ее глазам и учащенному дыханию, перенеслась в те славные годы, когда здесь еще не было захватчиков. И когда они явились, когда хитростью ворвались в город, была великая сеча... И многие славянские витязи показали себя равными богам войны, многие были как пардусы легки и отважны в бою... Она не простого рода, подумала Ольха. Простолюдинка так долго не хранит зло. Этой было что терять. Она все еще не привыкнет, что стала простой челядницей. -- Ты не полянка, -- сказала старуха внезапно. -- Когда-то наши племена бились смертным боем... но сейчас не до вражды и кровной мести. Тем более, что никто не вспомнит даже, из-за чего началось. Сейчас вы, древляне, такие же. И я как-то хочу помочь. Ольга смотрела недоверчиво. Потом вспомнила, что у челяди везде глаза и уши. Челядь иной раз знает больше живущих в доме бояр или князей. -- Помочь бежать? -- Бежать? -- переспросила старуха с недоумением, словно только сейчас услышала такое незнакомое слово. -- Разве отсель убежишь? Я слышала, что земли древлян за тридевять земель, а по дороге к ним надо пройти три десятка племен, а там везде отряды русов... -- Сколько же у них войска? -- усомнилась Ольха. -- У страха глаза велики, -- призналась старуха. -- Но тебе все равно не пройти. Даже здесь не выйти. Русов мало, но они в самых нужных местах. Это они умеют! Где наши скопом, там у них иной раз один управляется. -- Так в чем же... -- У меня сестра -- колдунья. Про нее говорят, что по ночам в кошку перекидывается и чужих коров ходит доить, но это враки. А вот как она тучу как-то от нашего поля отогнула, я сама видела! Я попрошу дать тебе оберег. А то и отвар какой нужный. Ольха ощутила, как горячая кровь, густая, как кипящая смола, хлынула ей в лицо. Она стиснула кулачки и прижала к груди: -- Правда? У нее есть средство? -- Есть, -- подтвердила старуха с гордостью. -- Эх, мало у нее силы. Она сейчас готовит обереги и супротив других. А пока что у нее есть только против самых главных. Ну, самого Олега, Асмунда, Рудого, Ингвара... Сердце подпрыгнуло. Ольха спросила дрожащим голоском: -- Ингвар... тоже среди главных? Старуха проворчала, на сморщенном лице была смесь ненависти и восхищения: -- Он хуже всех. Тем, что хорош. Ольга раскрыла глаза шире: -- Как это? -- Кому не нравится отвага? -- сказала старуха нехотя. -- А это в нем признают даже враги. И в слове тверд. Если дал, сами боги не заставят отступиться. Таких уважает даже подлая в клятвах дрягва... Ест то, что и ратники, спит в походах на конской попоне, первым бросается в бой, последним выходит. В его Дружине русов, стыдно сказать, меньше трети. Ольга охнула: -- Как так? -- За ним идут и наши дурни, -- признала старуха с той же неохотой. -- Молодые, подвиги им подавай... Правда, не только поляне польстились. Там и кривичи, тидричи, есть даже урюпинцы... От племен своих отказались, от богов родимых! Идут за этим кровавым псом... аки за новым богом! Тьфу! Ладно, милая. Завтра вечерком жди. Я обернусь быстренько. Сестра хоть и за городом, но сразу за днепровскими кручами. Ну там, где Днепр рэвэ ревучий. После ее ухода Ольха снова не находила места. Если в дружине Игоря больше местных, то могли бы сговориться и перебить всех? Например, сонных. Так почему же не сделают? Не по трусости же? Даже поляне и тидричи, хоть и враги древлян, но их можно обвинить в лени, тупости, но не в трусости! Когда раздался стук копыт и прогремели радостные крики челяди, она ощутила, как учащенно забилось ее сердце. Донесся звучный голос Ингвара, немного хрипловатый с дороги. Тут же снова застучали копыта, и кто-то бегом, звучно шлепая лаптями, бросился в сторону конюшен. Заходящее солнце показывало, что хозяина крепостницы не было почти весь день. Выглянула украдкой, отроки по двору уже бегом водили трех коней. Вороного жеребца она узнала, а еще двоих, похоже, видела под Павкой и Окунем или Боянем. Значит, он ездил развлекаться... или утешаться не один. Она отпрянула от окна, отбежала к противоположной стене. Словно бы внутренним взором видела, как он бежит через сени, чуб развевается сзади, в глазах яростный огонь, затем стремительно несется вверх по лестнице, так непохожий на древлянских бояр, что даже в палатах стараются двигаться важно и величаво. Вот врывается на верхний поверх, где видна ее дверь... Она слышала нарастающий грохот его сапог. И когда дверь с грохотом распахнулась, древлянская княгиня с надменным видом сидела за столом. Перед нею лежали деревянные дощечки, летописи, свертки бересты. Она рассматривала их настолько усердно, что не подняла голову даже на грохот подкованных сапог. -- Добрый вечер! -- проревел он злым голосом. Она ответила, не поднимая головы: -- Только что виделись. Его голос был сдавленным от ярости: -- Только что?.. Это было еще вчера! -- Да? -- удивилась она. -- А мне казалось, что врываешься сюда сто раз в день. Как будто не помню, что я в плену, а ты -- мой тюремщик. В ее голосе было столько отвращения, что его будто ударили льдиной. Хрипло произнес: -- Я сегодня был за сорок верст отсюда... Но я пришел не за этим. Она медленно подняла голову. Он стоял перед ней напряженный, раздвинув ноги. Лицо было злое, но на этот раз на нем проступило странное облегчение. Он прямо впился своими синими глазами в ее ясные серые, смотрел жадно, будто пытался увидеть в них ту жилку, дернув за которую, можно умертвить сразу. Так, скрестив взгляды, они замерли. Наконец Ингвар медленно вздохнул, с удивлением чувствуя, как раздвигается сведенная судорогой грудь. Легкая волна тепла прошла по всему телу. У меня есть отвар, напомнил он себе счастливо. Я могу освободиться от ее темной колдовской власти! Она с удивлением и беспокойством видела, как в его глазах разгорается злое торжество. Губы дрогнули и чуть раздвинулись в усмешке. -- Князь послал гонца в твое племя. -- С чем? -- спросила она, сразу похолодев. -- Догадайся. -- Он это сделал... И вы думаете, что мое племя покорится? Да мои братья... -- Они еще сосунки, -- напомнил Ингвар пренебрежительно. -- У них есть наставники, -- возразила она горячо. -- есть воеводы. С одним из. них ты разговаривал. Они возьмутся за оружие! Его рука дернулась к поясу. Калитка топорщилась от баклажки. Выпить прямо сейчас, мелькнуло в голове. Нет, выкажет слабость в ее присутствии. А для нее это лишний повод торжествовать. -- Увидимся за трапезой, -- буркнул он. -- Разве пленница может перечить? -- сказала она. Он стиснул зубы так, что перекосилось лицо, повернулся и почти бегом вышел. Дверь хряснулась о косяк так, что посыпалась труха, а потолочные балки заходили ходуном. Уела, подумала она, но прежнего торжества не ощутила. Или не столь сильное. Почему-то его бесит, когда она называет себя пленницей. Тем более, что когда это заметила, то стала упоминать чаще А Ингвар почти бегом поднялся в свою комнату. Павка распахнул перед ним дверь, Ингвар рявкнул: -- Я устал, отдыхаю! -- Понятно, -- ответил Павка. -- Муха не пролетит! -- Главное, никого не пущай ко мне. Он захлопнул дверь и, не раздеваясь и не садясь, торопливо сорвал с пояса калиточку. Баклажка набралась его тепла, пробка разбухла, ни капли не было потеряно за бешеную скачку. На широкой ладони баклажка выглядела крохотной, но отвар в ней обещал спасение. Пальцы сами по себе ухватили пробку. Он чувствовал шероховатую поверхность дерева, его тепло. -- Сейчас, -- сказал он, -- сейчас... Но пробка оставалась на месте, и он чувствовал, что не торопится ее вытащить. Это раньше, когда спасение было далеко, он отчаянно торопился то ли выпить отвар, то ли обвешаться оберегами, то ли вообще уйти в волхвы. Но сейчас, когда вот он, отвар, сам уже почувствовал облегчение и некоторый стыд. Мужчина должен выстаивать без колдовства. Правда, она сама навела на него порчу, но обереги как-то предохраняют. После паузы он замедленными движениями, словно удивляясь себе, вложил баклажку на место. Она предохраняет и оттуда. Пусть не так сильно, но и он должен бороться против подлого колдовства! Если научится бороться, это может пригодится на войне. Во имя создания великого государства по имени Новая Русь. А если начну сдавать, сказал себе, чувствуя себя как-то странно, будто не выстоял-- в борьбе с колдовством, а как будто поддается ему, то тут же выпью ведьмин отвар. Даже если вокруг будут Дружинники, князь Олег и все волхвы Киевской Руси! На виду у всех.  * Часть третья *  Глава 33 Ольха заметила, что после объявленной помолвки за ней следить стали меньше. Не подавая виду, чаще начала выходить во двор, смотрела, как готовят еду, выносят из подвалов сыры, солонину. Побывала у колодца, никто не остановил. Значит, не думают, что кинется вниз головой. Осталось приучить тюремщиков к тому, что посещает коней. Мол, следит, чтобы кормили отборным овсом или пшеницей, поили ключевой водой. А потом только бы оказаться вблизи ворот! Бабка молодого повара не появлялась. Ольха извелась, два дня минуло, но когда в ее дверь поздно ночью поскреблись, сердце екнуло. Сперва мелькнула сумасшедшая мысль, что снова явился этот кровавый пес, сильный и яростный пес, могучий, который первым вступает в бой и последним уходит, у которого такие сильные и горячие руки... Она покраснела, торопливо отворила. Старуха проскользнула мимо неслышная, как летучая мышь. От нее пахло ночью, сыростью и болотными травами. Ольха задвинула засов, прислушалась. За дверью переговаривались мужские голоса. Стражи не спали. -- Принесла? -- Милая, все для тебя сделано. Старуха шебуршалась, суетливо рылась в складках одежды. На ней была накидка из шкуры мехом наружу, в ней сама походила на лесного зверя. Наконец извлекла калитку, а уже оттуда -- деревянный оберег на толстой нитке. Ольха узнала грубо нацарапанный лист папоротника, затем тускло блеснул отполированный бок темного камня. -- Здесь, -- сказала старуха благоговейно. -- Одной капли хватит, чтобы ты выстояла супротив их чар. А двух и коню хватит! -- А коню зачем? -- не поняла Ольха. -- Да это так говорится. У русов. Мол, подействует сразу! Жгучий отвар, поняла Ольха со страхом. Все проест, окромя камня. Как бы не пропекло насквозь... Хотя разве такая жизнь лучше? Она бережно приняла в обе ладони тяжелую нагретую телом старухи баклажку. Пробка на удивление тоже из камня, только красного. Притерта так плотно, что Ольха едва-едва уловила запах -- пряный, напоминающий о темном лесе с его муравейниками, живицей, остро пахнущими трухлявыми пнями. -- Пить сразу? -- Можно разбавить в воде, -- рассудила старуха. -- Дабы губы не попечь. Но можно и сразу. Только не держи во рту, а сразу глотай. Ольха в нерешительности попыталась открыть пробку: -- Туго как... -- Это чтоб не пролилось, -- ответила старуха. -- Бабушка, -- сказала Ольха с благодарностью, -- чем я могу тебе заплатить? Только скажи! -- Мне боги заплатят, -- ответила старуха строго. -- Скоро ответ перед ними держать. Надо хоть что-то доброе успеть сделать! И ушла, оставив Ольху в радостном смятении. Снизу доносился в реве голосов и лязг железа. Воеводы и дружинники, захмелев, все чаще хватались за оружие. Одни, чтобы показать как лихо умеют обращаться, другие вспоминали старые обиды, третьи затевали новые ссоры, ибо что за пир без драки и крови? Ольха в отсутствие Ингвара проскользнула в его комнату. Сердце колотилось, уши ловили все звуки в коридоре. Постель скомкана, словно полночи ворочался с боку на бок, на столе кубок с остатками вина. А на стене, завешанной толстым ковром, холодно и загадочно блещут мечи, топоры, шестоперы, клевцы, кинжалы... Даже мечи такие, каких отродясь не видывала: черные, как ночь, прямые и длинные, другие же загнутые, третьи только с одной острой стороной, а на другой как острые зубы блестят зазубрины... Ей показалось, что слышит шаги. Торопливо сорвала узкий кинжал, самый неприметный, зато в ножнах на простом ремне, подбежала к двери, но шаги приближались. Не зная куда спрятаться, она отбежала за ложе, присела с той стороны. Благо одеяло сползло до самого пола. Дверь распахнулась, по шагам она узнала Ингвара. Он что-то взял, вышел, но она долго сидела на корточках, чувствуя, как колотится ее сердечко. Торопливо опоясалась, ножны слегка оттянули пояс. Она вытащила кинжал, с восторгом и удивлением оглядела узкое лезвие, черное, как ночь. Черный булат, вспомнила рассказы бывалых воинов, а ее отец называл этот металл черной бронзой. Вроде бы мечи из черной бронзы крепче харалужных, только секрет этого металла погиб... Торопливо выскользнула в коридор, пробежала на цыпочках до своей комнаты. На поясе чувствовалась приятная тяжесть. Остаток дня тянулся нескончаемо долго. Она уже возненавидела это бесконечное застолье, когда только едят и пьют, когда однообразие пытаются разукрасить драками, боем на мечах, во пришел вечер, настала ночь, она, наконец, встала из-за стола и, сославшись на усталость, неспешно отправилась наверх. Она чувствовала тяжелый взгляд Ингвара, отчего спина ее выпрямилась гордо и надменно, а по телу пробежала невидимая для Ингвара сладкая дрожь. Поднималась медленно, как подобает княгине, слышалачкак притихли гуляки, и знала, что выглядит великолепно. В своей комнате сделала вырез на платье чуть глубже, но так, чтобы это выглядело как бы нечаянно, добавила масла в светильники. Вытащила из-под подушки кинжал в потертых ножнах, прицепила к поясу. От возбуждения горели щеки. Она не находила себе места, вставала и подбегала к двери, прислушивалась, но когда в коридоре послышались знакомые шаги, она могла их отличить из тысячи, то уже сидела у окна, оранжевый свет падал на ее очень спокойное лицо. Ингвар вошел тяжелый, огромный. Его черная тень угрожающе заметалась по стенам. Глаза его угрюмо смотрели из-под сдвинутых черных бровей. На лбу залегли тяжелые морщины, такие же горькие складки прорезали лицо у рта. -- Я не знаю, -- сказал он с порога, -- зачем это сделал великий князь... Он считает, что... Взгляд его упал на ее пояс. Если древлянка и родилась в рубашке, то вряд ли на рубашке был еще и пояс с пристегнутым кинжалом. А сейчас рукоять кинжала в скромных ножнах торчит прямо под ее ладонью Он оглянулся. На ковре осталось темная полоска в том месте, где висел кинжал. Ингвар поморщился: -- Тебе это не поможет. Ольха ощутила, как невольно ощетинивается: -- Да? Подойди, посмотрим. Он сделал быстрый шаг, импульсивный, необдуманный, отвечая на вызов, ибо без труда перехватит ее тонкую руку... Со сдавленным проклятием остановился. Он пришел не за тем, чтобы ссориться. Если спровоцирует, испугает или разозлит, это новая вражда, злоба. Дурак, сказала она про себя. Почему остановился? Боишься? Пусть даже замахнусь, неужели не перехватишь мою руку, не выдерешь из кулака рукоять ножа? И тогда можешь снова прижать меня к своей груди, вопьешься горячими губами в мой рот... Она ощутила, как кровь горячими толчками стала нагнетаться в ее щеки, делая их пунцовыми, губы темнеют и напухают, об ее кожу можно обжечься. -- Я хотел сказать, -- заговорил он осторожно, его глаза не отрывались от ее ладони, потом встретились с ее глазами, -- что у тебя есть время самой выбрать себе... за кого пойти. -- Почему? -- спросила она. -- Ну... я уже сделал тебе зло... -- он вспыхнул, словно его -силой заставили признаться в слабости, -- хотя виноватым себя не считаю. Я делаю все во благо Новой Руси!.. И если какой-то заразе это не нравится... Словом, когда можно уменьшить зло... или не продолжать его делать, то это по правде русов. Прошлого не исправишь, зато можно самим строить будущее. Князь не сказал, когда тебе надо быть замужней, но, думаю, это можно оттянуть до праздника святого Боромира. Она не отрывала от его лица сумрачного взора. В день святого Боромира заканчиваются все летние работы, урожай собран, зерно смолочено и засыпано в. амбары. Можно играть долгие свадьбы, плясать беспечно, спать долго. Так во всех племенах, ей объяснять не надо. -- Ты уверен, что удастся? -- Ну... почти, -- ответил он. -- А тогда впереди все лето. -- Ну что ж, -- ответила она медленно. Ему почудилась странная нотка. Он сказал подозрительно: -- Но все равно тебе не позволено выходить за пределы двора. Если попытаешься, я сам с тобой разделаюсь! -- Попробуй, -- отрезала она. -- В этот раз я не промахнусь... Осеклась, но слово не воробей, уже назад не воротишь, а Ингвар, тоже мужчина, сразу и поверил, дурак. Разве можно верить женщине, когда вот так стоит и говорит вот так? Он засопел, отвернулся, а она подумала с раскаянием: какой враг всякий раз за язык тянет? Ясно же, что не ударит ни мечом, ни ножом, если попытается обнять ее снова! Даже не оттолкнет, что самое страшное. Хотела бы, да не сумеет. Сил не будет... Но если совсем уж честно, то разве в самом деле хотела бы оттолкнуть? Ингвар ушел, а она молча крикнула ему изо всех сил в спину: дурак! Разве ты не понимаешь? Похоже, этот дурак оказался еще и глухим. Пир длился уже третий день. Олег каждый вечер садился на свое место, поднимал кубок за Новую Русь, пил и ел, грохочуще смеялся шуткам, бывал весел и беспечен. В его отсутствие веселье не умолкало. Без князя можно и на ушах походить, а при князе негоже взрослым мужам... На третий день, возвращаясь от своего похода на конюшню, Ольха на крыльце наткнулась на Асмунда. Воевода в задумчивости ковырял в зубах, смотрел на небо. Увидев Ольху, обрадовался: -- О, лесная лилия! Просто чудо, как все здесь при тебе ожило! -- При мне? -- Разве первый раз здесь собираемся? В прошлый раз... когда это было, ага, три года тому, то как будто на похоронах... А сейчас все на ушах ходят! -- Я-то при чем? -- сказала она, но слова старого воеводы польстили. И не сказать, что делала с неохотой или через силу. Как-то само получилось, что где-то вмешалась, а так как никто не возразил, все кинулись выполнять, то и дальше само собой пошло, что в этом ненавистном гнезде многое изменилось по ее слову. Да, не потому, что хотела что-то изменить в жилище врага, а так получилось. Само. Асмунд любовно погладил себя по брюху: -- Что-то опять мой желудок рычит от голода как голодный пес! Надо зашвырнуть в него какую-нибудь ерундишку вроде куска мяса, пусть даже зажаренного с кровью, а потом залить это непотребство вином, чтобы уже без спешки наброситься с ножом на печеного кабанчика, что как издевательство над нашими чувствами истекает соком прямо посреди стола на блюде, где по бокам поместились еще и жареные в собственном соку перепелки... Ольха не выдержала, рассмеялась: -- Асмунд! А как же те два поросенка, целых кабанчика, которых вчера для тебя лично готовили? Я сама видела! Асмунд обидчиво пожал плечами: -- Ты б еще сказала: в прошлом году! Ишь, вчера. Желудок старого добра не помнит. Ему сейчас вынь да положь. Он у меня такой... Однако меня здесь знают. Сегодня еще двух поросяшек закололи, я сам проследил. -- Поросяшек? -- Да совсем крохотных. Годика по полтора не больше. -- Да, -- съязвила Ольха, -- это ж тебе на один кутний зуб! -- Точно, -- обрадовался Асмунд редкому пониманию со стороны Красивой женщины. -- Только и мяса, что под ногтями застрянет, да в зубах. А мой желудок уже на ребра от голода кидается! -- Пойдем, -- сдалась Ольха. -- Я понимаю, что для него нужен третий кабанчик. Веприк. Место великого князя было пустым, да и бояр стало на треть меньше, зато за другими столами народу даже прибавилось. Асмунд усадил Ольху рядом с Ингваром, сама бы ни в жизнь не села, сам опустился по ту сторону. Рудый не успел и рта раскрыть, как неповоротливый с виду воевода с непостижимой ловкостью утащил от него блюдо с непочатым гусем. В палату ворвались, вереща дурными голосами, ряженые. Трое в козлиных шкурах мехом наружу, на головах длинные загнутые рога. За ними с визгом вбежали толстые размалеванные бабы, били в бубны, разбрасывали горстями зерно. Передняя упала, на нее повалились, бесстыдно задрали ей подол, оголив толстые белые ягодицы, где на обеих половинках искусно были намалеваны ягоды малины. Студен загоготал, даже Влад сдержанно улыбнулся, лишь русы посматривали неодобрительно. Ингвар вообще отвел глаза, Ольха ощутила теплоту в груди. Почему он не хочет смотреть на женский срам? Все мужики смотрят с удовольствием! Нет, поправила она себя с удивлением. Не все. Вои Рудый бросил взгляд, полный насмешливого пренебрежения, шепнул на ухо Асмунду что-то веселое. Губы того дрогнули в усмешке, но густые брови еще неодобрительно хмурились. Да и другие русы посматривают на ряженых скорее с высокомерной брезгливостью, чем с интересом. Мужчины, вспомнила она неожиданно определение русов Ингваром. Мужчины, а не мужики, как у славян! Почему-то и она ощутила некоторый, еще неосознанный стыд за этих людей, что визжат дурными голосами и кувыркаются между столов, пинаются и бьют друг друга по головам, делают подножки, срывают один с другого портки и юбки. Славяне из числа старшей дружины хохотали, даже некоторые русы посмеивались. Правда, свысока. И не столько над самими ряжеными скоморохами, как над теми, кто находит это забавным. Она вдруг ощутила, что шутки ряженых ей кажутся слишком простыми и грубыми, а вывороченные мехом наружу шкуры и измазанные сажей рожи -- глупыми. Что со мной, подумала смятенно. Всегда ведь. хохотала от души... Или опять под чарами русов? Вдруг раздались голоса: -- Князь? -- Князь пожаловал... -- Вещий Олег изволит... Рудый поднялся навстречу князю, что-то шепнул на ухо. Олег кивнул благосклонно, неспешно занял свое место. Рудый хлопнул в ладони, подзывая отрока. Тот выслушал, умчался. Через некоторое время из боковой двери медленно выжили двое мужчин в сопровождении мальчика лет десяти. Они были без оружия, в простых одеждах, волосы на плечах, из чего Ольха сперва решила, что они не русы. Правда, все с голыми лицами. Если у отрока борода еще не растет, то старшие явно сбривают... -- Дозволь, великий князь, -- провозгласил Рудый громко, -- представить тебе славного Тарха Тараховича, а также его друга и соперника -- Горбача! Все трое, включая мальчика, Поклонились. Ольха раскрыла глаза шире: поклонились малым поклоном, лишь чуть опустили головы, словно были равны великому князю. Но кто они? Олег спросил медленно: -- Почему тебя зовут так странно? Передний, которого назвали Тархом Тараховичем, смело взглянул великому князю в зеленые колдовские глаза. Голос был полон гордости: -- Когда меня на состязании певцов признали лучшим, я понял, что уже могу сменить имя... А самым великим певцом был Тарх, сын Тараха! И только с ним я состязаюсь, ибо среди живущих не встретил равных. Среди гостей поднялся шум. Кто-то выкликнул что-то негодующее, другие же просто смеялись, пили, стучали серебряными и медными кубками. Олег поморщился, смотрел исподлобья. Голос стал суше: -- Мало земель ты еще прошел, чтобы... Гм, а Тарх, Таргитай то есть, был сыном Тараса, а не Тараха... Но... гм... впрочем, ты прав. Состязаться надо не с соседом, а Великими, которые меняют облик земли. А для этого надо быть не просто самоуверенным, а просто наглым! Безумцем даже. За столами притихли, изменение тона великого князя было слишком внезапным и непонятным. Но, казалось, певец понял. Он кивнул другу, которого назвали Горбачом, сказал резким мужественным голосом: -- Мы исполним для вашего развлечения новую песню!.. Мы услышали ее в дальних странствиях среди льдов, по дороге сюда добавили только самую малость, изменили чуть музыку и... словом, слушайте! Ингвар покосился на Ольху. На губах воеводы была победная улыбка, и Ольха отдала бы палец, чтобы стереть ее с его поганой рожи. -- Что можно услышать среди льдов, -- сказала она язвительно, -- кроме свиста ветра и криков чаек? -- У кого уши на месте, тот услышит многое, -- ответил Ингвар многозначительно. -- Песни викингов! -- фыркнула она. -- Рев труб и похвальба о своих кровавых подвигах! Перечисление, сколько убили, сколько сожгли, сколько испакостили!.. Слюни берсерков! Горбач тронул струны, помещение наполнили звуки настолько пронзительные и чистые, что Ольха вздрогнула. Она никогда не слышала ничего подобного. А Горбач медленно перебирал струны, извлекая странную чистую и щемящую мелодию, от которой у Ольхи сладко заныло сердце. Тарх Тарахович запел, и снова Ольха вздрогнула. Певец был широк в плечах, мускулист, и разговаривал с князем сильным голосом воина, но когда запел, голос неожиданно взлетел, воспарил, а Горбач к тому же поддерживал его высокими пронзительными нотами, хрустальными, как воды горных ручьев, чистыми, как снег на севере, где услышали и подхватили эту песнь. Слова были на русском. Ольха с трудом улавливала смысл, но как-то сразу перед ее внутренним взором возникли странные дали, гордые и красивые люди, крылатые змеи, могучие воины... Был там непобедимый воин по имени Тристан, который побеждал всех и вся, убил великана и сразил Змея, его король той страны послал добыть ему золотоволосую красавицу Изольду, прозванную так потому, что она была словно изо льда -- с белоснежной кожей, чистая, девственная, холодная ко всем героям и королям... Певец пел страстно и взволнованно, а о подвигах рассказывал так, что Ольха видела наяву схватки и слышала лязг мечей, рев Змея, храп коней. И добыл Тристан золотоволосую красавицу, и повез ее через леса и долы к королю. Но есть высшая сила, перед которой ничто даже власть королей: Тристан и золотоволоска полюбили друг друга... Они познались, хотя понимали, что за это ждет лютая смерть. Но они не могли противиться великой силе любви.ч А кто бы мог? Лишь тот, кто не человек. Затаив дыхание, слушала Ольха невероятный рассказ о страданиях, скитаниях и лишениях влюбленных. Голос певца дрожал, прерывался, звенел как натянутая струна, а сами струны на музыкальной доске Горвача кричали как раненые птицы, стонали и жаловались безнадежными голосами. В палате было тихо. Слушали молодые воины, слушали старые воеводы, заслушались отроки и челядь, носившие еду и питье. Недвижимо сидел Олег, застыли как изваяния воеводы, старшие русы. Глава 34 Все плыло перед глазами Ольхи, вздрагивало, подпрыгивало. Во рту был солоноватый вкус, и она с изумлением поняла, что плачет навзрыд. Слезы бегут, обжигая щеки, попадают в рот, капают с подбородка. Она суетливо терла глаза кулаками, но слезы бежали, а в груди были мука и горечь. Голос Ингвара был встревоженным: -- Что-то стряслось? -- Иди к Ящеру, -- ответила она с ненавистью. -- Тоже мне, развлечение! Прямо со смеху мру!.. Весело, Как же! Сквозь слезы видела его помрачневшее лицо. -- У нас, у русов, тешатся не только измазанными в саже харями. Это вам хватает свинячьего хрюканья да визга ряженых. За столом нарастал говор. Снова начала звякать посуда, слышалось бульканье вина. Князь Олег что-то говорил, поднимал высоко кубок, но слезы еще бежали из ее глаз, а сердце испуганно и сладко щемило, похожее на прут со снятой корой, открытый солнцу и движению воздуха. -- Все равно, -- проговорила она упрямо, -- разве ж можно так сердце рвать?.. Душа веселья жаждет! Она видела, как великий князь повернулся к вей, он всегда все слышал и подмечал, даже в толпе слышал всех и каждого, и теперь в зеленых глазах она видела ее одобрение. Что-то сказал, поклонившись, Тарх Тарахович. Великий князь чуть улыбнулся, оба смотрели на Ингвара, потом перевели взоры на Ольху. Ольха торопливо протерла глаза. Она чувствовала, какие у нее распухшие от плача губы, но опять не разобрала их слов, а Ингвар, похоже, разобрал: вспылил, ответил резко и зло, даже швырнул со стола кубок В певца. Гости громко хохотали, в восторге били кулаками по столу так, что посуда подпрыгивала, а вино выплескивалось. Тарх Тарахович отступил на шаг, в глазах полыхнул огонь. Горбач предостерегающе положил руку на плечо другу, но тот крикнул: -- Воевода, как я вижу, ты только мечом силен!.. А это для человека мало. -- Это не мало! -- крикнул Ингвар бешено. Горбач тряс певца, тот крикнул: -- Даже, если ты умен как Соломон, и тогда мало! Горбач оттащил Тарха Тараховича к выходу. Ингвар крикнул вслед: -- А что тебе надо еще? Он спрашивал насмешливо, чувствуя полное превосходство, Ольха испуганно подумала, что певцам тут же срубят головы за дерзость, так со знатными боярами не разговаривают, но Тарх Тарахович с порога выкрикнул: -- Не мечом... и даже не умом человек от зверя... Один боярин из русов, сграбастав со стола кувшин вина и два золотых кубка, вылез, расталкивая пирующих. Ольха видела через раскрытую дверь, как он сунул кубки певцу и музыканту, затем их скрыла челядь, что заносила подносы с нескончаемыми жареными гусями, утками, перепелками. Ингвар опустился на место, злой и сопящий. На Ольху не смотрел, уперся взором в стол перед собой. Она Вытерла слезы, ее представляла, что же такое сказал певец. Взбесить Ингвара легко по другому поводу, но вряд ли этот способ знают певцы! Утром Ольха снова бродила по еще сильнее пропахшему вином и брагой терему. Это был четвертый день непрерывного пира, и многие гуляки заснули прямо за столами, иные -- под столом, лишь немногие разбрелись по комнатам. Одного Ольха нашла прямо на лестнице, храпел поперек ступеней. Наверху она услышала голоса и стук по столешнице кубков. Поднялась навстречу мощному запаху вина и жареного мяса. В малой комнате за столом пировали князь Олег, Ингвар, Асмунд и Студен. Возле окна хохотали и хлопали друг друга по плечам Рудый и Влад. В руках у них были кубки. Свежие, как утренняя роса, все четверо за столом веселились с таким видом, словно до стола дорвались только что после долгой скачки. Пили в три горла, ели за пятерых, смеялись грохочуще, стучали по столу кулаками и кубками. Под столом была груда гостей, а возле двери лежали два крупных пса с раздутыми животами. Оба с отвращением отворачивались от стола, при виде костей дрожь пробегала по их лапам, а на загривках дыбом поднималась шерсть. Рудый оглянулся на скрип двери, умолк на полуслове. Лицо Влада сразу стало очень серьезным. Ингвар встретил Ольху пристальным взглядом. Асмунд кивнул. Рудый приподнял кубок с вином, мол, пьет за ее красоту и счастье, а Олег сказал благожелательно: -- А, наша лесная красавица... Случаем, не видела певцов?.. Без песен здесь как в могиле. Она не нашлась, что сказать, Асмунд же грузно поднялся, после съеденного и выпитого еще больше похожий на большого довольного медведя, заловившего стадо кабанов: -- Дозволь, отыщу. -- Если спят, -- бросил Олег, -- то пусть... Они ж не такие крепкие в застолье, как русы! -- Не должны, -- возразил Асмунд. -- Певцы навроде медведей зимой. Просыпаются от пира до пира. А все остальное время спят в запас. Зато потом должны неделями петь и плясать... Бездельники! Он ушел, сердито грозясь найти, оторвать головы и сказать, что так и было, а Олег мановением руки велел Ольхе занять его место. Так уж случилось, что пришлось сесть рядом с Ингваром. Она стиснула зубы, подумала смятенно, что еще хуже, если бы усадили напротив. Даже наискось... Словом, где не сядь, будет чувствовать его присутствие. А рядом, что ж... Если обручены, то ее место рядом. Никуда не денешься. Рудый посмотрел на нее, на Ингвара, хлопнул молодого воеводу по плечу: -- Пей! И не горюй. Это у тебя пройдет. Ингвар лишь мрачно посмотрел на жизнерадостного друга. рудый, ни мало не смущаясь, пожал плечами: -- Ну, если не в этой жизни, то... гм... Некоторое время пили молча, поглядывали на Ольху. На этот раз мужские взгляды в смущение не приводили. Наоборот, словно бы грели и укрывали ее невидимыми плащами от непогоды Затем в коридоре послышались грузные шаги. Настолько тяжелые и громкие, что даже Ольха догадалась, насколько воевода рассержен. Асмунд вырос в дверном проеме, заняв его целиком. Проревел, набычившись: -- Исчезли. Ольха вздрогнула, Асмунд выглядел злым и растерянным одновременно. Рудый хладнокровно разрывал гуся, руки до локтей покрылись жиром, капли срывались на стол. Иногда воевода на лету подхватывал их длинным красным языком, быстрым, как у ящерицы. Ольха только успевала услышать смачный шлепок. Ингвар молчал, а Олег спросил с интересом: -- Узнал причину? -- Дурость какая-то. -- Какая? -- Да так... Челядь говорит, обиделись за что-то. Нежные какие! А деньги-то взяли. И кольца! И браслеты! И жрали в три горла!!! От гнева глаза воеводы заблистали. Он расправил плечи, теперь выглядел не расстроенным, а оскорбленным до глубины души. Еще немного, подумала Ольха равнодушно, и велит послать погоню, чтобы всех повязать и повесить на деревьях повыше. Олег отмахнулся: -- Кольца и браслеты не украли, верно? Сами дарили. -- Теперь бы не дарил! -- Гм... Я думал, ты дарил за их Песни, а не за верность твоей дружине. Жаль, жаль... Попробуй послать вдогонку человека. Вдруг да вернутся? Нам. еще гулять и гулять, а их последняя песня была особенно хороша. Я бы ее послушал еще разок. И я бы, подумала Ольха смятенно. И еще поплакала бы. Чудные песни у русов. Кто бы мог подумать, что она захочет слушать песни, от которых сердце не взвеселится, а хочется плакать навзрыд? Асмунд от возмущения подавился воздухом. Глаза полезли на лоб: -- Что, просить?.. Да я их связанными приведу! Да я их приволоку за конями! Рылами по земле проволоку до самого крыльца!.. Рудый, у которого он орал над ухом, поморщился, сгреб кувшин со стола, с размаха шарахнул Асмунда по голове. Раздался треск, черепки и струйки темно-красного вина брызнули во все стороны. Разъяренный Асмунд оглянулся с удивлением: -- У тебя нет ножа, чтобы выковырять пробку? -- Асмунд, -- сказал Рудый с укором, -- ну зачем ты такой дурак... и не лечишься? Ольха не думала, что человек может двигаться о такой скоростью. Мелькнул огромный кулак, послышался сочный хряск. Рудый вылетел из-за стола, ударился о дальнюю стену и сполз по ней на пол, бессильно раскинув руки. Ольха о трепетом ждала, что скажет князь, но тот в недоумении вскинул брови: -- Ничего не понимаю... Это всего лишь за то, что назвал тебя дураком... Это верно? -- Верно! -- с готовностью подтвердил Асмунд. Князь в растерянности развел руками: -- Ничего не пойму! Так за что же тогда? Влад первым засмеялся, за ним гулко хохотнул Студен. Асмунд, наконец, понял, укоризненно покачал головой. Не ждал такого подвоха от любимого князя, не ждал. Вот и ходи за таким в походы. Рудый внезапно оттолкнулся от пола, как хищный кот, сразу встал на ноги. Он скалил зубы, и Ольха поняла, что его падение и беспамятство были наглым притворством. Олег покачал головой: -- Эх, Асмунд, Асмунд... А как такие петь будут? -- Как соловьи! -- отрезал Асмунд. -- Кому нужны такие соловьи? Асмунд, ты же знаешь, певцы отмечены богами. Когда складывают песни, становятся с богами вровень. Да-да, ибо творчество... это... это высшее колдовство. С ними надо по-другому. Не думаю, что уехали далеко. Вчера так набрались, а певцы не больно народ крепкий... Это я уже говорил, повторяю для... непонятливых. Это обида их Заставила подняться! А в лесу свалились, снова храпят. Асмунд смотрел набычившись. Ноздри широкого носа хищно колыхались. Кулаки его время от времени сжимались, и Ольха ясно слышала скрип, будто по песку тащили тяжелые ладьи. Зеленые глаза великого князя мерцали загадочно. Ольха вдруг ощутила жалость к этому человеку. Тот ли это жестокий рус, чьим именем пугают детей? -- Надо их вернуть, -- произнес он медленно, словно еще колебался. -- А поедут к ним... нет-нет, Асмунд, зачем мне их исхлестанные спины. Лучше Рудый. Застоялся, поди... Я имею в виду, залежался в чужих постелях. Он и у мертвого выпросит, из-под стоячего подошвы выпорет... Послал бы еще Ингвара, но ему нужно сторожить сероглазую невесту... Я имею в виду, сторожить от других витязей. Пока еще не жена, найдутся такие, что захотят перехватить. Ингвар презрительно фыркнул. Вид у него был таков, что еще и доплатит, только бы перехватили. Ольха сказала быстро, сама дивясь своему порыву: -- Я могу поехать тоже. Ингвар дернулся. Зеленые глаза великого князя блеснули веселой насмешкой: -- С Ингваром? -- С Рудым, -- отрезала Ольха, чувствуя, как предательская краска вот-вот бросится в щеки. -- Он надежен. Брови Олега взлетели высоко: -- Это Рудый-то надежен?.. Ха-ха! Ну, Рудый, молодец... Я уж думал, эта древлянка -- крепкий орешек, а ты и ей сумел овечкой прикинуться. Что ж, ежели Рудый даст слово, что не сбежишь, я уже наслышан, как Ингвар портки рвал, пока по колючкам за тобой лазил... то отпущу с вами Ингвара тоже. Ингвар сопел, хмурился, ярился как бык при виде крепких ворот. Но Ольхе показалось, что не так уж и раздражен, что Ольха поедет с ними. -- Лады, -- сказал он зло, отводя взор и супя брови. -- Рудый, вели седлать. А ты... э-э... в самом деле даешь слово, что не сбежишь? Ольга прекрасно видела, что он обращается к ней, но сделала вид, что не понимает его "э-э". Олег отвернулся, ей показалось, что великий князь прячет усмешку. -- Рудый, -- сказала она, -- если возьмешь меня, то не сбегу. В том мое слово. Рудый удивленно вскинул брови: -- Вовсе? -- Нет, -- спохватилась она и посмотрела благодарно, -- пока ездим за певцами. -- То-то, -- сказал он наставительно, -- а то перепугала меня до трясучки! Она благодарно поцеловала его в щеку. На спине едва не задымилось платье, куда упал взгляд Ингвара. Кони резво взяли со двора, вихрем вылетели в ворота. Пробитая колесами колея повела в сторону Киева, а другая, поменьше, воровато повилюжилась к лесу. Далеко белели хатки, солнце играло в оранжевых соломенных крышах. Застоявшиеся кони несли с охотой. Ольха ловила на себе взгляд Ингвара. Ей казалось, что воевода посматривает с недоумением и опаской. Когда поворачивала голову, он уже всегда смотрел прямо перед собой, напряженный и сосредоточенный. Шлем повесил сразу на крюк седла, ветерок трепал длинный чуб. На голове, почти не тронутой солнцем, иссиня-черный чуб выглядел странно и зловеще. Как редко снимает Шолом, подумала она с неясным чувством. Лицо темное от загара, чаще бывает под жгучим солнцем, чем под крышей, а от середины лба и выше -- бело... Почему у этих северных людей такая светлая кожа? А волосы, напротив, черные... Она как наяву увидела курчавые черные волосы на его широкой груди, смутилась, негодующе фыркнула и пришпорила коня. Рудый косился весело, матерого воеводу что-то забавляло. Ингвар все посматривал в сторону веси, наконец, не выдержал: -- Почему везде костры?.. В каждом капище! Ольха знала, но смолчала, еще не так поймет ее готовность что-то объяснять, а ответил все знающий Рудый: -- День Симаргла... Огни должны гореть три дня и три ночи. Просят, чтобы боги дали