лестнице. Она слушала, невольно вбирала жестокую, но понятную логику. В ее племени тоже жертвовали весной ребенка, чтобы удачной было лето, а осенью приносили в жертву темным богам красивую девушку, чтобы те даровали мужчинам хорошую охоту, не отпугивали зверей. А ради мира можно жертвовать и большим, воевода прав. Зверята вышла навстречу, заулыбалась: -- Воевода! Добро пожаловать, я сейчас приготовлю завтрак. -- И обед заодно, -- кивнул Асмунд. -- А я пока сменю одежку, умоюсь. Да, на Студена пока не подавай. Он только напьется, потом объедет окрестности. -- Случилось что? -- встревожилась ключница. -- Да так... Ему чудится, что в лесах стало многовато лазутчиков. Хочет узнать, чьих... Зверята, широко улыбаясь, заспешила вниз на кухню. Асмунда в доме любили, заметила Ольха. Ингвар слишком угрюм, чем-то обозлен, а от Асмунда прямо идет животное тепло, все вокруг начинают улыбаться. Гридень помог Асмунду в его комнате сбросить доспехи, кольчугу, рубашку. Ольха хотела уйти, неприлично девушке наблюдать, как мужчина ополаскивается, но Асмунд держался так по-отечески, что осталась у дверного косяка. Асмунд шумно плескал из лохани воду в лицо, а то и бережно подносил в пригоршнях и шумно фыркал, выплескивая до последней капли, словно боялся утонуть, затем тер лицо слегка мокрыми ладонями. Почему мужчины так не любят мыться, подумала она невольно. Братьев вовсе не загонишь в корыто с теплой водой. Могут убежать и простоять под холодным проливным дождем, только бы не возвращаться в дом, где их приготовились купать. Асмунд, не глядя, сорвал с крюка цветастый рушник, вытерся. Он двигался так, словно здесь и родился. В этом запущенном огромном тереме, как заметила Ольха, Асмунд чувствует себя как дома, знает, где и что лежит. Да и второй воевода. Рудый, как она заметила еще в прошлый раз, тоже здесь держался так, словно бывал и ночевал часто, хотя владения обоих воевод поблизости. Она смотрела на Асмунда с жалостью. Неужто так одинок, что даже в этом запущенном и неухоженном доме чувствует себя лучше? Или же здесь что-то еще? Серьезнее? -- Вы с Рудым знаете Ингвара с детства, -- сказала она. -- Он и тогда был таким бешеным? Асмунд отшвырнул рушник, рывком натянул сорочку. На Ольху смотрел с нескрываемым удивлением: -- Бешеным?.. -- Ну да. Он лют как зверь. -- Ну, все мы бываем... Ингвар стремится успеть сделать то, ради чего погиб его отец. Он зарычал, с удовольствием потряс могучими руками. Смыв пыль и грязь, он в самом деле выглядел моложе. Лицо его принадлежало человеку, который умеет жить долго, силы не беречь, расходовать жизнь направо и налево, но боги таких любят и даруют жизнь долгую и полную приключений. -- Поснедаешь со мной? -- Почему нет, -- ответила она. В нижней палате гридень молча и быстро поставил на стол зажаренного поросенка, Асмунд всегда начинал с него, принес Для Ольхи широкое блюде, там лапками кверху лежали коричневые тушки мелких птичек. По всей палате дотек аромат хорошо зажаренного мяса, пахучих корней и листьев, пряных и жгучих. Коричневая с оранжевым корка еще пузырилась мелкими крупинками ароматного сока. -- Ты часто приезжаешь к нему? -- поинтересовалась Ольха. -- Достаточно. Он чересчур одинок... Мы все одиноки, по правде сказать, но он переносит это слишком тяжело. -- Ингвар? -- не поверила она. -- Не похоже? -- Очень, -- призналась она. -- Мне он кажется закованным не только в доспехи, но и в лед. Он перехватила его быстрый взгляд, когда он думал, что она не смотрит. Неужели старый воевода жалеет не только Ингвара, но и ее? Бедняга, подумал Асмунд невесело. Она в самом деле не для плена, не для такого замужества. Великие дела творит Олег, но и много мелких неправд случается. Не всякая птаха приживается в клетке. Даже в золотой. Иная счастлива, что не надо самой корм добывать, гнездо вить, а другая сперва перестает петь, потом хиреет, теряет перья, умирает. Есть птицы, рожденные только для воли. Ингвару угораздило поймать именно такую. Да еще их вражда... Они так ненавидят друг друга, что вот-вот вцепятся в глотки. Он не упускает случая обидеть ее, она всегда Дает сдачи. Ни разу не упустила случая. И чересчур много напряжения между ними. Избегают смотреть друг на друга, зато исподтишка наблюдают. Когда уверены, что их не видят. Это у них вражда так проявляется или что-то другое? Надо понаблюдать за ними, напомнил он себе. Ингвар лишь кажется себе, да и другим, лютым и свирепым. Но для троих: его. Рудого и князя, он останется тем ребенком, который так горько плакал по своей убитой матери. И нельзя, чтобы он плакал снова. Из задумчивости его вывел негромкий голос над ухом: -- Питье подавать? Асмунд с неудовольствием оглянулся на услужливого гридня: -- Так скоро? Сперва зайца, уже зажарился, я чую за версту, потом рыбу, затем блинчики с гусиной печенью, затем можешь и питье... Стой-стой, погоди! Перед питьем захвати с десяток рябчиков в малине... Ольха не могла удержаться от улыбки: -- Я вижу, славянский обычай плотно покушать оказался заразителен? Даже для суровых русов? -- Русы, придя на ваши земли, -- согласился Асмунд благодушно, -- принимают и ваши обычаи... Не все, конечно, но многие нам по нраву. И поесть любите, и мужчины у вас могут брать столько жен, сколько прокормят. Это правильный обычай. Детей должен плодить сильный да отважный, а не то род людской переведется. Она кивнула, довольная, сама подобное доказывала Ингвару, спросила с покровительственным пренебрежением: -- А у вас как? -- Хуже, -- вздохнул он скорбно. -- У нас как у иных зверей или птиц. Ну, лебедей, к примеру. Однажды и на всю жизнь. Это называется, по любви. Она помолчала, несколько сбитая с толку. Повторила нерешительно: -- По любви... -- Да, -- бросил он невесело. -- Но ведь любовь -- это такая непрочная... и неверная вещь. Сегодня есть, а завтра уйдет. А то и в самом начале бывает одна видимость или обман с чьей-то стороны. А когда по-вашему, когда здоровый да сильный мужчина берет три или пять жен, то это племени па пользу. Дети от такого быка пойдут здоровые! А слабый да трусливый вовсе уйдет, не оставив потомства. Она произнесла нерешительно: -- Вот видишь... -- У вас этот обычай лучше, -- согласился он. -- Потому наши дружинники охотно отступают от наших законов в пользу вашего. Русы любят учиться и перенимать лучшее! Из-за этого они, если верить волхвам, много раз меняли даже имя своего народа, язык, обычаи, земли, веру. Она ужаснулась: -- Но это ж нехорошо? -- Как знать... -- ответил он задумчиво, -- как знать. Если не перенимать у других лучшее, то нас бы уже и куры загребли. От нас же перенимают? Закончив трапезу, он со вздохом отодвинул блюдо с грудой костей. Все еще выглядел неудовлетворенным, хотя сыто отдувался, взрыгивал, прикрываясь ладонью. Гридень принес лохань с горячей водой, вышитый рушник висел через плечо. Асмунд по обычаю русов помыл руки в лохани, вытер тщательно о полотенце. Гридень поклонился, ушел. Ольха даже на его спине читала неодобрение таким странным причудам. Ведь грязные пальцы проще вытереть о волосы. Ну, а раз уж головы бритые, то о портки или рубаху. -- А пошто Ингвар уехал? -- Не сказал, -- ответила она, стараясь чтобы голос звучал ровно, -- только и рек, что на два-три дня князь вызвал. -- Гм... Стряслось что-то? Говорят, прямо в ночь ускакал? -- Князю виднее, -- сказала она только для того, чтобы сказать что-то. В том, что Ингвар ускакал ночью, для нее тоже было много пугающего и странного. -- Нашему в самом деле виднее, -- согласился Асмунд. -- Но это видно не сразу. Бывало, только через годы вдруг видишь, зачем он делал то, что всем нам казалось дурью. -- Он в самом деле Вещий? Асмунд кивнул. Глаза стали строгими: -- Только редко рассказывает, что видит. Во многом знании, говорит, много горя. Видать, в самом деле горы невеселого зрит в грядущем. Она подумала, покачала головой: -- Мне грядущего лучше не зреть. Голос ее прервался. Асмунд погладил ее по голове. Ладонь у него была огромная" как весло, и шероховатая, как кора дерева, но Ольха чувствовала доброту и утешение в жесте старого воеводы. -- Мы все живем не так, как хотим. -- Почему? -- Ольха, да половина киевлян, будь их воля, вовсе не слезала бы с печи. Думаешь, с чего поляне... а может и древляне, напридумывали сказки про Емелю-дурака или золотую рыбку? Надо -- вот что движет миром! А те народы, которые "надо" ставят перед "хочу", правят теми, у кого это хотенье прет впереди всего! Студен вернулся перед обедом. Асмунд ворчал, что за снеданком он только червячка заморил, потому на обед пусть подают ему как следует, а заодно пусть несут и ужин. Неизвестно, останется ли он на ночь, а не останется, так вдруг в дороге перекусить не удастся? Студен туманно сообщил, что приедет, возможно, и Рудый. Он повстречался ему в десятке верст. Рудый зачем-то расспрашивал про Ольху. Асмунд тут же воспрянул духом и распорядился, чтобы стол накрыли на четверых. Даже, если не приедет, то еда все равно не пропадет, их тут трое, тарелки худо-бедно да как-то очистить сумеют. Даже собакам не останется, если сама Ольха готовила. Студен приехал даже сюда, подумала Ольха настороженно. Что бы там не говорили о нем, но она-то знает, что он приехал ради нее. Но что ждет от нее? Хочет взять для своей похоти? Возможно, ведь в полной мужской мощи, но маловероятно. Слишком у него прицельный взгляд, а улыбается едва-едва, всегда с некоторым опозданием. Кто ищет или может искать ее помощи? Нет, для помощи она слаба, а хотя бы союза с нею? Хазарин, ему нужно распространить власть каганата дальше на север. Или хотя бы вернуть земли, отобранные Олегом. Вторая -- Гульча, но почему-то еще не попалась навстречу, не сделала ни единого шага. Она больше озабочена продвижением своей веры, а вместе с нею и власти. Уже вся Хазария в кулаке иудеев, а если в здешних славянских племенах примут Моисея, то и они окажутся под иудеями... Хорошо это или плохо? Это лишь сменить проклятых русов на проклятых иудеев. Пожалуй, если Студеном движет не похоть, то что? Он чересчур добр, дороден и по-славянски ленив. А русы -- сильны и жестоки. Они двигаются быстро и карают немедля. -- Я пойду распоряжусь насчет зелени, -- сообщила она Асмунду. -- Ерунда, -- проворчал Асмунд. -- Зелень? -- Все ерунда, кроме жареного поросенка. Ну, и, конечно же, жареных гусей, кур, лебедей, куропаток, рябчиков... -- А также жареной рыбы, -- добавила она в тон, -- вареных раков... и много другого. А также печеного, соленого, вареного, маринованного. Все-таки я принесу зелени. Ты знаешь, что раньше в наших лесах медведи были с длинными хвостами и ушами? -- Я могу рассказать про селедку, -- проворчал Асмунд, -- хочешь? -- Селедка в наших лесах не водится. -- Ладно... Почему ж сейчас от ушей одни огрызки? И куда хвост делся? -- Уши оборвали, когда первый раз к меду тащили. А хвоста лишился, когда от меда оттаскивали. Асмунд оглянулся, пощупал у себя сзади пониже спины: -- Ладно, неси и зелень. Если и понравится, то разве что потеряю?.. Я не какой-то дурной медведь из ваших дремучих лесов. У меня хвост, похоже, оторвали еще в детстве. Она боялась, что ее снова не пустят дальше отхожего места, но с приездом Асмунда стражи к ней сразу подобрели. Или стали опасаться меньше. Она прошла на задний двор, рассматривала зелень на грядках, а краем глаза косила на главный двор. Студен вышел на крыльцо, потянулся, смачно зевнул, почесался. Ольха ожидала, что он и помочится с крыльца, как делали все поляне, да и древляне тоже, даже в княжеском доме, но Студен то ли долго общался с русами, то ли сам был излишне чистоплотен, то сходил даже по малой нужде в нужник, а оттуда неспешно пошел наискось, вдоль забора. Ольха наблюдала с сильно бьющимся сердцем. Студен не стар, матерый, в расцвете мужских сил, статный и сильный, однако в его глазах видно больше, чем желание заголить ей подол. Да, он замечает ее девичьи достоинства, не однажды замечала как его взгляд с удовольствием скользит по ее длинным ногам задерживается на высокой груди, но так же он смотрел в Киеве и на арабского коня, что привезли великому князю из Багдада горячего и с огненными глазами, обгоняющего молнию, как о нем говорили, так же смотрел на красавца сокола Скила, который не умеет промахиваться. Она выждала, пошла с пучком укропа обратно. Студен брел также неторопливо. Встретились у перелаза, отделяющего задний двор от головного. Студен подал руку, помогая перебраться на эту сторону. Когда заговорил. Ольха заметила, что он приглушил голос: -- Здесь просто вирий, куда тебя поместил Ингвар! -- Золотая клетка -- тоже клетка, -- ответила Ольха. Она заметила в его глазах вспыхнувшую радость. Может быть не стоило говорить такое сразу, но ее стражи наблюдают за нею с крыльца, а у ворот сидят еще двое. Если задержится надолго даже с боярином, то кто знает что им наказал хозяин? Студен пошел с нею рядом, замедляя шаг так, что она вынужденно тоже пошла медленнее, пока не остановились вовсе в трех шагах от кузни. Там глухо бухали два молота, надсадно сипели мехи. На крыльце могут отрастить себе ослиные уши, даже длиной с весла большого драккара, но ничего не услышат. -- Другие женщины были бы рады, -- заметил он, -- окажись в таком положении. -- Я не женщина, -- голос ее прозвучал излишне резко, и она пояснила вынужденно: -- Я княгиня! А это больше, чем дворовые девки для утех. Он кивнул, в глазах были сочувствие и понимание: -- Знаю. Как боярин больше... или должен быть больше, чем Лось в весенний гон. Когда на плечах целое племя, или хотя бы десяток весей, как у меня, то поневоле живешь головой, а не сердцем, как хочется... И уж совсем не даешь разгуляться похоти, что у других берет верх и над головой. Он засмеялся, в смехе звучала горькая насмешка над собой. У него было лицо умного человека, который тащит на плечах большую тяжесть, но сбросить не может, потому что нельзя сбросить, а можно только переложить на другие плечи, а те -- увы! -- либо хилые, либо ненадежные. Ольха ощутила горячую симпатию. Сколько самой приходится смирять себя, начиная с тех дней, когда хотелось босоногой малышкой носиться с детворой по лужам, а строгий отец долго и занудно говорил о долге, о том, что дочери князя надо радеть о всем племени, забывая о себе, что сперва -- племя, потом -- ты!.. -- А ты пришел с Олегом? -- спросила она. Студен поморщился: -- Разве я похож на руса? -- Нет, но ты с Олегом. -- Я славянин из племени полян. Одного из полянских племен. Был сыном князя... правда, земли моего племени были втрое меньше моих нынешних владений, но ты понимаешь, что не в богатстве и силе правда, а в справедливости! Князем мне побывать не довелось, пришли русы. Она прошептала: -- Это я понимаю. -- Тебя, княгиню, -- сказал он сочувствующе, -- хотят как полонянку отдать за кого-то из бояр русов. -- За любого, -- сказала она с горечью, -- кто захочет меня взять. -- Ты... пойдешь? -- Он умрет, -- сказала она просто. -- Умрет раньше, чем коснется моего тела. -- Но умрешь и ты. -- Я готова, -- ответила она. -- Я давно уже готова. Он украдкой огляделся, еще больше понизил голос: -- Ты права, если гибель, то пусть вместе с врагом! Но еще лучше -- победить. Еще не все потеряно. Сердце ее застучало чаще, кровь бросилась в лицо. Возбуждение охватило с такой силой, что ноги подкосились: -- Ты... можешь помочь? Он покачал головой: -- Вряд ли. Взаимопомощь -- это вернее. У меня сил не намного больше твоих. Все в руках захватчиков русов! Но их мало, а нас, славян, как муравьев. И если мы ударим разом, то сбросим гнусное ярмо вместе с ними, как сбросили раньше варягов в их холодные море. -- Как? -- спросила она жадно. -- Что можно сделать? Он кивнул: -- Я вижу, ты настоящая дочь славянского народа. Мы давно готовимся к восстанию, но ты можешь помочь, как никто. Только ты беспрепятственно ходишь по терему этого кровавого пса, ты вхожа в крепость Олега! -- Я владею легким мечом, -- напомнила она. Лицо его было мрачным: -- Проще ночью открыть нам дверь. Мы тоже владеем мечами! И сонных русов перебьем как кур в тесном курятнике. Наша Киевщина будет свободна снова. -- Я все сделаю, -- пообещала она. -- Скорее бы... -- Я дам знак, -- сказал он. -- А сейчас я пойду, вон уже начали присматриваться. В самом деле, в саду появился Боян, шел по соседней дорожке, трогал с безучастным видом ветви. Студен сказал громко: -- Здесь настолько богато, княгиня, что все женщины этих земель тебе завидуют!.. Будь счастлива! Он поклонился, подмигнул и повернулся уходить. -- И ты будь счастлив, -- ответила она уже в спину, -- за те счастливые слава, что я услышала впервые со дня приезда! Боян проводил Студена подозрительным взором. А Ольхе подмигнул сочувствующе: -- А если и я скажу что-нибудь хорошее? Она насторожилась: -- Говори. Боян расхохотался, развел руками: -- Ингвар велел баньку поставить во дворе. Вашу, славянскую. Выбрал новенькую, купил или отнял, не знаю, но разобрал по бревнышку, перевез... Вон там вишь работа кипит? Так что ежели захочешь, только скажи! Она вскинула удивленно брови: -- Ингвар? Он же боится воды! -- Воды не боится, -- обиделся Боян. -- Он на двадцать саженей ныряет! По дну моря ходит! Монеты, золото достает с разбитых кораблей. Только мыться не очень любит. Так что с этой банькой удивил, удивил... Она заспешила в терем. Щеки ее возбужденно горели. Глава 27 Зверята, пропахшая запахами стряпни, попалась навстречу, обрадовалась: -- Я вот чо тебя ищу, не знаешь?.. И я малость подзабыла. Гм... Когда на тебе такое хозяйство... -- Может быть, -- попыталась придти на помощь Ольха, -- тебе в чем-то помочь? -- Да у нас и дел никаких, -- отмахнулась Зверята. -- Когда хозяин отъезжает, жизнь сразу замирает... Ага, вспомнила! Она оглядела ее критически с ног до головы. Хмыкнула, поджала губы, с неодобрением покачала головой. -- Что-то не так? -- встревожилась Ольха. -- Очень даже не так, -- проговорила Зверята задумчиво. -- Я уж думала сперва, что у древлян так принято одеваться. Ну, бахрома на подоле, лоскутья вместе рукавов... А Боян говорит, что и там люди живут. И одеваются как люди. Мужчины в портках, женщины в платьях. Все без рогов, платья у них целые... или хотя бы латаные. А тебя какой зверь изодрал так люто? Ольха посмотрела на подол с бахромой, дыру на плече. Пожала плечами: -- Меня это мало тревожит. -- Зато мое сердце разрывается. -- Милая Зверята... мне все равно. Ингвару тоже, кстати. Зверята сердито отмахнулась: -- Что он понимает? Но у меня будут неприятности, если моя гостья покажется в таком виде князю. Есть слух, что он собирается навестить нас. У меня троюродная племянница стряпухой в его тереме. Пойдем, я кое-что подберу тебе. -- Спасибо, не надо. Зверята ушла, по ее лицу Ольха видела, что ключница не отказалась от своего намерения. Врет, конечно. У князя в Киеве своих дел хватает. А Ингвар охотнее ее видел бы в грубой мешковине с дырами для рук и ног, неопрятную, со спутанными волосами, грязную. А почему я отказываюсь, подумала она внезапно. Если Ингвар хочет видеть ее неопрятной, как простую девку-скотницу, почему она должна делать так, как он хочет? Уже собиралась идти искать Зверяту, когда в ее комнату тихохонько вошли две девушки. Чистые, опрятные, похожие на скромниц рукодельниц, их Ольха сразу выделяла из любой толпы. Одна посмотрела вопросительно на Ольху, улыбнулась застенчиво, махнула кому-то в коридор. Двое дюжих гридней занесли, покраснев от натуги, огромный сундук. Исчезли в коридоре, вернулись с другим. Третьим, четвертым. Наконец явилась озабоченная Зверята. Мановением руки велела парням исчезнуть, обратилась к Ольхе так, словно все давно было решено: -- Давай примерим... Если что не так, девки быстро подгонят. Они лучшие умелицы в Киеве. А значит, и на всей Руси! Ольха покачала головой: -- Зверята, а что у тебя не лучшее? Зверята улыбнулась, это преображало ее звероватое лицо, сама подняла левой рукой крышку сундука. По закону русов, вспомнила Ольха, жених может отказаться от невесты даже в самый последний момент, если та не сможет поднять крышку тяжелого сундука одной рукой. А невеста может отказаться выйти за назначенного даже князем, если жених не сможет ее взять на руки и отнести от капища, где стоит этот ритуальный сундук с тяжелой крышкой, до своего дома. И обязательно перенести через высокий порог. Зверята вытащила голубое платье, встряхнула. Звякнули Драгоценности, но Ольха смотрела, не веря глазам, на странную нежнейшую ткань, что переливалась красками, как увиденная впервые при въезде в Киев радуга. -- Из чего... это? -- Из паволоки, -- гордо объяснила Зверята. Увидела лицо гостьи. -- Шелк, понимаешь? -- Нет, -- призналась Ольха, -- никогда не видела... Это из шерсти? -- Да нет, -- отмахнулась Зверята с небрежностью, -- эту ткань червяки делают. Толстые такие, красивые... Я их не виде. ла, но так говорят. Ольха прошептала, завороженная переливами ткани: -- Волшебство! -- Конечно, -- согласилась Зверята. -- Где это слыхано, чтобы червяки ткали? Врут, поди. Мизгири, или, как говорят русы, пауки -- этому еще поверю. Я вон девок учу-учу, и то у всех руки как грабли. Редко у какой прялка из рук не валится... Ну-ка, примерь. Девки, насупившись, помогли Ольхе снять старое платье. Руки у них были умелые, быстрые. Зверята гоняла их явно для острастки. И удивительное платье помогли одеть так, будто само оказалось на ней. Ольха чувствовала как по телу пробежали сладкие мурашки. Ткань была нежной и удивительной, будто прохладные струи пробежали по коже. От нее исходила свежесть и бодрость, спина сама гордо выпрямлялась. -- Я тоже не верю, -- призналась она. -- Если червяки, то волшебные. Людям такое не под силу. Откуда это здесь? -- Еще отец Ингвара добыл. Он был вожаком шайки разбойников. Ходил даже в дальние страны, мир повидал, себя показал. Кое-что привез. -- И жену? -- Нет, жену нашел в Новгороде... Украл, можно сказать. Без благословения родителей. Ты как родилась в этом платье! Разве что рукава чуть заузить... У тебя руки совсем не бойцовские. Ее глаза оценивающе ощупывали фигуру странной гостьи. Ольха чувствовала, что могучая женщина удивляется: как она, с такими тонкими запястьями, могла владеть боевым мечом? Ну, во-первых, мечи тоже разные. Есть легкие, есть средние, есть тяжелые, а также двуручные. А во-вторых, в схватке не столь важна сила, как умение. Да и быстрота нужна не только при ловле блох. А ее и младших братьев учили лучшие бойцы племени! Князь Олег потянулся до хруста в суставах. Лицо было усталым, но когда повернулся к Ингвару, глаза блеснули странным весельем: -- Работа идет к концу... Как у тебя, воспитанник? -- Терпимо, -- ответил Ингвар. -- Только какой конец? И середки не видно. -- Моя к концу, -- ответил Олег мирно. Ингвар посмотрел вопросительно, но великий князь видимо решил, что все объяснил. Он часто говорил загадочно, уверенный, что его понимают с полуслова. В главной палате на трех-- столах были расстелены карты, лежали толстые манускрипты, свертки грамот. В углу стояло низкое деревянное ложе. Олег, даже став князем, не отказался от причуд отшельника спать на твердом. Ингвар напряженно ждал. Олег мог бы за государственными делами вспомнить и о пленной княгине. Это тоже дело государственной важности. Везде недовольство русами, довольно искры, чтобы вспыхнуло восстание. А племен подгребли под свою руку столько, что на одного руса уже по сто славян. Если не больше. Никакая отвага и сила рук не спасут. Мир нужен как воздух, и древлянка могла бы как-то скрепить... Как же, подумал он досадливо. Она скрепит! Так скрепит, что вдрызг все разлетится. А русы не то, что к своим островам на море улетят, а за море вверх тормашками. Олег, разминая застывшую спину, прошелся по горнице, выглянул в окно: -- Погодка разгулялась... -- Старики дождь обещают, -- осторожно напомнил Ингвар. -- Ну, старики не всегда угадывают. Пора дать людям отдохнуть. -- Соколиную охоту? -- встрепенулся Ингвар. Он всегда был большим любителем соколиной охоты, у него были лучшие сокольничьи. Странно, сейчас сердце не застучало чаще. Он натужно вообразил себе, как сокол срывается с руки, взмывает в небо и стремительно догоняет птицу, бьет на лету... Увы, сердце продолжало тукать ровно, будто капли осенного дождя по подоконнику. Хуже того, он знал почему. Еще хуже, чувствовал, что сердце начинает стучать только в определенном случае. И боялся признаться даже себе, что уже не знал, кто из них пленник. -- Я не люблю охоту, -- ответил Олег, поморщившись. Ингвар с раскаянием вспомнил, что князь ни разу не был на охоте, хотя не было ему равных ни в стрельбе из лука, ни в метании копья. -- Просто хочу проехаться по киевским лесам... Хочу ехать целый день, не встречая врагов. Хочу заодно погостить в твоем загородном тереме. Ингвар ощутил беспокойство. Он не был в загородном доме года два. А за последние пять лет заезжал разве что с полдюжины раз. В последний раз отвез туда пленницу. Сам удивился запустению, но как всегда махнул рукой. Мужчины ив должны обращать внимания на такие мелочи. Олег смотрел зорко: -- Не готов? -- Да все дела, -- пробормотал Ингвар. Он отвел взор. -- Дела... -- Эх, не понимаешь... Мы зачем себе Русь творим на новом месте? Чтобы нужда в городских стенах отпала вовсе! Чтобы люди могли селиться хоть в лесу, хоть в поле, хоть на болоте -- и ни одна двуногая тварь не смела тронуть! Вчера еще каждый не то, что за городской стеной, за крепкими ставнями отсиживался!.. Да еще и дверь на ночь бревном подпирал. А теперь некоторые уже ставни на ночь не закрывают, ленятся. Нужды нет. Ни воров, ни татей. -- Знаю, сам ночной охраной год заведовал, -- пробормотал Ингвар. -- А теперь еще и пределы Руси раздвигаем для того, чтобы везде кончилась брань между соседями! Чтоб можно было ставить дом вдали от городских стен, чтобы никто не пришел и не порушил, чтобы была уверенность в дне завтрашнем, чтобы могли сеять, зная, что урожай соберут они же... Ингвар уронил голову. Разве не для того он с карающим мечом вторгался в пределы враждующих племен, истреблял старейшин, порой устилал трупами поля? -- Я буду ждать тебя в загородном доме, князь, -- пообещал он. -- Убедись, Что мир везде. -- А селяне? -- Свободны. Я никого не давлю поборами. -- Щади народ, -- повторил Олег с нажимом. -- Дай встать на ноги. Себе в ущерб, но налоги пока не бери. Пусть закрепятся на новых для них землях. Пусть соберут хоть три-четыре урожая!.. А нам хватит дани с тех, кто присоединяться к нам не желает. Надо будет, еще кого-нибудь из богатых соседей примучим. -- Когда желаешь пожаловать? Олег задумался: -- Да чего откладывать? Сегодня... нет, сегодня поздно, завтра и загляну к тебе. Посмотрим, как ты устроился. Он говорил спокойно, но Ингвар ощутил угрозу. Олег всеми силами раздвигал пределы Руси, теперь хочет видеть результаты своего труда. А их видел не в данях и захваченных в полон, а в прекращении распрей в пределах Руси. По его замыслу мечи должны обнажаться только на границах да еще дальних заставах. А вся Русь -- это сплошное засеянное поле с золотой пшеницей, города и села со счастливым народом, тучные стада. Всякий, кто мешал его планам, становился врагом. -- У меня все мирно, -- повторил Ингвар. -- Завтра увидим, -- пообещал Олег, в голосе прозвучала зловещая нотка. -- А сейчас кликни воевод. Они бражничают внизу. Надо будет продумать как лучше наладить полюдье. Много несправедливости предвижу в эту зиму... Надо установить с кого сколько, а больше -- ни-ни! Ингвар скривился. С побежденных, почему не взять вдвое? Они должны оплатить и расходы на войну. Это только справедливо. Покорись сразу, не было бы похода против них, сражений, сирот с обеих сторон. -- Я сейчас вернусь, -- пообещал он. -- Одна нога здесь, другая там! Он сбежал вниз, прислушался на ходу. Воеводы и знатные бояре все еще гуляют, орут песни. Княжьи пиры затягиваются надолго. Для князя удобно: воеводы под рукой, можно призвать и на совет, можно дать наказ и сразу отправить на заставу богатырскую. А что расходов больше, так их оплачивают покоренные. Чем больше противятся, тем больше платят. Они сами содержат тех, кто их усмиряет огнем и мечом... Он пробежал мимо, страшась вызвать гнев князя, ежели обнаружит. Выскочил на крыльцо, огляделся. К счастью, Павка еще не уехал, заболтавшись с дворовыми девками. Увидев выскочившего на крыльцо воеводу, ударил коня в бок пятками, уже поворачивая в сторону ворот. -- Стой! -- крикнул Ингвар страшным шепотом, рискуя быть услышанным на пятом поверхе князем. -- Стой, шельма!.. Едь сюда! Павка пытался сделать вид, что не слышит, но Ингвар сказал ясно: -- Клянусь, убью, если сейчас уедешь!.. Ты меня знаешь. Павка знал грозного хозяина. Помертвев, подъехал, повесив голову. Сейчас он должен был быть уже на полдороге к терему Ингвара. -- Ну... -- пробормотал он виновато, -- слово по слову, хвостом по столу... Ничо ж не случилось. Ни одна не брюхатая. -- Слушай, -- сказал Ингвар тихо, он покосился вверх, -- лети сейчас в мой загородный дом... -- Эт который? -- спросил Павка. -- У тебя их два. -- В который Боян увез Ольху! -- гаркнул Ингвар. Он ощутил, как от злости даже волосы на загривке вздыбились. Черт, зря наорал на верного дружинника. Это для него, Ингвара, существует только тот, в котором содержится пленница, а второго как будто нет вовсе. Как вообще ничего на свете больше нет. -- И там возьми ни себя охрану. Понял? -- Там Боян, Окунь... -- Которые уже сели в лужу? Ах да, ты тоже был с ними. Словом, стеречь пуще зеницы ока. -- Что-то ждешь? -- спросил Павка деловито. Он сразу стал серьезен и даже подобрался, как кот перед прыжком на мышь. -- Не -знаю, -- огрызнулся Ингвар. -- Не нравится мне, что с Асмундом увязался Студен. Мужик он хороший, во тревожно мне... А тебе я все еще доверяю, хоть подгаживал мне частенько. -- Воевода! -- оскорбился Павка. -- Езжай, -- поторопил Ингвар. -- Волосок упадет с ее головы -- свою потеряешь! А сбежит, это она умеет, на кол посажу. Лицо его было страшным. Павка побледнел, закивал так, что едва не стукался мордой о луку седла: -- Все сделаю... Не сумлевайся. -- Быстро! -- велел Ингвар свистящим шепотом. -- Я не могу приехать, буду вместе с князем! Павка кивнул, ударил коня пятками. Он спешил уйти, пока хозяин не вспомнил о задержке. Ингвар проводил его коротким взглядом, пожалел запоздало, что не додумался велеть хоть как-то прибраться. Впрочем, князю на удобства наплевать с высокого дерева. Говорят, он долгие годы провел в пещере, где спал на ложе из камня. Он зябко передернул плечами, представив себе каменное ложе, заспешил обратно. Теперь можно созывать старшую дружину на думу о справедливом полюдье с покоренных племен. Не заметил, что на пятом поверхе от окна отодвинулась тень. Князь Олег, спустя занавеску, задумался. Его зовут Вещим, верят в его особый дар зреть грядущее. Но он-то знает, что для того, чтобы завтра события сложились так, как видится внутреннему взору, надо умело строить день сегодняшний. Его воспитанник соврал, это видно. И даже сейчас пытается обмануть его, великого князя! Утром к великому князю Олегу явились послы от малого племени тишковцев. Они жили меж племенами хорсичей и симаргличей. Хорсичи все больше теснили, земли отбирали, симаргличи же нападали на их села, девок уводили для потехи, парней на продажу, а стариков топили тут же в болоте. Тишковцы наконец, заслышав о кровавом князе, что не делает различий меж племенами, гребет под себя все, в отчаянии явились просить защиты. Ингвар видел, что у великого князя даже руки затряслись от великой радости. Наконец-то! Первая ласточка, которую он так давно ждал. Ингвар хмуро подумал, что она же, похоже, и последняя. За двадцать лет первое племя само сует выю в ярмо. А пока второе такое отыщется, рак на горе свистнет, и сухая верба зацветет. Олег послов принял немедля, сказал сразу: -- Все ваши прежние права на земли подтверждаю. И на охотничьи угодья. Обязуюсь защищать ваши земли, семьи и добро ваше, как свой дом, свою семью. Но за это будете платить оброк... Не тяжкий, но понять должны: дружину, что защищать вас будет, кормить тоже надо. Глава тишковцев упал в ноги: -- Милостивец ваш! Все исполним, не сумлевайся!.. Оброк хоть сам приезжай бери, хоть сюды привезем, только скажи. Одна к тебе просьба низкая, не гневайся... Кого назначишь к нам князем? Настала тишина. Хотя Ингвар знал, что ответит князь, все же вслушивался с бьющимся сердцем. На том стоять Новой Руси, так говорит Олег. А великий князь сдвинул плечами вроде бы в удивлении: -- Неужто у вас нет князя?.. Я слыхивал, есть. И не глуп, коли такое мудрое решение принял. Вот пусть и правит, как правил. Мне вмешиваться ни к чему. Это если враг могучий нападет, тогда в самом деле силы придется собирать из всех племен... уже не племен, а государства Новоруси! Тишковцы кланялись, благодарили, падали в ноги, снова благодарили. Олег же перешел в другую палату, шепнул Ингвару: -- Быстро собери воевод. Коли тишковцы уже наши... -- Ну, так уж и наши! -- Наши. Они об этом еще не знают, но они уже Русь. А для защиты Руси у нас есть надежные дружины! -- Собрать войско? -- Есть готовое в Любече. Там близко, только реку перейти. Ударить по хорсичам, они давно зубы показывают, а симаргличам можно сперва показать палку. Если пойдут в Новую Русь добром, то так тому и быть, только князя у них сменим, а ежели заартачатся... -- Князей под нож? -- Вместе с детьми до четвертого колена. И старейшин. А молодых парней -- для работ под Черниговым. Там земляной вал уже насыпать начали. Людей надо много. Хорсичи -- племя большое, надо взять побольше, чтобы обескровить, перемешать с Другими. Он хлопнул ладонью по лбу: -- Эх, еще к обеду приедут из Новгорода! Увы, оттуда новости жду невеселые... Ладно, сразу после обеда поедем к тебе. Он пытливо всмотрелся в лицо молодого воеводы. Тот явно огорчился, потемнел весь. Тревожится? Хорошо. Не убежит ли полонянка, дергался в это время Ингвар. Ей только вскочить на коня... Да еще выхватит меч или нож у его ворон. Все растяпы, разини, косорукие. Но и оставлять надолго даже под надежной охраной еще опаснее. Только он надежный противник. Остальных она обведет вокруг пальца с легкостью. А тут как на зло великий князь задерживается. Откуда черти принесли этих тишковцев, новгородцев? Только бы ничто больше не помешало... Боги, только не лайте ей уйти! Глава 28 Они выехали не после обеда, как полагал князь, а почти к вечеру. Ингвар извертелся, даже в седле протер дыру, тревога все сильнее угнетала душу. Слишком удобный случай, чтобы она им не воспользовалась. Из загородного дома убежать не просто, но эта сероглазая ведьма в состоянии убежать откуда угодно. Добираться к своим придется через леса, чужие леса, но для нее любой лес все равно роднее Киева... Ехали неспешно, князь был погружен в думы. Только раз очнулся, вперил в Ингвара испытующий взгляд: -- Что тревожит тебя, воевода? -- Да так... Наверное, съел что-то. -- Гм... На мягких хлебах, какое здоровье! Надо чаще в походы ходить. Ингвар удивился: -- Куда уж чаще? Я дома не вижу. -- Я о том и говорю, -- кивнул князь, -- ежели твой загородный дом в руинах, быть тебе битому. -- Княже... -- А что? Не бдишь. Не избежать, подумал Ингвар несчастливо. Тут, надо признать, он оплошал. Великий князь прав. Только походы да ломка границ, а надо и закрепляться на завоеванных землях. И показать народу, что дома можно строить вне высоких стен города. Что враги отброшены далеко, можно пахать и сеять без страха перед соседями. Но если потерять еще и древлянскую княжну, гневу князя не будет границ. Удачной женитьбой можно соединить племена крепче, чем морем пролитой крови. Боги, только не дайте ей уйти! Дорога вилась вдоль Днепра, широкая и протоптанная. Правда, заслуги Ингвара не было: поляне издавна свозят в Киев на торг зерно, мясо, кожи, а взамен забирают сохи, мечи и копья, узорчатую одежду, украшения. А порой и заморскую тонкую соль, пряности, хазарские сабли, узкогорлые кувшины дивной работы. Солнце коснулось края земли, когда дорога вынырнула из леса, а впереди показался огромный дом-крепость, окруженный хозяйственными пристройками, сараями, конюшнями, помещениями для челяди. Справа от главного терема шел сад -- исполинский, роскошный, даже огороженный, чтобы скот не забрел случаем. А все вместе было окружено высокой стеной с тремя сторожевыми башенками. На лугу паслось стадо коров, пастух уже нетерпеливо щелкал кнутом, сгонял в кучу. Два лохматых пса с лаем и гарчанием заворачивали отбившихся от стада коров. Ингвар угрюмо отмалчивался. Челядь привольно живет сама по себе. В его тереме все заросло паутиной, жизнь бьет ключом только в домах гридней да прислуги. В их распоряжении все склады, закрома, все стадо и кони, как рабочие и верховые. Скажут ему, что все передохло, он и проверить не может: где шатался вдали от дома два года? Дружинники пустили коней в галоп. С гиком и свистом доскакали до рва. Передний сложил ладошки у рта рупором, приготовился орать, но подъемный мост быстро начал опускаться, а ворота на той стороне рва отворились. Челядь торопливо выбежала навстречу, разбирала коней. Стражи ударили рукоятями мечей в щиты, приветствуя князя. -- Жизнь кипит, -- заметил Олег меланхолично. -- Народ не чувствует себя в опасности... Верно? -- Да, княже, -- согласился Ингвар торопливо. Кипит, но это во дворе и в пристройках для прислуги. А вот в доме черт ногу сломит... Он невольно горбился, ожидая взрыва княжеского гнева. Только еще не знал в чем тот выльется: то ли ушлет подальше с глаз своих, то ли разжалует из воевод в простые дружинники. Мол, одной отваги довольно для простого воина, но не для военачальника! Олег въехал во двор, только у самого крыльца спешился, спрыгнул прямо на ступеньку. Отрок поймал поводья. Ингвар слез с коня, уже чувствуя приближение грозы. Тучи сгустились, гром вот-вот грянет, молния поразит его буйную голову. Старший дружинник, мож, распахнул перед князем двери. Открылись просторные сени, на бревенчатых стенах головы вепрей, медведей, лосей, в конце лестница, что ведет вверх. По ступенькам до самого низу опускается красный ковер -- чистый, без пылинки. Дубовые перила лестницы сверкают, протертые, отмытые. Олег хмыкнул, пошел вверх. Двое можей запоздало забежали вперед, вдруг да наверху окажутся подосланные убийцы, на князя уже замахивались не однажды. Ингвар тащился за князем как на казнь. Бог с ним, гневом князя за