тступать было поздно. За его спиной двое, довольно ухмыляясь, взвешивали в руках монтировки. Вожак сказал с ненавистью: - Ну, мразь... Получи! Он коротко замахнулся, а второй с гоготом ухватился за повязку джигита, рванул: - А почему не зеленая, хрен моржовый... И осекся, а монтировка вожака застыла в воздухе. Голова джигита была обрита, а на красном воспаленном лбу пламенела огромная выжженная буква, похожая на "Н". кожа вокруг буквы почернела и обуглилась, вздулась толстыми багровыми рубцами. Саму букву или знак выжгли так, что раскаленное тавро явно вдавили в лобную кость. Глаза джигита были воспаленные, красные, под ними повисли темные мешки. Он сильно похудел, совсем не напоминал того уверенного здоровяка, каким выходил из зала суда. - Пошли вон, - процедил он с ненавистью. - А если такие храбрые, то выходите по одному... Тот, который сорвал повязку, удивился: - А когда вы впятером на одного нашего, тоже так говорите? Он с размаха ударил монтировкой поперек живота. Джигит согнулся от резкой боли, парень замахнулся, намереваясь врезать по затылку, но вожак перехватил: - Тюпа, погоди!.. - Ты чего? - удивился Тюпа. - Мы ж пришли с ним разделаться! - Да, но кто это с ним разделался раньше? - А мне плевать... Бейте его, ребята. Сбоку ударили монтировкой под колени. Джигит слабо вскрикнул и завалился навзничь. Лицо его было перекошено от боли. Кто-то вдруг вскрикнул: - А я знаю!.. Слышал, что эти чернозадые сами хотели выяснить... Ну, в их общине. Они ж гады, живут в Москве, как в своем ауле! Вожак прервал нетерпеливо: - Что ты слышал? - Я живу в доме, где эти чернозадые скупили два подъезда!.. Моя собака с ихними то гуляет, то дерется. Вот и слышал, они между собой гелгэкали по-своему. А один молодой, что уже и язык забыл, все переспрашивал, ему и сказали по-русски, что надо, мол, выяснить правду самим, а потом... черт, забыл!.. Ага, суд шариата... Вожак присвистнул. Парни стояли с монтировками наготове, ожидали, когда джигит приподнимется, как-то неловко бить лежачего, они ж не чернозадые, русские никогда не били лежачего, не били в спину... Джигит явно понимал, что надо лежать пластом, не тронут... скорее всего, не тронут, а если поднимется, то на этот раз по голове врежут со всех сторон, разлетится как спелая дыня, но гордость заставляла напрячь мышцы, подтянуть ноги, превозмогая боль, встать, ибо мужчина должен падать только мертвым... Его колено оторвалось от земли, и вожак снова равкнул: - Не трогать! Тюпа спросил раздраженно: - Ты чего? - Оставим его так, - решил вожак. - Ты чего? - изумился Тюпа. - Подумаешь, клеймо выжгли!.. Так он в любом косметическом салоне снимет за сотню баксов. А у черных этих баксов на наркоте знаешь сколько захапано? - Оставим, - повторил вожак. Его глаза не отрывались от изнуренного лица джигита. - Уважение их общине выкажем. Мол, принимаем их суд... Да и никуда он не денется. Суд шариата древнее нашего Уголовного Кодекса, там эти штуки предусмотрены. В другой раз отрежут... не только насильничать не сможет, но и жене не понадобится. Пошли отсюда, ребята! Он отступил на шаг. Джигит поднялся и попытался надменно выпрямиться, хотя лицо все еще было перекошено от боли в животе. Стоял на одной ноге, второй едва опираясь о землю. И хотя выглядело так, что они отступали перед ним, но вожак орал и сердился, заставляя опустить оружие. Когда они возвращались к троллейбусной остановке, Тюпа вдруг остановился в недоумении: - Это что ж выходит... Если мы этого гада не добили, то мы как бы одобряем их суд шариата? Вожак на ходу оглянулся: - А что, не одобряем? - Да нет, - пробормотал Тюпа, он потащился следом, рассуждая вслух, - припечатали они его хорошо! Скажем так, здорово припечатали. Свои, а не пощадили. Но если одобряем, то, как бы признаем и этих чернозадых в нашем городе?.. - Они ж уже тут, - поморщился вожак. - Я их сам не люблю, но многих принесло в Москву еще при Грозном Иване. Вон есть несколько Грузинских улиц: Малая, Большая, Средняя, есть Армянский переулок... А мы с тобой в Москву перебрались три года тому из Сибири. - Нам можно, - твердо сказал Тюпа. - Мы русские! Москва наша. А эти чернозадые, хоть и москвичи в десятом поколении, но они все равно чужие! Как и жиды, пусть даже перебрались сюда при своем жиденке князе Владимире. Народ на троллейбусной остановке расступился. У дюжих парней, подогретых водочкой, это за версту видно, всегда быстро кончаются слова, и тогда переходят к более весомым аргументам, а тут еще эта продажа оружия.... Вожак посмотрел на народ, прикрикнул на своих: - Прекратить! Что раскрякались как жидовня в кнессете?.. Соберемся в штабе, обсудим без спешки. Подкатил троллейбус, но народ пугливо расступился, пусть садятся, а они пойдут на места, что останутся. Понятно, у кого сейчас штабы. Вожак зорко осматривал своих орлов. Да, на чернозадых злы, как и раньше. Но... не совсем как раньше. Этот чертов суд шариата здорово попутал все карты. На другой день, когда Кречет в течение получаса принимал представителей разных конфессий, он задержался возле Фазитуллина, муфтия Московской мечети: - Я слышал, ваш суд шариата осудил и наказал насильника... Не слишком ли круто? Это же не публичная порка, после которой следов не остается. Муфтий поклонился, ответил невозмутимо, чувствуя за спиной несокрушимую мощь Аллаха: - Суд выслушал его очень внимательно. Слушали и решали люди, которым далеко за пятьдесят. Значит, они уже достигли житейской мудрости. И решал не один, а тридцать человек. Кречет согласился: - Да, это даже больше, чем в суде присяжных. Но, насколько я знаю, клеймо на лбу в исламе не предусмотрено... Это чисто русское: рвать ноздри, клеймо на лбу и щеках... Так наказывали при отце Петра Первого за курение табака... Муфтий светло улыбнулся: - Мы все - дети Аллаха. А он знает, что одному ребенку довольно погрозить пальцем, другому дать подзатыльник, третьему надо показать конфету, четвертого похвалить... А насчет клейма наш мудрый президент не совсем прав. Первое клеймо поставил Аллах на лбу первого же преступника - Каина, убившего своего брата... Кречет покачал головой: - Черт бы вас побрал! И так уже московские слесарюги ваш суд шариата нахваливают! У муфтия глаза темные, как спелые маслины, у Кречета светлые, но оба читали в глазах собеседника все недосказанное. Муфтий легонько улыбнулся, сильные мужчины понимают друг друга без слов. Понятна и показная грубость президента, которой тот прикрыл похвалу и даже зависть к полному пренебрежению мусульман к воплям массмедии. И все-таки по телевидению все чаще показывали трупы, плачущих женщин, осиротевших детей. Кречет мрачнел, министры прошмыгивали под стенами тихие, как чучундры, а Черногоров появлялся с вытянувшимся лицом, серый от недосыпа, с темными мешками под глазами. В нагрудном кармане постоянно верещал сотовый, Черногоров коротко отдавал распоряжения злым лающим голосом, смотрел по сторонам с тоской, и было видно, что сам он здесь, а душа носится по улицам вверенным ему городов и весей, самолично наводит порядок, раздает зуботычины, отбирает оружие у дураков, чересчур прямо понявших свободы... Когда Краснохарев с неудовольствием заметил, что надо бы поэффективнить работу милиции, поэффективнить, а то чересчур много убитых, Черногоров взорвался: - Все это брехня!.. По нашим данным убитых и раненых совсем не столько!.. В Москве каждый день убивали по пять-семь человек!.. Это считалось нормой, которую мы брали обязательство неуклонно снижать. На сегодня только в Москве за последнюю неделю продано сто тысяч двести пятьдесят четыре единицы огнестрельного оружия, а число погибших увеличилось только на три человека!.. Это по телевидению показывают так, будто здесь по улицам текут реки крови! Министры переглядывались, послышались вздохи облегчения, кто-то что-то сказал бодрым голосом, в ответ коротко хохотнули. Краснохарев сказал озадаченно: - Гм... Конечно, и эти трое погибших... -э-э... у них же были семьи, дети, то да се, преступность надо неуклонно снижать, добиваться ее снижения, потому что государство просто обязано заботиться и охранять, предохранять... Вообще-то три человека - это не цифра. Погибли, ну и хрен с ними. Их еще сто пятьдесят миллионов. Но реки крови... Степан Бандерович, это ваша недоработка!.. Это надо прекратить. Прекратить это надо. Коломиец, с таким же серым, как у Черногорова, лицом, а мешками под глазами побольше, сказал измученным голосом: - Как с цепи сорвались!.. По всему телевидению такая мощная кампания!.. И в газетах, журналах. Вы меня простите, но я просто не могу справиться. Краснохарев подвигал бровями, спросил с астрономической неспешностью: - Почему? - Просто не могу, - прошептал Коломиец упавшим голосом. - Всем трудно, - сказал Краснохарев значительно. - Всей стране, если скажем прямо, не совсем так уж и очень легко. И живем, живем! Я поморщился: - Какой ловкий эфемизм "не могу"! Скажите уж честно, не хотите. Почему не хотите, это вопрос другой. Вряд ли захотите ответить... честно. В помещение повеяло странным холодком недоброжелательства. Министры умолкли, пригибали головы, словно над ними летала огромная хищная птица. Яузов громко крякнул, огляделся. Судя по лицам министров, не только он один недоумевал, что за черная кошка пробежала между мной и министром культуры. Коломиец проговорил обиженным голосом, полным несправедливой обиды и оскорбленного достоинства: - Если по поводу того интервью... признаю, неудачного, то я приношу извинения! Я посоветовал хладнокровно: - В задницу ваши извинения. Сказбуш сказал непонимающе: - Но ведь если наш Степан Бандерович извинился... Я сказал с тоской: - Ну что за мир, где даже такие древние монстры не помнят, что принесение извинений не освобождает автоматически, так сказать... А я вот не принял этих извинений! Не принял, понимаете? И пошел ваш министр так называемой культуры в задницу вместе со своими извинениями! На меня посматривали с опаской, но и с неловкостью людей, которые плотно всажены в общество, подогнаны в нем всеми гранями, зубчиками, живут как частички гигантского организма, и моя ссора с Коломийцем словно бы автоматически наступала кому на ногу, кому на ухо, а кому-то прищемила селезенку. Яузов, по профессии массовик-убийца, сказал укоряюще: - Что-то вы на людей стали кидаться, Виктор Александрович! Добрее надо быть, добрее! - Почему? - огрызнулся я. - Церковь велит? - Да к черту вашу церковь!.. Не быть злопамятным, наверное, и до церкви учили. Я покачал головой, сказал громко, видя, что все затихли, прислушиваясь: - Не быть злопамятным, учили только захватчики. И покорности учили. И богобоязненности! И смирению. А свободный человек... приличный человек обязан быть злопамятным! Порядочность в том и заключается, чтобы дать мерзавцу по зубам, до того как он, обнаглев от безнаказанности, даст в зубы вам, вашим детям и близким. Ответив ударом на удар, вы защищаете от мерзавца и многих других, незнакомых вам людей. Это, если хотите, общая установка. А если в частности, то наш министр культуры не справился со своими обязанностями. Здесь правительство, а не столик в кафе, где достаточно быть милым человеком. Мы может не любить друг друга, но работать должны эффективно! Кречет со стороны понаблюдал за нашей стычкой, Брови грозно сдвинулись, он сопел как бык, которому показали красную тряпку. Голос прозвучал зло: - Как это ни гадко, но придется устроить чистку. - Чистку? - Ее, - подтвердил он угрюмо. - Иначе что получается? Они везде вопят, что к власти пришел диктатор, злодей, душитель свобод, но такой свободы оплевывать президента нет ни в одной стране мира!.. В тех же Штатах, которым лижут солдатские ботинки, уже пересажали бы за оскорбление власти, отобрали бы лицензии и запретили лет на сто заниматься чем-либо, кроме рытья канав. Черногоров почти выкрикнул с мукой: - Давно пора!.. Позвольте, я прямо сейчас отдам кое-какие распоряжения? Кречет поколебался, кивнул: - Только самые общие. Сперва надо предупредить, что за оскорбление или подтасовку фактов будем карать отныне строго. - Конечно-конечно, - закивал Черногоров с такой неистовостью, что в церкви уже разбил бы лоб. В руке мелькнул сотовый телефон, палец сдвинулся на кнопку, и Черногоров бросил одно-единственное слово: - Упреждение. Кречет вскинул брови: - Это что еще? Черногоров сунул телефон в нагрудный карман, растянул губы в бледной улыбке: - Я давно готовил такую операцию. Тогда должна была стать упреждающей... Увы, сейчас просто будет больше работы. Краснохарев шумно вздохнул, мощным ударом руки догнал и припечатал к столу вздумавшие улететь бумаги. - Больше - это ничего, - пророкотал он медленно. - Привыкли. Только бы не поздно... От слов всегда осторожного в словах главы правительства повеяло предчувствием большой беды. Глава 40 Не только поздно, сказал я трезво. Что-то вообще идет не так. Едва началась операция "Упреждение", как массмедики словно взбеленились. С удивительным бесстрашием, странным для вообще-то подлого племени, подняли крик о диктаторе, что залил кровью страну, продавая оружие даже уголовникам и психически неуравновешенным. Более того, разом были опубликованы обзорные статьи, больше похожие на призывы к смене власти, одновременно в ряде ведущих газет. По телевидению телекомментатор с жирным голосом в открытую призвал высадить в России десант НАТО, как недавно высаживали на Гаити, в Кувейте или Зимбабве. Высадить десант, а с помощью командорс отстранить от власти диктатора, чтобы ввести Россию в общество европейской цивилизации. Черногоров явился утром на удивление рано. С желтым, как у мертвеца, лицом, глаза ввалились вовнутрь черепа, весь в сеточке морщим, заявил мертвым голосом: - Похоже, Степан Викторович прав. С упреждением опоздали. Господин президент, ситуация выходит из-под контроля. Я боюсь, что в столицу придется ввести войска. Тишина была такая, что когда Коган негромко кашлянул рядом, Яузов подскочил, словно взорвалась бомба. Кречет скривился: - Преувеличиваете, Сергей Павлович. Честно говоря, я не увидел особой оперативности ваших людей. В ваших руках вся милиция, весь ОМОН, все элитные подразделения внутренних войск!.. Что вам еще надо? Черногоров сказал упрямо: - Полномочий. У меня связаны руки. Вы же знаете, милиционер не может выстрелить в бандита, пока тот первым не выпустит в него всю обойму! Да и тогда милиционера по судам затаскают... и меня с ним, а бандита даже до суда не доведут: адвокаты освободят в тот же день. - Хорошо, - ответил Кречет нехотя. - Если вам нужны полномочия, - берите. Только и отвечать будете по всей строгости. Согласны? Черногоров впервые улыбнулся. Я боялся, что его застывшие губы полопаются от непривычного за последние недели движения. - Будет сделано, господин президент!.. Он выпрямился, молодцевато козырнул и вышел, предварительно бросив в сотовый тоже одно словцо, явно повеселевшим голосом. Похоже, в команде Кречета никто не страшился полномочий. Когда дверь за ним закрылась, Кречет повернулся к нам. Глаза его под нависшими скалами надбровных дух сверкнули, как два костра в глубине пещеры: - А теперь еще одна новость. Послезавтра я улетаю в Саудовскую Аравию. Забайкалов с зарубежными коллегами подготовил крупномасштабный договор. Главы стран подписывают лично. - Главы арабских стран? - осторожно переспросил Коган. - Мусульманских, - уточнил Кречет. Каменные губы дрогнули в сдержанной улыбке. - Что не мешает нам, конечно же, приняв ислам, оставаться европейской страной. За себя оставляю Степана Викторовича. Впрочем, буду отсутствовать от силы сутки. К тому же вы настолько спаянная команда, что вообще в президенте не нуждаетесь... И хотя излишнее подозрительный мог бы это расценить как намек, министры заулыбались легко и, вроде бы, без задних мыслей. Накануне отлета Кречет поманил меня в малый кабинет. Провожаемый бдительными взорами, я закрыл за собой дверь. Кречет указал на кресло напротив, сам пошел едва ли не строевым шагом вдоль стены, сделал крутой поворот, двинулся обратно. На огромном мультиэкране с высоты птичьего полета было видно штатовский флот. Атомный авианосец "Четвертый Рим" выглядел исполинской наковальней, что тяжело и страшно вспарывает океан. Непотопляемый, снабженный толстым корпусом из сверхпрочной стали, он был оснащен непревзойденными средствами слежения, а по ракетной мощи был равен всем войскам Франции и Германии. Я наблюдал за Кречетом из глубины кресла, чересчур мягкое, проваливаешься чуть ли не до пола, словно на потеху хозяину. Надо подсказать Кречету заменить дизайнера. Вполне возможно, что сделано с умыслом, чтобы настраивать посетителей против человека, который будет сидеть выше: он-де глумится нарочито. Кречет внезапно обернулся: - Думаю, пора. Я кивнул: - Да, чувствуется сильная рука. - И умелая, - согласился Кречет. - Я даже не предполагал, что Анчуткин на такое способен! - В критических ситуациях, - ответил я, - в критических ситуациях многие... Что ж, теперь моя очередь извиняться перед Коломийцем. Кречет скупо усмехнулся: - Он не такой злобный, как вы, Виктор Александрович. Он любые извинения примет! Мне позвонить, или вы сами? - Лучше вы, - сказал я. - Так будет красивше. Президент улетает в дальние страны вершить дела великие, но не забывает о малых. Потом это войдет в учебники. Звоните!.. Но сперва отдайте пару распоряжений. Кречет посерьезнел, снял трубку красного телефона. Несколько мгновений слушал, затем я услышал только два слова: - Операция "Культура". Когда трубка плотно легла на место, я поинтересовался: - Почему "Культура"? Мне показалось, что им до культуры, как до Перми креветкой. Или все по массмедии? Он поморщился: - Какая из массмедии культура? Просто раз уж наш Степан Бандерович свои пьесы из застенчивости снял, то увековечим его хоть так. Я не понял, всерьез или нет, лицо как всегда каменное, грубое, полное презрения к собеседнику. Иногда генерал демонстрировал тонкое понимание юмора, иногда же... иногда у него проскакивало какое-то иное восприятие смешного. В коридорах был вскрик, возмущенный вопль, но голос оборвался на полувсхлипе, словно могучий кулак угодил под ложечку, а потом еще и зажали рот. Рослые парни в штатском пробежали по лестнице, а в конце коридора другие рослые тоже бегом протащили крупного господина к дверям. Через окно было видно как впихнули в машину, а та по-каскадерски сорвалась с места. Может быть, взяли как раз того, который подобрал ключи к Коломийцу, когда министр культуры попал в опалу и вот-вот должен был вылететь, но пока еще имел доступ к важнейшей информации. Рано утром, когда мы, изображая свеженьких, рассаживались за общим столом, и никто еще не просил кофе, распахнулась дверь, и вошел Кречет, громадный и в самом деле свежий и подтянутый, хотя серое бугристое лицо заметно побледнело, скулы заострились, словно не только не давали спать всю ночь, но и не кормили. - Отбываю, - сообщил он бодро. - Если в самолет не засунули бомбу, скоро увидимся. Степан Викторович, ты уж проследи за этими... А то и так наша вахтерша забеременела, хотя тут и ночует. А без моего присмотра уж и не знаю... - Прослежу, - пообещал Краснохарев угрожающе. - Они из-за этого стола не выйдут до вашего возвращения. - Ну это вы их слишком. Краснохарев сказал веско: - На них еще пахать и пахать! А они в интеллигенты лезут, чтобы ничего не делать, а только критиковать. Потому и отступаем, что в Штатах интеллигентов нет, а лесорубы... лесорубами остались. Вот подойдите к любому пивному киоску, где околачиваются наши слесарюги. Послушайте их, послушайте!.. Они точно знают как спасти нашу экономику, как вылечить рак, как вставить Америке, как поставить Апину, как строить звездолеты, как вообще жить, какие книги читать и какую водку пить!.. А в Штатах как раз они и стоят у власти. Только теперь при галстуках и компьютеры делают. Но, как и наши слесарюги, они считают правыми только себя, все остальные европы - дураки набитые. Надо жить только по-штатовски, над проблемами голову не сушить, трахать все, что движется... и что не движется - тоже, Нашим мы еще можем сказать: "Слесарь Иванов, не слесарите!", а ихним сказать некому, они сами у власти... Кречет выложил на стол кулаки. Широкие, крепкие, с расплюснутыми костяшками пальцев, они припечатали к столу бумаги, с которыми он летел на совещание глав государств исламского мира. Когда все взгляды прикипели к ним, он разжал и снова сжал пальцы, мы услышали скрип кожи, а Кречет проревел своим злым запоминающимся голосом: - Некому? Марина просунула голову в дверь: - Платон Тарасович, в приемной Коломиец... - Так чего он там? - удивился Кречет. - Конечно, ногой дверь распахивать никогда не научится, это не Коган, но такая щепетильность уж чересчур. Коломиец вошел с робкой извиняющейся улыбкой. Я кивнул, Кречет обнял его за плечи, подвел к столу и усадил со словами: - Все-все! Закончилось. Сказбуш уже начал аресты! Всех, кто поспешил установить с вами контакт по поводу снабжения... конфиденциальной информацией. Ниточки потянулись оч-ч-чень далеко. Все! Самолет уже ждет. До завтра! Он быстро зашагал к двери, бросив косой взгляд на экран, глядя как американский флот остановился перед устьем пролива, где Первый Краснознаменный перегородил дорогу. Его догнал горестный возглас Коломийца: - Что мы делаем... что мы делаем! Глаза министра культуры были уже не растерянными, а затравленными. Кречет захлопнул за собой дверь со словами: - Даем понюхать монтировку. Когда дверь за президентом захлопнулась, Яузов пробурчал: - Как-то не по-людски... Отца нации всегда провожали такой толпой! Министр на министре! Премьер в зубах тапочки держал... Кречет зверь, а не человек. Эксплуататор. Он подошел к окну, мы тоже понаблюдали, как к подъезду подали три черных машины, телохранители создали живой коридор, Кречет прошел как боевой конь, все равно высокий и заметный для любого снайпера, ввалился в среднюю машину. Телохранитель захлопнул дверь, все одновременно запрыгнули в машины, мы молча наблюдали, как три черных автомобиля сорвались с места, исчезли в направлении Боровицких ворот. Там они по дороге будут постоянно меняться местами, чтобы помешать выстрелить или подорвать машину именно с президентом. После паузы послышался долгий вздох, Коломиец потер лоб, повернулся к нам. В глазах было сомнение: - Может быть, опубликовать... наконец те сведения, что лежат у нашего Ильи Парфеновича?.. У меня было время прочесть немало документов из засекреченного архива. Я имею в виду, опубликовать ту часть, даже не засекреченную, о первой нефтяной войне... - Это о Синайской? - блеснул эрудицией Яузов. - Когда Хрущев послал добровольцев в арабские страны? - Нет, о той, что привела к крушению Российской империи, - сказал Коломиец с горечью. - Той, что поставила мощную империю под власть большевиков!.. Начать публиковать с тех материалов, я их читал, когда был студентом, как на деньги американцев организовывались забастовки нефтяников в Баку... Тогда еще штатовцы, может быть, не помышляли сломить хребет всей российской империи, но уже воевали с нами как могли!.. А дальше - больше... Да-да, уже тогда нефть играла важную, очень важную роль!.. И когда американцам удалось совершить у нас революцию частично с помощью немецких денег, то именно в Штаты ушли все наши ценности: сокровища Эрмитажа, туда же и золотой запас Российской империи, туда вывезли все, что могли вывезти, а в Европе застряли крохи! Нужно опубликовать эти материалы, пусть народ видит правду. Правду, что уже тогда Штаты вели против нас войну, что это они умело организовали у нас Советскую власть и тем самым убрали с дороги самого грозного противника! Яузов громко бухнул: - Убрали, да не до конца. Еще побарахтаемся. Степан Бандерович, ежели что нужно, только свистните. Хотите пару танков? - Зачем? - Я слышал, в Малом ставят вашу пьесу. Там по ходу действия не то танки, не то БТР... Коломиец засмущался: - Уже не идет. - Почему? - Я... гм... снял. Неудобно. Скажут, что пользуюсь властью министра. Почти на всех экранах шли новости. Самолет с Кречетом благополучно оторвался от взлетной полосы, взял курс на восток, а нас Краснохарев умело загрузил работой. Но не у одного меня валилось из рук: на улицы вышли толпы, забрасывали камнями витрины магазинов. Было видно как, оттеснив жиденькие кордоны милиции, вперед выступили спецназовцы в своем жутком снаряжении, что делало их похожими на пришельцев из космоса. Сказбуш ругнулся, спецназ опять ведет себя по-идиотски. Набросились на одного, побили палками, а когда разъяренная толпа бросилась защищать побитого, тут же отступили, как побитые собаки. Толпа нажала, и хваленый спецназ разбежался, как вспугнутые воробьи. - Что-то мне это не нравится, - сказал, наконец, Сказбуш. - Что идиоты - понятно, но не до такой же степени! Черногоров сунул коробочку телефона в карман, встал. Лицо было темнее грозовой тучи: - Ими руководит кто-то!.. Они не отступали перед боевиками... так почему вдруг сейчас?.. Я выеду на место, разберусь. Когда за ним закрылась дверь, Сказбуш скользнул взглядом по Коломийцу, кивнул подбадривающе. Конечно, не рассчитывали, что с арестом заговорщиков сразу все успокоится, но все же волнения должны были пойти на спад. Заметно пойти. Но не пошли. Краснохарев собрал бумаги в папку, мы все наблюдали, как он звонко щелкнул кнопкой, по-государственному поднялся, окинув нас мутным, далеко заглядывающим взором. - Степан Бандерович, - сказал он в пространство, - и вы, Сруль Израилеавич... Попрошу зайти ко мне. Когда он был уже у дверей, Коган рискнул спросить: - А куда, Степан Викторович, к вам? Краснохарев повернулся со скоростью айсберга, окинул министра финансов с головы до ног монаршим взором, и Коган послушно уменьшился. После паузы Краснохарев изрек: - В моем кабинете. Попрошу не задерживаться. Дверь за ним закрылась, в тишине раздался долгий вздох Яузова. Похоже, военный министр тоже вспомнил, что у него есть не только свой кабинет, но и немалый конгломерат из похожих на горы угрюмых зданий, которых ни пушками, ни атомной бомбой. - Я тоже загляну к своим, - сообщил он поднимаясь. - Не все же по мобильному. Он вышел, бросив короткий взгляд на экраны, где приглушенный звук не очень-то маскировал драки на улицах, митинги, озверелые лица, развевающиеся знамена всех цветов, с орлами и двуглавыми уродами, убийцей на коне. Резко выделялись немногочисленные зеленые знамена, под ними шли сплоченные молодые парни с зелеными повязками на головах и фанатичным блеском в глазах. Глава 41 Многие считают, что самый лучший возраст - это восемнадцать лет, а тридцатилетний - его тридцать. Когда семидесятилетнего Утесова спросили, как он с женщинами, он радостно ответил, что вот уже год как ни с одной, и сплюнул через плечо, чтобы не сглазить. Шутки шутками, но есть прекрасная мудрость, заключенная в одной фразе: если бы молодость знала, а старость могла! Но я уверен, что самый лучший возраст, это мой, когда как старик я уже з_н_а_ю, но все еще м_о_г_у. Другое дело, что раньше, когда гормоны выплескивались из ушей, я готов был ехать на другой конец города, а потом возвращаться пешком, так как весь транспорт уже ночью не ходит, а теперь мне лень сходить в соседний дом: вот если бы в одном подъезде, а еще лучше - на одной площадке... Но есть преимущество и поважнее. Я уже знаю людей. Вижу. Встречая на улице женщину, я мгновенно вижу ее характер, ее привычки, вижу какого цвета у нее ореол вокруг соска - темный или розовый, а кончик - выпуклый или плоский, знаю как растут волосы там, внизу, и даже скажу какой пупок: широкий, маленький, выпуклый или втянутый... Могу сказать наперед что и когда скажет, возразит, когда вскинет руки, чтобы поправить волосы, когда выгнет спину, чтобы продемонстрировать грудь... Это знание делает жизнь скучнее, но с другой стороны... С мужчинами еще проще. Они настолько движимы простейшими инстинктами, а если не инстинктами, то таким убогим набором алгоритмов, что неглупому человеку не составит труда вычислить и предсказать их каждый шаг. А я не просто неглуп, это моя профессия - знать людей, понимать мотивы их поступков. К тому же в своей профессии я не самый последний, скажем так. Довольный собой как слон, я забрел в буфет, перекусил булочкой и потащился к выходу из дворца. Широкий коридор, по которому ездить по восемь конных в ряд, блистал золотом на стенах и потолке, пол застлан пурпурным ковром, настолько ярким, что если расстрелять прямо здесь всех министров, пятен крови не заметит даже Вадим Богемов с его острым взором художника. Я чувствовал между лопаток пристальные взгляды этих рослых парней с квадратными челюстями. Они почти не выделялись из стен, мебели, проемов окон, дизайнеры и визажисты поработали, но я всюду ощущал их взгляды, а когда в одном из коридоров такое ощущение не возникло, даже оглянулся по сторонам. Странно, но здесь ни одного из охранников не было. Причем, я бы не удивился, не работай и камеры перекрестного наблюдения: я их тоже научился чувствовать, хотя и не так остро, как взгляды охраны. С порога ощутил свежий упругий ветер. Тучи разошлись, яркое солнце светило прямо в глаза. По широким каменным плитам ветер тащил горсть сочных желтых листьев, но солнце светило не по-осеннему ярко, прогревало кожу. Здание библиотеки на той стороне крохотной площади, всего шагов-то двести, но для человека, уже привыкшего всю информацию получать через Интернет прямо на экран монитора, здесь все еще времена Ивана Грозного, когда и были построены эти приземистые домики. Я неспешно пересек площадь, сюда за кремлевские стены не доносятся крики митингующих, размышлял о косности, о чрезмерной боязни за секреты: если секретные акты и договоры переснять для сайтов, пусть даже доступным по особым пропускам, то хакеры рано или поздно подберут коды, тут же выставят, подлецы, на всеобщее обозрение. Пусть народ лучше не знает, через какие горы трупов пришли к власти нынешние правители, какие подлости и предательства свершали, сколько миллиардов украли... На входе двое офицеров тщательно проверили мою карточку, в коридоре еще один тщательно ощупал, а затем позвонил по телефону, а когда я спустился в лифте на два этажа, там меня проверили и перепроверили хмурые люди с бледными лицами морлоков, после чего с жутковатым лязгом раздвинулись стальные двери, словно только что перекованные из танковой брони. - Правила вам известны, - предупредил дежурный. - Ничего не копировать, записей не делать, документы в негодность не приводить... Учтите, камеры внутреннего наблюдения просматривают любой уголок. - Спасибо, - поблагодарил я. - Меня с детства приучили не рвать книжки. Воздух здесь оставался душным, несмотря на климатизаторы. Для сохранности бумаг требовалась неподвижность воздуха, здесь бумажки в самом деле ценнее человека, я взмок и проголодался, в висках ощутил пульс, хотя обычно не замечаю даже биения сердца и не всегда могу определить, с какой оно стороны. Память у меня тренированная, хотя для моей работы слишком хорошая память даже во вред: надо вычленять главное, обобщать, находить связи между явлениями и строить новый этаж, а все мелочи пусть забываются, череп - не мусорная корзинка... Показалось, что офицеры на выходе посмотрели как-то странно, яркое солнце после подвалов ударило по глазам с силой кувалды, которой глушат быка перед бойней. Я протер глаза, перед ступеньками остановилась машина, мелькнули силуэты. В следующее мгновение мои суставы в плечах хрустнули, я с завернутыми за спину руками влетел головой вперед вовнутрь машины. Там меня подхватили широкие жесткие ладони, а с моего затылка исчезла прижимающая ладонь. Сидевший в машине придержал, следом в машину ввалился еще один, тяжелый и горячий, бросил коротко: - Езжай. Рядом с водителем сидел такой же крепкий с виду мужчина, коротко пострижен, на шее косой шрам, что уходит под воротник рубашки. Машина двинулась ровно и спокойно, но не к выходу, а тут же пошла широким кругом внутри Кремля, словно выбирая возле какого из зданий остановиться. Я дышал тяжело, часто, это совсем нетрудно, в самом деле мозг очищается, если не переборщить, когда от перенасыщения кислородом в глазах темнеет, можно в самом деле грохнуться в обморок. В результате добился лишь, что сжимающие меня за локти пальцы, чуть ослабели. Мужчина, который затолкнул меня в машину, сказал зло: - Не все удается рассчитать даже футурологу? Жизнь не рассчитаешь... У него под глазами висели темные мешки, а голос был сиплый и бесцветный, каким становится через две-три бессонные ночи. - Господи, - сказал я тяжело, - да когда же это кончится... Меня уже похищали! - На этот раз это не похищение, - сообщил мужчина слева. - Напротив, вас спасли. - Ого! От чего? - Чтобы вас не растерзал разъяренный народ, - объяснил он. - Вы что, не видите, что творится на улицах? - На что вы надеетесь? - пробормотал я. - Заговорщики уже арестованы. За меня вам не дадут ни гроша. - Почему? - полюбопытствовал мужчина. - Я уже сделал свое дело, - пояснил я. - Как мавр. Теперь я просто доживаю свои годы. Новых работ, новых идей от меня уже не ждут. Да и сам я знаю, что я выдал уже все... Однако по спине полз уже не холодок страха, а двигалась тяжелая льдина, ломая мне хребет. Что-то не досмотрели. Вроде бы заговорщики схвачены все. Даже мелочь не укрылась. Разве что те, кто вовсе не принимал участия, а только сочувствовал молча. Однако глупо предположить, что именно сейчас, после арестов, они вдруг что-то предпримут... Человек справа, теперь я узнал Сергеева, офицера из личной охраны Черногорова, сказал с мрачной улыбкой: - Не ожидали? Признаться, мы этого не ожидали сами. Вот в чем мудрость дублирования! - В чем же? - поинтересовался я. Стиснул мышцы грудной клетки, заставляя дышать тяжело, с хрипами. Кислород пошел в кровь едва-едва, лицо мое, я чувствовал, побледнело от недостатка крови. На меня начали посматривать уже с опасением. - Дублирование... неэкономично... Он покачал головой: - Я тоже так думал. Военное ведомство нас опередило, и когда у вас в Москве наступил час Икс, мы уже были уверены, что наши меднолобые соберут все пряники, как здесь говорят. Но теперь видно, что ваша ссора с Коломийцем была блестяще разыгранной дезой. И когда военные переманили Коломийца сотрудничать, они не знали, что начали работать на вашу разведку... Мужчина, который сидел рядом с шофером, сказал на очень правильном русском языке, что доступен только иностранцу: - К счастью, генерал Голдсмит был тем человеком, который настоял на собственной акции. И, как видим, удалось именно ему!.. А самолет с вашим президентом только что достиг заданной точки над Памиром, где его уже ждут наши люди со "стингерами". Холод ледяной волной прокатился по моему телу. Здесь они нас опередили. Их инструктора во всех группах муджахедов, во всех крупных бандформированиях, как их называют... по-моему, оскорбительно и несправедливо, у них лучшее оружие, а на снаряжение рядового солдата уходит столько средств, сколько у нас на танк средней проходимости. - Самолет сбит? Человек, чей выговор был безукоризненнее, чем у преподавателя лингвистики, победно улыбнулся: - Мы сэкономили вашей стране расходы на пышные похороны. Если от всего самолета и пассажиров остался лоскуток крупнее божьей коровки... будем считать, что еще повезло! На меня обрушился водопад ледяной воды. Застывшими губами я прошептал: - Это еще надо было узнать... в какой точке он пересечет Памир! - Мы знаем, - ответил он коротко. Машину качнуло, я чувствовал, что меня прижало к человеку, чье тело словно отлито из чугуна, еще горячего после опоки. С той стороны недвижимо, словно часть автомобиля, застыла вторая чугунная тумба, похожая на кнехт, к которому пришвартовывают океанские корабли. Кто, билось в голове? Кто в самом ближайшем окружении Кречета организовал переворот? Даже я не знал маршрут, по которому самолет Кречета направлялся в Саудовскую Аравию. Правда, я мог бы узнать, стоило бы спросить, но мне не нужно, я не спрашивал, как не спрашивал, наверняка, Коломиец, Усачев или Коган... Впрочем, Коган наверняка спросил, он везде сует нос, но вряд ли проболтался кому-то еще. Банкир и есть банкир, все копит, проценты взыскивает. Яузов?.. Нет, в прошлой попытке сила была на его стороне. Он с нами искренне. Сам Сказбуш? Ему уж точно известен маршрут, даже если бы Кречет и попытался скрыть... Мог еще Мирошниченко... Черногоров... В виски стрельнуло. Я поморщился, боль была острая, но мгновенная, тут же прошла, зато теперь я видел отчетливо лицо Черногорова, самого лояльного из министров, который никогда не спорил с президентом, если не считать закон о свободной продаже оружия. Но странно было бы, если бы министр МВД не запротестовал! Он знал, что он него ждут протеста, вот и возразил. Возразил вяло, чтобы его легко опровергли. И, смирившись, четко и последовательно проводил линию Кречета. Даже чересчур усердно проводил. Так что оружие начали продавать даже тем, кому уж точно нельзя было продавать. Справки не проверяли, брали даже ксерокопии. Но упрекнуть можно было лишь в излишнем усердии... Я старый волк, помню, что в борьбе с тоталитарной властью коммунистов было не два пути, как считается: либо смиряться, либо в лагерь, а если повезет, то за рубеж, откуда можно кричать по зарубежному радио, вступая в когорту тех, кто ненавидел не только коммунизм, но и Россию, но был и третий... Войти по трупам во властные структуры, начинать претворять в жизнь решения партии с такими перегибами, что даже правоверные коммунисты начинают морщится, выходить из рядов, вставать в оппозицию, пытаясь восстановить чистоту и честность партийной линии, за что сами попадали в диссиденты... - Понятно, - прошептал я раздавлено. - Это все Сказбуш... Справа чугунная тумба не шелохнулась, как и слева, но я словно чуткий пес уловил некое изменение. Воздух не двигался, запах мужского пота, не изгаженный дезодорантами, стоит плотно, я чувствовал их растущее презрение к такому ученому, который не замечает очевидное. А когда начинают презирать сразу четверо крупных мужчин в наглухо закрытом автомобиле, это заметно и не такому подозрительному зверю, как я. Машина мягко остановилась перед приземистым зданием, все еще на территории Кремля. Меня вытащили, я с надеждой оглядывался по сторонам, это же дико, вырываться не стал, еще вколют какую-нибудь гадость, явно шприцы наготове, у входа мне снова надавили на голову, своды кремлевских палат рассчитаны на низкорослых людишек тех веков, что якобы были богатырями, бегом протащили по узкому коридору.