ительной мыслью она, наконец, позволила себе медленно погрузиться в теплый сон. Закричал петух. Ингвар вздрогнул: -- У, горлопан! Зачем орать так рано? С порога ответил сильный мужской голос: -- Чтобы его услышали. Когда проснутся куры, это будет невозможно. Вошел Рудый, хитрый и с таким лицом плута, что как-то забывалось, что у него плечи дай бог каждому, мышцы как булат, дерется двумя мечами, равных в поединках не знает. Однако такие победы он не ценил, а вот надуть кого или посадить в лужу, это для Рудого было как услышать пение небесных птиц. Ингвар встал, сразу же бросил тревожный взгляд на пленницу. Ольха уже проснулась, но осталась под тонким одеялом. Ее женственная фигура обрисовалась так четко, что Рудый восторженно присвистнул: -- Вот это да! Ингвар, продай ее мне. -- Не для продажи, -- буркнул Ингвар. -- Нет? -- удивился Рудый. -- А для чего ж еще? А, для себя, наконец, решил завести... Что ж, такая девка аскета заставит выйти из пещеры! -- Рудый, -- сказал Ингвар морщась, -- это княгиня древлян. Я везу ее в Киев к Олегу, пусть решит ее судьбу сам. Рудый оценивающе рассматривал Ольху, что ответила холодным взглядом, уже поняла его суть, возмутился: -- Что ты все на старика, да на старика! Ему помогать надо, а не перекладывать все на его плечи. Давай ее судьбу решим прямо сейчас. Если не хочешь продать, то давай разыграем в кости! Ингвар торопливо одевался. Ольха отвернулась к стене, услышала его недовольный голос: -- Все знают, как играешь. У тебя кости особые. -- Твои кинем! -- И на них порчу наведешь. Нет, я везу ее в Киев к Олегу! Рудый выставил перед собой обе ладони: -- Ну-ну, зачем кричать? К Олегу, так к Олегу. Твоего коня уже седлают, пора ехать. Солнышко подсушивает землю, к обеду обнимешь своего великого князя. Ингвар раздраженно обернулся к Ольхе: -- Долго будешь лежать? Вставай, а то подниму силой. Рудый захохотал, глядя то на ее лицо, то на Ингвара. Наконец ухватил его за локоть, потащил к двери: -- Может быть, я делаю ужасную ошибку. Может быть, она рассчитывает, что ты грубо сорвешь с нее одеяло и заставишь встать... -- Я это и собирался сделать! -- воскликнул Ингвар уже с порога, он не давал себя утащить в сени. -- ... встать голой, -- продолжал Рудый невозмутимо, -- чтобы ты узрел все ее прелести... Ингвар исчез, будто его оттуда выдернули. Рудый подмигнул Ольхе, ушел и плотно закрыл за собой дверь. Ольха сердито сбросила одеяло. Ее платье, распятое на стене, за ночь высохло, как и башмачки, что стояли подле очага, но только Рудый заметил, что она лежит под одеялом совершенно обнаженная! Воздух во дворе был свежий, чистый, как вода в колодце. Ни синем-синем небе солнце было вымытое, ясное. Весело и счастливо верещали птицы, ласточки носились высоко, а еще выше, настолько, что стал невидимым, рассыпал трели жаворонок. Дружинники выводили коней, оседланных, собранных в дорогу. Возле колодца плескался огромный грузный человек. Ольха по седому чубу на бритой голове признала Асмунда. На него лили ведрами воду, он довольно ревел, фыркал, по-медвежьи бил себя кулаками в грудь. Бухало, будто стучал в исполинское било. Двое младших дружинников почтительно держали его доспехи. Ольхе показалось, что держат с натугой, покраснев от усилий. Незаменимый Влад, пока Ингвар спал, поднял и собрал всю дружину. Тому оставалось только влезть в седло своего Ракшана, жеребец был бодр и весел, да посадить и связать пленницу. Когда выезжали со двора, Ингвар с удивлением уставился на одного парня в толпе зевак, что смотрели на вооруженных русов через плетень. Тот был в плечах косая сажень, ростом не уступал русам, а грудь была широка, как амбарная дверь. Голубые глаза смотрели ясно, без страха и удивления. Судя по могучим рукам, больше похожим на бревна, и ладоням как лопаты, он легко ломает подковы, а если поднатужится, то и по две разом. Ингвар остановил коня, указал на парня: -- Эй ты! Подойди-ка ближе. Парень не сдвинулся. Глаза стали угрюмыми, в них медленно проступила злость, упрямая решимость. Дружинники заехали с двух сторон, кольнули его копьями. Нехотя он перелез через плетень. Ноги его были в лаптях, но и сквозь простые портки из полотна Ингвар угадал сильные мышцы, когда коленями можно так сжать коню бока, что захрипит и падет замертво. -- Пойдешь с нами, -- велел Ингвар. Парень смотрел прямо на горло воеводы, пальцы непроизвольно сжимались, будто уже дотянулся до врага. -- На продажу его? -- спросил Павка. -- Нет, слишком хорош, -- бросил Ингвар. -- Жаль упускать такого богатыря. Он лучше будет смотреться в нашей дружине, чем с ярмом на шее! Дружинники заговорили, на парня посматривали весело, уже по-дружески. Павка похлопал парня по спине, широкой, как склон горы: -- Поздравляю! С тебя кубок медовухи. Парень тряхнул плечом, сбросил руку руса. С другой стороны парня уже хлопал по плечу Боян: -- С нами не соскучишься! Получишь меч, доспехи, доброго коня, две серебряных гривны на прокорм. Все девки наши, все подвалы с бражкой... Эх! Парень отступил на шаг. Голос был хриплый, но твердый: -- Нет. Не пойду. Ингвар поморщился: -- Дурень, не понимаешь. Тебе выпала редкая удача. -- Нет. -- Оглянись, тебе завидуют все парни! Парень посмотрел на воеводу русов твердым взором. Губы его едва шелохнулись, но ответ прозвучал резко и сильно: -- В дружину врага? Ни-ког-да. Ингвар сказал, уже сердясь: -- Ты должен знать, что я имею власть брать в дружину любых молодых неженатых парней. Из любого племени, покоренного Новой Русью. -- Но я... не пойду. В холодных глазах Ингвара блеснули насмешливые искорки: -- О, ты такой благородный? Но и на благородство есть ловушки. Да еще какие! Хочешь проверить на своей шкуре? Он кивнул дружинникам. Павка, Боян и Окунь ухватили троих детей, вытащили на середину улицы, поставили на колени. Парень дернулся, когда дружинники одновременно, ухватив детишек за волосы, задрали им подбородки кверху, обнажив белую кожу. Острия мечей оказались возле детских горлышек. У одного кожа лопнула, потекла тонкая струйка крови. -- Ну как? -- спросил Ингвар с интересом. -- Ты не сделаешь этого! -- вскрикнул парень, голос его дрогнул. -- Почему? Это чужое племя. Мы берем дань, но вы за вашими спинами точите ножи. В наших интересах уменьшить число ваших будущих воинов. Парень обвел детей отчаянным взглядом. Да, русы бросили на колени только мальчиков. Их острые мечи вот-вот... -- Не трогай детей, -- попросил он. -- Идешь в дружину? Дружинники посмеивались, с гордостью посматривали на воеводу. Он всегда находил способ добиться своего. И всегда побеждал. -- Нет, -- ответил парень тихо. -- Я не смогу держать меч. Он положил ладонь на кол в ограде плетня, выхватил у одного из дружинников топор. Вокруг застыл даже воздух, голос парня был торжественен и Светел. Быстро и страшно блеснуло лезвие. Солнечный блик ударил Ольху по глазам и уколол сердце. Раздался многоголосый вздох. Глухо ударил топор, на землю упали, брызгая живой теплой кровью, большой и указательный пальцы. Парень протянул к Ингвару брызжущую кровью руку. В голосе сквозь боль и страх прозвучала гордость: -- Как видишь, воевода. Я негоден для дружины. Ингвар несколько мгновений бешено смотрел в его ясное лицо. Ноздри воеводы раздувались, а пальцы судорожно стискивали пояс. Наконец с шумом выдохнул воздух, повернулся к своим: -- Чего встали? Едем дальше! Дружинники непривычно суетливо торопили коней, нахлестывали, спешили выбраться из веси. Ольха ехала застывшая, сердце превратилось в холодную ледышку. Перед глазами все стоял могучий парень с ясными глазами. По бокам слышался говор, дружинники негромко обсуждали происшествие. Она слышала как Рудый крикнул Ингвару восхищенно: -- Здорово он нас, а? -- Что здорово, -- это был голос Ингвара, раздраженный, алой. -- Был бы на его месте рус, бросился бы на нас о топором в руке. Погиб бы с честью. А то и успел бы кого-то из нас взять с собой к Ящеру. А этот... тьфу! -- Не скажи, -- возразил Рудый, -- в этом что-то есть. Верно, Асмунд? Асмунд что-то прогудел, Ольха не услышала, затем был прежний ожесточенный голос Ингвара: -- Конечно, Олег поймет. Он был не только воином. Но для вас это не человек, а... что-то вроде червяка! Но когда Ольха, нечаянно приблизившись, увидела его лицо, то ощутила даже подобие жалости. Ингвар ехал не просто задумчивый, а с потемневшим лицом, будто его внутренности грыз голодный лис. Левая щека подергивалась, он непроизвольно морщился. Пальцы стискивали поводья, ринуться бы навстречу ветру, но тут же, опомнившись, надевал личину спокойствия и даже благодушия. Даже малый властитель, это Ольха понимала с горечью, должон быть покоен и благостен, тогда и его люди проживут легко и без тревоги! Ингвар повеселел, вот-вот откроется вид на Киев. Ольха и сама чувствовала близость непомерно большого города. Уже по лесу, по деревьям. Здесь лес выглядел как древлянин, выползший из темницы руса. Дороги, дорожки и тропинки истерзали во все стороны, колеса телег выбили землю так, что втулки сравнивали бугорки. Борта тяжело груженных подвод поцарапали могучие стволы деревьев, содрали кору, оставив белые полосы, втоптали землю так, что траве вцепиться негде. Сушины и валежины явно разобраны горожанами, кустарник вырублен, а жгучие лучи солнца сожгли толстые пласты мха. Даже коричневая гниль, что остается от трухлявых пней, сгнивших стволов, здесь под солнцем и в продуваемом лесу превратилась в пыль и рассеялась незримо. Лес, хотя он далеко от города, громче и убедительнее русов сказал ей о мощи Киева! Дорога невозмутимо поползла на холм. Кони, отдохнувшие за ночь, поднялись с разбега. Ингвар почувствовал, как вздрогнула пленница. У него самого перехватило дыхание. Киев! Град на семи холмах. За время скитаний в дремучих лесах Ингвар почти забыл Киев, ставший второй родиной. Видел только древлянские одинаковые селения, окруженные рвом и тыном, называемые гордо крепостями, болота да веси, Киев не то, что померк, а как бы уменьшился, скукожился до размеров огромного древлянского града. Сейчас же видел, что Киев -- это не просто стольный град. И не только. На семи холмах раскинулся дивно украшенный огромный город из высоких теремов, башен, роскошных хоромов и огромных складов, внутри была высокая стена. Когда-то этой стеной окружили град, уже крупный, больше любой крепости древлян, но город разросся и за стеной, и теперь стена опоясывает разве что самую сердцевину, а огромнейший город раскинулся во всю ширь намного дальше, там другая крепостная стена, уже вокруг современного города, исполинского, непомерного, но уже и за эту стену вышли дома и даже склады, амбары, торговые ряды, опускаются прямо к реке, при взгляде на которую, как он заметил, у древлянки, закружилась голова и онемел язык. Они ехали к Киеву, а Ольха пошатывалась в седле, будто ее ударили. Впереди раскинулся город врагов, но это оказался город из сказки. Крепостная стена немыслимой высоты в три-четыре роста человека, через каждые сто шагов вздымаются исполинские башни, зияют ворота, сейчас открытые, к ним ведут подъемные мосты, ибо город ко всему еще и окружен глубоким рвом, где течет вода... Но то, от чего у нее перехватило дух, это исполинские терема, что выросли на высоких холмах. Их было видимо-невидимо. Под лучами солнца блестели стены великокняжеского терема, выложенные из белого камня, только два верхних поверха из бревен, но многоскатная крыша нестерпимо блестит желтой медью. Она потрясенно ощутила, что воздух не просто влажный, а в нем висит мельчайшая водяная пыль. Под конскими копытами откуда-то застучали мокрые камни, ей почудился могучий гул бескрайнего моря, огромного и чудовищно тяжелого, расцвеченного белыми гребешками пены. О них часто пели кощюнники, и древляне слушали, затаив дыхание. Кони, осторожно ступая по узкой тропке, начали спускаться вниз. Вместе с набегающими волнами в лицо толкала мягкая влажная лапа, на губах чувствовался солоноватый вкус крови, словно океан был живым зверем, чья плоть ранилась о камни, но океан слишком велик, чтобы замечать царапины, волны обрушивались на берег тяжело, победно, отступали, утаскивая с собой не только водоросли и гребешки пены, но и гальку, валуны, а с каждым новым ударом прибрежные скалы тряслись, с вершин падали глыбы, и все новые скалы рушились под натиском воли, исчезали, превращались в песок. -- Море? -- спросила она слабым голоском. -- Днепр, -- ответил Ингвар торжественно. -- Данапр, если по-славянски. -- Окиян? -- Река, -- засмеялся Ингвар без насмешки. -- Главная река этих земель. Внизу у воды была видна крохотная фигурка конника. Это был Влад, он стоял на причале из толстых бревен, тряс над головой копьем с красным яловцом. От того берега отделился гигантский плот, отсюда совсем крохотный, на нем виднелись фигурки людей. Плот тащился медленно, но когда приблизился и ударился торцами толстых бревен в бревна причала. Ольха застыла потрясенная донельзя. На этом плоту можно разместить целую деревню! Ингвар о его людьми въехал на плот, с нетерпением ждал. Селяне заводили коней, заталкивали и размещали подводы, скот, телеги, носили мешки. Дюжие паромщики деловито покрикивали, указывали места, расталкивали, чтобы погрузить всех, а двое уже бегали по рядам, собирали за перевоз. Паром, так называли плот, медленно пополз через великанскую ;реку обратно. Огромные тяжелые волны зло били в низкие бока, иногда заплескивались наверх, но массивный плот даже не качался, двигался через реку плавно и неспешно. Когда брызги попадали наверх, бабы и детишки верещали в притворном испуге. Мужики помогали паромщикам тянуть канат. Все было удивительно в этом мире, даже то, что простые мужики и бабы вовсе не смотрели на немыслимую реку, не страшились ни волн, что попадали под ноги, ни страшной бездны под плотом -- судачили, шутили, затягивали веревки на мешках и постромках, а иные просто дремали, свесив ноги с повозок. Конники спешивались, разминали ноги. Ингвар соскочил, подал руку Ольхе. Она отвела взор, пусть не увидит ее удивления, еще истолкует неверно, сама соскочила легко. Однако ноги, застывшие без движения, подломились. Она упала... упала бы на мокрые бревна, но Ингвар двигался молниеносно. Его руки подхватили, на миг ударилась о его твердую грудь. Их глаза встретились, а свежий ветер поднял ее растрепанные волосы и коснулся ими лица грозного воеводы. Ингвар ощутил как от щекотки сразу к щекам прилила горячая кровь, а сердце стукнуло сильнее, сбиваясь с ритма, застучало чаще. -- Благодарю, -- сказала она сухо, высвобождаясь -- Не за что, -- ответил он таким же ровным голосом. Она все отстранялась, но руки их еще были сцеплены, и незримый жар перетекал через пальцы в обе стороны. Он видел, как заалели ее щеки, чувствовал, как у самого сердце бухает как молот. Только и того, что на его роже с дубленой кожей, битой ветрами, сожженной солнцем и морозами, не дрогнет ни одна жилка без позволения хозяина! Она, наконец, отодвинулась, и когда их пальцы разомкнулись, для Ингвара словно бы тучка набежала на солнце. Мир потемнел, это пленная древлянская княгиня отвернулась к пери-дам парома. Ингвар смотрел люто, пальцы сжались в кулаки. Она пленница, в его власти сделать с нею вое, что возжелает. Это среди тех темных лесных людишек она княгиня, там можно держать спину прямой, а нос задранным, но здесь на все его воля! Паром ползет как черепаха, подумал свирепо. Перепороть лодырей, за что князь их держит. И все какие-то сонные. Надо как-то встряхнуть, а то на ходу сопли жуют, скоро в портки мочиться будут. Затеять поход в дальние страны, что ли? Человек должен жить в трудностях. Что со мной, думала она смятенно. Этот человек чересчур си-лев и дик. Она не страшится, но его звериная сила как-то действует, задевает струны ее души. Надо от него держаться подальше. Она княгиня, а не селянская девка, что живет так же просто и бездумно, как ее коровы и козы! Уже видны были лица собравшихся на том берегу. Причал был из толстых бревен, каждое в два обхвата, торцы измочалены от ударов парома. Вода вокруг причалу была желтой, берег был голым, глинистым. Ольха снова подивилась множеству людей. Это же сколько народу переправляется каждый раз через великанскую реку, которую и рекой назвать нельзя? Может быть, это все-таки и есть окиян-море, о котором поют кощюнники? Тонкий детский голосок пропищал за спиной: -- Мама, гляди: веселка! Ольха обернулась, от неожиданности едва не села на мокрый пол. Через все синее-синее умытое небо перекинулась исполинская, расцвеченная всеми цветами -- от красного до фиолетового -- широкая дуга! Даже не одна дуга, а семь, если не меньше, каждая плотно прижатая к другой, словно вдетая в нее: за красной -- ярко оранжевая, затем желтая как созревший одуванчик, еще -- зеленая как молодая травка, голубая, синяя, а уж затем фиолетовая, что незримо истончалась, словно таяла... А много ниже круто изгибалась еще одна точно такая же дуга, похожая на сказочное коромысло, только намного меньше и не такая яркая. Люди указывали на нее детям. Те радостно верещали. Ольха потрясенно не отрывала глаз: -- Что... Что это за чудо? -- Радуга, -- объяснил Ингвар. -- Дуга Солнца, радуга... Местные ее зовут веселкой. У вас ее не бывает? Впрочем, что в лесу увидишь кроме прыщавых рож... Ольха впервые не огрызнулась. Глаза не отрывались от небесного коромысла. Растолкав дружинников к ним подошел Асмунд. Не отрывая взора от небесного чуда, положил Ингвару и Ольхе ладони на плечи. Голос был гулкий, отеческий: -- Добрый знак. Боги пророчат счастье. Паром ударился о причал. Все устояли, держались, только Ольха едва не упала, но снова ее подхватила огромная волосатая рука. Она с неудовольствием отстранилась. В глазах Ингвара плясали насмешливые огоньки. Волосы на его руке было густые, у нее пробежала по всему телу дрожь. Кожа пошла пупырышками, но ощущение не показалось таким уж отвратительным. -- Как видишь, древляне нуждаются в поддержке. -- Древляне нуждаются только в свободе, -- отрезала она гордо. -- И они ее получат! Его лицо потемнело: -- Была у собаки хата... Дождь пошел -- она сгорела. Он отвернулся, схватил коня за повод. Она сердито смотрела на его руки, покрытые как у зверя шерстью. Кожа лоснится от пота, воевода вспотел, пока как простой мужик помогал паромщикам тащить через реку огромный паром. От него пахнет как от коня. Запах отвратительный, мерзкий, гадкий. Она прислушивалась, потому что это запах смертельного врага, надо запомнить. Любое знание -- оружие в умелых руках. Ингвар первым вывел своих людей, внезапно подхватил и бросил Ольху на своего Ракшана. Она ахнуть не успела, как он оказался сзади в седле, одной рукой ухватил поводья, другой -- положил ей на пояс. Она напряглась, готовая вспыхнуть, резкие слова вертелись на языке, но воевода не вольничал, просто придерживал, чтобы не упала при скачке. -- Киев! -- заорал сзади счастливым голосом Влад. -- Стольный град всех народов! -- Мать городов русских, -- сказал Ингвар почтительно. Ольха сказала язвительно: -- Тогда хотя бы отец! -- Много ты понимаешь... женщина, -- ответил Ингвар. Глаза его были мечтательными. -- Вперед! Нас ждут Золотые Ворота.  * Часть вторая *  Глава 17 Массивные ворота в городской стене были открыты. Стражи кричали хриплыми пропитыми голосами, а женщины, попавшиеся навстречу их отряду, улыбались Ингвару до ушей, отчего, по мнению Ольхи становились похожи на жаб. Одна даже бросила цветы. Ольха проводила ее долгим взглядом. Это была пышная молодая девка с неопрятной головой, толстая в поясе и с вислым задом. У нее были длинные толстые ноги, крупные, как у коня, зубы и слишком вывернутые губы. Хохотала чересчур громко, суетилась и трясла телесами отвратительно откровенно. Так ему и надо, подумала она мстительно. Он другой и не стоит. Кони галопом пронеслись по улице. По обе стороны замелькали мастерские гончаров. У Ольхи закружилась голова от изобилия горшков -- больших, малых, широких и узких, расписных и простых, с круто выгнутыми краями. Были и такие затейливые, что потрясенная Ольха уже не назвала бы такую красоту горшками. Потом в лицо как дубиной ударил аромат свежевыпеченного хлеба. Они неслись через улицу булочников. Ольху поочередно овевали запахи хлеба черного, белого, с орехами, с ягодами, хлеба тминного и укропчатого, хлеба и калачей с медом, а еще хлеба настолько странного, но возбуждающе пахнущего, что она ни за что бы не догадалась, из чего пекли. Когда эта улица, наконец, оборвалась, а на ней поместилось бы целое племя древлян, пошла улица кожевников, и Ольха вдыхала ароматы кож, самых разных и по-разному сделанных, а потом пересекли улицу оружейников, но она была уверена, что их улица не короче хлебниковской, потом проскакивали через кварталы красильщиков, еще каких-то ремесленников... Наконец, когда Ольха устала дивиться огромности города, его уже и городом не назовешь, это что-то другое, большее, только слова такого нет, пошли терема добротные, богатые, искусно срубленные. Голова шла кругом от богатства и убранства теремов: резные ставни, коньки, богато украшенные стены, крыльцо, окна, но потом кони вымахнули на другую улицу... и у нее перехватило дух, будто дубиной ткнули в живот. Здесь высились настоящие хоромы. В два-три поверха, со светлицами и горницами, украшенные еще богаче, со странными цветными окнами. Заборы из толстых бревен, а ухоженные деревья полностью скрывают первые два поверха. На следующей улице хоромы были в три, а то и четыре поверха. Ольха сжалась, чувствуя себя маленькой и жалкой. Как она могла рассчитывать воевать о такой мощью? Киевский князь возьмет народ с одной улицы, получится такое войско, что все племя древлян забросают щитами, как глупую и жадную девку рутуллов. Киевский князь научился собирать силы соседних племен раньше других, поняла она обреченно. Кого кнутом, кого пряником. Кому достаточно просто показать кулак, грозно цыкнуть, а где и кровь льется как вода. Но Киев уже силен и богат. На их крови, на полюдье, на тяжелой дани. Дружинники начали попадаться за три квартала до детинца. Перед воротами во двор княжеского терема их стояло около дюжины. Все рослые гиганты в кольчужных рубашках до колен, с широкими пластинами доспехов, в остроконечных шлемах. Половина с длинными мечами, остальные при боевых топорах и коротких копьях. Их пропустили во двор, не задавая вопросов, только кричали Ингвару что-то одобрительное. Его любят, подумала Ольха с удивлением. И не страшатся. Эти дружинники, из чужих отрядов, тоже разговаривают как с равным. При виде детинца она снова ощутила себя маленькой и потерянной. Весь нижний поверх сложен из каменных глыб! Сколы блестят, будто их еще вчера ломали горные великаны и вбивали здесь в землю. А над первым поверхом еще три -- из толстых ошкуренных бревен, с широкими окнами... Она протерла глаза, думая, что мерещится. Во всех окнах блещет, переливается едва заметная радуга. Какая-то особенная кожа бычьих пузырей? Двор вымощен камнями, вбитыми в землю там плотно, что земли не видно. А трава если и пробьется, тут же стопчут. В Искоростене же, вспомнила она со щемом, лишь перед княжьим теремом Мостили весеннюю грязь, да и то жердями и хворостом. Тяжелые кони русов звонко били подковами. Из-под ног летели искры, будто кресалом били по гигантскому огниву. Двор был огромен. На нем поместился бы град Искоростень... И весь двор вымощен каменными плитами! С широкого крыльца за ними очень внимательно следили пятеро гигантов русов. Все в булате, с головы до ног обвешаны оружием, шлемы надвинуты на глаза. Солнце так играет на выбритых подбородках, что кажутся вырубленными из тех же глыб, что и плиты в основании терема. Ингвар соскочил с коня, подал ей руки. Павка привычно перехватил ножом веревку под брюхом коня. Ольха попыталась спрыгнуть сама, но Ингвар, угадывая ее изнеможение, подхватил почти на лету. Она пошатнулась, уперлась ладонями ему в грудь. Несмотря на вспышку гнева, ощутила тень благодарности. Ноги занемели, могла бы упасть на потеху киевским русам. -- Спасибо, -- сказала она нехотя. -- Не за что, -- ответил он, донельзя удивленный, что она знает такие непривычные для лесной зверюки слова. И даже иногда пользуется. Хотя наверняка здесь какой-то подвох. Сейчас укусит, лягнет или хотя бы поцарапает. Он наблюдал сузившимися глазами, как она сделала нетвердый шаг по каменным плитам. Лицо ее побледнело, но не хочет показать слабости перед ненавистными русами. Что ж, он сумеет ей доказать, что ее сила ничто перед силой Киева! И перед его силой, Ингвара Северного. Он шел сбоку и на полшага сзади, готовый к любой неожиданности. Павка и без его приказа связал ей руки за спиной. Можно бы и развязать, подумал Ингвар невольно, теперь она в их городе... Нет, сперва надо заслужить. А пока пусть знает, что непослушание карается быстро и жестоко. С крыльца сбежала, часто стуча сафьяновыми сапожками, молодая девушка. Она была в богатом платье, украшенном жемчугом, кокошник расшит жемчужинами покрупнее, но что привлекло внимание Ольхи, так это ее удивительно чистое лицо с большими сияющими глазами. Девушка с разбега кинулась к Ингвару. Он улыбнулся, наклонился к ней, слегка обнял. Ее глаза расширились в удивлении, Ольхе показалось, она ждала, что молодой воевода подхватит ее на руки, закружит, прижмет к груди. Ингвар сказал неловко: -- Дай тебе боги здоровья. Бузина. Ты всегда меня встречаешь первой. -- Это только тебя, мой сладкий. Ольха фыркнула. Кровавый пес мог быть кем угодно, даже хитрым и умелым, что доказал молниеносным покорением рутуллов, но сладким можно обозвать только в насмешку. Девка красивая, ничего не скажешь, только умишком бог обидел... Хотя, ежели присмотреться, то всего-то и есть, что кукольное личико. А еще неизвестно, что там под дюжиной одежек подложено в нужных местах. А на голове может быть и волос вовсе нету, недаром наворотила два платка, а сверху еще и нелепый кокошник! Ингвар обнял Бузину чуть крепче, погладил по голове. И опять она ахнула, ждала иного. Ольха видела, что бедная девка прямо лезла на него как древесная лягушка на дерево, во он вынужденно краем глаза следил за своим полоном, потому у бедной ничего не получилось. Боится, что сбегу даже здесь, поняла Ольха с презрением. Сколько копий вокруг меня, руки связаны, а он следит налитыми кровью глазами! -- Ладно, ладно, -- сказал он торопливо. -- Мне надо к Олегу. Он здесь? -- Наверху, -- ответила Бузина обиженным как у ребенка голосом. -- Мне надо с ним повидаться. Отрок подхватил поводья коня, Ингвар кивнул своим дружинникам на Ольху. Древлянскую княгиню тут же подхватили как куль с мякиной и, цепко придерживая за локти, потащили к крыльцу. Девушка, которою звали Бузина, попробовала идти рядом с Ингваром, хваталась за его плечо, но тот бойко взбежал по ступенькам, почти задевая бедром перила, и ей пришлось отстать. Лишь вдогонку она крикнула: -- Полонянку куда отдашь? -- Князь решит, -- отозвался он, не оборачиваясь. -- Если что, я бы взяла. У меня одна челядвица захворала и померла. -- Князь решит, -- повторил он торопливо. Русы-стражи сдвинулись перед дверью в терем. Они были с Ингвара ростом, но в тяжелых панцырях выглядели как железные башни. Шлемы были с личинами, сквозь прорези недобро поблескивали светлые глаза северян. Ольха впервые видела шлемы с личинами, ей стало страшно, словно дверь загородили не люди, а железное отродье Ящера. -- В чем дело? -- потребовал Ингвар. -- Кто таков? -- проревел страшный голос. -- К кому? По какому делу? -- Ингвар Северный, -- ответил он зло. -- К Олегу. По делу. Пора бы запомнить, черт бы вас побрал, хотя бы воевод! Вот возьму вас супротив древлян... Русы не двигались, но Ольха видела их ладони на рукоятях мечей и боевых топоров. И понимала, что такие гиганты могут двигаться очень быстро. А передний сказал все тем же ревущим как тур голосом: -- Я один побью все их племя. А ты жди, когда князь изволит выйти. Захочет, молвит тебе слово. Ингвар мгновенно пришел в ярость: -- Ах, ты чурбан! Его ладонь со стуком упала на рукоять меча. Никто не видел, как тянул из ножен, только сверкающая полоса прорезала воздух, раздался лязг. Воин пошатнулся, начал сползать по стене. Один рог на его шлеме был срублен. Другие выхватили оружие, но тут за спиной Ольхи прогремел могучий рев, перед которым голос стража показался ей писком комара: -- Всем стоять! С огромного, как гора, коня соскочил Асмунд. Каменные ступени потрескивали и вминались в землю под его тяжелыми шагами. Он хлопнул по плечу Ингвара. Тот нехотя бросил меч в ножны, кивнул на стражей: -- Откуда таких набрали? -- Молодняк. Прибыл недавно. Из Руси... Теперь уже Старой Руси. Тебя еще не видели. -- Так какого черта здесь? -- буркнул Ингвар. -- В лесу есть дело. -- Там их побьют сразу. А тут оботрутся, местные обычаи узнают. Русов мало, Олег их бережет. Стражи на этот раз расступились почтительно. Асмунд повел Ингвара и Ольху в терем. Павка что-то крикнул вдогонку, но его не расслышали. Ольха шла, держа связанные сзади руки выпрямленными, отчего ее спина была невольно выпрямлена гордо, хотя она вовсе не старалась, а грудь вызывающе выпячивалась. Она чувствовал на себе горящий взгляд Ингвара, тот даже задевал стену, стукался о Вбитые в стену светильники. Ольха стиснула зубы, чтобы не вскрикивать и не ахать от восторга как лесная дурочка. Лестница широка, под ногами толстый ковер диковинного узора, ноги по щиколотку утопают в мягком ворсе. Везде ярко, это ж сколько надо лучины... нет, здесь масляные светильники, свет ярок, а запах приятно щекочет ноздри. Не бараний жир, как в ее тереме в Искоростене, а странное заморское масло, от запаха которого дышится легче, а кровь быстрее бегает по усталому телу. По два руса стояло у входа на каждый поверх. Их троих останавливали, выпытывали, кто да к кому, а когда в конце коридора показалась массивная дверь, украшенная золотыми львами, оленями, единорогами, то стражи остановили даже Асмунда: -- А ты кто? Ингвар рассвирепел: -- Асмунд, я не знаю, что здесь стряслось. Видать, долго меня по лесам носило. Но мне это не нравится! Он выхватил меч: -- Я к князю Олегу, непонятно? Оба стража разом закрылись щитами. Блеснули смертью топоры. Голоса из-под личин звучали глухо, неразборчиво, но непреклонно: -- Князь занят. Надо испросить изволения. Ингвар шире расставил ноги, взял меч в обе руки. Асмунд медленно взял из ременной петли за спиной боевой топор, такой же длинный, как у Ингвара, но с лезвием в половину щита: -- Ладно. Олег услышит шум, сам появится. Давай, Ингвар, покажем, как дерутся настоящие. Стражи внезапно отступили. Ольха не видела их лика, но ей показалось, что даже глаза их побелели: -- Ингвар? Воевода Ингвар? -- Разве я не сказал? -- спросил Ингвар сварливо. -- Нет, -- ответил страж уже почтительно, -- но великий князь изволил как-то спрашивать бояр, что с ним, почему задерживается. -- Потому что с вами языком треплю! Они отступили еще, освобождая проход. Ольха с трудом сдержала усмешку. Кто любит, а кто и боится. Видно, грозного воеводы давненько не было в Киеве, за это время князь приблизил других любимцев. Видно и то, что кровавый пес мало кого оставляет к себе равнодушным. Одни любят, другие боятся, третьи... третьи ненавидят, сказала она себе твердо. Очень-очень твердо. Дверь, как рассмотрела Ольха вблизи, была украшена не только золотом и серебром, во и драгоценными камнями. Она видела в своей жизни только рубины, да и то в перстне отца, а тут камни были крупные, с орех и больше, зеленые и синие, фиолетовые и дымчатые, сказочно Прекрасные... Ингвар грубо пнул ногой створки. Распахнулось без скрипа, Ольха увидела большую светлую горницу. Ближе к окну стоял огромный дубовый стол. На нем громоздились свитки пергамента, а четверо мужчин склонились над расстеленным полотнищем из телячьей кожи, разрисованном красками и жирными полосами. Все четверо подняли головы. Ольха взглянула в глаза самого рослого, широкого в плечах, мужчины средних лет с красными, как пламя, волосами. Он был мужественно красив, в нем ощущалась мощь, но глаза были усталые, невеселые. Она сразу угадала, что это и есть великий князь, хотя на трех других одежды были богаче, у каждого на груди блестели золотые цепи, а пояса были сплошь в драгоценных камнях. И, несмотря на то, что этот мужчина был в полной звериной силе, Ингвар и другие почему-то называли его стариком. Двое были с длинными чубами на бритых головах, настоящие русы, третий больше всего походил на древлянина: редкие волосы до плеч, бородка, но у великого, князя только лицо было выбрито начисто, а красные волосы свободно падали на плечи. Глаза были удивительно зеленые. Не просто зеленые, а ярко зеленые, с огромной радужной оболочкой. На мужественном потемневшем от солнца лице они горели как два изумруда. Князь сдержанно улыбнулся, показав ряд белых ровных зубов: -- Ингвар? Злой бес, что тебя заставило так долго рыскать в лесу? Он распахнул объятия. Они обнялись, похлопали друг друга по спине. Трое бояр смотрели с кислыми улыбками. -- Двенадцать племен, -- ответил Ингвар. -- Двенадцать? -- переспросил Олег удивленно. Рассмеялся, довольный. -- За один поход? Неплохо. А еще не вечер. Кого, кроме дубян, мелейцев и тиричей? -- Скопян, каргаличей, рутуллов... -- начал перечислять Ингвар. -- Рутуллы? -- переспросил Олег снова с удивлением. -- Гм... Далеко ж забрались. У них князья или как? -- Не знаю, -- пожал плечами Ингвар. -- Я только краешком прошел их земли. А в граде был их походный вождь Турн. -- Тур? -- переспросил Олег. В глазах великого князя Ольха увидела живейший интерес. -- Турн, -- поправил Ингвар. -- Хотя я бы не сказал, что он больно поворотливый или моторный. А что, ты с ними уже схлестывался? Олег помолчал, зеленые глаза на миг затуманились, будто чередой промелькнули давние воспоминания. -- Это было давно, -- ответил, наконец, он без охоты. -- Так, говоришь, двенадцать племен примучил? А это с тобой кто? Неужто, наконец, невесту себе подыскал? -- В лесу? -- ответил Ингвар вопросом на вопрос. -- Какие в лесу могут быть невесты? Там -- волки. Погляди на самого хищного. Ольха ощутила на себе взор великого князя. Он был острым и пронизывающим, она со страхом ощутила, что этот Вещий, возможно, в самом деле Вещий: сразу вызнал секреты, увидел предыдущую жизнь и, возможно, предугадал ее судьбу. -- Хищного? -- повторил князь Олег. Покачал головой. -- Не знаю... Но самого красивого, это уж точно. Зачем привел? -- Княже, я смирил двенадцать племен. За все время потерял восемнадцать человек. Но когда подступил к стенам ее крепости, я потерял еще десять. Красные, как пламя, брови князя взлетели: -- Брал осадой? -- Если бы осадой, не взял бы вовсе. А штурмом -- положил бы все войско. Повезло, что сумел пробраться хитростью, стражей -- винюсь! -- заколол в спину. Но и тогда были потери. Ты будешь смеяться, княже, но вот эта зверюка правила в том племени! Князь внимательно смотрел на Ольху. Спросил, не поворачивая головы: -- Почему буду смеяться? -- Ну... все-таки баба. -- Женщина, -- поправил Олег. В голосе была странная нотка, которую Ольха не поняла. -- Это как раз не баба, а женщина. Ты все еще не знаешь разницы? -- И знать не хочу. В нечеловечески зеленых глазах великого князя блеснул странный огонек. Посмотрел внимательно на воеводу. Как на калеку, внезапно подумала Ольха, перевел ощупывающий взор на пленницу: -- А сюда зачем привез? -- Княже, -- в голосе Ингвара был упрек. -- Ты ж сам говорил, что у древлян родня -- это все. За родню идут в огонь и воду. Вот сейчас прибьем одним камнем двух зайцев! Уберем человека, который так хорошо наладил оборону... -- Ну-ну. -- А если отдадим кому-то из наших, ее родня не сможет вредить нам. А то и вовсе соединится по-доброму. Взгляд князя был насмешливым. Но с любовью. Словно на ребенка, который обещает поймать жар-птицу. Сивку-бурку, добыть меч-кладенец и все это за одну ночь, не слезая с печи. -- Это по-доброму? -- Ну, почти. -- Хорошо мыслишь, -- сказал великий князь неторопливо. -- Мы выдадим ее замуж за боярина. Ингвар вздохнул, начал поворачиваться к выходу. Двигался он так, будто держал на плечах гору. Голос сразу потерял силу, в нем появились хриплые нотки смертельно уставшего человека: -- Добро. А я пойду брошу кости где-нибудь в угол. И буду спать двое суток кряду. Уже у двери его догнал удивленный голос князя: -- Э-эй! Погоди! А что собираешься делать с женщиной? -- Я? -- удивился Ингвар. -- Не я же ее привез. -- Княже, ты же сам сказал... Выдать ее за кого-нибудь. Князь посмотрел на Ольху, она еще больше выпрямила спину, перевел взор на бояр. -- Ты, Студен, вроде бы женат... Еще одну не желаешь? Боярин, который обликом походил на древлянина, поморщился: Помилуй, княже! Я уже и так наказав тремя женами. По-молодости захапал, теперь и одной много. -- Так-так, -- протянул князь. Он повернулся ко второму. -- А ты, Черномырд? Боярин засмеялся гулким смехом, будто сидел в глубоком дупле. Его глаза под хищно набрякшими веками неторопливо раздели Ольху, снова одели, затем лишь сказал со вздохом: -- Было бы в моей власти скинуть хотя бы годков двадцать... а лучше -- тридцать, я бы сам тебя просил о такой милости. -- А ты. Лебедь? Третий, единственный, кто был в доспехе, даже не взглянул на Ольху. У него было свирепое лицо с квадратной челюстью, глубоко запавшие глаза, а когда заговорил, то словно бил молотом по наковальне: -- Закончим войну, потешимся бабами. Если еще сможем. Но не раньше! Князь Олег повернулся к Ингвару. В зеленых глазах князя-волхва прыгали веселые огоньки: -- Тогда остаешься только ты! Ингвар отшатнулся, словно конь ударил копытом между глаз. Дико посмотрел на князя, на Ольху, снова на князя: -- Это мне-то... за верную службу? Боярин Черномырд, пряча ехидную усмешку, посоветовал серьезным голосом: -- Бери, дурень. Ее племя самое богатое в той излучине. Но богатство что -- она сама жемчужина редкостной красы! Разуй глаза. Ингвар пятился, пока в спину не уперлись закрытые двери. Ольха стояла гордо, лицо запрокинув, чтобы не выронить слезы. Она чувствовала, как дрожат от обиды губы. Олег сказал уже серьезным голосом: -- Если не берешь и ты, тогда она на твоих руках до той поры, пока... не найдется охочий, кто ее возьмет. А сейчас отвечаешь за нее ты. Снова Ингвар отшатнулся, будто после копыта получил в лоб еще и тараном, которым разбивают ворота. Черномырд сказал утешающе: -- Ингвар, да сегодня