нчики пальцев слегка пощипывало. Она услышала свой стон, тело ее непроизвольно выгнулось, прижимаясь к нему сильнее, ибо рыцарь все-таки держался на растопыренных локтях, упершись ими в землю, не давил со всей дури. Его толстое железо не могло скрыть того жара, что разгорался в нем, и Яра понимала, что доспех сбросить так же легко и быстро, как и одежку попроще... Внезапно рыцарь сдавленно выругался сквозь зубы. Она услышала звон, потом еще звонкий щелчок, стук и шорох покатившихся камешков. -- О Томас, -- сказала она тихо, -- Томас... -- Так они нас достанут тоже, -- ответил он зло. -- Быстро спрячься в той нише! Он вскочил и быстро подхватил с земли меч. Другой рукой толкнул ее к скале. Яра укрылась под нависающим каменным козырьком, все еще оглушенная нахлынувшими чувствами. Тут же на землю обрушилась новая волна зловония. Перья-стрелы ударили в камни и землю, а птицы шумно пронеслись над головой Томаса. Он едва успел пригнуться, но одна успела вытянуть костистые лапы, и он качнулся от толчка, по шлему отвратительно скрипнули острые когти. Еще одна выставила перед собой крылья, гася встречный ветер, тяжело обрушилась на землю шагах в пяти от Томаса. Он едва успел взять меч наизготовку, как она развернулась и, балансируя крыльями, пошла на него, выставив зубастый клюв. У Томаса стало сухо во рту. Птица была покрупнее волка, но клюв ее был таков, что только доспехи им долбить, а то и эту скалу в поисках червяков. Птица издала жуткий крик. Пасть распахнулась жутковатая, как пышущая огнем жаровня. Блеснули острые волчьи зубы. Томас сразу понял, какими червяками может питаться такая птица. Он замахнулся мечом, птица умело увернулась, но он уже ударил точно и быстро. Лезвие упало на спину с такой силой, что рассекло бы пополам... будь на ее месте бык, но сейчас стальное лезвие соскользнуло по плотно подогнанным перьям, и Томас едва удержался на ногах. Птица выбросила вперед клюв. Томас ощутил удар в плечо, скрежет. Его с силой дернуло, он отмахнулся мечом, со страхом и недоверием смотрел на вмятину в доспехе. Внезапно сзади щелкнуло, и унеслась прочь, едва не задев его, стрела. Он сердито заорал, требуя, чтобы прекратила дурость: и так видно, что даже лезвием не просечь плотные перья, а уж стрелой и подавно... разве что зайти сзади и пустить стрелу так, чтобы прошла между перьями, но последние слова задавил в себе, а то дура в самом деле выбежит из укрытия и сама получит клювом, как кроль меж ушей. Яра крикнула сердито: -- Теперь попробую попасть в глаз! -- Ты попадешь в глаз, -- закричал он зло, -- если его нарисовать во всю эту скалу! Не высовывайся! Он представил, как тетива бьет ее по тонкой нежной коже, а там вспухает багровая полоска, заорал еще громче: -- Это приказ, корова! -- Я только хочу помочь... -- А какой была клятва вассала? -- Да молчу, молчу... Новая волна вони накатила с такой силой, что Яра закашлялась, а стрела соскочила с тетивы. По камням звякали стрелы с железными наконечниками, затем она услышала шум крыльев, заскрежетали когти по валунам. Томас рубился с птицей. Бой был страшным и нелепым, ибо меч соскальзывал с перьев, а птица звонко долбила клювом в доспехи. Однажды пробив толстое железо, как гнилую кору, больно ухватила клювом вместе с рубашкой и кожу. Приловчившись, он уже не старался зарубить ее острым, как бритва, лезвием, а бил, как молотом, бил по голове и шее, пока птица не стала промахиваться: голову ей залило кровью. Три птицы одна за другой с жуткими криками рухнули на камни. Растопырив крылья, они развернулись к прижатому к скале рыцарю. Томас в последнем усилии нанес сильный удар. Птица упала, снова поднялась -- один глаз вытек, другой смотрел яростно и неукротимо. Томас крикнул: -- Не высовываться!.. Если я не встану, то беги вдоль стены обратно. -- Зачем? -- Жить совсем неплохо, дурочка! -- Томас... Птицы бежали на человека, но, наткнувшись по дороге на залитую кровью первую, внезапно набросились на нее с неистовой яростью, словно волки, добивающие раненого собрата, начали клевать и рвать когтями. Перья полетели во все стороны, брызнули струйки горячей, дымящейся крови. Обнажились внутренности: сизые, слизкие, пахнущие еще отвратительнее. Яра с брезгливостью отвернулась. Эти летающие твари убрались, оставив между камней окровавленные перья, раздробленные кости, даже череп раздолбили. Томас зябко передергивал плечами, представив себе, как такие клювы долбили бы его доспехи. Запад неба был покрыт розовой корой заката. Томас перевел дыхание, снял с помощью Яры доспехи, осмотрел. Как будто черти на нем горох молотили -- весь во вмятинах! Нет хуже для рыцаря, чем разбитые доспехи. Одно утешение: закрыл собой коней и женщину. Яра, отважная и стойкая женщина, развела костер, собрав жалкие хворостинки и сучья, жарила на вертеле зайца. Мол, даже если придется ночью умереть, то лучше умирать не голодными. Томас не удержался, осмотрел придирчиво.. Освежевала по всем охотничьим правилам, жарит умело, так что вряд ли очень врет, что знает охоту. Впрочем, в дикарских племенах женщины вынужденно умеют больше, чем в цивилизованных. Там мужчины ни к черту. Он с тоской смотрел на звездное небо, где мелькали крупные тени. Глаза летающих зверей следили за ним неотрывно, и он видел, как проносятся всякий раз по два багровых уголька. Не простые птицы, те с заходом солнца слепнут. А ночные не летают днем... Дорога назад отрезана хищными птицами. Их расположилась там целая стая. Слева отвесная скала, а справа в двух шагах бездонная пропасть. Идти только вперед, но там слышно тяжелое громыхание. Похоже, за поворотом уже широкая долина, где великаны на носорогах вытаптывают ее вдоль и поперек, заглядывая в каждую мышиную норку. Они сидели у костра, когда грозный топот стал ближе. Земля содрогалась, словно на дорогу обрушивались скалы. Великаны, обыскав все окрестности, возвращались. У Томаса волосы встали дыбом. Те промчатся по этой узкой полоске между отвесной стеной из гранита и пропастью! Их вобьют в землю, растопчут, а его железный панцирь расплющат так, что превратят в тончайший лист, в который можно будет заворачивать солонину... Томас вскрикнул в отчаянии: -- Неужто все? Неужто мы погибли, и никто нам не в состоянии помочь? И чашу уже не принести в Британию? Яра смотрел в его бледное изможденное лицо, слышала только грохот своего сердца. Потому глыбы, что раздвинулись в трех шагах прямо в каменной стене, раздвинулись для нее бесшумно. Поднялась исполинская фигура в два человеческих роста, массивная, ноги до колен утопали в земле. -- Кто... звал... меня? -- донесся тяжелый, как обвал, вздох. Томас отпрянул в ужасе, закрыл собой Яру. -- Не знаю. Я не звал! Кто ты? Человек смотрел на него безучастно, вместо глаз блистали две звезды. Томасу показалось, что и сквозь тело слабо просвечивают звезды. -- Я есть Гот... Так что же пробудило меня?.. А, эта чаша... Почему она у тебя в мешке? Томас неверными движениями вытащил чашу. Боялся, что опалит священным огнем, -- с кем только не якшался, не до благородства, уцелеть бы, -- но пальцы ощущали только гладкий металл, отполированный чужими прикосновениями. -- А где ее держать еще? Глаза ужасного призрака заблестели ярче. Томасу показалось, что все огромное тело пошло синеватыми искорками, как быстро гаснущие звезды. -- Узнаю... -- донесся тяжелый голос, словно шел из глубин земли. -- Что за история опять с этой чашей?.. Впрочем, это неважно... Зачем ты ее несешь? Огромная рука потянулась к чаше. Томас отпрянул, но спина уперлась в стену. Он с ужасом смотрел на огромного человека, если это был человек, что двигался по земле так, будто шел по колено в воде. Томас вскрикнул в отчаянии: -- Калика сказал, что если она будет в Британии, то... народ, который ею обладает, станет величайшим... принесет справедливость во всем мире... Рука призрачного человека остановилась перед чашей. Звездные глаза смотрели прямо в лицо Томаса. Голос громыхнул, как гром: -- Что за калика? -- Обыкновенный, -- промямлил Томас. -- Рыжий... Пальцы призрака почти сомкнулись вокруг чаши. Томас ощутил, как его тело покалывает, словно весь призрак был огромной шаровой молнией. -- Как его зовут? -- Олег... -- пробормотал Томас, чувствуя себя глупо. -- Язычник... Призрак стал еще выше ростом, от него веяло мощью. Пахло сыростью, подземными водами. Голос стал глуше: -- Язычник... Да, он всегда был язычником... Веры менялись, а он оставался в той, самой забытой... Он где? Томас сглотнул комок в горле. -- Он велел донести чашу... Призрак слегка повернулся. -- Иди через эту гору... Не сворачивай, а то заблудишься, сгинешь... И не раскрывай рта... Олегу поклон... Его рука прошла мимо чаши, указала на отвесную стену. Томас оглянулся, хотел сказать горько, что он не привидение, сквозь камни не ходит, но когда повернул голову, призрак уже слился с ночью. Яра сказала тихо: -- Я ничего не поняла... Но он обещал помочь. -- Я не могу идти сквозь эту проклятую гору! -- вскрикнул Томас в отчаянии. Он ударил кулаком по камню... и сжатые пальцы прошли сквозь плиту. Он в ужасе выдернул руку, смотрел неверяще на кисть руки. Она чуть покраснела, пальцы пощипывало. Яра сказала тихо: -- Он уже помогает! Томас вскочил, прижимая чашу к груди. Тяжелый топот слышался ближе. Великаны уже выезжали из долины на дорогу. Костер догорал, освещал отвесную стену, дикое нагромождение камней у основания, мелкие булыжники. Яра бросила пару хворостин на багровые угли, вспыхнули слабые огоньки. -- Не верю я древним демонам... -- Сэр Томас! Ты обещал калике, что отнесешь чашу в Британию. А путь лежит только сквозь эту гору. Ее взор был требовательным. Томас озирался в отчаянии. Насколько проще с англскими девами, что сидят и ждут. Нет, не нравятся ему эти славянские женщины. С ними никогда не почувствуешь себя уверенным и несокрушимым. Он скомандовал, держа голос сильным и властным: -- Брось остатки хвороста в костер. -- Зачем? -- Пусть видят, что мы все еще здесь. Яра поспешно сгребала веточки, а он, наблюдая как она суетится и торопится, незаметно перевел дыхание. Хорошо, она не видит, в какой узел завязались его кишки и как овечий хвост трепещет его душа. -- Все взяла? Он старался не встречаться с ней взглядом, но перед самой стеной она взяла его за руку, и они взглянули глаза в глаза. Искры пробежали по его руке и сладко кольнуло сердце. Он ощутил тепло, против которого не помогала никакая молитва. -- Я боюсь, -- сказала она тихо. -- Ну чего там, -- сказал он, сразу чувствуя себя могучим и сильным. -- Только бы не сбиться... Звезды вряд ли светят сквозь камни. -- Узнаем... -- Коней только оставлять жалко! Из-за поворота, закрывая звезды, с грохотом выметнулись огромные тени. Багровые искры летели снопами из-под копыт в обе стороны. Они завидели костер, заорали страшными голосами, завыли, как исполинские волки. Грохот копыт стал чаще. -- Пора, -- сказал Томас тоскливо. -- Ладно... Двум смертям не бывать, а дураком помрешь! -- Пусть ищут ветра в поле, -- сказала Яра. Ему почудилось злорадство в ее голосе. Показалось даже, что женщина высунула язык приближающимся великанам. Со страхом, чувствуя, как в желудке завязался болезненный узел, он шагнул к стене. Напрягся, ожидая сильный удар в лоб. Вместо этого словно окунулся лицом в черную воду. Стиснув пальцы Яры, сделал второй шаг. Они оказались в полной вязкой тьме, более полной, чем беззвездная ночь. Он ощутил, как дрожат пальцы в его ладони. Яре должно казаться, подумал он в тоске, что мы замурованы в гробу. И что нас закопали живыми. Если уж ему такое мерещится... Темная вода, сказал он себе настойчиво. Он идет всего лишь в ненастную ночь через болото. И ведет с собой испуганную женщину. А он уже ходил беззвездными ночами по болотам, убегал и догонял, а рта нельзя было раскрыть, потому что сотни врагов прислушивались к каждому шороху камышей, плеску... А тут даже плеска не надо страшиться, иди себе да иди, нечего страшиться... Только и того, что идти прямо... Его осыпало морозом. В полной тьме стоит чуть-чуть, всего на палец свернуть, а через десяток шагов еще на палец, и уже пойдут не поперек горного хребта, а вдоль... Глава 8 Он сделал не больше трех десятков шагов, как внезапно вязкость исчезла. Томас выпал в пустоту. Не удержавшись, растянулся, как лягушка. Доспехи зазвенели. Сзади испуганно вскрикнула Яра. В просторной пещере светящаяся плесень освещала высокий свод, весь в известковых сосульках. С пола навстречу поднимались такие же сосульки остриями кверху. Где-то журчал невидимый ручеек. -- Теперь мы точно заблудимся, -- предположила она за спиной. -- Я уже не помню, из какой стены мы выпали. -- Не каркай, -- оборвал он. -- Раньше смерти еще никто не умирал. -- Да? Я умираю всякий раз, когда вижу что-то страшное. Я тоже, сказал он себе угрюмо. Только сперва это было очень остро, а теперь страх зажат в его железной рыцарской перчатке. Но я не бесстрашен, как выгляжу для всех. Сам-то я знаю, что я не бесстрашен. Просто когда рыцарская честь велит броситься одному на целое войско -- брошусь. Или на дракона. И никто не узрит во мне подлого страха. Слова гулко отдавались под сводами пещеры. Томас осторожно прошел в другой конец, огляделся. Пещера сужалась так, что едва можно было протиснуться, но дальше ход опять расширялся. -- Может быть, -- сказал он, -- это не совсем то направление, но мне как-то проще идти, как человеку, а не как призраку. -- Так иди как человек, -- донесся сзади ее нетерпеливый голос. -- А еще лучше, как мужчина! Томас всхрапнул, не зная, что кроется за ее словами, похвала или оскорбление, от женщины с лиловыми глазами можно ждать всего, молча двинулся между сталагмитами к переходу в другую пещеру. Ход был тесен, но впереди уже было видно расширение. Томас вышел во вторую пещеру, задержал дыхание, ошеломленный. За спиной ахнула женщина и ухватилась за его плечи. Томас тут же расправил спину, но глаза его не отрывались от внутренностей этой пещеры. Это был гигантский зал для великанов. И он был полон воинов! Томас медленно выпустил воздух из груди. Воины спали мертвым сном. Кто сидел, прислонившись к стене, кто лежал, подложив под голову щит, кто устроился, положив голову на ноги товарища. Все в полном вооружении древних времен. Томас не обнаружил ни одного в рыцарских доспехах, но топоры и мечи, пусть странные на вид, были устрашающего размера, а воины выглядели отборными -- все матерые, крепкие, со вздутыми мышцами, нарощенными долгими упражнениями с оружием. -- Тихо, -- шепнул он одними губами. -- Не приведи Господь их разбудить... -- А что будет? -- Что будет, что будет, -- передразнил он. -- Не знаю, что будет. Но спят они до назначенного часа. -- Какого? -- Откуда я знаю? У каждого свой. Благороднейший король Артур спит вот так же в Авалоне. Встанет и спасет Британию, когда та будет в большой беде. Калика говорил, -- голос Томаса прервался, дрогнул, но после паузы рыцарь поборол слабость, -- говорил, что по всему свету в скалах и горах полно народу дожидается своего часа. Мгер Младший ушел в скалу, я, правда, не знаю, кто это, придет помогать своему племени, Святогор спит в горе, Скиф удалился в каменную стену Рипейских гор, выйдет, когда беда будет угрожать его скифам, войско Ядвиги спит под костелом... ну и много других еще, я не запомнил и малого, что перечислял калика. Понял только, что никто не явится спасать человечество. Все явятся спасать свое племя или народ от другого народа. Она зябко передернула плечами. -- Ходи и боись, что наступишь на чью-то голову! -- Если верить Хайяму, как говаривал опять же калика, то мы все время ходим по чужим черепам... -- Кто такой Хайям? -- Не знаю. Наверное, иудей, что ускользнул из рук Кичинского. На цыпочках и очень осторожно они пробирались между спящими. Те казались мертвыми, даже грудь не вздымалась, но когда Томас задел одного, у того рука шевельнулась мягко, а у трупа застывает быстро -- Томасу приходилось бродить по полю брани, отыскивая павших друзей, знал разницу между погибшим только что или полдня назад. Яра сказала вдруг негромко, голос был тихий, непривычный: -- Они счастливые... -- Почему? -- Проснутся в мире, где не будет войн, убийств, даже лжи и предательства... -- А кому они будут нужны? -- фыркнул Томас. -- Сами станут разбойниками. Пахать землю не умеют и не захотят, а с мечами расставаться не станут. Он услышал сзади сожалеющий вздох: -- Жаль... А мне захотелось тоже заснуть с ними... И не просыпаться до лучших времен. Когда весь мир станет чист и светел. И тогда бы мы, Томас, вышли вдвоем... -- Времена не выбирают, -- ответил он, не оборачиваясь. -- В них живут и умирают. Мы все расставлены Богом на стенах в нужных местах огромной крепости, куда сносятся великие человеческие ценности, вроде чести, благородства, ну и всяких других, и мы должны защищать ее через века от врагов! Все защищать -- мужчины, женщины, дети. Уже когда перебрались в другой конец пещеры, Яра сожалеюще оглянулась. В глазах было странное выражение. -- Да, ты прав. Да и кто знает, что их ждет?.. Мир может погибнуть раньше, чем они проснутся. -- Но разве их не призовут при опасности? Томас мотнул головой, приглашая двигаться за ним, и Яра послушно полезла через камни, обломки сталагмитов. Когда щель сузилась так, что дальше двигаться было нельзя, Томас буркнул невесело: -- Кто призовет? -- Ну... кто знает. Потомки. -- Даже я вижу, что мир изменился... Калика сказал бы, насколько. Эти воины в такой одежде, с таким оружием, что я в глаза не видывал. Кто их позовет, если уже нет таких народов? Щель сужалась, наконец исчезла, словно рассосался старый шрам. Перед ними была каменная стена. Мелкие трещинки были не в счет, их сплющило под тяжестью так, что края плыли, как воск на солнце. Факел догорал, Яра смотрела отчаянно. Копоть оседала на ее лице, она казалась Томасу печальным чертенком. -- Калика оставил тебе свой волшебный посох! -- напомнила она. -- Если ты все же сумеешь прочесть те руны... -- При этом свете? -- огрызнулась она. Факел догорел, вспыхнул напоследок, и у Томаса заныло сердце. Женщина смотрела на него беспомощно, но в ее глазах было нечто такое, что у него вся кровь бросилась в конечности. Это последнее, что он видел, и она явно хотела, чтобы это было последнее. Яра в полной тьме слышала его яростное дыхание. На миг ей показалось, что сейчас он возьмет ее в объятия, прижмет к сердцу, а его сердце забьется в унисон с ее сердцем, их дыхания сольются, и она ощутит себя надежнее в его могучих руках, а он почувствует себя нужным, утешая испуганную женщину... Рядом грохнуло с такой силой, что она подпрыгнула, ударилась головой о низкий свод. "Убился, -- мелькнула паническая мысль. -- Боится умирать медленно и страшно..." -- Томас! -- Замри и не двигайся! -- велел в темноте хриплый страшный голос. Снова гремело и звякало, будто рыцарь со всей дури кидался на стены. Наконец затрещало. В лицо пахнуло удушливой пылью, Яра закашлялась. Внезапно она ощутила движение воздуха. Блеснул слабый свет. Яра, согнувшись от кашля и протирая слезящиеся глаза, увидела, как рыцарь, перекосившись от натуги, налегал на волшебный посох. Другим концом всадил в щель, раздвигал ее, а навстречу пробивался лучик света. Вскрикнув, она бросилась ему на помощь. Когда глыба вывалилась, они проползли в отверстие, где было сухо и был свежий воздух. Томас остался заталкивать глыбу на место, пусть богатыри спят и дальше, а Яра сперва ползком, потом на четвереньках выбралась на свободу. Над головой было звездное небо, луна светила ярко, и их глазам, отвыкшим от света, показалось, что светло, как днем. Томас выбрался следом, упал на камни, тяжело дыша. -- Ну, калика... Все предусмотрел! -- Ты о посохе? -- Ну да. Он сам разве пользовался иначе, чем боевой палицей? Она лежали, переводя дыхание, прислушивались к ночным звукам. Похоже, они находились в незаселенной местности, но чуткое ухо Томаса уловило далекий лай. -- Местные не отыщут ход? -- спросила она тихо. -- Надеюсь, -- ответил он замученно. -- Но дети и пастухи лазают везде. Что ты хочешь? Чтобы я, полуживой, приладил камень там, чтобы муравей не пролез? Отыщут их, так отыщут. Они спали, измученные, когда половина звездного неба озарилась сверкающим сиянием. Яра вскрикнула, едва сквозь веки пробился трепещущий свет. Ее руки ухватились за Томаса -- она спала, положив голову ему на грудь, -- но тряхнуть не решилась. Он спал так крепко, его губы чуть раздвинулись, напухли, он не выглядел могучим рыцарем, а был большим ребенком, который нуждался в защите. Свет поднялся над деревьями. Медленно в нем проступила блистающая человеческая фигура. Над головой был нимб, лицо человека рассмотреть не удавалось. Яра дрожала. В этой фигуре было больше силы, чем во всех чудовищах и богах, которые они встречали раньше. Нимб мерцал нежно, но по всему краю вспыхивали крохотные дымки. Сгорали ночные жуки и бабочки, что стремились на свет. -- Дщерь моя... -- раздался тихий ласковый голос. Яра судорожно кивнула, соглашаясь. Хотя эта исполинская светящаяся фигура мало походила на ее погибшего отца. Да и голос был не тот. Отец начал бы с брани, назвал бы коровой, у которой костер почти угас, поинтересовался бы ядовито, что за волосатый мужик лежит под нею и что она с ним сделала. -- Я слышу, -- ответила она дрожащим голоском. -- Говори... глаголь. Ты кто? -- Я -- Вечный... Дщерь моя, вы несете чашу, в которой была кровь моего сына... Яра ахнула, торопливо потрясла Томаса. Рыцарь замычал, но не проснулся. -- И что ты желаешь? -- спросила Яра помертвевшими губами. -- Чтобы чаша достигла Британии. -- Но мы туда и несем. -- Но не вам, увы, предначертано принести ее в те северные земли. Яра помертвела. -- Не... нам? -- Да. -- А кто?.. Кому? -- Потомку славного Иосифа Аримафейского. Того самого, в чьем склепе захоронили моего сына. Его семени было предназначено эту чашу принести в Британию. Яра яростно трясла и теребила Томаса. Тот всхрапывал, отбивался, поворачивался на другой бок, натягивал на голову несуществующее одеяло. Наконец он уловил нечто необычное, вскрикнул: -- Пожар?.. Опять нас к языческим богам?.. Он раскрыл глаза, ахнул, отшатнулся так, что если бы не уперся руками, упал бы на спину. Глаза были круглые, как у совы. Яра сказала торопливо: -- Он говорит, что чашу должен нести не ты! Томас испуганно пощупал мешок, перевел дыхание. Голос его со сна был хриплым, но страх уступил место подозрительности: -- Почему? -- Предначертание, -- сказал блистающий человек без лица. Голос был грустным и ласковым. -- Так надо. -- А почему надо так? -- ощетинился Томас. Он чувствовал страх и благоговение, он был свидетелем чуда, настоящего чуда, христианского, в этом не сомневался, только в христианстве может быть такой чистый незалапанный свет, но все же отдавать чашу просто так больно. -- Все было определено, измерено и решено... за много лет... эонов... до этого момента... Можно сказать, до создания самой земли, солнца и звезд, зверей и людей... Ни волосок с головы ребенка, ни перо из крыла птицы, ни блоха с хвоста пса -- ничто не падет без моего ведома. У Томаса волосы встали дыбом. -- Так ты... тот самый?.. Всевышний? Голос был могучим, рокочущим, в котором чувствовалась неслыханная мощь: -- Я, сын мой. Томас судорожно перевел дыхание. Локтем ощутил теплое тело Яры, она крепко цеплялась за него, дрожала. Ее страх придал ему смелости: -- Но почему я тебя вижу? Блистающий человек произнес тихо: -- Разве не видел меня Моисей в горящем кусте?.. Разве не видели другие? Томас упрямо тряхнул головой. -- Не видели. Ты без образный бог, язычники тебя называют из-за этого безобразным, тебя нельзя увидеть и нарисовать. Моисей только слышал голос из горящего куста, а я вижу твой облик. Ты не Всевышний! Голос был негромким, с ласковой насмешкой: -- А кто же? -- Ну, демон какой-нибудь. Может быть, даже сам сэр Сатана. -- Почему? Я похож? -- Не знаю. Но Сатану можно увидеть, он зрим, а наш Верховный Сюзерен... он такой... такой... Томас разводил руками, показывая, каким должен быть, по его мнению, сам Господь Бог. Это было нечто необыкновенное, что невозможно ни увидать, ни описать, не вообразить. Блистающий человек слегка померк. Возможно, щадил глаза рыцаря: тот щурился, закрывался ладонью. Лик незнакомца яснее не стал, он был весь из блистающего света. -- Ладно, -- сказал наконец голос, в нем была грусть и легкая насмешка, -- все-таки чашу отнесет потомок Иосифа Аримафейского... Но ты не будешь возражать... Не будешь... Сияние начало меркнуть. Сперва исчез блеск вокруг еще больше потускневшей огромной фигуры, затем и она быстро таяла, но, странное дело, свет не становился темнее, его было только меньше. Наконец и он растворился в ночи совсем. В полной тьме, даже звезд не видно, послышался дрожащий голосок Яры: -- Это был сам... Бог? -- Вряд ли, -- огрызнулся Томас. Его била дрожь, он чувствовал себя маленьким, потерянным, клял себя на все корки, что посмел так разговаривать, возможно, в самом деле с самим Верховным Сюзереном. А ведь он не только милосердный, но и карающий. Иначе вряд ли покорил бы полмира, да и какой из рыцарей захочет подчиняться слюнтяю? Прибьет, как бог черепаху, для такого здорового это раз плюнуть! Даже если он не сам Господь, а кто-то из его близких вассалов. -- Ты бы спала лучше, а? От тебя одни неприятности. -- С вами заснешь, -- сказала она жалко. -- Один храпит и одеяло стягивает, другой будит и в глаза светит... Глава 9 Крестоносцы продвигались уже десятый день по землям славянского народа пруссов. Дорога все еще шла среди вековых деревьев, но чаще стали попадаться болота, лесные озера. Деревья стояли в желтых и красных листья, ветер срывал и бросал в лицо, а когда пошли дожди, дорога стала совсем непроходимой. Дважды встретили покинутые селения, обнесенные частоколом. Жители покинули загодя, даже скарб нехитрый унесли: явно приближение крестоносцев было замечено задолго. Вымещая злобу, село сожгли, хотя намучились, пытаясь в проливной дождь зажечь дома, разбили на мелкие камешки изваяние языческого идола. На тридцатый день, пройдя земли пруссов по краешку и не вступая с ними в кровопролитные бои, вторглись в земли лютичей, самого опасного врага. Рыцари и латники крестоносцев в ожидании подхода подкреплений встали лагерем на берегу Вислы. Собрались, кроме войска самого Ордена, еще и рыцари германских княжеств, прибыли поляки, чехи, даже венгры и франки. Зелень широчайших лугов скрылась под разноцветьем шатров, повозок, знамен -- каждый род держался обособленно, ревниво. Ядром войска была дружина Ордена, которую возглавлял Гваделуп, самый могущественный из рыцарей, он же магистр Ордена. Отряд его был лучше всех вооружен, кони были рослые, могучие, воины все как на подбор похожие на столетние дубы -- крепкие, умелые, закаленные в боях, ни одного старого или слишком молодого. Они держались обособленно, только из их лагеря не слышно было песен и пьяных выкриков. Другие с опаской посматривали на их серебряные шлемы, блестящие доспехи, одинаковые мечи в кожаных ножнах, треугольные щиты, обтянутые темно-красной кожей. Только они были одеты одинаково, словно оружие им ковали у одного оружейника. Так оно и было: их оружие и доспехи изготовили в далекой Римской империи, той половинке, что со столицей в Константинополе, а там могли изготовить и десять тысяч таких доспехов в их исполинских оружейнях. Проводники, сами набившиеся в помощь из племенного союза бодричей, умело вели огромное войско через дремучий лес, находили брод через болота, тайные тропы вдоль завалов. Гваделуп с горечью, а потом с яростью видел, как целые отряды отбиваются, уходят искать добычу сами, а то и остаются. Ударом был уход хорошо вооруженной дружины франков. У них были лучшие лучники, они на ходу без промаха били рябчиков, горлиц, а то и просто белок. Последним ушел граф Манфред, а ним и тяжелые конники. Как ни ярился Гваделуп, но графа понять мог. Тяжелая рыцарская конница гибла в болотах, ломала ноги в завалах, а чаще всего застревала среди нарочито устроенных засек. С его уходом осталось только пешее войско, немалый обоз да рыцари охраны. Но этого было немало, одной рыцарской охраны набиралось около тысячи человек, да еще около десяти тысяч тяжело вооруженных кнехтов. К тому же в обозе около тысячи совсем не слабых воинов. Против сарацин не всегда ходили такой силой, но сарацины далеко, туда еще добраться надо, а эти земли под боком! Лес становился все гуще, дремучее, непролазнее. Обитали в нем, как казалось, одни медведи, волки, лоси и олени, да стада свирепых лесных кабанов. Проводники-бодричи понукали идти дальше, они больше всех старались, чтобы поход увенчался успехом, чтобы проклятые немцы нанесли поражение еще более проклятым лютичам. Немцы, хоть и враги, но дальние враги, а лютичи, хоть и соседи-славяне, но рядом, а все знают, что во всех бедах всегда виноваты соседи, и если их перебить и взять их земли, то сразу жить станет легче и веселей. Наконец стена леса расступилась, дальше была ровная зеленая гладь, березки торчали редко, да и то каргалистые, чахлые, а снова лес начинался почти на горизонте. Передние рыцари, несмотря на предостережение проводников, сдуру пустили коней вскачь. Зеленая гладь толстого мха прорвалась без треска, всадники исчезли в глубине вместе с конями. Темная вода сомкнулась, а разорванные края зеленого ковра медленно стягивались, закрывая рану. -- За этим болотом, -- поспешил сказать старший проводник, -- и есть стольный град лютичей! Всего их союза! Гваделуп схватился за меч, огромным усилием сумел обуздать гнев. Если обезглавить проводников, предателей своего славянского народа, то все войско останется в этих лесах, усеет костями и доспехами берег болота. Он казнит их потом, когда возьмет и сожжет столицу лютичского союза, куда входят сотни славянских племен! Томас чувствовал, что эти деревья никогда не кончатся. Калика обещал, что лес будет тянуться до самого Лондона и дальше, только придется перебраться через полоску холодной воды морского пролива. Лес не только не кончался, а становился все дремучее, угрюмее. Ветви поднялись, можно идти, не пригибая головы, зато наверху ветви сомкнулись, неба не видно, только желтеющая с красным багрянцем листва и шорох лесных зверей, что живут на ветвях, следят за ними, спрятавшись за листвой. Одно лишь было на пользу: они сумели оторваться от погони. Сколько бы народу или чудовищ Тайные ни бросили на их поиски, они не могут прочесывать всю Европу, заглядывать в каждое дупло и покинутые берлоги. Если и сторожат, то главные дороги, а они пробираются такими тропками, что не всякий медведь знает про них. Переждав мелкий дождь под ветвями раскидистой сосны, Томас кивнул Яре и выполз наружу. Воздух был сырой, под ногами чавкал толстый слой промокшей хвои. На кустах матово поблескивали крупные капли воды. Томас выломал длинный прут, пошел впереди, хлопая им по ветвям кустарника. Вода стряхивалась наземь, все же лучше, чем через каждые сто шагов ложиться на спину и трясти задранными к небу ногами, вытряхивая воду из сапог. Их схватили во сне. Набросили крепкую сеть, обрушили град тяжелых ударов окованными дубинами. Томас взревел, пытался порвать сеть из прочных веревок, но били так сильно, что вскоре упал на колени, в голове звенело. Слышал отчаянный крик Яры, потом мир померк, и он погрузился во тьму. Когда очнулся, лежал в углу бревенчатой избушки. На руках были железные браслеты, из соединяла короткая цепь. Звенья были под стать корабельным. Он был в своей вязаной рубашке, доспехи сняли и унесли, как и мешок с чашей. Яра сидела, скорчившись, напротив. Ее трясло. Томас рассмотрел белое лицо, и сам ощутил под собой леденящий холод. Земля была сырая и едва ли не мерзлая. Платье на Яре было разорвано на груди, но руки были свободными. Он шевельнулся, застонал. Тело пронзила острая боль. В лиловых глазах блеснули слезы -- она смотрела на него с состраданием. Теперь он рассмотрел на ее нежном лице ссадину на скуле и кровоподтек под глазом. -- Господи... -- прошептала она. -- Они так страшатся тебя, что и потом... когда ты потерял сознание... еще били своими страшными дубинами! -- Кто они? -- прошептал он, ощутив как тяжело двигать языком. Челюсть болела, во рту был привкус крови. -- Как я поняла из разговоров, местное племя... Им обещали большие деньги, если они схватят нас. А на эти деньги они намереваются купить у немцев много оружия, чтобы сражаться против своих соседей... -- Значит, за нами скоро явятся Тайные? -- Или их посланцы, -- сказала она несчастным голосом. -- Посланцы, я думаю, уже явились. При каждом движении головы его пронзала боль, словно все кости были сломаны. Правый глаз почти не видел: его закрывала опухоль, в черепе стоял звон, скрежетали камни. -- Чашу все равно отобрали, -- сказал он поникшим голосом. -- Недаром этот... в сиянии... рек, что ее предназначено принести Иосифу Аримафейскому... -- Тогда мы им не нужны? -- спросила она с надеждой. Томас огрызнулся: -- Размечталась! Я ихнего главного прямо в ад отправил!... Черт, может зря? Недаром калика говорил: не плюй в колодец бодливой корове. Бревна в стенах были толстые, отборные, здесь леса не жалели даже на курятники. Дверь почти из таких же стволов, тараном разве что взять, а Томас чувствовал себя так, словно его самого толкли тараном долго и усердно. Яра, едва не плача от сочувствия, разминала ему плечи, растирала мышцы, разгоняя кровь из кровоподтеков. Когда послышались приближающиеся голоса, Томас чувствовал себя еще хуже. Мышцы восстановили кое-какую силу, но боль стала только острее. Дверь распахнулась -- в проеме возник лес копий, потом показался приземистый человек в плаще из хорошо выделанной кожи. На поясе висел длинный нож в богато изукрашенных ножнах. Человек подозрительно оглядел их из-под насупленных бровей. -- Крестоносец с женщиной?... Крестоносцы -- наши враги. -- Мы никому не враги, -- ответил Томас и ощутил, как его сильный и звучный голос хрипит и срывается. -- Мы ехали, никого не трогали... Человек сказал с презрением: -- Крестоносцы -- слабые воины. Но почему-то шлют и шлют сюда свои войска. Мы всякий раз заполняем их трупами болота... Как наши отцы и деды. Выходи! Прибыл человек, который за твою голову дает столько золота, сколько ты весишь. Томас поймал на себе уважительный взгляд Яры. Он был крупный мужчина, весь из костей, тугих жил и твердого мяса, а это даже без доспехов был настоящий вес. А если бы его еще подержали пару недель да покормили?. Перекосившись от боли -- самое бы время в самом деле полежать да подкормиться, -- он начал подниматься. Яра подхватила его под руку, помогла встать. Пошатываясь, они двинулись к выходу. Лес копий сломался, вид избитого до беспамятства человека был страшен. Двое дюжих парней подошли к Томасу, отстранили Яру. Томас ощутил сильные пальцы. Его подхватили под руки, потащили, ноги полуголого крестоносца волочились по земле. Сердце Яры разрывалось: никогда гордый англ не был таким беспомощным. Ее почти не охраняли, поняли, что без пленного мужчины она не сделает ни шагу в сторону. А тот в таком виде, что как бы не испустил дух раньше, чем передадут в руки пожелавшего заплатить такую цену... Он оказался не так страшен, как предупреждали. Они были на середине деревенской площади, шли к самому крупному дому -- два поверха! -- там стояли в ожидании стражи, от которых веяло чем-то неуловимо чужим, когда обессилевшего англа словно скрутили корчи. Он повис на руках стражей, подгреб их ближе, и Яра услышала сухой треск, когда они хряснулись головами, а Томас словно бы взорвался, как надутый воздухом бычий пузырь! Двое, уже трое, рухнули, сбитые его ногами. Он что-то крикнул хриплое, свернул и, перебежав полянку, вломился в чащу за домами. Яра растерялась лишь на мгновение, но, когда Томас сделал второй шаг, она уже мощно оттолкнула ближайшего стража, выхватила у него из ножен на поясе нож, ринулась следом за рыцарем. Сзади был топот, крики, но они уже вбежали в лес. Из кустов наперерез выскочили пятеро мужчин. В легких одинаковых доспехах, на ходу выдергивая мечи, они молча и одинаково стремительно бросились на них. Эта одинаковость и молчаливость испугала Яру больше, чем обнаженная сталь в их руках. Ей даже показалась, что земля не гудит под их подкованными сапогами, а мелкие камешки не разбрызгиваются в стороны. Томас вскрикнул сразу: -- Налево! И тут же вломился в заросли, только ветки затрещали, да верхушки березок затряслись, указывая его путь. Яра не успела понять, почему налево, придется пробежать опасно близко к этим пятерым с обнаженными мечами, но треск удалялся, и она бросилась следом со всех ног. На просторной поляне стояли кони. Отрок, присев на корточки, рылся в седельном мешке. Он удивленно вскинул голову, слыша треск, будто ломился озверелый лось, начал приподниматься, в страхе отшатнулся и упал на спину, нелепо задрав ноги. Вид разъяренного человека с залитым кровью лицом был страшен; рука отрока судорожно искала рукоять меча и не находила. Томас с разбегу ударил ногой в лицо, сам упал, перекатился через голову, бросился к коням с криком: -- Быстрее, дура!.. У его ног ползал, пытаясь подняться, несчастный страж. Вместо носа и рта было кровавое месиво, откуда сочилась на траву тяжелая густая кровь пополам со слизью. Яра кое-как сдернула поводья с сучьев. Рыцарь все еще стоял возле оседланного коня, глаза были отчаянные. Яра не сразу сообразила, что надо делать, но руки сами подхватили Томаса за колено, на мгновение ощутила непомерную тяжесть, но та сразу же исчезла, а злой голос проревел сверху: -- Хватит спать! Она ухватилась за седло, всползла наверх. На поляну, топча кусты, выбежали преследователи. Передний бешено заорал, указывая в их сторону мечом, сам бросился, как разъяренный зверь. Конь под Томасом уже сорвался с места. Сзади блеснул меч, конь завизжал и стрелой бросился вперед. На крупе осталась кровавая полоска. Она била коня пятками в бока, но догнала с трудом, едва не свалилась, хватая за повод коня, на котором скакал англ, остро жалея, что руки скованы у Томаса, а не у нее. Высокородный рыцарь не умел, как она, мчаться на коне, управляя только ногами. -- Говори, куда! -- вскрикнула она, задыхаясь. -- Левее еще... а потом вниз!.. Все время вниз!.. Кони неслись через кусты, чудом минуя рытвины, корчаги, пни, валежины. Яра сжалась в комок, ежеминутно ожидая, что конь на полном скаку попадет в яму, ее швырнет через голову в лесной завал, где сучья торчат приглашающе, острые, как острия копий. Они выметнулись на поляну. У Яры вырвался короткий вздох облегчения: здесь хоть видно, что впереди, но через пару мгновений кони вломились в ку