельки оранжевой смолы навыступали блестящими бусинками, от них по комнате шел густой аромат. Томас потрогал пальцем, покачал головой. Все еще не застыли! Странно он чувствовал себя, неловко и непривычно. Как пескарь в лохани с водой, куда сердобольный калика пустил плавать его пленника. Еще и песку насыпал, чтобы тот мог зарыться, ничего не видеть, ничего не слышать. А тут не спрячешься, не зароешься. Или это отдельный рай маленького племени? Вечное убежище? Не дожидаясь, пока их участь будет решена, калика сам что-то прикидывал, высчитывал -- Томас видел по нахмуренному лбу друга. Даже решился на короткую прогулку по терему, благо им выходить из комнаты не запрещали. Беспрепятственно спустились по деревянным, будто только что срубленным лестницам вглубь терема. Там чувствовалась сырость еще больше, хотя, по мнению Томаса, вода везде одинаково мокрая. Даже коридоры выглядели просторными, но Томас усмотрел и совсем крохотные палаты, а чем ниже спускались, тем проходы становились менее торжественными, палаты превратились в комнаты с низкими потолками, на поперечных балках сушилась одежка, лапти, висели ремни и веревки. Внизу пахло кожей, -- Еще не понял? -- спросил Олег тихо. -- Кто прибывает позже, просто надстраивают для себя. Потому здесь такое разное. Томас подумал. -- Не опасно? Верхний этаж завалится. Торчат, как скворешни и голубятни! -- Здесь нет ветра. Не треплет стужа, зной, не бьют дожди. Здесь вечность, Томас. Вечность. Томас задумался. Олег решил, что рыцарь пытается осмыслить такое понятие, как вечность, однако рыцарь лишь кивнул. -- Ты прав, в воде не рухнет. Разве что всплывет. Ты уверен, что Семеро Тайных сюда не доберутся? -- Сюда? -- Их мощь велика. Олег покачал головой. -- Не думаю. Есть вечные крепости, которые не одолеть. -- Ну, если здесь магия тоже велика... -- Не магия, Томас. Как есть ценности, что нерушимы... Я говорю не о яхонтах, рубинах, алмазах, как сам понимаешь, есть и крепости духа, что будут стоять, пока люди -- люди, а не что-то другое. Томас пробормотал: -- Что-то мудрено говоришь. А я рыцарь простой, доверчивый. -- Когда мы были медведями да волками, у нас были одни ценности, когда станем богами ну-ну, не вскидывайся как конь! -- пусть не когда станем, а если станем, то у нас будут другие. А сейчас -- эти. Томас шумно поскреб голову, став похожим на мужика из глубинки, озабоченного, как обустроить Русь. -- Все равно не понял, но что-то смутно улавливаю... Мозги жаль, сдвинутся. Как нам отсюда выбраться? -- Еще не говорил. Олег заметно помрачнел. Томас встревожился: -- Не захотят отпускать? -- Понимаешь, такого еще не было, чтобы кто-то покидал град Китеж. Вообще-то тайный град открывается лишь избранным. Гм, с твоей-то рожей... -- А что не так? -- не понял Томас. -- Да так... Не похож ты на тех, кто навеки решил уйти из этого мира... -- Таких много, -- заметил Томас. -- Монастыри растут, как грибы. Увечных душ больше, чем увечных тел. -- Там еще ряд условий. Человек должен быть чист душой, непорочен... словом, замечателен во всех отношениях! Теперь понимаешь, почему старцы едва не попадали, когда увидели тебя. Томас огрызнулся, но выглядел польщенным: -- Это когда тебя узрели!.. А я просто ангел, овечка. Впрочем, в каждой обороне рано или поздно возникает щелочка. Так и в стенах этого незримого града... После нашего ухода ее найдут и законопатят. -- Да уж после нашего ухода здесь все проверят и перепроверят. Еще одна-две такие овечки, -- и от пречистого града ничего не останется. А то и пойдут гулящие девки, пьянки, игра в карты с дьяволом во славу Господа... Думаю, это еще не все, что ты умеешь? Рыцарь с достоинством выпрямился. -- Сэр калика! Твои языческие инсвинуации... до такой степени, до такой... что я просто и не знаю! Язычник гнусно скалил зубы. Вид был хитрый. Он, как заметил Томас, быстро приходил в себя после любой беды, а в завтрашний день, хоть и называл себя вперед глядящим волхвом, не особенно заглядывал. Вечером, так здесь это называлось, хотя Томас не уловил разницы с утром, они предстали перед вуйком. Так именовали здесь то ли князя, то ли волхва, то ли и то и другое разом. Палата была низкая, по углам стояли две широкие печи, а на полатях лежали ребятишки, боязливо разглядывали пришельцев из другого мира. У двери сидели еще трое стариков, все благостные и тихие. От них струился чистый ровный свет. Белые головы, бороды, белая одежда, только лица темные, как кора дерева, но и та чуть побелела за тысячи лет без солнца. В одном из них Томас узнал деда Панаса, к коленям которого припадал калика. Дед Панас смотрел на внука с тревогой и любовью. -- Так как же вы попали сюда? -- спросил вуйко. Это был едва ли не самый древний из старцев, но это был дуб, который выстаивал под грозами и молниями, один среди поля принимал удары бурь, засухи, лютые морозы, и заботливо растил под своими широкими ветвями молодняк... Белая, как снег, борода его была короче, чем у троих, что встречали Томаса и калику, глубоко посаженные глаза смотрели не по-старчески живо и оценивающе. Это был вождь, который умел решать и все еще решал. И у него был голос человека, который знал, на каком свете он находится. Томас видел, как калика тяжко вздохнул: -- Не знаю... Этим вы займетесь, когда мы уйдем. Нас другое тревожит... Как уйти так, чтобы эти степняки, обложившие наверняка озеро со всех сторон, не взяли нас еще мокренькими? Вуйко подумал, поинтересовался: -- Вы все еще намерены уйти из нашего благословенного града? -- Кто-то заслужил отдых, -- ответил Олег, -- а кому-то еще надо заработать. -- Вы знаете хоть, куда попали? Томас невольно двинул плечами, он не знал и боялся дознаваться -- на христианский рай не больно похоже, а за то, что побывал здесь... мо