ь деревушки, если можно на-звать деревушками три-четыре хатки, больше похожие на землянки. Рядами тянулись серые поленницы дров, запас на два-три года вперед, и такие же серые хатки не отличались от этих поленниц. Женщин не видно, в поле, а мужчины кто чешется да зевает на завалинке, кто месит глину, засыпая на ходу. Самые умелые вяло строгают грабли да лопаты, на ска-чущего всадника посмотрел разве что один из пяти, все как в воду опущенные. Когда выехали на берег реки, довольно широкой, деревушки стали попадаться чаще. Турч посмотрел на небо, сказал со вздохом: -- Кони устали... В следующем селе, какое бы ни оказалось, заночуем. -- Медленно едем, -- согласился Скиф. Олег смолчал. Когда-то он в вихре мог облететь за сутки половину белого света, но какой смысл в скорос-ти, если мысли от этого не идут быстрее? А вот медленнее -- да. Так что лучше вот так неспешно, замедленно, зато не упуская ни единой возможности повертеть креп-кий орешек со всех сторон, поискать щелочку, вставить узкое лезвие острой мысли, надавить, расколоть, увидеть зернышко истины... Или хотя бы понять, как теперь распределять работу Семерых Тайных. Пора, наверное, собраться. Все уж на-верняка знают, что магический дождь кончился. Они ж магией пользовались сто раз на день. Вдруг кто-то на-шел решение? Дорожка вдоль реки петляла, следуя изгибам самой реки. У самой воды торчат старые ветлы, изредка гли-нистый берег переходит в песчаный, тогда глазам боль-но от сверкающего золотого песка. Затем снова деревья на краю реки, опущенные в стоячую воду ветви, запах гниющей воды... Показались домики, однако кони не обрадовались, не прибавили шага. Олег увидел, что это селение явно когда-то знавало лучшие дни. Почти от самой околи-цы дорога замощена бревнами, но дожди и весенние лужи намыли на одних землю, а под другими, напротив, подрыли ямы, и когда его конь ступал по этим бревнам, одни поднимались торчком, норовя достать самого всадника, другие отзывались глухим шорохом, после чего рассыпались коричневой трухой. Тревожное предчувствие сжало сердце. Деревня еще живет, но люди выглядывают из окон изможденные, на улицах не слышно веселого детского гвалта, бревна в из-бах вот-вот рассыплются, покрыты зеленым мхом, сами избы вросли в землю. Он почти видел, как они погру-жаются с каждым годом, как в болото, уже окна на уров-не земли... Ни одной целой крыши, словно их не то снес ураган, не то сорвал пролетающий дракон. Одни голые ребра стропил, кое-где остался, зацепившись, пук гряз-ной соломы. Сами окна без ставен, половина заткнута тряпками, грязными подушками, серый голодный бурьян заглядывает в хату, присматривается, готовится перебраться и туда, раз уж огороды все захватил, под-мял, примучил, притоптал для себя и своего семени. А потом показался даже город, который Олег признал городом только по обвалившейся стене. Ворота, правда, уцелели, но вросли в землю на четверть, и дорога пове-ла в сам город рядом с воротами через широкий пролом. Кое-где торчат обломки стены, видны следы, откуда го-рожане берут камень на свинарники. Дома -- те же сельские, из бревен, покрыты соломой, с завалинками. Олегу почудилось, что он замечает, как весь город постепенно погружается в землю, словно на болоте. Даже люди, что попадались, все как в воду опущен-ные: хмурые, молчаливые, в заботах, согбенные. На въе-хавших в город посмотрели искоса, без интереса, тут же забыли, что рассердило Турча. -- Мрущий народ, -- заявил он. -- Я уже встречал такие. И болезней нет, и никто не уводит в неволю, а что-то людей гнетет. Кто поживее -- уходит куда глаза глядят, а остальные мрут, не оставляя потомства. Олег сказал хладнокровно:  Авось не вымрут за ночь. А потом пусть хоть весь город провалится. Турч удивился: -- Чего вдруг? -- А городов много, -- ответил Олег равнодушно. -- И здоровых людей много... Турч покрутил головой, смолчал. Волхв прав, видать, тоже поскитался по свету. Но все равно этот народец жаль. Всякий жаль. Даже чужой. Да и пока в тебя не плю-нули и камнем не кинули -- все свои, не чужие. Он ехал, задумавшись, как будто совершенно забыл, что сидит на коне, слившись с ним воедино, слегка от-кинулся корпусом, редкое солнце освещает морщини-стый лоб и крупный горбатый нос. Металлические бляхи на латах блестят, как и на широком поясе. Глаза смотрят вызывающе, но в глубине Олег видел суровую доброту. Этот воин любит мир, людей и готов за них драться. Олег посматривал на него искоса, череп разогрелся не столько от редко проглядывающего в дыры туч сол-нца, сколько от горячечных мыслей. Когда человека тянет есть, пить, а потом и к женщинам, что здесь див-ного -- так же поступают все звери, птицы, мухи и комары. Но вот этот уже немолодой и суровый человек, что заставило его поехать с ними? Ведь понимает же, что нет у Скифа ни сил, ни возможностей вернуть... даже не вер-нуть, это никогда ему не принадлежало, а именно за-хватить престол в землях Миш! Скорее всего, этот горя-чий юноша скоро сложит голову. Или чуть позже, но -- сложит. Так почему же? -- Благородство, -- прошептали его губы. -- Это зовет-ся в мире благородством. У зверей его нет, а у человека -- есть. Благородство -- это готовность действовать напере-кор собственным интересам!.. Так? Но даже не у всех людей оно есть, ибо есть люди, что от зверей и мух не-отличимы по своей сути. Их называют простыми людьми. И ценности у них простые. Общие для всех людей. И для благородных, кстати, тоже... Но у благородных есть и еще ценности, которых у простых людей нет. А эти ценности неизмеримо выше... Он вздрогнул, в возвышенные и четкие мысли, что с каждым мгновением становились все отстраненное, вор-вался густой голос: -- Эй, волхв! Не заснул ли? Он обнаружил себя посреди просторного двора. Скиф и Турч уже соскочили с коней, хмурый мужик взял под узцы и повел в раскрытые ворота конюшни. Вернее, ворот не было, только широкий темный провал. Впереди резное крыльцо, запахи кваса, пива, кисло-го вина, жареного мяса и разварной каши... ах да, они уже въехали на постоялый двор, а там уже корчма. Мясо подали холодное, пиво -- теплое, а кашу -- под-горелую. Но ели, не замечали. Правда, когда перед ними поставили пиво, Турч скривился, громогласно потребо-вал лучшего вина, иначе он все здесь перевернет и порушит. На них посматривали искоса, народ в этой корчме ти-хий, голоса жужжат как замирающие мухи. Даже ложки стучат приглушенно, будто шлепают по мокрой глине. Только один, прокаленный солнцем, в живописных лох-мотьях, ел шумно, с удовольствием, запивал прямо из кувшина, Олег перехватил его любопытствующий взор. Через некоторое время послышались шаги, дружелюбный голос произнес: -- Кто вы, трое героев? -- Трое дурней, -- ответил Турч грубо, -- которым дурная голова покоя не дает. -- Ха-ха, -- ответил незнакомец. -- А я -- странству-ющий мудрец. Можно к вам за стол? Скиф и Турч воззрились на этого странствующего ум-ника, как на переодетого разбойника. Мудрец в самом деле выглядел как стареющий разбойник, что никак не может расстаться со своим прибыльным делом. Турч подумал-подумал, брякнул: -- Садись. Но если ты мудрец, то чего в таких тряп-ках? Умный мог бы жить во дворце. Мудрец неспешно сел напротив, ответил насмеш-ливо: -- Беден не тот, у кого мало, а кому надо много. -- Я вижу, -- вставил Скиф, явно стараясь поддержать Турча, -- тебе надо очень мало. -- То, что мы видим, -- сказал мудрец многозначи-тельно, -- зависит от того, куда мы смотрим. Турч оторвался от созерцания широкого зада служан-ки, пожал плечами: -- Куда бы я ни смотрел, я вижу все. А по дорогам кто только не шатается! Ты куда направляешься? -- В Гелон, конечно, -- ответил мудрец. -- Почему "конечно"? -- У Гелона богатая и процветающая страна, -- объяс-нил мудрец. -- А там, где воюют, не до мудрости. Там бы выжить! Зато в богатых странах могут позволить себе учиться, умнеть. Турч заметил: -- Богатые страны -- лакомая добыча для бедных. -- Увы, это верно, -- заметил мудрец. -- Но что де-лать? Одни гибнут, другие возвышаются. Так заведено издавна. Так было, так будет... Олег со стуком опустил кружку. -- Так не будет, -- вырвалось у него. -- Так не будет! Мудрец посмотрел с удивлением: -- Ого! Не ты ли остановишь? -- Может быть, -- ответил Олег. -- Может быть. Но если не я, то все же найдутся, которые эту дурь когда-то да остановят. Мудрец оглядел его с насмешливым любопытством. Олег с вызовом выдержал взгляд, глаз не отвел. Муд-рец всматривался, всматривался, на лицо набежала лег-кая тень печали. -- Эх, парень, -- произнес он с насмешливым недо-умением. -- Что-то не так? -- спросил Олег раздраженно. -- Трудно тебе придется.  Какая новость! -- удивился Олег. -- То-то я как сыр в масле... Правда, а кому сейчас легко?  Да нет, тебе придется еще хуже. --- Почему? -- Слишком большие достоинства делают человек; непригодным для общества. Не понял? На рынок не ходят с золотыми слитками -- там нужна разменная монета. А лучше вообще мелочь. Олег ответил сухо: -- Ключ, которым пользуются, всегда блестит. Турч посмотрел на мудреца с неодобрением. С видутак вполне еще мог бы скакать на горячем коне, метать стрелы, рубиться и бросать аркан. Так нет же, умничает! Мудрец допил вино прямо из кувшина, вздохнул с сожалением. Внезапно его лицо посерьезнело, он со стуком опустил кувшин на стол, задержал руки на сто-лешнице -- длинные, жилистые, крепкие руки воина. -- Герои, -- сказал мудрец, -- вас никто не заставля-ет верить мне, незнакомому человеку. Но все же скажу, что по дорогам рыщет несколько отрядов очень крепких ребят! Я бы сказал, отборных воинов. Похоже, они очень опасаются тех, кого ищут... -- Откуда знаешь? -- Половина из них с длинными луками. Сам видел. Если ищут не вас, то это ваше счастье. Хотя, если че-стно, я не могу представить, кто им тогда еще нужен. Здешних можно повязать прямо среди улицы, остальные и не проснутся. Позже, когда они поднялись в отведенную им комна-ту, Турч сказал с горьким удовлетворением: -- Похоже, вас очень боятся. -- Нас трое, -- напомнил Скиф. Турч отмахнулся: -- Я не в счет. Они ж не знали, что я к вам прибьюсь. Это вас боятся... Я горд, что имя сына Колоксая наго-няет такой страх. Скиф стукнул кулаком по колену. -- Положение вообще-то безвыходное, -- сказал он зло. Кони измучены, мы не можем дальше ехать без отдыха. Но если заночуем, то к утру эти ребята точно будут вокруг корчмы с натянутыми луками. За ночь но-вости, как голодные совы, улетают далеко... Турч угрюмо молчал, руки его как будто сами по себе вытащили из сумки точильный камень. Олег зябко пере-дернул плечами, едва Турч повел камнем по лезвию топо-ра. Звук получался страшноватый. Перед глазами сразу замелькали картинки, как это лезвие будет врубаться в тела, черепа, сокрушая кости, хрящи... -- Что скажешь ты, Олег? Олег вздрогнул, возвращаясь в мир, сказал торопливо: -- Безвыходных не бывает. Есть только положения, выход из которых не устраивает... Мы можем поступить вот так: Турч сейчас спустится в корчму и будет спраши-вать, как проехать в сторону города Гелона через доли-ну Турищев Брод. Мы ведь сейчас уже в Гелонии, верно? Громко будешь выспрашивать, чтобы все, кто за нами уже следит, успели послать туда засады. Там, насколько помню, только в одном месте удобный брод, а вообще берега обрывисты, река в узких местах тащит камни раз-мером с быков. Так что засаду устроить легко, место уже известно. А мы вдвоем со Скифом прямо сейчас выс-кользнем, переберемся через стену... я уже заметил мес-то, где стража дремлет, и... поспешим со всех ног, пока не схватились. Турч нахмурился: -- А я? Олег вздохнул: -- Тебе остается самое тяжелое и трудное. Ты должен Держаться так, словно мы еще в городе. Прицениваться к коням и торговать для троих человек, прикидывать, что и сколько взять в дорогу. За тобой будут следить. Турч покачал головой: -- Не пойдет. Где же это трудное? Вот и оставайся ты. А мы со Скифом поедем. -- Увы, -- ответил Олег со вздохом. -- Я не воин, ты прав. Я не искусен в воинских уловках, а главное... меня страшит тот миг, когда они поймут, что их дурачили. Их гнев выльется на меня! Ты-то отобьешься, а я не смогу отмахнуться и от мухи! Турч смотрел недоверчиво, со злостью, на лице мед-ленно проступали признаки колебания. Скиф положил руку на плечо старого воина. -- Мы будем ждать тебя в Гелоне, -- сказал он про-сто. -- Помни, ты -- первый, кто предложил мне свой меч! Ты первый... ты и останешься первым, Часть вторая Глава 20 Беркут сидел на камне в своей великолепной и не-обыкновенной пещере. Необыкновенной потому, что она располагалась в его массивном дворце-крепости. Когда-то он начинал как маг в крохотной пещере, научился чер-пать силу из камня, и теперь, когда он не только стал могучим, сверхмогучим, но и одним из Семерых Тайных владык всего белого света, так и не решился расстаться с привычной пещерой. Пять лет тысячи рабочих выпиливали из горы ог-ромную гранитную глыбу, перетаскивали ее, гибли как мухи, но зато теперь главный зал во дворце -- моно-литный камень, в котором под его присмотром выдол-били пещеру. Конечно, жил и спал он в роскошных покоях, но сюда являлся, чтобы почерпнуть силы. Только сюда уда-валось вызывать демона огня, с которым Беркут научил-ся вести беседы. Даже сейчас, когда магический ливень иссяк, на землю падают последние капли, демон откли-кался на его зов. Уже подчиняясь не силе, сила обоих покинула давно, но странному любопытству, ибо за годы между человеком и демоном установилась если не друж-ба, но появился хотя бы взаимный интерес. Сейчас они сидели друг напротив друга, между ними в подобии стола блестела каменная глыба из малахита сверкающая, отполированная, высечена в форме кубка по бокам затейливые фигуры диковинных зверей, древ-них богов и героев... На отполированной поверхности каменного стола не-большая чаша. Края раскалены, из чаши поднимается густой оранжевый дым, яркий и сухой. Воздух потрескивает, от прогретых стен веет сухим теплом, что выпаривает слизь из груди, прочищает легкие, веселит кровь. Беркут поправил вязаную шапочку, он носил ее вместо обычного колпака. Даже ее не стал бы надевать, но после того, как потерял последние волосы, голова мерзнет, начинаются боли в висках. Сейчас он кутался в теплый толстый халат, больше похожий на толстое одеяло. Ноги по самые колени прятал в утепленные сапоги. -- Что же делать? -- сказал он задумчиво. -- Магия начала иссякать... уже иссякла. Даже Богоборец теперь потерял свою мощь. Но теряем и мы. Условия изменились для всех. Как воспользоваться? По ту сторону каменной чаши-стола шевельнулась красная глыба размером с сидящего на коне человека. Оранжевые глаза блеснули остро, это демон подняла плотные кожистые веки. Вытянутая, как у большой ящерицы, морда, могучие челюсти, способные за один раз перекусить бревно, но надо лбом два крепких рога, что всегда сбивало Беркута с толку. Он знал, что все рога-тые звери кормятся только травой, так что этот демон не опаснее, чем разъяренный бык, что может растоптать, размазать по стенам, но не сожрет... Еще одна особенность демона -- плотные кожистые крылья. Толстые, крепкие, но на таких не полетаешь, к тому же демон живет в глубинах земли, так что крылья у него, похоже, как у магов обязательный остроконеч-ный колпак. -- Магия, -- прорычал демон глухо. -- Ну и что?.. Хороший удар лапой... -- В чем-то ты прав, -- ответил Беркут задумчиво. -- Хороший удар такой лапой, гм... Когда магия слабеет, силе возвращается ее место. Демон прорычал: -- Только не я. А вот если бы твой враг пришел сюда... Ты же знаешь, я в этой пещере только потому, что она -- часть нашего мира. Как ты этого добился, не знаю, но думаю, тебе это удалось нелегко. -- Нелегко, -- согласился Беркут, -- На это ушла по-ловина моей жизни. И этот каменный блок, в котором являешься, увы, по свету за собой не потаскаешь... Лад-но, давай посмотрим за нашим противником. -- Показать, где он сейчас? -- В другой раз. Сейчас звезды сошлись на редкость благоприятно для других дел... Такое бывает только раз в тысячу лет! Давай заглянем в его грядущее. Ты знаешь, как искать все опасные места по жизненной нити... Демон довольно зарычал. Он напоминал чародею большого толстого пса, довольного, когда его пускают с холодного зимнего двора в теплый дом и разрешают погреться у печки. Впрочем, остальные демоны, если они есть, больше напоминают волков, все же предпо-читают холодные леса. Чародей отшатнулся, демон дунул слишком сильно, дым рассеялся по комнате, а из крохотного светильника полетели искры, обожгли руки и лицо. В перенасыщенной магией пещере послышался шорох, будто по стенам и полу забегали мириады крупных муравьев. Над светильником появились неясные пятна, Двигающиеся тени. Затем вдруг словно с глаз сняли пе-лену: в упор взглянуло суровое лицо с трагически све-денными бровями. В зеленых глазах напряжение, вокруг головы полыхает пламя... Не сразу сообразил, что человек несется вскачь, а встречный ветер треплет удиви-тельно красные волосы. -- Да, -- прошептал чародей, .-- он снова на коне... И снова в пути! -- Хочешь поискать, где его можно остановить? --Да. Лицо отдалилось, стал виден весь скачущий всадник, уменьшился, вся дорога стала тоньше нити и растворилась в зелени, снова поплыли клубы оранжевого тумана, появлялись и пропадали цветные пятна, стены знаний, мелькнуло крыло парящего дракона, снова пыльные дороги, домики постоялых дворов, проплыла в глубине вод гигантская рыба со странно скошенным рылом, без чешуи, снова дома, дороги, горные вер-шины... Из малого зала не доносилось ни звука. Хакама отогнула край ковра на полу, в глаза холодно блеснула пластина прозрачного кварца. Изображение слегка расплывается, но отчетливо видно, что трое немых рабов, языки вырезаны давно, ведут молодую обнаженную девушку, Одурманенная травами, она не противится, даже не понимает, почему кладут на стол со странно загнутыми краями, зачем под столом широкая ванна... Двое придержали ее на столе, третий заученными движениями вскрыл вены на руках. Можно бы главную; жилу на шее, но ритуал требует, чтобы кровь сбегала неспешно. На соседние столы положили еще двух, Хакама смотрела сверху, сердце начало биться чаще в радостном предчувствии. Через несколько минут ванна наполнится горячей кровью. Рабы вытащат ее на середину зала. Один из них отправится звать ее, не догадываясь, что она наблюдает за каждым их движением. И потом наступит долгожданный миг, начертанный звездами: она, обнаженная, опустится в эту горячую молодую кровь, разогреется, кровь этих молоденьких дурочек начнет впитываться в ее тело, и наконец-то она помолодеет... Да, пока длился этот магический дождь, можно было возвращать себе молодость силой заклятий, но сейчас она с ужасом и омерзением всматривается в зеркало, чуть ли не каждый день находя то новую морщину, то складку на шее, то даже седой волос! Интересно, внезапно мелькнула мысль, что сказали бы другие из Семерых Тайных, увидев вот это... Скорее всего, ничего бы не сказали. Для всех эти короткоживущие люди -- всего лишь что-то вроде травы, животных, домашнего скота. Да, можно поплакать над сломанным цветком, умершим соловьем, ручным воробышком или погибшей под конскими копытами любимой собачкой, но никто не поставит себя с ними вровень. Другое дело -- Богоборец. Его один только Россоха зовет по имени, остальные предпочитают эту кличку, прозвище. Хакама сама звала его только Богоборцем, так лишний раз подчеркивала, что во главе Семерых стоит человек, которому нельзя не подчиниться, нельзя пере-чить, что он боролся с богами и остался жив, а боги от-ступились. Этот Богоборец еще дивно молод, для него люди -- все еще люди, такие же, как и он. Надо чтобы сменилось несколько поколений, чтобы он сроднился с мыслью, что они все подобны траве или домашнему ско-ту. О траве и домашней живности можно заботиться, кормить и защищать, но, когда нужно, их можно ис-пользовать как дрова или мясо так же спокойно, как ис-пользуем для печи березу, а для жаркого -- телятину или оленину. Но это будет потом. А сейчас он, узнав о таком, при-шел бы в негодование. Не понимает еще, что жизнь жизни рознь. Жизнь простолюдина ничего не стоит. Любая баба рожает, как крольчиха, по двадцать детей. Если их не убивать, земля прогнется под их тяжестью... Один из рабов исчез за дверью. Хакама отпустила край ковра, вернулась к окну. Через время в дверь ле-гонько постучали, слегка скрипнуло. Она обернулась. Раб с поклоном указал обеими руками на распахнутую дверь. Хакама распустила шнур на шее, легкий халат за-скользил по телу. Дождавшись, когда он весь лег и за-стыл невесомыми волнами, она переступила и пошла к двери. Раб почтительно шел следом, она чувствовала его тупой жадный взгляд на своих ягодицах. Да, всплыла у нее мысль, пробовала и это. И многое другое. В погоне за молодостью хороши и позволитель-ны любые средства. Но звезды говорят, что только мо-лодая свежая кровь в ее жилах вернет ей то, ради чего любая женщина пойдет на преступление. А для нее вов-се не преступление резать коров ли, овец или простых людей. Темные тучи закрыли небо от горизонта до горизон-та. Там клубились и двигались тяжелые черные массы, но на землю падал странный свет. В глубине леса высилась каменная гора, такой она казалась издали. Возможно, это и была гора в древно-сти, но сейчас на самой вершине горел свет, словно в полном безветрии полыхал и не мог сгореть смоляной факел, тускло блестели массивные двери из темной меди. К вершине вели пять уступов, на каждом могли бы поместиться несколько сот лучников или просто людей с камнями, что с легкостью побивали бы нападающих снизу. Наверх вела одна-единственная узкая лестница, каменная, по ней к лучникам могла сверху опускаться помощь, по ней же могли отступать наверх. Крепость выглядела неприступной, да и в самом деле неприступна вот уже много столетий, с самого начала, когда ее создали не то неведомые боги, не то герои, рав-ные им по мощи. Но стража все равно бдит, а ночные дозоры каждый день обходят лес вокруг их крепости, вы-искивая следы вражеских лазутчиков. В дальней комнате на вершине горы горели все све-тильники, а люди недвижимо смотрели в магическое блю-до. Миниатюрная хрупкая женщина прерывисто вздохну-ла в напряженной тишине: -- Что так долго?.. Раньше ты был быстрее! -- Ничего подобного, моя повелительница, -- отве-тил сварливо толстый рыхлый старик. -- Раньше это занимало куда больше времени... Но вы желаете смотреть только за этим человеком, так что я уже насоба-чился, насобачился!.. В блестящей поверхности клубился серый неопрятный туман. Чародей двигал руками, бормотал заклина-ния, с кончиков пальцев срывались короткие искорки. Туман слегка редел, однако из-за краев зеркала надви-гались новые комки, сгустки. В комнате рядом с женщиной, которую чародей по-чтительно назвал повелительницей, смиренно сидел рос-лый юноша, красивый, с суровым мужественным лицом. Он был широк в плечах, с толстыми мускулистыми ру-ками, настоящая стать воина, но лицо задумчивое и со-всем не воинственное. -- Вот, -- вдруг сказал чародей с довольством, -- пой-мал... А вы говорите, долго! Туман поредел, проступила зелень, это оказался лес, Деревья, вот лесная тропа, показался скачущий всадник. Женщина прерывисто вздохнула. Всадник приблизился, чародей застонал от усилий, перед всадником словно летела задом наперед птица и смотрела на всадника, а здесь, в этой комнате, видели глазами птицы разлетаю-щиеся под ударами ветра красные, как пламя, волосы зеленые глаза, устремленное вперед лицо. Следом за всадником на тропу выметнулся второй красивый молодой мужчина с черными, как вороново крыло, волосами, с яростным лицом, конь под ним нес-ся широким галопом. Женщина произнесла властно: -- Этот меня не интересует. -- Да-да, моя повелительница, -- пробормотал чародей. -- Просто мне кажется, что этот юноша сыграет не-малую роль... -- Меня его роль не интересует. Изображение снова сдвинулось на первого всадника. Все трое всматривались в суровое лицо, в котором, однако, от суровости воина или властителя не было и тени, но всадник явно суров, силен и в то же время словно бы наполнен печалью и отчаянием. Сейчас, когда, как он думал, его никто не видит, он смотрел вперед широко раскрытыми глазами, в которых отражалась проносящаяся мимо зелень, и лицо его было открыто, как человек открывается только перед собой и своими богами. -- Кто он? -- спросил чародей шепотом. -- Это не простой человек. Юноша нетерпеливо задвигался на стуле, его мать не станет беспокоиться о простом человеке, но смолчал, его глаза тоже жадно следили за всадником. Деревья проносились толстые, ветви иногда опуска-лись низко, всадник на полном скаку пригибался, и было видно, что делает это безотчетно, не выныривая из тяжелых, как горы, дум. Иногда острый сук на ог-ромной скорости проносился на волосок от его голо-вы, даже чародей задерживал дыхание, не говоря уже о женщине и юноше, но всадник мчался через лес, совершенно не думая про эти сучья, ветки, корни, словно сам был наполовину лесным существом, -- Куда он скачет? -- спросила женщина. Чародей недовольно заворчал, пальцы задвигались, всадник отдалился, словно наблюдавшая за ним птица начала быстро подниматься вверх. Туман проступил сперва как завеса из мелкого дождика, все заволокло се-рым, в комнате слышно было только быстрый шепот ча-родея да легкое потрескивание сгораемого в светильни-ках масла. В уголке зеркала проступило зеленое пятно, двое си-дели у костра. Изображение мучительно медленно увели-чивалось, это все те же двое, красноволосый и юноша с черными как смоль волосами. Нет, в сторонке стреножи-вает коней еще один, коренастый, в кожаных латах, голо-ва покрыта сединой. Его видно только со спины, женщи-на сказала нетерпеливо: -- А это что? -- Неведомо, -- ответил чародей шепотом. -- Похо-же... я нащупал случайно дорожку в грядущее... Я ж го-ворил, сегодня очень благоприятное стечение звезд... -- Грядущее? Они выглядят так, будто выехали из того леса и остановились на отдых! Чародей ответил все так же шепотом, страшась спуг-нуть видение: -- Возможно, так и есть... Заглянуть на час вперед -- уже грядущее... Хотя... взгляните на солнце! Туман то наплывал на края, то отодвигался, в зерка-ле смутно проступал далекий горизонт, уже багровый, а красное распухшее солнце опускалось за темный край. Юноша впервые подал голос: -- Возможно, это даже не сегодня. Кони истощены. За сутки их так не заморишь... Женщина сказала жадно: -- Смотри еще!.. Смотри дальше!.. Если что нужно скажи. Слуги тут же принесут, даже если понадобится побывать на краю земли. Туман сомкнулся со всех сторон, изображение исчезло. Чародей рассерженно бормотал, искорки срывались уже не только с кончиков пальцев, но пробегали по суставам, волосы вздыбились, сухо и неприятно потрескивали. Очень медленно туман начал отодвигаться, начиная с середины. Блеснули мрамором ступеньки величествен-ного дворца, тут же сменилось голой безжизненной сте-пью, донеслись далекие удары тарана в городские врата, этот звук невозможно спутать, затем всплыло отчаянное лицо человека с красными волосами. Перепачканный золой, он кричал что-то, в руке меч, с широкого лезвия срываются красные капли. Женщина отчаянно вскрикнула. Чародей дернулся, изображение уплыло в сторону. Но все успели увидеть, как сразу трое из воинов ринулись к красноволосому со спины, жутко блеснули лезвия копий. Все три острия вонзились глубоко, одно под левую лопатку, второе в пе-чень, а третье с хрустом перерубило хребет. Он упал, на троих набросились другие воины и тут же изрубили в куски. К упавшему метнулись, чья-то спина почти зас-лонила, сраженного перевернули на спину. Видно было, как губы смертельно раненного двигаются все медлен-нее, потом улыбка застыла безжизненно, а глаза невидя-ще уставились в небо. Чародей бормотал, пытался удержать уползающее изображение. Искры прыгали уже по всему телу, но по зеркалу поплыл серый с пятнами туман, собрался в сгус-тки, поверхность стала неподвижной, словно стоячая вода в темном лесном озере. Наконец чародей в изнеможении откинулся на спинку кресла. Лицо осунулось, он хрипло и часто дышал, по мясистому лицу катились крупные кап-ли пота. Юноша налил в кубок вина, чародей схватил жадно, зубы стучали о металл, струйки пролились на грудь. --- Что это было? -- спросила женщина с отчаянием. -- Это не могло быть правдой! -- Мама, -- сказал юноша тихо, -- успокойся. Воз-можно, мы что-то не так поняли. Чародей измученно мотнул головой. Капли пота со-рвались со лба, словно у отряхивающегося после купа-ния пса. -- Все видели одно и то же, -- прошептал он раздавленно. -- Этот человек погибнет. Я заметил то, чего могли не увидеть вы... На лезвиях копий блестели зеленые капли. Это значит, что оружие еще и отравлено. Этого человека очень боялись... боятся, моя госпожа! Видимо, он в самом деле великий воин. Тех предателей разорвали... разорвут на части, но свое черное дело они сделать успеют... -- Но что... с ним? Он умер? -- Умер, -- ответил чародей неохотно. Он вскинул глаза, тут же опустил, не мог смотреть на отчаянноелицо госпожи, развел руками: -- Что я могу? Я только показал, что произойдет. -- Нет! -- сказала она яростно. -- Этому нужно поме-шать! Вы заметили, где это происходило? Я могу нари-совать эту стену, на ней еще две такие странные фигуры из темного камня... Юноша вскочил, стул под ним опрокинулся, но под-нимать не стал, метнулся зачем-то к окну, словно хотел свистом позвать коня, опомнился, вернулся, лицо вино-ватое и отчаянное. Губы дрожали, в глазах мольба. -- Что мы можем сделать? Что нужно сделать? Чародей ответил измученно: -- Госпожа... молодой господин, вы не поняли. Это для нас будущее... но не для богов. Для них нет ни будущего, ни прошлого, ни настоящего. То, что для нас только произойдет завтра или через сто лет, для них уже произошло!.. Потому будущее и есть неизменно, неизме-няемо, как и прошлое... понимаете? Потому что в буду-щем это уже все произошло. Нас просто несет по реке времени, как по любой другой реке... и те села, которые открываются за поворотами, уже существуют... даже если мы их не видим... или увидим через год... Тяжелую тишину нарушало только его прерывистое хриплое дыхание да лязг зубов, пил он часто и много. Юноша снова наполнил для чародея кубок, а потом при-двинул ближе кувшин с вином. -- Я успел увидеть женщину, -- произнес он медлен-но. -- Волосы черные, как агат, лицо бледное, но я еще не видел такой ослепляюще холодной красоты... И еще, мама... Она очень похожа на того второго, который ехал с этим Олегом. Помнишь, молодой с черными как смоль волосами?.. Так вот эта женщина показывала пальцем, на нем блестело зеленое кольцо... Чародей увидел устремленные на него взоры. Пожал плечами, голос был сухой и треснутый, как перекалив-шийся на огне горшок: -- Я никого не старался запомнить. Если бы знал!.. Да и зачем?.. Все уже свершилось. Свершилось, хотя для нас, смертных, это еще впереди. Но оно свершилось... Но если хотите, я узнал там только одного человека. -- Кого? -- Рядом с той женщиной, я ее не знаю, стояла дру-гая. Ростом меньше, не такая красивая, менее яркая, да и одета проще... Но мне ли, чародею, не узнать одну из самых сильных колдуний! Поговаривают, что она входит в некий тайный совет самых могучих чародеев, что пра-вят миром... Конечно, это все враки, но то, что я видел могущественную Хакаму, -- голову на отрез, что это она! Женщина в волнении встала, заходила по комнате. Юноша, которому ее голова едва доходила до середины груди, поспешно сел, чтобы не столкнуться с миниатюрной матерью. Она металась по комнате, как быстрый огонек пламени, руки ее заламывались, она вскрикива-ла голос ломался от плача, затем вдруг остановилась, повернулась к ним: -- Это неспроста!.. Мы можем узнать, где это произой-дет. Ты, мой сын, узнал чародейку Миш, чей сын сейчас едет с Олегом. Ты, чародей, узнал Хакаму, что, по слухам, никогда не покидает свою зачарованную башню. Я запом-нила место, где... где это... произойдет. Как только эти две ужасные женщины сойдутся, мы будем знать, что вот уже началось, уже близко... Пусть наши люди отыщут ту сте-ну с двумя львами из темного камня... у левого льва отби-то правое ухо, пусть там разобьют лагерь... Чародей сказал устало: -- Госпожа... Я устал повторять, что сделанное не-возможно сделать несделанным. Этого не могут даже боги. Но даже то, что ты говоришь... немыслимо. Ни один правитель не позволит, чтобы в его земли въехали вооруженные чужаки, да еще встали лагерем! Она кивнула: -- Ты прав. Но трое-четверо странников, у которых под одеждой будет оружие, могут пройти везде. -- И что они могут? -- Они будут знать, за кем следить. Как только те трое приблизятся, они на них бросятся. Главное, успеть от-влечь хоть на миг! А там остальные подоспеют. И Олег будет спасен. Чародей устало промолчал. Юноша подошел к мате-ри, она снова сидела в кресле, но теперь еще меньше ростом, печальная, с тоскующими глазами, похожая на затравленного лисенка. -- Мама, -- сказал он тихо, однако голос прозвучал твердо, -- позволь, я поеду сам. Она отшатнулась:  Ты? Ни за что!  Мама, почему? -- У меня ничего больше не осталось, -- ответила она с отчаянием. -- А если что случится еще и с тобой? Нет-нет, тебя я не отпущу. Ни за что! -- Мама, -- произнес он ласково, -- я люблю тебя, мама. Я же вижу, как ты тревожишься за него! Ты все эти годы тратила, чтобы найти колдунов, которые мог-ли бы помочь смотреть за ним. Ты живешь им, мама! Но я хочу это сделать не только для тебя, но и... для себя. Я ведь тоже, мама, хочу его не только отыскать, но... мама, я ведь и его люблю! Даже если бы он не был моим от-цом, я бы полюбил его уже за то, что ты о нем так гово-ришь, так на него смотришь... Она молчала, на ее лице было страдание, в глазах сто-яла боль. Но молчала. Юноша подошел, тихо и нежно обнял. Глава 21 Колонны красных муравьев настолько слаженно текли к высокой каменной башне, что Россохе показались свежими потоками крови. Солнце блестит на их отполи-рованных панцирях, но еще сильнее сверкает на крупин-ках золота в их жвалах. Все исчезают в норах вблизи башни, находя свои пути в подвалы, а навстречу выска-кивают такие же быстрые, загадочные и молчаливые, уже без ноши, торопливо и целеустремленно мчатся к глубин-ным золотым копям. Конь начал упираться, Россоха пытался заставить подойти ближе, но конь трясся всем телом, упирался, опус-кался задом к самой земле. Хотя, по словам Хакамы, му-равьи не обратят на него внимания, даже если на них наступит, но сейчас, когда дождик тю-тю, могут и заме-тить, еще как заметить... И все-таки ясно видно одно преимущество, что сохранила Хакама и после окончания магического дождя: муравьи по-прежнему носят ей зо-лото. А золото -- могучая магия в мире, лишенном магии. Поколебавшись, он сполз на землю. Конь опасливо отступил подальше от красного шелестящего потока. Россоха постоял, держась за седло. За дорогу колени за-стыли, в лодыжках только сейчас началось покалывание, кровь с трудом пробивается в онемевшие части тела. Ез-дить верхом отвык настолько, то эта поездка не только отняла силы, но едва не вытряхнула душу. А ведь совсем недавно мог силой двух-трех слов перенестись через по-ловину мира, из своей горной пещеры ступить прямо на вершину этой башни, где всегда вечные огни, тройной магический щит, где уютно и защищенно... Он нащупал кольцо на среднем пальце. Рубин легонь-ко кольнул, узнавая, распухшие пальцы противились, кольцо провернулось с трудом, защемив кожу. По телу прошла легкая дрожь, на миг закружилась голова, а пе-ред глазами вспыхнули и пронеслись звездным дождем искры, но через мгновение мышцы налились силой, а он ощутил себя свежим и отдохнувшим. Муравьи, толкаясь и даже взбираясь один другому на спины, бегут строго по своим невидимым дорожкам, как будто тем, кто сделает шаг в сторону, грозит наказание или вечный позор. Россоха забросил поводья на седло, конь не уйдет, выпрямил спину уже без всякого труда, кости даже не заскрипели. Воздух пропитан запахом му-равьиной кислоты, и чем ближе к башне, тем этот запах сильнее, ядовитее, острее. Но он сделал только пару шагов, как замер, а рука взметнулась козырьком к глазам, защищая от солнца. С другой стороны к башне несется облачко желтой пыли, вот уже вынырнула повозка, запряженная четверкой коней... Взмыленные кони остановились прямо перед входом в башню. Возница держал поводья натянутыми, оглянул-ся. Повозка зашаталась, колеса едва держат, из-за поло-га выглянуло круглое лицо с выпученными, как у лягуш-ки, глазами. -- Уже? -- спросил он неприятным квакающим голо-сом. -- Что за мучения... О, Россоха! Дорогой Россоха, ты давно здесь? -- Только что явился, -- сообщил Россоха без тени приязни. -- Я тоже точно к сроку, -- сообщил Ковакко с гор-достью. -- Признайся, нелегко было рассчитать? Если честно, то я еще утром мог быть тут. Но подождал, что-бы быть точным... Кряхтя, он выбрался, неимоверно толстый, жирный, с отвисающим животом. Был он в теплой одежде, а ког-да говорил, изо рта вырывались клубы пара, словно на морозном воздухе. Росеохе почудилась быстро тающая изморозь на оглоблях, а верх повозки поблескивал, буд-то там быстро исчезал ледок. -- Да, теперь трудно быть точным, -- сказал Россоха тоскливо. -- Как давно тебя не видел, Россоха!.. -- сообщил Ко-вакко. -- Как там наша дорогая Хакама? -- Еще не видел, -- ответил Россоха. -- Сам только что... -- Ты в вихре? --Нет. -- На птице Стратим? -- Да нет же... -- Тогда на драконе? Россоха морщился, глаза смотрели поверх головы бо-лотного колдуна, поймали в синем небе темную точку. Похоже, она медленно перемещается по небу в их сто-рону, ныряет в облака, исчезает, а когда появляется, то уже вдвое больше, ближе, крупнее. -- На драконе кто-то другой, -- сказал он. -- Видишь, вон летит? Я же просто на коне. -- Неужто верхом? -- изумился Ковакко. -- Верхом. -- Как герой, -- сказал Ковакко, и нельзя было по-нять, оскорбление или похвала. Он тоже всмотрелся в небо. -- Это или Беркут... или... -- Боровик, -- предположил Россоха. -- Он любит всех земноводных. -- Нет, Беркут, -- сказал Ковакко решительно. -- Земноводные -- все мои. Давай об заклад? -- Не хочу, -- отказался Россоха. -- Ты жульничаешь! Но все-таки это Боровик. -- Беркут! Темная точка превратилась в крохотного дракона. Тот почти не махал крыльями, а растопырил и скользил по невидимой дуге, как по очень пологому склону снежной горки. Увеличивался, разрастался, уже видна вытянутая голова с узким гребнем на затылке, блеснули и погасли искры на кончиках крыльев. -- Беркут! -- вскрикнул довольно Ковакко. -- Я ж сказал. Беркут!.. Никудышный из тебя предсказатель, Россоха. Да и маг ты, надо признать, слабенький... Он злорадно захо