зрением. Вот она, вековая косность, дремучее невежество, реликтовые предрассудки! И он ощутил, что уже никогда не почувствует себя крошечным человечком, убогим узким специалистом, кабинетным червячком, который боится солнечного света и горячего ветра жизни. -- Собирайтесь,-- сказал он сухо.-- Я проведу вас в Купол. Смажьте свои бронированные доспехи вот этим. Вас не тронут. Космонавты стояли неподвижно. Натальин проследил за их взглядами. Ну да, стража. Как же иначе? Не слабаки, а крепкие солдаты. Так и должно быть. Если даже помяли немного, когда тащили в муравейник, то и это нормально. Других тянут вообще по частям. Благодарите сверхпрочные скафандры... -- Не хочется мне что-то выходить,-- сказал Макивчук с тоской. -- Я вас понимаю,-- сказал Натальин,-- снаружи такая жара! ...Через несколько часов двое забарикадировавшихся в Куполе увидели на обзорном экране довольно необычную картину. На пыльном горизонте появились три фигурки. Приближались они медленно, едва передвигая ноги. Повсюду шныряли шестиногие твари, но их почему-то не трогали... Был и четвертый. Этот странный человек, если только он был человеком, ехал верхом на ночном кошмаре. Его босые пятки, покачиваясь, беспечно ударялись о зазубренные челюсти огромного муравья. Дозорные муравьи возле Купола не обратили внимания на процессию, только один из них, старый солдат с обгрызанными усиками и негнущейся лапой, подошел почти вплотную, чтобы обнюхать и пощекотать новоприбывших усиками. -- Хи-хи! -- не выдержал Натальин.-- Щекотно! Кыш отсюда, старый конкистадор! Элину в Купол внесли на руках. Макивчук и Чонов шли почти вслепую, страшась открыть глаза. -- Теперь я не дрогну и перед вурдалаками космоса,-- прохрипел Чонов, когда Марусин и радист укладывали его на койку. А Элина сидела на полу и плакала. В обыкновенном платьице она стала еще более неземной и красивой, вот только плакала совсем по-детски... И некому было ее утешить. -- Ну, ладно,-- сказал Натальин.-- Пора. У меня утром лекция. Нажмите кто-нибудь нужную кнопку. В комнате повисла мертвая тишина. Все переглянулись, отвели глаза, потом разом посмотрели на капитана. И Макивчук, который лежал в изнеможении с закрытыми глазами, почувствовал невысказанное требование экипажа. -- Послушайте, необыкновенный человек,-- сказал он медленно,-- а почему бы вам не поработать в нашем ведомстве? Например, с нами или еще где-нибудь? У Натальина на миг захватило дыхание. С ними? Стать в тот же ряд? Но вдруг в памяти выплыли знакомая аудитория, лица студентов... Нет, он не создан для подвигов, он всего лишь кабинетный червь. Макивчук, видя, что он упорно молчит, сказал устало: -- Элина, отправьте Натальина на Землю. Радист поднялся. -- Разрешите мне? Элина еле на ногах держится. Макивчук открыл глаза, поморщился то ли от боли в руке, то ли еще от чего. -- Это был приказ,-- сказал он негромко. Элина с трудом поднялась с пола, кулачком вытерла слезы. -- Пошли! Они вошли в знакомый уже зал с черной металлической плитой. Через несколько мгновений проследует чудовищный всплеск энергии. Он встал обеими ногами на плиту. Элина почему-то медлила, сердито смотрела на него исподлобья. -- Вы знаете, почему Макивчук послал меня? -- спросила она вдруг. В ее огромных глазах зажглись искры. Натальин пожал плечами. -- Я не знааю ваших тайн. -- Он надеется, что я уговорю вас! -- Но я...-- сказал Натальин растерянно. -- Знаю. Вы не из тех, кого могут уговорить женщины. Вы сами рождены покорять и вести. Но это только мы, женщины, понимаем... Да-да, не притворяйтесь, что не поняли. Это великодушно, но излишне. У вас властное суровое лицо. И не какого-нибудь прилизанного красавчика, а настоящего мужчины. Натальин почувствовал, что глупо улыбается. -- Вот-вот,-- сказала девушка увереннее,-- улыбаетесь иронически... Но я уже знаю, на что вы способны! Какой вы сильный! -- Я? -- переспросил он глупо.-- Вы что, не видите какие у меня дряблые мышцы? Какие кривые ноги? -- У мужчины и должны быть кривые,-- ответила она убежденно.-- А мышцы у вас не дряблые! -- Я урод,-- сказал он,-- у меня кривые зубы... -- Не кривые, а хищные,-- поправила она.-- Это так здорово.. Она вздохнула, повернулась к пульту, начала набирать код. Натальин тупо смотрел, как ее тонкие изящные пальцы порхают по клавишам, перебрасывают рукоятки тумблеров, трогают реверсионные рычаги. Да, это именно та принцесса Фомальгаута, для которой он завоевывал Средне-Галактическую Систему. Но ведь в этих мечтах он был звездным рыцарем, не знающим страха! Властно, движением, которое отныне станет привычным для него, он протянул к ней руку.  * И ЖИТЬ С ЛЮДЬМИ *  БРЕК РОТ В двадцать лет он с отрядом десантников прошел Огненный Пояс, в двадцать три нес вахту на Черных Болотах, а еще через год уже сражался с упырями в зоне экватора. Когда пришло время возвратиться в Город, он уже находился на самой передовой базе Расширения, куда попадали только те, кто прошел все испытание безупречно. Команда провожала его... бурно. Закатили пирушку, обнимали, били по спине. Пора! За тридцать лет жизни накопил достаточно ценную генетическую информацию, теперь передай ее дальше в будущее. Это долг каждого полноценного члена общества. Командир выстроил отряд, сказал громовым голосом: -- Ты здоров, Брек Рот. Потомки не будут стыдиться такого пращура. Вместе с нами прошел огонь и воду, медные трубы и чертовы зубы, горел в пустынях, тонул в болотах, замерзал в ледяных провалах! -- Ура! -- заорал кто-то. -- Ура! -- подхватили дюжие глотки. -- Ура! -- Ура!!! Брек Рот слушал внимательно, сердце его билось ровно. -- Ты познал цену дружбе,-- продолжал командир,-- мужеству, благородству, знаком с требованиями Чести и Долга. Пора, дружище, передать накопленные качества организма дальше. Да-да, в будущее! Пора продлить себя в детях. Увы, пока что это единственный способ достичь бессмертия... По возвращении в Город Брек Рот сразу же отправился в Клуб Ветеранов. Странно и непривычно идти по тихим улицам, любоваться деревьями и закатами трех солнц! На плече нет тяжелого автомата, нет за спиной огнемета, да и не нужно каждое мгновение опасаться прыгающего растения, или стреляющей ядом змеи. Здесь навсегда отвоевано место у хищного мира, здесь Город -- в самом центре расширяющегося мира! Секретарь Клуба Ветеранов, сам в свое время побывавший с лучеметом в руках в зонах Огненного Пояса и Черных Болот, встретил его уважительно, ибо Брек Рот сумел пройти больше ступеней Освоения. Он тут же выделил новоприбывшему хорошую квартиру, велел обращаться при малейшей надобности. Через пару дней Брек Рот, выбрал подходящую юную особь противоположного пола, оглядел бегло и привел в свой дом. Неважно, что она оказалась худой, бледной и боязливой. Не пещерный век -- сила и крепость мускулов решающего значения не имеют, а так юная женщина вполне подходит ему в жены. Эли, так звали его женщину, целыми днями просиживала у окна, глядя в сторону родительского дома. Грустная, с большими печальными глазами, она и на Брека Рота смотрела только исподлобья. В первые дни она вовсе забивалась в уголок, не сразу освоилась, не сразу научилась управлять кухонным автоматом. Впрочем, Брек Рот, привыкший за время освоения новых земель к концентратам, к еде оставался равнодушным, по-прежнему признавал белки, жиры и углеводы, а в каком виде они приходили -- особо не привередничал. Однажды по возвращении из Клуба Ветеранов он обратил внимание, что Эли еще больше похудела, ее носик заострился, на щеках выступили красные пятна, белокурые волосы виться перестали, безжизненно распрямились, даже ее небесно-голубые глаза потускнели... Он удовлетворенно хмыкнул. Семя брошено в благоприятную почву, уже начинает прорастать. Новая особь, то есть, его ребенок, принялась строить собственный организм. Естественно, из подручного материала, которым является материнское тело. Эли ходила с трудом, ей было плохо. Начиналась Метаморфоза. Организм перестраивается, заработали новые железы, в кровь поступают новые гормоны... Скоро изменится внешность, характер, привычки... Вместо этой самочки, как ее... Эли, будет совсем другая женщина. Он взглянул внимательнее. Эта худенькая малышка исчезнет... Когда ее отвезут в Дом Окончательной Метаморфозы, он ее больше не увидит. Собственно, никто оттуда еще не возвращался прежним. И вдруг странное, доселе никогда не испытываемое чувство начало заползать в сердце. Пораженный, он немного ослабил волевой контроль, и ощущение потери разрослось, охватило всего. Чувства боли были настолько непривычными, сложными, что он даже не пытался унять, ибо первая заповедь Освоителя Новых Земель -- понять, разобраться, а как в этой сумятице чувств разобраться? Что подавить, а что оставить? -- Эли...-- позвал он.-- Иди сюда. Она поднялась, послушно приблизилась и встала перед ним. На него дохнуло детством, незащищенностью. Она стояла перед ним, опустив руки, ее живот уже немного увеличился. Он неожиданно для себя привлек ее, прижал к груди. Странное, никогда ранее не испытанное чувство нахлынуло с такой взрывной, ударной силой, что он услышал звон в ушах, в глазах на миг потемнело, а когда сознание прояснилось, он уже был в кресле, а она сидела у него на коленях, тонкие бледные руки обхватывали его загорелую шею, и теплое дыхание щекотало ему ухо: -- Я давно люблю тебя, Брек Рот. Только ты ничего не замечал. -- Что же делать? -- спросил он и сам удивился своему жалкому писку, так непохожему на прежний звучный и сильный голос.-- Я не хочу тебя потерять. -- Брек Рот...-- сказала она тихо и замолчала. -- Что? -- сказал он потерянно. Сильный и всегда уверенный, ни разу не дрогнувший даже перед чудовищными квазирастениями Темного Мира, он впервые не знал, что делать. -- Брек Рот,-- повторила она,-- нам остается только ждать. -- Ждать? -- Да. Я понимаю тебя... Я счастлива. Я люблю тебя, но люблю и будущего ребенка. Прости, мой повелитель, но я и сейчас не знаю, кого люблю больше. Он вздохнул, судорожно прижал ее голову к своей груди. Эли закрыла глаза и затихла. С каждым днем он находил в ней что-то новое. Он выполнял все ее желания, старался предугадать возможный каприз, а их было много. Будущий ребенок с каждым днем становился требовательнее. Эли вдруг принималась грызть молодые веточки, глотала известняк, однажды пила кислоту в немыслимых для организма концентрациях... И вот его весна кончилась. Эли увезли в Дом Окончательной Метаморфозы. Он два дня метался затравленным зверем по комнате, потом выскочил на улицу. Вдоль проезжей части неслись колеблющиеся воронки перегретого воздуха, на площади вздымалось сухое марево горячей пыли. От металлических деревьев падали призрачные тени: летом по небу метались три-четыре солнца. На улицах пусто, редко кто выйдет в такую жару на открытое место. Брек Рот шел посреди дороги. В зоне Огненного Пояса было жарче, к тому же здесь нет прыгающих ядовитых растений... но есть страшное многоэтажное здание, к которому он приближался с каждым шагом, -- Дом Окончательной Метаморфозы! Он, замедляя шаг, прошел вымощенную камнем площадь. Сердце стучало часто. Дом вырос, занял половину неба, заслонил собой весь мир. Ворота распахнулись только к концу дня. Брек Рот ринулся вперед. Навстречу. двигалось около сорока женщин с детьми на руках. Странно, только у двух-трех лица казались опечаленными, а ведь им всем придется вживаться в мир заново. Правда, Город взял на себя заботу о матерях, отныне каждая имеет свой дом и средства к существованию... В переднем ряду матерей шла приземистая тяжелая женщина с орущим младенцем, далее -- жгучая брюнетка с подчеркнуто прямой спиной и горделивой походкой, рядом держалась бледная белокурая девушка, смутно напоминающая Эли, а крайней шла миниатюрная рыжеволосая женщина с не по росту огромным свертком в руках... Брек Рот всмотрелся в них, впился взглядом в следующий ряд, в следующий... Женщины, много женщин, все чужие женщины! Он чувствовал к ним непривычное сострадание, словно все они были его младшими сестрами, которых надо защищать, но глаза все отыскивали и отыскивали ее, единственную... Кто-то взглянул сочувствующе, и тут Брек Рот снова посмотрел на брюнетку: Та двигалась уверенно, стройные ноги легко несли гибкое плотное тело. На прямую спину ниспадает роскошная черная грива великолепных волос, черные миндалевидные глаза выглядят глубокими и загадочными, губы -- вызывающе яркими и припухшими... И вдруг черты незнакомого лица словно растопились. Брек Рот в немыслимом озарении увидел другим зрением, внутренним, о каком никогда и не подозревал, да и от других не слышал -- увидел Эли... Он облизал пересохшие губы, негромко позвал: -- Эли! Брюнетка чуть повела глазами, но продолжала идти вместе со всеми. Брек Рот догнал ее, пошел рядом. -- Эли, -- повторил он, -- я узнал тебя. Брюнетка молча двигалась вместе с остальными матерями. Ее тело было как жидкий огонь, смуглая кожа резко контрастировала с бледностью женщины, что шла рядом. -- Эли, -- сказал он настойчиво. -- Я узнал тебя!.. Я узнал тебя, понимаешь? Она повернула к нему лицо, и он увидел, что румянец сменился бледностью. Вдруг из ее изумительных глаз брызнули слезы, она свободной рукой обхватила его за шею. -- Брек Рот, -- сказала она со вздохом, -- ты все-таки узнал меня... Ты узнал! -- Узнал, -- повторил он. -- Пойдем домой. И больше сюда -- ни ногой! Она остановилась, пораженная: -- Ты... ты берешь меня с собой? Матери молча обтекали их с обеих сторон, вскоре они остались одни. -- Конечно, -- выдохнул он. -- Но я... другая. -- Нет. -- Другая, Брет Рот. -- Нет! -- Я думаю иначе, чувствую иначе... -- Я знаю, что ты моя прежняя Эли.: Ее слезы мгновенно высохли. Брек Рот взял завернутого младенца, другой рукой подхватил ее под руку. Он все еще не решался как следует взглянуть ей в лицо. В первый же день Эли перестроила квартиру, полностью заменила мебель, перекрасила стены и потолок в яркие цвета. Свои любимые сентиментальные романы с недоверием повертела перед глазами, затем с отвращением швырнула в утилизатор. Быстрая в движениях, веселая, она невзлюбила торчать дома, и Брек Рот вынужденно таскался с нею по Городу, посещал выставки, аттракционы, спектакли, соревнования, увеселительные заведения, бывал в гостях -- Эли заводила знакомства мгновенно, -- узнал жизнь Города доскональнее, чем когда-либо. Странное дело, ему с Эли было уютно и весело в ресторанчиках, куда брезговал заходить раньше, на выставках узнал немало интересного, вплоть до бескровных способов сдерживания квазирастений на Рубеже -- Эли таскала его и в технические салоны, -- а новые знакомства вовсе не оказались обременительными: Эли чутьем находила веселых и вместе с тем достойных людей, среди которых оказалось несколько высокопоставленных ученых, деятелей Расширения. Даже любовь для него открылась с неожиданной стороны... И жил он в новом мире, жил в незнакомом знойном лете, но однажды острое чувство утраты заставило сказать: -- Один ребенок... А если с ним что-либо случится? Я потеряю шанс на бессмертие. На это не имею права... За мной -- тысячи поколений! Каждый из предков оттачивал мысль и тренировал тело, чтобы послать в будущее достойного представителя вида. Я не имею права ставить под удар эстафету поколений... В ее глазах блеснула искорка. Через месяц он увидел красные и желтые пятна на ее чистом лице. Он закусил губу, побледнел. Она со вздохом сжала ему пальцы: -- Ты не ошибся... Спазмы сжали ему горло. Он передохнул с трудом, сказал тяжело: -- Но ведь так... я тебя потеряю. Она мотнула головой. В широко расставленных и темных, как лесные озера, глазах сверкнул огонек не то отчаяния, не то вызова. -- Мы и так перехитрили судьбу! Мы ведь были вместе снова... Не отчаивайся. Я люблю тебя, но это... жизнь, Брек Рот. Не всегда такая, какой нам бы хотелось. Он потрогал ее пышные волосы, склонился поспешно над ее лицом, чтобы она не увидела его покрасневшие глаза. Сердце сжало болью, и он знал, что отпустит не скоро. Если отпустит вообще. Когда он вез ее в Дом Окончательной Метаморфозы, холодный ветер гнал по дороге желтые листья. Пришла осень. Он ухитрился взобраться по вертикальной стене, заглянул в зал. Ни одна из женщин не смотрела в его сторону: все стояли лицом к руководству Города, тот в этот момент напыщенно говорил о великом вкладе в дело Расширения... Брек Рот висел на кончиках пальцев, чувствуя, как немеют фаланги, с отчаянием шарил взглядом по женским лицам. Ни одна не походила на Эли. Ни на хрупкую и робкую, ни на страстную и жаркую. Даже отдаленно не походит! Он спрыгнул, больно ушиб колено и, прихрамывая, заспешил к воротам. Вскоре массивные засовы загремели, тяжелые створки медленно пошли в стороны, донеслись приглушенные расстоянием звуки старинного гимна. Через ворота выходили женщины. У каждой на руках покоился аккуратно спеленатый ребенок. Все безучастно обходили Брека Рота, который метался, хромая, с надеждой заглядывал в спокойные лица. И вдруг словно кто-то толкнул его в спину. В сторонке к стоянке экипажей шла русоволосая женщина с крупными ясными глазами. Движения ее казались слегка замедленными, вся фигура излучала покой, тепло и ласку. -- Эли! Он сглотнул и снова крикнул: -- Эли!!! Женщина спокойно протянула ему руку и сказала просто: -- Ты снова нашел меня, Брек Рот... -- Я нашел тебя, Эли!.. И, клянусь, никогда не отдам. Ее большие ясные, как день, глаза спокойно встретили его полубезумный взгляд, прошлись по бледному измученному лицу. -- Брек Рот, -- сказала она и повела ладонью по его небритой щеке, -- я совсем другая. Он задохнулся от неожиданной ласки. Знал, что женские руки могут быть нежными и трепетными, узнал и то, что могут быть горячими и страстными, но что могут бить такими ласковыми и успокаивающими... -- Ты моя Эли! -- Нет, Брек Рот. Ничего общего. Я не понимаю, как можно было целыми днями носиться по выставкам, смотрам, соревнованиям, презираю ее взбалмошность, осуждаю визгливое веселье... Извини, но я совсем другая. Ну а девичество вообще помню как смутный сон. -- Ты любишь меня? -- спросил он с надеждой. -- Да, -- ответила она так же просто, -- я люблю тебя. Он взял у нее из рук ребенка и подозвал экипаж. Брек рос и воспитывался без матери, как и положено будущему Покорителю Диких Земель, потому не знал материнской заботы, но сейчас в свои тридцать три года впервые ощутил уют, ласку... Эли прекрасно готовила, и он впервые обнаружил с изумлением в ежедневном поглощении пищи иные достоинства, кроме зарядки калориями. В костюмах, которые связала Эли, он готов был и спать, настолько нравились, но для сна она приготовила другие, восхитительно мягкие и неправдоподобно удобные одежды. По комнате ползали два маленьких веселых человечка, приставали, требовали внимания, но -- странное дело! -- возле них отдыхал еще больше. Даже мебель она заменила полностью, стены выкрасила в мягкие спокойные тона. Он чувствовал, что в этой его квартире он впервые по-настоящему отдыхает, с души спадает корка усталости, раздражения, приходит блаженный покой. Не скоро появилась тревожная мысль, но однажды повертелась на языке и сорвалась: -- У нас двое детей... Нас двое, и мы дали двоих. Увы, не все доживают до брачного возраста, не все из добивших женятся, не у всех женившихся бывают дети... Нужно хотя бы троих детей на семью, чтобы население не уменьшалось. Клянусь тебе, Эли, это в последний раз! Она обняла его, ее губы были мягкими и теплыми. -- Меня убеждать не надо. Сама любовь -- порождение этого инстинкта. У нас будет третий ребенок, Брек Рот. Вскоре лицо ее покрылось красными пятнами. В оставшиеся дни она заботилась о его будущей жизни... Чтобы ему было удобно с последующей женщиной. Кем бы она ни была. Эта новая черта ее характера потрясла его, заставила выскочить из дома, пряча покрасневшие глаза, где стояли слезы. Если в первый раз она -- впрочем, она ли это? -- готова была умереть вместе с ним, во второй раз -- красиво погибнуть за него, то сейчас самоотверженно заботилась о его будущей жизни... И снова боль сжала ему сердце. Какой она будет? Останется величавой красавицей Севера или вернется к прежнему состоянию знойной южанки? Превратится в робкую девчонку, которую привел в дом, даже не спросив ее имени? Или характеры сольются? А может, откроются совершенно неведомые тайники женской души? Когда он вез ее в Дом Окончательной Метаморфозы, подул ледяной ветер, и с неба сорвались первые снежинки. Наступила зима. ЭСТАФЕТА Когда Антон, насвистывая, вошел в свою комнату, оператор сразу же усилил освещение и включил его любимую мелодию. -- Полезная машина,-- Антон ласково похлопал по стене в том месте, где должен был находиться оператор,-- только что нос не утирает. Крошечный пылесос и полотер бросились подбирать комочки грязи упавшие с ботинок, пыль с пиджака. Дубликатор подхватил сброшенную рубашку и туфли и тотчас же смолол их. Антон выключил вспыхнувший было глазок гипновизора: -- Нет, сегодня зрелищ не будет. Будет работа, и на этот раз все придется делать самому. Он давно собирался заняться перестройкой дома, но отсутствие свободного времени, а то и просто лень всегда мешали. Наконец его дом, выстроенный еще пять лет назад, стал казаться допотопным чудищем по сравнению с соседними, которые обновлялись и перестраивались по нескольку раз в год. Оттягивать дальше было просто невозможно, и Антон, решившись, почувствовал облегчение, словно уже сделал половину. Полотер надраил пол, где прошелся Антон, и хотел было юркнуть в свою щель, но Антон ухватил его за усик и швырнул в дубликатор. Полотер только пискнул, за ним полетел пылесос, затем Антон, кряхтя, поднял японскую вазу и тоже опустил ее в дробилку. С картинами было сложнее: полотна пришлось скомкать, а раму из черного ореха сломать, иначе они не влезали в дубликатор, зато голова Нефертити прошла в отверстие свободно. Передохнув, Антон отнес несколько изящных раковин из атоллов Тихого океана. Когда в комнатах остались одни голые стены, он захватил альбом с трехмерными фотографиями новых домов, который ему вчера прислали по телетрансу, дал команду на разрушение и вышел. Пока стены плавились и застывали белой пластмассовой лужицей, он внимательно перелистал альбом. Все-таки здорово изменилась архитектура за последние пять лет. Ни одного знакомого силуэта. Взять, к слову сказать, дома соседей. Почти не отстают от новейших форм! Недаром коллеги подтрунивали над его спирально-эллиптическим домом, а ближайший сосед вызвался лично посдирать светящиеся ленты со стен и повытаскивать штыри башенки. И все-таки, сколько Антон ни листал альбом, ни один из проектов как-то не лег на душу. Даже почему-то стало жалко сломанного дома. Он еще раз перелистал альбом, на этот раз с конца. Новые проекты вызывали внутренний протест, Антону казалось, что архитектору на этот раз изменило чувство меры, это не тряпки в конце-концов, когда какую только гадость не напяливают. В доме все-таки жить.... Его старый дом был проще, уютнее и солидней. На улице становилось холодно. Антон вышел в безрукавке и шортах, ветер постепенно давал о себе знать. Постояв в нерешительности, он швырнул альбом в дубликатор: -- Восстановить все как было. Через полчаса он вошел в дом, избегая прикасаться к еще горячим стенам. На экране дубликатора красный огонек сменился зеленым, и Антон распахнул дверцу. Оттуда в обратном порядке посыпались восстановленные вещи, последним появился полотер. В прихожей хлопнула дверь, по дереву застучали подкованные бериллием сапоги. -- Привет троглодиту! -- Аст в своих мерцающих тряпках был похож на привидение из германского замка.-- Я думал, что ты хоть сегодня перестроишь эту пещеру.-- Аст пошел к своей комнате, притронулся к стене и тотчас отдернул руку.-- Ого! Горячая! Антон пожал плечами. -- Ты перестраивал? Но почему все по-прежнему? -- Не подыскал подходящей модели. -- Подходящей модели? -- Сын все еще дул на пальцы.-- Да они все подходящие, и чем новей, тем лучше. -- Мне так не кажется. -- Ты отстаешь от времени, отец! -- Аст ушел в свою комнату. -- Может быть,-- вслух подумал Антон.-- И черт с ним! Все равно мой дом лучше всех. Он вспомнил своего отца и засмеялся. Теперь он чуточку понимает его -- тот тоже не соглашался перестроить или обновить свой дом. Антон, тогда четырнадцатилетний мальчишка, уговаривал отца заменить хотя бы устаревший пенопласт виброгледом. В то время появились первые громоздкие дубликаторы Д, но старик отказался и от этого. Он к дубликаторам относился сдержанно, хотя сам был одним из их создателей. Антон восторженно принял Д-4; возможность дублировать любую вещь, кроме органики, казалась чудом из чудес, и он не мог понять привязанности отца к старым вещам. Какой скандал разыгрался, когда он сунул в дубликатор нэцкэ и две лучшие фигурки из карельской березы, которыми отец особенно гордился, так как вырезал их около двух лет, а нэцкэ ценой невероятных усилий не то выменял, не то просто выклянчил у какого-то известного японского коллекционера. Старик просто побелел, когда увидел на столе десяток совершенно одинаковых нэцкэ, среди которых самый совершенный анализ не нашел бы подлинную. Впрочем, теперь все они были подлинниками. А вокруг этой кучки стояла добрая сотня фигурок из карельской березы. Антон тогда убежал из дому и долго шлялся по улицам, ожидая, когда гнев отца утихнет, но трещина между ними постепенно превращалась в пропасть, и через год Антон стал жить отдельно. К тому времени они окончательно перестали понимать друг друга. Отец отказался установить в доме усовершенствованную модель Д-4. Антон поселился в двухстах километрах от отца, дубликатор ему не полагалось иметь до шестнадцати лет, и на первых порах ему пришлось туго, так как он захватил из дома отца только картину "На дальней планете", да и ту без спроса. Эту картину отец особенно берег, но и Антон любил ее не меньше. Черное небо, серебряная ракета на багровой земле и яростное лицо звездолетчика в термостойком скафандре. А вдали похожий на мираж огненный город какой-то немыслимой цивилизации! Он редко бывал у отца, вдали от него женился и вырастил Аста. С тяжелой головой Антон поднялся по звонку оператора и пошел в столовую. Из своей комнаты вышел, не глядя на него, Аст. Антон придвинул к себе соки и груду витаминизированных ломтиков, приготовленных киберповаром по указанию киберврача. Аст брезгливо посмотрел на тарелку отца и принялся за свою протопишу. Антон, в свою очередь, старался не смотреть на отвратительное желе на тарелке Аста. Так в молчании прошел весь обед. Далеко не первый такой обед. И снова Антон вспомнил отца. Точно так же держались и они перед окончательным разрывом. После обеда Антон долго лазил в мастерской, гремел давно заброшенными инструментами, пока не отыскал коробку с гравиопоясом. Это чудесное достижение науки и техники появилось всего пятнадцать лет назад как окончательная победа над гравитацией, но быстро устарело, уступив место телепортации. Антон обхватил тяжелым поясом талию и обнаружил, что он не сходится на целое звено. "Кажется, начинаем толстеть". Он обеспокоено потрогал складку на животе. Нужно вставить новое звено, тогда пояс сойдется, заодно увеличится и грузоподъемность... Дубликатор выбросил из окошка гравитационное колечко, и Антон пристегнул его к поясу. До Журавлевки было далеко, пришлось взять обтекатель. Антон поправил пояс и взвился в воздух. С высоты птичьего полета город оказался красивее, чем ожидалось. Антон распахнул обтекатель, укрылся за ним от пронизывающего ветра и взял курс на восток. Иногда ему попадались фигуры таких же путешественников, кое-кто обгонял его, но большинство летело к югу. Антон поджал ноги и увеличил скорость. Теперь встречные фигуры проносились как призраки, но Антон успел разглядеть, что все пилоты его возраста и старше. Ну, это естественно. Антон невесело улыбнулся. Молодежь предпочитает пользоваться более скоростными средствами передвижения. Подлетев к Журавлевке, он основательно замерз, стуча зубами, опустился возле знакомого дома и снял пояс. По-видимому, отец не перестраивал свой дом ни разу. Антон огляделся. Да, все точно так же, только цветов вокруг дома стало значительно больше; вероятно, отец отдает им все свое время. Антон поднялся по настоящим деревянным ступенькам и едва не стукнулся лбом о дубовую дверь, которая и не подумала открыться. Пришлось шарить по двери в поисках примитивного электрического звонка -- отец так и не поставил в дверях фотоэлемент. Предупредив отца звонком, Антон распахнул дверь и шагнул в прихожую. Пол, как и большая часть мебели в доме, был сделан из натурального дерева. -- Можно? -- он потянул дверь за медную(!) ручку. -- Можно,-- прогудел откуда-то слева бас.-- Кого там черти несут в такую рань? Антон зашел в столярную мастерскую. Навстречу поднялся седой, но крепкий, атлетически сложенный старик. Он был в рубашке из натурального материала. -- Антон,-- его мохнатые брови удивленно изогнулись,-- какими судьбами? -- Да вот соскучился,-- виновато развел руками Антон. -- Соскучился, говоришь? -- сказал отец медленно.-- Ну ладно, пойдем пропустим по маленькой с дороги, а то нос у тебя стал совсем синий от холода. А потом ты расскажешь, что у тебя новенького и почему ты вдруг соскучился обо мне. Они прошли в гостиную. Антон с удивлением увидел целую батарею бутылок с яркими этикетками. -- Ну, за встречу! Антон глотнул содержимое своей рюмки и едва не задохнулся, огненный ком встал в горле, потом медленно провалился в желудок. -- Это же сокращает жизнь,-- наконец сумел он пролепетать, с трудом сдерживая слезы. -- Зато придает ей остроту. Но не будем спорить, усаживайся в это кресло, ты любил его раньше. -- Это то самое? -- Антон погладил старые подлокотники. Какое-то теплое чувство проснулось в нем при виде поцарапанной ножки, по которой он часто стучал носком конька, ожидая, когда отец позволит пойти на каток. "Старею",-- подумал с грустью. Старик нажал кнопку дистанционного пульта, и вспыхнул экран телевизора. Не гипно-, не стерео-, не цветного. Обыкновенный черно-белый экран. Двумерный. Антон не мог оторвать взгляд от спины отца. На рубашке виднелись слабые пятна кислоты -- видно, старик еще возится в своей лаборатории. А рубашку носит до износа. Его привычки ничуть не изменились. И Антон почувствовал странное облегчение. -- Ты говорил, что твоего деда родители сами женили, без его ведома? -- Ну в целом так,-- усмехнулся старик. -- И как... они? -- Да ничего, прожили счастливо. Раньше разводы были редким явлением. Это уже в мое время, когда полная свобода, когда почти всегда вопреки воле родителей. А, кстати, сколько лет Асту? -- Четырнадцать. Отец скользнул внимательным взглядом по лицу сына. Вот оно что... Собираясь уйти из дому, Антон тоже советовался с отцом. Но Антону было тогда пятнадцать. -- Он еще у тебя? -- Да. -- Значит, тебя потянуло вспомнить старое доброе время? Отец засмеялся, показав крепкие натуральные зубы. -- Нам досталось ого еще как! Мы носились с самыми сумасшедшими по тому времени идеями. И мы их осуществили. Но если бы мы бросились завоевывать новые высоты (а мы бросились бы завоевывать, не поставь природа предохранительный клапан), то что бы получилось! Над нами висел бы груз готовых схем и понятий, а это только тормозит! Для нового скачка -- новое поколение! Старик остановился перед Антоном. -- Главное: какие у них идеалы? К чему стремится молодежь сейчас? Антон опустил голову. Он не знал. Старик прошелся по комнате. -- Мы очень разные с тобой, но цель у нас одна. А как Аст? У тебя есть с ним что-нибудь общее? Антон еще ниже опустил голову. -- Не знаю. Я его иногда совершенно не понимаю. Отец налил полные фужеры. На этот раз вино не показалось Антону таким отвратительным. Старик угощал Антона натуральными фруктами, и тот с наслаждением уплетал сочные яблоки и груши и замечал, что непривычные аромат и вкус не вызывают неприятных ассоциаций, как было принято думать в его время. Отец тоже поглощал дымящиеся куски мяса и вареных раков, щедро приправляя их соусом и запивая целыми водопадами столового вина. Старики были не дураки поесть и выпить. Антон это теперь усвоил крепко. Вино у отца было великолепное. Антон это понял, когда старик раскупорил третью бутылку. Чувство тревоги рассеялось, и он смирился с тем, что факел переходит в руки сына. Так ведь положено. Все по законам природы. Было уже поздно, когда он, попрощавшись с отцом, соединил пластины гравиопояса. Антон поднялся в гостиную и остановился. Что-то в доме не так, чего-то не хватало. Вдруг стена слева от него засветилась. Антон посмотрел и все понял. Ну что ж, этого и следовало ожидать. Не вечно же ему быть молодым. Если он замедлил темп жизни, то это еще ничего же значит. Есть молодые и сильные руки, которые понесут факел дальше. А по стене все бежали беззвучные слова: "...там я и буду жить. Не беспокойся, я буду навещать тебя, но там я буду чувствовать себя свободнее..." И тогда Антон понял, чего не хватало в доме. Со стены исчезла его любимая картина "На дальней планете". ЧЕЛОВЕК, ИЗМЕНИВШИЙ МИР Этот человек явно был нездешний. Он растерянно вертел тощей шеей, старательно читал заржавленные таблички с названием улиц, сверяясь с бумажкой. Потом направился к его дому. Никольский не сомневался, что к нему. Человек подошел и постучал в калитку. Еще одно свидетельство, что пришел истинный горожанин. Абориген попросту дернул бы раз-другой за ручку, а пес возвестит, что вот лезут тут всякие, а я не пускаю. Стараюсь, значит. Если нет пса -- заходи во двор смело. В такую погоду хозяин обычно возится в садике, собирает гусениц, поливает, окучивает, подрезает, подвязывает -- словом, занимается повседневной работой фельдмаршалов-пенсионеров. А в окно стучи не стучи, бесполезно. Со двора не слышно. Никольский распахнул окно. -- Чем могу? -- спросил он любезно. Человек от неожиданности отпрянул. Это был маленький старичок с желтым морщинистым лицом и оттопыренными ушами. Видимо, он ожидал обычной реакции: кто-то где-то услышит стук, но решит, что ему почудилось. После третьей попытки начнет искать шлепанцы. Наконец подползет к окну, но не к тому. В конце концов выяснит, кому, кого, зачем надобно, и только тогда пойдет разыскивать Никольского. -- Так чем же смогу? -- сказал Никольский еще раз, не давая гостю опомниться. -- Вы Никольский? -- спросил старик. -- Я Никольский,-- ответил Никольский. -- Писатель-фантаст? -- уточнил старик. Никольский поклонился. Может быть, это и есть слава? Кто-то же должен приходить почтить его труды? Жаль только, что женщины не читают фантастику. Поклонницы -- это, вероятно, терпимо... -- К вашим услугам,-- сказал он.-- Заходите. Да, прямо во двор. Слева калитка. Кстати, вы в нее только что стучали. Собаки нет. В самом деле нет. Ну хотите, забожусь? Все-таки он вышел встретить и проводить в комнату неожиданного гостя. Странно, почему это жители центральной части города убеждены, что у них в каждом дворе сидит на якорной цепи злющий кобель ростом с теленка. -- Садитесь,-- сказал он старику, показывая на единственный свободный стул.-- Раздевайтесь. Можете повесить вот сюда. Или сюда. Фантаст в моем лице представляет, как и его жанр, большие возможности. При постоянном бедламе в комнате, естественно, плащ можно было вешать где угодно. Интерьер от этого вряд ли изменился бы в худшую сторону. Однако, несмотря на такой радушный прием, лицо посетителя оставалось скованным, даже напуганным, словно у обиженного зайца из детской сказки. Казалось, что он вот-вот скажет: "Может быть, я вам уже надоел? Может, мне уйти?" Почтение так и светилось у него в глазах. -- Меня зовут Леонид Семенович Черняк,-- представился наконец старик с церемонным поклоном: он робко присел на краешек стула и, не удержавшись, окинул комнату любопытным взглядом, робко подвигался на краешке стула, почтительно кашлянул и сказал: -- Я страстный любитель фантастики. Коллекционер... "Ну и слава богу,-- подумал Никольский.-- Поклонник -- всегда приятно. Давненько жду поклонника. Надоело, когда каждый постучавшийся спрашивает дорогу к ближайшей пивной или просит разрешения воспользоваться туалетом. В другой раз только соберешься обсудить с гостем мировые проблемы, а это, оказывается, пришел управдом с требованием убрать конские каштаны на его участке улицы. А то еще участковый прицепится с требованием выдергать бурьян подле забора..." -- Кхм-кхм,-- сказал Черняк, и его запавшие глаза впились в фантаста,-- еще раз прошу прощения, я оторвал вас от работы... Тысяча извинений... Над чем, если не секрет, вы работаете в настоящее время? Несмотря на обыденность тона, а может быть, именно благодаря ему, Никольский насторожился. Обычно задающие этот тривиальный вопрос полагают, что приобщаются таким образом к тайнам творчества, потом при случае хвастаются знанием творческих планов знаменитости. Но у этого было иное выражение лица. "Постой, а может быть, ты из числа неудавшихся фантастов? Есть у меня такие знакомые, есть. И немало. День и ночь строчат "хвантастику", заваливают ею редакции, издательские столы. Ответ им приходит стандартный... Да и какое может быть в этом случае разнообразие ответов? Но писать не бросают. "Ведь Никольского печатают. Правда, не иначе как по блату..." -- рассуждают горе-писатели. И никто из них не знает, что он работает над каждым рассказом так, словно от этого зависит существование всего человечества! -- Есть парочка завалящих идей,-- ответил он небрежно.-- Над ними и работаю. -- Завалящих? Старик почему-то встревожился. Что случилось? Может быть, он из числа тех графоманов, что охотятся за чужими идеями? Бедолаги всерьез полагают, что вполне достаточно какого-нибудь поворота старой идеи для написания рассказа. А ведь идея -- только ингредиент. А образы, мотивировка, характеры, злободневность... Никольский бодро прошелся по комнате, разминая кости и давая посетителю возможность увидеть и по достоинству оценить его плакаты на стенах. Особенно два из них. На стеллажах с коллекционными книгами белел листок с корявой надписью: "Книги домой не даются", а на противоположной стороне сразу бросалась в глаза надпись: "Соавторы не требуются". -- Для меня это очень важно,-- сказал старик, и Никольский с удивлением отметил упрямую нотку в голосе прежде робкого посетителя. -