жет быть, это чистилище?... как бы не пришлось на том свете горячую сковороду лизать. Калика сумрачно кивнул. -- Знаю. -- Что знаешь? -- допытывался вуйко. -- Может быть, лучше не говорить? -- предложил Олег. Белые, как иней, брови вуйко поползли вверх. -- Почему? -- Ну... я могу сказать правду. Старцы, что прислушивались к каждому слову, загомонили между собой. Томас ощутил, как начал накаляться воздух. На калику поглядывали с неодобрением. -- Говори, -- пригласил вуйко недобрым голосом. -- Вы те, кто когда-то были сильны и отважны... На ваших плечах держалось столько, что вы наконец не смогли нести тяжесть все матереющего мира. И вы ушли... ушли в это тихое обиталище, тихую обитель. Там, наверху, бушуют войны, мрут, как мухи люди, исчезают целые народы, но что вам до этого? Сюда не капает их кровь, сюда не падают всепрожигающие слезы сирот, сюда не слышно крика истязаемых женщин... Лица всех троих темнели. Томас видел нарастающий гнев в глазах вуйко. Дед Панас сделал предостерегающий жест, но калика не замечал, сам напрягся, как струна на боевом луке. -- Я знаю, знаю!.. Отсюда выхода нет? Ошибаетесь! Вуйко сделал глубокий вдох, смиряя гнев, вспомнил, что он не драчливый воин с верхней земли. -- Да? -- Один мой друг, Мрак, говорил, что из самого безвыходного положения есть по крайней мере два выхода... Вуйко насторожился. -- Мрак?.. Об этом герое мне рассказывал дед. А тому -- его дед, который однажды видел Мрака. Олег покосился на Томаса, сказал просто: -- Ты мог бы многое узнать у деда Панаса. Он тоже видел Мрака, а тот с друзьями походил по свету. И бывать им доводилось глубже, чем дно мелководного озера с жабами и лягушками. Панас приблизился к вуйко, шепнул пару слов. Тот застыл, потом перевел изумленный взгляд, в котором была тревога и недоверие, на смиренного калику, в котором сейчас как раз смирения не было, а только печаль и глубокое сочувствие. -- Ты... из Первых? Олег покачал головой. -- Я из тех, кто все еще не уходит. Ни в подводный град, ни в подземный, ни в пьянство, ни даже в разгул и хмельных баб. Как и этот молодой рыцарь, что тоже тащит на своих плечах тяжесть, которую мог бы не тащить. Он богат и знатен, мог бы лежать на печи... если у англов есть печи, пить и таскать дворовых девок на сеновал... Нет, вуйко, никто ни слова упрека. Вы сделали все, что могли, а могли очень много. Теперь вы ушли из нашего мира... -- Мир грязен и жесток, -- сказал вуйко горячо. -- Мир... Ладно, не стоит о том, каков мир. Уйдя из мира, вы придумали себе оправдание. А ведь вы не нуждаетесь в оправдании! Вы герои, которые всю жизнь, а она была не короткой, дрались за Правду. А теперь вы отдыхаете... Голос вуйко прогремел, как гром: -- Мы не отдыхаем! Мы живем праведно, живем по-настоящему!.. А весь остальной мир, погрязший в грехе и разврате, утонувший в крови, должен быть уничтожен богами!.. Только мы, единственные избранные, выйдем на очищенную землю, и воцарятся вечный мир и счастье! В зале нарастал радостный гул. Глаза сверкали фанатичным огнем. Старцы вздымали костлявые руки, потрясали кулаками. Олег вздохнул, повернулся к двери. -- Ну, мы пошли? Вуйко вперил в него глаза, что налились кровью. -- Куда? -- Очищать землю от мерзостей. -- Вы... ничтожные... ставите себя наравне с богами? Олег печально развел руками. -- Боги поручили эту землю нам, людям. Можно всю жизнь надеяться, что явятся боги и уберут за нами горы навоза, грязи и мусора, но если будем этого ждать всерьез, то нам и нашим внукам придется жить в этом навозе. И в конце концов либо жрать его, либо захлебнуться в нем. Вуйко молчал долго. Тишина была мертвой, даже запахи свежей древесины исчезли. Дед Панас подавал калике какие-то знаки. Наконец вуйко поднял голову. -- Ждите в своей комнате. К утру мы решим вашу... участь. Томас вздрогнул, когда сильная рука выдернула его из сна. -- Что?.. Яра нашлась? -- Какая, к дьяволу Яра, -- сказал грубый голос с досадой. -- Вставай, разлежался! Томас сел, протер кулаками глаза. От бревен струился все тот же свет, здесь день не отличить от ночи, но спать хотелось немилосердно. Калика, одетый и с посохом в руках, смотрел на него сердито и требовательно. -- Куда в тебя столько сна влезает? -- Не больше трех часов за двое суток! -- поклялся Томас с чувством. -- Ого, это ж можно лопнуть. Томас быстро оделся, влез в железо, а калика затянул ремни сзади на его доспехе. Томас нахлобучил шлем, быстрым взглядом отыскал перевязь. Меч стоял в углу, ножны тускло поблескивали. Рукоять горела, просилась в ладонь. Калика был хмур, лицо побледнело и вытянулось. Он выглядел так, будто не ложился вовсе. -- А нас выпустят? -- спросил Томас осторожно. -- Да. -- Ты... уверен? -- Надеюсь. -- Сэр калика, но вчера они говорили, что... -- Мы за ночь о многом переговорили, -- оборвал калика. -- О смысле жизни, великих ценностях, высоком и вечном, словом, о разном, о чем редко говорят в обыденной жизни. А сейчас мы просто уходим в мирской мир. -- Может быть, надо попрощаться, как-то поблагодарить? -- Не надо, -- остановил калика. -- Не надо. Я уже попрощался. В его словах была недоговоренность. Томас насторожился. Похоже, разговор о высоком не был легким. И отпустили без охоты, если никто не вышел проводить. Ведь не каждый день из их благостного мира человек уходит наверх, к солнцу, в мир крови и смерти! Они вышли в сени, а затем калика просто открыл дверь и шагнул. Впереди было песчаное дно, торчали редкие водяные травинки. Серебристые рыбки метнулись в разные стороны. Томас поспешно набрал в грудь воздуха, ступил следом. Холодная вода обожгла, ноги оторвались от земли. Он ощутил, что медленно взлетает, парит над песчаным дном, где в состоянии рассмотреть мелкую гальку, зарывшихся пескарей, заблудившегося рака... Затем рука схватила его за голову, потащила. Грудь начала судорожно дергаться, спертый воздух душил изнутри. Томас запоздало понял, что в доспехах не поплаваешь, но калика помнит, тащит, как акула, к поверхности, хотя какие тут акулы, тут и щук, наверное, нет... Голова Томаса выскочила наверх, он судорожно хватил свежего воздуха, снова скрылся под водой. Руки калики тащили, подталкивали, наконец Томас ощутил под ногами дно. Встал, воды оказалось по плечи. Калика с шумом вынырнул рядом. -- Ну и конь!.. Что в тебе такое тяжелое, Томас? Ты перегрузился ужином и с тех пор никуда не ходил? -- Рука у меня тяжелая, -- предупредил Томас мрачно. Вода текла из доспехов тонкими струйками, он был похож на фонтан в саду венецианского дожа. -- А где... погоня? -- Из Китежа погони не будет. -- А те, что землю трясли? -- Сплюнь, -- посоветовал калика тревожно. -- Могли решить, что мы утонули... но тогда искали бы трупы, их хозяевам нужны доказательства, а еще пуще чаша, или же вернулись за подмогой. Томас оглянулся на середину озера. -- Думаешь, потревожат старцев? Неловко, мы на них беду накликали. -- Не думаю. Град Китеж сами боги не возьмут, не по зубам. Только сами китежане могут выйти, по своей воле. К берегу брели долго, одолевая сопротивление воды. Промокший Томас начал стучать зубами. Кристально чистая вода была к тому же ледяная. Осенью, да еще поутру, в любом озере вода любого сведет корчами, а тут еще бьющие ключи! -- Надо было остаться... -- прошептал он синими губами. -- Надолго? -- А что, -- огрызнулся Томас, -- думаешь, не усидел бы? -- Да нет, они сами не усидят вечно. Однажды целое племя невров ушло в глубокие леса, чтобы там жить вдали от людских свар, войн... -- Ну-ну! Олег вздохнул. -- Тысячи лет так жили, но когда разгорелась самая страшная битва со Злом, они вышли. Они знали, что погибнут, но все же вышли. Томас оглянулся на ровную гладь озера. Носились стрекозы с радужными крылышками, жуки-плавунцы стремительно скользили по гладкой пленке воды, красиво огибали торчащие кувшинки, распластанные листья, толстые и мясистые. На лице Томаса было сомнение. Вряд ли такие благостные старцы выйдут. Разве что их дети, ведь там видел мужиков и помоложе. Они не стареют, иначе без войн и болезней друг на друге бы сидели. А дети не растут, сотни лет в детских рубашках... Он содрогнулся. -- И долго бы мы ждали? Олег наморщил лоб, подвигал губами, почесал в затылке. -- Не думаю. Люди есть люди. Долго не усидят. Даже на самом лучшем месте. -- Ну-ну? -- Так все одно вылезут на солнышко через тыщу-другую годков. А то и на год-два раньше. Томас буркнул: -- Благодарю покорно. Моя Крижана успеет состариться, а женщины этого боятся больше всего. К тому же мне осталось всего недельку, чтобы успеть до ее замужества. Он поспешил вверх по берегу. Мешок успокаивающе колотил по спине.  * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *  Глава 1 С редких полей, которые они встречали в пути, спешили до холодов убрать все, вплоть до соломы. Начнутся дожди, будет сосать под ложечкой, что то не успел, то не сделал, то пропало... Кто убрал, потянулся в лес по рыжики да ягоды. Если первую землянику по обычаю -- детям, то за брусникой и клюквой выезжают на лошадях, возвращаются с десятками доверху загруженных плетеных корзин. Малину и смородину собирали еще летом, попутно со жнивьем Томас видел, как спешили до прихода дождей выдергать и обрезать репчатый лук и чеснок. А в дожди можно будет дергать репу, капуста же может простоять до самых заморозков. Томас вспомнил, с каким наслаждением грыз капустные кочерыжки, зажмурился, во рту появилась сладкая слюна. К какой деревушке ни подходили, слышали стук молотильных цепов, пахло дымом овинных теплинок. Стога огораживали, а скот пускали пастись уже и на поля. Пастухи, как понял Томас, свое отработали, понадобятся только весной, не раньше. На полях уже всяк за своим скотом присмотрит. Кое-где пахали зябь. Женщины поднимали лен, ставили торчком, пусть сохнет, потом свяжут в большие тюки, уберут под крышу. С первым морозом, как помнил Томас по своему хозяйству, и здесь, чтобы сохранить сено, будут резать лишних овец, коз, телят, баранов. Останется до весны только то, что отобрано на завод, на племя. Молодым петухам рубят головы, те бегают по дворам, разбрызгивая кровь... Замков и городищ избегали, двигались большей частью лесными тропинками, пробирались по опушкам леса. За едой заходили только в маленькие веси, да и то большей частью питались сбитыми с веток птицами, зайцами. Калика дважды подстреливал молоденьких кабанчиков, умело пек на раскаленных камнях, сдабривал лесными грушами и яблоками, поливал соком малины и других лесных ягод. Получалось так вкусно, что Томас уже и не знал, чему святой отшельник учился в пещерах усерднее: поклонялся дьяволу или пробовал поочередно рецепты древних язычников, что славились отвратительными оргиями чревоугодия. Они шли по широкой лесной дороге, залитой ярким солнечным светом, когда сверху с деревьев прыгнули дюжие, как медведи люди. Томаса и калику мгновенно вжали лицами в нагретую солнцем землю, заломили руки за спину. Томас орал и ругался, но ему позволили встать уже со связанными за спиной руками. Двое подобрали мешки пленников, остальные стояли наготове с оружием. То ли это были не разбойники, то ли у разбойников был лютый вожак, который требовал дисциплины. Подошел рослый немолодой воин -- калика определил в нем воеводу, -- сорвал с рыцаря шлем. Мгновение смотрел в лицо Томаса такими же синими злыми глазами. -- Мы не жалуем бродяг... Впрочем, на княжей каменоломне еще есть места. Томас едва удержался от бессильных проклятий. Рядом послышался гнусный смешок человека, у которого было очень странное чувство смешного. Их увезли, перебросив, как мешки с тряпьем, через крупы коней. По поведению и разговорам Томас понял, что замок не близко, а люди хозяина забрались далековато. Возможно, залезают даже в чужие владения. Хорошо бы, если бы местный владетель не щелкал хлебалом, как очень сложно выражается калика, а снарядил погоню, отбил бы пленников... Он вздохнул. От тряски мысли путаются, иначе не стал бы мечтать, как слабая женщина, что кто-то придет и спасет. Настоящий англ верит только в свои силы. Ну и в Христа, конечно. Точнее, в Пресвятую Деву. Если сам себе не поможешь, то кто еще? Когда выехали из леса, открылась широкая долина, а в ней на высокой скале высился мощный замок из белого камня. Единственная дорога шла над краем пропасти, извиваясь в опасной близости от высоких стен. Оттуда могли сбивать всадников не только стрелами, но даже камнями и бревнами. Воевода поравнялся с пленниками. Конь под ним был крепкий, жилистый, с горячими живыми глазами. Он нервно перебирал ногами, просился в галоп. -- Взгляни, -- предложил воевода, в голосе была гордость. -- Соколиное гнездо!.. -- Только живут в нем вороны, -- прохрипел Томас. Воевода с силой, но без злобы ударил его по лицу. Томас сплюнул кровь с рассеченной губы на роскошный сапог врага. -- Здесь живет сокол, -- повторил воевода громче. -- Со своими соколятами. Это наш князь -- пан Кичинский. Но ты увидел этот замок первый раз и... последний. Из темницы, что глубоко под замком, не видно даже решетки на двери. Томас снова сплюнул соленое, молчал. Тоска, что не покидала с той минуты, как попали к плен к Ночной Вороне, что тоже именовала себя Соколом, начала разъедать уже не только душу, но и кости. Даже показалось, что пришло заслуженное наказание. Он, вспылив из-за пустяка, оставил Шахраю доверившуюся ему женщину. Это великий грех -- предавать доверившихся тебе, небо должно покарать нечестивца. Вот оно и карает, нечего роптать, надо наказание принимать как заслуженное... "Даже смиренно, как сказал бы калика,"-- напомнил Томас себе с сердитой издевкой.-- "Этого калику не поймешь. О смирении да умалении почище их войскового капеллана может поговорить, а сам то человека по стене размажет, то жрет, как лесной кабан, то с налитыми кровью глазами всех девственниц племени под себя гребет, никогда не прощу ему того заезда на Змее к половцам..." Он слышал, как копыта застучали по камню, заскрипел подъемный мост, послышались голоса. Их сбросили с коней на каменные плиты. Томас больно ударился плечом, зло скрипнул зубами. Все герои, когда стоят над человеком, у которого руки скручены за спиной. Они с каликой оказались в центре широкого круга. Их окружали вооруженные люди, ухмылялись. С десяток копий были направлены остриями в их сторону. За спинами людей высилась стена замка. Узкие окна были надежно забраны железными решетками, глыбы выглядели как выкованные тяжелым молотом. От стен веяло мощью, уверенностью и подозрительностью ко всякому входящему. Со ступенек легко сбежал рослый человек с нервным лицом и тонко сжатыми губами. Он был одет в коричневый кафтан, коричневые портки, а коричневый цвет, как помнил Томас, во всей Европе считался признаком честности, добропорядочности, здоровья и здравомыслия. Его предпочитали умудренные жизнью рыцари, удалившиеся от битв, каким был его дядя Эдвин, почтенные отцы семейств, уважаемые отцы города... -- Пан Кичинский!.. Пан Кичинский! Перед человеком в коричневом быстро расступились. В глаза смотрели восхищенно и преданно. Томас понял, что это и есть князь, хозяин замка и окрестных владений. И к тому же это человек, которому служат не из страха или подачек с хозяйского стола, а всей душой и телом. Надежда затрепетала у Томаса в сердце, а человек встал перед ним, пытливо взглянул в глаза. Глаза у пана Кичинского были острые, как наконечники стрел, и блеск был тот же, что на закаленной стали. Мгновение смотрел в лицо рыцаря, глаза словно смотрели прямо в душу, он все, казалось бы, разом понял, охватил, почувствовал, а когда разомкнул губы, голос был полон удовлетворения: -- Давно жидов не тряс... Томас шатнулся, будто его лягнул подкованный слон. -- Но мы вовсе не иудеи! -- Все вы так говорите, -- сообщил пан Кичинский. -- В темницу их! Нет, сперва к мяснику. Пусть потешится, а мы их послушаем. Ошеломленных, их потащили через двор к замку. Справа от входа на крыльцо виднелась массивная дверь в подвал -- окованная железными полосами. Возле нее стояли два могучих стража. Пленников держали за связанные руки, пока старший страж гремел железом, перебирал ключи. Наконец дверь натужно подалась. Томас ожидал, что пахнет могильным холодом, подвалы здесь пообещали глубокие, но воздух был сухим и горячим, в нем ясно слышался запах гари и паленого человеческого мяса. Волосы на затылке Томаса зашевелились -- из глубины подвала пахло свежей кровью. Придерживая за связанные руки, их свели по каменным стертым ступеням вниз. Это был выдолбленный в сплошной скале каменный мешок с неровным полом и скошенными стенами. В углу полыхали угли в большой жаровне. Грузный мужик, прикрытый одним кожаным передником, неспешно помешивал их раскаленной кочергой. Распаренное красное лицо лоснилось от пота, крупные мутные капли сбегали по груди, плечам. За его спиной на стене были развешаны щипцы для вырывания мяса, крючья, пилки. Сверху послышались шаги. Пан Кичинский спустился, сопровождаемый двумя звероватыми стражами. Томаса и Олега приковали к стене, там были толстые цепи и многое другое, что пока пану Кичинскому не требовалось. Томас попробовал напрячь мускулы, но проще легкой мошке вырваться из паутины матерого паука, чем бедному еврею из рук пана Кичинского. Палач поклонился хозяину, пошевелил угли. На жаровне вспыхнули крохотные багровые язычки. Железный прут начал наливаться багровым, словно заполнялся свежей кровью жертв. Томас передернул плечами. Глаза его не отрывались от пылающего железа. -- Разве мы похожи на иудеев? Кичинский захохотал: -- А жиды пошли разные! Есть и такие, как ты: белобрысые и даже с голубыми глазами. Эти гады самые опасные! Томас воскликнул: -- Но я -- рыцарь! Где ты видывал, чтобы иудея принимали в рыцари? Пан Кичинский задумался. Потом махнул рукой. -- Ты мог купить это благородное звание. У вас, жидов, куры денег не клюют. Все продаете и покупаете. Даже Христа продали. Добро б за деньги, а то за тридцать серебреников! Олег предположил: -- Может быть, то были не иудеи? Те бы запросили больше... Впрочем, они не последние дурни: он в те годы больше и не стоил. А я б и сейчас не дал. Огонь в жаровне разгорался ярче. На лбу Томаса выступили крупные капли пота. Дрогнувшим голосом предложил: -- А как начет поединка? Иудеи, как известно, трусливая нация. Они драться не любят и не умеют. Я с оружием в руках докажу, что не иудей! Пан Кичинский морщил лоб, взвешивал такую возможность. Развел руками: -- Они, с их деньгами, предпочитают драться чужими руками. А сами в сторонке. Мы бьемся за их интересы, порой того не замечая. Но когда прижмет, когда не будет другого выхода, думаю, иудей будет драться не хуже любого рыцаря. А то и лучше! -- Почему же? -- вздыбился оскорбленный рыцарь. -- Из трусости, -- пояснил пан Кичинский любезно. -- Вы так боитесь быть побитыми, что дни и ночи можете проводить в зале для упражнений. Можете научиться драться так, что никакой рыцарь не выстоит! Томас попробовал зайти с другого конца: -- Но зачем бы мы явились лазутчиками? -- А вы, проклятые жиды, мечтаете о восстановлении вашего Израиля! И все делаете, чтобы восстановить царство жидов, а потом еще и накинуть ярмо на все другие народы. У вас как написано: вы, мол, единственно избранные богом, а все остальные народы -- рабочий скот для вас. Только говорящий скот. Друг у друга вам красть нельзя, а у нас -- можно! -- Да, но зачем... -- А вы следите за теми, что вас насквозь видит и разоблачает! Все ваши хитрости рассеиваются, как дым, когда звучат слова пана Кичинского. И вам никогда не захватить власть во всем мире, пока я на страже интересов людства! Палач смерил взглядом могучую фигуру Томаса, затем перевел глаза на калику. -- Каких здоровенных быков привели!.. А у меня на дыбе... гм... ладно... Томаса, что орал и сыпал руганью, растянули на дыбе. Палач начал поворачивать ворот. Заскрипело, натянулись ремни. Лицо Томаса побагровело, вздулись жилы. Пан Кичинский велел подать ему стул, из другого угла принесли -- высокий, с резной спинкой и высокими подлокотниками. Страж смахнул пепел, пан Кичинский опустился легко и настороженно, готовый в любой миг вскочить. -- С какой целью, -- спросил он негромко, но властно, -- заслали вас в мои земли? -- Мы... сами... -- прохрипел Томас. Палач по знаку Кичинского нажал на ворот сильнее. Томас сцепил зубы. Пан Кичинский чуть подался вперед. -- Ну-ну!.. С порванными жилами ты будешь годен разве что на корм собакам. Но сперва я еще сдеру шкуру. Медленно!.. Говори, что тебе твои верховные жиды велели сделать в моем замке? -- Ка...кие... жиды? -- прохрипел Томас сквозь стиснутые зубы. -- Пархатые! Которые хотят весь мир захватить. Думаешь, не знаю, о чем мечтаете? -- Ты безумец.... Пан Кичинский откинулся на спинку кресла, вытянул вперед руку со стиснутым кулаком, оттопырил большой палец. Некоторое время смотрел в синие глаза рыцаря. Потом улыбнулся и резко повернул оттопыренным пальцем вниз. Пан Кичинский, как понял калика, был образованным человеком. Знал, какой жест подавали римские патриции, чтобы победивший гладиатор прикончил раненого собрата. Томас вскрикнул, жилы на лбу, на шее, по всему телу страшно вздулись. Несколько мгновений слышно было надсадное сопение палача, он налегал на ворот все сильнее, изо всех сил, но рычаг не поддавался. Крупные капли пота побежали по лицу, он напрягся так же, как и Томас, жилы вздулись толстые, как морские канаты. Пан Кичинский несколько мгновений смотрел, глаза полезли на лоб. Вскочил с проклятием, ухватился за ворот, вдвоем налегли всем весом. Послышался треск. Жилы лопались одна за другой, сухо, как будто бы пастух звучно бил кнутом, загоняя скот на дорогу в село. Палач и пан Кичинский повалились на пол, барахтались, орали и ругались. Кичинский вскочил первым, безумным взором обвел дыбу и растянутого пленного рыцаря. Могучая грудь англа вздымалась часто, словно освобожденная от тяжести. Лицо все еще было багровым, крупные капли пота стекали, оставляя мокрые дорожки. В глазах все еще было недоверие. Палач, стоя на коленях, заголосил жалобным плачущим голосом: -- Я ж говорил, менять надо жилы и ремни!.. Исхудились, истерлись!.. Какого слизняка растянуть -- милое дело, а для этих быков надо новенькое, неизношенное!.. Кичинский плюнул, резко повернулся и пошел вверх по ступенькам. Уже от двери повернулся, бросил резко: -- Я пойду посмотрю с башни, нет ли за этими двумя хвостов. Когда вернусь, чтоб все было готово! Даже если у него вместо жил стальная тетива для арбалетов, чтобы они рвались, как паутина! Дверь за ним захлопнулась, двое стражей остались на ступеньках. Их глаза следили за каждым движением скованных цепями пленников. Палач суетливо развязывал узлы, скрепляющие части дыбы, торопился, обламывал ногти, ругался, срезал их ножом. Новые ремни нашлись тут же, он спешно менял истертые, потел от страха, выпученными глазами оглядывался на закрытую дверь. Томас следил за палачом налитыми кровью глазами. Калика не двигался. То ли заснул, то ли мыслил о высоком, то ли полагал, что его очередь придет не скоро. -- Сэр калика, -- сказал Томас замученным голосом, -- а ты... в самом деле не иудей? Олег очнулся, пробурчал: -- Теперь уже я сам в этом не уверен. -- Вот-вот! Этот зверь обладает таким даром убеждения, что я уже сам засомневался. А что, как я могу проверить, были или нет в моем роду иудеи? Скажем, поколений пять тому? -- Не можешь, -- подтвердил Олег. -- Это только сами иудеи наверняка скажут, не замутила ли их чистопородную линию кровь какого-нибудь англа или же, упаси боже, сакса. Они все грамотные, им религия велит, а вот ты, который пальцев на руке не сочтешь, не сможешь. -- Тогда я, выходит, не иудей? -- Не чистокровный. Но пану Кичинскому все одно, одна капля в тебе их крови или ведро. -- Гм, он оскорбляет всех неевреев, придавая такое значение одной их капле. Может быть, он сам иудей? -- Скажи ему, -- предложил Олег. Томас подергался в цепях. -- Сэр калика, я ж не сомневаюсь в твоей храбрости. Я думаю, ты захочешь это доказать, сказав ему в глаза самому. -- Зачем доказывать, -- удивился калика, -- если ты не сомневаешься? Палач закончил затягивать последний узел, когда дверь с грохотом распахнулась. Кичинский явился в сопровождении мрачных молодых стражей. Они были в черном, угрюмые и злые. Оружием обвешались с головы до ног, чтобы за версту было видно, что они молодые и не шибко опытные. Если их захватить, подумал Томас невольно, целый отряд можно вооружить, еще и останется. Глядя с удовлетворением, как разжигают огонь в жаровне, пан Кичинский сам перемешал угли. Его лицо, освещенное снизу багровым светом, выглядело не просто жестоким, а мордой дикого зверя. -- Сейчас вы мне все расскажете, -- пообещал он зловеще, -- будете рассказывать наперебой... Будете умолять выслушать... Томас с усилием повернул голову. -- Сэр калика... Какой сегодня день? -- Понедельник, а что? -- О Господи... Тяжко начинается неделя. -- Ерунда, -- прохрипел Олег. -- Все наши несчастья начались с того дня, когда ты, дурень, взял с собой эту женщину... -- Сэр калика... Христианин должен прощать своих врагов. -- Ну, разве что зарубив сперва. -- Я не смог бы зарубить женщину, даже так подло предавшую нас. -- Еще бы, -- сказал Олег саркастически. -- С такими лиловыми глазами и таким странным именем! Палач подошел к пленникам с расплавленным железом. Пан Кичинский, насторожившись, спросил: -- С какими-такими странными? -- Тварь с лиловыми глазами? Ее звали Яра, я хотел бы, чтобы она и тебе встретилась! Кичинский смотрел на него с нехорошей улыбкой. -- Я бы тоже хотел... Эй, позвать сюда вещуна! Или вещунью. Страж выскочил опрометью, вскоре вернулся с неопрятной старухой. Она тряслась всем телом, ее вели под руки. Палач тем временем приложил железо к груди Олега. Тот стиснул зубы, зашипело, по всему подвалу пошел запах жареного мяса. Кичинский обернулся. -- Погодь, я не хочу ничего пропустить. Эй, ведьма, поищи-ка мою племянницу. Не найдешь -- кожу сдеру и на барабан натяну! Старуха начала бормотать, двигать в воздухе руками. Возникло серое облачко, к нему двигались смутные тени. Кичинский от нетерпения начал притоптывать, сопел зло. Донесся слабый свист, словно они стояли на высокой башне. Кичинский вскинул руку, все замерли, почти перестали дышать. Едва слышный голос сказал досадливо прямо из воздуха: -- Это ты, старая Ива... Что ты хочешь на этот раз? Кичинский сказал торопливо: -- Яра, дорогая! Это я, твой любящий дядя... -- Дядя, мне очень некогда, -- произнес голос, в котором Томас с бьющимся сердцем узнал голос спасенной им, а теперь уже выяснилось, что и не спасенной, женщины. -- Яра, -- сказал он умоляюще, -- ты обещала навестить меня, но вот уже пять лет... -- Дядя, я не смогу появиться у тебя еще столько же. Я очень занята. Кичинский сказал печально: -- Столько же... Это значит, что вообще меня не увидишь. А у меня нет наследника, все готовил для тебя... Томас повернул голову к калике, тот скривил губы, кивнул, мол, оказывается, еще в хорошее время попали сюда, Хуже, когда эта зверюка с лиловыми глазами была бы хозяйкой. Дай тебе бог здоровья, лютый князь-разбойник. -- Дядя, мне некогда... Ее голос стал отдаляться, облачко рассеивалось в спертом воздухе. Старуху еле держали, она тряслась и пыталась опуститься на пол. Кичинский сказал потерянно, извиняющимся тоном: -- Да я что, я не хотел тебя тревожить... Знаю, ты избегаешь меня... Эти двое бродяг растревожили душу... В мертвой тишине донесся слабый возглас, затем едва слышное: -- Двое?.. Они кто?.. -- Один -- калика, другой -- куча железа... Томас изо всех сил напрягал слух, но, как и князь, ничего не слышал. Старуху трясло, воздух на месте облачка чуть посерел. Кичинский заорал: -- Яра? Говори еще! Голос был едва слышен, но в нем Томас различил ликование: -- Дядя! Я так давно тебя не видела!.. Почему-то я так соскучилась... Я сегодня же... Старуха рухнула без памяти. Голос прервался, облачко растаяло без следа. Стражи смотрели на пана Кичинского остолбенело. Тот медленно повернулся к пленникам. Глаза вылезли на лоб, челюсть отвисла до колен. -- Не знаю... Не знаю, кто вы и что вы есть... но если моя любимая племянница... прибудет ко мне... то... Эй, стража! Расковать, одеть, искупать, накормить, напоить, пятки почесать. Нет, сперва искупать, потом обедать... Для меня нет дороже гостей, чем те, ради которых Яра готова приехать навестить своего старого дядю. Глава 2 Прямо в пыточном подвале с них сбили железо. В баню повели под руки, как почетных гостей, но вооруженных стражей стало втрое больше. По дороге им то и дело встречались арбалетчики, чьи механические луки уже были натянуты. Они провожали взглядами, словно выбирали места, куда всадить железные стрелы. Томас прошептал калике: -- Не думал, что так повернется. Что скажем ей? -- "Скажем"... -- передразнил Олег. -- А если не придет? Томас вздрогнул, представив, что сделает с ними разъяренный князь. -- Не думал, что эту предательницу... эту... эту... буду ждать с таким нетерпением! Когда их, распаренных и натертых по-восточному душистыми маслами, вынули из бани, был поздний вечер. Под стражей привели в главные покои, где пан Кичинский в честь дорогих гостей устроил пир. Пир был по-славянски безалаберен и по-русски обилен чрезмерно. Огромные дубовые столы ломились от яств, напитков и фруктов. Кроме Кичинского были еще дюжины две крепких кряжистых мужиков, больше похожих на дровосеков, чем на воинов, но Томас по их нарочито ленивым движениям, взглядам угадывал медвежью силу и опытность профессиональных ратников. Никто не повел и бровью, завидя их рядом с Кичинским целыми и невредимыми. Видать, сказал он себе, у этого князя со странностями бывают резкие перепады в настроении. Калика ел и пил вяло, лениво вслушивался в разговоры, часто впадал в задумчивость. Его пытались разговорить, рассказывали о святых местах, а мощах угодников, о постах и великих истязаниях плоти, великих аскетах и юродивых, что спят в дерьме, едят дерьмо и умываются дерьмом, тем самым посрамляя дьявола... Калика раздраженно пересел за другой край стола. Разговоры за едой о дерьме как-то слабо настраивали на любовь к новому богу. На этом конце стола говорили о том, как обустроить Русь. К своему удивлению, Томас не услышал спора: звать немцев или не звать. Здесь знали точно, что немцев и без того на Руси под завязку, а на самом деле они никакие не немцы, а проклятые жиды, немцы на своей земле сидят и сами не знают, как от жидов избавиться. -- Очень просто! -- горячился один молодой и красивый витязь. -- Очень просто обустроить Русь и все русские земли!.. Выгнать всех немцев, а мы все знаем, какие они немцы... Поскреби любого -- жида найдешь, и на Руси сразу все будет, и все станет хорошо! Ему орали подбадривающе, тянулись через стол с кубками вина. Калика молча сопел и резал ножом поросенка. Томас чувствовал симпатию к молодому и горячему витязю. Простые и понятные решения! И пусть калика бурчит, что простых решений не бывает вовсе, но это он говорит от ума, а когда человек жил по уму, а не по сердцу? А во главе стола пан Кичинский ел и пил за троих, но умудрялся просвещать тупого англа в запутанной славянской истории. -- Князьями начинается история всех славянских народов, -- объяснял он горячо. -- У хорватов -- пять братьев: Клюкас, Любель, Козенец, Мухло, Хорват. Еще, правда, две сестры: Туга и Буга. У сербов -- два брата, имена их затерялись, вот что значит бесписьменные, у хорутан -- Борут, у ляхов -- Попел, у чехов -- Чех... -- Погоди, -- прервал Томас. Теперь, когда владетельный князь показал себя обычным сеньором, а у всех свои маленькие причуды, пытать и сдирать шкуры с пленников -- еще не самое худшее, он уже не опасался пана Кичинского. -- Откуда взялся какой-то Попел? У руссов -- Рус, у чехов -- Чех, а куда делся Лях? -- Увы, -- сказал пан Кичинский скорбно. Лик его омрачился, князь уронил скупую мужскую слезу. На столе, куда она упала, зашипело, взвился легкий дымок, образовалась оспинка. -- Ваш Рус успел побыть князем несколько дней перед гибелью. А Лях погиб раньше, чем одел княжью корону. Томас не стал доказывать, что среди англов не было Руса, спросил: -- Ну, а как ты думаешь начать создание всеславянской империи? Пан Кичинский грохнул кулаком по столу. -- Не создать, а восстановить! Она была от можа и до можа! Томас не расслышал: -- От можа... Это от мужика и до мужика? -- От моря и до моря! От гиперборейского, где только белые медведи... бывают такие, бывают!.. и до горячего, где вода кипит у края земли. Это за Индией, куда доходили наши предки и где создали ее храмы, обряды, касты, варны и ковроткачество. Все это была Русь, которая распалась на тысячи племен и народов. Одно племя создало Египет, другое -- гиксосов, третье -- Ассирию... Троянцы тоже были русы, да будет вам известно, а их осаждали тоже русы с примкнувшими к ним какими-то греками... Словом, передрались, как у нас заведено, а всякие там дикие племена, вроде иудеев, тем временем создали свои королевства и захватили все земли. -- Гм, -- сказал Томас озадаченно, -- но я убедился, что Русь все-таки есть. Пан Кичинский отмахнулся. -- Да разве это Русь? Так, ошметки. -- Ну, -- сказал Томас раздумчиво, -- может быть, как раз именно ты сумеешь навести порядок. На Руси и в нашем сумасшедшем мире вообще. Ты, как я слышал от сэра калики, Рюрикович... Пан Кичинский пренебрежительно отмахнулся. -- Мне плевать, что мой отец князь, а мать -- хорватка. Этому я не мог ни помешать, ни помочь. Гораздо важнее, что сами воины меня выбрали гетманом! Этим я горжусь. Мне верят, за мной идут! Томас поднял кубок до уровня глаз. -- Достойно сказано, князь!.. Что происхождение, родина, род?.. Главное, чего стоим мы как люди, как мужчины. Когда приходит испытание, за княжескую родословную не спрячешься. Хоть мы и разные, ты -- рус, я -- англ, но нет Востока и Запада нет -- что племя, родина, род? -- когда сильный с сильным у края земли встает... Кичинский хмуро кивнул. -- Ты сказал еще лучше. Даже не верится, что это ты... Но красиво и гордо сказанное не всегда верно. Увы, в мире все больше томасов, не помнящих родства. Как бы они удивились, узнав правду, что они никакие не англы, а чистокровные русы! Томас, будучи одним из этих "томасов", в самом деле удивился, покрутил пальцем у лба, потом приставил большой палец к виску и помахал остальными, стараясь проделать это по-благородному изящно. Кичинский огляделся. -- Время есть, ночи уже длинные. Вам неплохо бы поведать истину, тщательно скрываемую лютыми ненавистниками своего народа. -- Буду слушать, как откровение, -- пообещал Томас. Кичинский хлопнул в ладоши. Отрок подбежал, выслушал, исчез и вскоре вернулся с худым сгорбленным молодым человеком, у которого были длинные волосы, горящий взор и поджатые губы. Кичинский жестом пригласил его за стол. -- Это пан Валевич. Он новый отец нашей истории, потому что ее всю надо пересматривать заново, переосмысливать и переписывать. Враги и завистники слишком долго писали историю, пользуясь неграмотностью нашего народа, чтобы ее можно было принимать в нынешнем виде. Пан Валевич, промочи горло и поведай нашим гостям правду. Нашу правду, а не какую-нибудь там ненавистную и очерненную. Пан Валевич отхлебнул прямо из кувшина, Томас переглянулся с каликой, Кичинский выгнал за другие столы расшумевшихся гуляк, и пан Валевич начал рассказывать страстно и горячо, словно древний пророк, излагающий слово Истины. Рассказ пана Валевича. Да будет тебе известно, благородный рыцарь, что русы были первыми людьми на всем белом свете, которых сотворил Господь. Сперва его звали Родом, потом с годами имя менялось: Род-Рода-Роде-Родве-Рохдве-Охдве-Ухты-Ухве-Яхве. Ну, сам знаешь, имена видоизменяются до неузнаваемости. Русского Рода всегда изображали колесом с шестью спицами, затем шестилучевой звездой в круге, так его изображают и сейчас. Только уже не мы. Так вот, первые люди жили в той узкой полоске, что оставалась между двумя Льдами. Лишь когда Лед начал отступать, русы начали двигаться вослед. Понятно, не все, на старых землях остались их братья, которые, однако, за века потеряли связи с ушедшими племенами, язык изменился, а ввиду общего потепления на всем свете оставшиеся загорели так, что стали черными, как головешки, а их золотые волосы закурчавились, как у овец. Лед таял, отступая, и воды набралось столько, что произошел первый потоп, когда затопило все земли возле теплых морей и рек. Так погибли древнейшие народы, целые страны и государства. С исчезновением прародины, что ушла под воду, оборвалась связь между разбредшимися в разные стороны племенами. Погибли жившие до потопа великаны, хотя одна семья, говорят, сумела уцелеть на одном из плотов, погибли большие и страшные звери, при поступи которых дрожала земля, погибли драконы, Змеи, смоки, грифоны. Правда, есть сведения, что некоторым как-то удалось спастись, но они уже не хозяева земли, как было раньше, а гонимые и истребляемые героями чудовища. В самом лучшем месте на свете наши русы основали могучее государство Варнов, от нее сейчас осталась только маленькая крепость Варна. Русы-варны открыли, как выплавлять медь, научились делать из нее как оружие, так и многие другие вещи. Они же придумали, как делать бронзу, в то время как другие племена, все еще россов, так и остались дикими. У них были только каменные топоры и дубинки. Русы-варны придумали письменность, из которой пошла египетские иероглифы и финикийский алфавит, а именно на этом алфавите пишут все просвещенные европейские страны, в том числе и сильно отставшие от Киевской Руси всякие там франки, галлы и прочие немцы. А потепление на свете продолжалось дальше. Хлеб уже сеяли в Швеции и Норвегии, в Гренландии росли пальмы, на островах в Северном море дрались обезьяны и кукарекали страусы. На этих землях, где мы сейчас, земледелие стало невозможным, пришлось снова вернуться к кочевому скотоводству. Но для разведения скота потребовалось гораздо больше земли, потому племена разом начали расселение. Часть ушла на Север, заселив попутно Оловянные острова, там и доныне их города Кумберленд и Стоунхендж... их уже нет? Вот чертовы жиды, уже и там русам навредили!.. Часть заселила нынешнюю Данию, дав ей и само название от одного из племен русов-данов, часть заселила великие земли по всему течении Волги. По Дону русы сидели и раньше, их звали черными болгарами. Все они являются предками таких племен, как гунны, готы, скифы, урюпинцы, ацтеки, лемки и гуцулы. Часть племен ушла в Среднюю Азию. Оттуда пошли за солнцем прямо в Индию, страну чудес, дали тамошним диким племенам, которые были одичавшей ветвью другого племени русов, земледелие, медеплавильни, искусство езды на колесницах -- дикие индусы до сих пор ездят на колесницах, так как русы у