татки скарба... Ольха с Ингваром почти не виделась. Он, похоже, избегал ее как лесного пожара. Она настойчиво напоминала себе, что ему не до пленницы, навязанной в невесты. Надо крепить оборону, выжидать за стенами, не зная, чем кончится внезапная смута, мятеж и раздоры. Если подойдут с кордонов Новой Руси дружины русов, быть резне, затяжным боям. Славян как листьев в лесу, на каждого руса придется не по сто воинов, как полагал Олег Вещий, а по тысяче! Ингвар в самом деле избегал Ольхи. Что ей ответить, если скажет, что уже передохнула и готова отправляться домой? Да, сейчас опасно женщине Появиться без охраны, даже славянке. Но если Ольха возразит, что ей ничего не грозит, она-де не пришла из-за моря, то ему ничего не останется, как дать ей коней, дары и отпустить... После возвращения он почти не бывал в тереме, иной раз даже забывался коротким сном прямо на сторожевой башенке. Его кремль считают крепким орешком, но он-то знает, насколько здесь уязвимо! А если знает он, то может и среди славян отыскаться такой, что способен взять этот замок если не с налету, то хотя бы осадой. Сегодня он, забежав переодеться, отшатнулся, переступив порог своей комнаты. Кто-то побывал здесь, побывал с недоброй целью. Что-то искал, искал везде, тщательно, ничего не упуская. Даже стол и лавки сдвинуты, видно по темным пятнам от ножек. Обе скрыни зияют пустотой. Сломанные замки лежат тут же на полу, а содержимое скрынь разбросано в беспорядке. Даже постель вспорота, пух и перья устилают ложе, однако не скрывая порезанного на куски толстого одеяла. Искали что-то мелкое, если даже с одеяла содрали подкладку] Драгоценности, подумал он. Нет, так мог думать только чужак. Свои знают, что в его комнате нет ни золотых монет, ни алмазов, ни яхонтов. Так что же могли искать? -- Зверята! -- крикнул он громко. -- Эй, позвать сюда Зверяту! Зашлепали босые ноги теремных девок. Зверята явилась насупленная, но враз побелела, увидев комнату. Ингвар кивнул мрачно. Если уж мимо Зверяты кто-то проскользнул незамеченным, то это либо невидимка, либо... свой, которого знаешь как облупленного и потому не замечаешь вовсе. -- Когда уберешь, -- сказал он, -- пришлешь ко мне Бояна. -- Боги, -- ее губы дергались, -- кто же это? -- Хотел бы я знать, -- ответил он медленно. -- Но ты не знаешь... верно, не знаешь?.. а боги знают, да не скажут. Придется узнавать самим. Он вышел, но у Зверяты осталось ощущение пристального взора сурового воеводы, которого враги называли кровавым псом. И потому руки тряслись, когда убирала, и чаще обычного оглядывалась. Вечером прибыл на взмыленном коне гонец. Прямо на крыльце передал Ингвару скрученную в трубку грамоту. По тому, как она была перевязана шелковыми шнурками, и сколько на ней было ярко-красных печатей, было видно, что грамоту везли даже не из Киева. Похоже, что из дальних северных стран, а то и из самого Царьграда. Ингвар принял грамоту почтительно в обе руки, поклонился, тут же ушел, а гонец, сменив коня, немедленно отбыл. Еще заметили, что Ингвар на ужине в общей трапезной был рассеян и задумчив, часто хмурил брови, отвечал невпопад. -- Что-то важное? -- спросил Окунь. -- Ты о чем? -- поднял брови Ингвар. -- Ну, -- сказал Окунь с неловкостью, -- гонец... гм... в такое время зря не прибудет!.. К нам пробраться -- это ж голову свою совсем не ценить! Разве что заради очень важного дела. В трапезной почти все прекратили жевать, с любопытством смотрели в их сторону. -- Еще рано знать, -- ответил он. -- Я объявлю попозже... Пока что это тайна. -- А когда скажешь? -- Когда придет время, -- ответил Ингвар уже строже. -- Сам знаешь, что цыпленок должен выклюнуться вовремя. А попробуй помочь пораньше, что в яйце найдешь? И цыпленка убьешь. Может быть того, который нес бы тебе золотые яйца. Остаток дня он провел на стенах кремля. К вечеру отправился в соседние веси. Подвалы забиты зерном и мясом, но если в самом деле начнется осада, то лишний мешок муки может решить судьбу всей обороны. С наступлением темноты он тайно вернулся, он знал, как пробраться так, чтобы даже бдительная Зверята не углядела, влез в окно и, затаившись за ложем, стал ждать. Ночь тянулась медленно. Ингвар полагал, что неизвестный явится под утро, когда сон смежает веки самым бдительным, сам бы так поступил, потому изготовился ждать долго, терпеливо. И сперва даже не почуял, что дверь начала медленно приоткрываться. На этот раз не скрипнула, хотя Ингвар все время собирался сказать Зверяте, чтобы капнула опийного масла, от скрипа уже скулы сводит. Дверь открылась шире, опять же без скрипа, в полумраке появилась неясная тень. Дверь так же неслышно закрылась. Неизвестный, обезопасив себя от случайной стражи, как призрак двинулся вдоль стены. Когда попал в узкий луч лунного света, Ингвар разглядел лишь приземистую широкую фигуру с капюшоном. Даже лица не углядеть, может быть это вовсе баба. Его осыпало морозом. А если это не баба, а... женщина? Неизвестный довольно уверенно прошел к маленькой скрыне, на два замка, вынул из-под полы длинный узкий шкворень. Ингвар похвалил себя, что не высунулся раньше. С голыми руками супротив шкворня не попрешь, а с мечом и того хуже: за потолочную балку зацепишься или всю мебель порубишь, пока развернешься для удара. Когда послышался скрип выдираемых гвоздей, Ингвар так же неслышно подкрался сзади. Его кулак взметнулся как молот. Он собирался оглушить, быка валил таким ударом, но пальцы больно ожгло: под капюшоном оказалось железо. Неизвестный упал лицом на сундук, быстро повернулся, и второй удар пришелся прямо в лицо. Ингвар ощутил на кулаке мокрое, отряхнул пальцы, глядя на распростертое тело. На всякий случай сильно пнул ногой, быстро вышел в коридор, оставив дверь открытой, схватил со стены светильник и еще быстрее вернулся. Человек со стоном помотал головой, открыл затуманенные болью глаза. Из разбитого носа струилась темная кровь. -- Добро ли воровалось? -- сказал Ингвар почти сочувствующе. -- Вижу, не зело добро... Что занесло так далеко хазарского посла? Хазарин с трудом сел, опираясь руками в пол. Черный капюшон свалился, но и там было черно, даже блики не играли на металле. Сажей вымазал, понял Ингвар. Опасный противник, ежели так все предусматривает наперед. -- Говори, -- пригласил Ингвар. -- Но не раздумывай долго. Я не зря заслужил прозвище кровавого пса. -- Зря, -- ответил хазарин. Он поморщился, потер затылок. -- Кулак у тебя... Все равно безоружных не убиваешь. Это знают. -- Когда-то могу измениться. Что ты искал? -- Воевода, ты же знаешь. Или грамоты не было? -- Угадал, -- кивнул Ингвар. -- Странно, что ты попался в такую простую ловушку. Хазарин ответил с горькой насмешкой: -- Да с вами, простыми и простодушными, все навыки быстро теряешь. Вот когда вернусь в Царьград... -- Вряд ли побываешь в Царьграде, -- сказал Ингвар. -- Вряд ли вообще выйдешь даже из этой комнаты. Разве что ногами вперед. Но посмотрим, посмотрим. Почему ты здесь, а не в Киеве? Разве не там надо мутить виду? Хазарин смотрел со странной усмешкой. Чуть отодвинулся, сел У стены, прислонившись спиной, уже обеими руками щупал голову, шею, грудь. -- Все еще не понимаешь? -- Нет, -- признался Ингвар честно. -- Ну что ж, -- сказал хазарин медленно, -- если это так, то почему твои сапоги стали... зелеными? Удивленный Ингвар взглянул на ноги, и в тот же миг хазарин, выдернув руку из-за пазухи, сделал неуловимое движение. Ингвар не видел блеснувшее лезвие, но провел в битвах больше дней, чем прожил в мире, и мгновенно отклонился, едва заметил что-то необычное в поведении противника. И так же сразу вцепился в кисть руки хазарина, круто повернул, услышал крик. Нож выпал, а хазарин со стуком ударился о землю. Он так и лежал, уткнувшись лицом в землю и хватая ртом воздух. Во всей его фигуре было ожидание скорой смерти. Ингвар шагнул вперед, рукоять ножа удобно лежала в ладони. Оставалось одним ударом прервать презренную жизнь, во Ингвар ощутил какое-то неудобство. То ли воинское правило, что лежачих не бьют, то ли мечом бы рубанул-- с охотой, а ножом как-то не по-мужски, то ли просто потому, что хазарин распластался как раздавленная жаба в пыли, пришлось бы наклоняться, чуть ли не становиться на колени. Он пнул хазарина сапогом в бок: -- Вставай, тварь. -- Нет, -- прохрипел тот. -- Не-ет... Ингвар пнул сильнее, толчком перевернул на спину: -- Вставай, трус! Хазарин лежал с желтым, как у мертвеца, лицом. В глазах были боль и ужас смерти. Посиневшие губы дергались: -- Пощади... -- Нет, -- отрезал Ингвар. -- Вставай и дерись как мужчина! Ты еще можешь, как и хотел, убить меня. Ну! Он отступил на шаг. Хазарин начал приподниматься, стал на четвереньки, но увидел зловещую улыбку на лице руса, внезапно заверещал, упал лицом в пол. Ингвар из несвязных выкриков, полных непередаваемого ужаса, понял, что драться хазарин не хочет ни на каких условиях. Одно дело -- нож в спину, стрела в темноте, камень из пращи из-за угла, другое -- лицом к лицу, когда можешь убить, но можешь и быть убитым. Ингвар, злой, как волк, пинал его ногами, обзывал трусом, навьем, трупоедом, шелудивым псом, подстилкой для пьяных варягов, однако хазарин чувствовал, что едва поднимется, как тут же падет мертвым от руки руса. Даже, если тот позволит взять в руки меч, все равно убьет, это видно по его беспощадным глазам. Этот рус из тех, кто убивает. Наконец Ингвар, разозлившись и внезапно ощутив себя усталым, выругался в последний раз, бросил резко: -- Ладно, тварь! Живи. Но вот тебе мой наказ. Уходи сейчас же. И чтоб глаза мои тебя не видели. -- Но я... -- И запомни еще: если когда-либо попадешься на глаза, я сразу же посажу на кол. Или велю сперва содрать кожу с живого, а потом все равно на кол. Запомнил? -- Да-да, -- пролепетал хазарин, его трясло, на измазанном грязью лице глаза горели злобой как у загнанной в угол крысы. -- Да, я все сделаю... -- Прочь! -- заорал Ингвар в дикой ярости. Ярость была больше на себя, потому что эта крыса пыталась его убить, и, может быть, попытается еще. Почему-то не мог убить лежачего, даже такого. Вот если бы тот попытался убить или даже повредить древлянхе... Одна эта мысль привела в такое бешенство, что едва не нагнулся и не ударил, но хазарин уже отполз по-рачьи. В пяти шагах осмелился подняться сперва на колени, затем встал на ноги -- все еще сгорбленный, готовый в любой миг распластаться на земле в безопасной позе. Он пятился до самых дверей, запнулся о занавес, что опускался до пола, пошатнулся, обе руки испуганно шарили позади в поисках дверной ручки. Ингвар зло усмехнулся, отвернулся от мерзкой твари. Дверь скрипнула, но что-то насторожило, он быстро повернулся и увидел, как из руки хазарина вырвалось сверкающее острие! И понеслось ему прямо в лицо! Он дернулся в сторону, а рука будто сама по себе бросила в хазарина нож. Рядом с головой глухо стукнуло. Дротик с широким лезвием вонзился с такой мощью, что едва не расколол бревно. Ингвар запоздало понял, почему хазарин так ненатурально шарил по занавеси: искал спрятанное там оружие. А нож летел прямо в лицо хазарину. Тот непроизвольно закрылся рукой, ухватил нож, но внезапно вскрикнул. Ингвар с недоумением смотрел, как хазарин побледнел еще больше, расширенными глазами смотрел на ладонь, где выступила кровь из пальца. Подлейший из трусов, подумал Ингвар с отвращением. Не выносит даже вида крови. Своей. Чужую наверняка проливает с наслаждением. Но только когда жертва надежно связана, а то и прикована! А хазарин судорожно припал губами к ранке, начал сосать кровь, выплевывать, снова сосать и выплевывать. Ингвар вздрогнул от новой мысли. Ему самому приходилось такое проделывать однажды. Тогда шли через земли чуди, а те пользовались и в бою отравленными стрелами, которые боги разрешают только против лесного зверя. -- Отравлено, -- сказал он медленно. -- Понятно... Он снял со стены свой двуручный меч. Хазарин, зеленый от ужаса, на миг оторвал губы от ранки на пальце, заверещал: -- Ты обещал! -- Да, обещал, -- ответил Ингвар нехотя. -- Ладно. Раз обещал, то слово сдержу. Хотя, видят боги, с какой неохотой! Он окинул его жалкую фигуру с головы до ног внимательным взором, остановил взгляд на лбу хазарина, покачал головой. Хазарин судорожно высасывал кровь, пол вокруг него покрылся кровавыми плевками. -- Благо...дарю, -- прохрипел он. -- Не за что, -- ответил Ингвар. Глаза хазарина расширились в удивлении, но Ингвар повторил, -- не за что... На этот раз ты перехитрил самого себя. Хазарин кивнул, соглашаясь со всем, что скажет воевода, в руке которого длинный меч, быстро отсасывал кровь. Рука уже побелела, не успевая нагнетать кровь, пальцы стали дряблыми, словно сутки мокли в теплой воде. Ингвар сел на лавку, наблюдал. Когда хазарин от усталости замедлил движения, Ингвар сказал негромко: -- Еще одна ранка. На лбу. Хазарин неверяще провел ладонью по лбу, подвес к глазам. Ингвар не думал, что побледнеть можно еще больше. Из желтого, как мертвец хазарин стал синим, и губы стали лиловыми. Он закатил глаза, прошептал: -- Кровь... -- Задело кончиком, -- сказал Ингвар почти сочувствующе, -- а туда языком не достанешь. Вот если бы он был как у коровы... Нет, и тогда бы не достал, пожалуй. Хазарин дернулся. Губы шевелились все медленнее, будто замерзали в сильный мороз: -- Ты видел... -- Но не я смазал нож ядом, -- напомнил Ингвар. -- Ты смотрел на меня... видел, как я пытаюсь спастись... и смеялся! -- Не то, чтобы так уж и ржал, -- заметил Ингвар, -- но, сам понимаешь... Хазарин откинулся всем телом на стену. Глаза медленно угасали. Прошептал: -- Ты хочешь знать, кто твой враг? -- Я узнаю, -- ответил Ингвар. Он смотрел внимательно на опасный нож, что лежал между раздвинутых ног хазарина. Тот поймал его взгляд, слабо улыбнулся: -- У меня нет сил шевельнуть пальцем... Теперь понимаю, откуда эта слабость и боль в желудке. -- Не я взял такой нож, -- напомнил Ингвар почти с сочувствием. -- Ты чересчур... Нет, тебе не узнать... А спросить... гордость не позволяет. Он скривился, пережидая приступ боли. Лицо посерело, пошло глубокими трещинами. Ингвар подумал даже, что наступил конец, но хазарин снова открыл глаза: -- Твой тайный враг... Из горла вырвался хрип. Тела дважды дернулось, голова откинулась, гулко ударившись затылком о бревна. Ингвар ощутил желание наклониться вперед, спросить умирающего, кто же этот тайный недруг, но взгляд вовремя упал на нож, что лежал совсем рядом с ладонью хазарина. Если враг еще может шевелиться... Хазарин медленно поднял веки. Ингвар отшатнулся, кровеносные жилки в глазах полопались, глаза залило красным, как небо на закате. Белки выглядели страшно, будто Ингвар смотрел в глаза зверя из пламенного мира мертвых. -- Еще жив? -- спросил Ингвар. -- Ладно... Пусть твои боги возьмут тебя в свой вирий. Ты верно служил своей стране. Хазарин прохрипел едва слышно, и Ингвар поймал себя на том, что наклонился, прислушиваясь: -- Мне уготован ад за мои грехи... Но ты прав, я верно служил своей стране. Захрипел, задергался, сполз на пол. Ингвар, уже не опасаясь неожиданности, наклонился к умирающему: -- У тебя будет меньше грехов, если ты скажешь, кто мой враг! Синие губы шевельнулись, с них слетело: -- Влад... Он дернулся и затих. Незрячие глаза уставились в потолок. Ингвар провел ладонью по лицу мертвеца, надвигая веки на глазные яблоки. Влад? Который на своем примере доказывает, что вражда к русом иссякнет сама по себе. Пройдут поколения, и русов не останется. Будут одни русичи, а русичи уже наполовину славяне. Он поднялся, пошел из горницы. На пороге оглянулся на распростертое тело. И все-таки хазарин, хоть и жил трусом... или прикидывался, умер как верный слуга своей Хазарии. Даже умирая, когда вроде бы обязаны говорить правду, сумел бросить тень на его ближайшего помощника. И тем самым нанести еще один сильный удар. Почти что отравленным ножом. В спину. Глава 45 Погорельцы обычно обходили укрепленный терем Ингвара, потому вартовые сразу подняли тревогу, когда малая групка оборванцев свернула к их воротам. Ингвар едва успел пересечь двор, когда рядом с воротами распахнули дверцу. Первым показался дряхлый старец, его поддерживали под руки, за ним шли две молодые женщины, трое детей, затем одним за другим пятеро мужчин, исхудавших, в лохмотьях, двое с повязками, сквозь которые проступала кровь, прошли трое старух. Последними были к удивлению Ингвара трое волхвов. Два простых, каких встречал у любого капища, а третий был в звериной маске, закрывавшей лицо. Ингвар с отвращением передернул плечами. Русы не любили волхвов из Тайного Братства, самого звериного культа полян, а сами поляне не любили и боялись. Впрочем, такие же были, по слухам, и в других славянских племенах. -- Что, -- сказал он недобро, -- от своих бежишь?.. Ладно-ладно, проходи во двор. Мизгирь, распорядись, чтоб их накормили и разместили. В западном крыле есть пара пустых чуланов. Волхв глухо пробормотал слова благодарности, согнулся, будто его ударили палкой, поспешил вслед за другими. Ольха посмотрела вслед с жалостью и злостью. Неужели у полян все так рушится? Если даже этот прибежал искать крова у своих врагов, то где же гордость? Однажды уже к вечеру далеко в лесу звонко протрубил боевой рог. Дозорные насторожились, а Ольха тут же поднялась на сторожевую вышку. Вскоре из леса выехали и повернули коней на дорогу к крепости два всадника. Оба выглядели как башни, заходящее солнце светило им в спины, скрывая лица, оба казались еще более огромными и зловещими. Кони под ними были как два холма, а когда пошли тяжелым галопом, то в крепости увидели, как за ними несется стая черных галок, то взлетая, то падая оземь. -- Богатыри, -- сказал кто-то с благоговением. -- Так выбрасывать комья земли могут только копыта коней Олега Вещего и Асмунда Веселый Пир... Закатное солнце играло на доспехах, всадники казались одетыми в красную чешую. Один сидел на коне недвижимо, угрюмый и насупленный, второй еще издали помахал рукой. Ольха вскрикнула счастливо: -- Рудый! Пол затрясся мелкой дрожью, Ингвар взбирался по лесенке со скоростью куницы, что гонится за белкой. -- Рудый? Где Рудый? -- К воротам едет! А с ним Асмунд! Ингвар всмотрелся, тотчас же торопливо начал спускаться с криком: -- Отворяй ворота!.. Отворяй! Заскрипело, затрещало, затем гулко застучали по деревянному настилу копыта двух боевых коней. Асмунд и Рудый въехали неспешно. Рудый вскинул руки и потряс над головой, сцепив ладони, Асмунд слез первым, позволил отрокам ухватить повод коня. Рудый еще с седла крикнул предостерегающе: -- Если сейчас скажет, что хочет есть, то это наглая брехня! Мы только что двух кабанчиков заполевали и съели1 Асмунд остановился как вкопанный, развернулся к Рудому, не замечая подбегающих Ольху и Ингвара: -- Что? Каких кабанчиков?.. Со вчерашнего утра во рту крошки не было! Ингвар, смеясь, обнял его, а Ольха торопливо успокоила: -- Асмунд, будто мы не знаем Рудого! Как вы только доехали, и ты не убил его по дороге? -- Вот видишь, -- сказал Асмунд укоряюще Рудому, -- какая у тебя слава? Рудый спрыгнул с коня, глаза были отчаянные: -- Вот так и говори правду! Зверята, улыбаясь, уже властными взмахами направляла челядинцев то на поварню, то в подвал за припасами. Кто из воевод говорит правду, угадать нельзя. Асмунд всегда ест так, что душа радуется, глядя. Недожаренное или пережаренное тоже смолотит, смотреть любо. И тарелки за ним мыть не надо. Каждый вечер Ольха поднималась на дозорную башенку. Кремль и без того стоял на холме, а с башни все вовсе было как на ладони. И особенно заметны багровые огни, от которых начинало тревожно биться сердце, а мышцы напрягались, готовые уносить от беды. Горели веси, горели поля, сараи, стога сена. Асмунд, несмотря на грузность, поднимался к Ольхе, стоял рядом, сопел жалостливо, ворчал, в досаде бил кулаком на высоким перилам. Рудый бывал наверху редко, умному и с печи все видно, а Ингвар словно страшился остаться с Ольхой наедине. Да не заведу я разговор об отъезде, говорила Ольха ему громко, отчетливо, но про себя. Всяк видит, что по дорогам и тропкам одни разбойники да тати шастают. Ехать мне нельзя, пока не утрясется. Тоже всем очевидно. И никто не ждет, что она уедет. Правда, ей самой не хочется уезжать, сейчас уезжать, но это уже ее личное, вслух непроизносимое. Сегодня Ольха долго стояла наверху с Асмундом, прежде чем услышала как заскрипели ступеньки. Пол и дощатые стены начали подрагивать: Ингвар обычно взбегал, прыгая через две ступеньки, из него через край била ярая мужская мощь. Едва бритая голова выросла над краем, как Ольха сразу поймала себя на том, что украдкой посматривает на его чуб. Все еще не может привыкнуть, что русы бреют головы, носят серьги... обязательно в левом ухе, что у каждого на левой руке тяжелый браслет, а на пальцах кольца. Русы их называют перстнями, ибо носят на перстах, но на пальце Ингвара есть и круг-лов золотое колечко, особое, обручальное... Она ощутила как, на щеках разгорается румянец. К счастью, темнеет, не увидит даже Асмунд. Ингвар был в простой полотняной рубашке, без меча, лишь на поясе висел короткий нож. На сапоги налипла глина, явно ездил в дальние веси своих земель. -- Олег говаривал, -- сказал Асмунд, ни к кому не обращаясь, -- что эти люди, идущие от семени великого Славена, ни в горе, ни в радости не знают удержу. Теперь видим, до чего доводит радость... -- Может, горе? -- предположил Ингвар. Он покосился на Ольху. -- Какое горе, когда помер кровопийца князь Олег! -- Да уж, ни одной целой хаты не осталось, -- согласился Ингвар. -- Как любят жечь! -- И рубить мебель, -- добавил Асмунд. Оба посмотрели на Ольху, не обиделась ли за свой народ. Ольха пожала плечами: -- И бить посуду. В ночи пожары были особенно страшными. Дым сливался с черным небом, разве что затмевал звезды, зато багровый огонь видели издали. Ольха словно слышала отчаянные крики, треск падающих крыш, стен, ржание обезумевших коней в запертых конюшнях. -- Это еще цветочки, -- сообщил Асмунд хмуро. Ольха подпрыгнула: -- Что может быть хуже? -- Уход Олега застал хазар, савиров и гиксов врасплох. Сейчас спешно собирают войска. Со дня на день надо ждать их отряды. Уже завтра нам бы послать людей. Пусть ждут и хватают лазутчиков. Ингвар усомнился: -- Со дня на день?.. У них сейчас заготовка кормов. Ни один каган не соберет войско для набега! У нас еще есть недель пять, не меньше. Ольха вспомнила: -- Я слышала, что князь самые сильные Дружины поставил на границах с хазарами. Это верно? -- Верно, -- сказал Асмунд оживляясь. -- Вот что значит, княгиня! Сразу в корень смотрит. Верно, Ингвар? -- Ну, гм... -- Я про тот корень, что, мол, по-княжески зрит в главное. А если Олег предвидел, что стрясется? И заранее послал туда войска? Чтобы не пустили хазар в глубь наших земель? Ингвар топтался на месте, не отрывал взор от багрового неба. Прорычал с неудовольствием: -- Оставь свои шуточки насчет корня. Вижу, тебе опасно сидеть рядом с Рудым. Он не становится лучше, а с него на тебя всякая погань переползает... Не думаю, что можно так далеко предвидеть. Но судить не берусь. Олег знал больше, чем мы, смертные. Однако его дружины, это верно, могут не только задержать хазар, но и вовсе сбить рога напрочь. Он умолк, осматриваясь настороженно. В сумерках по пыльной дороге брели к кремлю оборванные люди. У многих на головах, руках, белели тряпки, где темными пятнами выступала кровь. С ними было много детей, самых малых несли на руках. -- Опять погорельцы, -- сказала Ольха с сердечной болью. -- Пойду, приму. Ингвар смотрел вслед с облегчением и надеждой. Он не видел хитрой усмешки Асмунда. Древлянка распоряжается в кремле, как в своем Искоростене! Ее слушается не только челядь, но и дружинники, будь то славяне или русы. Правда, руководит только в делах хозяйствования, но недалек день, Асмунд его видит, хотя и не Вещий, когда древлянка начнет по-своему расставлять стражу, охрану ворот, и сможет ли тогда что-то возразить Ингвар? В толпе оборванных погорельцев одна худенькая фигурка в лохмотьях показалась знакомой. Не веря глазам. Ольха подбежала, развернула к себе мальчонку. На нее взглянули заплаканные глаза Лютика. Лицо было закопчено, в грязных потеках, худое, на скуле пламенела глубокая ссадина. Он зябко кутался в тряпки. -- Боги, -- выдохнула Ольха. -- Что стряслось? Она слышала, как скрипели ступеньки, следом за нею опустились Асмунд, Ингвар. Подошли еще дружинники. За ее спиной крякнул Асмунд. Ясно же каждому, слышался его молчаливый упрек. Даже тебе, древлянка. У вас, древлян, все так же, как У этих. То все на Олега ножи точили, а сейчас либо с дрягвой тягаетесь, либо с шипинцами, либо еще кого нашли. -- Мамку убили, -- сказал Лютик слабым голоском, -- тятьку и братьев старших тоже... Сестренок увели в лес... Дом сожгли, скотину забрали... Глаза его были сухими, а голос безжизненным. Перед Ольхой стало расплываться, в глазах защипало. Она прижала к себе худенькое тельце: -- А как же ты уцелел? -- В лопухах схоронился. Мой братик прятался под корытом, но его нашли... Их старший охватил за ногу, а потом с размаха головой об угол. Его плечи зябко передернулись. Ольха прижала его крепче: -- О, боги... Хазары? -- Нет... -- Уличи? -- Нет, уличи потом пришли... Когда уже грабить было нечего. Увели тех, кто уцелел. И сожгли дома. А раньше были свои, с нижнего конца деревни... Почувствовав чей-то взгляд, Ольха подняла голову. Со ступенек на нее смотрел Ингвар. Но в его глазах не было торжества, мол, я Же говорил! Устало сошел во двор, погладил мальчишку по голове: -- Беги в харчевню. Там накормят... Молодец, что уцелел! Теперь ты -- продолжатель рода Жука. И смотри, чтобы Жуковы снова населили деревню. Ольха со слезами смотрела вслед сгорбленной и тощей фигурке: -- Нам тяжко, а каково им? Ингвар вздохнул. Ей показалось, что он хотел взять ее за руку, даже привлечь к себе, но Ингвар лишь переступил с ноги на ногу, развел руками. Пришла весть, что уличи напали на рашкинцев, старых и немощных порубили, а девок, парней и ребятишек увели в полон, а там перепродали купцам, что ехали в восточные страны. От долгой спячки очнулись всегда мирные типичи: под покровом ночи ворвались в веси теплян, вырезали всех до единого, даже в полон не брали, а земли объявили своими. Потому и в полон не брали, как поняли в соседних племенах сразу, чтобы не осталось кому за них драться. Дрягва тоже вышла из болот, успешно разорила пять крупных весей полян. Стариков побили на месте, молодежь увели в полон и сразу же утопили в болоте, чтобы боги были милостивы и раки на мертвечине плодились лучше. Меньше повезло ращкинцам. Они тоже разграбили и сожгли две веси полян со своей стороны, но на обратном пути их догнал конный отряд полян завязалась жестокая сеча. Поляне начали одолевать, и тогда, чтобы высвободить больше ратников, рашкинцы вынужденно порубили полон. Однако рассвирепевшие поляне, видя, как гибнут под мечами врага их родные, дрались с такой яростью, что опрокинули рашкинцев, смяли, втоптали в землю, изрубили последних так. что не отыскалось бы куска мяса крупнее уха. Правда, самих полян осталось не больше дюжины, да и те полегли, наткнувшись на обратном пути на засаду паличей. Теперь каждый день в кремль приходили вести одна страшнее другой. Племя шло на племя, а потом уже в самих племенах род пошел на род, а в роду -- брат на брата, сын -- на отца. Вязали и продавали в полон для перепродажи в восточных странах даже родню, насиловали сестер, дочерей и матерей, убивали всех незнакомых, ибо незнакомый мог убить сам, потому его следовало убить раньше. В кровавых распрях кончилось лето. Дни стали короче, а ночи длиннее. По утрам воздух был свежий, морозный. В лесу кусты ломились от ягод, но лишь дикие звери лакомились вволю. Ингвар выпускал за крепостную стену на сбор ягод или живицы с великой неохотой, выставлял дозорных за версту, а бабам и ребятишкам не позволял отлучаться далеко. Тревожить их перестали вовсе. Наспех собранное войско полян давно распалось на разбойничающие отряды, враждующие друг с другом и со всем миром. Объединиться уже не могли, а поодиночке были не страшны. Более того, по слезной просьбе жителей ближайших весей Ингвар взял их под защиту. Когда появлялись разбойники за добычей, их встречали хорошо вооруженные дружинники Ингвара. И таких весях полян с каждым днем становилось все больше. Прибыли гонцы из дальних концов бывшего княжества, теперь -- земель местных племен: Ингвар воспрянул духом. Оказывается, там было так же, а то и лучше. Все войско русов было сохранено, все большие отряды находились в кремлях на кордонах Новой Руси. Там было заготовлено много зерна, в кремлях были родники, можно выдержать долгую осаду, но местным племенам не до них, режут глотки друг другу. Сунулись хазары, надеялись на легкую добычу, но русы дали отпор. После этого, говорят, даже местные племена их признали, предложили своих молодых парней под их начало. Кто-то отказался, а кое-то из воевод русов берет, обучает. Рудый сам часто уезжал далеко в леса. В последнее время воозвращался нахмуренный, сумрачный. Однажды захватил с собой Асмунда. Вдвоем отсутствовали три дня. Когда вернулись, Адмунд зашел к Ингвару: -- Ты не зря так готовишься. -- Что-то случилось? -- встревожился Ингвар. -- Еще нет, но Рудый прав. Что-то замышляется. Именно против нас. -- Что обнаружили? -- Во всех землях идет резня, разбой, рознь, что для славянских племен обычное дело... Но чья-то рука направляет боеспособные отряды именно в эту сторону. Рудый обнаружил три дружины по две сотни в каждой, что не занимаются грабежами, а сидят в двух верстах и ждут. К ним подходят еще люди и еще. Кто-то им хорошо платит, потому что ничем, кромя пьянства, не занимаются. Одеты и вооружены неплохо. -- Почему уверен, что готовятся к осаде нашего кремля? Языки? Асмунд сокрушенно почесал затылок: -- Языки молчат. Рудый имел не одного, когда те отходили по нужде. Однажды прямо из середки стана выволок одного подвойского. Но сказать ничего не могут, сами не знают. Им ведено собраться и ждать. Половину платы получили вперед. Добрую плату, если слетелось как воронья на павшего коня! -- Ты... все же уверен, -- спросил Ингвар настойчиво, -- что нацелены именно на нас? Асмунд развел руками: -- На сотни верст нет ни одной такой крепости! Остальные -- на украинах наших пределов. Да и вообще... Голос его был странным, непривычным для Асмунда, Ингвар насторожился: -- Что еще? -- Такое чуйство... спроси Рудого, он тоже чует, что им... -- Кому? -- прервал Ингвар. -- Откуда я знаю? -- огрызнулся Асмунд -- Им, кому-то! Кому-то очень важно, чтобы именно мы пали. Если здесь нет какой-то тайны, то я бы сказал, что в тебе начинают видеть опасную силу. Он похлопал по плечу Ингвара, ушел отсыпаться. Повеселел, стряхнув ношу теперь на его плечи. Ингвар остался в растерянности. Если кто-то и видит в нем силу, то этот человек туп, глуп и слеп. А попросту -- дурак, на котором пробу ставить некуда. Никогда в жизни не чувствовал себя таким растерянным и беспомощным!.. Да не в страшном развале Новой Руси дело. И не в обороне крепости. Когда все мысли об этой древлянке, когда он натыкается на стены, постоянно разговаривает с нею, убеждает.. правда, во сне и утренних грезах, то каков из него воитель? И как можно видеть в нем опасного для кого-то человека? Ночью незаметно, аки тать, появился студенец. Одним ударом изничтожил злющих комаров, присыпав их инеем, зеленый мох почернел, рассыпался трухой, зато привольно распростали колючки злые травы, выстреливали как лучники крохотными стрелами семян. Кусты к утру расцвели оранжевым, красным, багрянцевым, а голубика, черника и прочие поздние ягоды сами просились в руки, сразу став заметными в изменившемся лесу. Они просились в руки и в желудки, чтобы человек, он же и зверь лесной съел ненужную сладость, а зернышки в каменной кожуре отнес как можно дальше, посеял в уютном месте, снабдил нужным запасом... Над головами кричали утки, спешно собирались на лесных озерах, суетились, как всегда запаздывали, торопили отстающих. Наконец вожаки уводили стаи, ибо скоро на озерах появится лед, сперва только у берегов, а потом пойдет их сгонять на середку, а то и вовсе вытеснит в реку, где вода замерзает позже. Рашкинцы внезапно напали на тишковцев, сожгли дома и сараи, перебили старых и малых, увели скот, забили всю птицу, вывезли на десятках подвод. Но на обратном пути подоспели тишковцыиз двух соседних весей, напали на обоз. Была сеча, в которой рашкйицы полегли все, им просто не дали уйти, а тишковцев осталось столько, что едва хватило повернуть подводы обратно. Разжиревшие вороны ходили вперевалку, хоронились в кустах, не в силах взлететь на деревья. Лесные звери настолько привыкли растаскивать человечьи кости, что уже и не смотрели друг на друга. Олег обручил их, раздумывала Ольха напряженно, то-естъ сделал женихом и невестой. Они не могли ослушаться волн великого князя, как не может ослушаться Ингвар и сейчас. Сейчас тем более, ибо Олег мертв, а воля мертвого -- закон. Не Олег не назначил день их свадьбы, и они так и зависли в странных отношениях вечного жениха и невесты. Что я здесь делаю, спросила она себя. Что делаю на самом деле? Если боится даже себе признаться, из-за чего оттягивает отъезд, то это могут понять другие. Рудый, похоже, уже пенял, только помалкивает, что на него не похоже. Асмунд скоро поймет но молчать по своей простоте не сможет... Вечером, спускаясь со сторожевой башенки, она встретила Ингвара. Тот шарахнулся, пытаясь ее избежать, но Ольха сказала ровным голосом: -- Воевода... -- Да, -- ответил он, и она увидела, как дрогнуло его обычно суровое лицо. Похоже, не только собаки, но и мужчины могут чувствовать, когда им скажут что-то неприятное. -- Говори, княгиня. Она отвела взор. Впервые он назвал ее княгиней. Но этим все равно не собьет о той узкой тропки, которую избрала. -- Дороги стали почти безопасны, -- сказала она. Ингвар попытался что-то возразить, но она повысила голос, -- я сказала почти. Конечно, разбойников стало еще больше, но теперь это не большие отряды, а мелкие группки по два-три человека. Если у меня будет быстрый конь, я легко уйду от погони. А до моего племени рукой подать. Всего три дня пути. Он то смотрел ей в лицо, то отводил взор, когда встречался с ее глазами. Его лицо становилось то красным, то бледным, наконец приняло цвет старого воска. -- Княгиня, -- сказал он, и она с неудовольствием подумала, что ей нравится больше, когда зовет ее по имени. Ингвар словно прочел ее мысли, повторил: -- Ольха... Ты будешь ехать с дарами. Богатыми! Это чересчур небезопасно. -- Рискну. -- Уже все в кремле знают, что я собрал для тебя дары со всех своих земель, опустошил сокровищницу. -- Я этого не просила, -- сказала она резко. Он протестующе выставил обе ладони: -- Я не о том! Они знают, и многие захотят поживиться. Даже, если я выпущу из ворот только тебя и тут же закрою ворота, то кто-то перелезет стену и пустится вдогонку. -- Если у меня будет быстрый конь... -- Да-да, уйдешь от погони. Но если разбойники это учли? И сейчас за воротами наблюдают из леса? Как только выедешь, тебе дадут въехать в чащу, а там даже крылатый конь не поможет. Засада есть засада. К тому же тебя могут сбить с седла стрелами. Им важно захватить сокровища. Они ж уверены, что за такие богатства могут купить тысячи женщин, как ты! В его голосе прозвучало презрение к тем, кто так может подумать, и она едва не спросила, не думает ли так и сам, но удержалась. Потому что если возразит, опровергнет, то что останется Делать ей, если не броситься ему на шею? Увы, она здесь пленница. Если же пленница бросится на шею, то это могут понять совсем по-другому, чем, если бы на шею бросилась свободная женщина. И пусть она чаще всего не помнит, что она пленница, но это все же всплывает в самые больные моменты. -- Такова была воля великого князя, -- сказала она очень твердо. -- Если завтра не дашь коня, я уйду пешей. -- Но... -- Я сказала, -- бросила она коротко. Повернулась и ушла. Глава 46 Она лежала в темноте без сна. Кровь стучала в висках, в груди словно лежала раскаленная глыба железа. От боли на глаза наворачивались слезы. Наконец они прорвали запруду, хлынули по щекам. Молча вытирала, тихонько всхлипывала, все время прислушивалась, чтобы не услышала сенная девка. Теперь, когда она считалась невестой, стражи уже. не оттаптывали ей пятки, зато Ингвар приставил к ней сенных девок в услужение. Может быть не Ингвар, а Зверята, но эти настырные девки следили за каждым ее словом, жестом, взмахом ресниц. Следили пуще прежних гридней. По крайней одна спит за ее дверью, и нельзя выйти, чтобы не толкнуть ее дверью. Завтра на рассвете она покинет эту крепость. Это решено. Слово не воробей, вылетит -- лети следом. Не дала слово -- крепись, а дала -- следуй ему твердо. На том стоит княжеская честь. Зачем, спросила себя сквозь слезы. Зачем сказала такое? Лучше бы смолчать, а то и просто подойти и обнять его за шею, положить голову ему на грудь... И с ужасом понимала, что так никогда не сделает. Это простолюдины следуют своим желаниям, а людей благородных ведет рука богов. Потому у человека благородного рука не поднимается обидеть невинного или украсть, язык не повернется солгать или сказать гнусность, сам он не может сделать многое из того, что волен простолюдин или просто скот. Потому она. Ольха Древлянская, поступит так, как велит ее происхождение от древних богов. Она сядет на коня и уйдет, ни разу не обернувшись. И как бы не болело ее сердце, как бы не жаждала остаться, быть при этом человеке... все же уедет с гордо поднятой головой, достойно и красиво. Пол трещал под сапогами Ингвара, а стены сужались. Или это комната сужалась. Он все время натыкался на равнодушные бревна, едва не бился головой. Наконец, видя, что вот-вот будет бросаться на них или полезет по выступам стены к потолку, он усадил себя за стол, ухватил дрожащими руками кувшин с греческим вином, поднес горлышко к пересохшим губам. В горле едва не зашипело, только сейчас ощутил, насколько все в нем пересохло и измучилось. Это все древлянка. Ничто не помогает. Остается только выпить и колдовское зелье. Пальцы сами нащупали баклажку. Это стало так привычно щупать ее, искать в ней успокоение. Он ощутил, что поднимается на ноги. Что я делаю, промелькнула сумрачная мысль. Если войду к ней ночью, она встретит такой ненавистью, что сгорю в ее пламени. Да, я уже стал такой... загораемый. Ах да, сказал себе. Я пойду проверю стражу на верхнем поверхе.