А девка-то чистое золото. -- Говорят, за ней целое племя древлянское! -- Поди ты! Чтоб девка да правила? -- Она дочка князя, да и внучка светлого князя. -- Да хоть самого Перуна дочка. Когда боги делают девок, они не стараются. -- Эту делали в лучший день. Из хорошего дерева. Потому и правит цельным племенем! Говорят, Ингвар только великой хитростью завладел. Потому и привез, что боится такого врага за спиной оставить. -- Врага? Они ж поженились! -- А ты свою третью жену по согласию взял? -- Так то ее, а эту ежели не по согласию... Нет, моя шея дороже! -- Ежели и поженятся, то она и тут в свои руки вое загребет. Ты посмотри на нее, посмотри! Рази такая даст на себе ездить? -- Чур нас такой доли, Чур! Глава 30 В палате Студен поспорил с Черномырдом, кто кого перепляшет. Оба вылезли из-за столов, оставшиеся орали и хлопали в ладони, свистели, стучали кулаками па столам. Загремел бубен, воеводы пустились в пляс, злобно глядя друг на друга, подпрыгивали, трясли щеками и приседали грозно, а добровольные судьи придирчиво вели счет коленцам. Ингвар выбрался из-за стола. Голова гудела, он чувствовал как палата начинает раскачиваться. Сердце то начинало стучать часто-часто, то замирало вовсе, на лбу выступил холодный пот. Кое-как пробрался через сени, вышел на крыльцо. Свежий ночной воздух освежил лицо. Сильно пахло мочой и блевотиной. Похоже, славяне и здесь не утруждали себя отойти подальше. Весь нижний венец терема потемнел и намок, от него несло гадостно. Поморщившись, хотел было сойти во двор, но подумал, что обязательно к сапогам прилипнет какая-нибудь дрянь, эти гости изгадили нечистотами все, над чем могли свесить свои задницы. Пока стоял, раздумывая, сзади скрипнула дверь. Асмунд вышел шумный, пахнущий вином, мясом, птицей и печеными карасями. Губы лоснились, обеими ладонями поглаживал живот: -- Люблю повеселиться, особенно поесть... Ты чего через перила свесился как дохлая гадюка? Это не мост, чтобы вниз головой. Если тебе мост нужен, я покажу, а здесь головой вляпаешься в такое, что у всех отобьешь охоту бросаться даже с моста. Ингвар прорычал: -- Асмунд... -- Во-во, это я. Ты уже начал меня узнавать? -- Асмунд, помолчи. Асмунд взял его за плечо, развернул. Глаза старого воеводы были сочувствующие: -- С тобой все в порядке? -- А что? -- огрызнулся Ингвар. -- Да вид у тебя... Глаза вытаращены, волосы дыбом. Я только однажды видел такого. Мы были в горах, воевали дикие племена. Вроде древлян, только в горах. Древляне в лесу, потому так и зовутся, а... постой, почему тогда древляне, а не лесяне?.. Эх, дикари! Даже назваться правильно не умеют! Словом, не так страшны были воины у тех горян... только звались почему-то не горянами, а... тоже дикари! Имя свое не запомнят правильное. Ага, страшны были ихние колдуны. Помню, как один мой друг, неустрашимый воитель, вот как ты, вдруг остановился посреди схватки! Кругом свищут стрелы, звенят мечи, а он вытаращил глаза, волосы дыбом, как вон у тебя. Только что сопли не жует, но и до этого близко, чую... Да и вижу. Ингвар спросил, поморщившись: -- И что же, убили его? Асмунд горестно покачал головой: -- Если бы! -- А что? В полон угодил? -- Хуже, -- ответил Асмунд, и в его глазу блеснула скупая мужская слеза. -- Что может быть хуже? Асмунд покачал головой, вид его был мрачный: -- Околел. Уже после битвы. Покраснел весь, язык вывалил как дурной лось, почернел, а потом упал и ногой засовал... Вот как ты, когда спал сегодня под шкурой. Только язык он высунул совсем черный, распухший, прямо в пасти не помещался! А ну, покаж язык! Покаж, покаж. Эх, ты, даже язык боишься высунуть! Во что превратился... А мы только по его языку и все поняли. Он многозначительно замолчал. Ингвар молчал, набычившись, не хотел дать Асмунду удовольствие расспрашивать. Тот сопел, чесался, смотрел задумчивым взором на темное небо в звездных роях. Наконец Ингвар, рассердившись на себя, что играет в такие игры, спросил грубо: -- Что понял? -- А то. Порчу на него навели. Сам бы он не помер так нагло. Не такой человек! Его по голове молотом бей, а он только оглянется: где это, мол, стучат? И с мечом супротив него не было бойца. А вот супротив порчи устоять трудно. Порча, подумал Ингвар внезапно. Нет, с ним не порча, от порчи должна быть боль и всякая гадость, а он чувствует только сладкую боль в сердце и щемящую тоску. От нее у него начинают дергаться губы, а глаза застилает пеленой. Он никогда не плакал, но теперь кажется, что он, неустрашимый и жестокий воин, готов брызнуть слезами. -- Не знаю, -- сказал он потерянно. -- Ничего не знаю. Я сейчас как в чужом славянском лесу. -- Погоди, -- сказал Асмунд серьезно. -- Стой тут. Я схожу за Рудым. Он порчу сразу видит! Хитрый жук, ему бы самому колдуном быть, да он лучше украдет, чем за труд получит. Дверь за ним хлопнула. Ингвар тупо смотрел вслед, и вдруг как молния блеснула в мозгу. Если порча, то он знает когда это случилось и как! Он лежал в бреду, она поила его какими-то гнусными травами, колдовским зельем. Крыло признался тогда что таких трав не знает! Он представил себе как варила в его шоломе жаб, летучих мышей, толкла вонючую чагу, добавляла траву с могил удавленников, а потом подносила эту гадость к его рту... хотел передернуть плечами, они сами должны были передернуться, но пришло неожиданное тепло от воспоминания, как она поддерживала его голову, как ее пальцы, совсем не пальцы воина, трогали его лоб, и боль тут же отступала. -- Проклятие, -- сказал он с отчаянием. -- Порча... Нет, наваждение. Да, наваждение! Потому что у меня нет ни сил, ни желания от него избавиться. Он стонал, сжимал кулаки, когда дверь бухнула о косяк, а могучий голос проревел с мужским сочувствием: -- Вишь, как его корежит! С похмелья и то не так сурово. Сильные руки ухватили за плечи. Тряхнули так, что голова едва не оторвалась, а зубы лязгнули. Рудый всмотрелся в лицо молодого воеводы, прищелкнул языком: -- Да...надо резать. -- Что? -- ахнул Асмунд. -- Кровь спустить поскорее, а то... гм... прости, это я по привычке. Вчера у Вязоглота корова издыхала, едва успели зарезать. Если бы кровь не спустили, пропало бы мясо... Ты прав, это порча. Асмунд сказал раздраженно: -- Это и без тебя видно. Ты скажи, что делать надо? Рудый оглядел Ингвара критически: -- Ну, ежели продавать багдадским купцам, то деньги получим здесь, а порчу обнаружат только в Багдаде... или по дороге. Хотя нет, это ж Ингвар, он мне как-то жизнь спас! Правда, я его не просил. Ну ладно давай-ка придумаем, чем помочь. Я отвары не очень-то готовить умею. Не пробовал. Но если надо, могу сварить. Асмунд покачал головой: -- Не надо. Я знаю одну бабку... Она отвары готовит такие, что три дня потом рачки лазишь. Рудый в восторге развел руками: -- Он. ее называет бабкой! А вчера еще кликал лапушкой, кошечкой, лебедушкой. Это вот такая... Он нарисовал в воздухе ладонями нечто вроде кувшина с выгнутыми ручками и широченным днищем. -- Бабку, -- подтвердил Асмунд грозно. Он еще не понял, где Рудый отыскал зацепку для насмешки, но засопел, метнул глазами молнию. -- Сколько весен твоей бабке? -- Не считал, -- ответил Асмунд грозно, -- а тебе чего? Да если под шестнадцать, то и в самом деле может вылечить. И если горяча в нужных местах. Асмунд проревел грозно: -- Дурак, и не лечишься! Ей лет восемьдесят, если не сто... или тыщу. И она много видела-перевидела всякого. Такой вылечить или снять порчу -- раз плюнуть и растереть. Ингвар, морщась, поднял руки кверху: -- Прекратите! Где, говоришь, твоя бабка? Асмунд удивился: -- Как где? Известно, где. Где все бабки живут. Я имею в виду не простыв всякие там бабки, а такие вот особенные. Бабки, что умеют и могут. Правда, захотят ли... Но тут уж как договоришься. Мало ли, что восхочет. Такую не принудишь, не застращаешь, И так свой век пережила. А вот подарок ей какой или еще что... -- Где? -- простонал Ингвар в бессильной злости. Сказал с расстановкой. -- Где? Живет? Бабка? -- Где? -- удивился Асмунд. -- Рази я не сказал? В лесу, вестимо. В самом дремучем и темном. Непролазном. Где звери лютые, гады подколодные, упыри и лешие неумытые... Ингвар прервал: -- Мы все теперь в тиком лесу. Где именно? Как к вей пройти? Асмунд смотрел на молодого воеводу сочувствующе. Лицо кривилось от жалости. Рудый предложил с готовностью: -- Хочешь, я тебе найду бабку лет на сто моложе? Рано утром, когда самые лихие гуляки сползли под столы, Ингвар тихонько вывел коня за ворота, там вскочил и вихрем понесся к лесу. Сначала он хотел было отправиться в одиночку. Стыдно было признаться дружине, от какой порчи ищет защиты. Однако идти пешком? Даже, если к бабке ехать на коне, то завалы остановят, а идти дальше пешком -- дикие звери тут же разорвут коня. А пешим и за световой день не добраться обратно. Лес начинался сразу за городом, а дремучий лес -- сразу за опушкой. Местные бабы собирали ягоды по краешку, вглубь заходили немногие, даже охотникам не было нужды забредать в дебри: кабаньи стада даже среди дня устраивали потраву на полях, не ленись -- бей, лоси и олени пасутся по опушке, рябчики и другая птица на каждом дереве. Въехав под сень ветвей, он сразу очутился в другом мире. Воздух здесь холоднее, влажный, дышится легче. Копыта ступают по коричневому ковру из прошлогодних листьев, затем пошел толстый темно-зеленый мох. Деревья стоят мрачные и угрожающие, над головой в ветвях вскрикивают птицы. Другой и настоящий мир, подумал Ингвар. Весь мир покрыт лесом, дремучим лесом. И все племена зародились в лесу, там жили и умирали. Немногим удалось подсечь достаточно деревьев, чтобы затем выжечь и освободить от них местечко, где могли поставить дома, чтобы на крыши падало солнце. -- Ждите здесь, -- велел он. Павка и Боян молча слезли с коней. Павка сразу потел собирать сушняк, ждать придется долго, раз уж воевода пошел смотреть следы лазутчиков, о которых говорил воевода Студен, а Боян занялся конями. Дебри приняли Ингвара как блудного сына. Воздух стал еще плотнев. Запахи земли и зелени, живицы пропитывали все, даже его одежду. Было тревожно, но вместе с тем каким-то чутьем видел за листвой шныряющих зверушек, чуял затаившуюся птаху, а даже мог бы указать место, где под землей, близко к поверхности, прогрызает дорогу крот. Тропка повела в сторону, но Ингвар достаточно походил в лесу, чтобы не пойти по тропе, пробитой зверьем. Дальше были выворотки, от которых свернул налево, впереди потянуло сыростью, и он вышел к маленькому лесному болотцу, Асмунд не обманул. Надо при случае узнать, что медведистый воевода искал у ведьмы. На него такие искания непохожи. Обогнув болото, пробирался сквозь завалы, выворотни, проползал под зависшими валежинами, протискивался между деревьями в три обхвата, как вдруг впереди забрезжил зеленый свет. Он ускорил шаг, черные папоротники хищно хлестали по сапогам. Между деревьями наметился просвет, расширился ему навстречу. Открывалась поляна, широкая земляничная поляна. Все было залито светом, листва блистала изумрудами. С небес падал широкий оранжевый луч, упирался в крохотную избушку. Она была из почерневших от времени бревен, густая трава скрывала нижние венцы. Из трубы вился светлый сизый дымок. Ингвар без нужды провел ладонью по ножнам, нелепый жест, с опаской пошел к избушке. Богов не видывал, как леших и кикимор, колдунов не боялся, но у каждого сильного и здорового мужчины живет опасливое отношение к тем, кого зовут колдунами, ведьмами. Опасливое и малость брезгливое. Как к увечным, которые силой не возьмут, а гадости какой в еду подсыплют или ножом в спину пырнут. С каждым шагом, подходя к бревенчатой стене, чувствовал себя тревожнее. С этой стороны стена глухая, уже пожалел, что идет отсюда, вроде бы подкрадывается. Сдуру могут пырнуть копьем или всадить стрелу. Обошел справа, в той стене оказалось махонькое окошко. Мутный бычий пузырь вдобавок был засижен мухами. На широком наличнике три яркие синички весело стучали крохотными носиками. Ингвара подпустили близко, две все-таки взлетели, а одна продолжала торопливо клевать зернышки, пугливо косясь выпуклым глазом. Ингвар обошел храбрую птичку по широкой дуге, с той стороны, наконец, обнаружил невысокую дверь. Нарочито низко, отметил привычно. Нельзя не склонить голову при входе, а тут тебя и ребенок успеет шарахнуть. Неужто бабка собирается от кого-то отбиваться? Тогда какая из нее колдунья. Он постучал в дверь: -- Есть тут кто-нибудь? За дверью послышался шорох. Ингвар замер, во шорох удалился, словно по ту сторону двери прошло небольшое существо, очень легкое, ничем не пахнущее, но враждебное. Мурашки пробежали по спине Ингвара. Он опять пощупал рукоять меча. Пусть бесполезно, супротив нечисти меч не поможет, во любое оружие воина успокаивает -- Есть кто-нибудь? -- повторил он громче. Уши уловили шорох, словно некто по ту сторону двери взвился вверх. На потолочной балке сидит, что ли, подумал Ингвар со страхом. Ну и бабка! Иль впрямь на метле летает. Или в ступе. Хотя какие ступы в лесу? А травы толочь, так в ту ступку и кулак едва поместится. Он толкнул дверцу, та отвратительно и зловеще заскрипела. Над головой пахнуло воздухом, словно пролетела незримая птица. Он невольно пригнулся. Чувство опасности стало сильнее. Миновав сени, где по стенам были развешаны пучки трав, корешков, связки целебной коры, мешочки с чагой, он толкнул Другую дверь и перешагнул порог. В лицо пахнуло теплом. Исполинская печь занимала треть избы, от нее шли волны сухого жара. От лежанки тянулись полати, там виднелся ворох шкур. -- Есть кто-нибудь? -- повторил он в третий раз, хотя уже видел, что в избе пусто. И в этот момент над головой раздался шорох. Ингвар похолодел, волосы встали дыбом. По спине пробежала, щекоча, липкая струйка пота. Рубиха мерзко прилипла. Ничего не случилось, никто не впился ему в волоса, и он осторожно поднял голову. Отшатнулся: прямо в лицо смотрели хищные желтые глаза. В них была дикость, ненависть лесного зверя к человеку. -- Изыди, тварь, -- проговорил Ингвар дрожащим голосом. Сердце колотилось так, что едва не выпрыгивало. -- Бес бы тебя побрал... Черный кот, размеров немыслимых, злобно осмотрел его, лениво отвернулся и пошел дальше по балке, задевая хвостом потолок. Перепрыгнул на полати, шкуры зашуршали. Кот повозился там, равно пес, укладывающийся на сон, поворчал и лег, вздохнув как лось опосля долгого бега. Со все еще бешено стучащим сердцем, Ингвар прошелся по комнате, огляделся. Он был напуган до икотки, но не мог своего страха выказывать даже перед котом. На воеводу всегда устремлены глаза воинства, особенно молодых ратников. В темном углу под потолочной балкой висели темные грязные мешочки. Ингвар брезгливо и с опаской скользнул по ним взглядом, отшатнулся, догадавшись, что это живые нетопыри. Отвратительные создания ночуют в избе ведьмы! Он не помнил, как выбежал на крыльцо. Воздух показался резким и прозрачным, как вода подземного ключа. Только сейчас ощутил как взмок весь. Дрожащей рукой стер пот со лба, в глазах защипало. Слава богам, не зрят воины. Глава 31 Он сидел на крылечке, когда звериное чувство опасности заставило насторожиться. Через полянку двигалась щуплая седая старушка. Жидкие пряди беспорядочно падали на спину, одета в черное, за спиной мешок. Правой рукой опиралась на клюку, но шаг ее был скор. -- Исполать, добрый молодец, -- сказала она первой. Ингвар встал и поклонился в пояс, как кланяются князю или родителям. -- Добро ли чувствуешь, баушка? -- Спаси бог, -- ответила она, ее запавшие глаза быстро пробежали по витязю. Ингвар ощутил на теле множество мелких лапок, будто бросили в муравьиную кучу, потом это ощущение исчезло, а старуха сказала заинтересованно: -- Заходи в дом, гостем будешь. -- Да я уже заходил, -- ответил Ингвар тоскливо, плечи сами по себе передернулись. -- Здесь теплее, -- согласилась ведьма, -- солнышко всякой твари, даже человеку любо... Было бы так всегда, зачем бы хатки строить. Она отворила дверь, вошла первой. Ингвар обреченно последовал за ней. Запах трав и коры в сенях показался еще мощнее, а в комнате воздух был тяжелым и плотным, хоть топор вешай. Кот радостно мявкнул, завозился на балке, оттуда посыпал сор, во слезть поленился. Кажаны спали, равнодушные ко всему. -- Садишь, испей кваску, -- предложила ведьма. -- Спасибо, не надо, -- сказал Ингвар поспешно. -- Как хошь, -- ответила ведьма, не огорчившись. -- Квас из лесных ягод, он силу и ясность мысли придает. Но тебе-то зачем ясность? Человек не к ясности тянется, а к счастью... верно? -- Да, -- ответил Ингвар, вздрогнув, -- наверное. Он сел на лавку, смотрел, как ведьма вытаскивает из мешка пучки трав, три маленьких лукошка с разными ягодами, связку листьев, развешивает пучки вдоль окна. Лишь потом ведьма отодвинула крышку и зачерпнула ковшиком из бочки темную жидкость. Трепещущие ноздри Ингвара уловили резковатый терпкий запах. Если бы не знал, что готовит из жаб да летучих мышей, а из чего еще готовить ведьме, то не удержался бы, выпил ковш, другой. И превратился бы сам в нетопыря или черного кота, подумал он с содроганием. Нет, лучше терпеть. -- С чем пожаловал? -- спросила ведьма. Ингвар смотрел еще со, страхом, но отвращения не чувствовал, хотя старуха явно общалась, а то и была в родстве с нечистой силой. Хоть и в лесу живет, но выглядит чище и опрятнее, чем многие из княжеской челяди. Лицо как печеное яблоко, но без старческих пятен, язв, а глаза смотрят понимающе, без лютой ненависти к человеку, признающему только светлых богов. -- Да как тебе сказать, бабушка... -- Да так и скажи, -- сказала ведьма словоохотливо. -- Человеку завсегда что-то надобно. Это зверь лесной: наелся -- и на бок. И человек и сытый что-то ищет, стонет, жалуется... Такая судьба человеку -- иметь сердце ненасытное. Ингвар сказал осторожно: -- Так ли? У меня в дружине больше таких, которые сыты и брюхом, и сердцем. -- Да рази то люди? -- отмахнулась ведьма пренебрежительно. -- А с чем ты пожаловал? По чему твое сердце рвется? Ингвар смотрел в ее смеющиеся глаза, внезапно ощутил гнев. И сразу исчез страх перед могуществом лесной женщины. -- Знаешь ведь, -- сказал он горько. -- Чего ж тебе еще? -- Знаю, -- согласилась ведьма. -- Эх, лучше бы ты жаждал власти или богатства! Ингвар смотрел недоверчиво: -- Бабушка... мне всего-то надо совсем пустячок. А заплачу я тебе серебром или золотом, как скажешь. -- А яхонтами? -- спросила старуха внезапно. -- Заплатишь? А рубинами, я больно рубины люблю? И чтоб изумруды еще принес, я их коту дам играться? Голос ее стал сварливым, злым. Ингвар вспомнил глаза Ольхи, острая боль сжала сердце. Стало трудно дышать, грудь свело. В боку кольнуло, а острый шип остался. Перекосившись, он сказал едва слышно: -- Все отдам... Только избавь меня от боли. -- Насовсем? -- Да. -- Жалеть не будешь? -- Нет, -- вырвалось у него. -- Я уже сейчас не человек, а полчеловека. Ни на что не годен, все о ней думаю. Для меня еще вот так... может быть, не дожить до конца недели. Старуха смотрела испытующе, потом ее взор смягчился. Все еще сварливо, но чуткое ухо Ингвара уловили нотки сочувствия, буркнула: -- Ладно. Если все отдать сулишь, то в самом деле, приспичило. Бывает, даже крепкие витязи мрут от такой муки, как мухи в осень. Жалко, вон ты какой вымахал большой и красивый. Отвернулась, неспешно перебирала пучки с травами. Ингвар смотрел в сгорбленную спину с бессильной ненавистью и надеждой. Даже если придется пить отвар из жаб и летучих мышей, все вытерпит. Только бы снять древлянское колдовство с сердца! -- Подействует сразу? -- Сразу, как только, -- ответила ведьма туманно. -- Прежде чем выпить, тебе все равно понадобится вернуться, взглянуть на эту женщину... Она красива? -- Нет, -- вырвалось у Ингвара. -- Нет! В том все и дело!.. Это колдовство, я околдован! -- Ты это знаешь? -- Чую. Иначе, почему у меня так болит сердце? Почему я иссыхаю на глазах? Уже мои воины замечают. Еще не говорят, но я вижу, как смотрят. Да и какой я воевода, если не о битвах думаю, а об этой рыжей... -- Рыжие богам угодны, -- заметила ведьме.. -- Рыжие все ведьмы, -- возразил он горячо. -- Ты тоже наверняка была рыжей! Теперь не разглядишь, а она сейчас в самом расцвете своей злой красоты. -- Так она красива? -- Нет, -- повторил он зло. -- Это колдовство, а не красота! Красивыми могут быть только маленькие женщины с золотыми волосами... до пояса, а то и до пят. А глаза чтоб голубые или карие... А эта -- здоровая как конь, рыжая, глаза серые, но от злости могут становиться зелеными, как у твоего ката. Злая, того и гляди укусит или хотя бы поцарапает. И если мое сердце болит по ней, то что это, если не порча? Ведьма поставила на огонь глиняный горшок, налила воды и набросала трав и листьев. Ингвар смотрел жадно, даже сглотнул слюну. Запах от трав терпимый. Может быть, его случай совсем простой, даже не понадобится добавлять в горшок жаб, кажанов, жуков и мух... -- Рубины мне ни к чему, -- сказала ведьма, не поворачиваясь. -- А серебряные гривны возьму. Имеется? Ингвар торопливо развязал калитку. Ведьма бесстрастно смотрела, как он достал серебряные прутья, но во взгляде все же блеснуло одобрение, когда он швырнул на стол, не торгуясь. Либо богат, либо припекло так, что света белого не видит. А, скорее всего, и то, и другое. Когда варево было готово, ведьма налила в крохотную баклажку с лесное яблоко размером, заткнула деревянной затычкой: -- Держи! Ингвар принял трясущимися руками: -- А когда пить? -- Как вернешься. -- Может быть, сразу? -- взмолился он жалким голосом. -- Сейчас? Мочи нет! Я еще добавлю, только кивни. Ведьма непреклонно покачала головой: -- Подействует, если будешь тверд духом. -- Я тверже своего же слова! -- Нет, сейчас ты слаб, аки весенняя муха. Ты должен вернуться, взглянуть ей в глаза. Именно в ее колдовские глаза! И уже потом, если все еще будешь тверд, пей отвар. И лишь тогда всю твою... твое наваждение как рукой снимет. Ингвар бережно спрятал драгоценную баклажку на груди. Сердце стучало часто, захлебываясь, словно его трепала лихоманка. Его снова бросило в пот, и он впервые почувствовал, насколько же ослабел, если задыхается и потеет от малейших усилий. -- Благодарствую, бабушка, -- сказал он от всего сердца. -- Ты мне вернула жизнь. -- Не знаю, -- проворчала ведьма и добавила странно. -- Может быть, отняла... Не вздумай вылакать по дороге! Как бы не щемило, как бы не горел в огне, потерпи, пока не увидишься с нею. Отвару тоже помощь надобна. Будешь тверд, подсобит. А слабым сами боги не помогут! Как он ломился обратно, не помнил. Павка потом рассказы вал, что как озверевший лось в весенний гон. Треск и топот бежали впереди его за версту. Сперва решили было, что лазутчики лазутчиками, а он случаем на бабку наткнулся да содеял что лихое, а теперь за ним ее кот гонится, а то и нетопыри клюют в темечко. Потом решили, что бабка клад указала, а он спешит вырыть, пока хозяйственный Асмунд не дознается. Боян успел даже коней поймать, седлать начал. Молодой воевода всегда добивался того, за чем ходил, и гридни уже знали, что сейчас поскачут обратно. Когда Ингвар показался из-за деревьев, Павка заливал костер, откинувшись назад и широко расставив ноги, а Боян уже повел коней встречь воеводе. Он о неодобрением оглянулся на Павку: -- Боги накажут за невежество! -- Поленятся, -- оскалил зубы Павка в наглой усмешке. -- Мы теперь у славян, а здесь боги ленивые. -- Боги долго терпят да больно бьют! -- То хазарские. А эти не мелочные, поди. Ингвар, отводя взгляд, вскочил на подведенного ему коня, подобрал поводья. Гридни поспешно садились в седла. Захочет воевода сказать, отыскал ли следы, скажет сам. Но может быть дело тайное, к примеру -- узнать что задумал хазарский каган. Лесная дорога пугающе быстро бросалась под копыта, норовила ускользнуть на поворотах. Копыта стучали глухо, эхо тут же исчезало в дуплах и среди корявых ветвей. Дружинники резко бросали коней в стороны, следуя всем изгибам, прижимались к гривам, когда над головами проносились острые сучья, ветви хлестали по сапогам и конским бокам, но мчались так же стремительно, оставляя за собой запах свежей листвы и растоптанных на обочине тропы ягод. Кони шли лихим наметом, радуясь, что темный лес остается за спиной, а впереди вот-вот вынырнет солнце, уже чувствуется его дыхание, луг, будет колодезная вода и сочный овес в кормушках. Ингвар незаметно, или думая, что делает незаметно, щупал баклажку, и сразу же сказывалось действие колдовского отвара: он чувствовал облегчение, чуть ли не щенячью радость. Пир в тереме Ингвара продолжался, время от времени вспыхивая с новой силой, как костер, в который подбрасывают новые охапки хвороста. Под утро Ольха потихоньку ускользнула из-за стола. Ее все еще трясло, даже руки дрожали. Да, замысел Ингвара и великого князя осуществился. Ее выдали замуж здесь в плену. Вернее, обручили. Но мало надежды, что дальше что-то сорвется. Русы упорны и настойчивы во всем. Если она сама что-то не предпримет... Но дело в том, подумала она смятенно, что ей самой не хочется ничего предпринимать. В плену из княгини превратилась дерева в женщину, которая борется за свободу, а теперь даже за свободу не бьется... Как-то незаметно вкралось желание ничего не делать, дождаться дня, когда этот бритоголовый с серьгой в левом ухе снова схватит ее сильными руками. Прижмет к груди, вопьется твердыми горячими губами в ее губы, что сразу же начинают таять как воск. Она ощутила, как горячая краска то ли удовольствия, то ли стыда снова прихлынула к щекам. Что я делаю, подумала она смятенно. Я живу, как простолюдинка. Это они слепо следуют своим желаниям. Они рабы не только князей, но и своих "хочу". А настоящие женщины позволяют себе лишь то, что не ранит их чести и достоинства. У них больше запретов. А она не только настоящая, но еще и княгиня! И пока еще не предавшая свой народ. Пока еще. Отсутствие Ингвара она заметила на пиру сразу же, не удивилась. Его ненависть к ней, древлянке из враждебного племени, только усилилась после обручения, если там есть куда усиливаться. А великого князя возненавидит вовсе. Еще бы! О женитьбе не помышлял, а когда возжелает, то явно будет сватать царградскую царевну, не меньше. Или из этой, как ее, Бухары. Сейчас либо пьет в одиночестве, чтобы ее не зреть, либо ускакал к девкам, чтобы полечили уязвленную гордость. Она стиснула кулачки. Почему-то мысль, что этот враг ищет утешения у дворовых девок, пусть даже у боярских дочерей, ожгла как вылетевший из костра уголек. Впрочем, разве он лучше других мужиков? И что бы он не говорил о различии между мужчинами и мужиками, он ведет себя как простой мужик. Сон не шел долго, несмотря на усталость. А когда забылась коротким неспокойным сном, и тогда ее пальцы сжимались, ноги подергивались, а губы складывались, словно пыталась выговорить чье-то имя. Ее не тревожили, проснулась сама. Снизу доносился достоянный шум, там пели и плясали, звенело железо. Кто-то с кем Дрался на мечах, на потеху или за что-то оскорбившись, слышались подбадривающие голоса. Она сошла по другой лестнице, прокралась мимо распахнутых дверей главной палаты. Оттуда пахнуло таким мощным запахом вина, медовухи и браги, что Ольха пошатнулась. Еще и ароматом крепкого мужского пота: за столами трудились не менее усердно, чем на ратном поле. На заднем дворе резали скот, потрошили птицу, жарили тут же на кострах, в очагах, пекли на камнях, жарили на вертелах. Зверята строго поучала молодую девку: -- Птицу надо покупать свежую, поняла? Мало ли что, несвежую отдают почти задаром! У свежей птицы глаза полные и блестящие, кожа сухая, не скользкая. И везде одинакового цвета. У молодой птицы грудная кость гнется во вое стороны, кожа белая, а волоски короткие, их мало. Жир белый, а не желтый... Запомнила? Девка кивала, глаза были вытаращены: -- Да-да, белый, а не желтый... -- То-то. Когда потрошишь, смотри не раздави желчный пузырь. Иначе мясо пропитается страшной горечью. Даже собаки есть не станут. Если же ненароком раздавишь, то спешно прополоскай в нескольких водах... а потом отдай челяди. В главную палату не неси! -- Да-да, все сделаю, матушка! -- Чтобы мясо птицы было свежим и нежным, надо резать за несколько дней, затем повесить в холодное место. Ну, а ежели время не терпит, как вот сейчас, то влить им в клюв уксуса, запереть, но так, чтобы могли двигаться. Через два-три часа зарезать, выпотрошить и готовить. Мясо будет чрезвычайно рассыпчато и вкусно. Глаза девки были ошалелые, вряд ли запомнила хоть половину из того, что сказала опытная ключница. Ольха пожалела, вметалась: -- День добрый. Зверята. Добро ли почивала? Зверята оглянулась, похожая на лютого зверя, но, узнав Ольху, расплылась в улыбке. Всплеснула руками: -- Ты чегой-то встала? Я велела девкам ходить на цыпочках, буде окажутся близь твоей комнатки. -- Не спится, Зверята. Гостей много. Глаза старой ключницы были хитрые: -- Что не говори, но мы, женщины, все равно не забываем... -- Чего? -- насторожилась она. -- Что мужчин надо кормить. Своих, чужих, заезжих, даже врагов. Без нас запаршивеют, исхудают, коростой зарастут. И в таком тряпье ходить будут, что ворон вместо пугал доведут до икотки. Что-то не так здесь? Ольха помялась, не хотелось снова влезать в чужое хозяйство, один раз уже поддалось этому женскому чувству, так тут же русы решили, что гордую древлянку покорили, подчинили и могут сесть на шею и ножки свесить. -- Зайцы, -- сказала она, наконец. -- Что с ними? -- всполошилась Зверята. -- Да так... В ваших краях они не водятся? -- Как не водятся? Зайцы везде водятся, -- ответила Зверята. -- Правда, у нас больше рыбу умеют готовить. Такое жарят, пекут и варят, что свои пальцы проглотишь, не заметишь... А зайцы? Зайцы попадутся, едим. Просто жарим и едим. Ольха с облегчением засмеялась: -- Тогда понятно. А я уж решила, что лезу в чужие секреты. Зверята, зайцы вообще все -- самые вкусные -- это горные, а в низинах похуже. А твои люди купили низинных. Русак всегда вкуснее беляка. От заморозков до середины зимы -- самые вкусные. Зайцев лучше добывать... или покупать молодых. До года. Чтобы узнать вкусность, надо переломить переднюю лапку. У молодых сочных зайцев -- толстые колени, короткая и толстая шея. Старые зайцы длинные и худые. Заяц должен пролежать в шкурке не меньше трех дней, а потом, не снимая шкурки, надо его выпотрошить. За два дня до такого вот пира отрезать лапки и начать стягивать шкурку от задних лап, выворачивая кожу и доходя так до ушей. Счистить сгустившуюся под кожей кровь. Снять несколько пленок, которыми покрыт заяц. Последнюю кожицу снять осторожно, ножиком, чтобы не повредить мяса. Голову и передние лапки отрубить вовсе... Зверята кивала, в глазах было расчетливое выражение. Запоминала, что-то прикидывала, загибала пальцы. -- Жарить их столько же? -- Да. Перед жарением вымыть, очистить, натереть солью... Да-да, сразу натереть, а не потом солить, когда снимешь с вертела! Дать подрумяниться, пока споешь дважды о храбром Мраке и верном Кузнечике. Зверята широко улыбнулась: -- Чувствую, теперь гостей вовсе из-за стола не выгонишь! А тебе, княгиня, лучше бы показаться в гостевой палате. Хозяин куда-то ускакал, а ты... -- Что я? -- Ну, -- замялась Зверята, -- раз обручены, должна как-то заменять. Другая бы не смогла, я таких женщин не знаю, а ты сможешь. И все гости тебе рады. Ольха покачала головой: -- Я помню, кто я здесь. И не называй меня княгиней. Глава 32 Она бесцельно побродила по двору, где все заволокло дымком, пахло паленым пером, подгорелым мясом, смолистыми дровами и сдобными кореньями. Постояла возле дюжего парня, тот на ее глазах зарезал крупного молодого кабанчика опустив в кадку с холодной водой, потом чуть-чуть подержал в кипятке, осторожно соскоблил ножом, чтобы со щетиной не слезла и кожа, опалил соломой. Быстро и умело разрезал от шеи, выпотрошил, вымыл. Ольха удивилась, что он не добавил ни кореньев, ни ароматных листьев, ни душистой травы, но когда присмотрелась, поняла. Сам по себе подсвинок был настолько нежен и сочен, что все травы только могут отбить его нежнейший вкус. Парень оглянулся, подмигнул: -- Угадай, для кого? Ольха наморщила нос: -- Для воеводы Асмунда? -- Точно. Он так жрет, что для него и готовить одно удовольствие. Она некоторое время смотрела, как свиненок быстро зажаривается, распространяет вкусные запахи. Парень не давал стечь жиру, кожица зарумянилась, стала коричневой, пахла одуряюще, и у Ольхи тоже потекла слюна, когда представила, как захрустит эта корочка под пальцами Асмунда, как из-под нее вЪ1-рвется облачко одуряюще пахучего пара, а сочная жижа потечет, потечет... -- Когда изжарится, -- напомнила она, -- не забудь прорезать ножом спинку до кости. Кожа останется сухой и не потеряет сочного хруста. -- Я не рус, -- ответил парень гордо, -- наше племя только тем и жило, что диких свиней на своих полях били. Даже в лес ходить не приходилось! Умеем готовить их по-всякому. Я этого начиню гречневой крупой-ядрицей, подрумяненной, прожаренной в масле, а вон того... видишь моя бабушка готовит?.. поросячьей и телячьей печенкой. Тоже прожаренной, истолченной с маслом, луком и чесноком. Асмунд еще и третьего запросит! Бабушка молодого повара, сухонькая сморщенная старушка, часто переворачивала тушку, прокалывала самую толстую часть, проверяя готовность, но все еще выступала кровь, и она поливала квасом, еще больше умягчая сочное мясо. Улыбнулась Ольхе беззубым ртом: -- Милая ты моя, лесная красота! В ее голосе было столько участия, что Ольха спросила тихо: -- Как вам здесь? -- С русами? -- догадалась старуха. -- Да свыклись. Я ведь и до них тут работала. Как сейчас помню, когда ворвались в город. Этот Олег хитростью захватил город! -- Как? -- Хитростью да подлостью, -- повторила старуха с нажимом. Глаза ее блеснули старой враждой. -- Кияне не знали нашествий со времен... даже не знаю. Говорят, вообще никогда и никто не захватывал наш город! Ольха спросила осторожненько: -- А как же... Аскольд и Дир? Старуха посмотрела с такой злостью, что Ольха невольно отшатнулась. До этого казалось, что местные притерпелись к русом, относятся уже равнодушно. Правда, она и разговаривала только со Зверятой. -- Те вошли без оружия, -- почти выкрикнула старуха. -- Их была горстка!.. Даже если бы и хотели захватить город, как бы сумели? Потому и не пытались. Вообще шли в Царьград наниматься на службу. У нас попросились пожить с неделю, починить ладьи, купить еду на дорогу... А потом как-то внезапно напали хазары. Прямо в поле похватали молодых девок, парням повязали руки. Наши не успели за мечи схватиться, а эти русы, что оказались вблизи, вскочили на коней и ринулись в бой. Хазары не ожидали пришельцев, сразу и добычу выпустили, и сами, кто успел, восвояси... Тогда Аскольда спасенные от полона на руках в город принесли! А на другой день вожди и волхвы посоветовались и говорят русам: что искать в далеком Царьграде? Оставайтесь у нас. Будьте князьями, пусть ваша дружина стережет град. Мы и своих парней в нее дадим. И прокормим! -- И что ответили русы? -- спросила Ольха, затаив дыхание. -- Не все соглашались остаться. Аскольд сам рвался в Царьград, где сердце мира, где чудеса и теплые моря. И многие из русов настаивали идти туда. Только мудрый Дир, он был постарше и спокойнее, сказал насчет синицы в кулаке, как-то переломил остаться. Правда, с десяток все же ушло, но остальные остались и жили в городе по нашей правде, обид не чинили. Девок брали наших в жены, да не умыканием силком, как у вас, древлян, и не умыканием по. сговору, как у тиверцев, даже не по-полянски: то-исть, по уговору с родителями, а по-своему: по любви и согласию. Это нашим девкам вовсе по душе пришлось. А дети их, уже были не русами, но и не полянами, а звались русичами. -- По любви и согласии, -- пошептала Ольха. -- Это у них в самом деле закон такой? -- Да, -- признала старуха нехотя. -- Да только недалеко с таким законом пойдут. Разве ж не родителям с их опытом виднее, кого с кем повязать? В общем, так мы жили, пока однажды не пришли еще лодьи. Всего три. Еще издали наши дозорные видели, что там груда мехов, связки шкур, и богатые купцы. Потому и не подняли тревогу. А те, пристав к берегу, просили призвать князей. Аскольд и Дир явились, и тут все наши увидели, как те переменились в лице, когда увидели человека в лодье. Тот и был страшный князь Олег! -- Но как он захватил город? -- С ним был мальчонка. Олег указал на него и рек: "Вы не княжьего рода, а вот он -- княжьего. И он должен править этим градом". Аскольд и Дир схватились за мечи, оба были отважные и сильные витязи. Но Олег, это сущий зверь, сам прыгнул на них с мечом... Дальше было страшно, но просто. Олег в поединке убил их, хотя те дрались взвоем против одного, а его русы, что прятались под шкурами, тем временем бросились к воротам. Не давали закрыть, пока подоспели другие ладьи, полные воинов. Так ваш великий город пал под их мечами. Пали и все русы, которые защищали Киев от Олега. Ольха спросила после паузы: -- Эти русы, русы Олега... тоже берут женщин только По любви? Старуха взглянула с подозрением, что-то спрашивает об одном и том же: -- Да. Но только теперь русов ненавидят. И редкая женщина отвечает на улыбку руса. Вот она зацепка, подумала Ольха лихорадочно. Их закон -- только по любви, а ее отдают насильно! Или на пленниц это не распространяется? Все равно, надо с кем-то поговорить. Со Студеном, он опять посматривает так, будто хочет поговорить. Или с добрым Асмундом. Даже с хитрым Рудым можно... -- Страшные люди, -- прошептала она. -- Страшные, -- подтвердила старуха с готовностью. -- Колдуны! -- Даже колдуны? -- переспросила Ольха, по телу пробежала дрожь. Конечно, колдуны, недаром же в его присутствии совершенно не помнит, что лепечет, ее бросает то в жар, то в холод, не может не смотреть в его глаза, а когда смотрит, то готова либо убить его, либо броситься на шею. Это наверняка значит, что ее обереги борются с его колдовством. Однако их сила постепенно слабеет в борьбе с его темными чарами! -- Колдуны, -- сказала старуха убежденно. -- Иначе как бы побили наших богатырей? -- Они сильны, -- признала Ольха неохотно. -- Но не настолько, чтобы победить все наше войско! Русов явилась горстка, но они побили, побили всех! Так не бывает. Ее старческие глаза блеснули свирепой гордостью. Она, судя по