, и всем без исключения рыдать о невосполнимой потере для человечества!.. А попади в автокатастрофу, скажем... тьфу-тьфу, Кисин или Поваротти, то наши масмедики разве что вскользь упомянут в хронике городских происшествий. Кто, мол, они, ни одного громкого скандала с разводами... А если погибнет, скажем, создатель Интернета или человек, придумавший как киловатт-час сделать в сто раз дешевле, то такого вовсе не упомянут, хотя именно они не только весь мир сделали богаче, но и всю цивилизацию перевернули! Я согласился: - Хоть в подлое время живем, зато демократичное. - То-то и оно... В шестидесятых один жаловался: "Что-то лирики в загоне, что-то физики в почете..." А теперь и лириков, и физиков - под колеса поезда массмедии с тупым Бенни Хиллом за рулем! Чем тупее, тем массовее, а значит - лучше. А я так рвался на телевидение, как в самое массовое творчество! На кухне посуда уже не звенела, зато оттуда потек густой запах кофе. Вадим, как и его девицы, настоящие ночные птицы, как и положено глубоким творческим натурам или хотя бы творческим работникам. - Да и эта шумиха с расстрелом царя, - сказал он с горечью. - Ведь вся эта лакейская возня не потому, что погиб великий человек - то был дурак, пьяница и полнейшее ничтожество, - а потому что - царь-батюшка!.. А лакеям плевать на то, что царем стал не по заслугам, не по подвигам, по уму или другим каким-то деяниям или качествам, а потому что папа был царь, и сын тоже царь, хотя будь на его месте любой нормальный человек, инженер, грузчик или даже извозчик, страна не пришла бы к такому жуткому краху!.. Но нет же, партия царских лакеев не унимается! Уже храм на месте расстрела отгрохали, памятник в Москве и Петербурге готовят... Я слушал, кивал, хотя он говорил мне то, что я ему самому вдалбливал полгода назад. Выходит, даже умнейшим людям - а Вадим из той глины - требуется немалое время на переоценку ценностей. С другой стороны - все же воспринимают, а затем эти поведут остальное стадо нормальных здравомыслящих людей. Девушки принесли кофе и настолько крохотные бутербродики, что мне сразу стало жаль людей, которые тратят время и силы на их изготовление. Лучше бы по Интернету полазили, а бутерброд можно и один, но зато такой, чтоб до утра о еде не вспоминал. Вадим завистливо посматривал на полоску под экраном: - А это что там зелененькое? - Да поставь нормальный Win-98, - посоветовал я. - Сколько можно с допотопным OSR-2 мучиться? А это вот ICQ... Как, у тебя все еще нет ICQ? Да как ты живешь, такой дикарь? - Меня машины презирают, - сказал он горько. - Смеются в глаза! Я ж не чайник, хуже - кофейник! - Ну, это мания... - Вам хорошо, дружите даже с компьютером!.. Он слушается. Хотя, честно говоря, я уверен, этот ящик только прикидывается, а на самом деле вас уже поработил. - Что есть, то есть, - согласился я. Горячие струи крепчайшего кофе вливались прямо в мышцы, в кровь. Я чувствовал как проясняется голова, а приглушенные звуки на кухне обрели яркость. Девушка стояла на пороге кухне и смотрела на меня с двусмысленной улыбкой. Улыбку можно было понять и так и эдак, но я из тех, кто понимает всегда иначе. Возможно, на моей спартанской кухне видеокамеры спрятать не так просто, и она наблюдала за мной, чтобы предупредить подругу, если начну с кряхтением слезать со стула. - Теперь я что-то да делаю уже и на телевидении, - сказал Вадим, в голосе креативного директора звучала гордость, почти гордыня. - Мне кажется, что-то могу сделать и для нашего общего дела! - Да-да, - согласился я. - Конечно, конечно! Возможностями надо пользоваться. А сам подумал, а для какого "общего дела", ибо своим меня нередко считали самые разные группки, партии, общества, о которых я и не подозревал, что у меня с ними что-то общее. - А ты заметил, Вадим, - сказал я осторожно, - как умело... не скажу, что честно, а именно, умело на твоем телевидении ведется пропаганда против ислама? Ничего не говорится против, а под видом объективного освещения событий показывают телевизионные кадры, тоже умело подобранные, где все эти талибы, муджахеды и прочие мюриды все как один с тупыми зверскими лицами, бородатые, малограмотные, хоть они и выпускники медресе или как их там... все одеты в какие-то нелепые тряпки, грязные, потные... Когда это показывают чистеньким европейцам, которые моют голову ежедневно двумя шампунями, обрызгиваются дезодорантами, рубашку одевают только выстиранную и выглаженную... словом, реакция западного человечка предсказуема. Вадим, кивнул: - Верно, но что здесь не так? - А то, что вспомни первые общества христиан! Это как раз и были неграмотные, грязные, ограниченные люди в сравнении с просвещенными иудеями, в среде которых христианство и возникло. Ортодоксальные иудеи внимательно и терпеливо слушали косноязычные объяснения христиан о своей вере, пробовали дискутировать, но верующие христиане первыми в мире применили метод, который потом взяли на вооружение коммунисты: кулаком в рыло этим умникам! Кто не с нами, тот супротив нас! Нечего рассуждать да умничать - надо верить!.. Верить, а не допытываться!!! Еще нелепее выглядели эти нищие, неграмотные и крайне ограниченные люди в богатом и просвещенном Риме, где пышно цвела литература, ставились спектакли, поэты устраивали состязания, а литературные премии наряду с лавровым венком включали еще и мешки с золотыми монетами. И что же? Эти первобытные христиане, на которых с отвращением смотрел весь цивилизованный мир, сокрушили эту цивилизацию, сожгли библиотеки, перебили ученых, а знаменитую математичку Гипатию разорвали на части только за то, что женщина посмела заниматься наукой. Ну, точно так же, как исламисты требуют женщин убрать из университетов и загнать под чадру. У христиан героями стали подвижники, которые по двадцать лет не мылись, не стригли ногти и волосы, а вместо красавцев атлетов образцами стали юродивые, калеки от рождения, сумасшедшие! Еще не понял, к чему это я? Он вздохнул: - Понял, как не понять. Ислам сейчас в таком же положении, как молодое энергичное христианство в те века. Но Запад сейчас более организован, чем Древний Рим и просвещенная Иудея. У него есть не только технические средства, но и тысячи высокооплачиваемых психологов, которые ломают головы как расшатать ислам. Как закинуть в души исламистов грязного червячка... ну, не буду перечислять ту дрянь, что способствуют возникновению западных ценностей. Девушки заботливо расставили на крохотном столике рюмки, Вадим разлил коньяк. Он уже знал, что я, хитрый и непьющий, но одну опрокину за компанию, для моего веса это что слону дробина, пусть сосуды расширяет, а эти изысканные ломтики стерляди, лосося - это все Вадим, мои домашние не станут переводить добро на человека, который за компьютером не видит, что гребет в пасть. Вадим почокался со всеми, странный русский обычай, осушил одним глотком, а вместо закуски, тоже чисто по-русски выдохнул и посетовал сокрушенно: - Вы правы, Виктор Александрович... На телевидении, как и в жизни, каждый тянет в свою сторону. Когда смотришь как актер разглагольствует, как он сыграл Наполеона, как вложил в его образ свое понимание, свою гениальную личность, какие оттенки придал образу, то сразу понимаешь, что какой там Наполеон, вот он величайший человек всех времен и народов - актеришко, сыгравший Наполеона! А телевизионщики, заполучив телекамеры под свой контроль, теперь говорят только о себе, снимают о себе фильмы и сериалы, дают интервью, рассказывают о своих задумках, своем великом творчестве, а телепередачи прерывают, чтобы показать свои портреты или мини-клипы с собой, умными, красивыми и самыми великими людьми, которыми мир должен восторгаться и целовать их в задницы, потому что именно они, судя по их сериалам, самые мудрые отважные и справедливые люди на свете! Я кивал, а что сказать, если он с жаром мне доказывает то, что я сам вдалбливал в его голову год тому? Да, общий уровень не снизился, а рухнул. В газетах и журналах вместо статей о творчестве вообще предпочитают брать интервью, ибо умную статью надо уметь написать, а в интервью можно задавать длинные вычурные вопросы, чтобы образованность свою показать, о себе, великом и мудром рассказать, а для ответов можно вовсе не оставлять места. Девушки чинно ели бутербродики, чересчур чинно, смотрели блестящими глазами. Одна решилась вставить: - Все-таки вы чересчур круто... Все-таки надо быть добрее. И прощать людям их недостатки. Говорила она хорошо, умненько. Чувствуется высшее образование. Когда человеку в течении шести лет вдалбливают глупости, спрашивают на экзаменах, ставят отметки, то потом уже сам человек держится за эти глупости, потому что они как бы отделяют его от "простых", непосвященных, недоросших. Тот же комплекс что и у дворян, коренных москвичей или негритянских экстремистов. Вторая добавила так же заученно книжно: - Прощать даже причиненное ими зло! Вадим смолчал, я тоже молчал, любуясь ее свежей молодой кожей, сияющими глазами, ровными красиво посаженными зубками, а когда сообразил, что ждут как бы подтверждения, похвалы их заученному до мозга костей знанию, то пророкотал в стиле Забайкалова, старого мудрого филина: - Я предпочитаю не лицемерное всепрощение, а старую заповедь: око за око, зуб за зуб, кровь за кровь. Ведь если я прощу человека, выбившего мне глаз, он утвердится в своей безнаказанности, не так ли? Выбьет и второй. А потом пойдет крушить зубы, пускать кровь направо и налево! Да и другим пример. А если я в ответ за свой глаз вышибу ему его собственный, он еще подумает, стоит ли рисковать вторым. Да и другим предостережение... Не так ли? Они переглядывались, я видел по глазам, что только предрассудки конца уходящего двадцатого не дают завопить счастливо, что да, так, все верно, надо этих гадов не только пороть на Манежной площади, но и рубить им головы на Лобном месте под грохот барабанов или песни Малежика... Пока переваривали, старались понять, я со злостью подумал, что это "не будь злопамятным, не помни зла" особенно часто раздается сейчас, после так называемой перестройки, когда партийная элита перестроилась в банкиров, владельцев алмазных и золотых копей. Плюнь на старые обиды, забудь... Обычно это говорят люди, которые много творили зла, и теперь кровно заинтересованы, чтобы это осталось безнаказанным, чтобы им не вернулось бумерангом. Это "не будь злопамятным" особенно пропагандировалось и вбивалось в массы, когда коммунизм рухнул, и тысячи невинно пострадавших хлынули на свободу. Тюремщики, которые раньше были уверены, что будут до конца жизни измываться над несчастными безнаказанно, затряслись... но еще более крупные тюремщики, что мгновенно перестроились в новую власть, были не менее заинтересованы, чтобы им сошли безнаказанно смены кресел членов ЦК КПСС на кресла президентов крупнейших банков. А то и вовсе не менять, только назваться не членом Политбюро, а президентом страны. Злопамятным не только можно, не только нужно - любой обязан быть злопамятным! Зло нужно помнить. О содеянном зле нужно говорить. За содеянное зло нужно наказывать. Иначе зло будет плодиться безмерно. Тот, кто не наказывает зло, тот способствует его распространению. И пусть проходят века, а не только годы, но о содеянном зле нужно вспоминать. Не случайно не так давно прошел новый суд над Галилеем, где его оправдали, а тех неправедных судей... ну, их не стали выкапывать из могил и вешать, но все же их приговору было дано новое толкование, как и моральному облику суда. Передо мной появилось широкое блюдо с бутербродами. Я машинально греб, пока тяжесть в желудке не напомнила, что в благородной рассеянности уже пожираю их как пельмени. Бутербродное питание - самое вредное... - Вадим, - воззвал я. - Смели еще кофе!.. Покрепче. - Это как? - удивился он. - Завари, - поправился я. Глава 29 В тысяче километров от Москвы и бог знает сколько от южных морей, на Урале, где тоже живут, оказывается люди, на берегу незаметной реки Камы, что немногим уступает Нилу или Амазонке, стоит городок Пермь. Но, если во всех учебниках говорится, что Кама впадает в Волгу только на том основании, что на берегах Волги родились Ленин и Горький, а на самом деле это Волга впадает в Каму, то и Пермь мало кто знает, хотя городок покрупнее всяких парижей и мадридов. В районе Мотовилихи, где испокон веков обитала самая крутая шпана, шла крутейшая вечеринка. Из армии вернулся сам Данилюк, в недавнем прошлом вожак местных рокеров, а теперь сержант краповых беретов, из подразделения самого неистового из элитных групп спецназа. Брезгуя ресторанами и забегаловками, ребята набрали водки и коньяка, выбрались в загородный лесок, где под деревьями в тени - на Урале тоже бывает жарко! - разложили на русских скатертях - газетах - тараньку и раков, хорошо идут и под коньяк, смаковали, слушали о подвигах спецназа, перед которыми всякие там коммандос, зеленые и синие береты - просто мясо для краповых беретов. Данилюк, крепкий как молодой бык, налитый наглой уверенной силой, рассказывал, весело похохатывая и блестя белыми зубами: - Наши ребята делают то, что ихним коммандос и не снилось!.. А те кирпичи, которые они бьют лбами, мы колем мизинцами!.. Когда нас послали на Кавказ освобождать заложников, мы прошли сорок километров по отвесным кручам, по снегу и льду, с разбега ворвались в их логово, всех семерых повязали, заложников освободили... а только через час прилетели на двух военных вертолетах спецназовцы! А дальше было знаете что? Он перевел дух, оглядел всех блестящими глазами. Один из парней, глядя на него влюбленными глазами, спросил с жадным нетерпением: - Ну-ну, рассказывай! - Не нукай, не запряг, - ответил Данилюк с шутливой строгостью. - А дальше, Васек, было то, что ты и представить себе не можешь!.. Мы им передали всех. Как террористов, так и освобожденных. Со спецназовцами прилетел их командующий, сам полный генерал Лыковатый... Он благодарил нас, обещал ордена, как будто мы за ордена служим, а не матушке России! Ну, мы попросили только побыстрее прислать за нами вертолет, а то мы налегке, почти в маечках, в эти два вертолета не поместимся... Он сделал паузу, Васек поторопил: - Дальше, дальше! Парни слушали, затаив дыхание. Перед зачарованными глазами вставали неведомые горы, жуткие террористы с оскаленными ртами замахивались длинными ножами, а бесстрашные и умелые краповые береты обезвреживали их быстро и ловко... - А дальше самое интересное, - продолжил Данилюк. - Когда террористов сажали в вертолет, один сумел освободиться. Тут же выхватил из-за пояса спецназовца нож, его по горлу, ухватил автомат... Ну, тут и началось! Мы сидели в землянке, осталась после террористов, грелись, услышали выстрелы, похватали оружие, выбежали... Мать моя, мамочка!.. Все стреляют, все орут, все бегают, падают, пули свистят во все стороны... Мы стояли как идиоты, не знали за что хвататься. Большего идиотизма в жизни не видели. Эти спецназовцы ухитрились убить террориста, ранить еще двух, перестреляли всех заложников и... не поверите!... застрелили самого Лыковатого! Шесть пуль всадили. Потом, в печати что-то плели про сердечный приступ, но мы ж видели этого бугая, которого рельсом по голове бей, а он только оглянется: где это стучат?.. Словом, народу стало меньше, намного меньше, и нам не пришлось ждать, пока пришлют вертолет и за нами. Разместились в этих двух, да еще и место осталось. Он крякнул, разлил коньяк по граненым стаканам. Парни уважительно выждали, пока он возьмет первым, разобрали и суетливо полезли чокаться толстыми стеклянными краями. Темный коньяк плескался, похожий на густую бражку. Данилюк залпом опрокинул содержимое стакана в рот, прислушался, крякнул: - Круто! Круто. То ли это было любимое слово, то ли не знал других для похвалы, но и сами парни из Мотовилихи других не знали, говорили короткими фразами, длинных как-то не воспринимали. Иван Корчнев, один из дружков детства, а ныне серьезный молодой мужик, бригадир плотников, спросил с надеждой: - Ты насовсем? - Нет, конечно, - ответил Данилюк твердо. - Малость потешусь, отслужил же!.. я теперь буду служить по-настоящему. Я еще не сделал по-настоящему крутейшего дела! Кто-то спросил подобострастно: - Крутейшего? А что - крутейшее? Данилюк на секунду вроде бы задумался: - У каждого, как говорит наш полковник, свое. У меня мечта - спасти президента! В ошарашенной тишине Иван спросил тупо: - Как это? - Ну, еще не знаю. Просто оказаться, как говорят в газетах, в нужный момент в нужном месте. Но спасти его от смерти, покушения, катастрофы... Чтоб после этого все о тебе писали, говорили, везде твои фотки, интервью со звездами! Парни молчали, слышно было как звякает горлышко, касаясь стаканов. Булькало, кто-то некстати начал рассказывать анекдот о буль-булях. Федя, его другой ближайший друг, с которым сидели вместе за школьной партой, сказал задумчиво: - А что, очень может быть. Сейчас такое творится! А Кречет ездит без охраны... - Ну да, - возразили ему, - как это без охраны? - Почти без охраны, - поправился Федя. - При том, что он заварил, ему нужно ездить в окружении танковой армии! Да и то будут кидаться... Особенно эти исламисты. Данилюк с удивлением воззрился на старого друга: - Ты не рухнулся? Да Кречет сам вводит это магометанство во всей России! Уже в Москве начали строить мечеть, самую крупную в Европе! - И тем самым выбил оружие из рук самых злых, - возразил Федя. - Им бы хотелось, чтобы Россия оставалась православной. Такую легче одолеть, она ж почти не противилась бы. И тогда их ислам захватил бы все... А так их ислам обломает зубы о наш ислам, если сунутся. Да тем не дадут вякнуть свои же шейхи. Данилюк лихо опрокинул еще стакан импортного коньяка, крякнул, не закусывал и даже не понюхал рукав, только ноздри чуть дернулись, и, совсем некстати, сбившись с мысли, вдруг захохотал: - Это все фигня про их запреты!.. У меня в отделении был один... Не то таджик, не то кумык не то вовсе что-то такое, что и на голову не налезет. Одно помню - мусульманин! Сало не ел, скажите пожалуйста!.. Нечистое, видите ли, животное. Мы едим, а он - нет!.. Ну я тогда и взялся... Подхожу, спрашиваю: будешь есть сало? Нет, отвечает, вера не велит. Я плюю на пол казармы, говорю: мой! Да чистенько мой! Кто-то посмеивался, но другие молчали, смотрели на красномордого десантника в краповом берете уважительно и с опасливым почтением. - И что он? - спросил кто-то. - Как водится, все спят, а он всю ночь моет пол, а казарма, скажу вам, это не ваша общага, это десять таких общаг, если составить торцами... К утру вымыл, я подхожу спрашиваю: будешь есть сало? Нет, отвечает. Я снова плюнул на пол: мой! Вижу, уже слезы в глазах, но взял тряпку, стал на карачки, моет. Мы вечером кино смотреть, а он с тряпкой ползает по всей казарме. Я пришел, посмотрел, еще раз харканул на вымытое, чтобы снова прошелся сначала, вернулся, кино досмотрел, к бабам сходили, они в соседнем отделении, теперь бабы тоже служат, гормональное давление снижают нашим бравым воинам... так вот, вернулся, а он еле спину разогнул, все на карачках да на карачках... Спрашиваю: будешь есть сало? Нет, отвечает. Ну, думаю, ты упорный, но я еще упорнее. Не будет такого, чтобы какой-то чернозадый настоящего хохла переупрямил! Говорят же, упрямый как хохол. Ну, плюнул я ему на вымытый пол, говорю: видишь, грязно? Мой сначала, от порога и... до тех пор, пока сало есть начнешь. Он захохотал, запрокидывая голову. Шея была настолько толстая, что голова казалась крохотной, к тому же широченные плечи, накачанные тугими мышцами, могучая грудь... он вызывал почтительную зависть у парней, а девушки смотрели блестящими глазами. - Начал есть? - спросил кто-то. Данилюк захохотал мощно и грохочуще: - Через две недели!.. Высох весь, я ж ему спать не давал.. Пока все дрыхнут, он всю ночь ползает по казарме, драит, а я приду, плюну, поинтересуюсь насчет сала, снова харкну, и иду себе спать. Он уже совсем в тень превратился, от ветра шатался, вся чернота сошла, стал желтый как ихние дыни... А потом смотрю, сидит, ест, а слезы капают, капают... Я подошел, говорю по-дружески: вот ты и стал человеком, а то был какой-то чуркой чернозадой. Я, говорю, зла на тебя не держу, ты теперь исправился, стал как все люди... Кто-то хохотнул угодливо, двое парней молчали, а Федя сказал неожиданно: - Ну и тварь же ты. Данилюк раскрыл широко глаза: - Что? - Тварь ты, - повторил Федя. - Раньше ты был человеком. А теперь... кто? Неужто армия сделала такой падалью? Данилюк опешил, но словно бы все еще надеясь, что ослышался, что Федя сказал не ему, повторил тупо: - Это ты мне? - Тебе, тварь, - сказал Федя, в его звонком голосе слышалась откровенная ненависть. - Тебе, держиморда. Данилюк поднялся, развел плечи, напряг. Он был почти на голову выше Феди, тяжелее почти на треть, весь в мышцах, а худосочный Федя умрет, но не подтянется на перекладине, червяк, а не мужчина. Парни молчали, смотрели то на бравого Данилюка, исполненного веры в свою правоту, то на Федю, что тоже встал, смотрел снизу вверх. Лицо его перекосилось в гримасе ненависти. - Ты дурак, - сказал веско Данилюк. Он ткнул пальцем в грудь Федора, и тот пошатнулся, словно ему в грудь пнули сапогом. Данилюк презрительно скривил губы. - Ты дурак!.. Его взяли в армию из какого-то дикого аула. Я его вывел в люди! Он так бы и остался при своих... суевериях, а я его переломил! Я его, если хошь, в цивилизацию ввел! - Ты дерьмо, - четко сказал Федор. - Ты сломил человека. Он был человеком, а теперь станет... не знаю. Но теперь он, наверное, сможет воровать, сможет предавать, сможет... не знаю. У него был хребет, а ты ему сломал! Неожиданно для всех, он размахнулся и ударил Данилюка в лицо. Это было так неожиданно, что даже Дюнилюк с его выучкой крапового берета не успел ни отклониться, ни перехватить руку. Удар был смачный, звонкий, другой бы полетел вверх тормашками, Федор бил во всю мочь, зная, что второго раза уже не будет. Данилюк тряхнул головой, он даже не покачнулся. Глаза сразу вспыхнули яростью: - Ах, даже вот как?.. Что ж, получи теперь ты! Страшный удар бросил Федора на землю. К удивлению всех, он покатился по земле и тут же вскочил, очумелый, сжал кулаки и снова бросился на Данилюка. Тот ударил снова, и только тогда парни поняли, что сержант бьет в треть силы, забавляясь. Федор снова упал, кровь потекла из разбитого рта. Поднялся уже с трудом, бросился на врага, наткнулся на его кулак, упал, на этот раз кровавая ссадина украсила скулу. После третьего удара он плюхнулся как жаба, встал на карачки, руки разъехались, он рухнул лицом вниз. Данилюк презрительно усмехнулся, отряхнул ладони, звук был такой, словно бейсбольными битами постучали одна о другую. Но Федор поднялся, пошатнулся, пошел на Данилюка, нагнув голову. - Ты свое уже получил, - бросил Данилюк победно. - Ляг и глотай кровавые сопли. Федор подошел ближе, Данилюк ожидал удар, явно намереваясь перехватить руку и продемонстрировать бросок, какие показывал на учениях перед высокими чинами из генштаба и высокими гостями, но Федор неожиданно плюнул ему в лицо. Данилюк отшатнулся, на миг закрыл глаза, и Федор ударил кулаком сержанту в зубы. Получилось слабо, даже губы не разбил, и Данилюк, заорав от оскорбления, взмахом руки снес Федора с ног так, что того унесло как ветром сухой лист, а когда упал шагах в пяти, то уже не двигался. Данилюк снова отряхнул руки, на этот раз не так красиво, буркнул раздраженно: - Интеллигентик... Парни молчали, только Васек угодливо захохотал: - Здорово ты его уделал!.. Как бог черепаху! - Просто слабосильная тварь, - сказал Данилюк. Он кивнул на распростертое тело. - Когда очнется, скажите, чтобы не попадался на дороге. Я обид не забываю, могу и зашибить нечаянно. Васек захохотал: - Мы скажем, скажем! Правда, ребята? Остальные молчали, многие отводили взоры. А Игнат, с которым Данилюк до армии дружил, поднялся и сказал негромко: - Да, теперь и я вижу, что ты тварь, а не человек. Парни раздвинулись, глядя на него снизу. Данилюк удивился: - Ты что? Игнат сбросил пиджак, вышел к нему: - Тварь ты, говорю. А Федя - человек! И ударил Данилюка в лицо. В последний миг широкая ладонь сержанта перехватила узкую кисть Игната, все слышали как хрустнули кости. Игнат побледнел, закусил губу. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза: Игнат с перекошенным от боли лицом, а Данилюк с торжествующей усмешкой. Внезапно Игнат ударил ногой в голень. Другая рука метнулась к глазам, и сержант отпихнул его, причем с такой силой, что Игнат упал на спину, едва не перевернулся через голову. Все молча наблюдали как он с усилием поднялся, оберегая поврежденные пальцы, шагнул вперед и замахнулся левой рукой. Данилюк привычно парировал, заученно сделал шаг в сторону и нанес рубящий удар по согнутой спине. Игнат без звука рухнул лицом вниз. Несколько мгновений лежал недвижимо, потом попытался встать, но руки подломились, он уткнулся лицом в землю снова. - Вот так лучше, - проговорил Данилюк самодовольно. Он расправил широченную грудь. - Нас учили отбиваться одному от дюжины! А таких... так и пять дюжин сомну одной левой. Васек угодливо хохотнул, но почему-то оборвал смех, пугливо посмотрел по сторонам. Парни молчали, и что-то в этом молчании было нехорошее. Наконец с верхнего бревна поднялся Гена, медлительный, рано располневший парень. - Пять дюжин у нас не наберется, - сказал он медленно. - Да и не начали мы еще, как в Москве, дюжиной на одного. Он пошел на Данилюка, толстый и неповоротливый, кулаки его были похожи на сдобные пироги. Данилюк вытаращил глаза, даже отступил на шаг, но опомнился, метнул вперед кулак. Гена ожидал удара, даже глаза зажмурил, но пальцы сержанта в последний миг разжались, ухватили за плечо, в воздухе мелькнули ноги, и Гена ударился оземь с такой силой, что дыхание вылетело с жалким всхлипом. - У нас умеют и так, - сообщил Данилюк. Он развел плечи, напряг, чтобы мышцы обрисовались во всей красе, могучий и красивый, налитый здоровой тренированной мощью. Парни беспокойно задвигались, но тишина была гробовая. Молчал и пугливо озирался Васек. Данилюк ощутил неладное: - Да что с вами? Почти за кругом света зашевелился и сел, обираясь спиной о забор, Федор. Лицо его было темное от крови, он ухватился за деревцо, с трудом поднялся. Парни смотрели в его сторону. Федор пошатнулся и пошел на Данилюка, нагнув голову и выставив кулаки. - Да перестань, - сказал Данилюк, морщась. - Видно же, что я согну тебя одним пальцем! Один из парней поднялся, Данилюк узнал того, который с момента его появления смотрел влюбленными глазами и все спрашивал, как попасть в подразделение краповых беретов. Теперь парнишка угрюмо сопел, на него не смотрел. Он выставил руку, перехватил Федора: - Погоди. Ты не один. Он заслонил собой, словно Данилюк должен был бросаться на них, но сержант лишь презрительно фыркал, улыбка окончательно стерлась с его красной рожи. Парень ударил быстро и ловко, кулак почти достал Данилюка в скулу, но затем в воздухе мелькнули руки-ноги, послышался удар о землю, и все увидите распростертого парня, а Данилюк с самым невозмутимым видом отряхнул ладони: - Если здесь какое-то сумасшествие, то меня оно не коснется. У краповых беретов не та выучка. Из сидевших в самом заднем ряду нехотя поднялся парнишка, крепенький, но совсем молодой, подросток еще, а не мужчина, даже не парень, а подпарубок. Глаза его угрюмо блистали, он сжал кулаки и пошел на Данилюка. Данилюк отступил в великом удивлении: - Да вы что все? Что за муха вас укусила? - Мы люди, - сказал парнишка. Его трясло, то ли от страха, то ли от ярости. - Мы люди... Люди! - А я кто? - удивился Данилюк. - Ты не человек, - ответил парнишка, - ты - американец!  * ЧАСТЬ 3 *  Глава 30 В Израиль едут из России, тем более - из США, только чистые души, прекрасносердные идеалисты. Там жизнь их быстро обламывает, им проходится трудиться ручками. Даже в самом просвещенном государстве требуются ассенизаторы и слесари - арабов на все профессии не напасешься, - но все-таки эти приехавшие остаются чистыми, честными, готовыми в любой миг отдать жизнь за счастье Израиля, за победу над проклятыми арабами, за восстановление храма Соломона, за мировое господство евреев над всем миром... В то же время народец не такой чистый, не столь благородный, с удовольствием читает статьи об успехах Израиля, но сам туда не едет, прикрываясь идеей, что он своей стране может помогать и отсюда. Бывает, помогает. Израильтянам, конечно же, любая помощь к месту: с паршивой овцы хоть шерсти клок, им-то понятно, что на самом деле эти люди помогают лишь сами себе. Иуда приехал, все это зная и понимая. Приехал, будучи не только хорошим специалистом, но и состоятельным бизнесменом, успев побывать и умелым программистом и книгоиздателем. Приехал, чтобы сменить свой роскошный офис на пыльный окоп под палящим солнцем, а вкус красной икры на привкус горячей пыли на зубах. Здесь его имя было Иуда Бен-Йосеф, и здесь никто не морщился. Даже ненавидимые им арабы знают, что Иудами звали великих полководцев, мыслителей, среди Иуд были цари, лекари, а то, что одного из множества иудейских пророков выдал римским властям его ученик по имени Иуда, нисколько не позорило само имя ни в глазах иудеев, ни в глазах их противников. Только в северных странах, где учение этого пророка нашло неожиданную поддержку и развилось до мощной религии, имя его ученика Иуды стало нарицательным для предателя. А если встречали еврея с именем Иуда, то стыдливо, боясь его обидеть, добросердечные идиоты, называли Игудой, а то и вовсе Иегудой. Сейчас он тяжело бежал по следам последнего из уцелевших террористов, увязал в горячем песке, нещадное солнца раскалило голову как слиток железа в горне. В черепе стучали молотки, иногда вспыхивали черные искры, и тогда он страшился, что упадет в накаленный песок, совсем не похожий на скрипящий снег, к которому привык с детства. Арабских террористов удалось настичь почти перед рассветом, Тогда был короткий злой бой, уничтожили почти всех, из израильских солдат серьезно ранен только один, ранены легко двое, а сколько положили арабов, он не считал, чутье подсказало, что все-таки не всех. Был миг, когда заметил мелькнувшую тень, словно на фоне звездного неба взмахнули рукой. Оставив отряд на сержанта, он преследовал террориста остаток ночи, а на рассвете, наконец, увидел мелькнувший за барханами силуэт. Судя по следам, террорист едва волочил ноги. Если бы поддать чуть, то достал бы в два счета, но у самого ноги как чугунные, грудь раскалена, там хрипит и клокочет, горло пересохло, а губы почернели и растрескались как кора старого дерева. Кажется, он уже признал поражение... какое к черту поражение, просто не стопроцентная победа!.. готов остановиться, повернуть обратно, уже и так чересчур далеко забрался, здесь арабы уже хозяйничают, как у себя дома, ноги волочит как привязанные колоды, как вдруг впереди мелькнула сперва тень, затем увидел как одетый в защитную форму человек перевалил на животе через вершинку бархана. И хотя уже почти остановился, уже решил вернуться, уже возвращался, уже все, умер, выдохся, издох, но из горла вырвался нечленораздельный рык. Руки-ноги задвигались, заставляя измученное тело сделать нечеловеческий рывок. В голове стоял треск, словно от жары лопались огромные камни. В виски с размаха били незримые штыки, в глазах темнело от боли. Он сосредоточился на ногах, старался выжать из себя все, что могло дать замученное тело. Когда он обогнул бархан, в глазах потемнело уже от злости и разочарования. В первых лучах солнца он ясно рассмотрел гряду олив, что обозначает берег реки, на берегу которой всегда находятся арабские снайперы. Туда приближаться глупо и бессмысленно. Снайперы с наслаждением всадят в тебя десяток пуль, а выкурить их не удается: территория не контролируема, а реактивные истребители могут наносить ракетные удары по базам, но с самолетов бесполезно выискивать затаившихся мерзавцев. Он еще тащился тяжелой трусцой, но горечь в груди жгла сильнее усталости. Ветка хлестнула по лицу, едва не выбив глаза. Щеку щипало, в ссадину заползали едкие капли пота, смешивались с кровью. Террориста тоже раскачивало, он едва тащил ноги. Иуда видел, как араб сбросил защитный маскхалат, все-таки тяжесть. Мерно двигались голые локти. Если и осталось у мерзавца оружие, то разве что пистолет... Сквозь завесу едкого пота, выжигающего глаза, Иуда увидел как далеко, за сотню шагов от террориста по берегу реки двигается двуколка. На облучке старик, нахохленный как ворона, а в легкой тележке на мешках лежит девчушка, на голове венок из зеленых веток, Иуда услышал звонкий голосок, но слов не разобрал. Внезапно лошадь, испугавшись чего-то, может быть бегущего человека, попыталась понестись вскачь, но колесо съехало с дорожки. Тележка резко накренилась, послышался долгий испуганный вскрик. Мелькнуло белое платьице. Иуда успел увидеть, как девчушка скатилась с мешков, не успела ухватиться за борт. За ней съехал мешок, и они плюхнулись в воду. Река тут же приняла мешок, заглотнула с готовностью, а девчушка зависла на вздувшемся как парашют платьице. Ее понесло вдоль берега. Сдуру и в страхе она кричала и колотила руками, тут же прибив платье в воду. Наконец волна накрыла ее с головой, девчушка вынырнула, вопила, старик тоже вопил, упал на землю, ползал на четвереньках, поднялся с трудом, заковырял вдоль берега, вопя и протягивая к девочке трясущиеся руки. Их разделял крутой берег, вода несла девчушку в сторону террориста, быстро пронося мимо, Иуда уже не слышал детского голоска, из волн судорожно выплескивались только ладошки, да и то все реже и реже. Террорист внезапно подхватил длинную толстую ветвь, с натугой поднял и торопливо опустил одним концом с берега. Еще миг, и он бы опоздал, а так девчонка почти ударилась лицом в самый конец, судорожно вцепилась обеими руками, завопила снова, террорист начал с усилием перебирать по ветви руками, стараясь подтащить к берегу. Иуда видел вместо лица араба маску из грязи, толстые губы шевелятся, что-то лопочет на своем диком языке, сволочь, мышцы напряглись, как и жилы на шее, тоже изнемог от такого бега, к тому же девчонка упитанная, а старик ковыляет еще далеко... У самого берега девчонка попыталась встать на ноги, ушла под воду. Видны были ее судорожно сжатые ладони, не разжала. Террорист упал на живот, напрягся, под смуглой кожей напряглись мышцы спины, тащил, шипел сквозь зубы, по его серой маске грязи катились крупные мутные капли, прокладывая светлые дорожки. Пока вел ее по реке как рыбешку на крючке, было терпимо, но когда начал вытаскивать отяжелевшее тело на берег, едва сам не сорвался вниз, с огромным трудом поймал за пальцы, выдернул наверх, там сразу же подхватил и утащил жалобно вопящий старик. Террорист, едва дыша от усилий, с трудом начал подниматься... ...и замер, глядя в черное дуло пистолета. Лицо израильтянина было таким же серым в мокрой маске из пота и пыли. Глаза смотрели красные, воспаленные, он дышал со всхлипами. В груди булькало и клокотало, словно там выкипали остатки воды, но рукоять пистолета держал крепко, а черный зрачок смотрел прямо в лоб араба. - Попался... ворона... - прохрипел он. - По...пался... Араб несколько раз хватил ртом воздух, прежде чем вытолкнул из обуглившегося рта: - Стреляй... отвергнутый... Аллах велик!.. Наше царство будет вечным... Иуда нажал на курок: - И ты... и твой Аллах... отправляйтесь в ад! Курок плавно сдвинулся с места, но остановился на середине, когда сдвинь еще на микрон, и грянет выстрел. Араб смотрит с ненавистью, в лице нет страха, в глазах лютая ненависть, настоящий боец, беспощадный и опасный, потому и сумел уйти, потому и надо таких стрелять первыми. - Ну что же ты, иудей? - спросил араб нагло. - Сил нет нажать на курок? - Растягиваю удовольствие, - ответил Иуда, - но ты свою пулю получишь!.. Кто это был, что ты бросился помогать?.. Мне показалось, что это старый еврей. Араб презрительно фыркнул: - Стал бы я протягивать руку иудею!.. Это наверняка чистокровные арабы, законные хозяева этих земель... с которых согнали проклятые иудеи... и заставили влачить жалкое... Хотя, ты прав, отвергнутый... арабский ребенок так глупо с берега не свалится... Это, скорее всего, жидовка, вы ж слепые и тупые... вырождаетесь, твари жидовские... Иуда несколько мгновений держал пистолет нацеленным прямо в лоб араба. Улыбка на лице араба становилась все шире. Победная улыбка, словно это он держал ствол, нацеленным в лицо израильтянину. В черных как спелые маслины глазах заблистало злое торжество. Выругавшись, Иуда сунул пистолет в кобуру: - Да черт с тобой!.. Вставай, разлежался! Террорист поднялся, отряхнул пыль. Глаза его исподлобья изучали израильтянина. Неожиданно спросил: - Ну и что же не выстрелил? - Размечтался, - ответил Иуда зло, сейчас уже не понимая, почему, в самом деле, не нажал курок. - Нет, а все-таки? Ты не просто жид пархатый, а ты ж прямо из Америки! Это ж видно и по твоей гадкой коже, не знавшей нашего солнца, и по одежде, и по говору... Ты должен был стрелять. Иуда зло выкрикнул: - Сам знаю!.. Черт, нет, не знаю... Морда твоя арабская слишком противная, вот и не стал. Не захотел такую тварь радовать. Ты ж вот уже в штаны намочил от счастья, что ты такой благородный, а я возьму и выстрелю!.. Запятнаю то, чего нет, и что вы, дикари, зовете честью. Террорист нагло захохотал: - Ну, так и стрелял бы! - Да? А потом? Террорист спросил насмешливо: - Что потом? - Тебе хорошо, ты будешь дохлым, а мне-то жить?.. И буду хоть изредка... большего не заслуживаешь, вспоминать, что сволочная арабская морда могла убежать, но в дремучее благородство поиграть восхотелось, а я играть не стал! Террорист захохотал еще громче, израильтянин растерян и сконфужен, даже руки дрожат, не найдет им места. Явно, когда вернется, побежит к психиатру. К психоаналитику. Они все там помешаны на своем здоровье. А психоаналитик снова объяснит, что все люди от обезьяны, у них одни инстинкты, и потому надо жить по этим самым рефлексам, а не по каким-то диким понятиям... Террорист , похоже, неожиданно для самого себя, спросил: - А ты, правда, червяк белокожий, прямо из Америки? - Правда, - буркнул Иуда. - Только не из Америки. - А откуда? - Из России, будь она проклята! Они уже расходились, все еще держа друг друга взглядами, как на перекрестье прицелов. Террорист крикнул уже издали: - За что ты ее так? - Что стал таким придурком! Глава 31 С утра в небе со стороны израильских укреплений показалось облачко, но не достигло зенита, растаяло бесследно. Фаттах, большой знаток примет и нравоучений, заявил, что облако предвещает беду для израильтян, на что Хызмет, еще больший знаток и вечный оппонент, возразил, что если облачко растаяло, то беда израильтян все же не минует. Юсуф слушал