ьше не делал... Мол, за эту работу ему настучат по голове! Но если уж очень придется круто, то пусть только крикнет одно слово - "Воздух!", и я приду вместе со всеми ребятами. И, дал ему свой интернетовский адрес. Не емейл, а прямой ICQ. Кречет смотрел с интересом. Спросил с недоверием: - Но ради того, чтобы набить кому-то морду стоило ли тащить с собой весь десантный полк? Или хотя бы роту? Егоров развел руками: - Я потратил несколько минут, чтобы связаться с Кремлем. Не знаю зачем, это как инстинкт. Ответили вроде бы те же люди, те же голоса, те же лица... Стою, как водой облитый на морозе, все закоченело, волосы поднимаются дыбом! Мне говорят, что все в порядке, а по всему телу уже не мурашки, а крабы носятся!.. Думаю, была - не была. Взял с собой всех, кто был под рукой... Коломиец сказал торопливо: - Вы правы, у вас чутье! Они заранее изготовили нужные клипы. Профессор Куницын уже лежал расстрелянный, а на экранах он, вроде бы в прямом эфире, водил экскурсию по Кремлю! И часы показывали нужное время, и Куницын тоже улыбался и говорил, какое чудесное утро. А его труп уже сбросили прямо с Останкинской башни. Сказбуш сказал: - Я помню, еще при Советской власти, один умник из американского посольства одевал резиновую маску, полностью повторяющую черты лица другого, так выезжал на свои задания... Думал, не знаем! Мы этого майора ЦРУ водили, как козу на веревочке, скармливали ему такую дурь, что самим становилось стыдно, но дурак все глотал. А теперь, как вижу, вместо резиновых масок пошли компьютерные штучки... Знаете, Михаил, у вас черт знает какое чутье! Вы не потеряетесь в этом мире. Не потеряетесь. Кречет оглядел Егорова с головы до ног: - Знаете, Михаил... стране нужны люди как отважные, так и умеющие сами принимать правильные решения. Видите во-о-о-он то здание? Егоров проследил за пальцем президента. В той стороне среди серых домов выделялось огромный комплекс зданий министерства внутренних дел. - Да, знакомо... Оттуда меня загнали туда, куда Макар телят не гонял. Кречет вскинул брови: - Так у вас там и знакомые есть? Кулаки Егорова сжались, зубы скрипнули как жернова: - Есть. Еще какие! - Вот и прекрасно, - кивнул Кречет. - Берите своих ребят, быстро туда. Наведите порядок, возьмите все под свой контроль. Егоров зловеще улыбнулся: - Сделаем! Еще как сделаем! А что потом? Кречет удивился: - Как что? Начинайте обживать главный кабинет. Приказ о назначении? Потом, по факсу. Или пришлете за ним одного из этих... как они носят свои краповые береты на одном ухе, ума не приложу. Тихоокеанская акула шарахнулась бы от улыбки Егорова. Он бросил пару слов в коробочку мобильного, от здания сорвался джип, примчался, как Сивка-бурка. Егоров вскочил на ходу, еще раз блеснул острыми зубами, и за джипом взвился легкий дымок. Кречет сказал вполголоса: - Сейчас вернемся, познакомлю с кое-какими цифрами. А в общем, скажу, что во Франции тревога штатовской экспансией идет по экспоненте. Источники проверенные, основываются на опросах их же институтов. Растет недовольство и в Германии, Италии... Европа вплотную подошла к тому, что вот-вот потеряет свою французскость, немецкость, итальянскость. Раньше, с натиском Советского Союза боялись потерять все, но теперь Союза нет, русские войска последний раз шагали по Италии, Швейцарии еще во времена Суворова, да и то по просьбе их правительств... Словом, сейчас они пытаются как-то сохраниться как французы или итальянцы. - Да что толку, - сказал Яузов брезгливо. - Пытаются!.. Мечтают? Кречет сказал почти весело: - При нашем столкновении со Штатами... в какой бы форме не выражалось, Европа останется в стороне. Яузов фыркнул недоверчиво: - И что же, будут свистеть да подбадривать дерущихся? - Увы, сейчас не милые вашему сердцу времена Древнего Рима. Будут призывать к прекращению кровопролития, поиска решений мирными средствами, осуждать, принимать безжизненные резолюции... Коломиец воскликнул: - Но как же НАТО? У них обязательство друг перед другом! И командует всеми объединенными войсками американский унтер! - Не совсем так, - мягко ответил Кречет, - даже в случае войны, а до нее не дойдет, уверен... почти уверен, все страны Европы ограничатся чисто символическими акциями. А через нейтральные страны будут торговать с нами, даже помогать. Да, помогать! Америка им сейчас страшнее, чем Россия. В Европе хватает умных голов понять, что американский доллар в их странах опаснее советских танков. Кречет внимательно оглядывал всех глубоко сидящими в пещерах глазами. Под массивными надбровными дугами лежала густая тень, откуда изредка проблескивали красные искорки, словно лазерный прицел искал уязвимые места. И все чувствовали, что за теми красными точками находится могучий мозг... Яузов переступил с ноги на ногу, беспокойно оглянулся на здание музея. Оттуда донеслись треск автоматных очередей, грубые удары взрывающихся гранат. - Если еще и не время для ответного удара, - сказал Кречет ровно, - то пора хотя бы перестать отступать! Но если остановимся, то американцы, продолжая развивать наступление, наткнутся на нас... Надо, чтобы не смяли. Яузов хмыкнул: - Смяли? Я видел, как один наткнулся! На роскошном мерседесе, а впереди МАЗ внезапно затормозил. Мерс влетел ему под зад, в лепешку, а водитель самосвала выходит и говорит сокрушенно: давай разбираться, мужик. Я ж только вчера новенькое ведро повесил... Коломиец прервал, интеллигентно морщась: - Этот анекдот рассказывали еще в Риме, про колесницы. Вы хотите сказать, что нужна ситуация, чтобы их еще и выставить виноватыми? Это забота Сказбуша, он что угодно передернет. - Скорее уж министра культуры, - возразил Сказбуш, ничуть не обидевшись. - Яузов двигает танками, я держу кинжал под плащом, а вот уважаемый Степан Бандерович манипулирует общественным мнением. Он красивый, глаза честные, волосы вон какие отрастил, это их при битлах называли патлами, а теперь в аптечной резиночке носят... Ему поверят, если он заготовленным нами экспромтом прокомментирует случившееся... - А что случится? - Сегодня решим, - ответил Сказбуш. Взглянул на Кречета, не много ли на себя взял, добавил поспешно, - вчерне. Бронетранспортер рыкнул, придвинулся ближе, только что не присел, чтобы правительству легче взбираться. Кречет коснулся брони, оглянулся на крик. Из музея выбежал десантник, краповый берет лихо на боку, но лицо перекошено злостью, а в глазах ярость: - Господин президент!.. Кречет быстро зашагал навстречу, голос дрогнул, чувствуя недоброе: - Что стряслось? - Генерал Сагайдачный... - выпалил десантник, задыхаясь то ли от бега, то ли от душившей ярости. - Он спросил... он сказал... если вы сможете подойти... - Что? - вскричал Кречет страшным голосом. - Он ранен? Десантник понесся за президентом, что-то кричал. Мы видели две широкие спины, что удалялись по направлению к музейным воротам, и сами, не сговариваясь, неумело побежали следом. Наши подошвы простучали по обломкам ворот. Воздух был горячий, в огромном холле на щепках, кусках камня лежали тела павших, все в гражданском. На том конце зала широкая мраморная лестница вела вверх, страшно стекал красный ручеек, капал с торцов ступенек. Запыхавшись, мы поспешили наверх. На втором этаже кого-то вязали, слышались сдавленные крики. Несколько человек бегом понесли вниз раненых. Кречет стоял на коленях над огромным распростертым телом. Я не сразу узнал Сагайдачного, изорванный пулями и осколками мундир настолько залит кровью, что не осталось зеленого цвета. Всегда красное мясистое лицо генерала сейчас стало смертельно бледным: - Ты здесь?.. А где же... женщина? - Какая женщина? - не понял Кречет. Мне показалось, что в глазах президента блеснули слезы. - Лежи, уже бегут медики ... - Женщина, - повторил Сагайдачный медленно. Губы двигались все слабее. - Молодая и очень красивая... с удивительной фигурой... владеет всеми видами оружия... восточными единоборствами... к-кх-кх... сексуальная до сумасшествия... Кречет в бешенстве оглянулся: - Где медики? Почему президент здесь раньше?.. Сагайдачный растянул губы в улыбке, глаза медленно теряли живой блеск: - Всегда... была... женщина... Голос его прервался, голова откинулась в сторону. Кречет стиснул зубы, медленно провел ладонью по лицу человека, которого всегда называл учителем, еще теплому, размазывая грязь. Веки послушно опустились на глазные блоки. - Ты ссорился со мной... - прошептал Кречет, - из-за ислама... Но зеленое знамя пророка над Россией так быстро... что будешь удивлен и, надеюсь, не очень разочарован... если у врат вместо бородатого мужика с ключами., встретят красивые женщины! А твое имя будет у них на груди... А Коломиец остановился над залитым кровью телом в двух шагах, всмотрелся. Рука его медленно стянула с головы фуражку: - Он и не прятался за депутатским билетом. - Он реабилитировал этих болтунов в Думе, - признал Сказбуш холодно. - Да, за всех дрался. Сказбуш высвободил автомат из застывающих рук, выдернул рожок, покачал головой. Пуст, Анчуткин дрался до последнего патрона. Глава 50 Рассвет вставал ликующе кровавый. Облако в небе вспыхнуло и пропало под ударом прямых солнечных лучей, словно угодила крылатая ракета. По небу расползался пурпурный свет, от которого чаще билось сердце, грудь вздымалась в непонятном волнении, хотелось свершить что-то великое, доблестное, но не было ни амбразуры, чтобы закрыть ее своим телом, ни колонны бензовозов, чтобы направить на них свой горящий самолет. Грудь Рыбакова вздымалась от непонятного восторга, он дышал часто и сильно, прогоняя ревущие в груди массы воздуха, что насыщали тело взрывной силой, пьянили кровь и подмывали выкинуть что-нибудь дикое, вроде пройтись на ушах по палубе или броситься на вражеский флагман и разломать его на куски голыми руками. На горизонте маячат серые, как уродливые жабы, корабли этого гнилого образования, именуемого США. Приплюснутые, низко сидящие в воде, с округлыми обводами, где под кожухами прячутся люди, все округляющие, сглаживающие, сводящие к компромиссам... - Я с детства не любил овал, - сказал он громко, - я с детства угол рисовал! Худяков услышал, спросил с недоумением: - Непонятно, но красиво. Что это? - Цитата, - ответил Рыбаков. Подумал, сказал с раскаянием. - По-моему, того, который "Бригантину" написал!.. Они все погибли молодыми. Худяков повторил с удовольствием: - Я с детства не любил овал, я с детства угол рисовал... Здорово! Да, это наш поэт. Что с американскими кораблями? - Стоят, - ответил Рыбаков, в голосе слышалось напряжение. - Нет, бой не примут. У них воюют по-другому!.. Побеждают тем, что изо дня в день твердят, что все мы скоты, что нечего куда-то тянуться, соблюдать какую-то мораль, что нет ни чести, ни гордости, а есть только экологически чистая жратва и траханье всех и вся, не разбирая ни пола, и возраста, ни вообще-то человек ты или рыба. Худяков усмехнулся: - Это как мы Григорьева сумели... Он бросил курить, неделю держался, а мы все вокруг: да закури, да брось ломаться, да что тебе это, да вот мы курим - и ничего... и он сломался. - Так и они нас ломают. Половину Европы сломали! Рассвет над американскими кораблями вставал пугающе кровавый, облако в небе вспыхнуло и растаяло, словно в эпицентре атомного взрыва. По небу снизу расползался нехороший пурпурный свет, от которого тревожно билось сердце, грудь вздымалась в тревожном ожидании, по телу пробегала дрожь в ожидании неприятностей. Хотелось как-то укрыться за надежной толстой броней, но Стоун с холодком обреченности понимал, что никакая сталь не спасет. В чудовищной жаре выгорит даже вода в океане диаметром в пару миль и на полмили в глубину... А русские нарываются, им терять нечего, да и варварское стремление подраться прет из груди, прорывая кожу... В серо-утреннем мире вызывающе пылал жаркий алый краешек солнца, странно придавленный сверху тяжелой свинцовой тучей, настолько темной и массивной, что мир показался перевернутым. Снизу темнел горизонт, но туча была намного массивнее, злее, она закрыла солнце на три четверти, снизу выглядывал срезанный краешек, тянулся к краю земли. Стоун смотрел в бинокль на русские корабли. Теперь уже невооруженным взором можно было различить надпалубные надстройки, длинные стволы пушек, все направлено в их сторону. Можно даже разглядеть остроконечные клювы ракет. В бинокль видны на некоторых боеголовки красного цвета. В голове стучали молоточки, а сердце останавливалось от ужаса. На кораблях знали, что так русские отмечают ядерные заряды. - Он не осмелится, - прошептал он. На лбу вздулись крупные капли пота, одна сорвалась, пробежала через глаз. - Они не осмелятся... Ассгэйт пробормотал: - Я бы на это не рассчитывал... - Но погибнут и они! Что настолько тупы, что не понимают? - Понимают... Это мы не понимаем, как можно три месяца не получать жалованья... а ты знаешь, что их командир корабля получает столько, сколько у тебя приходящая уборщица?.. И русский это знает. Ему насточертел голод, страх сокращения... и он ненавидит нас, не за то, что мы американцы, а за то, что у нас все хорошо, даже отлично! За то, что сыты, одеты, доллары из задницы лезут, а кормят нас так, как их однажды накормили на приеме в Кремле. И вот он смотрит на нас через прицел... Командир ощутил, как черная волна ужаса ударила в мозг. Он прохрипел: - Это безумцы... Безумцам не место на море! - Да, конечно, - психолог говорил профессионально убеждающе, со всем соглашался, не спорил, поддакивал, затем кивнул на иллюминатор, через который было видно кусок лазурного моря, где на фоне синего неба грозно маячили русские крейсера - реальность, проклятая реальность! У русских атомные подводные лодки, сорок боевых кораблей. Уже невооруженным глазом они видели, как русский эсминец очень медленно, почти незаметно, словно его тянуло подводное течение, подается вперед. Исполинские пушки, с жерлами как у заводских труб, смотрели на авианосец уже в упор. Корабли охраны, пытались закрыть своими корпусами матку, но русский корабль безрассудно шел к столкновению, ему уступали. Теперь ни надо никаких ядерных зарядов или крылатых ракет: один залп в упор из корабельных орудий такого калибра сметет все с палубы авианосца... Стоун стиснул зубы, чувствуя полнейшее отчаяние. Надежда, что русские будут вести себя по правилам, которые Штаты везде называют общемировыми ценностями, рухнула. - Дать малый назад, - сказал он и не узнал своего голоса. - Самый малый! И предупредить другие корабли, чтобы не поддавались на провокации. Кремер с такой скоростью ухватился за микрофон, что Стоун подумал с презрением и растущим ужасом, что в его время моряки были все-таки мужчинами. Богатеет страна, непомерно богатеет. А богатому умирать труднее, чем этим голопятым... Он слышал, как внизу тонко вскрикнул лейтенант Грейс: - Почему мы отступаем? Почему? Это позор! - Зато живы, - ответил ему угрюмый голос. Стоун заскрежетал в ярости зубами. Он ощутил, как от лица отхлынула кровь, а в груди защемило. В последний раз так чувствовал себя пятьдесят лет назад, в смутном детстве, когда старшие ребята отобрали мячик, да еще и попинали, а отец не защитил, а обругал, что не с теми играет. - Мы должны были!.. Мы в грязи по самые уши!.. Как я посмотрю в глаза своей женщине... Ассгейт сказал резко, зная, что сейчас на всесильного адмирала необходимо прикрикнуть: - Зато посмотришь! А так бы она посмотрела в твои мертвые очи. Все двоилось и расплывалось в глазах Стоуна. Он вытер кулаком слезы, оказывается его всего трясет, на морде две мокрые дорожки, капает уже на рубашку. Костяшки щипало, там почему-то свежие ссадины, в сердце колет так, что он хватал ртом воздух, как рыба на берегу, будто горячие слезы, падают прямо на сердце, прожигая его насквозь. Снизу был крик, брань, звон железа. Вскоре поднялся Кремер, бледный и с трясущимися губами. Не глядя, сказал невесело: - Одного пришлось... - Что? - Повязать. Даже личное оружие отобрали. Ассгейт поморщился: - Заразился русскостью... Кто он? - Мичман О'Брайен, - сообщил Кремер с ненавистью, словно это главный психоаналитик был виноват в отступлении всесильного флота. - Его родители переехали из Ольстера. - А, ирландец, - протянул Ассгейт с покровительственной насмешкой. - Ну, эти все еще восприимчивы. Пошлите к психиатру на промывку мозгов. Тот расскажет, что все мы от помеси обезьяны с Фрейдом, а вовсе не бог нас лепит собственными руками. А раз такие родители, то нечего о какой-то чести... ни у Фрейда, ни у обезьяны ее не было. - Хорошо, - ответил Кремер мертвым голосом. Глаза его потухли, а голос звучал ровно, как механический. - Сделаем. Здоровье - прежде всего. Плюй на все и береги здоровье. Парень погрустит и... станет как все мы. С мостика эсминца "Стерегущий" донесся истошный вопль вахтенного офицера. В голосе было безмерное удивление, восторг смешанным с сумасшествием: - Они отодвигаются!.. В самом деле отодвигаются!!! Рыбаков распорядился: - Продолжать самый малый вперед. - Отодвигаются, - прошептал вахтенный, он не верил своим глазам. - Они отодвигаются... Надо сообщить командующему. - Рано, - сказал Рыбаков резко. - Еще чуть-чуть, чтобы сомнений не было. А то случайность, подводные течения, то да се... - Да какое подводное! Отступают. Мы их выдавливаем из залива. Они пятятся, как... как не знаю что! В кабинете Кречета, мы как тургеневские барышни застыли перед огромными мониторами. Железные горы 7-го флота медленно отодвигались в открытый океан. Уже все корабли Первого Краснознаменного встали на том месте, где двое суток стоял огромный флот чужаков с их радарами, ракетами, службами наведения, устрашающими мордами на кабинах истребителей. Глупо идти дальше, и так все ясно. Победу вычисляют не по потерям - бывает и Пирровой, - а за кем место стычки. Как не хвали русскую армию, но на Бородинском поле ее не только разгромили, но и победили. А сейчас, хотя не прозвучало ни выстрела, миру явлена победа. На экране второго телевизора в облаках пепла и золы выныривали странные металлические конструкции. Из динамиков несся натужный рев могучих моторов. Сверхмощные бульдозеры сдвигали щитами оплавленные глыбы. Иногда на миг возникала человеческая фигура, похожая на инопланетное существо в их противорадиационных костюмах. Снизу подсвечивало багровым, словно под ногами все еще кипела расплавленная земля. Время от времени все скрывалось в хлопьях серого пепла. Единый вздох пронесся по всему кабинету, словно у нас теперь одна грудь, одно сердце на всех. Железная армада штатовского флота уже начала замедлять ход, остановилась, только "Четвертый Рим" все еще вспарывал волны, стараясь отойти от флота варваров как можно дальше, снова поставить между собой и русскими стальной забор из кораблей охраны. Люди задвигались, неверяще проговорил Яузов: - Черт... неужели... неужели наша доктрина выдержала? - Первое испытание, - отозвался Коган предостерегающе, - пока что первый шажок. Сказбуш с изумлением огляделся: - И все так просто? И не одной красивой женщины? Яузов с наслаждением почесал потное, свисающее через ремень брюхо, рыкнул невпопад: - Ладно! На портретах все равно будем стройными и красивыми. Только Кречет молчал, глаза его невидяще смотрели в окно. Мы догадывались, о чем думает президент. Наступает тревожное утро нового мира. В стране, где стреляют из каждого окна, перевороты отныне невозможны. Народ наконец-то выходит из спячки. - Отступление закончено, - проговорил он медленно, словно еще не веря себе. - Пора подумать об ответном ударе.